Рейнеке Патрик. Шорох хартий

Архивы

"Метод, при котором исторический документ перестает быть средством и пространством для достижения ответа на волнующий исследователя вопрос, а напротив, сам уже ставит перед исследователем такие вопросы, на которые тот, возможно, никогда не сумеет найти ответа..." - это как я сформулировал свое понимание источниковедения.

Никогда не знаешь, чего от них можно ждать. "Посмотрим, что они сегодня нам подкинут, эти грамоты" - говаривал, бывало, Л.Г., когда мы усаживались с ним за проверку Наличия. Именно так: у вечности Присутствие, в истории Наличие. Вот уже несколько месяцев я вхожу в хранилище один, и каждый раз мысленно зажимаю уши, чтобы не слышать, как они смеются надо мной. Еще бы! Они лежат в одинаковых коробках, каждая в своей папке - стеллажи от пола до потолка, решетки на окнах и нужно чудо, чтобы ветер с улицы прорвался вовнутрь сквозь тесную щель приоткрытой форточки. Да, они в тюрьме, но они не пленники. Они победили, а я проиграл эту битву, еще до того, как появился на свет. И пусть меня не привлекает их участь, моя собственная от этого не перестает быть еще более незавидной.

Что может быть длительнее и неодолимей вечности? История. И они, прах от праха - испражнения улиток и мушиные эмбрионы на содранной коже, сажа и ржа на перегнившем тряпье - они знают это. Любая вечность - тлен перед величием Истории. Мы влюбляемся, ссоримся, миримся, пишем стихи, переживаем трагедии, устраиваем драмы, совершаем выбор, чего только не творим, устремленные в "навсегда" и бегущие от "никогда" - всего этого не будет! Этого уже нет. Что-то умерло и похоронено в наших воспоминаниях, которым нельзя доверять, что-то затерялось во снах и ни один толкователь не извлечет оттуда наших переживаний, что-то уничтожается одновременно с принятым решением. Когда-нибудь мы позабудем и растеряем всех друзей, и не будем нуждаться в родственниках, и они точно также изгладят из человеческой памяти нас - потому что мы все когда-нибудь умрем. И некому будет помнить и хранить жалкие остатки былого величия наших мимолетных вечностей - сухие букетики цветов, любовные письма, снятые кольца, стихи на клочках бумаги, рисунки на полях конспектов, дружеские записки, открытки и фотографии. История терпеть не может такого проявления человечности! Даже в материальных отложениях. Что уж говорить о том, что не было записано, а было лишь произнесено вслух. А уж тем более о том, что произнесено не было. Нет, мы не уйдем без следа, только вот что останется от наших Я и Ты? Какими же угодно видеть нас Истории? Фамилии с инициалами, графа "происхождение", в которой ум, честь и совесть нации все еще пишет "из служащих", графа "национальность" - это можно считать в процентах, графа "религиозная принадлежность" - тут удобно видеть тенденцию. Это если повезет попасть в выборку, не каждый ведь удостоится применения количественных методов. Бессмертная душа, образ и подобие, сознание как отражение действительности - в лучшем случае от всего этого останется налоговая декларация (это если будут доходы), или пенсионное дело (это если доживешь) Если очень повезет, то счета об уплате за электричество, или анализ мочи, или почетная грамота, полученная во втором классе. Если повезет еще больше, она попадет в архив, хранящий частные коллекции.

Архив - не История, там бушует торжество индивидуальности. Вы думали, что список, график и реестр обезличивает? Нет, по-настоящему обезличивает коллекция уникальных редкостей. Диккенс? Да, был такой, однажды выписал чек на 19 фунтов. Наполеон? Это который Бонапарт? Да, такой тоже был, в 1813 накорябал записку "неустановленному лицу", просил передать бумаги. Имел собственную бумагу с золотой буквой N поверх трехцветных знамен. Вильгельм Завоеватель? С этим не ясно, в начале двенадцатого столетия монахи изготовили поддельную грамоту, изданную якобы от его имени. Может, они его тоже выдумали. Микеланджело? Этот и вовсе пропащий человек - начирикал план какого-то здания, так от того плана у нас лежит архитектурная деталь - полдюйма на дюйм - в Британском Музее отрезали.

Они знают об этом, и тихонько шушукаются у меня за спиной. Различают ли они прикосновения пальцев, или мы для них безымянные мухи-поденки, отчего-то дрожащие над каждым ветхим клочком и не дыша разворачивающие упрямые свитки. Странные у поденок обычаи. Меня не будет, как не будет и ваших детей, а они будут себе лежать и в своей неприкосновенности переживут и стены хранилища, и академические структуры, и государство, предоставившее им приют. Им это не сложно, они древнее и того, и другого, и третьего. Они не погибли в огне - не было на них ни Лютера, ни Святой простоты у Гусова костерка, - их не пустили на пыжи в пылу революционных пожаров, их крали из библиотек и продавали из-под полы, их резали на части - подпись отдельно, документ отдельно - их приклеивали на паспарту и снабжали чужими печатями, заворачивали в красивые обложки и писали на них чернилами номера, выставляли на аукционах и посылали по почте в бумажных конвертах. Даже гуманисты, резавшие сочинения античных авторов для укрепления переплета собственных сочинений, оказались для них средством выживания. Не нуждайся посредственные печатные сочинения в твердой пергаменной обложке - целые бы скриптории ушли без следа в бездонные воды Леты.

Единственная их слабость в том, что они не умеют говорить. Для этого им и нужны мухи-поденки. Они цепляют тебя за твой взгляд и запутывают его в череде букв - так паутина ловит солнечный луч в капли росы. Приманивают на красивые инициалы, неверно написанные имена, пропущенные формулы, ошибочные датировки или на три разных в одном документе. Задают вопросы - хитрые, как на инквизиционном трибунале. И отговорки, вроде "Откуда я знаю, сколько человек от Александра III доехали до собора в Павии в 1160 г.? Меня же там не было!" - не проходят. Сами при этом молчат, как партизаны. А ты отвечай, а правду, чушь или ложь - этого ты никогда не узнаешь. Одно лишь успокаивает и бодрит одновременно. Когда-нибудь и мой анализ мочи так же припрет кого-нибудь к стенке и заставит отыскать мое стихотворение, чтобы вырвать у Истории частичку моей вечности.

Истории про историков

Квотидьенизм скоро и у нас выйдет из моды. Должен. Всегда так бывает. Устной историей пока развлекаются. Что такое электронное общение, как не устная культура, осуществляемая при помощи письменной практики? Ну-с (nus), попробуем себя в современности.

Кто-то, помнится, как-то высказывался в том духе, что любой историк втайне желает попасть в Историю. Переписчик, завидующий миниатюристу, он сейчас этого и не помнит... Исходя из моего нынешнего ощущения (в первую очередь, само- ) историк - это как раз тот человек, который только и делает, что старается в Историю не попасть. В истории при этом попадая красочно и многократно, в том числе все время в одни и те же.

Об истинном медиевисте.

Как распознать его в себе? Когда в ассоциацию к услышанному имени Александра III, на ум приходит не конец 19 в., а вторая половина 12-ого, например.

Один геральдист, многие годы, не посещавший участковую поликлинику, да еще многократно менявший место жительства, оказался вынужденным воспользоваться услугами бесплатной медицины. Когда он не смог вразумительно ответить врачу, на какие-то простые вопросы касательно его предшествующих заболеваний, та в возмущении спросила его:

- Да что у Вас в голове? Тринадцатый век, что ли?

- Нет, - честно ответил он. - Пятнадцатый.

Она этого не ожидала. Он, правда, тоже.

Об истинном фармацевте.

С.Н., как почти все мы, использует компьютер в качестве продвинутой печатной машинки. Дома его не имеет, потому нещадно эксплуатирует институтскую машину, каковую некоторое время мне приходилось с ним делить. Техника его понимает и ценит также, как и он ее. Вечно что-нибудь да выкинет. Вот если Ваш принтер не печатает или вместо феодов и цензив печатает что-то из жизни Фридриха-Вильгельма, можно быть уверенным, что С.Н. к нему прикасался. Про С.Н. рассказывают, что однажды во время своей командировки в Германию он делил один компьютер со своим университетским коллегой Л. Один из них работал по утрам, другой - по вечерам. Л. знал особенности своего соотечественника и с немецкой педантичностью по окончании работы переписывал все файлы на дискету. Однажды он пришел работать и не обнаружил в компьютере даже операционной системы.

"А-а, это он, наверно, диск С отформатировал, - сказала моя негуманитарного ума сестра-провизор. - Истинный фармацевт!"

О возрасте.

Когда А.В. взяли ассистентом на кафедру, он стал звать меня поступать к ним. Поколебавшись между тогдашним любимым преподавателем и эпохой, я выбрал, естественно, ее: возраст позволял быть по-юношески максималистом. Уже поступив (теперь думаю, что не без его помощи), стал приставать с расспросами: а вот теперь, мол, скажите честно, где лучше. "По сути дела, разницы никакой - и медиевисты и античники живут одинаково долго". Мне было 17, ему исполнилось 30. "Тоже мне, аргумент!" - подумал я.

Все историки живут долго, если не умирают прежде. Когда меня взяли в Институт, я был настолько младше всех, что со своими двадцатью двумя я снизил средний возраст Института аж до 65.

