С возрастом мы становимся сентиментальнее, терпимее, добрее, особенно к братьям нашим меньшим. Нас уже не обуревают былые страсти, многие из которых так и остаются неудовлетворёнными, и не гложут тайные желания обаять всех. Мы потихоньку становимся теми, кто мы есть на самом деле и уже не стесняемся этого. О том, что у нас что-то не сбылось, и мы чего-то не достигли в жизни, мы уже больше не переживаем и всё меньше расстраиваимся по этому поводу. Всё чаще и всё пристальнее мы вглядываемся вдаль, в ту чёрточку, за гранью которой нас ждёт неведомое. И грань эта с каждым днём придвигается к нам всё ближе и ближе...
Моя мама в молодости была очень красивой, у меня есть её чёрно-белая фотография. Густые волосы ниже плеч, длинное платье в горошек и открытая улыбка, чарующая всех. Фотограф запечатлел её, когда ей было восемнадцать...а совсем недавно моей маме стукнуло восемьдесят шесть. После смерти своего мужа, моего отца, вот уже шесть лет, как она живёт с нами. Когда я перевозил её к себе из районного городка, где она жила, то в дороге её укачало. Мама плохо переносит транспорт, в машине её всегда укачивает до тошноты, и даже если она сидит на переднем сидении и смотрит вперёд, её всё равно укачивает. В день переезда ей стало совсем плохо, у неё даже лицо позеленело. Она с трудом выбралась из машины и еле дошла до подъезда. В кабине лифта, в которой мы поднимались на четвёртый этаж, я живу в многоквартирном доме, она всё время смотрелась в зеркало, висевшее на противоположной стене кабины. Потом, когда мы уже обосновались в квартире, и ей немного полегчало (а поселил я её в комнате, откуда недавно моя дочь укатила в Москву на заработки после окончания института), мама вдруг обратилась ко мне с вопросом:
'Что это за старуха ехала вместе с нами в лифте'? - спросила она.
Смеяться я не стал.
'Это было зеркало, мама', - ответил я.
'Это что же, я теперь так выгляжу'? - ужаснулась она.
'Выглядишь, как и положено в твоём возрасте, - успокоил я её, - все теперь так выглядят, ты даже немного лучше, чем остальные'.
'Куда уж лучше', - буркнула она недовольно и замолчала.
Потом, по прошествии двух-трёх лет, мама как-то признается мне, что хотела у меня лишь перезимовать, а весной умереть.
'Чтобы могилку зимой не копать, тяжело мёрзлый грунт долбить, - посетует она, - а летом умирать - одно удовольствие'.
Надо признаться, в первый месяц после своего переезда к нам, она здорово всех нас тренировала. 'Скорую' моя жена вызывала ей по три раза в неделю. То давление двести сорок на сто тридцать, с тошнотой и рвотой, а то - шестьдесят на тридцать, с потерей сознания...
Но ничего, Бог миловал, ожила старушка. Если теперь что и случается с её здоровьем примерно раз в полгода, то жена моя уже знает, что нужно свекрови для облегчения её состояния не хуже любого доктора. У мамы теперь и электрический тонометр есть для измерения давления, даже целых два, не успел один забарахлить, как жена купила второй, и медицинская энциклопедия имеется 51-го года издания, и к ней ещё целая тумбочка всевозможных лекарств. С утра мама измеряет себе давление, делает она это уже сама, и если что не так, жена тут же пих ей в рот таблетку, и все дела.
'Это не таблетки мне помогают, - говорит мама, вздыхая, - это вы, дети мои, не даёте мне помереть. Я тут у вас устроилась, как у Христа за пазухой...'.
'А что тебе, - говорю я, - живи и не тужи, по крайней мере, ещё лет десять', - назвать цифру бОльшую я не решаюсь, старушка тогда начинает браниться.
'Зачем мне столько? - машет она руками, - я и так у вас зажилась, а мне мешать вам не хочется'.
'Не говори ерунды, - говорю я ей строго, - живи, сколько Бог даст'.
Телевизор мама почти не смотрит, от него у неё портится настроение. Особенно она боится всяких новостей. Там кого-то взорвали, там утонуло много беженцев, а там очередной самолёт упал в океан.
'Свят, свят, - крестится тогда она и сетует, - в наше время такого не было'.
'В ваше время было ещё хуже, - возражаю я, - война, голод. Сама мне об этом не раз рассказывала'.
