Аннотация: Научно-фантастическая повесть о новом законе природы, который формирует наше обыденное пространство-время. А еще об ученых и их учениках. И о прекрасном городе Неаполе. Первое название - "Клубок". 2007 год.
К л у б о к
/научно-фантастическая повесть/
'И обратился я, и видел под солнцем,
что не проворным достается успешный бег,
не храбрым - победа, не мудрым - хлеб,
и не у разумных - богатство,
и не искусным - благорасположение,
но время и случай для всех их.
Ибо человек не знает своего времени'.
Брызги грязи из-под колес. 'Неаполь?' - произношу я одно из немногих знакомых слов, когда дверь автобуса с шелестом выдвигается на меня и вбок. Водитель кивает сверху. Перед толстым как буйволиный лоб стеклом пляшет на веревочке Пульчинелла, белый клоун в черной маске. Отряхивая воду с зонтика, с облегчением карабкаюсь по высоким ступенькам в сухую теплоту. Автобус переполнен. Свободное место только одно, в заднем ряду, где в пестрых халатах сидят негры-торговцы. Они не умолкая переговариваются певучими гортанными звуками и скалят белые зубы. Устраиваюсь кое-как. Мне все время кажется, что именно я предмет смеха белозубых негров, что они тайком оглядывают меня и обсуждают на своем арабском. Или эфиопском? От их тюков сильно пахнет лежалой одеждой, от них самих - немытыми телами и еще чем-то незнакомым, терпким. 'Алла-ала-ла...' и снова белые зубы в полумраке. Я отворачиваюсь и смотрю в окно - не пропустить бы. Сквозь серое покрывало из нитей-струй видна унылая обочина Аппиевой дороги. Поросшие травой и кустарником пологие склоны Везувия скрыты в сыром тумане. Только бы не пропустить! Пожилой итальянец в строгом костюме с нежно-персиковым галстуком что-то спрашивает меня на местном диалекте, а я только вымученно улыбаюсь, не понимая ни слова. И зачем меня понесло в пригород? Гуляла бы себе по знакомому центру. Колеса загрохотали по брусчатке, автобус затрясся, от чего меня чуть не швырнуло прямо на негритянские тюки. Наконец-то въезжаем в город. Он должен быть где-то совсем близко. Да! Вот этот лимонный дом и фигурка бородатого святого - отца Пио - в узкой нише на стене, под рождественским венком. Хватаясь за ручки кресел, неловко пробираюсь к водителю. 'Стоп, - повторяю я, - стоп, плиз...э-э-э... ла фермата... пер кортезия...' Что-то из всех этих слов он должен понять. Водитель, улыбаясь, останавливает автобус. Наверное, смеется над моей неловкостью! Выскакиваю в брызги луж и бегу, не раскрывая зонтика. Дом возвышается передо мной, гордо демонстрируя желтый в оранжевую полоску фасад с полуобвалившейся лепниной. Внизу, около гремящей дождевой водой трубы, в трещинах облупившейся штукатурки небольшой проем. Нагнувшись, лезу в него, цепляясь зонтиком за невысокий свод. Знакомый туннель слегка расширяется, петляет, светлеет и через сотню шагов выпускает меня в яркое морозное московское утро. Дрожа от холода и волоча за собой зонтик, я бреду к подъезду своего дома, представляя, как мокрая одежда покрывается тонкой корочкой льда. Завтра экзамен в аспирантуру, а я так по-дурацки решила расслабиться.
...В институте все зовут меня Илл. Именно так, с долгим 'л' на конце. Этакая производная от моего отчества. Неженское имя, но все лучше, чем по фамилии. Фамилия у меня та еще! Школьная училка величала меня исключительно по имени-отчеству, как равная равную - из-за моих больших диоптрий и постоянно мрачного вида. Она, видимо, не знала, что угрюмый вид и вертикальная морщинка на лбу далеко не всегда сопровождают глубокий интеллект. Я тоже тогда этого не знала, и училка казалась мне образцом учености. Когда она чуть снисходительно-высокомерно объясняла теорему синусов, класс просто млел... от скуки.
Никак не могу настроиться на экзамен, до которого осталось... осталось десять часов двадцать минут. Как будто не мне его сдавать, а кому-то другому. А меня все куда-то уносит, в какие-то воспоминания, давно похороненные школьные обиды и, конечно, в 'пестрые прогулки' - в сны, ставшие явью. 'О, в сны, в sweat сны' ... Как сказал на каком-то банкете мой научный руководитель, когда думал, что я его не слышу: 'Бабы и математика суть вещи несовместимые' . Зря он так - я математику люблю. Потому, наверное, что там всегда можно сотворить свой собственный мир, не советуясь с богом и не ориентируясь на его правила и запреты.
Я со вздохом раскрыла том функционального анализа, старое токийское издание 2017 года. Глянцевые странички пахли пылью. Так хочется лесных ягод! Зелено-красный ковер знойным летним днем, несмолкающий стрекот кузнечиков, аромат спелой земляники, от которого рот наполняется слюной. Черника во влажной сырой тени, крупные налитые ягоды с гладкими бочками - их так много, что не видно листьев, все пальцы в темно-синем соке, пронзительный писк комаров, вьющихся около потного лба и лезущих прямо в глаза и уши... В Италии черника не растет, зато повсюду, даже в городских парках, много земляники. Черника в Италии привозная, страшная, как пластмассовые шарики, из Германии, в аккуратненьких коробочках без единой капельки сока. Все ягодки как... ну, просто как унтер-офицеры.
Пыль со страниц господина Иосиды перетекала ко мне в мозги. Как песок Кобо Абе... или Абы Кобе? Кабы абы как сдать бы мне экзамен завтра. 'О, земляника, сладкая земляника' ...
Очень хотелось спать. Часы отбили полночь. Я зябко натянула на себя тонкое шерстяное одеяло - холодный январь выдался в этом году - положила японца рядом на кровати, около блюдца с крошками ржаных сухариков. Ладно, отвечу завтра чего-нибудь. Попыталась представить, как поступлю в аспирантуру, как стану цитировать наизусть определения сепарабельности и квазинепрерывности притихшим студентам, которые будут млеть от скуки. Что такое компактность? Это замкнутость и ограниченность и больше ничего.
Какой-то не такой должна быть настоящая математика.