Л.Г. наградил меня прозвищем "наше юное дарование", в каковом статусе я проходил почти два года. Потом взяли Вику-древницу, на пару лет младше меня, и я перешел в разряд "молодого дарования". С этого года она у нас не работает, и я опять стал "юным".

Л.Г. тщательно скрывал свой возраст, но мне кто-то проговорился. В какой-то общей беседе одна сотрудница в ответ на его ворчание сказала: "Да брось ты, Левушка, какие твои годы?" В процессе обмена любезностями Л.Г. заметил, что вот, например, "юному дарованию" он уже давно в деды годится.

- Неправда, мой отец Вас на три года старше!

Л.Г. смерил меня мрачным взглядом и с лицом человека, твердо уверенного в верности своего диагноза, пробормотал:

- Раньше надо было размножаться...

О работе

Первые три месяца, пока меня не оформили в штат, проникать на место работы мне приходилось всякими правдами и неправдами. Добрые вахтерши не могли поверить, что я являюсь сотрудником Института, и мне за отсутствием паспорта случалось предъявлять им липовый универский студень, по которому я значился третьекурсником. Когда мне везло оказываться перед их суровыми очами до прихода других архивных работников, меня выставляли обратно на улицу в наш питерский ноябрь ждать прихода К. К концу второго месяца мне в виду ухудшения погодных условий это надоело, и я стал пытаться объяснять им, что я не сторонний посетитель, а потому ко мне можно проявить сострадание. В результате выработалась следующая формула ответа, которую я повторял до тех пор, пока меня не запомнили:

- Да я в архив не работать иду. Я архивный сотрудник.

О проверке

Одной из обязанностей архивиста является проверка наличия и сохранности документов. "Этим мы отрабатываем свое право работать в этом месте, - говорит Л.Г. - А то бы, конечно, мы бы с Вами ходили во всем белом и занимались "чистой наукой"".

В соответствии с правилами, проверкой нельзя заниматься в одиночку. Запасшись ручкой и карандашом (Л.Г.: "Опять у Вас нет ручки..."), раскланиваюсь с С.Н.: "Вот, иду". Тот некоторое время смотрит на меня, потом, вспомнив те годы, когда еще не был доктором наук и сам этим занимался, протягивает: "А-а, так это то, что можно делать только вдвоем..."

О языке будущей научной элиты

Во время одной из первых проверок наличия Л.Г. объясняет мне, что на архивистском жаргоне означает слово "дефектный" в применении к документу, указывает на отличие таких листочков от грамоток, для изготовления которых были использованы кожи, с уже имеющимися в них дырами.

- Вот, пожалуйста, посмотрите, - показывает мне пергамен, по середине которого чуть ли не на треть всей его площади зияет отверстие. - Вы видите, текст частично утрачен. Такой документ мы называем дефектным.

- А-а, - говорю я с умным лицом, - то есть это вот уже, когда совсем как бы да...

- Совершенно верно, как Вы изволили выразиться со свойственной Вашему языку лапидарностью, - невозмутимо раскрывая следующий документ, отвечает Л.Г.

О письме

В.И. и Л.Г. независимо друг от друга в связи с моими вопросами по латинской палеографии, вспомнили, как Люблинская говорила им: "У Вас почерк? Разве ж это почерк?" Для человека, обучавшегося письму с помощью пера и чернильницы и приобретшего известность благодаря изучению именно этого способа воспроизведения текстов, распространение шариковых ручек и печатных машинок должно было выглядеть настораживающе.

Следующее поколение столкнулось уже с другими реалиями. Жестикуляция, сопровождающая фразу "Напиши мне", из волнообразного движения правой кистью с характерно сложенными пальцами перешла в изображение пальцев, разбегающихся по клавиатуре. А я как-то уже видел сопровождение этой фразы жестом, имитирующим составление "эсэмэсок" двумя большими пальцами. С.Н. недавно признался, что, хотя делать выписки на бумаге в чем-то и надежнее, сам он уже разучился писать ручкой.

Л.Г. стал чуть ли не первым в Институте обладателем ноутбука. Правая рука Л.Г. живет самостоятельной жизнью, иногда он с ней разговаривает: "Эй, куда? Куда разбежалась?" (кстати, я ни разу не видел, чтобы самая ветхая рассыпающаяся в руках бумага как-либо пострадала от этого). Количество единиц и листов на крышке картона, он вычерчивает сам, но иногда бывает вынужден обратиться за моей помощью: "На сегодня отпущенный мне Богом запас каллиграфии исчерпан. Возьмите карандаш... опять у Вас нет своего... и напишите вот здесь". Поскольку без верного малыша ТСшибы он не смог бы полноценно работать, в своей монографии в списке тех лиц, которым автор желал бы вынести благодарность, Л.Г. упомянул и его.

О примерах достойного поведения.

С.Н. работает с редактором:

- Вот Вы на меня ругаетесь, что у меня слово "был" встречается четыре раза в одном абзаце...

- Если бы в одном абзаце!.. В одном предложении!...

- А я открываю Тургенева, и у него всюду: "был", "был", "был"...

- Ну уж!.. Что позволено Тургеневу... Между прочим, когда Тургенев редактировал Фета, тот тоже всячески ему сопротивлялся. И в результате? Весь Фет, которого мы знаем - мы сейчас читаем его именно в редакции Тургенева. И что же?.. Прекрасные стихи!..

- Нет, как Тургенев я писать не могу. Все эти его описания природы... Такая скукотища!.. Так это все не интересно! А Фета, - уже обращаясь ко мне и поучительно подняв в воздух указательный палец, - я уважаю, знаете за что? Каждый день, выезжая по делам, он останавливал извозчика у здания Московского университета, выходил - извозчик его ждал - и плевал в сторону Московского университета. И так каждый день! Не то чтобы я испытывал какую-то особую ненависть к Московскому университету, но меня восхищают педантизм и верность принципам...

Об издании исторических документов

Редактор страшно угнетает С.Н. и тот решает ему отомстить, вставить его в "Историческую мозаику" - набор вырезок из газетных объявлений, который идет в дополнение к каждому месяцу в издании про роковые годы России (собственно, работа над одним из этих роковых годов и происходит в моем присутствии). Мне он объясняет это дело таким образом:

- Сначала я думал, что пусть он у меня продает бандажи. Знаете, такие, для раненых - "с пупочной пружиной". Но потом подумал, что это объявление их "Московских ведомостей", а он все-таки петербуржец. Поэтому, пусть уж он будет торговать ваксой, но в Петербурге. А если кто-то из потенциальных читателей решится проверить, пролистав "Петербургские ведомости" за этот год, и напишет мне, что я ошибся, указав не ту фамилию, то.. ну, что ж... отвечу, что просто опечатка, слишком большой объем материала, все выверить невозможно...

- А как фамилия редактора? - на всякий случай интересуюсь я. - Максимов или Макаров?

- Мартынов!.. Убийца Лермонтова!..

De re diplomatica

(сомнографическое)

В связи с подготовкой эрмитажной лекции у меня возникло несколько неясностей касательно средневекового облачения церковных иерархов. В книжках я не смог разобраться, поскольку сведения, которые сообщают Ястребицкая, не говоря уж о Горбачевой, и всякие истории костюма и пособия по современной литургической практики, мало того, что не вполне совпадают между собой, так еще и расходятся с тем, что можно видеть на средневековых миниатюрах и могильных плитах. Поэтому я решил обратиться к самим представителям духовенства. Парижские немцы отучили меня от комплексов на предмет обращения посредством электронной почты с просьбами к незнакомым мне лично персонажам, и я без долгих колебаний составил с помощью "TrИsor de Chronologie" Mas Latrie список тех лиц, к которым можно было бы адресовать возникшие у меня вопросы. Постарался, чтобы туда вошли представители разных регионов и разных эпох. Помню, что там, в частности, были Экберт, архиепископ Трирский, тот что на миниатюре в Евангелии Экберта, и Регинальд Дассельский, архиепископ Кельнский и канцлер Империи, тот, у которого в придворных поэтах был Архипиита Кельнский. Письма я составил на латыни, разумеется, всем одинаковые, только обращения сделал каждому свое. Ответили мне, разумеется, не все и не сразу, и сведения, которые мне сочли нужным сообщить, носили скорее общий характер. Но кое-что мне все же удалось для себя прояснить, так что вырисовалась некая общая картина.
Самое интересное началось потом, когда я попытался пристроить распечатки этих электронных посланий в родной архив. В дипломатическом смысле это были классические епископские грамоты, точно такие же, что хранятся у нас, но на пергамене: со всеми "In nomine" и "Dei gratia", сообразно традициям их канцелярий, только вместо крестов и хризмы - плюсики. Проблема состояла в том, что я не смог найти в трудах Giry и Bresslau, и даже в современных пособиях по дипломатике, ясное указание, можно ли считать оригиналами электронные послания, если они составлены в средневековых канцеляриях. Столкнувшись с косностью архивного руководства, я кинулся к дружественным мне сотрудникам, чтобы они взяли к себе эти распечатки, и лет через 10-15, когда определится общая концепция отношения к цифровым документам, отдали бы их в архив как часть своего личного собрания. С.Н. их взять отказался, сказал: "Зачем мне это?" ("Вот если бы у Вас были неизвестные письма короля Фридриха!"). У Л.Г. был очередной приступ апокалиптического настроения, и он сказал, чтобы я не рассчитывал, что он проживет столько времени. Согласился только С.А., ему все интересно и он хранит все что угодно. "А почему Вы не хотите оставить их у себя?" - спросил он.

