Рейнеке Патрик. Разумеется, рукописи..

Глава первая,

в которой читателю будет предложено стихотворение.

Взошла звезда. Дул ветер с юга,

Гнал облака.

В такие ночи, милая подруга,

Жизнь кажется легка, смерть - далека.

Нет ужаса, лишь странное томленье

Теснится где-то в области груди,

И замирает сердце в восхищеньи

И будто бы зовет "Приди! Приди!",

Когда взирает путник утомленный,

Застигнут средь неведомых дорог,

На дамский силуэт, что - из огня в зеленый -

Змеиным телом вьется вместо ног.

То было ночью. Когда я отчасти оправился от охватившего было меня чувства досады и почти смирился с мыслью, что в библиотеку мне отныне путь заказан.

Глава вторая,

в которой читатель знакомится с героем и получает представление о демонологической доктрине отца Людовико-Мария Синистрари.

Наступивший день застал автора сих недостойных виршей окруженным компанией бездельников, каких всегда можно встретить при любом действующем монастыре. Нищие, калеки, доживающие свой век старики, постояльцы монастырского госпиталя - все эти представители рода человеческого, ненужные даже самим себе, грелись после убогой трапезы на солнышке и были рады возможности почесать языки. В такие моменты, как этот, репутация моего ордена оказывала мне добрую службу. Францисканец, беседующий с простонародьем - что может быть отраднее для взора тех, кто взыскует благочестия? Справедливости ради все же следует сказать, что разговоры мне обычно приходится вести не о том, о чем подобало бы монаху говорить с убогими да недужными, да и приходится не столько говорить, сколько слушать да записывать:

- ...И вот заходит однажды эта старуха в чулан и видит: там два маленьких человечка. Мужчина и женщина. Вот такие вот. Не больше веника. На женщине - сафьяновые сапожки и маленькая красная шапочка...

- Красная? Пусть лучше будет пурпурная, - зачеркиваю слово, пишу заново. - Так величественнее.

- Да! Так величественнее... и волосы у нее...

- Золотые?

- Да, золотые. И висят распущенные - до пояса.

- Пусть будет до колена.

- До колена! До колена! - кричат остальные.

- Да, пускай будет до колена, - соглашается тот.

Когда мои собеседники поняли, что меня не интересуют ни имена, ни давность событий, и что я никого не намереваюсь привлекать за связь с демонами, они быстро разговорились и принялись соревноваться, кто кого переврет.

- А вот у моего деда, - начинает другой, - на чердаке обитал некий дух.

- Дух, говорите? Великолепно! И что же это был за дух?

- А непонятно! Но вел он себя очень странно. Все время стучал чем-то, завывал, гудел, вещи местами переставлял. А поднимешься посмотреть - и нет никого! Бывало, развесит тетка белье сушиться, если там дождь на улице, а он все поскидает, по полу разбросает, приходится ей опять стирать.

- А не питал ли этот дух к кому-нибудь из обитателей дома какой-то особой привязанности? Или наоборот, неприязни?...

По дальнейшему рассказу, впрочем, нетрудно сделать вывод о том, что никакой это был не дух, а соседский парень, наладившийся ходить к одной из девок и изводивщий таким образом ее мать, дабы у той не было времени следить за дочкиными проказами. Но это уже не важно: рассказ задокументирован, моя же интерпретация остается лишь частным мнением.

За время пребывания в Авиньоне и в своих многочисленных разъездах я уже изрядно поднаторел во всяких заальпийских наречиях, не особо, впрочем, их различая: что "ок", что "ойль" - все равно приходится коверкать язык. В этой местности говорили на языке, называемом "романт". Для меня - тарабарщина не хуже и не лучше других, но поскольку я не был французом (мой главный козырь в общении с местными), отношение ко мне было относительно благожелательным и неверное произношение мне милостиво прощали.

Чтобы не показаться невежливым и для того, чтобы как-то объяснить свой интерес к такого рода сюжетам, решаюсь рассказать моим вынужденным собеседникам ответную историю:

- Был в Павии в одном монастыре некий дьякон. И один дух воспылал к нему страстью. Стал делать ему подарки, являться начал в разных приятных глазу обликах. А дьякон - ни в какую. Тогда дух начал страдать, и как это случается со многими влюбленными, впал в безумство. Стал этого дьякона щипать и толкать так, что тот падал прямо на улице, ругал его нещадно, причем так, что только тот один и мог его слышать. Или принимался щекотать его во время службы, так что тот стоять на месте не мог, не то что святые дары к алтарю подносить. Один раз дух даже явился под видом того дьякона к аббату его же монастыря и потребовал выпивки. И никак не могли этого духа ничем отвадить. Тогда мой учитель, к которому монахи обратились за помощью, вычислил, что дух тот был водной природы. Вывел он это из того, что сам дьякон был человек сангвинического темперамента, а страсть, она обычно возникает к людям с противоположными душевными качествами. И вот наставник мой задался целью сделать пребывание духа подле дьякона невыносимым и стал действовать посредством другой стихии, а именно воздуха. Посоветовал дьякону чаще проветривать помещение, совершать длительные прогулки, принимать воздушные ванны... И дух оставил его!

Все дивятся мудрости отца Луиджи, но тут кто-то спрашивает, припомнив мои объяснения относительно суккубов и инкубов:

- Скажите, брат Леопольдо, а тот дух, что смущал дьякона, был мужской или женский?

Оглядываю свою аудиторию, как будто прикидываю, обо всем ли можно говорить в таком просвещенном обществе:

- Мужской.

- А, так я и знал! - довольно крякает один. Кто-то, наоборот, недоволен таким поворотом событий, и таких как будто бы большинство, и я спешно пытаюсь загладить неприятное впечатление:

- Понимаете, для демонов ведь нет особой разницы, в кого влюбляться. Пылать страстью к человеческому мужчине, равно как и к человеческой женщине будет одинаково противно их природе. Это все равно, что рассуждать, что более безнравственно для человека - совокупляться с козой или с козлом. Нехорошо и то, и другое. Причем в равной степени. И потом, положа руку на сердце, я думаю, что если бы это был женский дух, то дьякон не стал бы так уж ему противиться.

С последним тезисом соглашаются все. Я же, порядком устав от общения с народом, решаю пройтись. До ближайшей оказии, с которой можно будет отправиться в город, еще ждать и ждать, а о том, чтобы просто взять себе провожатого, нельзя даже и помыслить. Дороги после недавней войны небезопасны: в лесах бесчинствуют разбойники с партизанами, единственная разница между которыми состоит в том, что последним местное население сочувствует. Библиотека для меня отныне закрыта; фламандский алтарь, подаренный аббатству общиной города Гента и вызывающий всеобщее восхищение, у меня восхищения не вызывает; обещанная мне по моем прибытии экскурсия в недавно открытые гроты тоже уже, похоже, не состоится. Так что свободного времени у меня, к сожалению, навалом и надо хоть как-то с пользой его потратить.

В качестве цели я выбрал себе одну из вершин, как позже оказалось - самую высокую. Снизу на ней еще были видны какие-то постройки - не то хутор, не то остатки прежнего maison-forte. В скальной стене чуть левее виднелась каверна - одна из тех дыр, от которых, точнее от их местного обозначения, если верить библиотекарю, происходило и само название местности - той еще, на мой взгляд, "дыры". Лично я не был в этом уверен, ибо balma по-латыни означает все-таки скалистый гребень, каковые тут были неотъемлемой частью пейзажа, куда бы ты ни смотрел, и плевать я хотел на местные диалекты.

Примечание публикатора:

"Balma" на франкопровансальском означает "дыра", "яма", "нора". Судя по этой и другим оговоркам, встречающимся в рукописи, речь идет о расположенном во Франш-Конте аббатстве Бом (совр. Baume-les-Messieurs).

Глава третья,

из которой читатель узнает о методах работы отца Людовико-Мария Синистрари O.F.M.Ref. и брата Леопольдо Грандецци O.F.M.Obs.

Если не считать записанных баек, поездка выдалась неудачной. От Авиньона, где мой учитель занимал должность генерального викария при персоне архиепископа, до этой дыры в предгорьях Северных Альп путь мне пришлось проделать неблизкий. И хотя по дороге я пользовался любой возможностью собирать материал для нашей с отцом Луиджи совместной работы, конечной целью моего путешествия был этот клюнийский монастырь, зажатый в долине между поросшими лесом грядами скалистых утесов, которые здешние жители именуют "горы".

Почему Святому Коломбану было угодно основать монастырь в такой дыре, для меня осталось загадкой. После вхождения в дружное семейство Клюни, обитель прославилась тем, что сохранила за собой статус аббатства, что, впрочем, далось не без боя, в котором привлекались все средства - вплоть до сожжения архивов. Аббатом, почти никогда не бывавшем в монастыре, но исправно получающем с него свой доход, было слишком известное лицо, чтобы здесь упоминать его имя. Всем в обители заправлял приор. Это он мне поведал с гордостью, что еще полвека назад здесь обитало почти 40 монахов. Однако недавние войны с последовавшим присоединением этих мест к французской короне порядком обезлюдили новую провинцию и не одно доходное хозяйство превратили в убыточное. И сейчас ради погашения долгов клюнийцы решили, наконец, закрыть мятежное аббатство. Монастырские земли должны были в скором времени перейти в казну или же пойти с молотка, оставшихся монахов ожидал перевод в другие обители. Поскольку библиотеку также ожидало скорое перемещение, монахи, все это время строго уберегавшие ее сокровища от постороннего взора, решились приоткрыть осевшие в ней богатства для благонамеренных ревнителей старины.

