"Ваш сын... смертью храбрых... согласно присяге..."
Отряд их повыбили наполовину,
Но вновь на позиции падают мины;
А сзади айзсарги стреляют им в спины,
И нет им дороги домой из чужбины.
Из сотни призыва того рокового
Лишь двое до дома вернутся родного.
Но нет ни отца, ни сестренок, ни крова;
И Родина-мать их принять не готова...
"Не слишком ли поздно бежали из плена?
Тут нет ли предательства или измены?"
Но были завода знакомые стены,
Где помнили парня из утренней смены.
Потом, через год, появилась отрада -
Подруга, что выжила чудом в блокаду.
Работали, жили, судьбу не виня,
И первенца-сына растили... Меня.
Рассказ пограничника.1941
"Мы на заставе под командою Гарькавого
Держались столько, сколько нам велел Устав;
Потом держались без патронов и Устава мы -
Последней из оборонявшихся застав.
А после - финскими тылами да болотами,
Пока они нас не зажали меж озёр.
Нас артиллерией глушили, минометами,
И предлагали нам предательства позор.
В запасе ночь. А рано утром нам положено
За нашу Родину красиво жизнь отдать:
Хоть меж озёр дорога ровная проложена,
Но белой ночью не пройти нам эту гать.
И все ж решились: на повозки на последние
Сложили ящики, бидоны - что нашли,
И лошадей хлестнули... Кони наши бедные,
Гремя поклажей, по дороге понесли...
А мы по-тихому, неслышно, вдоль по бережку,
Почти за спинами паливших в белый свет
Тащили раненых - хоть быстро, все же бережно;
И ни патрона для ответа больше нет...
Я даже ранен не был; выйдя, тем не менее,
На гимнастерке насчитал пятнадцать дыр.
Мне не забыть того, второго, дня рождения,
Когда нам жизни подарил наш командир".
Нежданный брак. 1941. Рассказ морского пехотинца.
"Ах, как печально шелестит снаряд,
Что для тебя фашистом предназначен;
Уже рвануло - пять ли, шесть подряд,
Но этот - мой по звуку, не иначе.
Вжимаюсь синей форменкой в траву.
Хоть бы чуть-чуть, хоть метров пять в сторонку...
Удар! И не во сне, а наяву -
Песок, текущий в узкую воронку;
В каком-то метре от моих бровей
Секунда за секундой шелестела...
Со мною рядом рыжий муравей
Остался жив трудами бракодела".
Плацдарм. 1941
"Нас прижали к заливу. Ораниенбаум.
В царских парках с дубов облетает листва.
Небольшой пятачок. Что за дикая заумь -
Здесь держаться? Но держится твердо братва.
Снова танки немецкие лезут в атаку,
Стая "Юнкерсов" строем заходит на курс...
Не скажу, чтобы вовсе не ведали страха,
Но стыдились позорного прозвища "Трус!"
Вот кронштадтские форты ударили дружно,
Флот нас главным калибром своим поддержал -
И снаряды над нами запели натужно,
От полета их воздух стонал и дрожал...
Вдруг! - такой не встречали поныне напасти:
Разметало фашистов расчерченный строй,
Развалился один беспричинно на части,
Сбросив бомбы на немцев, уходит второй...
Просто рядом прошел корабельный "подарок" -
Самолетам хватило. И танки - в металл.
Был тот бой бесконечен, безжалостен, жарок.
Но фашист не прошел.... Окопался - и встал".
Ленинградские матери. Рассказ бойца МПВО.
"Все туже, все тесней кольцо блокады.
Уже желудки голодом свело.
И в патрулях идут по Ленинграду
Девчонки нашей Местной ПВО.
От Спаса-на-Крови на Ленэнерго
Пошли ракеты, выдавая цель,
И летчики немецкие, наверно,
Уже внесли поправки в свой прицел.
Не знали на ракетчика управы,
Который день охотились за ним -
Но уходил он от любой облавы,
В любой засаде был неуловим...
Пошли вперед, приглядываясь к окнам.
-Смотри! Ракета из того окна!
Их пропуская, женщина с ребенком
Спускалась вниз по лестнице одна.
И все же развернули одеяльце -
Не кукла? Но сомнений больше нет:
Ребенок плачет. Вдруг наткнулись пальцы
На спрятанный поглубже пистолет.
Ракетница, ракеты... - Ах ты, сука!
Конечно, не могли тебя поймать!
И вот тогда она сказала глухо:
- Я жить хотела. Я всего лишь мать".