Что я ему скажу? Разве можно всерьез рассчитывать на человека, который отправляет электронные письма в 10-12 век и получает оттуда ответ?

Несло

Мне надо было прочитать в Стране чудес лекцию для потенциальных абитуриентов - за один час и двадцать минут рассказать, что такое Средневековье....

Дело в том, что я уже делал это в прошлом году и мне это, можно сказать, удалось. Алиса из этой самой Страны мне тогда подсказала, что можно рассказать про какую-нибудь любимую средневековую штуковину, и я тоже решил: ну, что я буду им рассказывать?.. Лучше просто покажу картинки.

Так и сделал. Взял ноутбук, диск с кодексом Манессе, что хранится в Университетской библиотеке удивительного Гейдельберга. Как раз, если листать его сначала, то там и про книжную культуру можно рассказать, и про средневековую иерархию, и про Оттона Фрейзингенского, и про Священную Римскую Империю, и про геральдику, будь она не ладна, и про турниры, и про национальную литературу и много про что еще, даже про монашеские ордена, потому что как раз там попадается на пути один доминиканец и целых два бенедиктинца, один из которых даже аббат. И как раз за положенное время, если не особо распинаться, можно успеть долистать до того зеленого пригорка, на котором сидит Вальтер фон дер Фогельвейде, и вот тут можно остановиться, посвятив то время, в течении которого слушатели будут собирать тетрадки, прослушиванию его "Palaestinalied" в исполнении (не особо "аутентичном", а потому доступном для восприятия) славных ребят из "Estampie".

В прошлый раз мне это удалось, я даже не особенно заикался, хотя мандраж, обычный перед публичным говорением, конечно же был - заметили они это или нет, не знаю, но по слухам, им понравилась, ушли они впечатленными, и что особенно меня потрясло, музыка им тоже пришлась по душе, дослушали до конца, и кое-кому я даже скинул весь альбом на флешку.

В позапрошлое воскресенье мне надо было всего лишь повторить прошлогодний подвиг... Я нашел свои подготовительные записи, что само по себе достойно удивления и похвалы, и обрадованный этим обстоятельством, весь день под предлогом того, что мне надо готовиться к лекции, пинал балду, а за подготовку засел (точнее, залег) уже в начале первого ночи. Да и свелась она собственно к тому, что я бегло просмотрел эти самые пятьдесят картинок вплоть до Вальтера. О структуре изложения я особенно не задумывался - визуальный ряд на то и визуальный ряд, чтобы подсказывать, о чем трепать языком.

Небесные мои покровители, как вы понимаете, не могли оставить такое легкомыслие безнаказанным и сделали все, что от них требовалось, чтобы произвести на меня требуемое впечатление. Я не буду описывать в подробностях, чему были посвящены первые двадцать пять минут моей лекции, скажу лишь только, что когда удалось, наконец, подключить проектор к ноутбуку, диск перестал читаться.

Ну, что?... Пришлось извиниться, тем более что, кроме потенциальных абитуриентов, там были еще люди, специально пришедшие - то ли послушать меня, то ли узнать ответ на вопрос "Есть ли конец у Средневековья?" (наш поклон магистру Умберто Александрийскому). Картинки пообещал в следующий раз (каковой случится в ближайшее воскресенье, но вы можете посмотреть их по адресу www.manesse.de, меня вам слушать для этого совершенно не обязательно, тем более что у каждого медиевиста будет к этим изображениям свой комментарий), ну а потом... Потом пришлось экспромтом читать часовую лекцию на тему "Что такое Средневековье, и где у него конец"... А потом на пальцах объяснять, что такое куртуазия и как она связана с миннезангом.

Скажу вам по правде, я от себя этого не ожидал. Не ожидал, потому что мне это удалось. И не просто удалось, а я даже сумел вызвать бурю восторгов у той же Алисы и у приглашенных гостей, особенно, когда они узнали, что все что я там нес, было вынужденным экспромтом. И тут я хочу публично объявить вам свою благодарность, ибо в числе прочих факторов есть и ваша заслуга, дорогие мои читатели, что я постепенно избавляюсь от своих комплексов и не стесняюсь вдохновенно нести ахинею при большом скоплении народа. Хотя, конечно, главная заслуга тут принадлежит Леиным бейт-мидрашам :)

Более того, я так разошелся, что когда дошел до Бонкомпаньо (тоже кстати был сотрудником папской канцелярии) и стал рассказывать о том, как он придумал куртуазную культуру, то вальяжно закинул ногу на ногу, подобно тому придуманному мной исчезнувшему анониму, чтобы те, кто еще не заметил моих медиевальных разнополосных джинсов, в полной мере оценили их медиевальность - в общем, Патрик отжигал с несвойственной ему непринужденностью. Впрочем, когда сам влюблен на средневековый лад, рассказывать милым детям про средневековую же влюбленность - самое то.

Еще я заметил, что когда меня начинает нести, я превращаюсь в пародию на типичного кармартенского профессора, не знаю, правда, какого - они мне все нравятся. Вспоминая те места, где Алиса особенно громко хихикнула, вынужден признать, что это так. Вот судите сами, как это выглядело. Все три картинки я у себя нашел на компе, так что кое-что для затравки я все же показал:

"... Одета она, кстати, весьма шикарно, хотя мы этого с первого взгляда и не видим. Вот эта грязноватая тряпочка - это на самом деле пурпур. А пурпур, вы знаете, что это такое, его делают из улиток, а их еще пойди помай, и ловят их к тому же где-то в Средиземноморье, так что к сложности производства надо добавить транспортные расходы. Кроме всего прочего, это с очевидностью бархат. Вот видите, эти невнятные пятна, которым художник пытается изобразить складки? А вот эти лохмотья, которые у нее висят с краю подола, это не ткань такая рваная, это мех. Так что все это великолепие еще и подбито мехами...." Тут я забыл ввернуть про то, откуда брали меха, мимоходом рассказать про Ганзу и про многострадальное наше отечество, уже тогда достойно взявшее на себя роль сырьевой базы цивилизованного мира. Ну да ничего, вверну еще!...

Про то, что запоминают школьники из лекций по западноевропейскому средневековью можно посмотреть здесь: http://community.livejournal.com/medieviste/341175.html?nc=35

От меня запомнят, что всех драконов убили еще до Великого переселения народов, (поэтому события, описанные в Песне о Нибелунгах, хоть и отсылают нас к периоду расселения бургундов по берегам Рейна, не исключено, что сами по себе гораздо древнее - вот это, как раз, наверняка, забудется).

Да, картинка, для тех, кто хочет узнать, что там изображено на самом деле. Главной моей целью было не увлечься настолько, чтобы забыть о возрасте моих слушателей, и, рассказывая про куртуазную поэзию, не выйти за пределы разговора о влюбленности и о необходимости как-то говорить о своих чувствах. Слово "адюльтер" так и не было произнесено (хотя лично я впервые узнал его именно в их возрасте, даже будучи на год младше). Поэтому не удивительно, что один из слушателей спросил меня про это самое изображение, не с женой ли играет в шахматы маркграф Бранденбургский. "Да ну, какая жена! кто ж с женой в шахматы играет!" - воскликнул я, совершенно к концу лекции забыв о данном самому себе зароке... вот-вот, а потом еще удивляюсь, откуда у меня такая репутация дон жуана... хотя я-то как раз считаю, что с женой в шахматы как раз и надо играть :))

Как вы догадываетесь, первое что я сделал, придя домой, это проверил диск. Читается! и вообще все в порядке и с ним, и с ноутбуком.... так что ангелы мои.... молодцы они, вот что!

Весь угрях

(картон 455, ед. хр. 16)

Если не считать этого дурацкого приключения, о котором я так долго и нудно распинался, я вообще-то не здесь. Сердечные расстройства и любовные томления мне чужды, чисел и дней недели я не разбираю (если они не на пергаменте и не на старочешском), про отчет, которого от меня ждут немцы, я не помню (немецкую часть каталога сразу отдали не мне, с меня же хватит латыни, французского, чешского и венгерского) - я в Венгрии. За две недели я узнал про это королевство такие вещи, которых, как сказал брат Кэвин, нормальный человек знать не должен. Начальство опять захотело от меня невозможного, мне было приятно почувствовать себя спасителем института, и я вынужден был согласиться. На описание 19 грамоток незнакомого мне периода и региона и на выверение к части из них транскрипций я запросил две недели (правда, больше мне просто и не могли дать; доктора наук и уважаемого специалиста не попросишь сделать годовую работу за несколько дней до ее сдачи, а я даже не кандидат - меня можно). Как это ни смешно, две недели заканчиваются... а я уже почти все сделал.