Нужные слухи распространяются быстро, и бенедиктинцы из конгрегации Св. Мавра уже нашли тут чем поживиться. Как раз через их посредство моему наставнику и стало известно о том, что в здешней библиотеке хранится среди прочего книга "Речений Мерлина". Островное же происхождение основателя аббатства позволило отцу Луиджи надеяться, что речь может идти о древнейшей и наиболее полной версии произведений знаменитого английского колдуна, которого сам он привык считать одним из величайших ученых древности. В этой книге он рассчитывал найти подробное описание эльфов, фей, пикси и других демонов, издавна населявших Британские острова, а также сведения об их обычаях и способах сообщения с людьми.

Мой визит в эти Богом забытые земли показал, что отец Луиджи ошибся. Рукопись с таким названием в библиотеке действительно была, однако же, она не имела никакого отношения к британскому магу и содержала обычные иоахимитские бредни о близящемся конце света, который вот уже на четыреста лет как запаздывал. Написана она была архаизирующим письмом, которое, надо думать, уже многих ввело в заблуждение, но опыт подсказывал, что составили ее не раньше конца 12 столетия. Выяснив все вышеперечисленное и осознав бессмысленность дальнейших поисков, я не сумел сдержать досаду. Более того, я зачем-то высказал вслух то, что я думаю о такого рода литературе и о тех, кто чрезмерно почтительно к ней относится. На мою беду хранитель библиотеки, которому я эти свои соображения собственно и изложил, оказался тайным поклонником Скалигера, и для него авторитет названной рукописи был непререкаем. О моих нелицеприятных высказываниях доложили приору, и мне было официально запрещено выдавать книги. Так моя поездка закончилась по сути дела ничем, более того - я был лишен возможности утешиться чтением других, пусть и мало полезных в моем деле, трудов.

Расспросы местного населения - строго говоря, на тот же предмет - на утешение, равносильное чтению книг, по склонности моей души как-то не тянули. Хотя и они были весьма существенной частью моей работы, возложенной на меня моим наставником. Тут следует, наконец, немного остановиться: мне - чтобы перевести дух, больно крутой начался подъем в гору, читателю - чтобы услышать объяснение относительно замысла отца Луиджи, сколь грандиозного, столь же и безрассудного.

Итак, во время своего пребывания в должности консультанта при инквизиционном трибунале в матери церквей, славном городе Риме, отец Луижи столкнулся с довольно прискорбным обстоятельством. Добрая половина дел, находящихся в ведении Святой Инквизиции, касалась связей человека с дьяволом, устанавливаемой посредством совокупления с разного рода демонами - как инкубами, так и суккубами. В основном, конечно, это были женщины определенного душевного склада, нередко монахини, которые с достойным лучшего применения рвением настаивали на том, что они являлись любовницами самого сатаны. И не то чтобы отцу Луиджи было как-то особенно жаль этих достойных сожаления бедняжек. Скорее, его раздражало в сложившейся ситуации другое - возросшее обилие так называемых демонологов, специалистов по суккубату и инкубату, которые не хотели знать ничего другого. "Можно быть плохим богословом, никудышным юристом, можно вообще не иметь никакого отношения к университету, но если ты составил классификацию демонов, можешь ловко цитировать "Malleus", труды Триттемия, Ремигия, Бодена, Дельрио и Гуаццо, считай, ты уже сделал карьеру!" - не раз слышал я это и другие подобные высказывания от моего учителя - блестящего правоведа, признанного теолога и весьма популярного в студенческой среде лектора.

Задумка его была довольно проста - написать демонологический трактат, который бы при том, что его можно было бы использовать в инквизиционной практике, был бы еще и трактатом полемическим, а кроме того содержал бы для понимающего читателя определенную долю иронии, призванную разоблачить этих расплодившихся выскочек и верхоглядов. Помимо всего прочего, как я подозреваю, профессиональное самолюбие моего учителя требовало от него что-то противопоставить этим напыщенным немцам из Ордена Св. Доминика, надутым французам, преисполненным важности испанцам и зазнавшимся выше всякой меры миланцам, на которых всегда принято было ссылаться по вопросам демониалитета. Применяя те же методы и опираясь на тех же авторитетов, которыми пользовались его предшественники, отец Луиджи предполагал доказать нечто совершенно противоположное их мнению - а именно, что связь с демонами далеко не во всех случаях обозначает связь с дьяволом, и потому сама по себе не может считаться преступлением против религии.

Недостатка в авторитетах, как я уже пояснил, не было. Необходимые моему наставнику сочинения легко было достать даже среди книг, изданных с помощью печатного станка. Однако учитель мой решил не только не уступить в знании вопроса своим многочисленным противникам, но многократно превзойти их ученостью. Для этого требовалось собрать и привлечь еще неиспользованный материал - чтобы книгой принуждены были пользоваться даже и те, кто, вероятнее всего, не разделил бы позицию отца Луиджи. Именно в этом и заключалась по большей части моя работа - разъезжать, вооружившись рекомендательными письмами, по монастырям и искать необходимые нам сведения среди тех книг, которые еще не попали в руки к печатникам. Кроме того, в подражание братьям Якову и Генриху из Ордена Проповедников, произведение моего учителя предстояло обогатить устными свидетельствами "достойных доверия очевидцев". Таким образом, я, сам будучи любителем книжной пыли и тишины библиотек, рабочий материал вынужден был собирать по дорогам и кабакам, на городских площадях и монастырских подворьях - средь шума и гама, глотая пыль совсем другого рода.

Пометка на полях женской рукой:

Эти мужчины такие смешные. Даже если они и делают вид, что они не мужчины вовсе, а монахи. Нет, не так - в этом случае они еще смешнее...

Глава четвертая,

в которой брат Леопольдо сталкивается с непредвиденными обстоятельствами.

Отдышавшись и мысленно подведя итог неудачной поездке, я двинулся дальше. Дойдя примерно до середины высоты, дорога сделала резкий поворот вправо - очевидно иначе было не преодолеть крутого подъема. Мне же стало лень двигаться почти в обратную сторону и, заметив между деревьев тропинку, я рискнул пойти наверх напрямую, совершенно забыв о скалах, в каменную стену которых я через некоторое время и уперся. Ругая себя, я уже готов был повернуть назад, но тут заприметил между утесов расщелину, внутри которой обвалившиеся камни образовали нечто вроде узкой каменной лесенки, по которой можно было попробовать подняться наверх. Тропой явно пользовались - кто-то из местных жителей, не желавших делать круг по дороге, но уж очччень.... очччень худые. Уф!... Хвала Всевышнему и приору, не баловавшему нас за завтраком разносолами!..

Когда я достиг, наконец, хутора, пот катил с меня градом, а дыхание совсем сбилось. Ни единым взглядом не удостоив тот самый вид, ради которого собственно и предпринято было это восхождение, я стоял, уцепившись за возведенную на месте разрушенной стены изгородь, и тупо, думая лишь о том, как умерить сердцебиение, смотрел на дворовые постройки.

Белый кот с причудливыми черными пятнами (или наоборот, черный с белыми?) прокрался вдоль стены дома и сиганул в проход, идущий вдоль фундамента - туда, где обычно делают дверь в чулан. Через какое-то мгновение я увидел такого же точно кота, с таким же точно белым пятнышком на черной морде, спускающимся с другой стороны дома по приставной деревянной лестнице - уже само по себе зрелище достойное внимания. В некотором роде я даже залюбовался. Вскоре за ловким животным из-за распахнутой чердачной дверцы показался и сам хозяин - коренастый мужчина средних лет.

Поздоровались. Призвали друг на друга благорасположение Небес. Обменялись обычными в моем положении фразами. "Святой отец не из французов?" - "Нет, не отец, пока только брат, не из французов, будьте покойны, итальянец". - "Ваше счастье, а то к французам после того, что они здесь учинили, ох, как плохо теперь относятся, а "лесные волки", так те и смотреть не будут, что монах..." Ну, и так далее, и тому подобное... Разговорились, я узнал от него, что разоренное имение досталось ему по наследству от жениной родни, а та - не успели въехать, как померла, и что никого больше нет из родственников, и как трудно поднимать хозяйство в одиночку, вот все никак не может привести в порядок каменный дом, не говоря уж о дворовых пристройках... и тут я возьми, да и спроси его, как так вышло, что у него в доме два одинаковых кота.

Казалось, он даже не сразу понял меня:

- Да что вы, ваша милость! Какие два кота? Один он у меня, живоглот...

Я объяснил ему, как наблюдал за кошачьими перемещениями до того, как сам он спустился с чердака. И только я произнес это слово, он, вдруг внезапно все поняв, хлопнул себя по лбу:

- Ах, вот в чем дело! Да нет же, кот он и есть кот, один он тут, другого бы и близко не потерпел. Это у меня тут просто дверь такая. Ну, такая, особенная, - в ответ на мое недоумение повторил он. - Войдешь - чулан, выходишь - чердак. Войдешь - чердак, выходишь - чулан. Все просто.