<
Ленинградские матери. Рассказ соседки.
"Я жила на Фонтанке, с угла, где Египетский мостик,
Там, где бомба лежит до сих пор, не взорвавшись, на дне.
Мы соседками были, ходили по праздникам в гости,
Сообща отправляли гостинцы в деревню родне.
Здесь она родила в декабре сорок первого года;
Был в сто двадцать пять граммов блокадного хлеба паек.
А за окнами снегом дворы замела непогода;
Путь на Землю Большую еще из блокады не лег.
Нет в груди молока, минус десять в промерзшей квартире,
И последний подарок для первенца - быстрая смерть...
У окна положила, и створки раскрыла пошире,
И ворвалась в квартиру метели шальной круговерть.
Только к вечеру плач прекратился. Не знаю, что было
С ней потом; только помню, что метко умела стрелять,
Как и все мы тогда - нас страна обороне учила...
А на что не способна ребенка убившая мать?"
Ладога
"Ах, как нам было холодно, ребятки,
На ладожском декабрьском ветру!
Вмерзали в лед армейские палатки,
И выли "мессершмитты" поутру...
А нам, девчонкам, восемнадцать - двадцать,
Дорогу Жизни строит батальон;
Костров не жечь, на льду не выделяться -
Открыты мы огню со всех сторон.
От "юнкерса" не выроешь окопчик,
От бомб вода фонтаном темным льет;
Как рады были, что фашистский летчик,
Ломая крылья, уходил под лед.
А мимо шли машины - без бензина,
На газогенераторном ходу...
Не знала я тогда, что до Берлина
Каких-то километров не дойду".
Дезертир. Блокада
"Остался дома сын, жена Екатерина;Отправлен он один на сутки в Ленинград.Он заглянул к своим, чтобы увидеть сына,Паёк оставил им, и встрече был он рад.О чем продумал ночь? - про то решайте сами;И гнал ли мысли прочь, оттягивая час,Какими "да" и "нет" он взвешивал весами - Неведом нам ответ. Он не вернулся в часть...Пронзая кровлю крыш, шипели "зажигалки";Их, щурясь от жары, тушили пацаны,Он прятался от них, нахальных, словно галки, И ждал полков чужих, и ждал конца войны...***Конвой и "воронок", застывший у ограды;Он вышел на порог... Как люди далеки!И все ж сквозь полумрак презрительные взглядыКололи в спину, как граненые штыки.Да, он не предавал - он жить хотел всего лишь,А кто-то умирал - в атаке, в полный рост.Последний взгляд - в окно, где Женька-несмышлёнышК стеклу уже давно прижал курносый нос.***Сын вырос - без друзей, без отчества, часамиНа кухоньке своей читая за столом...Но род на нем угас, как на осине пламя,И думал он подчас, что значит - поделом".
Письмо с Ленинградского фронта
"Мы шили ватники, шинели,
Стучал меж сводок метроном;
Нет писем пятую неделю -
О брате нет вестей родном...
И все-таки дождалась часа -
Вот треугольник с парой строк:
"Идем на пушечное мясо.
С утра - на Невский пятачок.
Прощай!" Цензура проглядела?
Как сквозь нее могло пройти
Письмо с "неверьем в наше дело",
С последним пунктом их пути?
А может - верьте, иль не верьте -
Но разрешалось ВСЁ уже
Им, списанным в расход до смерти
На страшном Невском рубеже...
Он не вернулся. Пал безвестно -
Ни похоронки, ни наград.
Но в тех боях, по сводкам - местных,
Мы отстояли Ленинград".
Семейный архив
Нам сейчас говорят - устоял Ленинград
В той тяжелой блокадной беде
Лишь арестами всех слабовольных подряд,
Только страхом пред НКВД.
И продажным писакам за давностью лет
Не умеют ответить порой;
Но держу я в руках комсомольский билет:
Год вступления - сорок второй.
Ленинградские дети. 1942.
"Я - житель блокадного Ленинграда.
В то время - воспитанник детского сада.
Мы знали: в тяжелое время блокады
И взрослым, и детям - держаться надо.
Старались детишек кормить получше:
Бывал на обед хоть пустой - все же супчик.
В судочке, дорогой давно мне знакомой,
Я супчик тащил - из детсада к дому.
И тут, как назло, почти рядом - грохот.
Упал я на снег. Ах, как было мне плохо!
Совсем не от боли - меня не задело;
И не от испуга - привык к обстрелу.
Но суп! И ревел от несносной досады
Я - житель блокадного Ленинграда".