Отец со своей выставкой вернется только через неделю, тогда уже будет определенность в вопросе аспирантуры. Он, как и бабушка, хочет чтобы я поступила, хотя ему, художнику, глубоко непонятно все то, чем я занимаюсь последние десять лет. Казалось бы между математикой и живописью должно быть что-то общее, в эстетическом или еще в каком-нибудь тонком и неуловимом плане. Но если верить Александру Иосифовичу Кацу, моему научному руководителю, ничего там общего нет. Они, так сказать, суть вещи несовместимые.
Тяжело шарахнула старенькая входная дверь.
- Тише, тише, - испуганно зашептала в коридоре бабушка, - разбудишь ребенка. У Оленьки завтра экзамены.
Ребенок - это я, двадцатипятилетняя выпускница кафедры математики Московского авиационного института.
- А мне насрать! Пятница - законный день отдыха тр-р-рудового нар-р-рода!
- Тише, Алешенька...
- Да заткнись, мать, заткнись, а?! Ужинать давай.
- Сейчас разогрею.
Я встала прикрыть дверь в свою комнату. За стенкой тяжело заворочался, застонал больной дед, мамин отец. Сиделка неслышной ссутуленной тенью выскользнула из его комнаты, зажгла лампу на кухне. Проснулась и мать. Накинув халат, в тапочках на босу ногу тоже прошла на кухню, проведя по мне неопределенно-рассеянным взглядом. Вдребезги пьяный брат отца шумно отхаркивался в ванной. На кухне начался приглушенный разговор - из тех, про которые все всегда знаешь заранее, и в которых никогда не хочется участвовать.
Алешка уронил что-то на кафельный пол в ванной и разразился руганью.
- Пьянь! - не сдержавшись, зло выкрикнула мать.
Алешка ответил.
Я зажмурилась, повторяя про себя определение квазинепрерывности. 'Дом, сладкий дом' ... Даже будь у меня друзья, к которым можно уйти, я все равно уже не смогла бы уйти. Мне нужно это уютное шерстяное одеяло и блюдце с сухариками, и это окно с трещинкой на подоконнике, и старенькие занавески с вышитыми пионами. Куда бы я ушла, если бабушка беспокоится, когда меня нет дома в восемь вечера? И кто бы занимал Алешку разговорами, чтобы он поменьше цеплялся к бабушке? И кто бы играл с дедом в шахматы? Дом можно не любить, но нельзя без него обойтись - он точно врос в меня своим мясом и костями. Я часто вижу свою квартиру во сне - всегда темную, всегда страшную, с притаившимися по углам невидимыми чудовищами, со странными морщинистыми стенами, с выбитыми окнами на холодном ветру. Стараюсь предпочитать снам 'пестрые прогулки'. А друзей у меня все равно нет. И мне давно не шестнадцать лет, чтобы пытаться что-то поменять в своей жизни.
В комнату зашел кот. Уши настороже, хвост нервно изогнут, как будто под ершиком рыжей шерсти сидит жесткая проволочка. Вспрыгнул на кровать и устроился в ногах. Кот у меня домашний, панически боится улицы и вообще всякого шума. Хвост постепенно расслабился, распушился, прикрыв пуговку носа.
Тяжелые хлопья снега бьют в затянутое морозным узором стекло, оранжевое от уличного фонаря. Где-то за километрами вьюги терятся в серой мгле шпиль Университета, и снег заметает скованную льдом реку на Воробьевых Горах. А в Неаполе, наверное, дождь уже кончился, и дуга неаполитанского залива серебрится под громадой купола южного неба - я в любой момент могу это увидеть! Кажущаяся власть над временем давно приобретена, позволяя за несколько часов попадать из ночи в день, из зимы в лето, но эта власть всегда оставалась только лишь технологическими ухищрениями людей, стремящихся вовлечь в свою работу, а преже всего, в свой отдых, как можно больше городов и стран. И утомительные часы в самолете все-таки не несколько минут пешком - а именно столько требовалось, чтобы добраться от моего подъезда до лимонного дома на площади Гарибальди в центре Неаполя. Такой вот 'контрастный душ' - самое главное достоинство 'пестрых прогулок'. Сашка этого не понимает, говорит, что всем нормальным людям необходима туристическая акклиматизация. Видимо, я ненормальная. Может, неспроста сеть эсвага дала туннель прямо у моего подъезда? Впрочем, теория статистики туннелей Вуда не должна меня занимать - меня ждет компактность и ограниченность. 'Старайтесь, пожалуйста, Ольга-сан!'
...Я ушла из огромной сонной пятикомнатной квартиры задолго до начала экзамена, еще в сумерки. Что-то красивое у Ахматовой было по этому поводу: 'в огромном городе моем ночь. Из дома сонного иду прочь' ... или это не Ахматова? Сумрак и тишина притаились в длинных коридорах. В гостиной поблескивала не убранная новогодняя елка. Игрушки старые, значительные, грустные, как из сказок Андерсена. Помню, маленькой я любила кататься около елки на велосипедике, грохоча пластмассовыми колесиками по начищенному бабушкой паркету коридоров.
Как я ни старалась не шуметь, бабушка проснулась приготовить мне завтрак. Подогревая пирожки в духовке, виновато смотрела на меня.
- Не сердись на Алешу, Оленька, ладно? Два сыночка у меня, он да папа твой, ты уж не сердись на дядю, ведь родной человек.
У бабушки большие зеленовато-карие глаза, очень добрые, но как будто постоянно ожидающие чего-то больного и страшного, даже в самые радостные минуты.
- Да ладно, бабуля,... - неловко пробормотала я, смотря на ее угловатые уставшие руки и стараясь побыстрее запихнуть в рот горячие пирожки.
...Утро согревалось, под сапожками хрустел пористый липкий снег. Около Неаполь-туннеля он растаял совсем, африканский ветер сирокко набросал у входа мелкого песка-пыли. Пройдусь сегодня по центральной улице Толедо, до набережной Санта-Лучии, напьюсь горячего шоколада, если сдам экзамен. Бабушке конфет принесу... Я прикинула имеющуюся наличность - вроде, должно хватить. Надо только перекусить где-нибудь, а то что-то я проголодалась, со вчерашнего вечера ведь ничего не ела. Надо вечером еще в магазин забежать, бабушка последнее время редко выходит из дому, после того, как умерла ее единственная сестра, она почему-то редко выходит, не любит гулять, не любит гостей....
Недалеко от проходной института расчищенный от снега асфальтированный переулочек переходил в брусчатку лондонского Саутворка. Там, за поворотом, если миновать женскую тюрьму и старинный протестантский собор, можно попасть на набережную мутной Темзы, прямо к докам святой Катарины. Двое англичан вышли было на свет, но, передумав, снова нырнули в полумрак переулка - зимней Москвы им не захотелось.