Все просто! "Если, конечно, привыкнуть", - добавил он.

Глава пятая,

в которой брат Леопольдо ставит эксперимент и пытается постичь непостижимое.

Спускающийся с горы рискует гораздо больше, чем поднимающийся на нее. Об этом я в тот момент даже не задумывался, и только рука Провидения уберегла меня от перелома каких-нибудь жизненно важных частей моего скелета, когда, пробравшись между скалистых стенок, я чуть ли не кубарем скатился по лесной тропке на дорогу и бросился по ней к аббатству.

Влетев на монастырский двор, я кинулся к своим бездельникам. Опробовав чудесные свойства двери на самом себе, я, однако же, был полон решимости поэкспериментировать с ней еще раз. А может статься, и не единожды - ровно столько, сколько потребуется для объяснения этого загадочного феномена. Тут достопочтимому читателю надо иметь в виду, что основой всякого опытного знания является его достоверность, и поэтому правильная постановка любого эксперимента всегда предполагает наличие достаточного количества облеченных доверием наблюдателей. Я рассудил, что раз монастырские приживалы уже были мною использованы в качестве "достойных доверия очевидцев", почему бы мне не воспользоваться ими в этом качестве еще раз. Уж больно мне не хотелось обращаться за помощью к приору и прочим обитателям этого святого места, включая деревенского мэра - к тем, кого обычно и принято считать облеченными общественным доверием лицами.

Договориться с калеками и стариками удалось далеко не сразу. Путь был не близкий, а для многих из них он казался и вовсе непреодолим, к тому же никому не хотелось пропускать трапезу, и без того крайне скудную. Пришлось пообещать накормить их обедом.

- А вино?

- Будет вам и вино, но только уж после, - в ответ на недовольное бурчание мне пришлось еще раз объяснить сущность эксперимента, подчеркнув, что во время наблюдения свидетели должны оставаться трезвыми. - А после выпьете в двойном размере вместе с остальными, кто не сможет дойти. Плачу за всех.

Услышав, что их и накормят и напоят, недужные подобрели. Сразу же пошли восхваления в адрес меня и моего ордена, заверения в вечной дружбе и похлопывания по плечу. Я же остался недоумевать, не повлияет ли мое обещание и ожидание скорой награды на результат их наблюдения, и не может ли моя инициатива быть расценена как подкуп свидетелей. Но другого выбора у меня не было! Раз уж я сам оказался в положении маргинала, полагаться мог только на еще больших маргиналов. Договорились встретиться на хуторе после обеда: угощение - угощением, а положенная в аббатстве еда - это святое, к тому же им предстояло идти в обход по дороге. Я пошел договариваться с хозяином, а они все продолжали в голос заверять меня в бесконечной преданности. Боже, как трудно иметь дело с людьми!

Пометка на полях женской рукой:

Что же все-таки в нем было такого, в этом забавном маленьком итальянце, слишком кареглазом и порой слишком живом для того равнодушия к жизни, которое он упорно продолжал исповедовать? Нет, он иногда даже смотрел на собеседника, и иногда даже смотрел ему в глаза, но все равно создавалось ощущение, что он делает вам одолжение, разговаривая с вами - с этим своим чудовищным акцентом и такими странными интонациями, что не всегда можно было понять, спрашивает он или отвечает. Что же все-таки в нем такого было? Или это, быть может, всего лишь моя скука? Или как раз это-то его равнодушие и виновато?... Иначе как бы мы с ним заговорили. Другой бы на его месте, конечно же, сделал то, что они все делают...

Хозяин, понятное дело, был не в восторге от идеи, что по его двору какое-то время будет болтаться всякий сброд, пусть даже и из благочестивых побуждений. Но я выдал ему луидор - золото есть золото, какой бы профиль на нем ни был выбит. Он согласился потерпеть временное неудобство и принялся с моей помощью убирать ценный инвентарь в жилые помещения и запирать сараи. Нам как раз хватило времени до прибытия приглашенных мною свидетелей.

К бездельникам монастырским по пути присоединились бездельники деревенские. Хутор, в котором была обнаружена загадочная дверь, прилегал к другой зависимой от обители деревеньке - бывшей монастырской грангии, и там тоже нашлись люди, которым было нечем заняться. У меня плохая память на лица, но даже я к собственному разочарованию отметил, что из приглашенных мною отбросов общества пришло гораздо меньше тех, кого я звал, и гораздо больше явилось тех, кого я не приглашал - то есть обычных зевак.

Естественно, никто из них не умел ни читать, ни писать. Мне пришлось несколько раз повторить им, в чем заключается сущность эксперимента и что от них требуется. В результате мне с трудом удалось уговорить десять человек выступить в качестве "лиц, достойных доверия" и еще пятерых - в качестве моих "лаборантов". Они продиктовали мне свои, как мне удалось установить позже, в некоторых случаях выдуманные, имена. Затем по завершении наблюдения им предстояло напротив своих имен в составленной от моего собственного имени цедуле поставить крестики.

Другая сложность состояла в том, что почти все из них, как выяснилось, знали о волшебной двери, чуть ли не с самого детства. Она была для них примерно такой же местной достопримечательностью, как водопады, гроты, фламандский алтарь или дом с башней в нижней деревне, переделанный из недостроенного бурга. Причем последние при сравнении явно выигрывали. Поэтому мне опять-таки стоило большого труда объяснить им, что именно мы будем наблюдать и исследовать.

Я продемонстрировал последовательность действий: человек должен был подняться по приставной лестнице на чердак, войти внутрь, развернуться и выйти обратно. Опыт - вопреки доводам разума - свидетельствовал о том, что выходящий оказывался на выходе из чулана. Поскольку дверь в чулан находилась с одной стороны дома в узком проходе, прорытом вдоль стены в склоне холма, а приставная лестница, ведшая на чердак, располагалась за углом, у другой стены, все время приходилось бегать, чтобы смотреть, тот ли человек вышел снизу, который только что поднялся по приставной лестнице. Разумеется, мои со-экспериментаторы оказались на редкость расторопны: то они входили с другого конца - то есть через дверь в чулан, а затем показывались улыбающимися во весь рот из чердачного отверстия; то они собирались толпой на лестнице под негодующие вопли хозяина "Лестницу сломаете, стадо баранов!"; то они вдруг неожиданно для меня меняли очередность; то вдруг вместо них выходили "независимые наблюдатели", которым надоело стоять без дела и они захотели принять участие во всеобщем веселье. Причем все это сопровождалось криками, воплями, скабрезными - несмотря на присутствие человека в рясе, то есть меня - комментариями, нечеловеческим ржанием, и детскими визгами. Действительно, какое развлечение без этой людской мелочи? Конечно, они были тут: носились по двору, путались под ногами, получали затрещины и громко орали.

Когда солнце уже клонилось к закату, единственным результатом этого научного мероприятия стало то, что я кое-как, наконец-то, запомнил имена (или клички?) половины его участников и смог сделать для себя кое-какие промежуточные выводы, которые нисколько не продвинули меня к объяснению феномена. Каковой заключался в следующем: войдя в дверь, ведущую в чулан, человек оказывался в помещении, откуда был только один выход - чердачная дверь с приставной лестницей. Если же человек поднимался по приставной лестнице и входил на чердак, то он оказывался опять-таки в том же помещении, что и в первый раз, но теперь выход у него был только через дверь чулана в фундаменте здания.

- А что? Я уже привык, - сказал мне на это подведение итогов хозяин. - Иду с чем-то в руках - вхожу снизу, затем спускаюсь. Иду порожняком за чем-нибудь - лезу вверх по лестнице.

- А если надо что-то положить, а что-то другое, наоборот, забрать? - спросил я машинально, как будто это имело какое-то значение.

- Ну, тогда вхожу снизу, потом выхожу с пустыми руками на верхнюю ступеньку лестницы, потом вхожу внутрь, и выхожу уже обратно внизу.

Я попробовал - уже сам, без привлечения "лаборантов" войти не полностью, засунув внутрь только голову. Но в таком виде дверь не работала. Для того чтобы незаметно для себя "прыгнуть" с земляного этажа на второй (или обратно) и оказаться с другой стороны здания, требовалось переступить порог.

Я попробовал запустить двоих человек, показавшихся мне наиболее разумными, одновременно - на счет "раз, два, три" - с каждого "входа". Они входили, потом выходили каждый со своей стороны - уже по очереди, потому что изнутри дверь была все равно одна, и каждый из них говорил, что, войдя, застал другого уже внутри. Судя по тому, что между ними едва не завязалась потасовка по поводу того, кто вошел первым, сговора между ними не было.

Так собственно и прошел весь день, а к отгадке я так и не приблизился. Когда уже было ничего не видно из-за спустившихся сумерек и все порядком вымотались, даже дети, мне напомнили про обещанную кормежку с выпивкой. Понадеявшись на то, что хотя бы местные бездельники не пойдут за нами, я решил провести остаток вечера в нижней деревне. Да и хотя бы к повечерию надо было успеть, раз уж я и так весь день сегодня манкировал соблюдением Орденского устава. Чаяниям моим, однако, не суждено было сбыться: кабатчика мсье Птета знали и любили все. Когда мы, проделав весь путь по дороге, спустились к его заведению, расположенному на месте слияния двух речушек, толпа почитателей научного метода только возросла. Я же был настолько занят мыслями о загадочном феномене, что не особенно смотрел за тем, сколько человек ест и пьет за мой счет, и службу в этот раз тоже пропустил.