Банно-прачечная рота... Рассказ прачки.
"Банно-прачечная рота,
Норма - сорок пар белья;
И, хоть помнить неохота,
Как с врагом "сражалась" я, -
Вошебоек раскаленных
Душный запах на снегу,
Вороха кальсон казенных
Позабыть я не могу.
Часто - меченые пулей,
Реже - страхом пред врагом,
Сколько мы их "в строй" вернули -
Мылом, щеткой, утюгом.
Сколько сил, труда, сноровки...
Но припомню, как был рад,
Получив свои "обновки",Чистый, вымытый солдат -
И поверится, что были
Мы нужны тогда стране.
Жаль, теперь о нас забыли - О подругах, обо мне..."
Блокада. Путь до завода.
"Холод, блокада. Над Ленинградом - небо балтийское полк стережет.
Кладбище. Остров. Возле погоста чинит для них самолеты завод.
Вьет непогода; путь до завода в это военное время далек.
-Тяжки потери. Как же теперь мы? Что же нам делать сейчас, паренек?
"Поголодаю, поголодаю, - и на Смоленское..."? Что ты, родной!
- По Голодаю, по Голодаю, через Смоленское... до проходной! -
Парень смеется, - хрен он дождется, хоть схоронить меня был бы и рад.
Наша забота - дать самолеты, чтоб не прорвался фашист в Ленинград".
***
Для тех, кто неважно знает географию и историю Петербурга - Петрограда - Ленинграда: остров Голодай (впоследствии о. Декабристов) отделен от Васильевского острова неширокой речкой Смоленкой, на берегах которой находится Смоленское кладбище. По соседству с кладбищем на Малом проспекте Васильевского острова расположен завод (сейчас - "Эскалатор"), на котором во время Великой Отечественной ремонтировались самолеты того самого истребительного полка КБФ, о котором написано (и снято) "Балтийское небо". Кратчайший путь с Голодая на завод - через Смоленское кладбище.Он - фашист, немец. Врага не удостаивали даже названием, чаще - обезличенное "он". Это обозначение, слышанное мною не раз от блокадников, хотелось сохранить для молодых.Исходный материал для написания - блокадный анекдот.В Городе не только выживали и работали. В Городе смеялись - даже над своими бедами.
Косметический прогноз
"А что помогло тебе, мама, понять,
Что немцы уже не возьмут Ленинграда?"
И мне, улыбаясь, ответила мать:
"Ты знаешь, сыночек, губная помада.
Шел сорок второй, наступила весна.
Мы чистили город, мы живы и рады;
И люди, очнувшись от зимнего сна,
Вдруг вспомнили, что существует помада.
Идет ленинградка, худа и бледна,
С рук сажа не смыта, тревога во взгляде -
Но губы подкрашены. Я поняла:
Фашисту уже не бывать в Ленинграде".
Рассказ ветерана. О друге Иване.
"Он был помладше нас - всего семнадцать,
Но крепок; а настал военный год -
Наверное, с фашистами сражаться
Хотел, как все; но взяли на завод.
Семья его не вынесла блокады:
Угасли, словно свечи на ветру.
На доски Ване выписав наряды,
Ворчал привычно мастер поутру:
"Никак, опять? Вот времена лихие...
Да ты, Иван, гляжу, ядрена вошь,
Таким манером наши мастерские
За месяц на гробы переведешь!"
Но помогал, поддерживал мальчишку.
А тот, от дистрофии чуть живой,
Пошел в военкомат: иначе - крышка;
И военком, качая головой,
Призвал его досрочно; подлечили,
Отправили на фронт. Что было с ним?
Исправно воевал, как нас учили
В кружках и тирах ОСАВИАХИМ...
В Германии закончил. На Параде
В Москве прошел за Ленинградский фронт.
Работал на Ижорском. Дочка Надя,
Потом Марина, младшая. Ну, вот...
В "горячем" цехе - годы, неустанно...
А как работал! - пел в руках металл!
Простой рассказ про русского Ивана -
О том, как жил, как выжил, кем он стал".
&
Снайперы. Советы ветерана.
"Есть возможность бить по цели не спеша, не торопясь -
Целься точно! Мы умели не ударить мордой в грязь.
Бей в плечо, колено, локоть - он калека, хоть жилец:
Будет жрать, но не работать - глядь, быстрей войне конец.
Но атака, заваруха - лучше в корпус целься влёт:
Далеко - получит в брюхо, близко - голову пробьет.
Пусть прицел не слишком точен - не убил, так напугал.
