(Документально художественный отчёт о пребывании иностранца в России).
'Я всё время торопил жизнь, а надо было замедлять её'.
Валентин Гафт.
Бывают в нашей жизни дни, будто подаренные нам самим провидением. Обычная череда событий вдруг прерывается и начинается нечто необычное, красочное, полное удивительных приключений. Серые будни в мгновение ока куда-то исчезают, и на их место врываются яркие, праздничные, как фейерверки в ночи, незабываемые дни. Всё вокруг становится выпуклым, осязаемым, настоящим, таким, каким оно и должно быть в нашей жизни. Ещё вчера мы ничего не замечали, череда однообразных событий сменяла друг друга, не отпечатываясь в нашем сознании, а сегодня вдруг...
Ох уж это вдруг, к которому невозможно привыкнуть и к которому нельзя подготовиться... Ничего не бывает в нашей жизни вдруг. Всё в ней закономерно, всё всегда точно выверено и всё не зря. Эти необычные дни не падают к нам с неба, как капли дождя в середине мая, они тоже были нами подготовлены и нами самими заработаны. Только вот узнаём мы об этом гораздо позже, когда праздничный салют уже закончится, необыкновенные дни уступят место обыкновенным, а ворвавшееся в нашу жизнь суматошное счастье уйдёт навсегда в прошлое.
Такова жизнь (c'est la vie - сэ ля ви), как говорят французы. Но на этот раз я решил задержать моё призрачное счастье, остановить его, запечатлев на бумаге. Я хочу, чтобы потом, когда многое сотрётся в памяти, когда череда серых будней снова накроет меня с головой, и я, как сомнамбула буду переставлять свои ноги до работы и обратно, как-нибудь вечером я возьму в руки этот рассказ, переверну его страницы и вспомню, как всё это было.
Итак, начну по порядку...
День первый. Встреча.
Нынешним летом мне стукнет 56-ть, и я отправлюсь на пенсию, пусть северную, пусть досрочную, но всё равно мизерную, какая обыкновенно получается у большинства наших людей. Во Франции я никогда не был, и теперь вряд ли там побываю. Тогда зачем, спросите вы, мне французский, который я изучаю уже третий год подряд? Сам не знаю, наверное, чтобы выглядеть умнее.
Но в нашей стране трудно выглядеть умно без денег, даже если у тебя высокий лоб и голова почти вся лысая. И что теперь прикажете делать? Ездить на рыбалку в родной ? -ск и сидеть там на берегу с удочкой? Но я и этого теперь не могу себе позволить. Машину мою, Ниву-Шевроле, я отдал своим взрослым детям, тоже, признаться, не от большого ума, а ездить на рыбалку на автобусе - это уже меня не впечатляет.
Но вернусь к французскому. Его я изучаю третий год подряд, и в последнее время у меня наметился заметный прогресс. Этому немало поспособствовала моя новая молодая учительница. Честь ей и хвала. Но пожилой и не очень способный ученик, то есть я, почему-то не воспрянул от этого духом, а наоборот, начал терять веру в себя. Закончив занятия в середине лета, я ушёл на каникулы. По правде говоря, я хотел вообще завязать с учёбой и объявить об этом преподавательнице, но побоялся. К тому же молодая симпатичная учительница стала нравиться мне, и не только как преподаватель французского...
- Утро вечера мудренее, - решил я, - наступит первое сентября, тогда и определюсь, как быть дальше....
Хорошо, что я не стал спешить.
Подготавливая документы для выхода на пенсию, я краем глаза просматривал в Интернете, как там обстоят мои литературные дела. Много ли читателей у моих новых рассказов? Ведь после выхода в свет 'Ирреального Мира' ещё в бумажном варианте, а это случилось двадцать пять лет назад, я перестал обольщаться на свой счёт. Сперва я надеялся, что эта книга будет иметь хоть какой-то успех, с её помощью я сумею зацепиться за литературу и, может быть, начну зарабатывать писательским трудом. Но...но ничего этого не произошло. И не то чтобы она была плохо написана... нет, я и сейчас ей горжусь.
Эта книга была повестью о первой любви... моей любви. В неё я вложил свою душу, и в результате она получилась достоверной, почти документальной. Но кому нужна чужая душа, когда и свою прислонить не к кому. Ирреальный мир так и не стал реальным, как это часто бывает в нашей жизни. Надежд моих он не оправдал, но... но все мы люди-человеки. Надежда умирает последней, а, может, не умирает никогда, особенно, если голова твоя доверху набита мечтами и иллюзиями даже в зрелые годы.
И вот однажды сбылось. На мой новый тяжеловесный и достаточно претенциозный роман пришла рецензия. Молодая симпатичная писательница, 15-ть лет живущая во Франции, прислала свой отклик... восторженный. Я уже не ожидал услышать такого, более того, я не думал, что кто-то вообще прочитает его до конца, а она, наоборот, очень удивилась, что до неё этого не сделал никто.
Мы стали переписываться. Натали Бизанс, или по-нашему Наташа, оказалась необыкновенным человеком, 'из моих', как я величаю таких людей. За три месяца переписки мы сдружились и стали близкими людьми, не разлей вода.
Я снова обрёл веру в себя и подумывал осенью возобновить мои занятия французским языком. Знал бы я, что очень скоро он мне здорово пригодится.
В одном из своих писем Натали мне сообщила, что к нам в Россию в начале августа поедет её друг француз.
Он хочет провести в нашей стране свой отпуск.
- Не мог ли бы ты принять его у себя хоть на какое-то время? - спрашивала она.
- Наташа, я бы мог принять от тебя и приютить даже американского шпиона, - подумал я, - если бы ты только этого захотела.
Но в ответ написал коротко и просто:
- Могу!
Ирван Контен, так мы назовём француза, собрался в поездку по нашей стране уже во второй раз. Он учитель французского языка для иностранцев в вечерней школе, этакий наш Нестор Петрович из 'Большой перемены'. К тому же вот уже пятнадцать лет, как он изучает русский язык и принадлежит к той небольшой когорте иностранцев, которые до сих пор хорошо относятся к нашей стране. Первый раз он побывал в России в 2008 году. Тогда он приезжал вместе со своим сыном, семнадцатилетним длинноволосым парнем, очень похожим на Томаса Андерса из 'Модерн Токинг' тридцатилетней давности.