'Я плохого не помню, сынок, - отвечает она, - помню только, что люди были добрее'.
Но больше всего мама расстраивается от передач, где дети определяют своих родителей в дома престарелых. После просмотра таких сюжетов она ходит по квартире сама не своя и всё время молчит, а потом садится у окна и долго смотрит на улицу. Выходит её окошко в скверик. Вот где интересная жизнь...
Старушка смотрит, как молодухи с грудными детьми пьют пиво, а потом ещё и сигареты курят. После этого, вечерами, она нам долго и подробно обо всём рассказывает. Надо же, маме 86-ть, а она всё ещё удивляется жизни. И котик наш Пиня, который теперь постоянно ошивается в её комнате, тоже с интересом слушает бабушкины истории. А ещё мама любит наблюдать за ласточками, которые три года назад свили гнездо над её окном. Вот где забот...
'Сынок, - кричит она мне из своей комнаты, - что-то родители сегодня долго не прилетают, а уже темно'.
'Какие родители'? - удивляюсь я.
'Ластенят. Завели детей, а сами - неведомо где шляются. И кормят почти всегда только одного, который первым высовывается. Второму почти ничего не перепадает, вот он и верещит целый день голодный. Нельзя так, я вас с твоим братиком всегда поровну кормила, хоть у вас и два года разницы. А тут, погляди, один разъелся, на пингвина стал похож, а другой серенький, маленький и пищит так жалобно. Ему и высунуться из гнезда не дают'.
'Естественный отбор, - провозглашаю я, - ничего не попишешь. Таков закон природы...по крайней мере, в нашей Вселенной'.
'А ты мне принеси мягкий стул и поставь у окна, - просит старушка, - я им, то есть птичкам, внушение буду делать, чтобы они правильно поступали со своими детками, по-Божески'.
Я хотел ей опять напомнить про естественный отбор, но не стал. Притащил из зала мягкий стул с подлокотниками, поставил его поближе к тёплой батарее, и мама, устроившись на нём, стала с ещё большим интересом наблюдать за миром животных по ту сторону окна. Пиня пристроился рядом с ней на подоконнике, на котором мама постелила ему мягкое покрывало, и теперь они вдвоём наблюдают за ласточками и вдвоём же мурлычат. По крайней мере, когда я впервые увидел эту картину, мне так показалось. Котик Пиня, хотя и хищник по природе, но за ласточками не прыгает, как это всегда делал его покойный собрат Изя. Тот подскакивал почти до самого потолка и через стекло пытался ухватить добычу... Пиня не такой, он больше льнёт к бабушке, знает, кто с ним поделится уже готовой добычей и угостит его кошачьими разносолами...Сухие палочки из индейки, или кроличьи консервы он просто обожает.
Недавно у меня в гостях был художник, увидев мою маму, сидящей у окна, он решил нарисовать её портрет. Художник хороший, ученик Ильи Глазунова, мама получилась у него на картине красивой, почти как в молодости. Я думаю поместить потом этот портрет в книгу, которую скоро заканчиваю. 'Созидая Бога' она называется. Мне однажды мысль такая в голову пришла, что Бог - Он не в прошлом, не сзади, не у основания бытия, иначе оно бы таким не было... Бог впереди, в будущем, как цель и смысл всех наших устремлений. И вот когда Он родится в нашей Вселенной, тогда всё и исправит...
'А где же Он сейчас'? - строго спрашивает меня жена.
'Сейчас Его пока нет, - спокойно отвечаю я, - но Он обязательно появится в будущем, как результат развития нашей Вселенной и как оправдание всего бытия'.
'И когда же это Он появится'? - не унимается супруга.
'Примерно через миллиард лет, - отвечаю я, - я так высчитал недавно'.
'И это уже будет настоящий Бог? - уточняет она, - всемогущий и всеведущий'?
'Да'! - подтверждаю я.
'Ну, тогда Ему ничего не стоит возвратиться назад в прошлое и проявить Себя уже сейчас...', - жена с победным видом смотрит на меня и довольная улыбается.
'Это запрещает закон причинно-следственных отношений, - возражаю я, удивляясь её железной логике, - а так всё верно, Он вернётся к нам в прошлое, но появится ровно в тот момент, когда это будет запечатлено в истории'.