Зацепило - и не очень прёт вперед любой нахал.
Снайпер взводу не обуза; знай, фашист - здесь бой не прост,
И со "шмайсером" у пуза в бой не сходишь в полный рост!
Даже если свистнет рядом, душу - в пятки, морду - в пень;
Тут их миной иль снарядом ковыряй, кому не лень.
Тут ему спасаться надо, и уже не до тебя;
Вот тогда и кончи гада, самого себя любя".
Снайперы. Рассказ артиллерийского наблюдателя.
"Мне каждая рытвина, каждый пригорок
Здесь с детства знакомы, на Пулковском склоне.
Паек батарейный по-питерски горек -
Два выстрела в сутки, коль ты в обороне.
Частенько со снайпером шёл я в засаду -
В четыре-то глаза удобней работа;
И если на мелочь жалел я снаряды,
На снайпера сваливал эти заботы.
Блеснет ли бинокля стекло на рассвете,
Светляк сигареты мелькнет на закате -
Фашист за оплошности эти ответит:
И кровью, и жизнью своею заплатит.
- Вон, видишь, упал? У воронки, правее...
Убил? Иль желание кажется явью?
Не видел, но знаю: работать умеет,
И в снайперской книжке я подпись поставлю.
А наши снаряды оставим на завтра:
Там кухня в ложбинке - по дымке похоже.
Когда соберутся фашисты на завтрак,
Мы пару осколочных в кромку положим".
У дзота. Рассказ однополчанина.
"Был у нас в соседней роте
Обстоятельный солдат:
На войне, как на работе,
Делал всё и в толк, и в лад.
Не стрелял он бестолково
Из винтовки в белый свет,
Но прицелится - готово!
Был фашист - и больше нет.
Хоть любили, уважали -
Не всегда в бою везет.
Как-то раз его послали
Подавить немецкий дзот:
В мокрый снег во поле чистом
Зарывался батальон,
Не до нас артиллеристам;
Добровольцев - только он.
Дзот - с добротной амбразурой:
Три гранаты - псу под хвост,
Не пробьешь и пулей-дурой;
И тогда - во весь свой рост
Встал солдат. Вздохнули роты...
Сквозь шинельное сукно
Даже звука пулемета
Не слыхал уже никто;
Хоть летели слепо пули,
Но пришла уже пора -
Матерясь, вперед рванули
Под нестройное "Ура!"
...Он лежал чуть-чуть неловко,
С непокрытой головой;
Рядом - верная винтовка.
- Да, ребята... как живой.
Встал солдат, шинель поправил,
Пряча курево в кулак:
- Вот уж это - против правил!
Почему же это - "как"?
Вы, гляжу, меня отпели;
Но скажу я, братцы: нет!
Хватит фрицам и шинели,
Чтоб палили в белый свет.
Прострочили аккуратно:
Дырка к дырке; слышь, браток,
Не ходить же мне обратно -
Из своей плесни чуток...
В тот же день шальная мина
Тяжко ранила бойца.
Вот такая, друг, картина -
От начала до конца.
Воевать - трудна работа...
Замполит жалел порой:
- Вот убили бы у дзота -
Был бы в роте свой Герой!"
Под обстрелом
"Обычный ясный летний день,
Июнь, блокада;
И не кружится крыльев тень
Над Ленинградом.
Беспечно тощий паренек
Педали вертит:
Вновь увеличили паек -
Забудь о смерти!
Вдруг полушелест, полусвист -
Войны аккорды,
И кровь толчками хлещет из
Его аорты,
И от осколков - красный дым
Кирпичной крошки;
Он был бы цел и невредим
Правей немножко...
Так ехал он, живой на вид,
Крутя педали,
И понимал, что был убит,
Уже едва ли".
Северо-Западный фронт
"Который месяц фронт на месте.
Вдоль фронта тянется овраг;
Между окопов - метров двести,
Налево - мы, направо - враг.
На дне пологого оврага
В бурьяне прячется ручей.
Жара. С утра - пустая фляга.
А там журчит ручей. Ничей.
Но вот опять орут фашисты:
- Иван! Нихт шиссен! За водой!
И две фигурки полем чистым
Бредут в овраг с передовой.
А чуть попозже - мы, спиною
И грудью чувствуя прицел,
С ведром спускались за водою...
Идешь - как будто на расстрел".
Я был воинственно настроен,
И дядю я понять не мог:
- А я-то думал, вы - герои!
- Так пить-то хочется, сынок...