Хорошо, что поблизости Неаполь и Лондон. И народу мало. Вот в коломенском Храме Вознесения уже больше пятнадцати лет эсваг развернулся двойной аркой туннелей - в Венецию и Париж. Там до сих пор на выходные уж человек десять-то всегда собирается. А грязные доки бандитского Неаполя и грубые мостовые мрачного Саутворка никого не привлекают, как, впрочем, не сильно привлекали и раньше, когда наш мир еще не был знаком с реальными последствиями работы ускорителей. До открытия Александром Вудом эсвага, наш мир вполне обходился теорией относительности и квантовой механикой, а его обитатели так вообще довольствовались механикой классической и зачатками теории Максвелла, ну, чтобы с утра попасть пальцем в кнопку включения света в туалете или поставить на подзарядку мобильный телефон. Как говорится, пирожки-то я ем, а как их пекут - не спрашиваю.
Мне было шесть лет, когда по телевизору целыми днями показывали передачи, от которых запомнилась неизменная ярко-оранжевая надпись в верхнем углу экрана: 'ДУБНА-ЦЕРН'. Показывали подземные помещения, коридоры, двери, а чаще всего один коридор, появившийся сам, как я осознала уже много позже, постепенно выхватывая смысл из фраз с непонятными терминами. Как будто некий вселенский портной распорол наше пространство и изящно вшил туда короткий туннель, напрямую соединивший Дубну и Церн - это чуть более сложно, чем расширить кусочком ткани узкие брюки. Вот только откуда портной взял кусочек ткани, коль скоро тот никогда не принадлежал нашему пространству... Не иначе, как из своего 'портняжного ящика', содержимое которого очень убедительно определено математической теорией многомерных пространств.
В Москве сейчас семь туннелей - довольно большое число для одного города. И именно в Москве находится Институт космических исследований, ИКИ, где работал Александр Вуд.
А я поступила в МАИ.
Он старенький и не слишком-то популярный среди молодежи, за исключением его обширного экономического факультета. Но я очень люблю свой институт. Сначала наивной одиннадцатикласснице казалось, что достаточно просто побыть в этих стенах, как тотчас лоб станет выше, умных складок на нем больше, как и больше диоптрий в очках. Очень хотелось увлечься, завертеться в круговороте событий, идей, задач, решений. Но год проходил за годом, студенты формально являлись на формальные лекции, преподаватели отчитывали по бумажке заданный материал. Только находясь в состоянии крайней эйфории можно было разглядеть у окружающих хоть какие-то проблески энтузиазма и увлеченности! И грязные неухоженные коридоры, равнодушные уборщицы, машущие вениками в вечернюю тишину... Мой 'футурологический конгресс' закончился, я прозрела, и настоящее предстало для меня совсем не таком в романтическом свете, как это было после окончания школы. Но желание чего-то необыкновенного все-таки отыскало лазейку: наверное, это просто мне так не повезло, а вот раньше, всего только за год-два до моего поступления все-все было - и преподаватели 'воспламеняли души', и студенты прочили себя в эйнштейны, смело вцепляясь зубами в сложнейшие задачи. Все это было, совершенно точно было! Но вот только чуть-чуть раньше... И я стала относиться к институту как пожилому почтенному существу, утерявшему по старости зоркость и сноровку. Я прощала ему нудных преподавателей и грязные коридоры, как прощают старому, больному, но очень любимому человеку. Я любила как-то весь институт сразу - все его двадцать четыре корпуса и ангара, каштановую аллею, потайные дверки, навесные арочные и подземные переходы между зданиями. Любила облупившиеся зеленые двери аудиторий, скрипучие полусломанные кресла, высокие доски с горками меловой крошки. И до сих пор я чувствую, что у нас с ним есть какой-то общий секрет, который никто кроме нас двоих не знает. Люблю гулять здесь вечерами, когда пустеют коридоры. Особенно, когда сильно не хочется возвращаться домой.
Но, пожалуй, больше всего я люблю портретную галерею ученых. Там всегда наиболее сильно оживают мои мечты о славном прошлом - я как будто вижу судьбы людей на портретах, ощущаю себя их достойной преемницей, готовой совершить что-то такое... такое замечательное! Вот и сейчас, стоило мне только подойти к необъятной стене ушедших в историю лиц, в голове сразу прояснилось. Несмотря на ранний час, около приемной аудитории собралась толпа - тоже поступающие, куда-то по экономической части. Александр Иосифович еще не пришел, и я принялась разглядывать доску объявлений о сегодняшних семинарах.
'Об одном нелокальном условии частного случая решений типа 'с' для краевой задачи', 'Количество корней подмножества 'алеф' в теореме о трех сингулярностях'. Интересно, что за мир можно создать по этим теоремам? Реален ли он, долговечен ли? Или в этом мире за первым же поворотом уткнешься носом в фальшивую картонную стенку? А какой суп едят в мире, где все функции финитны? Какого цвета дождь в мире без сингулярностей?... Самое обидное, что за ворохом терминов и многоэтажных математических обозначений, которые автор зачастую выдумывает сам, скрываются не такие уж и сложные идеи. Чем больше умных слов, тем больше вероятность обнаружить пустышку - пустой мир, лишенный и смысла, и красоты, и гармонии. Эх, заселить бы некоторых деятелей в придуманные ими скалярно-тензорные обобщения - они бы там быстренько осознали уродливость своих формул! Этакая 'страна невыученных уроков'.
... 'Есть люди с головами типа 'а' и типа 'ы', есть люди, у которых по четыре головы, есть люди типа 'алеф', есть люди типа 'зэт'... и мысли типа есть, а на самом деле нет' ...
Александр Иосифович раскопал для меня что-то, наверное, очень стоящее для будущей кандидатской диссертации, что-то об 'одном частном случае одного нелокального условия типа 'а'. Как говорит мой брат Лис: 'Вау! Какая жесть!' В устах профессионального филолога и известного поэта эта фраза звучит более чем забавно. Он живет во Вьетнаме, переводит местных поэтов на французский.
'Пришел бы Сашка, что ли'.
Иногда очень хотелось его видеть, перекинуться хоть парой фраз. Впрочем, Сашке всегда было не до мрачной зубрилки Илл.
'О СТАТИСТИКЕ НЕАПОЛИТАНСКИХ АВТОБУСОВ', прочла я на доске объявлений.
Прочла еще раз.
- Изучаете сегодняшнее меню?
