Рест Роберт. Последний повелитель Марса

Примерно без двух минут девять я вошёл в скромную контору, расположенную в Ист-Энде. Мне было назначено на девять ровно, но я не имел в собственности хронометра, потому ориентировался во времени приблизительно; моей последней точкой отсчёта были часы на столбе у входа на станцию метрополитена.

Привязанный к двери медный колокольчик издал звон наподобие того, который можно услышать на лугу, где пасутся коровы. Я вошёл и огляделся. Контора выглядела не как адвокатское или биржевое бюро. В тех обычным делом были полки с толстыми папками или ящички с карточками, целиком занимавшие стены. Здесь же полки были уставлены книгами, на стенах висели карты — некоторые я затруднялся узнавать. И чертежи, множество их повсюду; на стенах, полках, мебели и даже на полу.

Значительную часть помещения, примерно его треть, занимала гора пустых фанерных ящиков, наподобие тех, которые имеются в комодах. Но я не увидел поблизости шкафов, к которым они подошли бы.

Посреди комнаты стоял большой дубовый стол, также заваленный чертежами. Единственное мизерное окошко почти полностью загораживал крупный небесный глобус на массивной деревянной подставке. В дальней стене помещения располагался большой камин, перед которым стояло роскошное бархатное кресло.

Послышался скрип, спинка кресла заходила, из него выбрался заспанный господин со всклокоченными волосами и в белой рубашке не нынешней свежести. Я отвесил короткий поклон:

— Ну что же… эм… Джозеф. Присаживайтесь. — он неловко махнул рукой в сторону табурета перед столом. — К сожалению, не могу предложить вам лучшей мебели, моё предприятие пока что находится не в той степени достатка.

Я задумался. Что моему потенциальному нанимателю было бы интересно узнать обо мне? Очевидно, ему более всего важны мои умения. Я решил не растекаться мысью по древу, ожидая, что такой разумный человек и учёный сам задаст все уточняющие вопросы по ходу моего представления.

— Я был моряком и солдатом. В 18 лет уйдя из родительского дома, пошёл юнгой на флот. Прослужил на флоте три года, затем пошёл в армию и отдал службе ещё восемь лет. После сражения у Роркс-Дрифт вернулся в Англию и вышел в отставку в звании сержанта по причине ранения, не позволившего продолжить службу.

После возвращения на родину я занимался самыми разнообразными делами; как то подряжался грузчиком в порту и охранником банковского вагона, и инструктором по обращению с холодным оружием, да и в разных других делах себя пробовал.

К слову, я владею многими видами холодного и огнестрельного оружия, сносно могу применять несколько стилей рукопашного и кулачного боя — даже выступал советчиком для заинтересованных в боксе молодых господ и они, как я знаю, преуспели в том.

Уэллс тем временем приготовил кофе. Он снял с каминной решётки большую джезву. Выставил на чеканный поднос её, пару чашек, сахарницу и розетку с фруктами, а также невеликую бутылочку с бренди — специально для добавления в кофе или чай.

Вынув пробку из бутылочки, я ощутил аромат благородного напитка. Это что-то особенное, совершенно необычное — вряд ли приобретено в соседнем пабе. Я налил кофе в изящную — не более трёх унций — фарфоровую чашечку, плеснул туда же бренди и положил железными щипчиками сахарный фрукт. Подобным образом пили кофе в Османской империи и мистер Уэллс явно был знатоком и ценителем.

— Ко всем вашим прочим талантам, Джозеф, это делает вам особенную честь! И, вполне возможно, пригодится нам в наших странствиях. Ведь едва ли найдётся кухарка, согласная последовать за нами в задуманный мною вояж.

Я задумался. Если предположить наперёд, что цель Уэллса связана с его вопросом, то по всему выходит, что наш путь будет пролегать через Рим. Очень интересно. Хоть и странно, почему могли бы возникнуть проблемы с кухаркой в прекрасной и комфортной Италии...

— Мистер Дрейк! Я собираюсь совершить путешествие на планету Марс и предлагаю вам быть моим ассистентом. То, что вы рассказали о себе, меня впечатлило — вы человек многих способностей в противовес мне, обычному учёному без особых физических дарований. Я уверен, вместе мы сможем всё! Как вам предложение?

— Но… как? На воздушном шаре, насколько я знаю, можно подняться на пару-тройку миль, не выше. Но небесной тверди даже близко не достигнуть, не так ли?..

— И вы снова правы, Джозеф. Но на то есть величие науки и техники. Я создал… эм… экипаж, скажем так. Да. — Он начал копаться в чертежах. — Экипаж с особыми свойствами. Вот он!

Я взглянул на бумагу. Не будучи специалистом в чтении чертежей, я разглядел нечто вроде птичьей клетки, покоящееся на восьми массивных тумбах. Мистер Уэллс между тем увлечённо щебетал:

— Это своего рода паровоз, но движется, как вы понимаете, не по рельсам, а по воздуху, строго вверх. Расширительно-взрывные камеры моей собственной конструкции обеспечивают небывалую реактивную тягу за счёт топлива — угольно-пороховой смеси с уникальными свойствами мощности. Формула топлива является секретной и тоже создана мной. Камеры изготовлены в Суиндоне и весьма надёжны. Система рассчитана на использование в условиях абсолютного холода, кабина, где находятся машинисты, отапливается с помощью избыточного тепла от взрывных камер и…

— Я испытываю огромное уважение к умным и целеустремлённым людям, мистер Дрейк! Они в наши времена такая редкость. А вы задали вопрос, который задать не удосужился никто — кроме вас.

— Это довольно долгая история. Несколько лет назад один немецкий учёный (его фамилия Герц) открыл некие физические волны, моментально распространяющиеся сквозь окружающий нас эфир. Он не смог найти практической выгоды в своей находке и потому скоро забросил опыты. Но меня его открытие заинтересовало.

Я собрал аппарат, соорудил антенну и начал экспериментировать. Изначально я хотел добиться создания новой сигнальной системы меж морских кораблей на значительной дальности; для того, чтобы это имело смысл, было необходимо научиться излучать такие волны. А вышло так, что я получил послание с Марса и установил связь с существами, населяющими его.

Как-то раз я сидел и слушал эфир. Для этого мною был создан специальный магнитный резонатор, преобразующий эфирные волны в акустические. Ничего вразумительного услыхать было нельзя; какой-то шелест, шумы и иногда вой неизвестной природы, похожий на завывания ветра в каминной трубе в период межсезонных суховеев.

Но что-то привлекло моё внимание. Дело было даже не столько в характерном звуке, сколько в ритмичности и определенной системе повторения. Да! Мягкий глухой звук, будто от удара кулаком по столу, непрестанно повторялся! Случайным образом чередовались группы из одного, двух, трёх и четырёх ударов; как будто с того конца хотели донести мысль, что это не природная случайность, а намеренное действие.

Временами звук становился глуше или пропадал совсем, а иногда возрастал до значительной силы, становясь словно литавры в оркестре. Позже я выяснил опытным путём, что наибольшей громкости можно было добиться, направив антенну точно в сторону Марса.

Поскольку эта планета не стоит на одном месте, а движется, подчиняясь законам небесной механики, мне приходилось ежечасно менять направление антенны. В конце концов я соорудил поворотный механизм, где разместил антенну и приладил большой хронометр, благодаря которому антенна всегда смотрела в нужную точку на небосводе в соответствующий час. Конечно, необходимость коррекции положения осталась, но количество действий снизилось во много крат. И, разумеется, необходимо было заводить механизм хронометра каждый день. Несколько раз я забывал это сделать, что влекло ручную подгонку положения антенны. Но не суть.

Осознав, что некто на другой планете целенаправленно желает вручить сообщение жителям Земли, я начал искать способ ответить на этот зов — безудержно и с азартом, день и ночь.

Через месяц или около того мои усилия увенчались успехом. Решение оказалось крайне простым технически и удивительно, как до этого никто не додумался. Мне же как будто кто-то подсказывал, что и как необходимо сделать. Вот чего может добиться разум, если душа страстно желает получения оного!

В те времена моим ассистентом был один талантливый юноша. Кажется его фамилия Маркуни или Маркоуни, или что-то в этом роде. Мы сделали с ним вторую установку, предназначенную для передачи сигналов, погрузили в телегу и Маркоуни, отъехав на несколько миль, начал передачу сигналов по предварительно оговоренному правилу. Я, оставшись у приёмника, успешно их принял.

Возвратившись, Маркоуни с великим энтузиазмом сообщил мне, что по его разумению это великое изобретение и предложил тут же заняться получением патента и развитием идеи корабельной сигнальной системы. Однако, я, пребывая в состоянии концентрации и сосредоточения, сказал ему, что мы ещё даже не на половине пути, а только лишь в начале его и возможность передачи волн не более чем инструмент для решения другой задачи, являющейся для меня главной.

Он не поддержал моего настроя и через какое-то время распрощался со мной, решив заниматься “воздушным телеграфом” самостоятельно. Ввиду того, что мы вели изучение эфирных волн вместе, он обладал на идею устройства не меньшим правом, чем я и у меня не было — да и не могло возникнуть — никаких возражений.

Я продолжил ставить свои опыты. Отныне на поворотном механизме располагалась не только серебристая парабола приёмника, но и длинный штырь для передачи. Сия конструкция напоминала причудливый цветок громадного размера.

Помню ту ночь, когда я получил ответ на свою передачу. Я не выдумал ничего лучше, кроме как отправлять короткие отстуки в количестве, равном только что полученному, но на один больше — так, по моему мнению, инопланетные существа смогли бы понять, что им отвечают.

И они поняли! Чрезвычайно быстро. Характер передачи от них изменился. Теперь постоянно передавались лишь три отстука, затем ещё три — по одному, через длинную паузу. Это удивительно напоминало морской сигнал о помощи. Я подумал, возможно существа другого мира разработали собственный шифр, который близок нашему, как могут быть близки нам и сами они. Чудны дела твои, Господи!

Я начал разрабатывать аппарат, способный донести человека в целости через холод межпланетного эфира к вожделенной красной планете. Дни складывались в недели, недели — в месяцы. Дело постепенно двигалось, успех чередовался с неудачами. Я создавал камеры для движителя, кабину для помещения эфиронавтов, эфирные костюмы, напоминающие водолазные и множество других приспособлений и устройств, необходимых для осуществления моей цели.

Моя невеста внезапно расторгла помолвку со мной, так толком и не вменив мне какой-либо вины. Научное сообщество в большинстве своём отвернулось от меня — учёные считают холодный ум благодетелью и не приемлют горячности у исследователя ни в каком виде. А я был горяч преизрядно!

Как-то раз при испытании новой формулы топлива камера сгорания раскололась от взрыва и один из осколков срезал как ножом брус навеса над наблюдательным укрытием, где находился я. Упавшая балка задела мой затылок, отчего я потерял сознание. Слава богу, рабочие быстро разобрали завал, извлекли меня и доставили в лечебницу.

Первым моим вопросом после прихода в сознание был вопрос о возможности восстановления. И уже через два часа я, весь в бинтах, прибыл к месту происшествия, чтобы осмотреть его самолично.

В одно ясное утро я понял, что всё готово. Это было неожиданно для меня — состояние, когда ничего не надо делать, поскольку делать уже нечего. Вот она, машина! В лучах восхода покоится на восьми движителях, кабина блестит свежей краской. Я просто стоял и любовался дивом, созданным моим умом и руками.

Седой смотритель угольного карьера, на дне которого я установил своё детище, снявши кепи и приложив руку ко лбу козырьком, чтобы восходящее солнце не слепило глаз, смотрел вверх, куда вздымалась небесная машина.

Я растерялся. Мне не приходило в голову, что машину можно как-то назвать более чем “небесная машина Уэллса”. Для меня она являла собой конечный смысл и потому в каком-то определённом имени не нуждалась. Однако вопрос старика пришёлся мне по нраву.

Вечером я устроил небольшое торжество по случаю окончания работ. Собрав в пабе своих немногочисленных друзей и сторонников, я угощал их пивом и джином и принимал поздравления с искренними пожеланиями в успехе своего предприятия.

Я предложил им выдумать название для небесной машины и они с энтузиазмом бросились предлагать всевозможные имена. Были там как довольно тривиальные “Виктория” с “Британией”, так и необычные “Птица”, “Заря”, “Гроза” наряду с не очень уместными “Коршунами”, “Стрелами” и даже “Воля Господня”.

Один американец, тяготеющий к нашему научному собранию и также приглашённый мною, предложил название “Opportunity”. Мне оно пришлось по душе более прочих — ведь, действительно, это редчайшая возможность первым увидеть то, чего не видел никто до меня. Я решил — пусть будет “Opportunity”.

Ночью мне снились сны. В них блистающие небесные машины, ведомые бравыми машинистами, поднимались в небеса, чтобы достигнуть других планет — не только Марса, но и Луны, Юпитера, Венеры и, может быть, даже звёзд. Машины реяли, сокращая расстояние и время между засушливой Сахарой и снежной Россией, Америкой и Индокитаем. Европа расцветала фейерверком взлетающих небесных машин. Могучий глас поверх моего сознания произнёс: “Это - будущее...” и я проснулся.

Всё утро до обеда сон этот не шёл у меня из головы. Я думал об этой фразе, она преследовала меня повсюду. И когда я оказался у своей небесной машины и взглянул на неё ещё раз, “Opportunity” показалось мне какой-то блёклой тенью новой идеи. Что такое “возможность”, как не попытка урвать свой маленький кусочек славы? Ведь грядёт неумолимое будущее, в котором возможности будут у многих, ежели не у всех! Так небесная машина получила своё окончательное имя.