Из-за этой его схожести с ними чуть было не произошёл конфуз в день празднования дня ВДВ. Слава Богу, неприятное происшествие тогда закончилось благополучно и не повлияло на решение Ирвана посетить Россию ещё раз. К тому же, в той ситуации он повёл себя достаточно храбро и хладнокровно. Не знаю, рассказывал ли он об этом инциденте своим друзьям, но теперь, провожая его в аэропорту, они вообще считали его героем. Это ж надо, в такое время решиться полететь в нашу страну!!!
Наташа дала мне его электронный адрес, и я написал Ирвану письмо. Он ответил, у нас завязалась переписка. Писал я по-французски (со словарём) и очень старался. Я также попросил его корректировать мои письма и отсылать их обратно. Мне хотелось удостовериться, много ли я делаю ошибок, и на каком уровне моё знание французского языка. К моему удивлению Ирван исправлял очень немногое в моих 'мессажах', в основном хвалил меня. Правда однажды оговорился, что может переписываться со мной и по-русски, но почему-то этого своего обещания не сдержал. А мне писать по-русски (писАть и пИсать, оказалось, что француз тоже знает эту разницу) не позволила моя гордость.
Переписываемся мы с ним до сих пор, и до сих пор на его родном языке. Конечно, в этом основная заслуга не моя, а моей симпатичной преподавательницы с прекрасным именем Елена, и поэтому теперь я стараюсь учиться, как никогда...
Годовой отпуск у Ирвана состоит из шести недель и разбит на две части. Первая, равная четырём неделям, даётся ему в августе, а вторая, двухнедельная, положена зимой. Вот он и решил в этом году провести в нашей стране 24 дня из своего летнего отпуска. Решил он это ещё до знакомства со мной и начал действовать так - разослал письма по электронной почте на факультеты иностранных языков в вузы Москвы и Санкт-Петербурга с просьбой принять его в России в семьях учеников или преподавателей знающих французский язык. Написал, отправил и стал ждать ответа. Отправил он около двадцати таких писем, но ответов получил только два, которые не очень ему подошли (это он мне потом рассказывал, как оказался у меня).
Параллельно его русские друзья, осевшие в Морле, а Ирван сейчас там проживает, искали другие варианты.
Один ему показался подходящим. Его познакомили с Дарьей, молодой русской девушкой, изучавшей французский язык и проживавшей в городке Михайловка Волгоградской области. Она ответила на его письмо и прислала ему приглашение. Этот вариант его устроил. Ирван получил визу и купил билет на самолёт до Москвы. После этого он пошёл к своему русскому другу, писательнице Натали Бизанс, поделиться планами на предстоящую поездку. Вот тут на сцену выплыл и я. Наташа сказала французу, чтобы он обязательно заехал ко мне и со мной познакомился, а уже потом продолжил путь в Михайловку. Ирван сперва не хотел этого делать, упирался: мол, это не по пути, Брянск граничит с Украиной, а там война и т. д. и т. п. Но, видно Наташа что-то ему сказала такое обо мне, что он, в конце концов, согласился. А я, в свою очередь, написал ему, опять же по-французски, что встречу его в Москве и сопровожу до моего дома в Брянске.
- До нашего города от Москвы теперь рукой подать, - писал я ему, - всего-то четыре часа на электричке. Погостишь у меня недельку, а потом двинешься дальше в свою Михайловку. Мы и билеты тебе купим до неё в Брянске по Интернету. Мне нужны лишь твои данные.
Всё это я дублировал по-русски в сообщениях к Наташе. Мало ли что, мне кажется, что я французский знаю, а как оно обстоит на самом деле - это ещё вопрос...
Ко всему прочему, Наташа мне написала, что почти все современные французы трусишки и эту поездку Ирвана в Россию воспринимают, как геройский поступок. Потом в приватной беседе на моей кухне он мне признается, что средства массовой информации во Франции пишут о России не очень хорошо. А те немногие, которые себе этого не позволяют, почти никто не читает.
Поэтому, когда я его просил выслать мне данные его паспорта, чтобы купить билеты заранее, то, честно говоря, сам трусил. Я думал, решит человек, что оформлю на его паспорт кредит, а ему потом расплачивайся всю жизнь. Ведь мы русские - такие.
Но Ирван не стал ничего придумывать и выслал мне свои данные: и номер паспорта, и дату его получения, и срок окончания его действия. Сделал он это быстро и без проволочек. Когда я распечатывал наши с ним билеты из Москвы до Брянска, купленные мною по Интернету, оказалось, что нужно проставить ещё год, месяц и день рождения. Мои данные были у меня под рукой, а вот дату его рождения пришлось выдумать из головы и, конечно же, я не угадал. Что теперь делать? Ехать по неправильно оформленному билету? Возьмёт проводник и не пустит в поезд. Мистрали нам не отдали, к санкциям присоединились, а тут ещё поддельный билет...
В результате может получиться скандал. Вот будет хвалёная русская гостеприимность. Жена посоветовала мне не рисковать и испросить данные француза ещё раз. Но на это уже я не решился (тут и ежу понятно, что мне это нужно только для кредита). Поэтому я попросил Наташу, чтобы она выведала у своего французского друга нужные мне данные и прислала мне.
Короче, купил я для француза два билета, чтобы было уже наверняка.
И вот все подготовительные хлопоты остались позади, и утром шестого августа в шесть ноль-ноль я прибываю фирменным поездом 'Иван Паристый' на Киевский вокзал. Встреча наша назначена на 11-ть ноль-ноль под башней с часами у главного входа. Ждать ещё долго, и я решаю пару утренних часов прогуляться по Москве. Столица наша в это время красива как никогда. Всё свежее вокруг, умытое, только что проснувшееся. Скверы благоухают зеленью, гранитные мостовые сияют чистотой. В них отражается солнце, а открытые настежь в этот утренний час кафешки приглашают посетителей. Рабочие в униформах с смуглыми раскосыми лицами поливают асфальт. На нём и так ни соринки, но восточные ребята чётко выполняют свою работу.
