- Итак, милочка, расскажите-ка мне всё по порядку. С самого первого дня, когда вы поняли, что с Вами что-то не так?
Передо мной сидела молодая женщина. Она, скорее всего, ещё недавно была сказочно красива. Большие тёмные глаза, длинные ресницы, плотно обтянутые кожей широкие скулы, молодая кожа, аккуратные нос и подбородок. Копна густых длинных каштановых волос. Но сейчас... Вся кожа лица то тут то там была покрыта сеткой лопнувших капилляров, делавших её похожей на вампиров из известного всем фильма. На подбородке - огромная ссадина, нос весь в крови (видно, лопнул сосуд). Волосы всклокочены, и кажется, что их ни когда уже не удастся расчесать. Но самое страшное - глаза. Даже не стеклянные - каменные. Больше всего они сейчас напоминали глаза древнегреческих статуй, сохранившихся до наших дней. Единственная разница в том, что её глаза всё ещё имели радужную оболочку. В остальном - такие же неподвижные, с впадинами на месте зрачков.
Глаза были единственной неподвижной частью ей тела. Она то горбилась, то выпрямлялась, голова то запрокидывалась назад, то склонялась к плечу (в этот момент она кокетливо улыбалась, хотя какая тут, к чёрту, кокетливость!). Её руки исполняли замысловатый танец, и некоторыми па она просто рисковала вывернуть себе суставы.
Она заговорила неожиданно спокойным приятным голосом.
- Началось? Началось всё с усталости. Я сидела на своей кухне и не могла подняться со стула. Иногда мне казалось, что у меня даже не сил вдохнуть. Точнее, я могла сделать это только тогда, когда перед глазами начинало темнеть и лёгкие сами затягивали воздух, чтобы спасти себя от смерти. Мои руки, лежавшие на столе, принадлежали мне в такие моменты ни чуть не больше, чем стоящая рядом вазочка с конфетами. Я не смогла бы пошевелить ими, даже если бы сейчас начался пожар. Но так было не всегда.
Я продолжала ходить на работу, бродить по улицам. Потом фотография. Знаете, доктор, я очень люблю... любила... фотографировать. Поэтому фотоаппарат всегда у меня с собой, можете проверить мою сумку. С тех пор как всё это началось, я не сделала ни одного кадра. И не потому, что не было интересных композиций. Просто мне было лень, откровенно лень доставать камеру. Я ругала себя всем словами, но заставить не смогла.
И цвета. Цвета всего, что меня окружало, менялись каждую минуту. То мир становился абсолютно бесцветным, серым. Тогда я и пересела на метро - я боялась водить машину по тому, что не различала сигналы светофора. В следующий момент он становился сказочно цветным, и я начинала оглядываться вокруг, разглядывая эту красоту. Как же тогда косились на меня находящиеся рядом люди... В какой-то момент всё вокруг становилось красным, потом синим, зелёным, фиолетовым. Вот в такие моменты было действительно страшно! Эти скачки цветов и сейчас не прекратились. Но вот теперь всё дольше задерживается бесцветность.
Дальше были плакаты. Рекламные щиты на улицах. Они перестали быть просто рисунками. Если на изображении были люди, они разговаривали со мной - ругали за что-то, давали советы, просто болтали друг с другом ни о чём. Котлеты и суп дымились и, представьте, пахли... Машины - крутили колёсами, и в этот момент пейзаж на заднем фоне менялся так, будто они ехали.
Но больше всего меня испугали глаза окружающих. В них в какой-то момент стали бегущей строкой, как субтитры в новостях, пробегать мысли этих людей. И эти мысли всегда были грустными и злыми. Я не хотела их видеть, но у меня не оставалось выбора. Я перестала смотреть людям в глаза.
Правда, это было зря - я всё равно скоро поняла, что больше не могу читать. В начале мне стало сложно понимать значение текста, я не могла удержать в памяти больше абзаца. После слова перестали складываться в предложения - я забывала предыдущее слово до того, как успевала прочитать следующее. Дальше мне стали не под силу и слова. Буквы прыгали по странице как дети на игровой площадке и означали для меня не больше, чем кельтские руны. Тогда я поняла, что больше не могу работать, и решила остаться дома. Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор. Я просто сидела на кухне. И всё. А потом пришли ваши ребята.
- А крик, Сара? Расскажи мне о крике. Откуда он берётся? Зачем ты кричишь?
- Крик? Он рождается в начале внутри меня, где-то в том месте, где сойдутся локти, если прижать их к телу. В это время он ещё помещается во мне целиком, и его ни кто не слышит. Он начинает вибрировать и ворочаться, заставляя меня раскачиваться в такт своим движениям.
Потом он растёт. Даже не так. Он растекается... Нет, нет... Продавливается, въедается всё глубже и шире. В начале он заполняет грудную клетку и мне становится тяжело дышать... Потом пробирается в руки... До локтя. Там он останавливается. Не надолго. В этот момент ужасно хочется согнуть руки во всех суставах, напрячь все мускулы, лишь бы не пустить его дальше. После он начинает расширяться вниз, пробираясь по костям моего скелета к коленям и там тоже притормаживает. И в это время его всё ещё слышу только я. Потом в одно мгновенье он резко расширяется, и прорывается к кончикам пальцев рук и ног. Он рвётся наружу через кожу, ногти, но не находит выхода. От этого он нагревается. И начинает жечь. Но не как огонь, а как луч яркого горячего света. От этого становится невероятно страшно - мне кажется, что он убьет меня сейчас, вот в эту же секунду просто сорвав мою кожу, мешающую ему выбраться наружу. И тогда я просто должна его выпустить. Я открываю рот, запрокидываю голову, глубоко вдыхаю и выталкиваю его своим голосом прочь, как можно дальше, чтоб он никогда не смог вернуться.
Он вырывается наружу плотной струёй, как если бы с трубы, проводящей огромный поток воды, вдруг одним махом сбили вентиль. Но он - не жидкость. Он - поток света, столбом поднимающийся из моего горла, мимо губ, к потолку, о который он разбивается на миллион брызг и равномерно заполняет всю комнату. Он заливается в уши людей, находящихся там, и обжигает их так же, как недавно жег мою кожу со стороны костей. И им становится так же больно, как мне до этого. Они начинают меня успокаивать. Он не по тому, что мне нужна их помощь, а по тому, что их жжет мой внутренний огонь и они хотят прекратить это как можно скорее. А я... Когда во мне не остаётся больше этого крика, я, наконец, могу замолчать. И во мне остаётся только выжженная его лучом пустота. Но после жара это кажется самым приятным чувством на земле.