Уэллс сидел на краешке стола, задумчив, явно пребывая во власти своей личной истории будущего, к которому он так стремился. Я, будучи новым человеком и не успев ещё пропитаться его настроем, имел суверенитет в суждениях, но чувствовал, как эта его идея начинает проникать в меня. Кажется, сама затея была по мне.

Я вытащил из-за пазухи старую тисовую трубку. Оглядел её, затем постучал чашечкой по каблуку. Большим пальцем вдавил в чашку порцию табака. Зажал трубку зубами, достал из кармашка куртки серник и чиркнул им о рукав. На конце спички вспыхнул огонь и я, не мешкая, прикурил. Уэллс смотрел на эти действия с лёгким, как мне показалось, недовольством, но не сказал ни слова. Просто отсел подальше, переместившись со стола в кресло.

Он поёрзал в кресле, опёрся локтем о подлокотник. Я чувствовал, он и сам испытывает уверенность отнюдь не во всём. Он решительно взглянул мне в глаза:

— В целом — да, мистер Дрейк. Именно, что сядем и полетим. Машина завершена, проверена и испытана в достаточной степени, чтобы на ней можно было совершить означенное путешествие. Вопрос только лишь, кто его со мной разделит.

— У моего ассистента, Джозеф, будет масса различных обязанностей. Впрочем, как и у меня самого. Иначе, зачем мне ассистент? — улыбнулся он. — Для начала вы ознакомитесь с практическим списком нужд экспедиции, который я составил. Мне довелось мало где побывать и потому я не имею ни малейшего опыта вылазок в места более дикие чем Хайгейт Вуд. По этой причине, мой список совершенно неполон и в нём учтены лишь предметы, в коих я не испытываю ни малейших сомнений.

Далее, мы закупим недостающее и доставим на “Future”. После чего я преподам вам краткий курс управления машиной, дабы вы могли заменять меня; путешествие нам предстоит долгое — по моим подсчётам, мы проведём в эфире не менее шести дней.

Я не знаю, что нас ждёт на Марсе. Эта планета изучена крайне мало. Науке известно, что она засушлива и испещрена сетью каналов, о происхождении которых в учёном мире ведутся жаркие споры. Как я полагаю, мы раз и навсегда сможем поставить точку в этом вопросе.

Ах, да. Я совсем забыл об одной важной вещи — вашем личном интересе. Вы будете получать пять шиллингов в день — до момента, когда мы оторвёмся от поверхности Земли. После того, как это случится, ваш гонорар возрастёт до одного фунта в сутки. Плата столь высока, потому как и риск немалый. Мы отправляемся в неизвестность способом, который никто до нас.. кхе-эх-х..

Внезапно он зашёлся судорожным кашлем. Лицо его покраснело, как будто его кто-то душил. Я подскочил к нему, но он из последних сил указал рукой и просипел “откройте дверь, скорее...” Я подбежал к двери и распахнул её что есть мочи. Затем вернулся к Уэллсу, закинул его руку себе на шею и потащил к выходу.

На улице он осел на ступени крыльца. Глаза его были закрыты и он тяжело дышал, щёки его из красных становились бледными. Наконец он приоткрыл глаза, увидел меня и протянув руку слабо, начал пытаться что-то объяснить. Я прервал его попытку:

— Да знаете ли вы, табак можно не только курить, но и нюхать или жевать и даже компрессом прикладывать! Если вы не переносите дыма — я могу не курить.

— Благодарю… вас… Джозеф. — Он улыбнулся мне слабой кривоватой улыбкой и снова прикрыл глаза. Я на всякий случай проверил его пульс, убедившись, что он возвращается в нормальное состояние.

Мы побыли на улице какое-то время. Уэллсу стало лучше, следы недавнего приступа почти что исчезли — кожа его приобрела обычный оттенок. Помещение проветрилось в достаточной мере, для того чтобы мы смогли вернуться в него без вреда для Уэллса.

— Однако, вы распознали астму, — он поводил ворот рубашки туда-сюда, словно до сих пор испытывал удушье, — что не каждому лекарю доступно. Меня эта напасть донимает с детства. Раньше приступы были чаще, а ныне очень редки. Но я рад, что у вас ещё и к медицине есть талант.

Меня всё устраивало более чем полностью. Даже пять шиллингов в день были много лучшей платой чем любая другая, которую я имел возможность получать до этого предложения. Конечно же, как было сказано, работа предполагалась опасной и могла закончиться гибелью, но, по правде говоря, я не видел разницы между смертью при крушении небесной машины и любым другим её видом; при прямом ли попадании вражеского снаряда в военное судно, либо от пули в наземном сражении или просто от ножа грабителя под ребро в тёмном переулке. А так я, по крайней мере, испробую нечто новое, познаю неизведанное.

Список, составленный мистером Уэллсом был адской смесью физико-химических приборов и его наивных заблуждений о том, что может понадобиться путешественнику в дикой местности. Баллоны со сжатым гелием, аккумуляторы и лампы соседствовали с плащами, зонтами, сапогами, одеялами и подушками, походными котелками, алюминиевыми тарелками, кружками, ложками и вилками; нашлось место даже для клетки с канарейками.

Я вычеркнул за ненадобностью практически всё, что не относилось к науке, заменив алюминиевую посуду на кружки, миски и ложки из дерева, оставив только их; ложка может заменить вилку, а кухонные ножи так и вообще не нужны, если есть острый солдатский кинжал. Шёлковые простыни, подушки и байковые одеяла сменились двумя спальными мешками с армейской распродажи.

Когда встал вопрос об исключении из списка экспедиции канареек, мистер Уэллс проявил ультимативную твёрдость, отказавшись избавляться от этого, по моему мнению необязательного предмета интерьера.

— Вы не понимаете, Джозеф! — кипятился он, — Мы не знаем, какая на Марсе атмосфера. Перед тем как выйти самим, мы выпустим птицу и взглянем, как она себя поведёт. Коли она не погибнет — значит, и нам вреда не будет.

Наконец, после наших долгих стараний, список стал достаточным. Он пополнился в числе прочего револьвером, парой ружей и полдюжиной метательных ножей.

Я рассчитал провизию на месяц пути: вяленое мясо, мука, сушёные фрукты, жевательный табак (и немного курительного), небольшое количество специй и чая, а также кофе и коньяк. Не забыл и о медицине, добавив к списку перевязочный материал, инструменты, спирт и морфий.

Следующий день мы занимались закупками. Я взял в аренду большую фуру с лошадью — крупной кобылой клайдсдейлской породы. Старый жид потребовал расписку и пять фунтов залога, но я имел опыт в подобных делах и сказал ему, что за такие деньги будет уместнее взять эту кобылу и телегу себе в собственность, чего они, конечно же, совершенно не стоят. Он начал плеваться и показывать в мою сторону пальцами “козу”, бормоча какие-то оскорбления на своём языке. Я злобно плюнул в ответ, прорычал: “Гори в аду, свинья!”, развернулся и пошёл прочь.

Не пройдя и пары десятков шагов, почувствовал мягкое давление под локтем. Тот же еврей брал меня под руку, на лице его была самая любезная улыбка из всех, что я видел в своей жизни. Я зыркнул строго для солидности, но дал увлечь себя обратно к лавке.

После четверти часа причитаний о большой семье, которую надо кормить и заверений в том, что добрый реб нисколечко не хотел обидеть доброго гоя, мы сторговались на фунт залога под расписку. После чего каждый получил своё.

Кажется, в этот день мы не оставили без внимания ни одного рынка и вархауса в городе. В итоге фура была забита доверху самым разнообразным скарбом согласно нашего списка и лошадь едва дотащила её до конторы.

Закончив поздним вечером, мы решили ночевать тут же, сменяя друг друга, дабы упредить ночное воровство, имевшее место в этом и прилегающих кварталах.

Мистер Уэллс вызвался сторожить первым. Я предупредил его разбудить меня через четыре часа. Он приготовил себе крепкий кофе, включил керосиновую лампу и с весьма бодрым видом принялся изучать какую-то толстую книгу, удобно устроившись на козлах. Понаблюдав за ним, я лёг под бортом и заснул.

Проснулся я сам. Как мне показалось, раньше оговоренного времени. Причиной пробуждения был странный и весьма угрожающий звук совсем неподалёку от меня. Спросонья мне послышалось, будто рычит львёнок, у которого отбирают добычу.

Будучи в Африке, я однажды наблюдал, как местные продавали молодого льва. Чтобы продемонстрировать его норов, они засунули в клетку кусок мяса на верёвке, а затем начали вытягивать его. Недовольный и явно голодный зверь вцепился в мясо и озлобленно рычал, а негры с широкими белозубыми улыбками взбадривали его пикой на потеху будущим покупателям.

Не меняя позы, я приоткрыл глаза и скосил их в сторону источника звука. Окрестности были озарены призрачным светом полной луны. Складки рогожи, укрывающей содержимое нашей телеги от того имели резкие очертания — словно часть лунной поверхности перенеслась на Землю. На козлах, едва подсвечиваемый дрожащим огоньком почти угасшей керосинки, запрокинув голову и громогласно храпя, безмятежно спал мистер Уэллс.

Я подумал, экая напасть — так он всю улицу разбудит. Тихонько встал, скатал в валик покрывало, служившее мне покровом и деликатно подложил его под шею Уэллса. Голова его получила опору и храп, хоть и не сойдя совсем “на нет”, стал довольно тихим и, я бы даже сказал, уютным. Мистер Уэллс что-то пробормотал, но не проснулся.

Я уселся под колесо телеги, постелив на землю какой-то пустой мешок. Достал было трубку, но, вспомнив недавний инцидент, спрятал обратно. Откусил кусочек от плитки табака, задвинул языком между нижней челюстью и губой. Откинулся на колесо и стал смотреть на звёзды.

Вот ведь, как интересно получается… Сейчас я сижу на земле, находясь на Земле, и смотрю на небо, тщетно пытаясь выискать красную точку Марса. А менее чем через две недели, может быть, буду так же сидеть на земле Марса и искать глазами Землю и то место, откуда я смотрел на Марс. Или не буду, ввиду того что с грохотом перейду в мир иной — и такое тоже не исключено. Но оба эти пути объединяет одно: я буду первый, кто посетил другую планету или расстался с жизнью в попытке сделать это.

Ну, или первый после мистера Уэллса, как посмотреть. Ведь это его затея, а я лишь ассистент, фигура второго плана. Но всё же, я доволен — мне с лихвой хватит и того, что я увижу, чего никто не видел до меня. Будет о чём рассказывать внукам.

Небо постепенно светлело. Звёзды поблёкли, на горизонте наметилось зарево восхода. Я зашёл в контору, подошёл к камину. Подкинул опилок в почти холодные угли, подул на них, слегка расшевелив щепкой. Зарделся алым уголёк, несколько искорок попали на опилки и те занялись. Я подложил щепок и поставил джезву на решётку, не дожидаясь, пока огонь наберёт силу.

Когда кофе начал подниматься, я снял джезву с огня и разлил напиток в две деревянных кружки. Нарезал сыр и ветчину грубыми ломтями, разломил хлеб. Поместил всё на поднос и вышел будить Уэллса.

К шлагбауму на въезде в карьер мы прибыли задолго после часу дня. Массу времени заняло перекладывание нашего скарба в таинственные ящики, занимавшие место в конторе, назначение которых мне теперь открылось с полной ясностью.

Уэллс приписывал этим сборам большое значение. По его объяснению, в небесной машине вся свободная от приборов стена представляет собой этакий шкаф, в который эти ящики вставляются. Для того чтобы имущество экспедиции не загромождало кабину, оно помещается в них и любая вещь доступна одинаково непринуждённо.

Я признал эту систему мудрой и, вне всяких сомнений, удобной. Долгие часы мы укладывали вещи в ящики, а Уэллс вёл их учёт в толстой тетради с обложкой из бычьей кожи. К концу погрузки я хорошо ориентировался в том, где что лежит, поскольку всё запоминал — а на память я не жалуюсь.

После погрузки я запряг лошадь в фуру и мы тронулись к месту расположения небесной машины. Как уже упоминалось ранее, это был старый угольный карьер, открытые работы в котором почти что и не велись, поскольку весь поверхностный пласт был выбран и работы сместились в шахту, вход в которую был расположен в дальней стороне карьера. Однако сам карьер был охраняемым по причине того, что на его краю располагалась контора и склады с оборудованием для добычи угля. Владельцем шахты был некий виконт Харрингтон, вхожий в научное сообщество и очевидно считавший себя знатным учёным. Знакомство с ним дало Уэллсу возможность проводить свои опыты и строить машину в относительно защищённом и уединённом месте.

Я огляделся, решая, можно ли оставить наше имущество без опаски. Контора находилось довольно далеко от въезда — ярдах в пятистах или около того. К ней наискось вела тропинка, вытоптанная в чахлой траве. Рядом с будкой охранника сидел чумазый пацан лет двенадцати. Я кинул ему фартинг: “Следи за телегой в оба”, затем пошёл вслед за Уэллсом к конторе.

— Джозеф, послушайте меня внимательно. — он оправил несуществующую складку на пиджаке, — Сейчас мы войдём. Я убедительно прошу вас молчать и ничего не предпринимать, что бы вы там ни увидели.