Я иду по арочному мосту через Москву реку. Останавливаюсь на его середине и смотрю вниз. До воды далеко, метров пятнадцать. Хочется плюнуть сверху, как это мы всегда делаем, но я терплю. Вода у берегов уже начала зарастать кувшинками и покрываться зелёной тиной. На середине моста, в полукруглой выемке ограды, на гранитной скамье спит одинокий бомж. Ему хорошо, ведь на дворе лето...
Набродившись вдоволь по набережной, насидевшись на каменных скамьях и насмотревшись рекламных щитов, я возвращаюсь обратно на вокзал. Внутри его охранники проверяют билеты, это что-то новенькое. Но всё всерьёз, тех, у кого их не оказывается, выгоняют на улицу. Спрашивают они и у меня, я отвечаю утвердительно, но в сумку за билетом лезть не спешу. Там у меня еда, а билеты на самом дне. Охранники верят мне на слово, это приятно. Молодая девушка с фотоаппаратом, объектив которого здорово смахивает на небольшой телескоп, фотографирует облезлый потолок.
- Для ремонта? - спрашиваю я, показывая взглядом вверх.
Она утвердительно кивает. К ней тоже подходит охранник, но спрашивает не билет, а разрешение на съёмку. Девушка оказывается не из простых, и у неё всё есть: и приличного размера грудь, натянувшая кофточку, и разрешение на съёмку. У неё даже есть с собой коврик, на который она периодически укладывается, чтобы удобнее было работать. Мы перекидываемся с ней парой фраз о том, что билеты у Якунина стоят о-го-го сколько, а потолок весь облупился и скоро обвалится на головы пассажирам.
Отщёлкав пару десятков кадров, девушка куда-то исчезает, попросив меня присмотреть за её вещичками. Кажется, и ей я внушаю доверие, это тоже приятно. Оставшись в одиночестве, я подхожу к витрине киоска и начинаю его разглядывать. На верхней полке лежат бутерброды: с сыром, ветчиной, колбасой; чуть ниже пирожки: с повидлом и сгущенным молоком; на самой нижней полке бутылки с йогуртом и кефиром.
- Может быть уже пора перекусить, - думаю я, - жена мне много чего положила в сумку... Хотя нет, лучше потерпеть, - торможу я себя, - надо дождаться француза и уже с ним позавтракать. Интересно, а он будет сало? - размышляю я, - особенно то, которое без мяса?...
И вот стрелки часов приближаются к одиннадцати. До встречи остаётся двадцать минут. Как бы медленно не текло время, час икс всё равно настаёт.
- Пора, - решаю я, и направляюсь к выходу.
Уже давно я так не волновался, но волнение это приятное. Ещё мгновение, и в мою жизнь войдёт что-то новое, не изведанное доселе.
На улице тепло и шумно. Выйдя из дверей центрального входа, я останавливаюсь на гранитных ступенях под башней с часами. Инстинктивно втягиваю живот, всё же хочется выглядеть чуточку стройнее, и в это время замечаю француза. Он точно такой, как на фотке, которую прислала мне Наташа. Только теперь он без велосипеда.
... Потом, уже дома, просматривая маршруты его путешествий, я узнаю тот снимок. Он был сделан на улице Еревана....
Я подхожу к нему, мы жмём друг другу руки и обнимаемся три раза. Потом представляемся.
- Жё маппель Виктор, - говорю я. Он отвечает мне по-русски:
- Я Ирван.
- Комман сава? - спрашиваю я.
- Сава бьян, - уверенно произносит он.
После дружеских объятий всё начинает идти легко и свободно. Я чувствую в нём своего человека. Что-то, родное, русское проглядывается в этом французе. Мы сдаём его огромный рюкзак в камеру хранения, Ирван пытается заплатить, но я ему этого не позволяю.
- У себя во Франции будешь платить, - говорю я, - если пригласишь меня в гости, - а здесь я распоряжаюсь на правах хозяина.
Потом мы идём в зал ожидания, и я предлагаю немного перекусить. Француз не отказывается, это хорошо, я не люблю церемоний. Мы усаживаемся на пластиковые кресла, оставив одно свободное между нами, и я достаю из сумки провизию, которой снабдила меня жена.
Вытаскиваю сало двух сортов, одно с прослойкой в виде бекона, и другое белое, украинское, то, к которому я привык с детства. Для нас, русских, оно вкуснее, чем с мясом. Колбаса тоже двух сортов - 'Краковская' и 'Домашняя', чёрный хлеб, полбатона белого, свойские помидоры, малосольные огурчики и две бутылки кефира жирностью 3,2. Кефир этот я купил здесь же на вокзале в продуктовом киоске, витрину которого недавно разглядывал.
Потом я расстилаю на кресле между нами салфетки, достаю складной рыбацкий нож (который потом подарю Ирвану в день его отъезда), стелю поверх салфеток кухонное полотенце и кладу на него разделочную доску. Потом вываливаю из сумки продукты, придержав их рукой, чтобы они не посыпались на пол, и трапеза начинается.
Мой французский друг ест с удовольствием, тоже не церемонясь. Мне это нравится, потому что я сам ем точно также, только гораздо быстрее. (Это подметил ещё Сафронов, когда мы вместе работали на Севере).
Снедь с разделочной доски исчезает мгновенно. Видать, француза не очень-то кормили в Москве. Взмахивая рыбацким ножом, будто фокусник волшебной палочкой, я нарезаю новые порции. При этом я что-то говорю по-французски. Ирван, с набитым колбасой ртом (а Наташа мне писала, что он предпочитает овощи) меня поправляет. Но вот наша обильная трапеза заканчивается, и в конце её я ещё выпиваю бутылку кефира. Для меня кефир за еду не считается, с детства в моём родном городке это называлось 'запить'. Француз 'запить' уже не может, он и встаёт-то с трудом, но я и не настаиваю, как не стал ему предлагать белого сала без прослойки. Он к нему даже не притронулся. Потом, уже дома, я заставлю его съесть пару кусочков.
- Как же тебе это удалось? - спросит меня потом жена.