Вчера долго читал письмо графа Карла Андраши. Из своего 1838 года он пишет неизвестному лицу на французском (единственный язык, кроме латыни, чтение рукописного текста на котором доставляет мне удовольствие): "Я, признаться, был весьма поражен той быстротой, с которой Вы исполнили обещанное. От всей души выражаю Вам свою признательность и надеюсь, мне еще представится случай отблагодарить Вас. Я взял на себя смелость передать через капитана Кампмиллера небольшую сумму для Вашего "писателя". Если у Вас будет возможность, я был бы Вам весьма признателен за любое сообщение об истории этого семейства и, особенно, в том, что касается первого их переезда в Италию. Вы знаете, меня это интересует. Вдруг Вам попадется на глаза какое-нибудь письмо или любые иные следы. Со своей стороны, я готов всеми силами способствовать продвижению Ваших исторических изысканий, если, конечно, они окажутся лежащими в плоскости моих собственных интересов".

Я честно поискал в гугле капитана Кампмиллера, но ничего не нашел не только о связи его семьи с Италией, но и о нем самом, при том, что фамилия оказалась весьма распространенной.

Сегодня мой начальник сообщил мне, что он переписал своим языком введение (до того оно было хорошим) и что, наконец, он получил от венгерской стороны деньги. Сумма, которая причиталась мне и которую он мне назвал, действительно, была небольшой.

Так я узнал, кому было адресовано письмо графа Андраши...

Увы, в каталог этого не вставишь!

Встретил персонажа

(картон 389, ед. хр. 1)

Впервые среди сотрудников епископальной канцелярии встречаю такого редкостного эстета и педанта. Не то чтобы я постоянно имел дело с сотрудниками епископальных канцелярий, однако и у меня имеются кое-какие знакомства.

Панкарта архиепископа Майнцкого, подтверждающая различные дарения, сделанные в пользу обители цистерцианок в Бойрене (Beuren; не путать с Beuern'ом, точнее с Benediktbeuern'ом, откуда Carmina Burana), а равно и прочие земельные приобретения, совершенные аббатством в результате обмена, покупки и судебных разбирательств... В каждом случае речь идет об одном или нескольких наделах (мансах) в разных местечках, разбросанных по окружающей территории: соответственно - все эти всевозможные -дорфы, -бахи, -хофы и -штайны. Дарителями или контрагентами выступают представители нескольких семейств, но создается впечатление, что, за редким исключением, они все так или иначе приходятся друг другу родственниками: соответственно - все эти Отто, Конрады и Генрихи, иногда Вернеры и Герхарды, присутствующие в каждом поколении.

Что делает в этой ситуации нормальный сотрудник епископской канцелярии? Как он справляется с передачей всего этого этнического многообразия строгой латинской лингвой с ее 22 литерами (нет можно, конечно, выпендриться и использовать дополнительные k, w и v, но все же...). Грамота все равно будет зачитываться вслух, часть участников сделок наверняка не умеют читать, и вообще, кто разберет это вульгус... Вот и пишут скрипторы и нотарии, как слышится, а слышится каждый раз по-разному, поэтому одно и тоже имя может фигурировать в документе в разных вариантах написания (как фамилия у членов одного семейства в интерпретациях советских паспортисток), а еще есть такой вариант, как написать имя один раз полностью, а потом давать только инициал, или вообще полностью не писать, а обходиться одними только инициалами.

Как поступает сотрудник канцелярии bone memorie архиепископа Майнцкого Зигфрида? Всех Генрихов он пишет как Heinricus, всех Вернеров он пишет через W, всех Конрадов он пишет через специальный фонетический знак (V с надписанным внутри рогатины кружочком O), очевидно, призванный подчеркнуть эту особенность произношения: не то -у-, не то -о-, не то -во-. Всех Боденштайнов (конечно, их тогда иначе произносили) он пишет всегда одним и тем же способом, как Botenstein; все -бахи через -ch-, все -дорфы через -t-; Эрфурт он пишет только через греческое -ph- как Erphordia; и сколько раз упоминает Heiligenstat, ни разу не теряет ни единой буквы.

Что это, местный патриотизм, желание закрепить на письме близкие слуху родные топонимы, или наоборот, желание дистанцироваться не только от illitterati, но и от тех, кто не вполне litterati?.. От тех, кто не осознает главного предназначения грамотного человека - буквой противостоять хаосу, в том числе и хаосу устной речи?.. И еще этот снобизм в использовании суспензий - обрывать слово на середине, опуская окончания (учите флексии, друзья мои!.). Но надо отдать ему должное: когда сокращаемый термин появляется впервые, он пишет его полностью.

К пунктуальности - пунктуация. Такое впечатление, что в ее основу закладывается не интонационный принцип, а графический. Но при этом знак только один (точка, она же запятая) - нет этой любимой всеми иерахичности знаков препинания, которой грешит даже папская канцелярия - точка для малой паузы, точка с запятой для большой паузы, точка с запятой и одна точка для, допустим, свидетельской подписи, точка с запятой в окружении двух точек для конца документа - и все это не регламентировано, и степень важности препинания определяется исключительно произволом самого пишущего.

Вы уже поняли, что я встретил родственную душу. Если бы в 1221 я находился на службе в архиепископской канцелярии и меня бы засадили за составление или переписку панкарты, перечисляющей многочисленные владения нищих цистерцианок, я бы развлекался, думаю, точно таким же образом. Френды двухлетней давности знают, сколь несносен Патрик, пишущий по-русски латиницей: все -щ- через -sch-, история с буквы h- все революции через -ti-, все циркуляры через c-, все квартиры через qu-, тексты через -x-.

- Ага! - сказала сестра. - А потом выяснится, что это подделка 19 века!..

Строки, линованные чернилами?.. Нет, такое мы уже не раз встречали. Латунная матрица этого самого цистерцианского аббатства, привешанная абы как вместо архиепископской печати?.. Да мало ли, чего ни делали антиквары. Нет, мне легче представить временную петлю, в результате которой текстолог или архивист конца 20-го века попадает в начало 13-ого, чем этот род безумия, который овладевает любителем подделки в 19-ом, чтобы тот испещрил пол телячьей шкуры перечнем исчезнувших деревушек с жалкими наделами безвестной женской обители.

Коварные генуэзцы

(фонд 992, ед. хр. 13)

Вообще, когда имеешь дело с генуэзцами, складывается ощущение, что в 12 веке там было нормальное такое, привычное нам мафиозное государство. Я уж не говорю об их способе ведения дел, когда в консулы все время избираются члены одних и тех же семейств (отцы руководят республикой, а молодежь "во славу отечества" грабит пизанские корабли), а долги с покойного испанского короля взимаются путем захвата в заложники испанских прелатов. У них у всех, даже у самых вознесшихся, кроме имен, обязательно есть клички.

Бог с ними, с топонимами, с профессиями, хотя и тут казусы бывают, типа праттчетовскогих возчика по фамилии Каменщик, каменщика по фамилии Кузнец, кузнеца по фамилии Дровосек, дровосека по фамилии Рыбник. Бог с ними, со всякими Russus'ами, Rubeus'ами, Blancus'ами, Rufus'ами (кого прозвали по цвету волос), Calvus'ами (за их отсутствие), Balbus'ами и Surdus'ами (по неумению правильно говорить и слышать).

Вот вам, например, консулы: Rubaldus Bisacia (Кошель), хотя фамилия его была Guercius, он сам себя всегда именовал по прозвищу, Reinaldus Sardena (Сардина), Lanfrancus Piper (Перец), Johannes Malusocellus (Плохоглазик), Obertus Ususmaris (Польза-с-моря), Bellamutus (Славно-немой), Ansaldus Crispinus (Курчавый), Sismundus Muscula (Мышонок), Rainaldus Gobus, Obertus Recalcatus (Оттоптанный), Bonussenior Mallonus (Хорош-сеньор), Bonusvassallus de Odone (Хорош-вассал), Oglerius Ventus (Ветер), Lanfrancus Piper (Перец), Ugo Judex (Судья), Wilhelmus Porcus (Свинья), Wilhelmus Barca (Барка), Obertus Turris (Башня). Отца замечательного хрониста Анджело Каффаро например, звали Деревенщиной (Rusticus). Среди соотечественников Баудолино, жителей Александрии-Цезарии, тоже немало прекрасных имен, и также многие значатся только под прозвищами, а иногда вообще есть только одно прозвище, за которым иногда следует само имя. Ocellus Fulcherius (Глазик), Barba Girardus (Борода), Niger Patara (Черный), Sapa Reversatus (Повернутый -? да и просто звучит хорошо), есть просто Musca (Муха), Taxus (Барсук) и Curtus (Короткий), одного советника звали Mussus Capuanus (Капуанская Мышь).

Впрочем, как известно, "Ноткеров было трое: Губастый, Перец и Заика." Хороший пример того, что дурацкое прозвище не помеха достойной жизни: ведь именно они прославили свое аббатство, и в любой книжке по Сен-Галлену обязательно найдется место хотя бы двум из них.

Я искал Спинабеллу, между 1159 и 1179 годом ограбившего в компании с двумя другими гражданами Генуи римских купцов, шедших на корабле из Салерно в Рим (размер понесенного ущерба в 53,5 унций золота). Прекрасную Колючку с Большой улицы (Spinabella de Platealonga), Красношипа из Пьяццалунги (Piazzalunga). Есть семейство просто Шипиков (Spinulae), есть знаменитые Дурношипы (Malaspinae), есть и совсем уже невозможные сочетания личных прозвищ с этими фамилиями: Шипичек из Шипиков (Spinolinus de Spinolis) и Шипок из Дурношипов (Spineta de Malaspinis). Уго Пса, одного из этих морских разбойников, я, кажется, все же нашел, а вот Прекрасношипа нет как нет.