За недолгое время нашего знакомства я успел кое-как изучить характер Уэллса. В целом он был несколько чувствительнее обычных людей. Вот и сейчас его явно волновала предстоящая встреча. Решив поддержать и укрепить его, я понимающе кивнул:

Открыл дверь и мы вошли. За столом, обитым зелёным сукном (местами сопревшим и потемневшим) сидел пожилой дородный господин с седой шевелюрой. После того, как мы появились, он ещё какое-то время писал пером на гербовой бумаге. Затем установил перо в чернильницу, аккуратно прокатал по бумаге массивное пресс-папье, смахнул лист в ящик стола и только после того обратил на нас внимание.

Уэллс выглядел как школяр, пойманный за употреблением опиума. Смесь страха и искреннего раскаяния появилась на его лице, руки мяли шляпу, живя своей жизнью:

Уэллс постоял несколько секунд, потерянно уставившись в пол. Затем с отчаянием поднял глаза, но увидев яростный взгляд управляющего, поспешно опустил их обратно. Молча повернулся и покинул помещение. Я вышел за ним.

Кажется, Уэллс был на грани срыва. Глаза его покраснели, слёзы выступили на них. Стесняясь своей слабости, он отвернулся от меня и некоторое время мы так и стояли — он, спиной ко мне, борясь со своим угнетённым настроением, а я раздумывая, как быть дальше.

— Неделю назад у меня взорвался резервуар со смесью для движителей. Взрыв был очень мощный. Никто не пострадал и я думал, обойдётся. Но, как видите, Джозеф, сэр Харрингтон, очевидно, не может поступиться престижем предприятия ради науки.

— Нет, не совсем так. Этот резервуар — из первых, изготовленных мной. Можно сказать, опытный экземпляр. Ныне они доведены до совершенства и едва ли могут взорваться без причины.

— Я уже даже и не знаю… — он взглянул на меня очень грустно, — Едва ли мы сможем убедить сэра Харрингтона позволить нам отправление из его карьера. Будет хорошо, если нам позволят просто забрать машину без разбирательств и расследований…

Я внимательно оглядел здание. Массивная деревянная дверь, ведущая в тамбур, была открыта настежь. С внешней стороны на ней были скобы, в которые продевался толстый брус, когда дверь необходимо было запереть. Сам брус стоял неподалёку, прислонённый к стене. На петле болтался открытый навесной замок. Кодовый “Эврика”, американский. Серьёзная вещица с несметным количеством комбинаций.

Я тихо прикрыл дверь. Взял брус, вставил в петли. Подёргал — держит крепко, наикрепчайше. Взял замок и защёлкнул в петле. Покрутил наборный диск, дабы спутать код.

— Увольте! Дверь я запер. На окнах конторы решётки. До шлагбаума четверть мили. Дверь он не откроет — слишком крепкая. Даже если выбьет окно, то всё равно ни до кого не докричится. У нас есть время по крайней мере до конца смены.

— Вам что важнее? Лететь? Или чтобы всё было исключительно по-взрослому? И я уже навесил замок на дверь, так что обратной дороги нет. Давайте не будем терять времени, сэр.

— А и ничего! Скажем, ушли от мистера… этого, как его там? Макфи, ага. Решили забрать ценные научные приборы с машины, раз уж нельзя использовать её. А то что его кто-то запер — так мы и ведать не ведаем, мало ли кто это мог сделать после нас. Эвона, въезд даже не охраняется толком.

Он кажется принял этот поворот судьбы. Плечи его расправились, безвольно сгорбленная спина стала прямой, выражение лица — твёрдым. Наши взгляды встретились.

Да, я про это совсем не подумал. Лошадь и телегу нужно вернуть хозяину, или иначе по возвращении нас ждут неприятности. Если, конечно, мы вернёмся.

У въезда ничего не изменилось. Пацан гладил лошадь и пытался засунуть ей пучок соломы, но то ли кобыла не успела проголодаться, то ли солома ей пришлась не по нраву — от угощения всячески отказывалась.

Я достал монету и бросил ему. Он сориентировался моментально, изловил её налету и убежал к колодцу. Я одолжил у Уэллса его тетрадь и ручку Waterman. Начал писать на чистом листе: “Подателю сего прошу вернуть один фунт, внесённый в качестве залога за…”

От колодца появился мальчуган. Он толкал перед собой низенького невзрачного мужичка со всклокоченной, давно не видавшей ножниц цирюльника бородой — “Чисто, Карл Маркс”, пробормотал Уэллс — и в неопределенного цвета обносках, смутно напоминающих военную форму. Тот явно был нерешителен и, кажется, упирался, но сын что-то убедительно говорил ему в то место, где за волосами должно быть ухо и яростно жестикулировал.

Наконец, они подошли к нам. Пацан в последний раз что-то сказал в ухо и тычком в бок повернул отца лицом ко мне. Тот вытянулся предо мной едва ли не в струнку и подобострастно произнёс:

— Мы с тобой сейчас поедем к машине мистера Уэллса — я сделал жест рукой в сторону Уэллса, который учтиво приподнял шляпу и приветливо улыбнулся, — Которая установлена на дне этого карьера. Там мы погрузим всё с телеги в машину. Твоё дело небольшое: вернуть телегу по адресу, который написан на этой бумаге и предъявить бумагу хозяину лошади. Он вернёт тебе фунт залога за лошадь и телегу. Это и будет твоим вознаграждением.

— Но… мистер Макфи… строго-настрого… не велено пускать профессора в карьер. Вот. — большие фразы явно давались ему с трудом. — Он меня… того… с работы… это…

— А ты скажи, что не смог отказать, так как я угрожал тебе револьвером. — я для убедительности сдвинул борт пиджака и он увидел портупею с кобурой. — Ну же, Томас. Фунт!

Глаза его округлились и, кажется, он совсем ушёл в пучину страха. Но всё-ж таки перспектива внезапного сказочного обогащения затмила чувство опасности и, снова вытянувшись предо мной, он сказал подобострастно:

— Вот и ладно. Поехали тогда. — я подумал и добавил, — И никому не говори, что получишь деньги. Если будут спрашивать — просто скажи, что знаешь хозяина кобылы. Да напросись отвести лошадь к нему.

Мы выдвинулись по узкой каменистой тропе, спиралью спускающейся на дно карьера. Уэллс с мальчиком вели кобылу под уздцы, следя, чтобы на пути не было больших камней. Видимо, паренёк любил лошадей — охаживал кобылу, как мог. Томас прихрамывая шёл за телегой. Я замыкал шествие чуть поодаль.

Сделав полукруг по серпантину на стене карьера, мы оказались на противоположной ко въезду стороне. Бросив взгляд на контору, я, кажется, различил какое-то смутное движение в зарешёченном окне. Как будто кто-то махал белой тряпицей в надежде привлечь внимание. Но не исключено, что мне просто привиделось и то был лишь солнечный блик на стекле.

Ящики мистера Уэллса и здесь оказались к месту. Мы очень торопились и если бы наш скарб был в своём первоначальном, как при покупке, виде — мы потратили бы на погрузку многие часы. Что, учитывая нынешние обстоятельства, было недопустимо.

— Глядите-ка, мистера Макфи выпустили! — мальчишка, будучи не занят никаким делом, сам избрал для себя роль дозорного. — Кажется, они идут сюда, мистер.

Я взглянул в сторону склона, на котором стояла контора. Едва различимые фигурки в количестве четырёх или пяти сгрудились на краю, а одна уже направилась по дороге. Очевидно, у нас есть ещё минут пять или около того.

Я подошёл к Томасу, который доверчиво смотрел на меня своими бледно-голубыми глазами, совершенно не ожидая, что я врежу ему по скуле. От удара он отлетел на пару ярдов, стукнулся спиной о борт телеги и сполз на землю. Позади себя я услышал испуганный вопль мальчишки.

— Извини, приятель. Так надо. — я схватил его за плечо и поднял. Он был ошеломлён, но вполне в сознании; даже попытался заслониться руками от дальнейшего избиения, которое, впрочем, в мои планы совсем не входило.

— Мистер! Не убивай отца! — пацан вцепился в мой пояс и попытался оттянуть меня. Я обернулся к нему и прижал его голову свободной рукой, не прекращая поддерживать Томаса в вертикальном положении. Мальчонка начал трепыхаться, но был куда слабее меня и потому вырваться не мог.

— Успокойся! Никто никого не убивает. — он продолжал свою возню и я добавил, — Твой отец покажет всем ссадину и ему поверят на слово, что он был под принуждением. А иначе его упекут в каталажку за пособничество в грабеже.

Это возымело эффект. Парень перестал дёргаться. Я медленно отпустил его и он оттолкнулся от меня. Стоял и смотрел хмуро, но, кажется, понял, что к чему и драться уже не лез.

Мистер Уэллс ни во что не вмешивался, но на лице его читалось неодобрение. Он изучающе — “каких ещё сюрпризов от вас нужно ожидать, Джозеф” — посмотрел на меня, затем, не произнеся ни единого слова, повернулся к трапу и поднялся в небесную машину.

Он потёр скулу, где разливалось краснотой большое пятно свежего синяка. На ладони осталась капля крови, он с удивлением посмотрел на неё и стёр рука об руку, затем взглянул на меня и робко улыбнулся:

Они погрузились на телегу, мальчишка взял вожжи, встряхнул ими. Выкрикнул что-то зычное тонким голоском. Кобыла махнула головой, словно ответив ему и пошла. Телега начала двигаться; сначала медленно, затем всё быстрее. Томас сидел боком в телеге и глядел в нашу сторону. Голова его покачивалась в такт движению. Я с удовлетворением рассмотрел на его щеке большущий синяк.

Когда фура удалилась ярдов на сто, мальчишка повернулся и помахал рукой. Уэллс махнул ему в ответ и начал закрывать тяжёлую дверь; прижав её, крутил запорное колесо до тех пор, пока стык двери со стеной не превратился в линию не толще волоса.

Кабина небесной машины представляла собой цилиндрическое помещение диаметром ярдов семь или близко к тому. Восемь выпуклых тумб движителей выдавались из стены на полтора фута. Каждая имела дверцу с иллюминатором толстого огнеупорного стекла. Уэллс сказал, что это люк для загрузки резервуаров с топливом и для наблюдения за происходящим в движителе.

Шесть стен между тумбами движителей целиком и полностью были заняты шкафами, в которые мы второпях повставляли ящики с имуществом экспедиции (Да и то — не все. Какая-то часть их загромождала пробковый пол в центре кабины).

Седьмая стена имела входную дверь, или, скорее, люк с круглым иллюминатором и запорным колесом; именно через него мы погрузились в небесную машину. Перед восьмой стеной был установлен стол со множеством рычагов, ручек и кнопок. В центре его был расположен планшет и пара арифмометров.

Перед столом располагалось кресло машиниста. Оно имело диковинную конструкцию — могло изменять свою форму таким образом, что сидящий на нём становился лежащим. Оно и понятно, зачем: многие дни нам придётся не только сидеть, но и спать в небесной машине.

Позади кресла машиниста и немного левее его было установлено ещё одно, абсолютно такое же. Как сказал Уэллс, оно для помощника машиниста и кочегара в одном лице, которому придётся совершать много разных действий во время взлёта машины.

Эти кресла также могли вращаться вокруг своей оси. Небольшой изящный столик, расположенный позади места машиниста и справа от кресла помощника, позволял превратить кабину в трапезную — для этого нужно было всего лишь развернуться лицом к нему. Я в очередной раз поразился хитроумию мистера Уэллса и тому, как он всё продумал.

В потолке на высоте десяти футов был большой иллюминатор с толстым кварцевым стеклом, закрываемый специальной шторкой хитроумной конструкции.

Стены были простёганы и обиты тканью цвета индиго; по моему впечатлению довольно прочная, она в то же время была мягкой и шелковистой на ощупь. Кажется, то была мануфактура из Нима, но не могу поручиться.

— К сожалению, Джозеф, у меня не было возможности в спокойной обстановке передать вам ваши обязанности. По сему, вы просто будете выполнять мои команды до момента, пока не наступит свободное время для объяснений.

— Во время взлёта, мистер Дрейк, может сильно трясти. Лучше держитесь за поручни на кресле. — я обратил внимание на дугообразные поручни, приделанные к ручкам кресла. Он продолжил:

— Как только мы оторвёмся от земли и поднимемся на пару сотен ярдов, вы будете должны следить за тем, чтобы в движителях было топливо. Допустима кратковременная остановка одного или двух — но только на противоположных сторонах — иначе, я не смогу удержать равновесие, машина завалится и мы упадём. Я со своей стороны буду регулировать его с помощью заслонок. Но, всё равно, чем меньше движитель остаётся без топлива — тем лучше.

Замена резервуара происходит очень просто. Вы, убедившись, что движитель отключился, обязательно нажимаете педаль сброса, затем открываете люк и осторожно помещаете туда новый резевуар с топливом.

Помните! Нельзя допускать толчков и ударов по резервуару; это очень опасно. После загрузки вам нужно потянуть за шнур над корпусом движителя и я увижу на столе управления знак готовности движителя к включению. Кажется, это несложно, но, может быть, у вас есть вопросы?

Он медленно повернул большой ключ в центре стола. Это сопровождалась щелчками зубцов шестерни где-то внутри; как будто заводили часовой механизм.

Ничего не происходило несколько секунд. “Зажигание… должна быть реакция…”, неразборчиво бубнил себе под нос Уэллс, посматривая на хронограф и листая свою тетрадь.

Затем снизу раздался глухой удар. За ним ещё один. И ещё. Я крикнул Уэллсу: “Они пытаются выбить дверь!”, вскочил с кресла и одним прыжком оказался у входного люка, полон решимости держать оборону. Мой револьвер был наготове.