Глава шестая,

в которой брат Леопольдо следует чужим советам.

Весь следующий день я провел за измерениями. Второй раз наблюдать у себя во дворе столпотворение хозяин дома был не готов, да и я вынужден был признать, что экспериментатор из меня получился плохой и работается мне лучше в одиночку.

Как можно было догадаться, оба дверных проема, как и обе двери - в чулан и на чердак - были совершенно одинаковы и по высоте, и по ширине, а равно и по толщине, и по качеству и количеству досок, из которых были сделаны сами двери и дверные рамы. Обе открывались вовнутрь, обе были прикреплены с левой стороны. Сами проемы были маленькие, так что проникать внутрь приходилось согнувшись, все внимание тратя на то, чтобы не стукнуться головой, если входить в чулан, или не слететь с лестницы, если влезаешь со стороны чердака. Оглянуться, посмотреть, что в этот момент происходит с пейзажем, как я ни старался, мне ни разу не удавалось. Помещение, в которое они вели - этот вывод тоже давно напрашивался - было практически квадратной формы, по крайней мере, если судить по количеству шагов, ибо другого измерительного инструмента, кроме собственного тела, у меня не было, а пользоваться чем-то другим, держа в одной руке фонарь, не получалось. По-видимому, момент "прыжка" с одного этажа на другой и с одной стороны дома на другую, происходил как раз в момент входа. В одной из стен было крошечное окошко, и окошко это было чердачным, а не чуланным: вид из него не менялся, и оно всегда выходило на одну и ту же сторону. Его даже было видно снаружи. Вообще, снаружи, дом выглядел как самый обычный дом. Если бы не эта чертова дверь!... Понаблюдать за тенью от притолоки - двери все же находились по разным сторонам света, и изнутри солнце должно было заглядывать в них по-разному - мне так и не удалось, поскольку в отличие от вчерашнего, когда все просто умирали от жары, сегодняшний день выдался пасмурным, и временами даже накрапывал дождик.

Расстроенный, я спустился по тропинке вниз, надеясь, что обед и пешая прогулка окажут благотворное воздействие на состояние моего ума. Кабатчик мсье Птет, в противоположность своему имени пузатый краснолицый гигант, приветствовал меня как старого знакомого. Еще бы! Благодаря моей вчерашней задумчивости довольно большая сумма перекочевала из моего кошелька в его.

- И зачем вы, брат Леопольдо, только полезли на этот хутор? - участливо спросил он.

Со вздохом я объяснил ему двигавшие мной вчера мотивы. Нетрудно было предположить, что мои соображения его развеселили.

- За красивым видом, знаете, куда вам надо было пойти? - все с тою же доверительностью сказал он. - В другую сторону, к каменоломне. Там даже и тропа есть приличная. А то по каменным щелям лазать, здоровья ведь не хватит. А тут еще эта головоломка на вашу и без того ученую голову! Совсем на вас лица уже нет, словно и не духовное вы лицо.

Я мрачно покивал в ответ. Загадка, действительно, не давала мне покоя.

- А знаете что? Прогулялись бы вы, и правда, вот в том направлении. Водопады посмотрите, успокоитесь немного, может, какая мысль в голову придет.

Поев, я решился последовать совету доброго человека, и отправился вверх по течению одной из речушек. Миновав мельницу, я углубился в тихие заросли и был зачарован царившим в этом месте умиротворением. Присев у самой воды на берегу небольшого озерца, образовавшегося перед трогательным водопадиком, я достал карандаш и бумагу, и принялся чертить схему дома по снятым замерам.

Не знаю, сколько времени я так сидел, только прервавший мои раздумья голос прозвучал для меня совершенно неожиданно. Никакой другой звук, кроме журчания льющейся воды ему не предшествовал:

- А если попробовать использовать тут веревку?

Голос был женский. Спокойный, заинтересованный, как будто его обладательница уже какое-то время стояла напротив меня и наблюдала за движениями моего карандаша, хорошо при этом в них вникнув.

Медленно я поднял глаза.

И увидел пред собой голые женские лодыжки. Ступни были видны сквозь прозрачную воду, а то, что располагалось выше.... То, что располагалось выше, я тоже успел рассмотреть, хотя и взглянул на их обладательницу всего лишь мельком, уже вскочив на ноги и на бегу бросив: "Спасибо!" Едва не наступив на брошенную подле меня одежду этой странной купальщицы - помню, при этом что-то ярко блеснуло красным, но до того ли мне было, - я бросился к заветному дому.

Глава, расположенная между шестой и восьмой,

в которой читатель становится свидетелем разговора брата Леопольдо с кабатчиком.

- Ну и видок у вас, брат Леопольдо! Что-то вы, похоже, совсем умаялись с разгадыванием этой тайны. Стаканчик винца вам сейчас не повредит.

- Да, пожалуй... И вправду, плесните мне что-нибудь получше из тех вот ваших, что пригодны для потребления.

Простота души этого итальянца - на грани бестактности - за несколько дней уже успела войти в поговорку, поэтому мсье Птет пропускает колкость, отпущенную монахом, мимо ушей.

- Говорят, вы уже вживую общаетесь с героями тех историй, которые недавно с таким интересом слушали, да записывали.

- То есть?

- Мальчик, который вам вчера помогал управляться с веревкой. Не помните его? Люди из верхней деревни, теперь это место за версту обходить будут, а хозяин из-за вашего знакомца дома не ночевал.

- А что такое с мальчиком? Обычный ребенок, чумазый разве что и лохматый, как будто в лесу живет.

- Это хорошо, если в лесу. А на ноги вы его не смотрели?

- Господь с вами, мсье Птет, какие ноги! Я и лица-то его не запомнил.

- Ну, лицо-то его, боюсь, никто бы не запомнил, а вот ножки его на многих произвели впечатление. Если вам все еще не понятно, о чем я толкую, так этот малый из тех, кто и сапог не носит, и не сказать, что босым ходит.

- Это вы к чему клоните?

- Можете, мне, брат Леопольдо, не верить, но сходите, да посмотрите сами. Там после вас, я думаю, ни одна христианская душа не ступала.

Но монах, как будто не особенно внимательно слушает мсье Птета. Мысли его заняты другим. Наконец, он решается:

- Скажите, а есть ведь тут, наверняка, поблизости какой-нибудь бург или замок, где бы обитало какое-нибудь странное аристократическое семейство?

- Нет, кроме аббатства, с его странной братией и не менее странными постояльцами тут ничего поблизости нет.

- Видите, в чем дело, - произносит брат Леопольдо в задумчивости. - Вчера я отправился на прогулку, как вы мне и сказали, к водопадам. И встретил там купающуюся женщину. Явно из благородных. Но что было странно, она заговорила со мной первой, причем так, как будто мы уже были хорошо знакомы и только что имели продолжительные беседу. То есть она не поздоровалась и держалась очень раскованно, не смотря на то, что была абсолютно голой.

- Как, простите? Абсолютно голой?

- Да, вот именно. Ни рубашки, ни даже нательного креста. Рыжие волосы были собраны в узел и в них тоже - никакой ленты или повязки.

Лицо кабатчика с каждой фразой маленького итальянца становится все серьезнее и серьезнее.

- Скажите, брат Леопольдо, а одежды на берегу вы ее не заметили?

- Заметил, едва не споткнулся о нее. Понимаете, это она предложила мне идею с веревкой. Я, как только услышал, тут же вскочил и побежал сюда, а затем к хутору.

- И все же успели заметить, что на ней ничего не было?

- Ну... это было сложно не заметить, - брат Леопольдо, оказывается, умеет заливаться краской.

- А диадему вы ее не разглядели? С огромным карбункулом? - нет, этот везучий на неприятности итальяшка, явно занимает мсье Птета, опытного знатока человеческих душ.

-Диадему? Какую диадему? Я же говорю, на ней ничего не было... Хотя, постойте! Да, что-то там блеснуло, сверху на ее сложенном платье. Кажется, красным. Может быть, это как раз и было то, о чем вы говорите?

- Именно это оно и было, - тихо кивает кабатчик. - Она всегда так делает, если рядом есть мужчина. Снимает с себя платье, кидает сверху свою диадему, чтобы издали видно было, и идет купаться. Мало кто может устоять, перед сиянием такой силы и перед камнем такой величины. Человек берет драгоценность в руки - украсть или полюбопытствовать - этого никто уже из них не расскажет. Потому что как только камень оказывается в чьих-то руках, тучи ядовитых змей набрасываются на него, и жертва собственного любопытства умирает в страшных мучениях.

- Подождите! Вы хотите сказать, что это был вуивр?

- Вуивра! Она женщина!

- Да, какая разница!

- Для вас, человека ученого и из духовного сословия, разницы тут, может, и нет. Но для нее самой она есть. Уж поверьте мне!

Глава восьмая,

в которой жизнь ученого демонолога становится все интереснее и интереснее.