- А ты что, не видела, - отвечу я вопросом на вопрос, - как сытый Пиня (это наш пятнадцатилетний кот) ест из моих рук хлебные шарики? То-то и оно, а тут такая вкуснятина - настоящее украинское сало. Даже при наших теперешних отношениях с Украиной, не съесть его, большой грех.
Закончив с едой, мы выходим на улицу. После обильной трапезы неплохо бы прошвырнуться.
- В какую сторону пойдём? - спрашиваю я.
- По этому мосту я вчера ходил, - говорит француз, показывая на арочный мост на Кутузовском проспекте, по которому я сам недавно прогуливался и с которого мне так хотелось плюнуть в воду, - на нём я несколько фоток сделал, - прибавляет он.
- Пойдём тогда в другую сторону, - говорю я, - к деловому центру.
Француз кивает головой, и мы направляемся к сияющим зелёными стёклами высоткам Москва-Сити.
- Я вчера долго тут бродил, - говорит Ирван, - до самого вечера. Машин в Москве дорогих много, и люди одеты так, будто собрались гулять по подиуму, а не по вечерним улицам.
- Москва красивый город, - говорю я, - но Москва, это ещё не вся Россия. Скоро ты убедишься, в провинции люди живут совсем по-другому...
Уже потом, сидя как-то у меня на кухне и беседуя по душам, Ирван покажет мне фотографии, сделанные им в Москве. На них я увижу не только Красную Площадь и мост на Кутузовском, я увижу и другой мост - с живыми цветами и портретами Бориса Немцова в траурных рамках.
Француз поинтересуется, знаю ли я этого политика, и как я думаю, был ли у него шанс добиться чего-то в нашей стране. Я отвечу, что Бориса Немцова знаю, но не лично, а шансов у него чего-либо добиться не было никаких. В доказательство, что это не пустые слова, я выну из серванта книгу Бориса Немцова 'Исповедь бунтаря' и брошюру 'Триста шагов к свободе' и дам их Ирвану почитать.
- Это ничего, - спросит он, - что ты держишь у себя такие книги?
- Ничего, - отвечу я, - мне это можно, а вот тебе я бы не советовал брать их с собой, путешествуя по России. Если хочешь, почитай лучше их у меня...
До небоскрёбов мы так и не доходим, французу захотелось кофе. Я к этому напитку равнодушен. Для меня чай, кофе, молоко, кефир - напитки одного порядка, из разряда - 'запить'. Ну, может быть, иногда я отдаю предпочтение молоку, коего в детстве с батоном за 22 копейки попил немало. При случае, я и сейчас его могу выпить достаточное количество. Могу за один присест одолеть двухлитровую банку, поэтому пример Золотухина из 'Хозяина тайги' с его полным кувшином меня никогда не впечатлял...
Но, молоко молоком, а кофе - это совсем другое. Короче, говоря русскими словами, я не кофеман. А вот мой французский друг оказался слабоват на счёт этого напитка.
- Ты что, подсел на кофе? - спрошу я его.
Ему понравится это выражение, 'подсесть на кофе', и он запишет его в свой талмуд. Потом выяснится, что он подсел ещё на сахар, на моей бабушки-мамы варенье, на блины (du crepes - дю крэп), которые по утрам будет печь моя жена, на домашние котлетки, хорошую колбаску и прочее, прочее. Вот только овощей он будет есть совсем мало. А мне Наташа писала, будто и жена его вегетарианка, и сам француз почти не ест скоромного...
Окажется, что ест, и не так уж мало, почти как я. Хорошо, жена моя не купится на мои россказни о его вегетарианстве и будет кормить его, как на убой, по всем правилам русского гостеприимства...
И вот мы у дверей московской шоколадницы. Внутри чисто и уютно. Кондиционер работает бесшумно, и ветра от него почти нет. Несколько застывших в полусонных позах посетителей примостились за столиками. Они скорее отдыхают, чем насыщают свои желудки. Ирван заказывает двойной 'американо'. Через минуту официант приносит увесистую чашку, над которой струится нагретый парок. Запах свежесваренного кофе ударяет мне в нос. Француз обхватывает чашку обеими руками и делает первый глоток. Блаженная улыбка расплывается на его лице.
- Вкусно? - спрашиваю я.
- Очень, - отвечает повеселевший Ирван, - предыдущую ночь я почти не спал. В хостеле, где я поселился, были только двухэтажные кровати, и спали на них одни русские. Они храпели так, что выспаться не было никакой возможности. Поэтому сейчас мне необходимо немного взбодриться.
Но вот кофе выпит, и француз отправляется за стойку расплачиваться. Я следую за ним. Краем глаза поглядываю на оставленные вещи.
- Сколько с меня? - спрашивает Ирван почти без акцента.
- У вас есть наша бонусная карта? - интересуется бармен. Француз вопросительно смотрит на меня.
- Есть, - отвечаю я за него, - только он её в Париже забыл. В следующий раз обязательно возьмёт. Если снова забудет, то я ему напомню.
- Что он у меня спрашивал? - интересуется Ирван, когда мы выходим на улицу.
- Ничего, - отвечаю я, - просто он принял тебя за русского, да ещё, по всей видимости, за москвича. Только у них всегда с собой всякие карты с дисконтами и бонусами. Я это по своему зятю знаю.
- Это хороший знак, - радуется француз, - и он уже второй. Первый был вчера, когда прохожий спросил у меня, как ему куда-то пройти. И знаешь, - Ирван улыбается, - я смог ему правильно объяснить...и сделал это по-русски. И он понял меня, - заканчивает он, почти сияя от радости.
В электричке сначала было жарко и очень душно. Рубашка моя прилипла к телу. Пассажиры открыли все окна, но это не помогло. На улице было минимум плюс тридцать по Цельсию. Через час появился проводник, тот самый, который перед посадкой в вагон долго изучал наши билеты и документы. Нет, всё же не зря я купил Ирвану второй билет. Теперь у нас было на двоих три кресла, одно из которых было свободным.
После того, как мы тронулись, проводник тут же врубил кондиционер на полную мощность. Холодный ветер засвистел между сидениями. Приснувший было француз, очнулся и полез в рюкзак за тёплыми вещами. Он что-то сказал мне хриплым голосом, но я его не понял. К тому же, он зашмыгал носом. Жара снаружи и кондиционер внутри - что может быть хуже для здоровья?