Но странно — преследователи в иллюминаторе были ещё очень далеко, в нескольких сотнях ярдов от машины. И явно изменили своё решение приближаться. Один из них целился из ружья в нашу сторону, но я увидел как другой положил руку на ствол, пригибая его к земле и что-то убедительно говорил стрелку.

— Джозеф, бога ради, спрячьте оружие и вернитесь в кресло! Всё происходит замечательно, с таким звуком работают движители. — он смотрел на меня из-за спинки своего кресла, — Держитесь лучше за что-нибудь. Сейчас начнёт трясти.

Я добрался до кресла весьма своевременно. Относительно нечастые поначалу удары, учащались всё более, кабина сотрясалась мелкой вибрацией. Старинная гинея, бог весть зачем лежавшая на столике, с мелкой дрожью устремилась к одному из краёв стола, но не дойдя до него пары дюймов, плавно изменила направление своего движения и пошла обратно к середине.

В какой-то момент грохот усилился неимоверно, вибрация сменилась весьма жёсткой тряской. Бросив случайный взгляд в дверной иллюминатор, я с удивлением заметил, как стена карьера плавно смещается вниз.

Мы определенно поднимались! Из за адского шума и тряски я не уловил момент отрыва от земли, но увидев движение воочию, уже не мог не чувствовать его. Теперь же смотрел на уходящую вниз землю и меня захлёстывал ужас, изумление, восхищение, радость и множество других чувств, которые я не способен был описать в тот момент.

Глянув в окошко на его дверце, я увидел как в камере бьётся неистово бело-голубое с оранжевыми всполохами пламя. Корпус движителя подрагивал в такт ударам. По всей видимости, здесь топлива пока что достаточно. Я двинулся к следующей тумбе.

Путешествие между тумбами чем-то напоминало перемещение по палубе корабля в шторм. Поскольку трясло изрядно, передвигаться приходилось держась за ручки на шкафах. Наверное, именно для этого они и были предназначены, но даже если нет — то послужили мне в тот момент неплохой опорой.

Добравшись до следующего движителя, я заглянул в смотровое окно. Где-то на границе видимости, на дне камеры тлел уголёк. Приложив руку к движителю, я не почувствовал привычных ударов. Тогда я нажал на педаль носком своего ботинка. Нога ощутила слабый толчок и я отпустил педаль. Посмотрев в окошко, увидел темень. Очевидно, я справился с этой частью и осталось загрузить в движитель новый резервуар с топливом.

Я достал из соседнего ящика резервуар — свёрток, напоминающий динамитную шашку. Открыл дверцу движителя, вытянул за трос кольцо держателя, нацепил на него свёрток и аккуратно вернул обратно. Закрыл дверцу, заглянул в окошко. Там всё так же была темень. Я, как было велено, потянул за шнур.

— Джозеф, скорее! На четвёртом давно всё выгорело! — раздался окрик Уэллса. Я от неожиданности сначала растерялся, но потом вдруг увидел на каждом движителе выгравированную цифру с его номером. Удивительно, как я не заметил их раньше?..

Четвёртым был как раз тот, к которому я подошёл вначале. Уже попривыкнув и обретя некоторую сноровку, я быстро переместился к нему и загрузил новой порцией топлива. Потянув шнур, стал гадать, куда направиться дальше. Очевидно, что четвёртый и пятый проработают какое-то время. Значит, остались прочие шесть, которые также должны израсходовать свою смесь в ближайшее время. Но к какому из них бежать в первую очередь?..

Уэллс неотрывно следил за тем, чтобы машина выдерживала положение, строго перпендикулярное земной поверхности. Помогал ему в этом стеклянный шар с градуировкой, заполненный жидкостью и восемь верньеров вокруг него, регулирующих мощность каждого движителя. Пузырёк воздуха в шаре должен был занимать положение согласно расчётам Уэллса и показаниям хронометра. Всё это требовало высочайшей внимательности. Однако он всё же своими подсказками существенно облегчал мою задачу:

— Джозеф, следите за шнурами. Те, что поднялись до максимальной отметки, указывают на то, что смеси осталось мало или не осталось вовсе. Следуйте в первую очередь к этим движителям, — прокричал он, не отрываясь от своего дела.

С того момента я точно знал порядок их перезагрузки и дело пошло на лад. Я освоился со своей ролью и уже не метался, а двигался размеренно, всегда зная, куда идти в следующий момент времени. У меня были даже кратковременные перерывы, в один из которых я умудрился достать табак и сжевать порцию.

Всё окончилось внезапно. Уэллс встал со своего места, на лице его в капельках пота была победоносная улыбка. Я собирался переместиться к следующему натянутому шнуру, но он остановил меня:

В иллюминаторе была абсолютная чернота неба, заполненная мириадами звёзд. Некоторые были велики словно бусины, другие мизерны как уколы иглы. Всю нижнюю половину круглого стекла занимал огромный зелёно-голубой диск.

И вдруг меня пронзило. Это же Земля! Та самая твердь, без которой я себя не представляю — вдруг стала чем-то отдельным; огромным блюдом, на котором посреди синевы водной глади зелёные континенты выглядели как брокколи, жёлтые пустыни были похожи на кукурузную кашу, которую варила моя матушка, а города и дороги были едва различимыми клубками серой нити с нанизанными на неё разноцветными бусинами… И вот уже я могу смотреть на Марс и Землю, как на родных брата и сестру.

Я ощутил небывалое чувство. Мы — одни-одинёшеньки посреди огромного отсутствия чего бы то ни было. Наша планета уносится от нас и нет больше опоры для наших ног. А до звёзд не дотянуться и вовсе — такие они далёкие и чужие. Ведь если верить Уэллсу, каждая звезда размером с наше Солнце, но, как правило, даже больше во много крат. И если они, эти огромные шары, выглядят как маленькие точки, то сколько же моих жизней нужно, чтобы туда добраться?…

Уэллс не разделял моего меланхолического настроя. Будучи практичным, и в то же время увлечённым учёным, он сразу же приступил к исследованию своего нового окружения. Нашёл в одном из наших бесчисленных ящиков какую-то трубу. Вооружившись тетрадью и своим прекрасным самописным пером вдруг начал перемещаться прямо по стене к верхнему иллюминатору.

— Мы ушли от Земли, которая является источником массы и потому притягивает всё сущее. Теперь для нас основной источник массы наша “Feature”. Осторожнее с прыжками, мистер Дрейк — упадёте на потолок.

Но было поздно. Лишь я немного оттолкнулся от пола, как неведомая сила (или её отсутствие) подбросила меня к центру кабины. А оттуда я начал медленно падать прямиком к Уэллсу.

На подлёте он схватил меня за руку и отодвинул в сторону, чтобы я не загораживал иллюминатор. Я был лёгок, словно мотылёк — и чувствовал себя им же. Или, может быть, как рыба в пучине морской. Вода сверху, снизу, по бокам, повсюду — и ты плывёшь в этой воде, куда тебе вздумается. Только нынче я был эфирной рыбой и воздух был моей водой.

Впрочем, я очень быстро освоился с этим положением. Теперь прыжки через центр кабины были для меня явлением из разряда нормальных и даже несколько наскучили. Пришло время изучить, понять и осмыслить всё, упущенное в спешке последних часов. Уэллс, освободившийся от дел, немало способствовал тому. В следующие три дня я сносно освоил стол управления и постиг многие приёмы эфироплавания. Отныне я мог заменить своего нанимателя в некоторых вопросах управления небесной машиной, либо исправно выполнять его прямые команды, не теряясь в назначении того или иного рычага или кнопки.

В первый день разобрались со всеми ящиками и их содержимым. Расставили их таким образом, чтобы от них было удобство в разных обстоятельствах. Отныне резервуары с топливом располагались в ящиках, прилегавших к тумбам движителей, пища занимала срединные ящики. Одежда и принадлежности, оружие и порох располагались в верхних. Книги же, и различные приспособления для опытов Уэллса были в самых нижних ящиках.

Случилось и маленькое несчастье. Одна из двух наших канареек издохла, очевидно не перенеся беспокойства отлёта. Я поместил её в коробку из-под турецкого печенья “кьюраби”, найденную по случаю в личных запасах непревзойдённого сластёны Уэллса. Затем мы торжественно погрузили коробку в камеру движителя. Уэллс произнёс речь по поводу безвременной и трагичной кончины героической птицы, воспарившей куда как выше своих соплеменниц, но после того — падшей, словно Икар, чьи крылья растаяли от неумолимого света солнца. Я нажал на педаль и толчок в ногу известил меня о том, что мы стали зачинателями новой традиции — погребения в эфире. Почтив память канарейки пятью унциями красного вина, мы занялись каждый своим делом.

На следующий день Уэллс тщетно пытался объяснить мне математику. Не сказать, что я был тупицей — совсем нет. Но неучем являлся определенно. Между нами пролегла бездна в уровне знаний и различающемся жизненном опыте. Скоро мы сошлись на том, что каждый должен делать то, к чему приспособлен.

Тем не менее, он не терял надежды хотя бы выработать систему, позволяющую водить небесную машину по заранее составленной инструкции. И вроде выходило, что это возможно. Моих знаний арифметики вполне хватало для того, чтобы читать цифры из тетради и, глядя на хронометр, удерживать пузырёк воздуха на нужной отметке внутри стеклянного шара. Я мог правильно обращаться с картой звёздного неба и ориентироваться по ней в пространстве. Это позволяло выполнять обязанности рулевого и направлять небесную машину к нашей цели.

Я практиковался как можно более часто, с огромным интересом и вниманием. В конце концов, мы пришли к выводу, что я смог бы совершить полёт самостоятельно по тем расчётам, которые сделал и затем уточнил в ходе полёта Уэллс.

Марс приближался. Сначала он был песчинкой посреди носового иллюминатора, затем стал как ягода рябины, после того — как апельсин, а в последний день полёта увеличивался, постепенно заполняя собой всё видимое пространство. Уже были видны огромные каналы на его поверхности, тянущиеся на многие мили между округлыми бассейнами исполинских размеров.

— Судя по моим расчётам, пришла пора совершить нам посадку, Джозеф. — сообщил мне Уэллс, оторвавшись наконец от арифмометра и планшета. — И она начнётся очень скоро. Нам необходимо подготовиться.

Мы спешно начали приводить в порядок кабину. После шести дней нашего праздного затворничества здесь царил сущий кавардак. Уэллс собрал свои книги и приборы для опытов, в беспорядке разложенные повсеместно. Я уложил в ящик припасы и засунул в мешок весь мусор, естественный для столь длительного пребывания двух человек в одном маленьком помещении. Затем я по приказу Уэллса загрузил каждый движитель новым резервуаром с топливом. И наконец, мы заняли свои места.

Секунды ожидания складывались в минуты, а те — в часы. С самого начала, будучи напряжён неимоверно в ожидании посадки, я постепенно расслаблялся и даже начал позёвывать. Уэллс увлечённо читал какую-то научную книгу — страницы так и пестрели формулами и схемами.

Вероятно, я первым ощутил прикосновение к ауре Марса. Небольшие покачивания — будто вы в лодке, которую нежно трогает рябь на воде — начали сопровождаться толчками, сначала мягкими, потом всё более ощутимыми. Уэллс оторвался от чтения:

Он начал изучать показания приборов на столе. Вскочил с кресла, заглянул в иллюминатор на люке. Затем вернулся и стал запускать движители, один за другим.

— Мы садимся, мистер Дрейк, уже довольно давно. — нахмурившись, взглянул в потолочный иллюминатор, — Приготовьтесь загружать новые резервуары с топливом. Мы будем активно маневрировать, дабы не разбиться и сесть на ровную поверхность.

Я вышел из своего кресла и встал к движителю, чей шнур, как мне показалось, был поднят выше других. К этому моменту уже трясло довольно сильно — значительно более, чем при взлёте.

Впрочем, беспокойства было премного меньше, чем когда мы взлетали. Возможно, причиной тому были мои окрепшие навыки небесного кочегара — я уже не суетился, точно зная, куда пойду в следующий момент. Перемещался неторопливо и спокойно, уделяя внимание собственной безопасности и имея солидный запас времени.

Когда воздух стал достаточно плотным, Уэллс потянул до отказа рычаг, высвобождающий из корпуса шары наподобие тех, которые используются в воздухоплавании, но другой формы и большего размера.

Сигнальный шнур до конца ушёл в отверстие, указывая на то, что шары расправились под воздействием атмосферы. Уэллс открыл кран подачи гелия и газ с шипением устремился по трубам из баллонов в шары.

Тряска становилась всё меньше — скорость нашего падения замедлялась и само оно уже являлось скорее плавным снижением. Расход горючего в движителях стал совсем мизерным — Уэллс время от времени включал ту или иную колонну для изменения направления полёта.

Я смотрел в иллюминатор. Маленькое ослепительно-жёлтое солнце по мере нашего снижения бледнело и становилось не таким нетерпимым для глаз. Оно приближалось к горизонту, возвещая то ли о рассвете, то ли о закате — мне было непонятно, а учёного пустыми вопросами я донимать не мог.

В туманной дымке под нами уже можно было разглядеть холмистую поверхность кирпичного цвета, рассекаемую каналами более тёмного оттенка. Мы спускались в дельту, образованную двумя из них и увенчанную большим круглым водохранилищем.

Местность, куда мы устремились, была пустынной — редкие кустарники, да ещё более редкие деревья — но за одним из каналов я разглядел нечто вроде селения: несколько остроконечных пирамид кучковались на ровной площадке меж холмов. Самая высокая из них находилась в центре ансамбля, в окружении более низких.