Мне надо было вернуться к дому, чтобы проверить еще одну мысль, и я побрел в сторону хутора. Так значит, если верить словам кабатчика, это была вуивра, местный демон, истории о котором вдохновили меня недавно на написание этого стихотворения, обращенного к несуществующей "милой подруге". А что? И монаху иногда хочется сочинять куртуазную лирику. Но эти лодыжки! И эти огненно-рыжие волосы! Внизу они тоже были рыжими. Нет, конечно, она стояла прикрывшись. По крайней мере, можно сказать и так. Вытянувшись, она как бы пожимала плечами - выпрямленные руки не давали увидеть грудь, а сплетенные кисти закрывали тайные врата. Но и намека на стыдливость не было в этой позе! А как шевелились при этом ее тонкие пальцы! Можно ли было, спрашиваете вы, увидеть все это с такими подробностями за одно мгновение? Можно! Только за одно мгновение и можно было это увидеть, потому что дольше одного мгновения смотреть на такую бесстыдную красоту было просто невыносимо. Даже сейчас, по дороге в гору, холодный пот прошибал меня при одном воспоминании о том, как все нутро у меня вспыхнуло, обожженное, от одного только взгляда этих призывных чайно-зеленых глаз... И где тут, спрашивается, змеиное тело? Где ужасные перепонки крыльев?

Соблазнительно было бы свалить все на дьявола, подобно бывшим подопечным отца Луиджи, но это точно был не он. Если кого и винить тут, то одну лишь греховную человеческую природу. А что еще может так всколыхнуться под монашеской рясой?

За все время, сколько я знал своего наставника - и в университете в Павии, и потом, когда он приблизил меня к себе, добившись у моего орденского начальства перевода меня к нему в Авиньон - я ни разу не слышал от него, что для того, чтобы заниматься демонами, необходимо верить в их существование. Сам он говорил о них только в связи с текстами или устными свидетельствами, которые их упоминали. И интересовали его лишь сами тексты и свидетельства, так сказать, их собственная текстуальная природа, а не то, что можно было почерпнуть из них о природе демонов. Иначе как бы он решился приступись к написанию этого трактата, напрочь переворачивающего все устоявшиеся о них представления? Вот только, что же оставалось в сложившейся ситуации делать мне, его смиренному ученику и последователю?

На этот раз я решил проверить перемещение предметов. Поставил фонарь за приоткрытой чердачной дверцей, так чтобы можно было его видеть с улицы. Забежал за угол дома, толкнул дверцу чулана, и... услышал звон битого стекла. Фонарь, стоявший на том же расстоянии от порога, где я его оставил, разбился от удара дверью. Так я лишился своего рабочего инструмента и нанес ущерб чужой собственности. Чем я буду за него расплачиваться с хозяином? Хорошо хоть пожара не учинил.

Вчерашний эксперимент с веревкой тоже нельзя было назвать удачным. Нужный мне моток я позаимствовал на монастырском дворе, но когда я добрался до скал, начал моросить мелкий дождик. С большой осторожностью, гася воспоминания о волнующей встрече, я преодолел подъем внутри расщелины и нисколько не удивился отсутствию любопытных. Только несколько детей, как всегда, сидело верхом на низенькой стенке, сложенной, Бог ведает, в каком столетии. Мне понадобился помощник, и я крикнул с лестницы, чтобы кто-нибудь подержал веревку. Я кинул вниз один конец и, зажав в руке другой, полез на чердак. Повернувшись назад и выглянув наружу через дверь чулана, я столкнулся нос к носу с чумазым мальчонкой, который протягивал мне другой конец веревки.

- Я же просил тебя стоять под лестницей!

В ответ он только развел руками - то ли глухой, то ли немой, - но других, как я увидел, выглянув во двор, уже и след простыл.

- Хорошо, давай, ты будешь мне помогать, раз никого больше нет, - сказал я примирительно. - Стой здесь, - я жестом показал ему, где нужно находиться, и он кивнул. - Держи веревку вот так, что бы ее конец был просунут в дверь.

Он вроде как снова дал понять, что понимает меня. Я повернулся вокруг своей оси в узком проходе и, наклонившись, вошел внутрь, в чулан. Повернувшись, я увидел, что на пороге - на пороге уже чердачной лестницы - лежит конец веревки. Только я приготовился взять его в руку, при этом зажав свой конец в кулаке, как он соскользнул вниз и я даже успел увидеть, как он шмякнулся в лужу под лестницей, когда выглянул из чердачной дверцы. В руках у меня снова была целая веревка. Я кликнул паренька, надеясь, что он мне хотя бы жестами покажет, что произошло с веревкой, пока я был внутри, но его уже нигде не было. Солнце к этому времени тоже исчезло, и я еще подивился, что нет хозяина.

Теперь вспомнив сказанное кабатчиком, я осмотрел двор. На влажной после дождя, а теперь подсохшей земле отпечатки моих сандалий были видны довольно четко. А вот следов других человеческих ног я не увидел. Зато обнаружил отпечатки козьих копыт, причем напротив входа в чулан, между фундаментом и склоном холма - там, где коза, если бы она стояла на всех четырех ногах, и не поместилась бы.

- Чертовщина какая-то!

Рядом беззастенчиво вылизывал себя под хвостом кот Марсилий. По крайней мере, так его имя звучало бы на латыни.

- Ну, ты мне, конечно, тоже не скажешь, в чем тут дело?

Кот никак не прореагировал.

- А почему две двери ведут в одно помещение, тоже не знаешь?

- Знаю, но тебе не скажу.

Санта-Мария! Этого мне еще не хватало! Я развернулся, и пошел вниз с горы. Может, правда, надо самому найти ее, и обо всем расспросить?

Глава следующая,

в которой брат Леопольдо разговаривает с загадочной незнакомкой.

- Как вас зовут?

- Вам же уже все рассказали.

- В некотором роде, да... Ну, что ж, а меня зовут брат Леопольдо.

- Ваша церковная принадлежность меня не интересует. Слишком мало времени прошло с учреждения этой вашей религии, не говоря уж об этом вашем ордене, основанном любителем птиц и червей. Если мне что и важно, так это то, как называла вас мать. Так что я вас тоже буду звать Дино.

- Вы очень хорошо осведомлены, госпожа Вуивра.

- Вот поживете с мое, тоже будете очень хорошо обо всем осведомлены!

- Да я бы и не прочь...

- Нет, что я! Вы - не будете. Вы и сейчас-то живете, вокруг себя ничего не видите. А подари вам вечность, так тут же найдете себе какую-нибудь нестоящую внимания загадку, и полностью погрузитесь в ее всестороннее изучение... Например, как отличить букву "t" в беневентанском письме от буквы "a" в каролингском, или как вычислить точное количество булавок, которые можно воткнуть в одного ангела.

Они подходят ближе к краю утеса, останавливаются среди деревьев, глядя на то, как туман клубами пробирается по долине, постепенно скрывая и деревню, и речки со множеством мостиков, и дом с башенкой, и даже аббатство. В последних лучах закатного солнца карбункул в ее диадеме вспыхивает ярким пламенем, белое полотняное платье как будто тоже окрашивается розовым.

- Вам нравится мой камень?

- Я служу при отце Луиджи, а он занимает место генерального викария при архиепископе Авиньона. Так что на драгоценности я там насмотрелся. Но вы правы, такого большого камня я нигде еще не видел. Разрешите полюбопытствовать?

Она снимает диадему с головы, встряхивает рыжими волосами и передает ее в руки мужчине.

- Странно, я привык вас считать демоном огненной природы. Главным образом, из-за рубина, да и рыжина ваша на это тоже вроде как указывает. А вы, оказывается, любите купаться в ручьях.

- Вы забавный Дино! Огня во мне, конечно, побольше, чем в вас, но это только, если выражаться метафорически. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

- Я монах, для меня важно только мистическое горение. По крайней мере, должно быть важно... Но я хочу высказать свое восхищение мастером. Во истину, оправа достойна, как драгоценности, так и обладательницы. Говорю это вам со всей ответственностью, ибо моему взору, воспитанному на итальянских и античных произведениях, еще ни разу не удалось встретить к северу от Альп что-то достойное. А тут - подлинный шедевр, и не понятно даже, в каком стиле и когда сделано.

- Малый народец такие вещи плохо не делает.

- Малый народец? Кто это? Эльфы, гномы?

- Ах, бросьте, Дино! Какая вам, право, разница? Они все равно называют себя иначе.

- А мальчик с копытцами? Он кто?

- Сирота. Его родители погибли в Тевтобургском лесу.

- Где погибли?

- Неправильный вопрос, Дино! Правильнее было бы спросить, когда. С тех пор он не говорит. Долго скитался. Остался здесь, потому что тут безопаснее, да и можно укрыться в гротах.

- А... на чьей стороне они были?

- В любой войне всегда гибнут те, кто ее не начинал, и кто не воюет. Уж чтобы это понять, не нужно жить долго, человеческого века вполне хватит.

- У вас тоже кто-то погиб?

- Дядюшку Тараска убили, но это было давно.

- Никогда не любил французов!

- Кузину Биссу победил какой-то Висконти.

- Эти проклятые миланцы! От них всегда жди коварства!

- Они были последние из тех, кто еще оставался.

Он вертит в руках диадему.

- Но каков же смысл этого вашего камня? Это же не простое украшение...