Я знаю всех сотрудников моей кафедры дифференциальных уравнений. Стоявшего рядом высокого грузноватого человека я видела впервые. Он с деланным интересом вглядывался в объявления, засунув руки в карманы потертых вельветовых брюк. Брюки были заправлены в кожаные сапоги с чуть загнутыми металлическими носами.
- Да вот, - сказала я, - доклад себе подбираю на сегодня, куда бы сходить. Вот только экзамен сдам.
- Много свободного времени? - стриженная коротким ежиком голова на крепкой шее повернулась ко мне. У незнакомца были смешные как-то по-детски пухлые щеки. Лет ему было, наверное, сорок, ну, от силы сорок пять. Я встретилась взглядом с веселыми светло-серыми глазами. Насмешливость лицу придавали веки, сильно опущенные к внешним уголкам глаз и приподнятые удивленно-ироничными домиками к переносице.
- Почему? - слегка удивилась я, - наоборот, времени совсем нет - столько семинаров, надо везде успеть. Новые... замыслы послушать, - подвернулось какое-то неуклюжее слово.
- Вяло, - констатировал незнакомец, энергично подвигав нижней губой, точно избавляясь от прилипшей к зубам жвачки, - не убедила.
Я пожала плечами.
- Был бы свой... замысел, - передразнил он меня, - не бегала бы по чужим, ага?
Фраза прозвучала как-то неприлично. Я покраснела, не зная, что ответить.
- Экзамен сдаете?
- Сдаю, - буркнула я.
Куда же запропастился Александр Иосифович? Я снова стала смотреть на необъятную стену портретов.
- Монументально, правда? - снова задал мне вопрос незнакомец, проследив за моим взглядом.
- Да, - машинально ответила я, - как будто за каждым портретом как за дверцей спрятан мир, где они жили. Заходящее солнце на маленькой железнодорожной станции,... - зачем-то добавила я и неловко замолчала.
Незнакомец склонил голову на бок, прищурил глаза.
- Вы его сами нашли?
- Чего нашла? - не поняла я, несколько устав от такого количества вопросов.
- Зародыш аттрактора сети туннелей, конечно, - незнакомец энергично дернул подбородком в сторону стенки серьезных лиц в рамках.
- Простите... извините, не знаю, как вас по имени-отчеству...
- Ро, - сказал он, вынув руку из кармана и протягивая ее мне, - Рогги-Ро.
- Ольга, - пробормотала я, автоматически пожимая руку. Она была в табачных крошках, - н-не поняла, о чем вы спросили, извините...
- Вот что, Ольга, приходите ко мне завтра на семинар. ИКИ, кабинет 56, десять утра.
Еще раз тряхнув мне руку, точно призывая не забыть свои слова, он быстро пошел по коридору. Окликнул по дороге нашего декана и, фамильярно его приобняв, начал что-то увлеченно рассказывать.
Наконец явился Сашка. Сашка Гуревич, обаятельный рыжий субъект с длинным носом, любитель динамичного кино и сложной науки психологии. Мы поболтали.
- Кстати, Илл, пойдешь на семинар Рейнольдса?
- Куда? - не поняла я.
Сашка фыркнул.
- Ну, ты же только что с ним разговаривала.
- А он вообще кто?
- Он? - Сашка снова фыркнул. Была у него такая манера, постоянно фыркать. Помню, сдавал он как-то матан нашей вобле, Тарарыкиной. Она его спросит, а он фыркает и неправильно отвечает. Под конец она сказала, что ставит ему два балла. И тоже фыркнула...
- Он - профессор ИКИ, Родгер Рейнольдс.
- Ррррр...
- Что?
- Да нет, я так.
- Так вот, он работает по сетям туннелей, ну, эсвагов Вуда.
- На ускорителях?
- Не тупи, Илл! На ускорителях сейчас эсвагами почти не занимаются - с пространственной переброской частиц старички разве только возятся, коэффициентики уточняют. Рейнольдс с физическими туннелями работает - он ведущий дупликатор по европейской сети.
- Управляет образованием туннелей!?
Сашка сердито глянул на меня.
- Ну нет же! Дупликаторы ищут туннели и составляют карты. Ну, и прогнозируют их динамику. А Рейнольдс еще и локальными туннелями зданий занимается - это дупликат-коридорами, то есть. У него в этом году каталог вышел, 'Дождливые коридоры' называется.
- Почему так? - с интересом спросила я.
- Кто его знает! Ну, он вообще большой оригинал, - фыркнул Сашка.
- Что-то я не очень поняла. Хотя, может, как противоположность - в зданиях никогда не бывает дождей, как никогда не бывало локальных коридоров, вот он так и...
- А, да не важно, - перебил меня Сашка, - Ну, назвал и назвал. Важно, что он еще и книжку написал, и ее надо бы знать.
- Книжку?
- Ну, да. Кажется, про наш МАИ, что-то о связи образования новых дупликат-коридоров с типом зданий, в которых они появляются - ну, потенциальные дупликат-коридоры от этажности зависят, от количества помещений и их площади, и все такое.
- Много ты о нем знаешь. Зачем тебе?
- Ну! Так я к нему в аспирантуру собираюсь. Говорят, у него очень перспективная тема. Быть может, даже в Оксфорд меня устроит! У меня друг там, спец по психологии, второй год учится, так он только об оксфордском Королевском Колледже и говорит. Мне лучше бы Гарвард, конечно, но и в Европе кое-где остался еще саенс-топ-класс и деньги нормальные, почти как в Штатах. Про книжку подробностей не знаю, я только мельком пролистал - надо же при удобном случае поцитировать будущего научрука.
- А что тебе Оксфорд-то? - я вспомнила одну из своих 'пестрых прогулок' в тридцатипятиградусную жару по древнему каменному городу. Вспомнила бросаемые с ленцой в голосе русские фразы: 'родители решили, что я должен обучаться не в какой-то там России, а в ведущем мировом университете'. И мне тогда очень захотелось как следует выучиться, а потом явиться на научную конференцию в этот самый Оксфорд, прямо в Королевский Колледж, и на замечательном английском языке показать всем, каких блестящих результатов достигает российская наука.
- Шутишь? - фыркнул Сашка, - там же за свои мозги реальные деньги можно получить. Да ты погляди, Илл, кто у нас в институтах наукой-то занимается - те, у кого ума не хватило найти себя в более денежной профессии! - Сашка брезгливо сморщился и выдал как будто выученную наизусть фразу из учебника, - Или робкие забитые люди с букетом фобий и комплексов, предпочитающие придумывание несуществующей жизни, которая содержится только в их больном воображении. Мне мой приятель-психолог про таких порассказывал достаточно!