Вечером Ирван начнёт кашлять. Моя мать из-за этого переполошится не на шутку. Перед сном она приготовит для француза отвар из дубовой коры, предварительно настояв его в течение часа. Потом заставит выпить этот отвар на ночь. Я тоже приму участие в лечении гостя. Нагрею на плите молоко, достану мёд, сам буду его пить для профилактики и Ирвана угощать. Ни и, конечно, мне тоже придётся похлебать на ночь бабушкиного зелья, без этого она и меня не отпустит спать.
- Молочко белорусское, - буду объяснять я Ирвану, - от 'батьки', так мы величаем президента Лукашенко, а душистый медок из Кемера. Я приобрёл его в магазине 'Карфур', французском, как ты понимаешь. И расположен он был рядом с мечетью.
На следующий день, чтобы окончательно вылечить гостя, мы пойдём с ним в аптеку за лекарствами от простуды.
- Аллёон зи а апотек, - скажу я, желая блеснуть познаниями во французском языке.
- Не апотек, а фармаси, - поправит он меня.
- Вот тебе и знания, - самокритично подумаю я...
И потом вспомню, что 'Апотек' - это никак не по-французски, а скорее по-турецки. Это слово было написано на вывеске в фильме 'Бриллиантовая рука', которая якобы находилась в Стамбуле, а на самом деле висела на одной из улочек Ичери-шехера в Баку. Там в основном и снимался этот замечательный фильм. Я рассмеюсь от этих воспоминаний, но говорить французу ничего не стану...
Но вот и мой Брянск родимый на подходе. Остаётся до него каких-нибудь полчаса пути. За окном мелькают деревья. Мы проезжаем знаменитые брянские леса. Где-то в их глубине всё ещё водится воспетый Высоцким 'серый брянский волк'. Тут даже сотовый телефон не ловит, хотя до города не больше двадцати километров.
Ирван интересуется, не знаю ли я, что за деревья растут за окном. Что я могу ответить, если мои познания в местной флоре и фауне не слишком отличаются от моих познаний во французском языке. Однако, руками, мимикой и жестами я объясняю ему, что это за деревья. Ирван, как ни странно, почти всё понимает.
- Блянш, - говорю я, что значит 'белая'.
- Берёза, - говорит он и прибавляет, - 'булён' по-французски.
- А-а-а, - вспоминаю я, - Булонский лес.
- Эриссон (ёжики), колкие деревья такие, - продолжаю я свои объяснения.
- Сосна и ель - подхватывает он, - по-французски это звучит просто: 'пан' - сосна, а 'сапан' - ель.
- Осина, - говорю я, - это под которой подосиновики, грибы с красной шляпкой. Шяпо руж.
- Понятно, - отвечает он, - осина по-нашему 'трамбль'.
- Трёмблян, дрожащий, - снова припоминаю я, - у нас есть поговорка такая, 'дрожит как осиновый лист'.
Значит много у нас общего с французами и не только в языках.
- Лё шэн - дуб, - прибавляю я, вспоминая, что у меня в доме пол из лёшенового паркета...
К концу моих объяснений, француз уже почти теряет голос. Он совершенно охрип. Работающий на полную мощность кондиционер довершает своё пагубное дело. А я ничего, даже песню напеваю - 'Шумел сурово брянский лес'. Потом окажется, что Ирван двадцать лет поёт в хоре, а потому и в музыке, и в верно взятых нотах он отлично разбирается. Ну а я, по глупости, ну и, конечно, из хвастовства, на рыбалке буду петь ему песню 'Я умею мечтать' Юрия Лозы.
День первый. Продолжение.
Знакомство с городом.
Наконец, за окном показываются пригороды Брянска. Через десять минут поезд останавливается. На вокзале нас встречает Павел, мой компаньон по работе.
- Это Поль, - говорю я, представляя его французу, - а это Ирван.
Француз и русский секунду вопросительно смотрят друг на друга, а потом крепко пожимают руки. После этого мы укладываем наши вещи в багажник и садимся в машину. Форд Фокус уверенно везёт нас по улицам города.
Дома нас уже ждут жена и мать. Весёлые с рюкзаками и сумками мы вваливаемся в прихожую. Ирван сразу замечает на стене около боксёрской груши медали и ордена. Они висят на самом видном месте на вышитом моей женой коврике.
- Это моя жена сделала, - говорю я, - она у меня рукодельница. Видишь, как красиво она и коврик вышила, и медали к нему прикрепила. Награды эти моего тестя, участника Великой Отечественной войны.
Француз достаёт фотоаппарат и пару раз щёлкает. В объектив попадает также мой сэнсэй, запечатлённый на фотографии, которая висит на стене чуть выше. Он на ней делает ката на берегу Чёрного моря в спортивном лагере в Абхазии. Потом мы плавно перемещаемся на кухню.
Стол там давно накрыт и ждёт нас. Чего только на нём нет: холодный красный борщ, горячие котлеты, которые жена только-только сняла со сковородки, она их у меня потрясающе готовит, научилась ещё на Севере; толчёная картошка, малосольные огурчики, помидорчики, всевозможная зелень. Тут и петрушка со шпинатом, и кинза с укропом, зелёный лучок, сельдерей и прочее. Еды столько, словно мы собрались отпраздновать свадьбу, а не принять единственного гостя, да ещё такого поджарого.
Хотя нет. На столе отсутствует сливочное масло. Жена его не поставила. Может, забыла, а может, подумала, что это вредный продукт для европейцев. Как потом окажется - зря она так подумала.
Ирван фотографирует стол. Всё на нём сервировано очень красиво и смотрится аппетитно. Но есть ещё одна необычность в сервировке - это полное отсутствие на нём спиртного. Про него мы тоже забываем, сами-то мы давно не пьём, поэтому я даже не спрашиваю у Ирвана, хочет ли он с дороги выпить стаканчик вина...
Мама моя, конечно, помнит о таких вещах, она пятьдесят лет прожила с пьющим человеком, моим отцом, но подсказывать нам в этом деле она не спешит.