Он смотрит камень на просвет, не замечая, как внезапно меняется ее выражение лица.

- Постойте! Что это там внутри? Как будто с крылышками...

- Отдайте! - ни надменности, ни томной улыбки - одна лишь ярость во взоре.

- Нет, уж погодите... кажется я начинаю понимать.

- Сейчас же отдайте, я вам сказала!

- Ну, что вы раскричались? Набросились, прямо как гарпия! Змей еще своих позовите. Как вы их подзываете, свистом? жестом? шипением?

- Дино! Не смейте шутить такими вещами! Вы еще слишком молоды, чтобы умереть. Отдайте мне камень!

- Молодость - это такой недостаток, который у людей быстро проходит. Чего никак нельзя сказать о таких, как вы. Это надо быть настолько беспечной! Разбрасываться такими вещами! Да еще ловить на них всяких нечестивцев. Как будто ваше тело не подойдет для этого! Хочется погубить человека, так раздевались бы и гуляли по лесу, как передо мной давеча. Держите свое яйцо, и видеть вас больше не могу! Прекрасные создания, иной тонкой природы, такие древние, такие многомудрые, а ума - как у деревенской девки!

- Дино, постойте! Подождите! Вы слишком понятливы для инквизитора, но вы не все поняли.

Он останавливается, поворачивается к ней лицом.

- Из него никто не вылупится. Понимаете... я очень давно одна. Совсем одна. Это как курицы, они несутся, даже когда нет петуха....

Он слегка касается ее руки:

- Не надо, не продолжайте... Я вам сочувствую. Но согласитесь, одиночество - это не повод сходить с ума.

Какое-то время они идут молча вдоль по скалистому гребню. Внизу долина медленно погружается во тьму. На колокольне в аббатстве начинает бить колокол к вечерне, ему отвечает колокол приходской церкви в верхней деревне. Когда он смолкает, Вуивра спрашивает:

- А почему вы так сказали? Про "прекрасных созданий", про "иную тонкую природу"?

- Потому что такова трактовка природы демонов, которую предложил мой учитель, отец Людовико-Мария Синистрари. Он считает, что раз они влюбляются, страдают как люди, умеют чувствовать, значит, у них есть не только тело, особой тонкой материи, позволяющей им изменять свой облик, проходить сквозь стены и носиться по воздуху, но и душа. А раз есть душа, значит, они не прокляты, как падшие ангелы, а находятся на пути к спасению или же к падению - то есть пребывают ровно в том же положении, в каком находится каждый человек. И все зависит исключительно от их нравственного выбора и от божественной благодати. На благодать мы можем только уповать и молиться о ней, а не грешить - вполне в нашей силе. На мой взгляд, погубить нерожденное дитя - гораздо больший грех, чем соблазнить мужчину.

Он поворачивается к ней лицом, но она не смотрит на него.

- А я-то думала... - она горько усмехается. - Я думала, что вы только скабрезные истории про инкубов и суккубов рассказываете. А вы с отцом Луиджи, оказывается, решили отставать наши права перед лицом Церкви.

- Выходит, что так. Но я сам не знал об этом. Пока не заговорил с вами. Я-то всегда считал, что мы занимаемся именно сбором скабрезных историй.

Они оба смеются - тихонько, чтобы не спугнуть надвигающиеся сумерки.

- Подозреваю, что и отец Луиджи может не знать, чем он в действительности занимается!

- Хорошо с вами, Дино. Скажите, вы ведь не разрешили еще свою загадку?

- Куда там!

- Это хорошо. Значит, мы с вами еще не раз увидимся.

На этом они расходятся в разные стороны.

Еще одна глава, составленная из фрагментов,

следующая за предыдущей.

Я думаю над тем, как можно использовать веревку. Ее предложила мне Вуивра, а раз она сама таинственное создание, то ее совет может кое-что значить. Мне приходит в голову мысль проделать дыру в перекрытиях. Через отверстие в полу чердака, а затем через дыру в полу жилого этажа опустить в чулан один конец. И посмотреть, в каком месте на чердачном потолке он покажется. Хотя, что тут пробовать - и так ясно, что нужен второй наблюдатель на этаже. И потом все равно без хозяина я не могу этим заниматься. Меж тем, он так и не появлялся. Или приходил, но в мое отсутствие? Да, скотину, похоже, забрал с собой. Будем надеяться, что это все же он ее забрал, а не воры-соседи. Ну, что ж, зато можно будет выспаться на сеновале. А то после этой шутки с тевтобургским сиротинушкой (это если кабатчик никому не рассказал о Виувре), мне в аббатстве не больно хочется появляться.

Но как быть со службой? Можно, конечно, сходить в ту церковь, что в верхней деревне, как раз успею на повечерие, но что-то не охота видеться с народом. Все-таки, как подумаешь: лопаты, вилы, топоры, колья опять же осиновые... Останусь-ка я пока здесь. Чай не ради себя торчу в этой дыре, а во имя истины! Хотя святой отец, основатель нашего Ордена, сказал бы наверняка, что не истина это, а моя гордыня, но что поделать, его и при жизни не больно-то слушали. А если бы слушали, никогда бы Орден не стал тем, чем он стал. Такова жизнь!

По-прежнему пытаюсь приладить веревку так, чтобы изнутри видеть оба ее конца. Бумага кончилась, поэтому черчу прямо на земле прутиком. Но ничего не выходит. Разгадки нет. Как ни крути, дверей все равно получается две, а помещение одно. Тогда как должно быть два. По-хорошему, надо бы разобрать пол в жилом этаже и посмотреть, что находится под ним. Но тут мне приходит на память бормотание одного из стариков, пришедших на мой первый публичный эксперимент. Он говорил, что помнит, как меняли полы, он был еще мальчишкой - бегал за вином или подавал гвозди плотникам. Под полом все было, как и положено - каменные стены, земляной пол. И туда можно было войти через чуланную дверку. Но потом, когда полы поменяли, дверь снова стала вести прямо на чердак.

Какое сегодня число? И когда я последний раз ел? Не брился точно давно. Не мылся тоже. Это определить легко. А вот как быть с пищей? Еще я не помню, когда я в последний раз платил мсье Птету. Такое впечатление, что последний раз он кормил меня бесплатно, просто из милости.

Немой мальчишка-сатир приносит мне что-то, недавно зажаренное на прутике, разумеется, без соли. Подозреваю, что это суслик, но предпочитаю не спрашивать.

- Бароний сообщает о том, что ваш народ горевал, когда распяли Спасителя.

В ответ он грустно улыбается и разводит руками. Ну, как это прикажете трактовать?

Диалог, который происходит между ними постоянно. Стоит только им замолчать, глядя друг другу в глаза. Или ему закрыть глаза, оставшись наедине, как он думает, с самим собой.

"Дино, я люблю вас".

"Я знаю".

"Нет, правда, люблю".

"Знаю. Но я дал обет".

"Почему меня это должно волновать?"

"Если вас сколько-нибудь интересует мое мнение, то должно".

Вечером мы снова встречаемся с Вуиврой.

- Как ваше расследование, Дино?

- Вы знаете, дорогая Вуивра, меня это начинает пугать. Меня мучает страшное подозрение.

- То есть до этого вам было не страшно?

- Нет, до этого у меня была какая-то надежда, что можно все объяснить разумно.

- А теперь?

- А теперь я думаю, что это Бог.

- Бог? Там в чулане, куда вы все никак не можете проникнуть? А как же тот, что висит у вас в церкви, прибитый к римской дыбе?

- Алан Лилльский говорит, что Бог эта такая интеллигибильная окружность, центр которой всюду, а края - нигде. Меня не пространство интересует, дорогая Вуивра. Я думаю о том, что Он воспользовался этой двойной дверью для того, что бы тайком проникнуть в мою душу, когда я всю жизнь только и делал, что запирал перед Ним двери своего рассудка.

- Иными словами вы хотите сказать, что иначе Он бы никак сумел обратить на Себя ваше внимание? Дино, теперь вы меня удивляете! Неужели для того, чтобы вам поверить в Бога, нужно чтобы у Него непременно была такая убогая фантазия?

- Дело ведь не в Его фантазии, а в моей.

- По-моему, говоря об интеллигибильной окружности, под центром вы имели в виду себя. Уверяю вас, милый мой Дино, этот дом стоял тут задолго до вашего появления на свет. И причины не допускать кого-либо из людей в нижнюю его часть - самые прозаические.

- Причины не допускать?! Вы хотите сказать, что здесь действует чья-то сознательная воля? Это не природное явление?!

- Дино, Дино, успокойтесь, пожалуйста! Вы же теперь умный мальчик, вы же знаете, благодаря отцу Луиджи и благодаря мне, что есть в мире существа иной природы, у которых могут быть свои мотивы, не всегда понятные для человеческого разума. Подумайте сами, для чего кому-то надо не пускать людей в нижний этаж дома.

- Там что-то скрывается. Но кем?

- Правильно. Подумайте, где расположен этот дом?

- Он стоит на холме, на его склоне. Вход в чулан находится ниже поверхности земли.

- Правильно, а теперь подумайте, кто обитает внутри холмов.

- Те, кто изготовили вашу диадему?