Нехорошее тошнотворно-липкое чувство страха дернулось где-то в глубине - часть меня слишком хорошо знала причину этого раздражения. Изо всех сил я затолкнула грозившие прорваться наружу рассуждения. Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства Сашка стал мне неприятен. Но я не могу долго на него сердиться...
- А как же твое чудо Рейнольдс? - голос немного дрожал, но я не беспокоилась, что Сашка это заметит - как всегда, он поглощен только собой.
- Ну, это редкое исключение только подтверждает правило.
- А он надолго в России?
- В смысле? А, нет, то есть да, надолго, он родился и живет здесь. У него какая-то петрушка с фамилией вышла, вообще-то он Родгер Леонидович - кажется, дед у него, по отцу, Рейнольдс, англичанин.
- Ты прямо в его биографы метишь, я погляжу.
Сашка посмурнел, и я торопливо добавила.
- Загадочен, как сталкер и непредсказуем, как немарковский процесс, да? - решила я изящно пошутить, - а помнишь, в 'Солярисе' дождь шел внутри здания?
Лицо Сашки стало скучающим. Наверное, он не любил ни Стругацких, ни Тарковского. Снова мне не удалось сказать хоть что-то, что ему бы понравилось. Говорят, 'будьте проще и люди к вам потянутся' - вопрос только, кто именно в таком разе к вам потянется, и будет ли оно вам так уж нужно.
- Ладно, Илл, извини, побегу я на семинар по 'нелокальностям' - обещал там с одной девчонкой пересечься, диски передать, - веснушчатое лицо Сашки задумчиво просветлело, - А потом на собеседование к Рейнольдсу. Пока! Удачи на экзамене!
Гуревич убежал. Жаль, что мне глубоко непонятна сложная наука психология. Я вздохнула. Надо бы хоть кино какое-нибудь посмотреть, чтобы была тема для разговора. Что там последнее вышло? 'Наследники великого Гарри'? Это, кажется, про какого-то фокусника. Может, и интересно.
Распахнулась дверь в аудиторию. Появился секретарь.
- Лилит, Ольга Илларионовна! Александр Иосифович просит вас на экзамен!
- Гы! - весело ухмыльнулся неизвестно откуда возникший профессор Рейнольдс, - классная у вас фамилия!
- А это у вас семинар, про автобусы-то? - не удержалась я от ответной колкости.
- Нет, - улыбнулся Рогги-Ро, - про основы теории туннелей Вуда. Про то, что 'непосвященные' зовут эсвагами.
- А автобусы? Неаполитанские? - тупо спросила я.
- Лилит? - строго вопросительно произнес Александр Иосифович, выйдя в коридор. Неприязненно скользнул взглядом по сапогам профессора Рейнольдса.
- Неаполь я люблю, - разъяснил Рогги-Ро, как-то мечтательно прижмурившись и изогнув брови домиком. Снова сунув руки в карманы, качнулся с пятки на носок, от чего металлические кончики его сапог ярко взблестнули, - А название написал просто так, - он посмотрел на меня, как итальянец-гурман на американца с хот-догом, - ну шутка такая, понимаете?
Александр Иосифович болезненно поморщился.
Я вошла в дверь и закрыла ее за собой. 'Дождливые коридоры', лекция про эсваги-туннели с названием про автобусы - странное у него мировосприятие... Но Неаполь я тоже люблю. Хотя очень трудно сказать, почему. Не из-за вонючих же эфиопов в автобусе. В неаполитанском автобусе.
...Не заходя домой, я нырнула в Неаполь-туннель, на ходу запихивая теплую курточку и шарф в большой пакет.
Наконец-то тепло и солнечно! От лимонного дома на площади Гарибальди я свернула в первый попавшийся переулок. Шла, размышляя обо всем подряд, а чаще ни о чем, сворачивая то налево, то направо. Чашка горячего шоколада - не только награда победителям, но и утешение побежденным. Экзамен я не сдала. Бабы и две несложные задачи оказались 'суть вещи несовместимые'. Сегодня как никогда я нуждалась в 'пестрой прогулке'!
Город приветствовал меня.
Маленькие магазинчики с запылившимися рождественскими фигурками в витринах, торжественно распахнутые сырные лавки с копчеными окороками под потолком и гирляндами желтовато-кремовых пузатых сыров вперемешку с сушеными травами. Потемневшая от времени открытка с изображением отца Пио, любимого неаполитанского святого, рядом с горшком фиалок на окошке, а в глубине - футбольный матч на орущем черно-белом телевизоре. Курительные трубки и кофеварки на бордюрах заваленных мусором тротуаров, выцвевшие рекламки кинофильмов с Тото. Жаль, Сашку не интересуют старые французские и итальянские комедии, он не понимает, что там может быть смешного, а я не могу объяснить... Опять фигурка Тото в витрине кондитерской - шоколадный Тото в котелке и с тросточкой. И кафешки, кафешки, кафешки... Белье на веревках, перетянутых через улицу с одного балкона на другой, и рождественские хвостатые звезды. Горячие булочки на выставленных на улицу лотках, овощи и фрукты в плетеных корзинах. Негры-торговцы, продающие вязаные шапки по пять евро за три штуки, свежие финики и уродливые статуи своих странных богов. Деревянные жирафы, носки, телефоны, плюшевые лазурные ослики, футбольные шорты и мячи, потрепанные любовные романы, газеты, снова булочки и хрустящие вафельные трубочки, пластинки, и снова кофеварки... И запахи, звуки, цвета со всех сторон.
'...не может человек пересказать всего;
не насытится око зрением,
не наполнится
ухо слушанием'.
Аксиоматика Создателя всего этого великолепия была безукоризненной - просто зависть берет! Направо, налево, направо...
Я все шла и шла, точно впитывая в себя город, и как-то вдруг оказалась в полном одиночестве на узкой мостовой. Даже бомжи больше не выглядывали из картонных коробок. Зашла в ближайшую кафешку и, пристроив пакет у недобро поблескивающей стальной ножки стула, вместо горячего шоколада заказала рюмку граппы. На полу спала тощая кошка.
Допив вторую рюмку, попросила счет. Хозяин заведения принес бумажку. Улыбнулся. Нехорошо улыбнулся... У хозяина тяжелая лошадиная челюсть и пористый нос картошкой. В счете значилось две тысячи евро. Я недоуменно посмотрела на него. Он покивал, подтверждая количество нулей. А около выхода как бы невзначай уже стояли двое неаполитанцев. Автоматически я отметила, что судя по форме их носов и челюстей, они были сыновьями хозяина.
