Когда к человеку приходит преклонный возраст. Он удивляется количеству прожитых лет. Всю свою жизнь торопил время, хотелось многое успеть сделать, сельчанину особенно: встаёт с рассветом, ложится, когда уже темно. С делами время не течёт - летит! "Раньше были времена, а теперь мгновение, всё крутилось для любви, а теперь - ДАВЛЕНИЕ" - народная частушка.
Тезекбаю Ибрашевичу Ибрашеву 12 февраля 2005 года оттикали 85 лет! Заменить бы ему мотор перекачки крови, как любую деталь машины, духу его ещё бы на многие годы хватило. Дожить бы до замужества правнучки Сабины, а ей сейчас три годика, мордашка у неё милая, должно красавицей будет! Не один джигит будет по ней сохнуть! Тезекбай иногда прибаливает, так она около него с заботой и лаской. Не разрешает врачам дедушке уколы делать:
- Не нада иголку, дедушке больно будет.
Разговариваю с Ибрашевичем, а она стоит за спиной прадеда, гладит ему спину, говорит мне:
- Дедушке лекарства нужны.
Когда выхожу в село со своей окраины, нередко встречаюсь с ним на улице. В доме его полно молодёжи, но скорее самому на рынок или в магазин сходить. Ходит. На его лице всегда улыбка.
Родился он в райской стороне обширной дельты Волги, в казахском ауле Сорочье. Время течёт, многое меняется, вот и аул этот стало на русский манер - село! Теперь здесь добротные усадьбы построены сильными, добрыми руками тружеников "Голубой нивы", как иногда называют наших рыбаков.
Когда косяки рыб резко убавились, занялись скотоводством, растениеводством. Трудолюбивый человек с протянутой рукой для подаяния ходить не будет. В любые времена и государственные режимы он при деле.
А в те древние времена здесь поселений больше было, но жильё было примитивное: стены, потолок камышовые, обмазанные внутри и снаружи глиной - мазанки их называют.
Вверх на теченье был аул Настасьино, только дом под магазин был с коньковой крышей, остальные без крыш, будто послеледниковый период только что начался. В честь, какой Настасьи был назван аул,- теперь уж никто не помнит, да и аул стёрт с лица земли. Здесь жили скудно: на первое уха, на второе жареная рыба, на десерт балычок из высокоценной рыбы. До Революции семнадцатого года семьи были большие: сколько, кого Аллах послал, то и рожали. Женщины у очага, мужчины на рыбалке, отсюда и быт соответствующий.
У отца Ибрашева было три сына, три будущих помощника, но их ещё нужно вырастить. После Революции в сёлах повели войну с безграмотностью, в их ауле появилась школа. Ввели обязательное семилетнее образование. Тезекбай учился в Сорочинской школе. Ему нравилось пионерское движение. Старики тоже не сопротивляются новому веянию, говорят: " Умные люди должны всегда идти в ногу со временем, Плохого у пионеров мы ничего не видим". Красный галстук обязывает детишек быть прилежными. В 17 лет Тезекбая приняли в комсомол. Это был 1937 год. Только позже он узнал о репрессиях 37 года.
Вступить в комсомол - почётно. Принимали ребят только с примерным поведением.
Окончил 6 классов, стал рыбачить вместе с отцом. Весла для малыша, а он из низкорослых, тяжёлые, но речные просторы, ночёвки в лодке на природе под пологом, скрашивают тяжесть дня. После ухи на свежем воздухе, мышцы сами просятся в нагрузку.
Перед войной с фашистской Германией, молодёжь готовили к службе военной. В 1940 году Ибрашева призвали на службу. Провезли его поездом по всей западной части России. Только тогда он понял: какая она большая! Привезли в Белоруссию, под город Минск, где базируются внутренние войска. Здесь прошёл курс молодого бойца, после чего отправили в Литву. Новобранцам поручили сопровождать поезд с репрессированными из Вильнюса в Омск.
В феврале 1941 года откомандировали в Москву. Здесь служил и во время начала войны, слушал выступление по радио Сталина.