Уэллс был архи-сосредоточен на управлении небесной машиной. Когда я всё-таки решился отвлечь его, лишь буркнул мне: “Займите кресло, Джозеф. Посадка будет жёсткой. Мы слишком быстро опускаемся — почти что падаем...” и вновь погрузился в скопище рычагов, рукояток и верньеров.

Быстро проверив движители, я последовал его совету — и вовремя. Уэллс запустил их все на полную мощь и тряска стала сумасшедшей. Канонада взрывов в камерах слилась и была просто оглушающей — представьте себе бочку, на которую кто-то сыпет тяжёлую дробь вперемешку с камнями. А вы заперты внутри неё.

Крепко ухватившись за подлокотники своего кресла, я смотрел на иллюминатор люка. Воздух за ним был ржаво-жёлтым от поднявшихся густых клубов пыли и почвы и был виден дрожащий оранжевый горизонт с жирной пыльно-голубой точкой солнца.

Внезапно позади меня бухнуло увесисто и кабина резко накренилась. Посыпались на пол ящики из шкафов, смотрящих книзу. Послышался вскрик Уэллса, чья позиция, очевидно, приняла значительную часть содержимого злосчастных ящиков и тут же небесную машину потряс страшной силы удар о поверхность планеты. Я, не удержавшись, вылетел из своего кресла и скатился по полу на кучу самых разнообразных предметов — некоторые были весьма твёрдыми. Приложившись затылком обо что-то особенно жёсткое, я потерял сознание.

Жаждет схватить меня за горло лапой с длинными, острыми как лезвия, когтями и вмиг отделить мою голову от тела, отправив несчастную призрачную душу в немой утрате бессильно видеть как разрушается то, что ещё совсем недавно было её вместилищем.

Они открылись предо мной медленно, с предвкушением. Сначала был тонкий изгиб звериного прищура, затем — широко раскрытые, с плотоядным интересом ищущие, оценивающие, алчущие.

Я лежал на спине. Слегка размытые, пред моими глазами были иллюминаторы; тот, что в потолке — с зеленоватым закатным небом, и меньший, на люке, обращённом вверх и частично засыпанном мелким мусором и песком. Вероятно, от удара головой я принял их за глаза, а подавленный разум дорисовал всё остальное.

— Лежите, Джозеф, лежите. Вы стукнулись затылком и потеряли сознание. Я, как смог, сделал вам повязку и примочку из листьев коки. Она скоро подействует, потерпите.

Скосил глаза на Уэллса. Зрение моё уже привыкло к скудному освещению и я видел, что он время от времени болезненно морщится и стеснённо поводит плечами.

— Не волнуйтесь, Джозеф, я в полном порядке. — он потёр грудь и натужно, но при том бодро рассмеялся, — Разве что немного завалило ящиками с боеприпасами и вашими специями. Да и случайным сапогом по лбу получил.

Часть ящиков, упавших на твёрдый пол, раскололась и была безнадёжно утрачена. Некоторое их количество не пострадало, ударившись о мягкого мистера Уэллса и вашего покорного слугу, который к тому времени был уже без чувств.

Уэллс с некоторым усилием выбрался из своего кресла, скинув с себя пару ящиков и груду разной мелочи. Извлёк меня из-под завалов и сделал перевязку. Соорудив из меховых курток и другой одежды этакую мягкую лежанку, уложил меня на неё, пока я оставался без сознания. Затем занялся ревизией наших потерь и окружающего хаоса.

Пол отныне был наклонным. Нижняя его часть была усеяна толстым слоем самых разнообразных вещей. Когда я увидел всё это воочию, мне оно напомнило спектакль “Али-баба и сорок разбойников”, виденный как-то в бродячем театре на ярмарке. В нём самый главный злодей восседал на точно такой же горе вещей и фальшивых лицедейских драгоценностей из папье-маше и дешёвой парчи.

Клетка с канарейкой выглядела как яйцо всмятку, которое уронила на пол кухарка. Пичуга, к счастью, была жива, хотя и крайне напугана. Она не пела в своей обычной манере, а издавала изредка жалобный, совсем не птичий писк — так Уэллс её и обнаружил, заваленную вещами. Впрочем, только лишь клетка была водружена на вершину горы вещей, канарейка приободрилась и тут же начала чистить пёрышки и ухаживать за собой.

Рассмотрев в иллюминаторах местность, где приземлилась небесная машина, он понял, что произошло и почему мы в таком странном положении. Мы приземлились на границе геологического разлома, своеобразной террасы. Аппарат одной стороной осел на нижний её уровень. Нам очень сильно повезло в том, что высота сброса была не более трёх футов и оставалась возможность для взлёта. Если бы машина завалилась на бок — для нас это был бы путь в один конец. Хотя, не исключено, что хитроумный мистер Уэллс и здесь выдумал бы что-то, что спасло наше положение.

Он рассказывал мне о происшедших событиях, а я ощущал, как моя голова постепенно наливается тяжестью, а сознание меркнет. Заметив это, он сказал:

Проснулся я от громких проклятий. Уэллс на чём свет стоит костерил динамо-машину, упорно не дававшую электричества лампам, но коварно ударившую током самого учёного. Понаблюдав за его экспрессией, я подал голос:

— А, Джозеф! Очень хорошо, что вы проснулись. Каково ваше самочувствие? — он пытливо и, как мне показалось, с неким опасением взглянул мне в лицо, — Всю ночь вы разговаривали во сне. К сожалению, невнятно, я ничего не смог разобрать.

Я прислушался к своим ощущениям. Их нельзя было назвать идеальными для меня, но бывало и хуже. В целом, я чувствовал себя хорошо; немного ныл затылок, но без оглядки на это, я, считай что отделался лёгким испугом.

— Это отличная новость, Джозеф! Мы должны сегодня попытаться выйти на поверхность. Я подсчитал наши запасы сжатого воздуха и всё к тому, что мы либо вылетаем обратно не позднее нынешнего вечера, либо перестаём пользоваться воздухом из баллонов “Future”, заместив его атмосферным.

Благодаря добротному обучению науке на протяжении полёта, я уже понимал, о чём речь. Если воздуха не хватит — мы попросту задохнёмся. Посему, необходимо поторопиться.

Я осторожно поднялся со своей лежанки. Сел, опёрся руками о пол. Пощупал затылок. Вполне нормально. Если не трогать голову руками, головная боль почти незаметна. Встав на ноги, я медленно совершил несколько приседаний. Не обнаружив ни головокружения ни тошноты, возрадовался — кажется, сотрясение мозга минуло меня стороной.

— Что же… Давайте покончим с этим прямо сейчас. — он выудил из инструментального ящика гаечный ключ и направился к люку. — Я сейчас выну внутреннее стекло, а вы, будьте так добры, достаньте птичку из клетки и принесите её сюда.

Я открыл дверцу клетки. Птица испуганно забилась под вмятину, образовавшуюся от удара. Я выправил вмятину, аккуратно взял канарейку, погладил жёлтую головку большим пальцем. Она тревожно крутила головой, когда я подошёл к Уэллсу.

Он сдвинул в сторону внутреннее стекло, оправленное в железный обруч. Я посадил птицу в пространство между двумя стёклами и Уэллс, вернув стекло обратно, снова начал плотно закручивать гайки.

— Последний болт проходит всю дверь насквозь. Как только я выкручу его на достаточную длину, внешняя атмосфера непременно попадёт между стёклами.

Что он и сделал тут же. Канарейка, вполне освоившаяся меж стёкол, почувствовав приток свежего воздуха, забилась, но вылететь ни внутрь ни наружу, естественно, не могла. Мы наблюдали за ней около получаса, затем Уэллс решительно произнёс:

Он начал крутить запорное колесо. Через несколько его оборотов мы услышали шипение воздуха. Уэллс объяснил это разницей в давлении в небесной машине и атмосфере Марса: “Планета несколько меньше Земли. Соответственно, давление воздуха на поверхности Марса такое же, как в земном высокогорье.”

Наконец мы открыли люк, с огромным трудом вытолкав его общими усилиями. Я взял топор с ручкой трёхфутовой длины и распёр дверь таким образом, чтобы мы имели возможность проникать в машину и выходить из неё, не прилагая значительных к тому усилий.

Я высунулся из люка наполовину и огляделся. Во все стороны, куда хватало глаз, тянулась безжизненная местность; по ржавого цвета земле были раскиданы камушки, камни и валуны цветов от красного до тёмно-серого. Редкие пучки желтоватой травы, произрастающие меж камней, были похожи на клубки колючей проволоки. Унылое место.

— Что там, Джозеф? — Уэллс нетерпеливо отодвинул меня в сторону. Оглядевшись также, как ранее я, деловито заметил, — Ну, смерть от удушья нам не грозит.

Я поднялся на край люка и спрыгнул на землю. Подошёл к ближайшему кусту, наступил на него ногой — тот рассыпался в мелкую солому. Я наклонился, взял несколько соломинок, понюхал. Трава, как есть.

Уэллс громыхал чем-то в недрах небесной машины. Потом затих. Через какое-то время я услыхал скрежет металла о металл и натужное: “Помогите, мистер Дрейк.” Из люка показался конец широкой трубы.

Я резво вскочил к люку и взглянул внутрь. Уэллс скорчился под длинной трубой чёрного цвета, пытаясь, но не будучи в силах вытолкнуть её из люка. Это был довольно большой телескоп, взятый для наблюдений за небесными телами с поверхности Марса. Я подхватил его за один из ремней, прикреплённых к корпусу и начал тянуть на себя.

— Только осторожно, очень осторожно, Джозеф! — возопил учёный, когда труба неожиданно выпрыгнула из его рук. — Там весьма нежная оптика, бога ради — не повредите её!

Я аккуратно положил телескоп на землю. Уэллс установил треногу, затем снял колпак с тубы и мы вместе извлекли трубу телескопа из футляра. Водрузили её на треногу и учёный занялся настройкой телескопа; озабоченно крутил разные ручки и настроечные барашки, совершая круги вокруг треноги. Я решил ему не досаждать, благо у меня имелись свои дела по хозяйству и направился к люку.

Канарейка! Как мы о ней забыли — ума не приложу. Взяв инструмент, которым Уэллс ранее откручивал гайки на стекле, я сначала полностью закрутил сквозную гайку, затем открутил удерживающие внутреннее стекло. Сдвинул стекло вбок и заглянул.

Птица сидела внутри проёма, имея несколько оцепенелый вид. Я извлёк её и начал поглаживать пальцем по голове, удерживая на ладони. Несколько секунд ничего не происходило, затем канарейка вдруг выпорхнула из моих рук, жёлтой стрелкой метнулась к ближайшим невысоким зарослям и скрылась в них.

Минуту или две я разглядывал кусты, но не смог её обнаружить. Потом вытащил клетку из небесной машины, подсыпал туда семян и поставил клетку сверху на люк — авось, сама вернётся.

До позднего вечера я устранял беспорядок, возникший в кабине во время нашей суматошной посадки. От множества вещей пришлось избавиться ввиду полной потери ими пригодности к использованию. По счастью это не коснулось предметов жизненно важных и наибольшую часть нашего убытка составили беспорядочно смешавшиеся семена для посева и пустые тетради, залитые чернилами из расколовшейся от удара стеклянной бутыли.

Закончив, я достал из машины топор и направился к сухому скрюченному дереву, произраставшему невдалеке и примеченному мною во время посадки. Оно было как камень, но в конце концов я срубил несколько ветвей.

Вернувшись к месту посадки, я обустроил из булыжников место для костра. Набив мелкой щепы, сложил островерхий “домик” и присыпал трухой от ближайшего куста. Чиркнул спичку, бросил под “домик”. Скоро передо мной, бросаясь искрами, потрескивал небольшой костерок. Я подложил на него ветки потолще, установил треногу и подвесил на цепь котелок. Затем занялся приготовлением ужина.

Уэллс всё это время производил наблюдения в телескоп, что-то непрестанно записывая; иногда я слышал от него эмоциональные междометия, знаменующие открытие им чего-то нового, либо уличение в ошибочности каких-то старых знаний.

Вечерело. Я вынес из кабины трапезный столик, выставил на него деревянные миски. Выложил в них похлёбку с вяленым мясом и овощами. Выставил бутылку красного вина из наших скромных запасов. Пригласил Уэллса к столу.

Так, за неспешной трапезой с непринуждённой беседой, вечер сменился ночью. Всё было точно как на Земле — разве что лун было две, а не одна. И формы они были не круглой, а какой-то овальной, несовершенной — висят в небе картофелина, да булыжник. Но это не сильно заметно, если не вглядываться.

Мы пили вино, Уэллс делился планами на ближайшее и далёкое будущее, коих у него имелось несметное множество — на целую жизнь или даже на две. Я рассказывал истории из своей жизни, вполне обыденной, но тоже местами любопытной. Кажется, за этот вечер мы узнали друг друга лучше, чем за всё прошедшее время с момента нашего знакомства.

— Ни к чему было мучать его, готовя к неминуемому. И такое предупреждение могло повлиять на решимость не только его, но и мою. Я мог смазать удар, он — начать уворачиваться… Всё это выдало бы наши намерения своей фальшивостью.

— Все мы чем-то грешны, мистер Уэллс. Что сделано — то сделано и я не кажусь себе за это ангелом. Но, просто стараюсь быть человеком доброй воли, очень стараюсь...