К истории католического шаманизма конца 11 века.

Что-то осень как-то уж очень "осень" в этом году...

Вспомнил, что год назад мне приснился сон, очень хороший и с явным эротическим подтекстом, где я был вдвоем с андрогином мужского полу. Я порылся в памяти, вспомнил, что этого человека я знал несколько лет назад, и до сих пор ношу иногда сделанную им в подарок феньку с чьим-то хвостом, а его сумасшедшие рисунки висели у меня на стенах до тех пор, пока в комнате не сменили обои. Год назад он совершенно точно еще не был женат и есть основания полагать, что не женится, потому что если андрогинов женского пола любят как мужчины, так и женщины, то андрогинов мужского пола вообще редко кто любит. Уже год я оттягиваю звонок этому человеку. Потому что это моя Последняя надежда. Больше мне звонить с нелепыми предложениями будет некому.

И вот уже несколько недель (как раз с тех пор, как начали падать листья) я не могу найти свою записную книжку. Где записан тот самый телефон той самой Последней надежды. Можно было бы позвонить кому-то другому из наших общих знакомых и спросить его телефон, но их телефоны записаны в той же книжке. В прошлую среду разобрал завал разного всякого полезного и без- в комнате: просто переложил на время кучку вещей из одной половины моей отшельнической кельи в другую, а потом произвел ту же манипуляцию с другой половиной вещей - уже в противоположном направлении. Книжки - как и не существовало. А ведь там были все известные мне когда-либо телефоны с 8 класса...

В досаде сел за работу. Ищу того самого Каликста II, который выглядит как чистейшей воды копия или подделка (потому что так не пишут в папской канцелярии!!!), а на самом деле - чистейший оригинал с собственноручной подписью самого Каликста (просто папа был в Реймсе и воспользовался услугами местного скрибы). Роюсь в своей тетрадочке с перечнем фотографий папских буллочек, которые делал цифровушкой в одной библиотеке одного германского городка - тоже примерно год назад. Кадры и, соответственно, пометки к ним в тетрадочке, идут в хронологическом порядке. На каждого из бывших там пап приходится по десятку, а то и двум - как записей, так и кадров. Кадры - в компе (вон он Каликст, только откуда ж грамотка?), записи в тетрадке (где должен быть ответ на мой вопрос, потому что кадры я называл уже дома, на основе этих самых записей).

Открываю, и что я вижу:

N 36 привилегия Урбана II 1089 г.

N 37 послание Иннокентия II 1133 г.

То есть сначала много всего от Стефана VI 891 г. до этого самого Урбана II 1089 г., а потом много всего от этого Иннокентия II 1133 г. до Адриана IV 1154 г. А вот куда делись несколько лет Урбана II, весь понтификат Пасхалия II и Каликста II и еще несколько лет Иннокентия II? А еще там была парочка грамоток Гонория II! Это-то все где?!

В компе - несколько папок (не мог я переназвать такое количество кадров с датами, архивными шифрами и адресатами по памяти), а тут - лакуна. Причем обе записи - и N 36 и N 37 - сделаны на одной странице и одной шариковой ручкой. И ведь помню же, что писал, пометки делал всякие про Каликста этого ("Оригинал!!! Ср. письмо с N 4 из фонда 971 РНБ"). А вот она, документально подтвержденная историческая правда - нету ничего между N 36 и N 37.

Такого монтажа реальности я в своей жизни еще не припомню!

Поразившись чувству юмора и всемогуществу Господнему, я совершенно успокоился насчет записной книжки. Если можно выдернуть несколько десятков записей из тетради, не повредив целостность страницы, то уж книжечку затерять - это для ангелов Его совсем плевое дело.

Значит, не было никакой записной книжки в этой отрезанной и подклеенной части моей жизни, и никакой Последней надежды нет. Хорошо, хоть не придется историю папской канцелярии переписывать! Все-таки несколько папок фотографий в моем компе могут сойти за доказательство существования пропавших понтификов:)

Надо будет написать об этом Борхесу, у него тоже что-то подобное было, когда он Петра Дамиани перечитал.... Хм!... А ведь Дамиани был другом Урбана II...Так вот кто надо мной шутки шутит!

История одного хулиганства,

учиненного сотрудником папской канцелярии

(картон 501, ед. хр. 6)

Вот вещь, которой я давно жажду поделиться с общественностью... История одного хулиганства, учиненного сотрудником папской канцелярии.

Случилось это в конце 12 столетия в понтификат Александра III. В это время от собственноручной подписи папы, обязательной для больших привилегий, собственноручным остался только маленький крестик в верхней части того знака, который принято называть ротой, то есть "колесом", и который так похож на современные штампы, хотя и является, вероятнее всего, своего рода "картинкой мира" (у Дальхауза есть великолепная статья об этом, которую я все никак не могу осилить в силу красоты его немецкой письменной речи). Вот я вам тут (www.monasterium.net) нашел в интернете картинку (дабы не плодить собственных незаконных публикаций), как раз с эсхатоколом Александра III.

Маленький комментарий: "большие" эти привилегии еще и из-за своего размера - в целый пергаменный лист - максимальной протяженности четырехугольник, какой можно было выкроить из шкуры одного животного. То есть ширина картинки, чтобы представить натуральный размер, должна быть примерно полметра.

Вон она в левой части картинки - рота - "круг земной" с именами Петра и Павла на северо-востоке и северо-западе мира, с именем и порядковым номером самого папы - на юге, и с девизом понтификата, прописанным между небом и землей. Собственноручно папской рукой вычерчиваемый крест - как соединение круга земного с окоемом небес. В правой части - некое архитектурно выстроенное многобуквие, которое является ничем иным, как папским благословением "Bene valete" (Доброго здоровья!), записанным в виде монограммы. Хотите - можете найти и посчитать там отдельные буковки. Между этими рисуночками и протянута папская подпись. Выглядит она следующим образом: Ego Alexander catholice ecclesie episcopus subscripsi (Я, Александр, епископ вселенской церкви, подписал). Последние три слова написаны с сокращениями, потому видим мы с вами вместо них следующие сочетания букв: ecclie eps ss. Ниже папской подписи, собственно между нею и самой нижней строкой документа, где значится место и время издания грамоты (то есть, не как у нас - "дата, подпись", а наоборот - "подпись, дата"), располагаются подписи членов кардинальской коллегии. Посередине, прямо под папой подписываются кардиналы-епископы (в нашем случае их нет ни одного), слева - столбиком, идут подписи кардиналов-пресвитеров с титулами по первым христианским церквям города Рима (тут их восемь), справа - точно так же - подписи кардиналов-диаконов (здесь их пять). Кардинальские подписи строятся по тому же принципу, что и папская, только монограммы у них в конце нет, они обрываются прямо на "подписал" в виде двух завязанных узелком букв S. И роты у них нет - один лишь крест, который они сохраняют - тут уже хорошо видно, что каждый старается начертить его в своей манере, со своими хвостиками, завитушками и перекладинками (в последующем эта тенденция будет только крепнуть) - в течение всей своей кардинальской жизни, переходя с одного уровня этой трехчленной иерархии на другой, и если вдруг сами оказываются на апостольском престоле, то потом тот же крест и рисуют в верхней части роты на уже своих привилегиях

Кардиналы пишут свои подписи целиком и сами. Если им лень, или они, к примеру, уже дряхлые старцы - то ограничиваются только крестом (будто неграмотные), ego (куда ж без него?) и первой буквой имени. Некоторые и вовсе рисуют один крест, а свое "Я" так и бросают на середине - прочее личный секретарь допишет. Таким образом, любая большая папская привилегия дает сразу несколько образцов не только индивидуального (и очень точно датированного!) почерка, но различных способов письма - ведь будучи уроженцами самых разных концов христианского мира, они в разных же местах и обучались грамоте. Так что примерно представляя биографию членов кардинальской коллегии можно предположить, какие писцовые техники каких скрипториев и монастырских школ стоят за этими каракулями. Ну, и кроме того, можно проследить изменение почерка у одного отдельно взятого человека с течением времени. В ряде случаев на протяжении нескольких десятилетий - для кого еще в эту эпоху возможна такая роскошь?.. Да, пожалуй, больше ни для кого. Мало средневековых исторических персонажей могут похвастаться стольким количеством дошедших до нашего времени следов этого простого физиологического процесса, шкарябанья пером по пергаменту. Почерк индивидуален, и этот отблеск собственного фюзиса служит более основательным доказательством нашего существования, чем даже имя, с помощью этого отблеска отображаемое.

Рука кардинала более несомненна, чем его имя и принадлежность к кардинальской коллегии. Рука безымянного скриптора более несомненна, чем те высокие привилегии, о которых повествует переписанный им текст. Далее наш разговор пойдет о Безымянном писце. О безымянном, значит, о внеисторическом. О таком индивидуальном, где вечность смыкается с безвременьем, где и протекает подлинная жизнь, не замечаемая историей.

Итак, папа Александр III оставляет свой индивидуальный отпечаток в виде мелкого крестика вверху роты. Его предшественник папа Адриан IV и его противник антипапа Виктор IV выполняют свою подпись сами. А кто же расписывается за Александра III? Правильно, Безымянный писец.