Боевые действия пришлось принять в Великих Луках. Сначала были в обороне, потом их 236 пехотный полк принял первый бой:
- Жутко было смотреть на пылающие скотофермы, сёла. - вспоминает Ибрашев. - Тяжёлый бой, с большими потерями. Меня ранило в правое плечо. Много, очень много было раненых. Вагонами отправляли в госпиталь. Сейчас уж и не помню название того госпиталя, помню только название местности - Медвежье озеро. После лечения направили в 30 запасной пехотный полк. В конце ноября бросили нас на оборону Москвы, в 64 морскую бригаду. Справа войска генерала Панфилова, слева стоим мы. Какие там были бои, при 30 градусных морозах, много было описано в книгах. Их танковый десант валом шёл на нас, приходилось стоять, не чувствуя себя существом - драка!! Смешаны в одно: земля, шинели, лица и жуткий холод. В драке мы потные, в передышке - дрожь. Вспоминать и то жутко, да и не хочется.
Отстояли столицу и с боями на запад. В составе 82 пехотной дивизии освобождаем город Ярцев и на Смоленск. Немцы моторизованы, а мы пешим ходом и с постоянными боями. Не выспавшиеся - одно, голодные постоянно. Вся надежда была на тружеников тыла. Не вырастят, рыбы не выловят, не пришлют нам необходимое - мы не воины - мишени. Что с листьев и ягод с грибами, чем летом довольствовались, с них только шерсть быстрее растёт!
В составе Первого Белорусского фронта генерала Рокоссовского вошли в Польшу: Варшава, Бобруйск, Краков.
Сказано им кратко, вспоминать не хочется, да и годы прожитые память стирают, 85 лет, не 45!
- Мой брат тоже освобождал Польшу в составе Перврго Белорусского, только в артиллерии.
- Сколько там люду былооо! Может и табачком делились. В кино всё разложено по полочкам: "Разрешите доложить", "Разрешите действовать", а там всё проще было. Ранили нашего командира батальона, полковника Савельева, в голову, а он к нам: "Хлопцы, ребята, пошли, милые" ... Мы и шли, потому, что другого нам не дано, на трусость мы не готовы, от каждого из нас зависит судьба нашей малой родины, у каждого она своя и у всех нас общая. Шли не чувствуя себя, не думая о смерти. Не все выдерживали натиск врага. Пули немецкие срезают траву, будто сено косят таким способом. Были среди наших солдат трусы: кто руку высунет под пули, кто задницу покажет, мол, в мягкое место не страшно. Были. Человечество не идеально. Их немного, но им и всеобщее презрение и на войне и дома. При домашних - грудь выпячивают, а при честном воине - шею втягивает. Они инвалиды войны, им машины, почёт, тьфу...
- Тезекбай Ибрашевичь, вы тоже были ранены, инвалид войны. Рука левая без пальцев, изуродованная, числитесь ли в списке инвалидов войны?
- Нет. У меня вторая степень инвалидности по общему заболеванию. Справки нужные в войне потерял, а искать, восстанавливать - постеснялся.
- Скромность не позволяет?
- С раненой рукой в госпиталь не пошёл, делали только перевязку и в бой.
- В Польше закончил войну?
- Нееет, что тыыы! На Одере шли тяжёлые бои, берлин взяли, потом на Эльбу. В Германии кисть покалечили. Там, на Эльбе, узнали о конце войны. Демобилизовали в 1946 году.
- Летом или зимой?
- Не помню.
- Шесть лет под ружьём ходил?
- Надо было - ходил.
- Как вас Астрахань, город встретил?
- Не помню. Если бы хорошо встречали, - запомнил бы. После службы выдали нам сухой паёк. К нему десять килограмм муки. Десять - хорошо помню. Всё что завоевал. - Смеётся без обиды.
- Зато грудь вся в орденах и медалях!
- В боях заслужены. За Подмосковные бои награждён медалью "За отвагу, "За боевые заслуги". Потом орден "Красная звезда". Медаль "За освобождение Варшавы", "За взятие Берлина", "ЗА победу над Германией". Вернулся в Сорочье. Дааа, сбылась мечта увидеть его снова! Не думал, что это состоится.
- Я хорошо помню, как встречали фронтовиков. Радовалась не только семья, но и всему селу был праздник! Очень мы, взрослеющие мальчишки, гордились вами. Победа ваша стала всеобщим праздником, всего многонационального народа. Со слезами радости!
Молчим, мысленно просматривая старые картины той поры.
- В рыбаки пошёл?
- Хотел, но в райвоенкомате предложили работу в комитете Госбезопасности.
- Ого!