Костёр догорал — никто давно не подкладывал новый хворост. Я лежал в своём мешке и смотрел в ночное небо. Вот и произошла та смена, которую я пытался представить себе семь или восемь дней назад. Тогда я с Земли смотрел на Марс, а нынче с Марса пялюсь в то место, где по словам Уэллса должна находиться Земля.

Как это странно, но я не испытываю того страха, который был во мне во время путешествия через эфир. Вероятно, ему способствовало осознание чужеродности среды, окружающей нас: двое смельчаков в железной бочке посреди бескрайней пустоты — вот настоящий вызов разуму и здравому смыслу!

Иное дело — Марс. Здесь есть земля, кусты, деревья, камни… Не встретилось, правда, ни одного живого существа, но кто-то же построил пирамиды и башни по ту сторону канала.

С первыми лучами солнца мы начали готовиться к походу. Собственно говоря, Уэллс порывался сделать это ещё вчера, но я его отговорил, сославшись на предыдущий тяжёлый день и на то что мы нуждаемся в отдыхе.

И вот, мы, превосходно отдохнувшие, бодрые и полные сил, завтракали сэндвичами из остатков земного хлеба с вяленой говядиной и сыром, запивая крепким кофе.

Уэллс был в приподнятом настроении и желал разговаривать о предстоящем походе при любой возможности, чем напоминал ребёнка, которому пообещали цирк после воскресной школы. У взрослого мужчины такое поведение могло выглядеть несолидным, но я не хотел портить ему впечатления, потому поддерживал разговор, как мог.

— Едва ли мы встретим здесь львов или пум, — сказал я, вдумчиво собирая заплечный мешок Уэллса. — Но револьвер на всякий случай лучше взять с собой.

Я предложил Уэллсу взять с собой винтовку, ну или хотя бы лёгкое охотничье ружьё 32-го калибра на мелкую дичь. Но он рассмеялся: “Джозеф! Милый мой, Джозеф. Мы прибыли на планету, откуда разумные существа отправили сигналы в эфир. Какие здесь должны быть опасности, чтобы была нужда вооружаться до зубов — мне невдомёк.” и брать какое бы то ни было оружие категорически отказался.

Покончив с его ношей, я занялся своей, более объёмистой. В отличии от уэллсова мешка с сэндвичами, тетрадями и какими-то мелкими приборами, которые он пожелал взять с собой, я взял топор, мешочек с патронами для револьвера, добрый моток лёгкой, но прочной льняной верёвки, горное снаряжение и некоторые другие вещи.

Наконец мешок справно лёг мне на плечи, револьвер удобно устроился в кобуре на портупее и мы выдвинулись. Я не стал закрывать небесную машину, полагая, что в этой пустыне не найдётся никого, кто вздумал бы поживиться её содержимым.

О, как я ошибся! Реальность оказалась совершенно иной и мы испытали по этому поводу свою долю неприятных ощущений, включая досаду от моего легкомыслия. Но, как говорится, если бы желания были лошадьми, то нищие могли бы ездить верхом.

А пока, мы бодро шагали по каменистому плато, временами перебираясь через небольшие овраги и обходя каменные кучи. Постепенно местность переходила в склон, деревья и кустарники появлялись всё чаще и по всем признакам мы приближались к воде.

Время приблизилось к полудню, когда мы увидели канал. Преодолев очередную складку местности, мы вышли к крутому спуску, протянувшемуся на многие мили к такому же подъёму на другой берег. Сначала мы даже не поняли, что это канал — настолько огромным он был в поперечнике. Но Уэллс, достав подзорную трубу, разглядел на дне канала вязь протоков, тянущихся по его дну, хаотично сходящихся и расходящихся.

Он дал мне трубу и я оглядел дно. Оно было завалено огромными булыжниками. Деревца, похожие на то, которое я срубил вечером на хворост, произрастали среди камней вдоль ручьёв, несущих тёмные воды. Камни были гладкими и это свидетельствовало о том, что их омывала вода много лет.

Я повернул трубу к противоположной стене канала. До неё было не менее дюжины миль и она была словно в тумане. Мне показалось, что по склону перемещаются какие-то существа, но они были в таком отдалении, что даже через подзорную трубу выглядели едва различимыми точками.

Я поднял подзорную трубу ещё выше и разглядел какие-то смутные вспышки. Как будто кто-то забавлялся, пуская солнечных зайчиков зеркалом с того края канала.

Я указал направление. Уэллс взглянул в окуляр, но ничего не увидел. Подосадовав, начал рыться в своём мешке, вывалив его содержимое на землю. Наконец, схватив какой-то предмет, воскликнул удовлетворённо: “Вот ты где!” и начал накручивать его на трубу. В результате она стала длиннее на несколько дюймов.

Я поднёс окуляр к глазу и вновь посмотрел. Те самые пирамиды, замеченные мною при посадке. А блеск происходил от крыши самой высокой; вероятно, она состояла из металла, либо стекла. Сияние, преломляясь в линзах трубы, создавало причудливые узоры из света, меняющиеся при малейшем движении, как в калейдоскопе.

Вдоволь насмотревшись на этот блистающий туземный замок, я перевёл взгляд туда, где ранее видел движущихся тварей, в надежде рассмотреть их поближе. Но там уже не было никого.

Мы сделали привал и пообедали. Затем Уэллс достал из мешка свои чудные приборы и долго бродил по склону, что-то разглядывая и собирая в склянки. Я привалился к большому, заросшему мягким мхом камню, закинул в рот порцию табака и натянул кепку на глаза и лоб, думая вздремнуть, пока он занимается наукой.

Что-то упиралось в мою поясницу, доставляя неудобство. Повернувшись, я расковырял мох и выудил из-под него некий странный предмет, имевший скругление с одной стороны и проушину с другой. Цвета он был буро-оранжевого, с серыми вкраплениями. Не сразу я понял, что держу в руках тазовую кость.

Он был поглощён какими-то рябыми камушками и недовольно покосился, когда я сунул ему под нос свою находку. Но вглядевшись, внезапно понял и глаза его округлились.

Мы вернулись к моему валуну и расковыряли мох ещё больше. К сожалению, кроме этой кости, там не было прочих, принадлежавших этому существу. Зато с другой стороны камня я обнаружил россыпь не то бусин, не то чёток грубой обработки, соскочивших с разорванной нити.

— Может быть, бедолагу задрал крупный хищник, — размышлял я вслух, катая в руке разноцветные кругляши. — А затем останки растащили падальщики. Так это обычно бывает. И кость довольно свежая. Выглядит, как будто совсем недавно её владелец ещё разгуливал живее всех живых.

Я огляделся вокруг. Надо соблюдать осторожность. По всему выходит, в этой местности есть и люди, и дикие звери, способные справиться с ними. Мой револьвер уже не виделся мне достойной защитой, а идея спать на свежем воздухе стала казаться ужасной безалаберностью.

Я пересыпал часть патронов из мешочка в карман — так надёжнее. В случае, если на нас будут нападать стаей, я смогу быстро перезарядить свой пистолет. Эх, зря я не уговорил Уэллса взять ружьё!

Учёный хотел вернуться к своим наблюдениям, но я настоял на возвращении к месту посадки прямо сейчас, чтобы успеть оказаться там до темноты. Он начал было возражать, но видя мою обеспокоенность, осёкся и просто кивнул головой. Мы побросали в мешки наши пожитки и пустились в обратный путь.

Входной люк был не в том положении, в котором мы его оставляли. Тяжёлая скошенная дверь была почти закрыта. Между ней и корпусом машины оставался просвет толщиной примерно полтора фута. И оттуда торчали мохнатые ноги.

Я протянул руку, показывая Уэллсу, что необходимо остановиться и пригнуться. Он понял меня абсолютно правильно и присел за кустарником, выглядывая оттуда.

Вытащив револьвер, я медленно и почти бесшумно взвёл его — лишь небольшой щелчок мог выдать меня — и пригнувшись, медленно начал обходить машину вокруг, подбираясь к месту нашей стоянки.

Наш трапезный столик был перевёрнут. Посуда и принадлежности валялись в беспорядке вокруг. Котелок, в котором с вечера оставалась похлёбка, был опустошён и, как мне показалось, начисто вылизан; крышка, которой я прикрывал его, лежала на земле поодаль.

Тщательно осмотревшись, я совершил полный круг и вернулся к Уэллсу. Он с беспокойством смотрел на меня и уже хотел что-то сказать, но я поднял руку и он закрыл рот, не произнеся ни звука. Я направился к люку.

Подойдя на четыре или пять футов, осмотрел вход. Как я уже упоминал, люк был почти что закрыт и из него торчали чьи-то волосатые ноги или, скорее, задние лапы, весьма походившие на медвежьи.

Я взял случившуюся неподалёку суковатую палку и осторожно потыкал одну из лап. Никакого отклика. Выждав недолго, подошёл вплотную и заглянул под люк. Обладатель лап явным образом был мёртв — отсутствовало дыхание и любое движение, сопутствующее живому телу; оно уже начало коченеть.

Он попал в ловушку, словно мышь в мышеловку. Очевидно, при попытке проникнуть в кабину, был неуклюж и выбил топор, которым я расклинил тяжёлую дверь.

Я позвал Уэллса и мы совместными усилиями приподняли крышку. Взяв крупный камень, я вложил его между одной из массивных дверных петель и дверью. Затем мы взяли в руки по одной ноге и потащили из машины.

Зверь был величиной около восьми футов — то есть, выше человека на целый ярд. Воняло от него мощнейше; как псиной, но немного иначе. С трудом перевернув бездыханный труп, мы испытали новое потрясение — при крупном медвежьем теле, существо имело змеиную голову.

Мы взялись за ноги существа и потащили. Но смрад, источаемый его шкурой в сочетании с неподъёмным весом, делали этот труд просто невозможным. Проволочив его кое-как ярдов десять, мы отошли в сторону, подышать свежим воздухом.

Я достал из мешка плитку табака. На дне лежала моя верёвка, при виде которой мою голову посетила идея. Откусив небольшую порцию табака от плитки, я положил её обратно в мешок и достал оттуда верёвку.

Я размотал её полностью и получил приличной длины кусок, ярдов двести. Сложив его вчетверо, привязал этот канат одной стороной к левой ноге монстра, другой — к правой. Отойдя к краю получившейся петли, я оттянул верёвку во всю длину, получив расстояние больше двадцати ярдов. Тогда я завязал две петли на ней таким образом, чтобы расстояние между ними было ярда четыре или около того.

Уэллс сразу понял, что я задумал и как только я закончил, он взял одну из петель и по моему примеру надел её на плечо. Мы потащили тело в упряжке, как два битюга тащат тяжёлую борону. Дело пошло на лад — нам более не досаждал неприятный чуждый запах, а волочь тело за верёвочную петлю было не в пример легче, чем за ногу.

На ноге змееголового висела нитка, на которую были нанизаны разноцветные камешки. Я не заметил её, когда привязывал верёвку. Взглянув, я понял — и в самом деле. И расцветка, и размер единообразны.

Когда он вдосталь насмотрелся на змееголового, я подхватил того за плечо и перевернул к краю обрыва. Тело тяжело перевалилось и, кувыркаясь, полетело к земле. Шлёпнулось с глухим звуком, подняв клубы пыли. Мы посмотрели на него недолго, затем устало направились к нашему лагерю.

Мы начали своеобразный военный совет, ещё даже не дойдя до места нашей стоянки. Уэллс был возбуждён увиденным и в желании побыстрее выдвинуться на поиски марсианской цивилизации, предлагал мне самые разные доводы, порой весьма фантастичные или же надуманные.

Моё стремление в целом было таким же, но я руководствовался практическими соображениями, а не научным интересом. Лучший учёный — тот, который жив и здоров. Посему, мне приходилось выступать в нашем жарком диспуте адвокатом дьявола.

Впрочем, дьявол быстро сдавал позиции — некая авантюристическая часть моего разума твердила мне, что все опасности — мнимые; на Земле я попадал в переплёты похуже: как-то раз я провёл довольно долгое время в африканской саванне без оружия, воды и пищи, в полном одиночестве. По сравнению с тем случаем, наш полёт на Марс мог считаться хорошо подготовленной экспедицией.

— Ну хорошо, мистер Уэллс. Я предлагаю совершить вылазку к тем постройкам, на другой стороне канала. Но, с условием! — я напустил на себя строгий вид, — Вы возьмёте ружьё. И это не обсуждается.

— Да хоть штуцер этот ваш, бога ради. — Уэллс хорохорился, но вид плохо скрывал довольный, — Уж давайте только выдвинемся к тому, зачем прилетели, наконец!

Я молча начал собирать вещи, разбросанные по нашему лагерю и переносить их внутрь небесной машины. Затем мы разобрали и по частям внесли в кабину телескоп, чудом устоявший посреди окружающего хаоса. И наконец, я тщательно вытряхнул наши спальные мешки — по какой-то причине они были в грубой шерсти змееголового.

Мы попили кофе и зашли внутрь машины. Я убрал камень из-под петли и мы закрыли люк, на всякий случай сделав несколько оборотов запорного колеса. Сдвинули внутреннее стекло иллюминатора и выкрутили магический сквозной болт полностью; теперь у нас имелось полудюймовое вентиляционное отверстие. Думаю, для того, чтобы змееголовый пролез или хотя бы просунул коготь, его ширина была недостаточна.

Я лежал у машины, обессиленный. Тело моё было недвижимо и я не мог пошевелить даже пальцем, как ни старался. Я видел пробковый пол перед своим носом, нечётко, но не мог сфокусировать взгляд.

