Аннотация: Что-то не то все же с этой квартиркой Мешле на Friedrich-Ebert-Anlage, 18! Черепа разные, бабочки, чучела и заспиртованные на стенах, африканские фигурки по всюду. Чего мне у них только не снилось!
"Деграндеграуд" - словообразование, достойное Алекса Полякова, поэтому я вздрагиваю, когда слышу это слово со сцены маленького полутемного зальчика, где двое моих бывших одноклассников (утром я вспоминаю, что оба, судя по слухам, давно уже должны быть мертвы) разыгрывают некое представление, к созданию которого - как объясняет мне третий, сидящий рядом со мной, приятель тех двоих - когда-то приложил руку и я. Видимо, с тех времен сохранилось название этой сценки - "Бенедиктинцы" (я и слов-то таких не знал, когда в школе учился). Что еще уцелело от первоначального замысла, сказать невозможно: перед нами разыгрывают диалог двух водолазов - детские маски и пластмассовые трубки, - обсуждающих на дне реки, не превратиться ли им в бегемотиков. Это единственное осмысленное направление их беседы, которое мне удается выудить из бесчисленного потока пошловатых шуток (не Comedy-Club, но в тенденции) и плохо поставленных гэгов.
- Очевидно, вы ее очень сильно переработали, - замечаю я своему собеседнику.
- Конечно, - радостно заявляет он. - Там такое занудство было!
Ну, что занудство, это можно было бы и не объяснять... если, конечно, я вообще имел к этому какое-то отношение.
Представление заканчивается, народ, уставши хлопать, восторженно вопить и смеяться, расходится - взять соку, потанцевать, просто поболтать. Я остаюсь на месте. Я очень долго не общался со своими школьными товарищами, мне надо немного прийти в себя.
На экран, натянутый позади сцены, начинают проецировать какой-то научно-популярный фильм, в духе журналистского расследования о приоткрытии тайн мироздания - прямо с середины. Какой-то седовласый профессор-член-лауреат объясняет: "....ведь кроме тех людей, которые видят и представляют нашу планету зеленой, есть и такие, кто видит наш мир в красном, желтом и фиолетовом цвете". Экран заполняют картины жизни этих персонажей - соответственно в красном, желтом и фиолетовом освещении - почему-то мелькают полуобнаженные худые тела, набедренные повязки, копья и здания, похожие на египетские пирамиды. "...и вот для того, чтобы попасть в Мелуну, - продолжает свою прерванную мысль лектор, - Вам совершенно не обязательно отправляться в путешествие через другие измерения. Мелуну можно как бы сотворить себе самому. Достаточно просто иметь рядом с собой медиума, который бы согласился выполнять эти обязанности".
- То есть далеко не всякий может быть медиумом? - спрашиваю я.
- Конечно. Конечно, не всякий.
Мы подходим с ним к некоему постаменту, довольно высокому, примерно до уровня моих плеч. Из двери, оформленной под готическую арку, появляются некие человекоподобные существа, или просто карлики. Они вшестером несут на широкой (каменной ?) доске девушку в белом платье и с распущенными волосами.
- Она тяжело больна, можно сказать, находится при смерти, - объясняет профессор. - Ей необходимо побывать в Мелуне, чтобы встретиться там со своей смертью, и... либо победить ее, либо сдаться!
Девушку водружают на постамент. Карлики появляются снова и на этот раз несут некий предмет из просвечивающего пластика, величиной с поверхность занятого постамента и похожий на детскую формочку для игры в песке, с выпуклым изображением наверху.
- Похоже на средневековые надгробные скульптуры, - замечаю я.
- Да, как раз на это сходство я очень рассчитывал, - подмигивая мне, с азартом говорит профессор. - Но вот здесь, видите, пейзаж, - он показывает на левый верхний угол изображения.
- Хм. Как будто кто-то едет на коне. Но не человек, а... Змей Горыныч или Чудо-Юдо! - удивленно восклицаю я. - Постойте! Получается, что Иван-царевич мертв, и вот оно его надгробие, а Змей Горыныч едет победителем?
Седовласый довольно смеется:
- Да, я обожаю такие перевертыши. Люблю играть с архетипами! Но, собственно говоря, это просто фильтр...
Фильтр, чтобы оказаться в Мелуне. Ну да, если пребывать в ней - это просто видеть мир в ином свете - желтом, красном или фиолетовом.... Видеть или быть видимым? Но если все-таки быть видимым в том или ином свете, то кто же должен быть этот видящий?
Я стою и смотрю на девушку. Карлики, карабкаясь на подставленные табуретки, тихо переругиваются между собой: кое-как они накрывают ее просвечивающей и одновременно зеркальной формой.
- Я умерла? И это крышка гроба? - спрашивает девушка.
Я не сразу соображаю, кто это говорит, потому что до сих пор был уверен, что она без сознания.
- Нет, - наконец отвечаю я. - Спи дальше.
И, не имея возможности что-либо противопоставить возрастающему маразму ситуации, добавляю устало:
- Это Иван-царевич, который фильтрует мир...
Неведомая сила вдавливает стоящего на посту у вечного огня солдата спиной в облицованную гранитом стену, так что черты его каменеют и сам он превращается в собственный барельеф. Лицо на пластиковой форме обретает индивидуальность. Воин, сторожащий вход в каменную пирамиду в царстве фиолетового сумрака, прижимается к каменной поверхности и тоже становится барельефом. Неожиданно он вспыхивает, и сквозь его фигуру проступает в его мир девушка, несущая на своем лице и черты солдата, и черты воина. Еще через какое-то мгновение я понимаю, что это я.