'Меня же предупреждали! И вот... Ой, нет, ой мама...' От страха мгновенно вспотели ладони.
- Синьорина? - вопросительно улыбнулся хозяин. Его глаза уже не улыбались.
Я съежилась за столиком, силясь представить, что это вовсе не я, и это все происходит вовсе не со мной...
- И что это ты тут делаешь?
Передо мной стоял профессор Рейнольдс.
- К-кофе пью, - жалобно пробормотала я.
- В бандитском районе? Молодец! - жизнерадостно осклабился он, цепко взял меня за плечо и потащил к двери.
- Lasciate! - помедлив всего секунду, хозяин велел сыновьям убраться с дороги.
- È il Signore Vagabondo! Lasciate, - добавил он раздраженно, точно сожалея о каких-то упущенных возможностях, о которых мне не хотелось думать, и грязно ругнулся на смеси разных языков, - porca Madonna di puta madre!
Они послушно и молча расступились, и мы беспрепятственно вышли на улицу.
Все так же не выпуская мое плечо, Рогги-Ро быстро повел меня куда-то по переулкам. 'Как этот неаполитанец назвал профессора?' - пыталась сообразить я, но моих знаний итальянского не хватало. Мне много чего не хватало - знания языков, знания географии и истории тех мест, по которым я так любила гулять... Всего через несколько минут мы уже стояли около лимонного дома перед статуэткой отца Пио. Отец глядел укоризненно, но ухмылялся в бороду.
- Зачем разгуливаешь по незнакомому городу?
- Знакомому...немножко. Я просто задумалась... и экзамен вот...
- Знакомому, говоришь? Вот это что за улица? - Рейнольдс ткнул большим пальцем себе за спину.
- Я название не помню...
- Куда ведет?
- На площадь с большим шоколадным магазином.
- Какие дома на той площади?
Я начала перечислять все по периметру: большой зеленый, маленький желтый...
- Нда, - Рейнольдс задумчиво почесал пухлую небритую щеку и прищурился, - по крайней мере, ты ни один не пропустила.
- А чего? - робко поинтересовалась я. Меня все еще немножко трясло от возбуждения и страха. Но прогулка получилась великолепная! В произошедшем был виноват не город, а я, не сумевшая отнестись к нему с должным вниманием.
Если тигр разорвет укротителя, то будет виноват укротитель.
- Пока ничего. Пошли.
И мы снова оказались в полумраке Неаполь-туннеля.
У выхода, точно у двери аудитории, в ожидании профессора маялся Сашка Гуревич.
- Привет, Илл. Как экзамен?
- Запорола, - хорошее настроение сразу потускнело.
- Эх, черт! - выразил сожаление Сашка.
- Ольга Илларионовна, уделите нам с Гуревичем часика три-четыре? - прервал наш разговор Рейнольдс.
- А чего?
Рейнольдс протянул мне пакет с курткой и шарфом, которые я забыла в кафе. Как узелок 'ежику в тумане'. Раскурил трубку.
- Прогуляемся.
- Спасибо, - тихонько сказала я.
Не ответив, Рейнольдс куда-то быстро зашагал. Сашка побежал за ним. Ну и я тоже. На самом деле, что дома-то сегодня делать? Бабушке поплакаться на загубленную аспирантуру? Успеется.
Сначала мы отправились в Лондон.
Высокие стены домов без возраста не разнообразило разноцветное белье на веревках. Леди не вывешивают кружевные трусы и мужнины подштанники на всеобщее обозрение, как это делают в Неаполе. Чугунные решетки на плотно занавешенных окнах. И ни одной кафешки, а после граппы сильно пересохло во рту. Здесь было все совсем по-другому - весомо, значительно, как... как банковский чек, с легким муаром викторианской эпохи и едва различимым колониальным ароматом. И с привкусом темного пива... В голове сразу закрутились художественные воспоминания о 'книжном' Лондоне, Лондоне Дойля и Муркока. Да и была я уже здесь. Стоило мне пройти квартал, как я стала частью этой жизни.
Так всегда со мной происходит.
Мое восприятие - набор из многих-многих отдельных элементов, как пазл-картинка. В Неаполе они сложились в одну картинку - яркую, солнечную, нарядную, а теперь они перевернулись другой стороной и сложились в другую картинку - мрачноватую, сырую, холодную. Но и та и другая были завершенными картинками, были цельной системой. На каждый виденный мной мир было по такой картинке-системе - пазлы моего восприятия обладали десятками граней. Я не нуждалась картах и исторических справках об улицах и домах, я воспринимала их цветом и формой.
А потом Рогги-Ро устроил такой контрастный душ, с которым не могла сравниться ни одна моя 'пестрая прогулка'! Мы снова отправились в Неаполь, потом в Прагу, в Венецию... Мы просто шли, не преследуя, казалось, никакой цели. Не больше получаса в одном месте и снова туннель.
С любопытством глазея по сторонам, Сашка сначала радостно узнавал знакомые по московским магазинам компьютерные фирмы и видео-салоны. Оживлялся, узнавая то, что знал в Москве, тоскливо и непонимающе ежился, не встречая ничего знакомого. И с каждым новым городом его взгляд становился все более рассосредоточенным и усталым. Он бурчал что-то насчет туристической акклиматизации. Блуждание в третий раз по Неаполю его явно не вдохновило.
Но один только бог знает, как же мне было хорошо!
И очень интересно наблюдать за профессором. Он неуловимо менялся от города к городу, легко подстраиваясь под их ритмы. В Неаполе он похож на завсегдатая кафешек, человека неопределенной профессии с цепким взглядом уличного воришки и развязанными манерами портового грузчика. В Лондоне он преображался в спешащего по делам банковского служащего, и его лицо закрывала вежливо-непроницаемая маска. Даже стиснутая в зубах трубка то смотрелась принадлежностью морского волка, просоленного Адриатическим морем, то сдержанно поблескивала янтарным мундштуком лучших английских клубов. Вот он перекинулся парой фраз на шипящем неаполитанском диалекте с продавцом сыра, вот мурлыкнул что-то на чистом оксфордском, вот сказал что-то милое француженке, продававшей цветы около Эйфелевой башни, вот кивнул знакомым оружейникам на Карловом мосту старой Праги...
- Здесь есть туннель? - неожиданно остановившись, спросил Рейнольдс. Я чуть не налетела на его широкую спину.