После ужина я предлагаю Ирвану прогуляться по вечернему Брянску. Бабушка опять против:
- Дай человеку с дороги отдохнуть, - говорит она, - нагуляетесь ещё.
Но француз спортивный парень. Ему 53, на три года меньше чем мне, а он до сих пор бегает марафон. Поэтому он не хочет показать мне свою слабину и сразу после ужина рвётся в бой. У себя в Морле он и своих учеников приучает к спорту. Они у него в основном выходцы с Ближнего Востока, Северной Африки и Юго-Восточной Азии. Потом он мне покажет их фотографии, сделанные где-то на пикнике. Сплошь одни смуглые и раскосые лица: тайцы, вьетнамцы, пакистанцы, алжирцы, марокканцы и прочее.
- У тебя тут одни нерусские, - скажу я.
Но Ирван не поймёт моей шутки.
- Да, - скажет он, - русских у меня только двое учеников.
И потом расскажет, что работает он учителем уже давно, что
отпуск у него шесть недель, четыре из которых он путешествует по миру, иногда на велосипеде, но чаще на своих двоих. Часто ночует, где придётся. Бывает, приютят незнакомые люди, а бывает, приходится ночевать в палатке под открытым небом. Но это даже романтичнее. Он очень спортивный мужик и очень целеустремлённый.
Поэтому маму мою он слушать не стал. Для крепкого мужика это было бы неловко, тем более передо мной - русским. Я ведь потом ему тоже разные свои фортели каратистские показывал. Хотя нашу поговорку, 'То, что русскому хорошо, то иностранному человеку не очень'... и даже, как бы крепко он ни выглядел, ещё никто не отменял, Но мы вернёмся к ней в дальнейшем моём повествовании...
На улице было тихо и тепло. Фонтаны поднимали к небу разноцветные струи и, падая, рассыпались на тысячи брызг. Вечером они у нас ярко подсвечены и потому выглядят очень красиво. Я живу в центре города, на площади Партизан. Город наш единственный в своём роде, он имеет статус города Партизанской Славы. Городов-Героев много, а наш такой один.
Лет пять назад на центральной площади провели реконструкцию. Подлатали памятник, почистили его, заново покрасили, вечный огонь сделали побольше и поярче, благоустроили прилегающую территорию. Замостили всё плиткой, поставили на площади скамейки, на которых теперь сидят пенсионеры и кормят голубей, сделали цветочные клумбы и посадили берёзки. Их сажали ещё депутаты трёх граничащих между собой областей: Брянской, Черниговской и Гомельской. Тогда мы ещё все дружили: русские, украинцы, белорусы...
Как-то потом, я угощу Ирвана конфетами, карамелью, вкусными и не очень дорогими, и спрошу его:
- Знаешь, чьи они? - и сам же за него отвечу, - порошенковские. Их наша Липецкая фабрика выпускает...
- И ты можешь их есть? - удивится он.
- Не только могу, но и тебя угощаю, ведь их делают не 'порошенки', а наш рабочий люд.
Мы оба невесело посмеёмся.
- У нас о таких вещах не пишут, - признается он.
- А ты им там расскажи у себя, особенно своим ученикам, как тут на самом деле дела обстоят...и не стесняйся, - попрошу я его.
Француз утвердительно кивнёт головой, а я подумаю:
'Посмотрим'.
И вот мы выходим с ним из ворот нашего дома и сразу встречаемся лицом к лицу с волком. Не с настоящим, конечно, брянским серым хищником, а с его собратом из мультика 'Жил-был пёс'. Какие-то умельцы сварганили его из арматуры, сварили стыки, покрасили серой краской и поставили в сквере рядом с моим домом. Мне он виден из окна. Получилось настоящее произведение искусства. Памятник очень похож на оригинал из мультика, так что, кажется, тронь за его сытое пузо, и он скажет голосом Джигарханяна:
- Щ-щ-ас спою...
Горожанам приглянулся этот железный монумент, и возле него теперь всегда толпа. Фотографируются целыми семьями. Особенно он полюбился детишкам, их от серого волка за уши не оторвать.
- Наш лё лу (волк), - говорю я Ирвану и предлагаю ему сфотографироваться рядом с достопримечательностью.
Француз подходит к железному зверю, а я щёлкаю фотоаппаратом.
Только вывеска над волком почему-то не попадает в кадр, а она очень красноречива:
- Я люблю Брянск.
И вместо слова люблю нарисовано красное сердечко... Пора мне уже мои плюсовые очки брать с собой.
Отщелкав положенные кадры, мы отправляемся в парк. Он у нас имени Толстого. Писателей Толстых на Руси трое. Один, основной и всемирно известный - Лев Николаевич, и два вспомогательных: Алексей Николаевич и Алексей Константинович. Последний - наш земляк. Он первый по старшинству, потому что родился раньше других Толстых. В середине девятнадцатого века он был известным писателем и поэтом, к тому же, моим земляком.
'Средь шумного бала, случайно...', или
'Колокольчики мои, цветики степные...', - это всё его чудесные стихи, все мы помним их со школьной скамьи. Ещё мне нравится его стих 'История государства Российского':
'...Ходить бывает склизко
По камешкам иным,
Итак, о том, что близко
Мы лучше умолчим...' -
Умолчать и тогда и теперь - это милое дело на Руси. Но теперь этим грешим не только мы, наши западные друзья партнёры делают это почище нас.
Третий, самый молодой Толстой, Алексей Николаевич, будущий красный граф, в своё время обласканный Сталиным, написал 'Петра Первого' и 'Аэлиту', а также выстругал из итальянского Пиноккио нашего русского Буратино.
Парк Толстого тоже недавно реконструировали. Нам он известен, как парк деревянных скульптур. При реконструкции некоторые его скульптуры, стоявшие со времён оных, убрали, и на их место поставили новые. Года три назад на мельничное колесо в фонтане лили воду чёртики, теперь это делают пузатенького вида мужички. Объяснили это так, что, мол, необходимо бороться с нечистью... Ладно, будем надеяться, что её мы теперь в нашем крае больше не увидим.