Формула "Scriptum per manum", включавшая в себя имя писца, исчезает в 1120-е. Канцелярские пометы с инициалами писцов появляются на папских документах только в начале 13 века. Для большей же части 12 столетия у нас нет почти ничего! Разве что пара-тройка имен, случайно помянутых в "Liber pontificalis" - своего рода папских хрониках, - если этот человек как-то в последствии выделился. Но так ничего. Только следы чернил на телячьей коже.

Скриптор пишет текст (переписывает его с минуты), по нижнему краю в одну строку - выписывает дату, рисует роту, монограммное "Будьте здоровы!" (в конце письма должно быть vale), и растягивает между ними папскую подпись, завершая ее двумя перечеркнутыми SS. Эти самые две SS просто обязаны быть там, на их месте не может быть ничего другого, как бы ты их ни рисовал, всякий их непременно узнает. Поэтому их можно писать по-разному. Круглыми, длинными, перевязанными, неровными, с намеком на орнамент...

Наш неизвестный канцелярский служащий вывел их с помощью двух длинных параллельных линий, уведя нижнюю их часть длинным красивым хвостом под строку и влезши на место, оставленное для подписи Теодину, епископу Порто и Св. Руфины. Хвост надо было как-то зрительно уравновесить, и в верхней части двубуквия он пририсовал завитушку, похожую на загнутый хоботком носик. Еще раз окинул взором свое произведение от первого строго архитектурного, как бы с намеком на романскую арку, А в имени папы до монограммы Bene valete с поникшим цветком лилии в основании Т и обвислым хвостом другого А, оглядел ровное полотно текста с прямыми рядами буквенного бисера в длинных стежках лигатур и узелках сокращений, усмехнулся и... пририсовал к папскому "подписал" два треугольных уха, а внутри змеиного тельца поставил точку - глаз. Получилась стоящая на хвосте мышь-змея со вдернутым носом, навострившая назад уши. Интересно, заметит ли ее папа? А двенадцать кардиналов, что находятся при нем в Ананьи, заметят или нет?

Я обратил внимание на эту зверюшку далеко не сразу. От грамоты была отрезана верхняя часть, причем не ровно, так что приходилось долго изучать обрезки, что бы понять, обрезками какого слова они являлись. Пергаменный лист не был распрямлен и все время норовил сложиться обратно в тетрадку. Поэтому не до "subscripsi" папского мне было, которое как его ни рисуй, на смысл привилегии все равно не влияет. Сам я заметил эти уши или мне кто-то на них указал, уже не помню. Но с тех пор я только и делал, что показывал в Европе эти уши и расспрашивал просвещенных коллег, видали они когда-нибудь такое или нет. Не видали. Некоторые даже отказались признать в этом рисуночке змею. Морель, а потом и гейдельбергский чудак Эльмар сказали мне, что это птичка с раскрытым клювом. Эти еретические поползновения я в негодовании отмел, как не согласующиеся с принципами медиевальной эстетики. А сам стал впредь внимательнее приглядываться к Безымянным писцам, а не только смотреть за кардиналами.

Эти тоже хороши со своими крестиками и теми же "subscripsi". Они плетут корзины, вяжут узлы, выращивают цветочки, даже устанавливают скамейки (причем чем дальше, тем больше; самый разгул начинается в 13 веке, когда не за горами уже отказ канцелярии от издания больших привилегий). Но зверей никто из них не заводит.

Стоит ли говорить, что я восхищался этим человеком и завидовал его характеру? Мне всегда, с самого моего школьного детства хотелось в глубине души быть стихийным хулиганом. Хулиганом-то я потом стал, а вот стихийности... Стихийности моим душевным порывам всегда не хватало. Завидовал и восхищался - притом, что самому мне рядом со стихийными хулиганами обычно неуютно (к выходкам одного нашего почтенного питерского геральдиста я так и не смог привыкнуть), и притом, что сам я вполне могу смутить кого угодно своим отнюдь не стихийным хулиганством. Я вот так до сих пор и не знаю, что больше удивило Макрину: когда я в одном из коридоров Герцовника достал из кармана карандаш и под табличкой "Кафедра отраслевого права" написал на стене "Кафедра отрасправого лева"? Или когда я признался ей, что совершил нечто подобное впервые в жизни? Но вот чтобы рожки к фамилии директора на официальном послании пририсовать!...

Так я несколько лет жил в состоянии восхищения, пока, листая папки с фотокопиями документов в Марбурге, не встретил однажды еще один документ, вышедший из рук нашего Безымянного канцеляриста. Как ни стандартизировали в Канцелярии новое куриальное письмо, все равно видна индивидуальность почерка - в открытом g и в резком начале лигатуры st. Страстность натуры есть страстность натуры: какой бы ни была выучка, ее все равно не скроешь...

Вот тут (http://lba.hist.uni-marburg.de/) можно посмотреть эту грамоту целиком, и не только ее (достаточно кликнуть Gastzugang, потом нажать Suche и уже дальше выбирать и выбивать - только в немецком варианте написания - и составителей (Aussteller), и адресатов (Empfaenger).

У нее посередине четыре дырки, пусть они вас не смущают, наша - с ушами - и вовсе с обрезанным верхом. Итак, это большая привилегия Александра III, изданная в том же 1179 году, примерно на четыре месяца раньше нашей. Заключительные SS папской подписи в виде таких же длинных штрихов со стелющимся хвостом, с таким же хоботком-носиком и ма-а-а-аленькими скругленными ушками.

Если не знать, во что это выльется, в этих двух мелких штришках ни за что не угадать уши. Тем более что глаза, как вы видите, еще нет. А нет глаза - нет и животного. То есть идея превратить две буквы официального документа в живое существо была не стихийной и возникла не под влиянием момента - с тем, чтобы по удачном ее воплощении и достижении удовлетворения от выходки тут же быть отставленной в сторону. Это был хорошо спланированный замысел, который долго вынашивался в череде длинных переписываемых текстов, одинаковых формул и почти одинаковых букв (выучка есть выучка). Замысел, не сразу обретший свое воплощение.

Он, видимо, хорошо понимал, что эта его невинная шалость не у всех встретит одобрение. И сначала решил попробовать - заметят или не заметят. Очевидно, не заметили - каждый увлечен тем, чтобы побыстрее поставить свою подпись. Старики, руки у них дрожат, некоторые не могут написать полностью. За Иоанна Сан-Аджело пишет секретарь.

Но четыре месяца!.. От легких робких штрихов до небрежно вырисованной зверюшки со своим нравом и характером.

Может быть, между ними были и другие грамоты с такими же зверьками, где перо его уже действовало и быстро, и решительно. Наверняка, кто-то в конце концов заметил -не дураки же они, раз дослужились до кардинальской мантии, - посмеялся, но никаких замечаний Безымянному канцеляристу не сделали.

Вот, если кто не верит в способность относиться к таким вещам с юмором в папской курии, страничка из официальных регистров Иннокентия III - книги, в которую переписывали текст грамоты перед тем, как отдать ее просителю:

Папский регистр Иннокентия III 1198-1200 гг. (Regesta Vaticana, t. 5, f. 84v)

То ли звериная сущность клириков, то ли духовные лица среди зверей (должны же быть у животных свои священики, раз уж у них и так все, как у людей - по крайней мере, в животном эпосе). Кстати, похоже, там мой однофамилец Рейнеке со свечой.

Но все равно очень уж меня потрясает эта одержимость (четыре месяца!) простой, казалось бы, шалостью и эта робость первой попытки.

Опять я, заглянув в толщу столетий, на восьмивековой с четвертью глубине встретил зеркало!..

История одного хулиганства,

учиненного сотрудником папской канцелярии. Апокриф.

Статья об этих материях выйдет из печати, скоро уже во второй раз. Редактор мой не дремлет. Все будет более чем академично и научно, и похоже (это с тут уже поработал с другим материалом), что вставлю я нашего знакомца в некий ряд. Хулиганство хулиганством, а оно, тем не менее, как оказалось, прекрасно вписывается в историю становления папской бюрократии как часть довольно большого и значимого с точки зрения Papsturkendenforschungen процесса (это такое слово для обозначения исследований, предметом которых являются документы папской канцелярии; из жалости к французским и итальянским коллегам сами немцы пишут его через дефис).

Пока я сам своими собственными руками не лишил нашего индивидуала и его выходки оригинальности, вставив его в научно-исторический контекст, вставлю-ка я его в контекст исторически-антинаучный.

Вашему вниманию предлагается модернизированная версия моего доклада, прочитанного на антинаучной конференции по гебраике и иудаике "Анти-Сефер" в марте 2007 года.

Дивное мероприятие, и я совершенно не понимаю, почему такие историки науки, как Копосов и Александров, его игнорируют. Учеников своих, занимающихся исследованием научного нарратива, по крайней мере, могут туда прислать. Потому что предметом пародии на "Анти-Сефере" выступает именно нарратив (на том единственном заседании, где я был, досталось всем - и литературоведам, и искусствоведам, и этнологам, и историкам науки и техники, и отечественному антиковедению, ну и конечно, Jewish-study).