'Не думай, что ты выкрутился, - усмехается жена, - Он уже давно с нами. Я это чувствую'.
Спорить с нею бесполезно. Тем более, я прекрасно знаю, в своих молитвах она часто обращается к Богу, и Он слышит её, мало того, Он даёт ей то, о чём она Его просит.
Я же пока ничего у Него не прошу и думаю, что это нескромно, обращаться к Богу с какими-то просьбами. Если Он есть и всё обо мне знает, если Он читает мои мысли, словно в раскрытой книге, то сделает для меня всё и без моих просьб. Конечно, если сочтёт это нужным...
'Сынок, - слышу я голос из маминой комнаты, - скорее беги сюда! 'Пингвин' вытолкнул из гнезда своего меньшого братика...'.
Старушка, не по летам резвая, откуда только силы берутся, открывает окно и накрывает ладошкой уже на самом краю подоконника вывалившегося птенца.
'На, сынок, держи'! - она протягивает мне спасённое существо.
Я беру с её ладони крохотный комочек жизни и накрываю его другой рукой. Комочек маленький, но крепкий, птенец вроде не повредил себе ничего, он тихо попискивает в моих ладонях. Но что же теперь с ним делать? Спасён он ещё не до конца.
Я начинаю соображать и уже потом действовать. Снова открываю окно, быстро влезаю на подоконник, высовываюсь наружу, и, дотянувшись до ласточкиного гнезда, ловко впихиваю в него обратно перепуганного птенца. В это же мгновение к гнезду подлетают его родители и начинают щебетать на все лады.
'Ага, значит, всё нормально, - думаю я, - и, слава Богу'.
Уже через неделю оба птенца - 'пингвин' и его меньшой собрат, вылетят из гнезда. Выходит, мы не зря так старались с бабушкой и всё-таки сумели спасти живую душу...
Но на этом события в животном мире за окном не заканчиваются, а, может, только начинаются.
Месяц назад во втором гнезде, которое свили в прошлом году за окном нашего зала другие ласточки, поселяется новая семья.
'Когда же это они птенцов выводить будут? - задумчиво бормочет старушка, - скоро сентябрь, холодать начнёт...'.
Но птенцы в этом гнезде вывелись быстро и стали звонко стрекотать. Хотя картина естественного отбора и здесь стала проявляться со всей своей неприглядностью с самого начала. Я смотрел недавно по телику передачу британского канала Би-Би-Си 'Живая жизнь', где показывали, как двое птенцов заклевали третьего и потом выбросили того из гнезда. Это происходило где-то на Амазонке, и проплывавший мимо крокодил быстро довершил начатое сородичами злодеяние.
В нашем гнезде над окном в зале тоже один птенец вскорости отъелся до 'пингвиньего' состояния и стал главным. Он всегда первым высовывался из гнезда, и вся еда всегда доставалась ему. У второго получалось только глухо и обидчиво плакать-стрекотать в глубине гнезда. Но вот вчера, будучи на рыбалке, а сейчас на дворе уже конец августа, я вдруг заметил, что стрижи не летают над водой, и возле их норок-гнёзд над обрывом уже никто не вьётся. Неужели все они улетели на юг? Дома бабушка подтвердила мою догадку, сказав, что 'её' ласточки уже два дня, как не ночуют.
'А как же в нашем гнезде? - спрашиваю я жену, - неужели тоже вылетели'?
'Вылетели, - говорит она, - только не все, самый мелкий остался. Всю прошлую ночь он стрекотал от голода, все нервы мне извёл'.
'И что теперь будет? - думаю я, - надо же как-то жену успокаивать. В последнее время она у меня совсем расклеилась, сентиментальной стала, даже слезливой'.
Я завожу вновь свою заезженную пластинку про естественный отбор и про то, что появившийся в будущем Бог всю эту несправедливость исправит. Он оживит не только этого птенца, но и нас с ней тоже.
Мои успокоительные речи производят обратный эффект, от них жена расстраивается ещё больше. Я подхожу к окну, открываю его и выглядываю наружу. Вероятно, птенец слышит меня, потому что начинает кричать совсем уж безысходно.
'Сделай что-нибудь, - умоляет жена, - иначе я с ума сойду'.
Я опять начинаю быстро соображать и также быстро действовать. Я иду на кухню, открываю холодильник и вытаскиваю из него Пинины вкусности. Это кроличьи консервы. В последней пачке мясо было слишком уж мелко порезано и, к тому же, от души полито соусом.