Проходя мимо скульптур, я думаю, что француз бросится их сразу фотографировать, но он не проявляет к народному творчеству никакого интереса. Он даже не смотрит на них. Потом он и на экспозицию репродукций картин Марка Шагала не соизволит пойти.
- А зачем они мне? - скажет он, - вот если дождь пойдёт или холодно станет, тогда я с превеликим удовольствием, а в такую погоду это делать грех.
У фонтана с мужичками, льющими воду на бывшую чёртову мельницу, он всё же останавливается. Дело в том, что от прежней экспозиции всё же кое-что осталось. Например, деревянная мышь, сидящая на столбе. Отдыхающие бросают к её ногам монетки. Если денежка не срывается вниз и остаётся возле мышки, значит быть тебе богатым. На дне фонтана монет всяческого достоинства валяется предостаточно. О чём это говорит? Лишь о том, что цыгане в отреставрированный парк вот уже два года как не ходят, их туда не пускают. Я слышал, что договорённость такая есть с местным цыганским бароном. Думаю, что и по поводу нашего автовокзала она тоже имеется, там цыган тоже давно не видно.
Я показываю Ирвану на пять или шесть монеток, застрявших в руках мыши. Как таковое возможно, представить я не могу. Видать, и в Брянске есть очень богатые люди, хотя их и не так много...
Бросаем и мы несколько монеток к ногам мыши, две из которых застревают. Это хороший знак.
После этого мы продолжаем путь к аттракционам. Их уже Ирван разглядывает с неподдельным интересом. Пока он это делает, к нам подходит местный сторож Витька. Витьке уже 58-мь, и он мой хороший друг. Выглядит он так, будто это он директор парка, а никак не местный сторож. Одевается он всегда по моде, много читает, в своё время одолел мой 'Ирреальный Мир'. Местные девчонки к нему неравнодушны и не прочь иногда продежурить с ним до утра.
Я знакомлю его с французом, и он сходу предлагает нам прокатиться на карусели.
- Бесплатно, - говорит он.
Ирван с сомнением смотрит на ржавые цепи, к которым прикреплены кабинки.
- У нас бы за такой аттракцион хозяина арестовали, - говорит он, - а сам аттракцион тут же закрыли. Взгляни, - обращается он мне, - видишь ты тут хотя бы намёк на безопасность, а на каруселях полно детей.
Витька не слушает его и продолжает нас уговаривать, упирая на то, что 'ведь бесплатно'.
- В следующий раз, - говорит француз, - когда опять приеду, тогда и покатаюсь... вот вместе с ним, - кивает он на меня.
Потом Витька, а вернее, Виктор Иванович, жмёт нам руки, и мы с ним прощаемся. Вдогонку он нам ещё что-то кричит про рыбалку.
Выйдя из парка, мы оказываемся на бульваре Гагарина. Он тоже был недавно реконструирован, вернее, отстроен заново. В прошлом году здесь был установлен памятник первому космонавту планеты. Молодой и красивый Юрий вышагивает в своей длинной шинели по нашей улице. Когда-то он шагал по ней на самом деле. Это было в далёком 1966-м году, когда он был в нашем городе с визитом.
Автор скульптуры Равиль Юсупов изобразил Гагарина в высшей степени достоверно: и знаменитая улыбка сияет на его лице, и развязанный шнурок красуется на своём месте.
Но шнурок на правом ботинке развязался у Гагарина не здесь, не в нашем городе, а в аэропорту 'Внуково', когда он шёл по красной ковровой дорожке с докладом к Хрущёву. Краем глаза Юрий видел развязанный шнурок и очень боялся на него наступить.
'Вот сейчас споткнусь, - думал он, - и растянусь на виду у всего человечества'.
Слава Богу, этого не случилось.
За год и ботинок, и шнурок жители нашего города отполировали до зеркального блеска. Каждому обязательно нужно их потрогать.
Трогаем и мы. Затем я фотографирую Ирвана рядом с первым космонавтом планеты, а он фотографирует меня.
- Знаешь, кто это такой? - спрашиваю я.
- Конечно, - утвердительно кивает француз, - Юрий Гагарин, первый космонавт.
- А на кого он похож, знаешь? - продолжаю я допрос.
Ирван жмёт плечами.
- На моего брата, - говорю я, - мой брат в своё время тоже был военным лётчиком, и лет двадцать назад выглядел точно так же, как молодой Юрий...
Мы трогаем развязанный шнурок ещё раз, при этом я на всякий случай загадываю желание, мало ли - вдруг исполнится, и смотрим на заходящее солнце. Оно уже почти скрылось за трибунами футбольного стадиона.
Над нашими головами зажигаются фиолетовые огоньки.
Их тысячи. Они развешены на растяжках над всем бульваром, от входа в парк и до площади Ленина.
- Красиво у вас, - говорит восхищённо Ирван.
- А ты не хотел ехать в Брянск, - качаю я головой.
В конце бульвара мы подходим к стене пятиэтажки, на которой прикреплён стенд с военачальниками, героями Великой Отечественной войны. Стенд соорудили недавно, за пару дней до 9-го Мая, до юбилей Великой Победы. Моей маме в этот день исполнилось уже 85-ть. Мы останавливаемся у стенда. Первый слева на нём маршал Жуков, четырежды герой. Его портрет знают во всём мире, Ирван тоже знает великого полководца в лицо. Затем следуют маршалы: Рокоссовский, Конев, Василевский и далее по порядку, как мы привыкли видеть в школьных учебниках.
Я останавливаюсь перед портретом Чуйкова. Это под его командованием 62-я Армия защищала Сталинград.
- Бабушка моей жены, баба Дора, - говорю я Ирвану, - служила в молодости у этого маршала главным поваром и тоже была в Сталинграде...
Не знаю, вспомнит он потом об этом, когда будет посещать в Волгограде Мамаев Курган.
Дальше мы идём через площадь Ленина, и я показываю Ирвану одноимённый памятник. Недалеко от него недавно установили другой - сове, или филину. Я не различаю этих пернатых созданий, думаю, что это вообще одна и та же птица.
Трёхметровый монумент, в отличие от волка, сделан из берёзовых прутьев. Возле совы тоже теперь всегда толпа зевак. Потом мы идём дальше, к драмтеатру. Напротив здания драмтеатра памятник Тютчеву. Ирван показывает на него рукой и говорит:
- Фёдор Тютчев.