Внезапно пол начал перемещаться куда-то вперёд от меня. Затем я оказался вне помещения. Меня перевернули грубым рывком и я с ужасом увидел нависшего надо мной змееголового. Взгляд его был безучастный, из пасти тянулась тонкая нить прозрачной слюны, которая, кажется, оканчивалась на моём теле.

Змееголовый словно прислушивался к чему-то — он застыл и был недвижим как статуя. Время от времени из его пасти появлялся и тут же исчезал раздвоенный язык. И это были все признаки того, что он жив.

По мере того, как он тащил меня дальше и дальше, страшная догадка проникала в мой разум. Всё это уже происходило со мной, но я был совершенно с другой стороны…

Движение прекратилось. “Вот и всё.” — появилась в моём мозгу обречённая мысль. Небо начало перемещаться и я узнал в своём кошмаре обрыв, куда сбросил змееголового.

До воды мы добрались очень скоро — сказалось то, что мы проделывали этот путь не первый раз и уже не отвлекались на различные примечательные места, делая остановки.

Нашим взорам открылась широкая долина, иссечённая множеством ручьёв, пересекающихся друг с другом в хаотичном беспорядке. Множество крупных — больше человеческого роста — гладко отшлифованных камней лежали по берегам, а некоторые омывались ручьями.

— Когда-то здесь был поток глубиной не менее полумили. — заметил Уэллс, — И каналы построены весьма давно, поскольку камни на дне отшлифованы водой. Может быть, десятки тысяч лет…

Я подумал, как выглядели люди, когда начали строиться эти каналы. Верно мы были косматыми обезьянами, жившими в пещерах и убивавшими зверей каменными топорами.

— Что вы, Джозеф. Слишком упорядочены для того, чтобы быть естественными образованиями. Они соединяют водные хранилища, вы же помните? Марс очень засушливый, как мы успели убедиться, а жизни необходима вода. Многое указывает именно на то, что каналы были построены обитателями планеты для удовлетворения своих нужд.

Так мы шли довольно долго, перепрыгивая ручейки по камням и ведя увлекательные беседы, пока не столкнулись с по-настоящему крупной водной преградой. Уже столько не ручей, сколько полноводная река плавно несла свои воды мимо нас.

Я зашёл в воду по колено. Вода в реке была прозрачной и дно просматривалось на дюжину футов вдаль. На дне колыхались редкие пучки водорослей салатового цвета. Кажется, речка была довольно глубокой. Я прошёл ещё несколько ярдов, пока вода не дошла до бёдер, затем вернулся на берег.

Я посмотрел, куда он указывал. По моей руке взбирался красно-сине-зелёный дракон. Хвост его спускался по предплечью, на несколько дюймов не доходя до кисти. Дракон смотрел с плеча прямо вперёд, пасть его была раскрыта в грозном оскале.

— Ничего особенного, мистер Уэллс. — я потёр плечо рукой, улыбнувшись воспоминанию. — Эту татуировку мне сделал судовой врач во время службы на флоте.

Это был правильный корабль. Его капитан, барон Торнхилл, был отцом, душой, цербером и ангелом сего судна. И всё это — в одном лице. Ничто крупнее мыши не могло проскользнуть мимо его неусыпного ока.

В таком окружении неопытный юнга просто не мог затеряться незамеченным. Очень быстро к грамоте, полученной от матери, добавились уроки судовождения и географии от штурмана. Первый лейтенант — не без влияния капитана — счёл своим долгом научить меня обращению с парусами и азам баллистики.

Пожилой китаец-лекарь с неизменной доброй улыбкой подавал мне свою сухонькую ручку, когда я поднимался с палубы после очередного его урока боевых искусств, и сам же успокаивал мои синяки и ушибы целебными снадобьями, чей состав являлся секретом поколений, но названия вполне успешно проникали в мой разум и осаживались там.

Он сделал мне татуировку на плече. Дракон в угрожающей позе зловеще скалился, большие когти на растопыренных пальцах, казалось, непременно вцепятся в жертву. Спину его украшала грива из огня, а морду — длинные усы. Я спросил лекаря, что это означает. Он сказал мне, что удача тут же отвернётся от моего врага, как только он повстречает взгляд этого дракона. Посмотрел на меня с хитрым прищуром: “Однажды он спасёт тебе жизнь, мальчик”.

— Занимательно, мистер Дрейк. И что же, это сработало? — Уэллс улыбался скептически, но я не видел у него желания обидеть меня. Просто учёные не верят в амулеты и предсказания.

— Не могу знать, так как не встречался ни с одним своим врагом и не имел возможности задать ему вопрос относительно его удачи. — мы рассмеялись, Уэллс, кажется, счёл мой ответ находчивым.

Я достал из рюкзака верёвку. Посмотрел на реку, оценивая её ширину. Затем вбил в землю скальный крюк, куда ввязал парным концом верёвку, сложенную вдвое. Взяв петлю в одну руку, а молоток и длинный крюк в другую, я вошёл в воду. Уэллс находился на берегу, наблюдая за мной и медленно отпуская верёвку.

Дойдя до середины реки, я понял, что уклон пошёл обратно. Вода доходила мне до подмышек и была всё так же прозрачна. Бледный солнечный свет, проникая сквозь толщу воды, создавал мягкую рябь на дне, покрытом жёлтым с темноватым оттенком песком. Я увидел невдалеке какие-то смутные тени, но не придал тому значения — любая река населена рыбами и прочим водолюбивым зверьём.

Выйдя на другую сторону, вбил в землю длинный крюк и привязал к нему верёвку накрепко. Затем помахал рукой Уэллсу, который тут же начал раздеваться по моему примеру.

Когда я вернулся обратно, вещи уже были собраны в наши мешки. Я отправил Уэллса вперёд, наблюдая, как он пересекает водную преграду, удерживая мешок высоко над головой. Мы были примерно одного роста, потому я не опасался за то что он может провалиться на вымеренном мною броде.

Уэллс встревоженно вглядывался в воду, находясь чуть дальше середины. Я посоветовал ему не задерживаться в воде, на случай, если у этого “кого-то” найдутся голодные приятели. Учёный отнёсся к моему замечанию серьёзно и как мог, быстро выбрался на другой берег.

Я взял свой мешок и отвязал верёвку, но крюк вынимать не стал, чтобы не забивать обратно по возвращении. Да и сидел он в каменистой поверхности более чем основательно.

Уже выходя из воды, я почувствовал болезненный укус за щиколотку. Взглянув в воду, увидел как в водном потоке струится алая полоса, выходящая из под челюстей кого-то некрупного — не больше селёдки — вцепившегося в мою пятку.

Учёный заинтересованно глянул на рыбу у меня в руке, но как только я попытался передать её ему, скользкая рыбка, почувствовав что моя хватка ослабла, извернулась и выскочила из руки. Шлёпнулась в воду и мы проводили взглядами извивающуюся тень, стремительно уносящуюся от нас.

Я пощупал свою ранку на ноге. Небольшая припухлость и две дырочки, из которых уже почти перестала идти кровь. Пустяк, право. Уэллс пострадал и того меньше, отделавшись исключительно испугом.

Уже на закате мы добрались до места к которому стремились. Обширная площадка, созданная явным образом искусственно, была довольно плотно застроена каменными зданиями разных форм: были здесь купола, пирамиды и кубические строения, но преимущественно башни с острыми блестящими вершинами из металла.

Постройки расходились кругами от большой пирамиды в центре, формируя неширокие улочки. К центральной площади нельзя было проникнуть сразу — необходимо было пройти лабиринтом улиц, совершив несколько кругов по этому “городу”.

Мы шли по безлюдным улицам, озираясь на дома без окон и дверей. Это был неимоверно странный город, совершенно не предназначенный для обычной жизни. Уэллс предположил, что это храм или захоронение какого-нибудь знатного лица — по образу египетских или ацтекских пирамид.

Вскоре мы начали замечать знакомые уже оранжевые кости. Сначала редкие, распавшиеся на мелкие обломки, затем всё чаще и чаще, и наконец вся земля была усеяна толстым их слоем. Нам приходилось выбирать место для следующего шага.

Встречались скелеты почти в полной сохранности — разве что головы отсутствовали абсолютно у всех. Уэллс выдвинул новое предположение, что это алтарь, где происходили жертвоприношения богам.

С момента входа в лабиринт, я, не переставая испытывал ощущение угрозы. Так у волка дыбится шерсть на загривке при виде охотника. Он скалит зубы и рычит, глаза его полны отваги, но он испытывает естественный страх за свою жизнь перед охотником. Такое же чувство было и у меня. Вдобавок, голова наливалась какой-то свинцовой тяжестью.

Я поделился своими ощущениями с Уэллсом. Он не испытывал ничего подобного и даже наоборот — как он сказал, какая-то искрящаяся лёгкость, словно на крыльях, несла его к пирамиде в центре.

Впрочем, он предложил сделать небольшой привал. Предположив, что я всё-таки получил лёгкое сотрясение мозга, он решил, что мне не повредит лёгкая передышка.

Мы присели на высокий бортик у стены одного из строений. Я достал из мешка табак — вечный мой спутник — и откусив, задвинул его за щёку. Я всегда так делал, если испытывал головную боль; от мигрени ли, или от похмелья, жевательный табак — лучшее средство.

Я прикрыл глаза и расслабился. Несколько минут слушал то удаляющиеся, то приближающиеся шаги Уэллса. Кажется, он напевал какую-то песенку, но столь немелодично, что мне слышалось лишь бормотание. Затем я, очевидно, задремал.

— Можно сказать, что и да, и нет, Джозеф. Дома без окон и дверей вблизи такие же, как издали и в них нет ни грана примечательности. Единственное, что я нашёл — это головную боль, если начать возвращаться.

— Посмотрим сначала, что кроется внутри этой мышеловки, а потом решим. В конце концов, привяжу вас к себе и вынесу на закорках, раз уж меня эта хворь не проняла.

Наконец, мы дошли до центра. Обширная площадь была выстлана песчаного цвета блестящими шестигранными плитками. Я увидел ещё пять проходов помимо того, через который вышли мы.

Вытащив из мешка молоток, я начал стучать по шестиграннику в надежде расколоть его. Но мне это не удавалось — головка молотка упруго отскакивала от камня, совершенно не оставляя на нём следов.

И в самом деле, как-то я об этом не подумал. Пирамида в центре площади, построенная с применением того же материала, что и пол, блестела словно фарфоровая в лучах заходящего солнца.

От подножия пирамиды к её входу вела пара дюжин широких ступеней. В стене пирамиды была трапециевидная ниша, в глубине которой отсвечивали жёлтым металлом сомкнутые двери.

Я попытался потянуть одну дверь на себя. Без результата. Она даже не шелохнулась. Осмотрев её, я не обнаружил ни замочной скважины, ни чего-то, что напомнило бы её.

Мы начали спускаться по ступеням на площадь и тут я услышал звук — шуршание, словно песок сыпется и песчинки ударяются друг о друга. На площади вокруг пирамиды стали появляться провалы; плитки медленно опускались вниз, образовав шестиугольные ямы. Затем шелест прекратился и из ям с сиплым шипением повалили толпы змееголовых.

В моём сне змееголовый был бесплотным — будучи сосредоточенным на своих внутренних ощущениях, я не слыхал, чтобы он издавал какие-нибудь звуки при перемещении. Ныне же у меня была прекрасная возможность увидеть этих монстров во всей красе.

Они быстро заполонили площадь, взяв пирамиду в круг, но не переступая, однако, границу, где начинались ступени. Просто стояли и молча пялились на нас, а мы в растерянности смотрели на всю эту толпу, ожидая, что будет дальше.

Я заметил ещё одно сходство со своим сном. Монстры застыли недвижимо, как статуи — лишь ветерок шевелил длинную косматую шерсть и раздвоенные змеиные языки то и дело выскакивали из чешуйчатых пастей. Некоторые роняли прозрачную тягучую слюну, патокой стекающую на землю. Я внутренне изумился своему столь точному предвидению, не находя и не понимая источника оного.

Мы спустились на пару ступеней ниже. Двери медленно открылись на всю ширину и остановились. В темноте за ними было ничего не различить. Я почувствовал лёгкий запах затхлого воздуха, очевидно потянувший из пирамиды.

Затем они сделали один шаг вперёд. В едином движении, как не могут даже королевские гвардейцы, несмотря на годы муштры. И вновь замерли как статуи.

— Мне это не по нраву. В гости так не зовут. — я вынул револьвер из кобуры, проверил заряд. Затем достал патроны и горстями рассовал по карманам, отчего те вспучились как щёки хомяка. Но собственный щёгольский вид волновал меня в ту минуту менее всего.

Взял ружьё Уэллса и зарядил его. Достал патроны и заставил учёного так же разложить их по карманам. Он повиновался неохотно, но угрозу тоже видел, потому не возражал.

Змееголовые как будто ждали, когда мы закончим свою подготовку. Внезапно они, словно поняв, что мы не собираемся входить в пирамиду по доброй воле, ринулись на нас всей толпой.

Я начал стрелять. Уэллс — с небольшой заминкой — тоже. Стрелок из него был не ахти — кажется, он попал лишь однажды, поразив чудовище в глаз. Оттуда выплеснулся фонтан зеленоватой крови, монстр с рёвом упал навзничь и был затоптан своими соплеменниками.

Я уложил не менее полудюжины, не имея нужды заряжать револьвер после каждого выстрела. Но когда закончились патроны в барабане, перезарядить его уже не смог — волна змееголовых добралась до нас.