Я как всегда решил выпендриться и вместо выдуманного предмета или надуманной проблемы взял, да и рассказал про канцеляриста Александра III. Но пока я, самым что и на есть антинаучным образом, вставлял этого робкого юмориста в идейно-политический контекст и подбирал для него мифологические основания, я испугался, что то, что выглядит антинаучным для медиевиста, вполне показалось бы приемлемым для представителей других специальностей. Да и вообще, грань эта иногда выглядит довольно зыбкой (с удовольствием поговорю на эту тему).

Ссылки на Писание я давал, понятное дело, по Синодальному переводу, что для любого гебраиста уже само по себе - верх антинаучности. Особенно в отношении книги Иова, где, как выяснилось, деление на стихи не совпадает, и доброй Алисе специально ради меня пришлось посреди ночи вынырнуть из Каменной реки, окружающей Страну чудес, чтобы сообщить мне об этом несовпадении.

Я не придумал, куда вставить кусочек из Иова, поэтому, пусть он будет здесь. Типа эпиграф такой:

Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?

Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его?

Будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко?

Сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы?

Станешь ли забавляться им, как птичкою, и свяжешь ли его для девочек твоих?

Будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между хананейскими купцами?

Можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его - рыбачьею острогою?

Клади на него руку твою и помни о борьбе -вперед не будешь.

Надежда тщетна - не упадешь ли от одного взгляда его?

Нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его - кто же может устоять перед Моим Лицом?

Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? Под всем Небом все - Мое.

Не умолчу о членах его, о силе и красивой соразмерности их.

Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его?

Кто может отворить двери лица его? Круг зубов его -- ужас;

крепкие щиты его -- великолепие (они скреплены как бы твердою печатью;

один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними;

один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются);

от его чихания показывается свет; глаза у него -- как ресницы зари;

из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры;

из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла;

дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя;

на шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас;

мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут;

сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов;

когда он поднимается -- силачи в страхе, совсем теряются от ужаса;

меч, коснувшийся его, не устоит -- ни копье, ни дротик, ни латы;

железо он считает за солому, медь -- за гнилое дерево;

дочь лука не обратит его в бегство, пращные камни обращаются для него в плеву;

булава считается у него за соломину, свисту дротика он смеется;

под ним -- острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи;

он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь;

оставляет за собою светящуюся стезю -- Бездна кажется сединою;

нет на Земле подобного ему -- он сотворен бесстрашным;

на все высокое смотрит смело; он -- Царь над всеми сынами гордости.

(Иов 40:20 - 41:26)

Раз пошла такая пьянка, вот вам еще три "эпиграфа":

"Ты сокрушил голову левиафана, отдал его в пищу людям пустыни" (Пс 73:14).

"Там плавают корабли, там этот левиафан, которого ты сотворил играть в нем" (Пс 103:26)

"В тот день [то есть "в конце дней"] поразит Господь мечом Своим тяжелым, и большим и крепким, левиафана, змея прямо бегущего, и левиафана, змея изгибающегося, и убьет чудовище морское" (Ис 27:1).

* * *

Вводную я, если позволите, опущу. Даром, что уже успел надоесть, наверное, со своим палеографическим занудством. Так что картинки с буллами смотрите в прошлой части.

Итак, на чем мы остановились?...

Такие видные западноевропейские ученые, как преподаватель Высшей школы социальных исследований Лоран Морелль (Париж) и гейдельбергский безработный сварщик Эльмар Даниэль Отто (Шрисхайм) (в тот момент я еще не знал, что он поступил в Университет и выбрал одной из специальностей Латинскую палеографию; по его собственным словам, сподвиг его на это никто иной, как я, и именно в ту ночь, когда мы - а что еще делать с красивыми мужчинами ночью? - разглядывали на моем компе буллы) - оба сходятся на том, что перед нами изображение птицы с закрученным хохолком и разверстым клювом. По нашему же мнению, здесь следует усматривать змею. И нас нимало не должно смущать то обстоятельство, что змея эта изображена с ушами.

Основная особенность змеи состоит в том, что она кусается, а поскольку двигается она очень быстро, то укушенный, как правило (если остается жив), все равно не успевает ее рассмотреть. Поэтому с древних времен прообразом для змеиной головы, нередко служила собачья морда. Типичное суждение по аналогии (горячо любимое в том числе и мною в качестве научного метода): и та, и другая кусает, но одну хотя бы можно разглядеть в подробностях.

Подробности - в виде зубов, сморщенного носа, насупленных бровей, конечно же, пары ушей, а иногда и пары лап - были перенесены на змей всех видов и наружностей: бестиарных и физиологичных, потусторонних и посюсторонних, окаймляющих своим телом срединный мир и могущих быть встреченными в траве. Что и понятно, ибо встреча с каждой из них бывает чаще всего неожиданной, а последствия, как правило, ужасны.

Я не смог остановиться на двух примерах, поэтому придется вам тут задержаться. И прошу иметь в виду, что за каждым из этих образов стоит не одна сотня им подобных, тоже, разумеется, с ушами:

Отпринстркриненный обрезок с инициалом из Линдисфарнского Евангелия, рубеж 7-8 вв. (British Library, Сotton ms Nero D IV, f. 18r), вот тут (http://www.bl.uk/manuscripts/FullDisplay.aspx?ref=Cotton_MS_nero_d_iv), кликнув по картинкам слева, рукопись можно и полистать, и почитать.

Ёрмунганд на камешке 11 века (?), вмазанном в стену церкви Хаммарбю и сфотографированном Хаконом Свенссоном, дай Бог ему здоровья. Любителям рунописи сюда (http://commons.wikimedia.org/wiki/Category:Runestones%2C_Uppland)

Вот уже и современная нашему Канцеляристу змеюка - в руках онокентавра из Петербургского бестиария (ОР РНБ, Lat. Q. v. V, N 1. f. 11v) - Англия, посл. треть 12 в.!

Гидра оттуда же (ОР РНБ, Lat. Q. v. V, N 1. f. 17).

Картинка из Абердинского бестиария (Англия, ок. 1200 г.), взятая отсюда (http://www.abdn.ac.uk/bestiary) и изображающая пару змей в момент совокупления (самец вплевывает сперму самке в рот) и, одновременно, в момент родов (детеныши прогрызают в боку матери отверстия и таким образом выходят наружу).

Та же сцена с совокупляющимися виперами из бестиария в петербургской "Книги сокровищ" Брунетто Латини (слева) и "просто змеи" оттуда же (справа) (ОР РНБ, Lat.F.v.III, N 4, f. 47v, 48v). Плохую копию с испанского факсимильного издания можно частично наблюдать здесь http://www.florin.ms/bestiary.html Питерцы могут попробовать сходить в Рукописный отдел Публички и попросить посмотреть это самое испанское факсимильное издание. Может, и дадут.

Эх, вот кто бы кинул идею мультипликаторам оживить миниатюрки из этого нашего петербургского Брунетто. Такие лохматые ушастики! А рыбки там какие!...Кит - мой самый любимый.

Амфисбена из бестиария Анны Уэлш (в отличие от Брунетто Латини? это владелица, а не автор; сейчас рукопись хранится в Копенгагене (Kongelige Bibliotek, Gl. kgl. Saml. 1633 4?, f. 54)), Англия 1400-25 гг. http://bestiary.ca/articles/anne_walshe/index.html

Поскольку в нашем случае мы имеем дело с вынужденной стилизацией, из отличительных черт змеи остались только уши.

Возникает резонный вопрос: что же тут такого специфически антинаучного? Несомненный оригинал папской привилегии хранится в стенах академического учреждения в соседнем квартале (что не совсем правда, ибо Антисефер проходил в ЕСОДе, расположенном все же не на соседней улице, а через две улицы и один двор с детской площадкой). С оригиналом из Вольфенбюттеля, смею надеяться, тоже все в порядке. Самый прожженый немецкий позитивист не усомнится в том, что объект исследования в полной мере достоин всестороннего научного изучения.

Антинаучен сам предмет разговора, поскольку академическая наука обычно не занимается рассмотрением такого естественного человеческого проявления, как чувство юмора, выражающегося в бытовом хулиганстве. Историческая наука лишь постепенно приходит к осознанию того, что не только Гамлет, но Розенкранц с Гильденстерном достойны отдельного рассмотрения, однако, такого рода проявления человечности, как рассмотренный выше рисунок, остаются, по определению, внеисторичны. Для того, чтобы этот рисунок стал предметом исторической научной мысли, мы должны будем прежде всего усмотреть в нем некую сознательно выраженную позицию, политическую концепцию, или на худой конец, просто хотя бы заподозрить в нем скрытый смысл.

Нам показалось уместным разглядеть в этих рисуночках отражение неизвестной ранее концепции папской теократии. И поскольку наша конференция посвящена актуальным проблемам иудаики и гебраики, то у этой концепции - неожиданно для всех - окажутся еврейские корни. И сделаем мы это самым то ни наесть антинаучным образом.

Итак, мы утверждаем, что данный рисунок следует трактовать как изображение "распрямленного Левиафана". Причем Левиафана не в его христианском понимании, а именно еврейского Левиафана. И нас нимало не должно смущать то обстоятельство, что еврейский Левиафан изображается совсем не в виде змеи.