- Где? Здесь?... Ну, - помялся Сашка, - если судить по конструктивным особенностям окружающих домов...
Несмотря на усталость, он честно пытался собраться с мыслями, припомнить книжку профессора и процитировать оттуда что-нибудь подходящее.
- Ну и? - изогнул бровь Рейнольдс, набивая свою трубку.
- Мы сейчас в Неаполе, так,... - соображал Сашка, разворачивая заранее приготовленную карту города, - Ну, дома на этой улице старые. Ну, и местность здесь старая... Могут быть неустойчивости...
- Так есть туннель или нет?
- Ну... пока нет, но возможно...
- Ольга?
- Думаю, есть.
- Почему?
- Улица старая, - сказала я, повозив носком ботинка по стертому до зеркального блеска булыжнику узенькой мостовой, зажатой двумя рядами домов.
Немного помолчала, точно прислушиваясь, принюхиваясь, приглядываясь.
- Люди давно здесь живут.
Провела пальцем по глубоко процарапанным на каменной стене цифрам '1908'. Нашла взглядом лавку зеленщика, булочную, магазинчик всяких мелочей, лоток с газетами, рыбную лавку, маленькую пиццерию с зеленым ковриком около входа.
- Здесь привыкли общаться не по Интернету, а живьем, после обеда вытаскивая стулья прямо на тротуар. Идут годы, магазинчики и их продавцы все те же.
Знакомый знак на стене - оскалившийся лев в круге.
- На этой улице есть даже собственный клуб - основной центр общения - 'Старые неаполитанские львы', вот он. А народу мало, хотя выходной день и сиеста закончилась. На этой улице что-то сильно изменилось. Недавно появилось что-то чуждое и непривычное. Я думаю, туннель недалеко от этого клуба или даже прямо в нем.
- Ну да, - ввернул Сашка, преданно глядя на профессора, - это как 'дождливый коридор' и...
Не дослушав, Рейнольдс толкнул ссохшиеся деревянные двери со статуэткой Девы Марии у входа. Включив карманный фонарик, уверенно прошел дальше, в захламленную темноту. Внизу на стене, около пыльного карточного стола, светлело маленькое отверстие, не больше кошачьего лаза.
- 'Мы красим розы в красный цве-е-ет' , - довольно промурлыкал Рейнольдс, заглянув в проем, и жестом предложил заглянуть и мне.
Туннель резко расширялся сразу от входа, и метрах в пятнадцати зеленел лужок. Мне снова ужасно захотелось земляники. 'А любопытственно, мог ли Льюис Кэрролл знать про туннели? Задолго до появления первых ускорителей? Наверное, мог, он ведь был математиком, а сети эсвагов - прямое следствие математической теории суперструн. Кэрролл - голова!'.
'Бывает нечто
о чем говорят:
'смотри,
вот это новое';
но это было уже
в веках,
бывших прежде нас'.
...Только к вечеру я усталая и счастливая добралась домой. Проблема аспирантуры временно притупилась в сознании. Избегнув бабушкиных расспросов и пьяных разглагольствований Алешки, я тут же пошла спать. Мне снились разноцветные улицы, переплетенные в нечто единое и восхитительно гармоничное.
...На следующее утро я отправилась в ИКИ. Теперь времени у меня предостаточно, потому что формально учеба закончена. Александр Иосифович суховато предложил преподавать матан первокурсникам, на полставки, но я отказалась. И теперь будущее как-то совсем не вырисовывалось, разве что в школу идти, бетонировать биномами хрупкие детские головы. Хорошо, что по крайней мере на сегодня у меня нашлось занятие.
Нынешний директор ИКИ носил знаменитую фамилию Банаха, что немедленно привело к тому, что институт прозвали 'икибаном', а самого директора именовали за глаза исключительно 'ханом', в память о знаменитой теореме. Это мне Гуревич рассказал - он постоянно тут крутится.
В огромном мраморном фойе стояли два скульптуры. Оставив паспорт вахтерше, я подошла поближе. Нестарый еще человек как будто смотрел куда-то в недоступные моему воображению дали. Энергичный поворот головы, смешно вздыбленные волосы. Это либо Ландау, либо Гинти. 'Гарольд Гинти-Ганкель' , прочитала я на постаменте, тот, кто открыл космические струны. Пригляделась к датам - он умер совсем молодым. Вторая скульптура изображала старика с длинной бородой. Александр Константинович Вуд, отец-основатель экспериментального эсвага, академик, один из самых уважаемых деканов за все время существования ИКИ.
...Сделав несколько торопливых затяжек, Рейнольдс отложил трубку на фарфоровую тарелочку и склонился у монитора, настраивая презентацию. Я по привычке пришла вовремя, но все места оказались заняты, и пришлось тихонько пристроиться в углу у стенки, недалеко от Сашки. Было очень много студентов и даже школьников.
- Сэкка ди ВАГАБОНДО...
Я встрепенулась, услышав знакомое слово. Рейнольдс улыбчиво прищурился, отчего от уголков его глаз разбежались веселые морщинки, и быстро, но, как мне показалось, очень внимательно оглядел аудиторию.
- ...что в переводе с итальянского означает 'мель БРОДЯГИ' . Сокращенно 'эс-ваг'. Александр Вуд питал слабость к итальянскому языку и назвал свой эксперимент так витиевато. Но термин довольно точно отражает суть дела.
Рейнольдс включил первый слайд презентации.
- Вы себе даже не представляете, какое для меня удовольствие в очередной раз говорить о теории суперструн как о реальной физической теории, а то как она, бедняжка, натерпелась-то! - как будто про себя, но достаточно громко сказал он.
- Даже сейчас существует много достойных альтернативных теорий, - проворчал из первого ряда толстяк с лысой как бильярдный шар головой.
- Ну нет, это вы бросьте, Константин Николаевич. И в первую очередь скалярно-тензорные обобщения общей теории относительности, излюбленное 'пастбище' для математиков-'абстракционистов'. Физическая теория должна быть доказана либо наблюдениями, либо экспериментами, и только тогда она получает статус реальной физической теории. Теория электромагнетизма Максвелла верна, потому что есть работающая лампочка, теория Эйнштейна верна, потому что есть спутниковая система навигации. А теория суперструн верна, потому что найдена космическая струна и эсваги.
- Вот не любишь ты теоретиков, Родгер Леонидович, - улыбнулся Константин Николаевич.
- Я тебя люблю, Костя, очень люблю, только за тобой все время следить надо, чтобы не увлекался.