- Ну, допустим. А теперь скажите мне, Дино, что бы там скрывали вы, будь вы на их месте? Или вернее так: что бы лично вы хотели там найти, если бы вам предоставили шанс проникнуть в этот чулан? ну, или в то пространство, которое там расположено вместо него?

- Не знаю. Вход в мир, в котором можно любить вас, не ведая никаких преград.

- Нет, Дино. Меня можно любить и здесь, но.... Те преграды, которые для вас существенны, если они существенны для вас здесь... впрочем, о чем говорить... Назовите, что-нибудь другое.

- Ммм... Даже не знаю. Камера обскура, выложенная изнутри шоколадными плитками!

- Дино, да вы сладкоешка!

- Нет, конечно, нет... Наверно, там у них сокровищница. Или подземный сад с редкими растениями, которые растут без солнца, но помогают от всех болезней. Или арсенал с самым страшным оружием, какое только можно придумать. Хотя, что может быть страшнее пороха, а порох уже придумали. Или библиотека... Такая библиотека, где стоят все книги и все рукописи, которые когда-либо были потеряны или уничтожены. Где вторая часть "Поэтики" Аристотеля стоит рядом с сожженным трудом Абеляра...

- А в корзинах на полу стоят свитки из Александрийской библиотеки?

- Да-да! Прекрасная моя Вуивра! Как вы меня понимаете!

- Нет, Дино, не понимаю. Но мне очень хочется сделать вам подарок. Выберете что-нибудь одно из того, что вы уже назвали.

- Конечно, библиотека!

- Библиотека? - глаза ее становятся грустными, такими грустными, что....

- Ой!... А что, самое первое тоже можно было назвать?

- Нет, Дино, довольно. Вы выбрали. Я спрошу у них, не нужен ли им библиотекарь. А дальше вы уже решите сами. Вернетесь к вашей демонологии с отцом Луиджи, или войдете, наконец, в этот чулан.

На следующий день он принес ей исписанные листки.

- "Глава первая, в которой читателю будет предложено стихотворение". И правда, стихи. Что это? Это мне? Вы написали мне стихи, Дино?

- Ну, не совсем... Я тогда еще не был с вами знаком. Но да... получилось, что вам.

- Дино, вы как всегда очаровательно бестактны!

- Я итальянец. Мне можно.

- Я могу оставить это себе?

- Конечно. Мне это уже не пригодиться.

- Мы больше не увидимся с вами, Дино.

Он кивнул.

- Я так решила.

Он снова кивнул.

- И мне все равно, как вы поступите дальше.

Он поднял бровь и чуть пожал плечами, и она поняла, что уже все решено.

- Можно, я напоследок вас поцелую? Вы разрешите мне?

- Если мы больше никогда не увидимся, то... Наверно, лучше этого не делать. А то потом будет очень больно.

- Не будет. У вас будут ваши книги, ваши рукописи.

- А вы?

- Это уже мое дело.

Глава последняя

Внезапное исчезновение оказалось самой отвратительной выходкой этого францисканца, чье непредсказуемое поведение уже успело набить оскомину не только приору и хозяину злополучного дома, но и обоим деревенским мэрам, и приходскому священнику верхней церкви, не говоря уже об оскорбленном библиотекаре. Письма, содержащие краткий анализ слухов, подозрений, а так же прямых свидетельств об общении этого человека с демонами - слишком подробных и многочисленных за столь короткое время для столь незначительной фигуры - уже были составлены, запечатаны и только ждали удобного случая, чтобы быть отправленными вместе с другой корреспонденцией архиепископу в Безансон. И тут вдруг выяснилось, что писать надо уже о другом.

По делу об исчезновении доверенного лица генерального викария архиепископа Авиньонского было назначено следствие. Из центра церковной провинции прислали инквизитора, и жители долины вынуждены были признать, что францисканцы бывают разными, и те из них, что интересуются книгами и демонами, гораздо лучше тех, что интересуются людьми.

Прибывший следователь - отец Бернар, тоже обсервант, но француз по происхождению - оказался между тем в сложной ситуации. Будучи истинным любителем своего дела, прежде чем объявить о начале официального дознания, он предпочитал сначала поработать с человеческим материалом в приватной обстановке, чтобы потом сравнить результаты этих частных свидетельств с данными допроса. Свидетельств же, и притом совершенно добровольных, было так много, и они настолько не противоречили друг другу, несмотря на явную фантастичность предмета, что с определенного момента их уже нельзя было игнорировать.

И вот на основе этих расспросов населения складывалась следующая картина. Вернее, складывалось сразу две картины - в зависимости от того, как их складывать. Первая состояла в том, что пропавший брат Леопольдо Грандецци настолько усиленно интересовался демонами, что, в конце концов, демоны заинтересовались им самим. Он же воспользовался этой возможностью, чтобы продать свою душу дьяволу ради решения некой неразрешимой загадки. В чем состоял ее смысл, никто не мог толком объяснить, но все сходились на том, что загадка была и неразрешима она была в принципе. И хотя, отец Бернар знал, что в его отечестве нашлось бы немало желающих повредить карьере смелого итальянского богослова, чей ученик так неожиданно проявил себя, он отдавал себе отчет, что здесь определенно могла пострадать репутация Ордена.

Вторая картина заключалась в том, что все свидетели врали, а раз они это делали непротиворечиво, то значит, все состояли в сговоре. Из этой посылки логично вытекало и ужасное следствие: все население долины - начиная с приора уважаемой обители и кончая малыми детьми - состояло в колдовской секте. Ученик же известного богослова, явно за несколько дней вставший здесь всем поперек горла, сумел раскрыть эту страшную тайну, за что и поплатился жизнью. То что тело его все еще не было найдено, ничего не доказывало - в глубоких гротах можно было скрыть следы гораздо большего преступления, например колдовского шабаша и справления черной мессы. Сам окружающий пейзаж - глухая долина с нависающими над домами скалами, изрытыми кавернами, бесконечное журчание воды под ногами, туманы, наползающие из окружающего леса - указывал на то, что здесь творилось что-то мрачное и противное христианской вере. И хотя отцу Бернару перед его поездкой дали инструкции избегать радикальных методов - главным образом, ради его же собственной безопасности и дабы не вызвать еще большего осложнения в и без того непростой политической ситуации, в которой оказалась эта местность после недавнего присоединения ее к французской короне, - ему определенно казалось, что вторая картина гораздо больше соответствует истине.

И вот, когда он уже пришел к этому выводу, ему в руки попало новое, на этот раз письменное свидетельство. И принадлежало оно ни кому-нибудь, а самому брату Леопольдо Грандецци O.F.M.Obs. Пачку потрепанных листков с неким литературообразным отчетом о пребывании демонолога в долине передал отцу Бернару мсье Птет, кабатчик, со словами, что эти бумаги просили передать следователю лично в руки. "Я очень жалею, что вы не видели того, кто принес мне эти листки, своими глазами", - многозначительно сказал он при этом. Содержимое записей оказалось весьма и весьма любопытным, и вот теперь отцу Бернару предстояло решить, какой же все-таки картины событий ему придерживаться в своем дальнейшем расследовании и до какой степени предавать содержание этого литературного опуса огласке. Ведь его принадлежность перу собрата по Ордену предстояло еще доказать.

И вот, когда он в задумчивости проходил по берегу одного из ручьев, он услышал, как его окликнули. Это был тот самый кабатчик, накануне, принесший ему эти злополучные листки. Стоя в дверях своего заведения, он махал рукой инквизитору и делал всякие знаки, предлагая ему приблизиться, но сделать это как можно тише. Отец Бернар последовал за ним, и вскоре они оказались перед дверью, выходившей из кухни на внутренний двор с огородом. Какой-то мальчишка копошился около кучи мусора.

- Это тот, кто передал мне вчера для вас бумаги, святой отец. Посмотрите на него внимательно. Очень внимательно посмотрите.

- Кто это?

- Он не из деревни, как вы могли догадаться. Только что он принес мне для вас письмо.

Отец Бернар взглянул на адрес, потом посмотрел на посыльного. Потом он выпрямился, посмотрел в глаза кабатчику.

- Мсье Птет. Запомните, пожалуйста, то, что я вам скажу. Я ничего не видел. И вы мне ничего не показывали. Эти бумаги, как и это письмо, вам подбросили, и вы не знаете, кто.

- Да, святой отец, я запомнил. Но не уверен, что смогу повторить это под пыткой.

- Кто говорит вам о пытках? Дознания не будет. Я итак уже собрал достаточно добровольных свидетельств, как устных, так и письменных. И вот еще одно, - он вскрыл письмо.

Там была всего одна строчка. Но она заставила отца Бернара прямо-таки покраснеть от гнева. "Чертовы итальяшки! Я еще покажу вам, как насмехаться надо мной!" - процедил следователь и выскочил из таверны.

Мсье Птет умел читать. Большой текст на латыни, он конечно бы, не осилил, но одну единственную фразу он запомнил, а потом на досуге, расспросив кое-кого из монахов, сумел составить и перевод. Письмо было адресовано "Почтеннейшему отцу Бернару O.F.M.Obs., inquisitori haereticae pravitatis". В самом письме стояло: "Убирайтесь в задницу!" и подпись: "Ваш брат во Христе, Леопольдо Грандецци O.F.M.Obs." Стояла также и дата, указывающая на недавнее составление послания, место же написания значилось как "под землей".