'Но сейчас это как раз то, что надо', - думаю я, разрывая упаковку с консервами и взбираясь на подоконник. Каким образом я буду кормить птенца, который сразу притих и больше не высовывается из гнезда, я пока не знаю. Но действовать надо быстро и уверенно, чтобы жена не заметила, что я тоже переживаю. Я черпаю пальцем жидкую мясную массу и пытаюсь её приклеить изнутри к краю гнезда.
'По крайней мере, она вкусно пахнет, - думаю я, - может, эта еда будет напоминать ему комариную массу, с голодухи он и поклюёт чего-нибудь'.
Но птенец молчит, наверное, он решил успокоить мою жену. Хотя я знаю, это месиво он есть не будет. Для того, чтобы он выжил, нужны папа и мама. В моей памяти уже имеется аналогичный случай, произошедший лет тридцать тому назад. Я тогда работал на Севере и отдыхал летом в отпуске в своём родном городке. Ночью во время грозы в Верхнем Саду упало с дерева аистово гнездо, в котором птенцы были совсем уже взрослыми. Их было трое, при падении они почти не поранились, один только сломал ногу, а два других едва зашиблись. Я забрал их домой и поселил в сарае. Я думал, что выходить этих птенцов большого труда не составит. Пищей для них, мы все это с детства знаем, служат лягушки, а на соседнем пруду, куда мы ходили летом на рыбалку, их было полно. Но я ошибся. С первого же дня аистята отказались принимать пищу наотрез. Я и червей им в глотку запихивал, и водой давал им их запивать, и лягушек размельчал чуть ли не на мясорубке, но...но они всё отрыгивали обратно и таяли у меня на глазах. Через пару недель они перестали ходить и лежали у меня в сарае на соломе холодные и безразличные ко всему, а ещё через неделю все они умерли. Я закопал их в конце своего почепского огорода и поставил на братской могилке деревянный крест. Я тогда ещё не понимал, что для жизни обязательно нужны родители. И не только для того, чтобы дать жизнь, но и чтобы потом сохранить её. А чтобы вот так, бросить своё дитя на произвол судьбы...
'Он уже два дня кричит, - говорит мне жена, и слёзы наворачиваются на её глаза, - я просто тебе этого не говорила'.
Она хватает носовой платок и, всхлипывая, убегает на кухню. Там уже сидит за столом растерянная наша бабушка.
'Дети, - говорит она, - не переживайте так. Даст Бог, всё уладится'.
'Не уладится, - думаю я, и у меня самого ком подступает к горлу, - будет всё ровно так же, как и тогда в Почепе тридцать лет назад. Но, может, стоит всё же попробовать что-то сделать? Но что'?
'Надо помолиться, - решаю я, - нет, не мне, я не имею на это права. Пусть жена прочитает молитву, может, у неё получится. Надо сказать ей об этом. То, что я не верю в благоприятный исход дела, я это знаю, но я также знаю, что если есть хотя бы виртуальный шанс, его надо использовать...'.
Прежде чем пойти на кухню и предложить жене помолиться во спасение живой души, я ещё раз подхожу к окну и проверяю, жив ли там наш комочек... и вдруг вижу подлетевшую к нам ласточку. Кажется, она одна во всей Вселенной. Ещё утром я всматривался в выстиранное по-осеннему голубое небо и видел в нём только отъевшихся голубей...
Птенец, аж зашёлся криком в гнезде, почувствовав близкое спасение, но тут же он замолчал, получив, наконец, долгожданную порцию сладкой комариной массы.
'Кто же этот спаситель (Спаситель)? - думаю я, - либо один из его родителей вернулся присмотреть за ним, либо кого-то из ласточек специально назначили докармливать таких вот доходяг?
Нет, всё же птицы не люди, - думаю я, - своих они не бросают ...и, Слава Богу'.
Произношу я это уже вслух и повторяю: 'Слава Богу'.
Радостный я иду на кухню сообщить приятную новость жене и маме. Ещё я им рассказываю, после каких моих мыслей произошло это чудесное спасение.
'Я только мысленно обратился к тебе, - говорю я жене, - чтобы ты Его попросила...и вот уже твоими молитвами спасена живая душа'.
'На этот раз - твоими', - отвечает она, пристально вглядываясь мне в лицо...