Я искоса глянула на Сашку - его лицо было очень напряженным и сосредоточенным.
- Долгое время теория супреструн бездоказательно утверждала, что кроме привычных нам длины, ширины и высоты должны существовать и другие пространственные измерения. Мы их не чувствуем потому, что для этого нужна энергия гораздо больше, чем нас может снабдить Вселенная со средней температурой всего в три Кельвина. Дополнительные измерения могут быть маленькими, свернутыми от холода в тугие клубочки. А могут быть и объемлющими и в этом случае мы, трехмерные существа, живем на трехмерной поверхности-бране, погруженной в четырех или даже пятимерное пространство, добраться до которого нам опять-таки не хватает энергии. Или все-таки хватает? Энергии, при которых становятся видны физические следствия теории супеструн, оказываются гораздо ниже, чем ожидалось...
- Это потому, что в многомерном мире фундаментальные константы другие. Постоянная Планка может уменьшаться в зависимости от количества измерений, а массы объектов в многомерие зависят от этой фундаментальной постоянной, - шепнула я Сашке, - а смешно он назвал 'клубочками' компактифицированные многообразия Калаби-Яу, правда?
Сашка дернулся и как-то странно посмотрел на меня.
- ...и эти энергии уже доступны ускорителям, где могут рождаться частицы, 'чувствующие' дополнительные измерения, способные преодолеть энергетический барьер между двумя бранами и проникнуть с одной на другую. В эксперименте Вуда при столкновении пучков высокоэнергетических частиц образовался сверхтяжелый каскад, туннелировавший через объемлющее многомерное пространство на ближайшую трехмерную брану - по крайней мере, именно так считалось при первых экспериментах... С точки зрения экспериментаторов рождающиеся частицы просто 'исчезли', нарушив законы сохранения в нашем трехмерном мире...
Я легче воспринимаю формулы, чем популярные пояснения, поэтому я как-то незаметно выпала из исторического экскурса Рейнольдса, занявшись собственными воспоминаниями. Сразу после экспериментов Вуда обывателей, как всегда не разобравшихся в сути, захлестнуло море сообщений от восторженных, но преимущественно безграмотных журналистов о том, что наконец-то учеными экспериментально доказана многомерность нашего мира! Слова 'многомерность', 'брана', 'туннелирование' употреблялись едва ли не чаще, чем традиционно-популярные нанотехнологии. А еще потом, почти через двадцать лет успешных экспериментов, со стабильным процентом туннелирующих частиц, выяснилось, что частицы вовсе никуда не исчезали из нашего мира.
- ...Дело в том, что при недостаточно больших энергиях туннель, хоть и выходит в объемлющее многомерное пространство, не может 'дотянуться' до соседней браны и загибается обратно, приводя частицу по многомерной геодезической в исходный трехмерный мир. Формального эсвага, о котором мечтал Вуд, так и не произошло, поскольку до бран мы так и не 'дотянулись'. Река многомерного пространства-времени оказалась слишком бурной, и мели для энергичных частиц-бродяг не нашлось. Так что частицы, выплыв из гавани нашего мира, вскоре вернулись назад, - Рейнольдс снова улыбнулся - ему явно доставляли удовольствие такие художественные сравнения.
Школьники слушали, раскрыв рты. Оказывается, и очень сложные вещи можно рассказывать так, чтобы понимали школьники. Я почувствовала укол совести за свой снобизм относительно преподавательской деятельности - хороший ученый вполне может внятно рассказывать.
- Получались всего лишь петли. Но во всяком случае существование объемлющего многомерия было доказано и тем самым еще раз подтверждена теория суперструн. Напомню, первое ее подтверждение было сделано заведующим Главной лаборатории ИКИ Гинти-Ганкелем, открывшем космическую струну.
Удовлетворив любопытство начинающих ученых, Рейнольдс перешел, наконец, к формулам.
- Эсваг Вуда породил туннели в нашем мире. Скажу сразу, что причина их появления и их конфигурационная подстройка под место образования до сих пор с определенностью не выяснены. Я вам предлагаю свою версию, которая является сейчас наиболее общепринятой. Эсваг - аналог гипотетического туннелирования через так называемую 'кротовую нору' в том смысле, что эти оба процесса математически неустойчивы: в случае 'норы' за счет того, что ее горловина формировалась из материи с отрицательным давлением, а в случае эсвага за счет неопределенности энергий частиц при выходе в объемлющее пространство.
Рейнольдс погрузился в формулы, из которых я поняла, что проще всего было бы сказать, что это эти две неустойчивости похожи 'с точностью до наоборот'. В 'кротовой норе' неустойчива только сама горловина, по которой движутся частицы, а окружение никак не затронуто. Проникновение же частиц из нашего трехмерного мира в объемлющее пространство порождает неустойчивость этого самого трехмерного мира. Наш мир становится восприимчив к объемлющему многомерному пространству - его трехмерность оказывается локально нарушенной, что и приводит к возникновению туннелей и коридоров, соединяющих разные пространственные области - Дубну и Церн, Москву и Неаполь... Интересно, обнаружатся ли когда-нибудь туннели вне поверхности Земли?
- Скажите, а образование туннелей продолжается?
- Да. Однажды возникшее локальное нарушение трехмерности само способно порождать нарушения. Новые туннели возникают не произвольным образом, они строго компенсируют предыдущие, сохраняя глобальную устойчивость трехмерной пространственной метрики.
- И сколько же их еще возникнет?
Рейнольдс еще некоторое время рассказывал о распределении уже имеющихся туннелей, о вероятностях возникновения новых. Рассказал он и о редком явлении аттрактора - точки концентрации туннелей.
- А что профессор Фламма - наш харизматичный основатель практики поиска туннелей? Верны ли печальные слухи, что...
- Профессор Фламма на заслуженном отдыхе, - коротко ответил Рейнольдс, дернув щекой. Его всегда такие веселые глаза стали неприятно жесткими.
Когда семинар окончился, Рейнольдс подошел ко мне. Постучал трубкой о подошву сапога, выколачивая крошки.
- В твоем институте стенка портретной галереи - зародыш аттрактора, структуры, из которой через пару лет должен появиться пучок из нескольких десятков туннелей. Ты правда этого не знала?
- Нет, - ошарашено ответила я.
Он помолчал, раскуривая трубку.
- Почему экзамен Кацу не сдала?
- Техники не хватило, - мрачно призналась я.
- Техника дело наживное, - он затянулся и выпустил колечко дыма, - в аспирантуру ко мне пойдешь?