- Наш земляк, - уточняю я, - и Фёдор пишется через 'фиту', старинную русскую букву. Я тебе потом днём покажу, когда светло будет.
Миновав драмтеатр, мы оказываемся у ЦУМа, центрального универмага. Напротив него высится здание областного УВД, красивое и подсвеченное не хуже Кремля.
- Здесь наша полиция ютится, - говорю я Ирвану, - вернее, её руководство.
Француз удивлённо смотрит на меня.
- Они тут не хило устроились, - подтверждаю я его удивлённый взгляд.
- Теперь и я могу так говорить: 'не хило'? - смеётся француз.
- Можешь, только не у меня дома...
А до него остаётся уже рукой подать, осталось пересечь дамбу через Нижний Судок, подняться наверх, и вот он мой дом. Местные жители дали ему прозвище 'Дом с часами', и под этим именем его знают все в городе...
Через овраг мы переходим по дамбе, сплошь заросшей деревьями и высокой травой. Из его глубины веет прохладой. Ирван останавливается на смотровой площадке.
- Эту дамбу, - говорю я, - насыпали 50-т лет назад. Раньше тут был деревянный мост.
- Что есть дамба? - интересуется француз.
- Понт (мост), - отвечаю я, стараясь выражаться по-французски, - ну не совсем 'понт', он из песка, 'лё саблё', - уточняю я, вспомнив, как будет по-французски песок, - люи аппортэ дё ля ривьер Десна (его принесли из реки Десны), но не в карманах, конечно, а намыли, - это я уже заканчиваю по-русски.
Ирван таращит на меня глаза, но как ни странно, всё понимает. Наверное, мой французский вперемешку с русским не так уж плох.
- Иси рэспирасьон бьян (здесь дышать хорошо), - заканчиваю я свои мудрёные объяснения.
Дальше мы идём молча.
Но вот, наконец, и мой дом. Часы на его башне показывают десять часов. В начале августа в это время уже темно, да и самоё время в прошлом году сдвинули на час ближе к ночи. Говорят, что сделали это в последний раз. Посмотрим.
Дома нас уже заждались, спать никто не ложился. Моя мама опять волнуется.
- Заморишь ты нашего француза, - говорит она, - дай человеку отдохнуть с дороги. Я там вам настой сделала из дубовой коры, напои его обязательно на ночь. Кашлять не будет. И ещё медку подлей в чай...
Я выполняю все её распоряжения, ведь я по-прежнему для неё маленький неразумный сынок. С сегодняшнего дня она так будет величать и француза.
Но, наконец, все распоряжения получены, и мать желает нам спокойной ночи.
Мы остаёмся с Ирваном одни, мы пьём горячий ароматный чай и молчим. Слов на сегодня достаточно. Усталость бродит по нашим телам, но эта усталость приятная. Длинный-длинный день, наконец, закончился.
Жена стелет французу постель в зале на раскладном диване, я провожаю его до места. На пододеяльнике и на наволочках чёрно-рыжими нитями вышиты два тигра. Это бельё я купил в турецком Авсалларе, и мы им ещё не пользовались ни разу.
За окном в сквере всё ещё горят фонари. Их отключат только в половине второго. Свет от них отражается в моих окнах и потом, проходя через папоротники в высоких кадках, которыми моя жена
уставила всю комнату, она любит всяческую заморскую зелень, свет этот ложится на потолок, разрисовывая его сказочными узорами. В такой комнате приятно будет жить французу.
Мы желаем друг другу 'бон нюи' и идём спать. На душе у меня благодать, полнейшее чувство выполненного долга.
День второй. Знакомство продолжается.
Регистрация в ОВИРе и проч.
На следующий день нелёгкая поднимает меня в несусветную рань. Только-только солнышко в окошко заглянуло, а я уже протираю глаза. Смотрю, жены рядом нет, прислушиваюсь, с кухни доносится стук посуды.
Ага, это она уже готовит для француза блины (дю крэп).
Я быстренько вскакиваю, бегу на кухню и начинаю ходить возле плиты, потягивая носом.
- Сядь, - говорит жена, - не мельтеши перед глазами.
Но на одном месте усидеть я не могу, меня колбасит. Надо же, живой француз поселился у меня и будет жить целую неделю.
Я иду в прихожую, подхожу к проёму в зал, дверей у меня между ними нет, лишь только межкомнатная занавеска, и пытаюсь через неё разглядеть безмятежно спящего гостя.
- Что-то он подарков нам вчера не вручил, - говорю я жене, возвращаясь обратно на кухню, - забыл, наверное. Может стукнуть чем-нибудь посильнее, чтобы он проснулся. А потом, если что, свалим на соседей?
- По голове лучше себе стукни, - отвечает жена, переворачивая на сковородке очередной шкворчащий блин, - зачем ты его таскал вчера, на ночь глядя? Теперь вот он выспаться не может. Садись и жди, не трогай его.
Потом Ирван расскажет ей, то есть моей жене, а не мне, что уснул он поздно, что за окном допоздна гоняли мотоциклисты, что по природе своей он 'сова', а не 'жаворонок', и скажет ей спасибо за то, что она не дала мне его разбудить.
- Я у вас как король жил, - скажет он нам потом в день своего отъезда...но это будет потом, а пока я продолжаю терпеливо ждать пробуждения званного гостя.
И вот уже и блины начали остывать, а француз всё никак не просыпается. Тут уже начинает волноваться жена.
- Сделаю пока ещё одну стопку блинов, - разговаривает она сама с собой, - ты тогда будешь есть у меня холодные, а он горячие.
- Большое спасибо, гран мерси, - говорю я, но слова эти звучат из моих уст не как благодарность.
Но как бы там ни было, через час мы все за столом. Перед нами две горки пышных ароматных блинов и полтазика лукашенковской густой сметаны.
- Мне нужен один кофе, - просит француз, - без него я не могу проснуться'.
А я могу, и в отличие от него, давно проснулся, поэтому завариваю себе чай из женьшеня, привезенный мною из Таиланда. Я так им хотел угостить француза, а он...