Деревня была спасена от обвинений в поголовной связи нечистым, а брат Леопольдо был заочно обвинен в преступлении против веры и опять же заочно приговорен к сожжению на костре. Мсье Птет, единственный, кто знал о его роли в спасении жителей долины, не уставал молиться о его душе. Однако одно обстоятельство его все же тревожило.

Дело в том, что Вуивра ведь не просто так скидывает с себя свою диадему, оставляя ее на видном месте при приближении одинокого путника. Она ждет жениха, и брошенное в траве платье с лежащим поверх него карбункулом служит знаком того, что она готова к свадьбе. Людям же свойственно вести себя по-человечески, и от того, собственно, представители разных рас и не смешиваются, что у них разные представления о том, что считать достаточным для этого смешения знаком. Верны ли слухи о том, что самка откусывает самцу голову в момент соития - этого уже не проверить. В любом случае, горе тому, кто окажется поблизости от места, где вуивры празднуют свою свадьбу. Ибо в момент наивысшего блаженства самка издает крик, от которого у всякого, кто его слышит, останавливается сердце.

Обо всем об этом, конечно же, следовало еще тогда рассказать брату Леопольдо. Но кто же мог предположить, что все так обернется? Мсье Птет мысленно пытался представить высокую рыжеволосую уверенную в себе красивую женщину рядом с этим маленьким итальянцем, избегающим глядеть на собеседника, и у него ничего не получалось. Тем не менее, на камень францисканец не покусился, а вместе их видели и не раз. Обитатели узкой долины, зажатой между стен скалистых утесов, с одним единственным выходом, оказывались, таким образом, заложниками искушенности минорита в искусстве любви.

Но того, чего опасался мсье Птет, так и не произошло. Не случилось этого и потом, когда в аббатстве стало известно о судебном решении в отношении брата Леопольдо. Видимо - нарушив все остальные обеты - этот единственный, касающийся женщин, монах все же решил соблюсти. Странная избирательность, но что поделать, никогда не знаешь, что для человека в решительный момент окажется наиболее важным.

Во избежание скандала дело демонолога Леопольдо Грандецци не было предано широкой огласке. Отец Луиджи допроса, разумеется, не избежал, но его репутация оказалась вне подозрений. И тем не менее, во избежание ненужных слухов, Авиньон ему пришлось покинуть. Через некоторое время мы уже встречаем его в Милане, в статусе теолога при особе архиепископа. О том, что досадная история с его бывшим учеником не смогла повредить его положению в Ордене, говорит тот факт, что в 1688 г. на генеральном капитуле именно ему как признанному юристу было поручено составление компиляции из орденских статутов, вышедшей затем под названием "Practica criminalis Minorum illustrata".

После исчезновения своего помощника исследование о демонах в соответствии с первоначальным своим замыслом отец Луиджи так и не завершил. Уже готовые наброски, касающиеся в основном анализа печатных текстов и отражающие полемику с некоторыми предшественниками, он свел воедино и добавил к ним только две подлинные истории, коих сам был свидетелем. Однако даже в таком тезисном виде он не решился этот текст опубликовать. Увидело свет это произведение только в 1875 г. (с параллельным переводом на французский, а затем, в 1879 г. - и на английский), благодаря парижскому издателю Изидору Лизьё. Манускрипт был обнаружен им, по его собственному признанию, в Лондоне в 1872 г. во время обхода антикварных лавок - ибо что еще делать в Лондоне, кроме как охотиться за старыми книгами? - и приобретен за шесть пенсов.
"Рукопись на прочной бумаге 17 века в переплете из итальянского пергамена, великолепной сохранности, имеет 86 страниц текста. Титул и первая страница написаны рукой автора и выдают пожилого человека; прочее явно принадлежит перу другого лица, но выполнено под руководством автора, о чем свидетельствуют его собственноручные пометы и исправления на протяжении всего произведения." Имя автора удалось установить на основании аукционного каталога Сотби, на котором и был приобретен этот манускрипт лондонским антикваром.

Обстоятельства покупки вместе с детективной историей идентификации обозначенного в аукционном каталоге имени с неким малоизвестным правоведом из Ордена Св. Франциска занимают в предисловии Лизьё одиннадцать страниц и изобилуют такими подробностями и художественно описанными деталями, что поневоле задумываешься над тем, а не является ли эта история с рукописью тоже своего рода литературой. Впечатление это усугубляется еще и тем обстоятельством, что оригинала никто не видел, а после смерти самого Лизьё в его домашней библиотеке найден он также не был. Впрочем, издатель и сам признается, что начало и конец публикуемого им трактата (как раз те самые параграфы с 1 по 27 и с 112 по 115, отличающиеся от основной части как по своему предмету, так и по манере изложения) совпадают с главой из другого произведения отца Синистрари - "De delictis et poenis" (" О преступлениях и наказаниях"), изданного в 1700 г. в Венеции.

Таким образом, у нас есть все основания заключить, что необычайно популярный ныне трактат о суккубах и инкубах, после исчезновения брата Леопольдо не только не был опубликован отцом Луиджи, но и написан и задуман им также не был. Но что же в итоге произошло с его учеником и помощником, которому мсье Лизьё поленился даже придумать имя?

Говорят, в последний раз брата Леопольдо Грандецци видели жители бывшей монастырской грангии. Монах, чья фигура уже стала привычной частью пейзажа, неспешной, но уверенной походкой прошествовал к дому на склоне холма и спустился вниз, к двери, ведущей в чулан. Некоторое время он постоял пред ней, держась за ручку. Потом толкнул ее и вошел внутрь. Из чердака он уже не появился.

Первым, кто понял, что произошло, был кот Марсилий. Он не спеша поднялся и направился к чуланной дверце исследовать новое пространство. Просторный подпол был девственно чист, но в любой момент тут снова могли появиться мыши.
Марсилия на инквизиционный процесс не приглашали. Меж тем как его свидетельство могло бы пролить свет на то, что означало это самое "sub terra" в последнем письме неугомонного францисканца.

Исторический комментарий

Наверняка, найдутся такие любители исторических романов, которым непременно подавай глоссарий с объяснением теминов и полные имена с датами жизни упомянутых исторических личностей. Так вот им шиш!.. Все объяснения - в частном порядке. Если уж продолжать благочестиво прикалываться над творениями магистра Гумберта Александрийского, то и исторический комментарий должен быть в виде картинок - как в его последнем, вышедшем у нас, романе. Ну, и со ссылками, конечно, чтобы был настоящий гипертекст для настоящего идеального читателя. Вы ведь идеальные читатели? Тогда пожалуйте:

Тот самый вид, ради которого брат Леопольдо полез в гору и который не удостоил своим вниманием (снято, правда, как я понимаю, несколько с иной точки, где сейчас устроена специальная обзорная площадка, но все равно дает представление).

Вид со стороны каменоломни - то, что советовал брату Леопольдо мсье Птет. В глубине долины - аббатство и окружающая его деревня, на линии горизонта - верхняя деревня, выросшая из бывшей грангии; на вершине того холма, где находился злополучный дом, сейчас построена водонапорная башня, очевидно, это она там и торчит. Да, забыл!.. домики на переднем плане - это охотничий домик и гостиница рядом с водопадами - недалеко от того места, где произошла первая встреча героя с Вуиврой.

Собственно, само аббатство, с башней 12 века.

Вид со стороны деревни

Вид с другой стороны и поближе.

Совершить виртуальную прогулку по местам действия этой истории по современным, правда, видам, можно здесь. Там можно посмотреть и аббатство, и гроты, и виды долины (la reculee) и водопады. На французском, но сориентироваться может любой.

Для тех, кто не любит современность, есть специальная возможность посмотреть старые открытки с видами этой же местности. Рядом еще приложены современные их фотографии - для сравнения. Великолепная, на мой взгляд, коллекция!

Очень подробный официальный сайт верхней деревни, тоже с картинками. Разумеется, en francais

Первая страничка первого тома "Собрания сочинений" отца Луиджи, изданного в 1753 г. - с исправлениями, после которых его труд (тот самый - о преступлениях и наказаниях) был исключен из "Индекса запрещенных книг".

Первая страничка его трактата о демонах, изданного Лизьё в 1875 г. с французским переводом

Обложка следующего издания 1879 г. с английским переводом

А здесь это же самое издание Лизьё 1879 г. можно запросто полистать. В начале - английское предисловие (почитатйте, и получите истинное наслаждение, куда там Эко!), в конце - краткая биографическая справка об отце Луиджи.

Еще о Синистрари можно почитать здесь, в одном итальянском блоге, аж в 7 частях.

Комментарии: 17, последний от 30/11/2016. © Copyright Рейнеке Патрик (reineke.patrick@gmail.com) Размещен: 07/04/2014, изменен: 07/04/2014. 80k. Статистика. Повесть: История Иллюстрации/приложения: 8 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: сказка про демонолога конца 17 века, действующего во Франш-Конте после его присоединения к Франции, с подлинными иллюстрациями (оммаж Умберто Эко) ко Дню чуланов и чердаков для "Заповедника сказок" (опубликовано в сборнике избранного 2012 г.)

Рейнеке Патрик : другие произведения.

Разумеется, рукописи..