Рассказ пехотинца
"Был рукопашный - тяжелый, страшный; нам трудно было.
И вдруг в траншею, ко мне на шею - фашист-верзила.
Он руки-крюки - какая сука! - на горле стиснул;
В овчинку небо, и надо мне бы: "...Отныне, присно..."
Но в правой битве за нас молитвы читает кто-то;
И надо биться. Не сдаться фрицу - моя забота.
Хриплю под гадом, и холод рядом чеки гранатной.
Мне не до мести, но все же вместе сдыхать приятней.
Рвануло сверху, фашист заперхал, и - кровь фонтаном.
Лежу в кровище, что с фрица свищет. Живой я... Странно.
Что, думал - струшу? Какая туша... Сквозь пол-Европы
Шагал сюда ты, чтобы когда-то снесло полжопы.
***
Потом уж всплыло: а что бы было со мной, солдатом,
Кабы свою я, а не чужую рванул гранату?
А после боя - скажу, не скрою - в ближайшей луже
Стирал я форму не для проформы - внутри, снаружи..."
Рассказ о штрафбате
"Сижу в окопе, чищу свой ТТ.
Сегодня утром надо застрелиться.
Проснулся: тишина на высоте,
С которой нас обстреливали фрицы.
Я - командир штрафного взвода. Я
Отвечу пулей в лоб - не по Уставу.
Мой первый взвод, военная семья,
Подался к немцам ночью всем составом.
Сижу и жду, судьбу свою кляня -
Ведь я один держу здесь оборону.
За что вы, зеки, бросили меня?
Конечно, вам я - белая ворона.
Уж лучше бы убили, чтоб не брать
Самоубийства тяжкий грех на душу.
Сиди и думай, что получит мать.
Дождаться бы рассвета. Я не струшу...
Вдруг кто-то грузно хлопнулся в окоп,
Еще один... Фашисты! Где граната?
Нет, разговор знакомый, матом... Стоп!
Так вы... вернулись все-таки, ребята?!
- Ну, ладно; слышь, не матерись, старшой!
Плесни вон шнапсу, двести грамм - не пьянка!
Какие немцы?? Мы - за колбасой;
А фрицев перерезали в землянках.
- Старшой, а хочешь "Звездочку" на грудь?
Давай, "возьмем" проклятую высотку!
Но только нас отметить не забудь,
И не ругай денек за шнапс и водку!
...Один рывок - и мы на высоте.
В окопах - сушь, в тылу осталась слякоть.
Мы были те же - и уже не те.
И я не знал - смеяться или плакать"
Фашист. 1943
"Встречный бой. Эсэсовские части
С нами бьются не на жизнь, а насмерть.
Не спастись-зарыться в поле чистом;
Где же вы, друзья-артиллеристы?
Где же вы? Спасите наши души!
И - нежданно грянули "катюши".
Воздух взвыл над нами низким басом,
Ноги будто отказали разом
В миг, когда ревущие "эрэсы"
Нас к земле своим прижали весом.
Грохот взрывов. Пламя, чад... Атака!
Вдруг из дыма, копоти и мрака,
Как из-под земли, из-за бугра
Немец встал - живой мертвец с одра:
Выжженные веки, бельма глаз -
Он не видел, только слышал нас;
Тлел на нем эсэсовский мундир,
"Шмайсер" слушал топот... Командир
Вдруг споткнулся, рухнул на бегу;
Автомат, строча, писал дугу,Но рожок закончиться успел
До того, как я попал в прицел.
Что с фашистом? В плен СС не брали...
На войне мы многое видали;
Но такую ненависть и злость
Больше видеть мне не довелось".
Факельщик
"Мы опять опоздали. Дома полыхали на взгорке.
Запах гари и крови - кто сможет его позабыть!
Немцы снова ушли, всех угнав, кто способен ходить,
Расстреляв остальных. Вы бы знали, как стыдно и горько
Видеть все - и не мочь, не догнать, не суметь отомстить!
Повара подтянулись. У кухни собралась пехота.
Снова каше перловой - "шрапнели" - был кто-то не рад.
Вдруг - откуда он взялся! - встал к кухне немецкий солдат:
Одуревший от шнапса, небритый; но жрать-то охота!
Налетели, скрутили, сорвали с плеча автомат.
Русской правды порядки просты, это - око за око.
Раз в бензине шинель - не надейся на милость судьбы.
Раскачали и бросили в пламя горящей избы.
Может, кто-то и скажет теперь - поступили жестоко.
Но скажите, а как в этот час поступили бы вы?"