Ну что ж... Иду через вечернее селение - шалаши из соломы и деревяшек. Кто-то жарит еду у костра, кто-то поет, постукивая на барабане... Вдруг из-под изгороди мне под ноги с шипением вылетает что-то, похожее не столько на анаконду, сколько на гофрированную трубу - без головы, без рта, не длиннее двух метров. Нападает при этом очень агрессивно. Я хватаю первую попавшуюся палку, и начинаю лупить по этой хреновине. Она, однако, всегда оказывается быстрее меня....
- Давай! Давай же! Убей ее! Это же и есть твоя смерть, - кричу я девушке... Уфф! глоток воздуха из-под одеяла. Бывает же такое! Сам захочешь такое придумать - фантазии не хватит. Но интересно, удалось ей это или нет? Надо узнать...
Белые коридоры, хороший ухоженный паркет, цветы в кадках. Какое-то учреждение. Я прохожу в комнату, по планировке - но не по атмосфере! - похожую на то место, где стоял постамент. У входа какой-то дед объясняет како-то бабке, что "Константин!.. Это ж понимать надо!... Это ж не человек, это гений, это титан!..."
- Простите, - спрашиваю я непринужденно, - Константин, это случайно не тот доктор, который тут вчера девушку из мертвых поднимал?
- Что?! Да как ты... Да кто ты... Кто ты вообще такой, что бы так говорить об этом?!
- Ну, я в этом деле не разбираюсь... Тем не менее, был вот у него медиумом, - запальчиво говорю я.
- Так, дай-ка я посмотрю, какой из тебя медиум! - и разъяренный дедок, тряся козлиной бородкой, хватает мою голову и стискивает виски.
- Глаза! Закрой глаза! - орет он мне в лицо.
Я закрываю, почему-то будучи уверен, что как только я их закрою, буду на своей территории. С закрытыми глазами я вижу, что вместо лица у дядьки грифонья морда, которая брызжет на меня пламенем из распахнутого клюва. Ах, вот ты как! Я разеваю свою зубастую пасть, и она оказывается настолько огромна, что я могу откусить ему голову целиком. Но в этот момент он отталкивает меня в сторону и с криками "Демон! В здании демон!" кидается по коридору. Тоже мне, сам, можно подумать, человек!
Но тут раздается вой сирен, многолюдная охрана толпой и в камуфляже с гротом несется по этажу. Я кидаюсь в противоположную сторону, и уже не думая, разбиваю окно и выпрыгиваю наружу. Едва успеваю, потому что тут же следом за мной вылетает дедок и камуфляжники. Они падают на крышу не то сарая, не то гаража, потом скатываются на клумбы. Этаж, оказывается, был третий. Я же взмываю ввысь, руки успевают за это время превратиться в огромные черные крылья, как у летучей мыши. Мне всегда хотелось летать, и я, в очередной раз обнаружив у себя это умение, радуюсь, что оно ко времени, предвкушаю, как буду носиться над распускающимися деревьями, а уж как это будет к месту в Гейдельберге! Но эти гады внизу не дают расслабиться, бегут за мной, и я понимаю, что далеко мне все равно не улететь. Сажусь на крышу модернового дома с башней, оползаю ее вокруг (они уже бегут к зданию и собираются лезть на чердак), и решаю стать невидимым. В таком состоянии я перелетаю на тополь и усаживаюсь в развилке. В это время на заднем крыльце клиники появляется профессор Константин в белом халате. Дедок бросается к нему, и объясняет, что занят обезвреживанием демона, который засел на крыше вон того дома.
- Хорошо, слазайте на чердак, но если никого не найдете, не расстраивайтесь, - говоря это, он смотрит в мою сторону, и я понимаю, что он-то меня прекрасно видит. - Что-нибудь непременно отыщется. На чердаках старых зданий чего только нет. Что ни найдете, несите мне. Вы знаете, я люблю собирать всякую ерунду.
Он поворачивается и идет обратно, по пути как бы невзначай машет рукой, и я понимаю, что этот жест адресован мне.
Я подлетаю к крыльцу. Он жестом показывает мне, что я должен подняться по лестнице, сам же он пойдет с главного хода. Я начинаю беспокоиться, что меня хотят заманить в ловушку, но все же решаюсь подняться. Внезапно лестница меняет наклон, и я уже перестаю различать, где верх, где низ, карабкаюсь по ней, как по шведской стенке.
- Профессор Константин! - кричу я.
Он уже поднялся и смотрит на меня сверху.
- Да, - говорит он, так же смеясь. - С каждым следующим шагом будет сложнее.
Лестница начинает закручиваться винтом, и я уже вишу на двух руках, болтая в воздухе ногами.
- Я люблю проверять чужую волю к жизни, - жизнерадостно сообщает профессор, и уходит.
Кое-как выползаю наверх, нахожу ту самую огромную залу, в которой все началось. Теперь там повсюду множество пар, в самых разнообразных позах занятых удовлетворением друг друга. Белые простыни, венки, виноград и фрукты, все нарумянены и накрашены. Какой бред! В филлиниевском "Сатириконе" даже такого не было! Профессор разгуливает с важным видом, дает оценку чужим телодвижениям, ободряюще похлопывает пышные ляжки. Меня упорно не замечает. Вдруг один из раскрашенных мужчин, оставив стонущую в изнеможении даму, бросается ко мне, протягивая мне пластмассовую мухобойку. Я ее у него выхватываю и замахиваюсь на него: "А ну отвали от меня! Ща как залуплю!..." Но он жестами показывает, что именно этого от меня и хочет. Я с руганью швыряю мухобойку на пол, отправляюсь искать профессора. Он прохаживается в обществе купидоновидного мальчика и читает ему латинские рифмованные стихи. По размеру я понимаю, что это средневековая поэзия, может быть, даже голиардика... Меня в его мире уже нет.