Вот он справа, в Ульмской Библии 1238 года. Ну, что ж поделать, евреи не могут есть обитателей моря, если на них нет чешуи!.. Христианам же этот Закон не писан, и они со спокойной душой могут позволить себе продолжать ассоциировать Левиафана с Ёрмунгандом и Фафниром, и видеть в нем ушастого змея, а не гигантскую рыбину.

Почему именно еврейского? Не смотря на то, что как еврейская, так и христианская трактовка этого персонажа базируется на одних и тех же отрывках из Книги Иова (40:21-41:26), Книги пророка Исайи (Ис 27:1) и двух Псалмах (73:14;103:26), между двумя этими традициями существуют некоторые довольно существенные расхождения. Христианский Левиафан - это нечто громоздкое, с чем не очень приятно иметь дело (вспомним, например, Гоббса), и что, кроме того, может выступать символом разных нехороших сил, начиная с дьявола и мирового зла и кончая еврейским заговором.

Еврейский же Левиафан, не смотря на свою громоздкость, далеко не так однозначен и прямолинеен. Даже если, на первый взгляд, дело иметь с ним не очень приятно, делать это все-таки стоит.

Согласно Первому апокалипсису Баруха (Эфиоп.), их мясом [Левиафана и Бегемота] "в то время [то есть "в конце дней"] будут кормиться все, кто останется" (29:4).

Толкуя стих 40:24 книги Иов, аморай Иоханан бар Наппаха (180 ?-279 ?) предсказывает, что из мяса Левиафана, убитого Габриэлем, Бог устроит пир праведникам, которым они будут наслаждаться, сидя в шатре, сделанном из кожи Левиафана (Бава Батра, 75а).

Читаем в Вавилонском Талмуде:

"Случилось с рабби Элиезером и рабби Йеошуа, когда плыли они на корабле, и р. Элиезер спал, а р. Йеошуа бодрствовал. Задрожал р. Йеошуа и толкнул р. Элиезера. Сказал ему: что это, Йеошуа? Почему ты дрожишь? Сказал ему: светоч великий привиделся мне на море. Сказал ему: должно быть, глаза Левиафана увидел ты, как сказано: Глаза его как ресницы зари (Иов 41:10)" (Бава Батра 74а).

Комментарий к Вавилонскому Талмуду (на Бава Батра 74а) Раби Йеуда Лива Бен Бецалель (Махараль из Праги) из книги Хидушей Аггадот, 17 в. (пер. А. Львова, тоже дай Б-г ему здоровья):

"Но также не должен ты говорить, будто, по мнению мудрецов, существует Левиафан размеров таких, и все, что сказали о нем мудрецы, - телесно существует, и что кушанье [из него] телесное будет, словно кушанье человеческое, как рыба, что возле нас, - Боже упаси мудрецам говорить такое! Но из того, что сказали они здесь, что ресницы его сверкают как заря, да и то, что сказали дальше, что Святой благословенный расстелет шкуру его над стенами Иерусалима и пойдет сияние от нее из конца мира в конец, - можешь ты выучить из этого, что не материален Левиафан, как животные, что возле нас <....> А кушанье из них [из Левиафана и Бегемота] - словно кушанье из плодов Сада Эдемского - прежде, чем согрешил Человек".

Как мы видим, еврейский Левиафан тесно связан с идеей времени. Сотворенный в начале времен, он будет убит в их конце, для того чтобы служить пищей праведникам. Тезис о нематериальности Левиафана, и фраза из Пс 103:26 о том, что Господь сотворил его для того, чтобы играть с ним (на нем или в нем?) позволяют нам предположит, что под Левиафаном следует понимать само время, точнее время человеческое, то есть собственно говоря историю.

Историческое время бывает двух типов: циклическое (которое, по мысли культурологов, характерно для мифологического мышления) и линейное (которое, как принято считать, проникает в историческую мысль благодаря христианству). В Книге пророка Исайи Господь убивает в конце времен двух Левиафанов: одного изгибающегося, а второго прямого, вроде дверной щеколды.

Из приведенных схем видно, что второй тип Левиафана гораздо более функционален. Поэтому Господь распрямляет Левиафана, сообщая истории еврейского народа направленность из прошлого в будущее, связанное с ожиданием Мессии. И строго говоря, концепция линейного времени возникает задолго до появления христианства, хотя именно в христианской историографии она и находит свое наиболее пышное воплощение, правда, уже не будучи связана с образом распрямленного Левиафана.

В конце 12 в., как мы видим, это образ возникает вновь. И появление его в составе папской подписи неслучайно.

Проникновением образа еврейского Левиафана в христианскую историографию мы, безусловно, обязаны калабрийскому монаху и создателю собственного ордена Иоахиму Флорскому (ок. 1135 - 1202). Основной особенностью его исторической концепции является тезис о незавершенности эпохи Откровения. В соответствии с этой идеей, вся мировая (разумеется, христианская) история уподобляется тексту Священного писания. События современности предстают, таким образом, тоже своего рода текстом, не только допускающим, но прямо-таки требующим их интерпретации - в том же духе, что и священные книги, с которыми они составляют единое целое. А поскольку Ветхий, Новый завет и современная история являются единым текстом, где каждая часть согласована с другой и со всем целым, то совершенно естественно судить о каждой из этих частей по аналогии с остальными. И кроме того, появляется возможность пророчествовать - то есть предугадывать будущие события на основе грамотного прочтения и трактовки уже известных нам частей этого единого гипертекста.

Если сочинения самого Иоахима предоставляют довольно стройную теорию, то сама историческая интерпретативно-предсказательная практика, связанная с его именем, вышла далеко за очерченные им пределы. Иоахимитская историческая мысль в ее практическим измерении, какой мы ее встречаем в 13 веке в хронике брата Салимбене Пармского, чертовски напоминает современные бейт-мидраши. Те же кружки безработных интеллектуалов, где все друг с другом оказываются знакомы; та же зацикленность на чтении одних и тех же книг; то же непременное наличие сакрального теста - будь то Библия, будь то комментарий к ней, написанный Иоахимом; то же непременное наличие текстов полевых - среди которых могут оказаться и апокрифические сочинения профессора Мерлина, и вагантовские стихи, а равно сообщения хроник и анекдоты; тот же поиск соответствий между этим различным по своему составу материалом; и непременно - порождение своего собственного текста -пророчества, в идеале оформленного в виде проповеди. (Библиография сочинений об Иоахиме огромна; об интерпретативной практике иоахимитов русскоязычный читатель может прочесть в монографии П.М. Бицилли "Салимбене" (Одесса, 1916)

Об Иоахиме известно, что сам он в молодости посетил Иерусалим и даже некоторое время жил там. О каких-то связях с представителями современного ему еврейства нам не известно ничего, но это не значит, что их не было. Весьма допустимо предположить, что наряду с еврейской интерпретативной практикой, им (или кем-то из круга его почитателей?) были позаимствованы и некоторые образы, в том числе и образ распрямленного Левиафана для обозначения линейной концепции истории.

Понтификат Александра III - это время, когда обостряется борьба папства с Империей за влияние на торговые города в Северной Италии. Читавшие "Баудолино" знают, что споры о том, кто является главой христианского мира - папа или император - принимали самые разнообразные формы и имели самые неожиданные последствия. Скромный рисуночек на документе, вышедшем из папской канцелярии, тоже является отражением этих ожесточенных споров. Распрямленный Левиафан, как символ, линейного времени, замыкает подпись понтифика, которая открывается другим рисунком - ротой - знаком аутентификации, изобретенным в середине прошлого 11 в. лично папой Львом IX. Знак этот, как доказал в своей статье доктор Иоахим Дальхаус (J. Dahlhaus, Aufkommen und Bedeutung der Rota in den Urkunden des Papstes L., AHP 27, 1989, 7-84.), является ни чем иным, как схематическим изображением универсума. Круг земной, разделенный на четыре стороны света, на котором написано имя папы рядом с именами апостолов Петра и Павла. А вокруг него - тоже круглое небо, на котором пишется девиз понтификата.

Таким образом, власть связывать и разрешать, дарованная Церкви Христом, трактуется здесь как власть над временем и пространством. Одним из доверенных Св. Петру ключей Церковь замыкает круг универсума, другим размыкает Левиафана человеческой истории. То есть именно Церковь, а не Империя, являясь хранительницей божественных установлений, ведет все просвещенное человечество - в пространстве отдельно взятого мира - из тягостного прошлого в светлое будущее.

И вот из крошечного рисуночка на документе проступает перед нами неизвестная ранее концепция папской теократии, на возникновение которой оказала влияние еврейский образ распрямленного Левиафана.

Если кто-то мне даст ссылку на связь Левиафана с идеей времени в еврейской традиции, я буду бесконечно благодарен этому ученейшему человеку, потому пока мне кажется, что это, пожалуй, единственный элемент данной композиции, который я сам придумал.

Комментарии: 3, последний от 16/02/2019. © Copyright Рейнеке Патрик (reineke.patrick@gmail.com) Размещен: 25/08/2014, изменен: 25/08/2014. 81k. Статистика. Миниатюра: История Иллюстрации/приложения: 16 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Непридуманные истории про рукописи и грамотки - подборка разных сюжетов из жж 2004-2007 гг. с уточненными ссылками и добавленными картинками (увы, здешний режим сохранения файла не позволяет их увеличивать, а разрешение уж какое есть...)

Рейнеке Патрик : другие произведения.

Шорох хартий