В меня вцепилось множество сильных когтистых лап. Взяв револьвер за дуло, я начал колотить по змеиным головам, шеям, плечам — куда попадал. Рядом Уэллс дубасил монстров прикладом ружья, довольно удачно забившись спиной в небольшую нишу портала.

Но и он долго не продержался. В конце концов нас обезоружили, лишили вещей и словно провинившихся озорников с заломленными за спину руками насильно втащили в пирамиду.

Странное дело — нам как будто не желали причинить немедленную смерть или даже какое-либо увечье. Потеряв несколько своих соплеменников, змееголовые нисколько не разъярились и оставались безучастны, даже когда напали на нас.

Внезапно, комната, в которой мы оказались, осветилась. Изнутри пирамида была полой и пустой. Я не обнаружил светильников — зеленоватое свечение излучали сами стены. В центре располагалась массивная каменная плита высотой и шириной в человеческий рост, а толщиной фута два. Когда мы миновали плиту, я увидел, что она скрывает статую в полтора человеческих роста.

В руках статуя держала поднос, на котором покоилась голова. Рот был широко раскрыт в гримасе страдания. У самой статуи на плечах не было ничего и я предположил, что на подносе покоится её собственная голова.

С меня содрали пиджак, рубашку и начали привязывать к плите напротив статуи. Сопротивление, которое я при этом пытался оказать четырём здоровым змееголовым, выглядело просто смехотворно — даром, что они не обращали никакого внимания на мои выпады, не стремясь парировать или избежать их; просто делали своё дело. В конце концов я оказался обездвижен и чудища отошли за плиту.

Я повернул голову и увидел Уэллса, которого держали за руки ещё двое марсиан. Он пытался вырваться и при этом сыпал такими проклятиями, которых я доселе от него не слыхал. Но всё было тщетно — их хват был железным.

Свет, разгоравшийся в глазах статуи, привлёк моё внимание. Сначала они были как два красных уголька, трепещущих под ветром, затем разгорелись, став жёлтыми, а после — зеленоватыми. То были глаза из моего сна.

“Моё имя — истинное имя — будучи произнесено мною в ваших разумах, может убить вас за мгновение. Посему, зовите меня Офион. Это имя я встретил в ваших разумах. Оно более всего соответствует моему положению, ведь я — владыка этого мира.”

— Но почему мы пленники, а не гости? Мы пришли с миром, нас всего двое и мы не представляем угрозу. — в тоне Уэллса присутствовали обида и непонимание.

“Вы не пленники...” — Тогда освободи нас! — “...но вы нужны мне без сопротивления. Поскольку вы — орудия великой цели и последняя надежда великой расы. Я не намерен потерять вас после того, как приложил неимоверные усилия для того, чтобы вы здесь оказались.”

Да-да, не удивляйтесь. Эфирные сигналы, принятые учёным, были исторгнуты огромным и чрезвычайно сложным передатчиком волн, коим является вся моя обитель, до последнего строения.

К тому же, как я уже сказал, я — менталист. Это врождённый дар нашей расы. Для того, чтобы учёный смог построить свою небесную машину, я долгое время исподволь внедрял в его голову эту идею. Постепенно я выстраивал в его разуме цепь обстоятельств, приведшую к такому итогу. Долгие годы как можно более незаметно подталкивал ход его мысли таким образом, чтобы он совершал свои открытия. И наконец, когда он был готов — я отправил свой сигнал через безбрежную даль эфира.”

“За тобой, солдат, я слежу с тех пор, как ты покинул свою службу. Ты — сильный, выносливый и умный представитель своего вида и появление твоё здесь совершенно не случайно. Можно сказать, тебе уготована главная роль.”

Когда-то давно на моей родной планете (назовём её Икс) по причинам, которых вам не понять, в обществе произошёл раскол. Я и некоторое количество моих соплеменников оказались в изгнании и были вынуждены бежать с родины с помощью устройства, подобного вашей небесной машине, но, конечно же, превосходящего его на бесчисленные порядки.

Марс, который мы выбрали в качестве пристанища, в те времена был населен народом, столь же глупым, сколь доверчивым. Они во многом были похожи на вас — хотя и не такие примитивные. Встретив нас радушно, позволили обустроить жизнь на свой лад, как мы того пожелаем. Чем мы и занялись с превеликим рвением.

Менее чем через сто лет мы стали абсолютными владыками Марса и коренные народы были полностью подчинены нашей воле. Те же из них, кто не покорился — были истреблены без остатка. Так мы овладели планетой.

Природа иксян такова, что они должны расширять своё жизненное пространство. Наш естественный образ жизни происходит по принципу, называемому вами “симбиоз”: иксянин объединяется с существом другого вида, заимствуя его тело, даря ему мудрое руководство и долгую жизнь. Когда тело стареет, иксянин запросто меняет его на другое — молодое.

К великому нашему разочарованию, тела жителей Марса совсем не схожи с теми, которые были у носителей на нашей родине. Если на Иксе носитель жил пятьдесят и более ваших лет, то марсианин мог служить лишь десять.

Но и это было не всё. При слиянии с телом жителя Марса, на второй год симбиоза разум иксянина начинал как бы засыпать. Полгода деградации — и происходила полная потеря самостоятельности. Такой иксянин мог умереть от голода, если его никто не контролировал.

Вначале аборигенов было великое множество и мы использовали их тела без оглядки на будущее. Но когда они поняли, что происходит, то начали защищаться от нас. Проку в том было чуть — они гибли сотнями тысяч, будучи слабее нас в оружии и науке. Но и мы тоже несли потери — их тела, которые могли послужить год или два каждое, исчезали в пламени нашего оружия…

Разумеется, мы победили. Выловив почти всех — кроме нескольких, скрывшихся в горах — оставшихся в живых, мы поместили их в загоны, где понуждали к продолжению своего рода самыми разнообразными методами, от прямого насилия до попыток воззвать к разуму. Трагедия в том, что они предпочли смерть единению с нами...

Все жаждут жить. Как только стало понятно, что мы не можем разводить носителей для удовлетворения своих жизненных потребностей, разгорелась последняя война — иксян с иксянами за обладание последними носителями. Я — тот, кто одержал в ней победу.

Мы и после этого продолжали искать способ сохранить свои жизни. Вокруг себя вы видите множество иксян. Все они — мои соратники в последних телах марсиан, согласившиеся на унижение неразумностью в надежде на то, что когда решение будет найдено, они обретут новые тела, а с ними вернут своё сознание. Без тела иксянин слаб и способен выжить не более полугода.

Я отторг собственного носителя несколько месяцев назад, когда почувствовал пришествие слабоумия. Но учёный к тому времени уже завершал свою небесную машину и я верил в то, что он доберётся до Марса прежде, чем я погибну.

На лице Уэллса была ужасная горечь разочарования. Плечи его поникли, он безвольно висел на дюжих лапищах недвижимых змееголовых, как плащ, небрежно брошенный на вешалку. “Что же делать… что же нам делать… мы открыли двери чудовищам.” — едва разобрал я в его невнятном бормотании.

Каменная статуя начала движение в мою сторону. Я в смятении смотрел, как она медленно приближается — песок скрипел под её массивным подножием, перетираемый в пыль.

Я наконец увидел тварь, которая вела со мной беседу. Более всего иксянин напоминал кобру: шея, раздувшаяся в возбуждении и предвкушении. Зелёные глаза с узким веретенообразным зрачком. Мои кошмары были явью.

Его равнодушные стражи удерживали его с нечеловеческой силой, их когти впились ему в плечи, раненые кисти рук кровоточили. Я же был не в силах сделать что-либо, удерживаемый своими оковами — даже убить себя.

Статуя остановилась вплотную ко мне. Тварь раскрыла огромную пасть и медленно, в экстатическом предвкушении, приближалась к моему лицу. Я знал, что произойдёт дальше — Офион лишит меня головы и заполнит моё тело своим поганым естеством.

— Простите меня за то, что втянул вас в это… — Уэллс плакал, тело его билось в истерике и, кажется, он погрузился в безмерную пучину отчаяния. — Прощайте, Джозеф, друг мой!

Собрав всю свою, сколько её было, тягучую и горькую слюну с остатками табака, исторг её из себя шумно, дерзко и презрительно, как делают, когда жаждут грязной портовой драки. Комок слюны и табака завершил свой короткий путь, прилипнув к ребристому нёбу чудовища.

Вдруг, через мгновения, змеиное тело сотрясла судорога. Он упал на каменный пол и начал корчиться в агонии, свиваясь в кольца и узлы. Голову мою словно разрезал пронзительный вой мириад кошмарных голосов, взывающих, молящих, проклинающих, бессильных. Я вынес едва ли пару мгновений, а затем погрузился в чёрный мрак забытья.

Очнулся я от того, что Уэллс неумело хлопотал надо мной. Пытался освободить мои руки от крепкой ленты, но у него это выходило, прямо скажем, не очень хорошо.

— А я Герберт. Но для друзей, очевидно, Херб. — улыбнулся стеснительно, — Ведь я с самого начала забыл представиться, а вы мне и не напомнили даже…

Я сообщил ему, что у меня нож за голенищем сапога. “Только будьте осторожны, не порежьтесь, доставая его.“ В итоге мы таки справились с моими узами, после чего я смог оглядеться.

Змееголовые, удерживающие Уэллса, стояли в тех же позах, в каких были, когда я потерял сознание. Казалось, можно вернуть Уэллса обратно и они не заметят его кратковременного отсутствия. Впрочем… им действительно не было дела ни до чего.

Ещё один змееголовый пытался пройти сквозь стену, уперевшись в неё широкой грудью и мордой, совершая бессмысленные шаги на месте. Лапы его скребли по каменному полу, как у собаки, роющей яму.

Передо мной лежало тело Офиона. Он издох безо всяких сомнений. Я перевернул его ногой, обнажив желтоватое брюшко. Из змеиной пасти вывалился язык и истекла струйка травянистого цвета жидкости.

Мы вышли наружу из пропитанного затхлостью пространства пирамиды. Фиолетовый закат освещал множество тел, беспорядочно застывших на площади в безмолвии. Уэллс поёжился:

— Да, вы, Джо. А я останусь тут. Вы ведь тоже слыхали, Офион говорил о том, что ими были пойманы не все марсиане? Я попытаюсь найти их и установить с ними связь. А также изучу оборудование в этом городе и установлю связь с Землёй.

— Боюсь, что вторая поездка не состоится, если я вернусь на Землю. У меня есть влиятельные недоброжелатели, способные объявить нас умалишёнными и упечь в психиатрическую лечебницу до конца наших жизней. Наши шансы не столь призрачны, только если вы будете моим поверенным на Земле, в то время, как я буду давать передачи с Марса. Вернитесь на землю, учите азбуку Морзе…

— Тем более. Ждите моих сигналов. Привлеките к нашему вояжу любых учёных, до каких сможете достучаться. Хоть даже до американцев! Докажите миру, что мы не шарлатаны и взаправду были на Марсе!

И мистер Уэллс остался, как и говорил. За несколько месяцев мы подготовили небесную машину для обратного пути. Уэллс внёс в её конструкцию некоторые изменения, что позволило мне управлять ею самолично, без ассистентов.

Я, как мог, старательно закрывал свои пробелы в математике. Конечно же, я всё ещё далёк от истинных учёных-математиков, но владею наукой в мере, позволяющей управлять перемещением небесной машины в эфире, её подъёмом и посадкой на планету.

Попутно мы высадили семена на склоне канала, который пересекали в нашем путешествии к городу иксян. Принялись горох, пшеница, рожь, картофель, даже помидоры. Уэллс посетовал, что мясо скоро закончится, но выразил надежду на то, что его запасы не успеют истощиться до моего возвращения.

И вот, через полгода после посадки на Марс, небесная машина, ведомая мною, успешно совершила посадку ровно в том же месте, откуда поднялась. Как и до того, грохот был слышен даже в Лондоне — ничего не поделаешь, ракетные двигатели шумны и грозны — а встретила меня целая делегация хмурых шахтёров с мистером Макфи во главе, который и препроводил меня к вашему почтенному обществу.

Обиды своей он конечно не забыл, но относит её в основном на счёт мистера Уэллса. Я, верно, должен буду принести ему извинения, поскольку идея шалости с закрытой дверью всё-таки принадлежит мне…

На вас же, господа, мы возлагаем наши общие с мистером Уэллсом, большие надежды. Он остался там в одиночестве и судьба его полна неопределённости. Но он верит в то, что человечество решится сделать второй шаг и уже десятки или сотни небесных машин прорвут земное небо и устремятся сквозь эфир к Марсу!

Нас ждёт неизведанный мир. Возможно, там мы встретим новых друзей. Они не в лучшем положении сейчас — но это великий повод протянуть руку помощи.

Во тьме эфира враги алчными змеиными глазами смотрят на наши миры. Сильные враги. Способные читать мысли и даже замещать их своими. Им не нужны друзья и соратники; только лишь тела — без разбору, чьи. Мы должны быть готовы дать отпор. И здесь друзья не будут помехой.

Рест Роберт : другие произведения.

Последний повелитель Марса

Последний повелитель Марса

Annotation

Последний повелитель Марса

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Оставить комментарий © Copyright Рест Роберт Размещен: 21/03/2021, изменен: 21/03/2021. 184k. Статистика. Повесть: Фантастика Иллюстрации/приложения: 1 шт. Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Однажды учёный Уэллс создал небесную машину и отправился на ней к Марсу. А попутчиком у него был Джозеф Дрейк.