- Ты ни о том подумал, хее. Вахтёром при их конторе! Шесть лет работал. Потом перешёл работать в рыбоохрану. Сразу послали в город учиться на рыбного инспектора. После учёбы послали работать в охрану зимовальных ям на Седьмую Огнёвку Белинского банка.
Тезекбай познакомился с девушкой из Алтынжара с красивым именем - Турган, в переводе - певчая птичка. Работала она в местном колхозе - "Красный казак". Дочка одинокой женщины, поженились в 1948 году. О ней в селе говорят с большим уважением: "Очень гостеприимная"! Жили на квартире. В 1954 году построили себе землянку. Родили дочку, сына, потом ещё двух сыновей. Много лет семьёй жили в казарме Седьмой Огнёвки. Пришло время школьного учения, а для этого нужно жить в селе, пришлось уйти Тезекбаю из охраны в передвижную мехколонну "Каспрыба" по строительству и монтажу гидросооружений. Бетонщиком проработал до1979 года.
Тезекбай Ибрашевич очень скромный человек, но трудяга - пожелать каждому! Коллеги по работе уважали его за добросовестность во всём. За то, что не обижается на грубые шутки. Свой, надёжный мужик!
- Тезекбай, - обращается к нему местный балагур, - мужик ты отличный, а зовут тебя не хорошим именем - Кизяк бай?! Бай над коровьими лепёшками? Я предлагаю называть тебя русским именем - Коля, Николай. Это имя нашего святого человека - Николай угодник. Так и ты готов каждому угодить.
- Тогда, - добавляет сосед по перекуру, - сразу и отчество ему - Иваныч. Чай он ни пацан, которого только по имени зовут. А тут звучит: - Николай Иванович Ибрашев. Санёк, дай вон ту палочку, я на песке увековечу имя сие!
-Тезекбай, тебя это не обижает?
- Неееет, спасибо за уважение!
Обрусевший казах с благодарностью принял новое имя и отечество, как награду за его заслуги перед сельчанами, а это не всякому дано.
ПМК "Каспрыба" окончила строить все гидротехнические сооружения. Здесь много было занято зеленгинцев. С уходом мощной организации люди остались не у дел. С помощью ПМК "Каспрыба" Ибрашевы построили себе добротный дом.
Сейчас в этом доме газовое отопление и большая семья. Сабина - дочь не удачного брака. Мама её живёт и работает в Астрахани, дочка у дедушки. Она знает, что деда - надёжный причал для всех, кто в нём нуждается. Да будет благословенен их дом! К сожалению, Николай Иванович оставил сей бренный мир, но мой рассказ о нём он успел прочесть в районной газете "Заря Каспия".
Коррекция 20-07-08.
Ровесница Октябрьской Революции.
В феврале 2003 года исполнилось десять лет образования КПРФ - компартии Российской Федерации. В телепрограмме ОРТ "Времена" её ведущий господин Познер, поинтересовался: "...почему не осудили КПСС, как судили фашистов на Нюрнбергском процессе?". Этими же днями случайная встреча в селе со старейшей работницей партийного аппарата - Марией Гавриловной Кирасировой. В мае этого года ей исполнится восемьдесят шесть лет! Идёт тяжело, но ходит, куда ей нужно. Высокого роста, среднего телосложения, обаятельное лицо и улыбка с обидой на что-то. Мы знаем друг друга по редким встречам, забывая имена. Здороваемся за руки с взаимным уважением.
- Недавно был в Зеленге депутат Госдумы товарищ Арефьев, я с ним познакомилась, - говорит мне, - отдала ему заявление со своей просьбой. Показала свои документы. В разговоре с ним он спросил:
- У вас в селе есть партийная ячейка? Откуда ей быть?! Вы не могли бы её организовать?
- Я? - спрашиваю с удивлением. - Мне достаточно Совета ветеранов. Ещё предлагали должность старосты в нашей церкви, в председатели с/совета сватали - возраст у меня такой, что пора возглавить Общество потустороннего Мира! Я тоже бывший коммунист, в Раю мне место не уготовано. В Аду тоже - жизнь: прежде, чем бросить грешника в кипящую смолу - её нужно расплавить, так? Значит, и при этом деле нужна некоторая организация. Хорошо если под котлом газовая горелка, а если дровами? Кто-то должен их в лесу заготавливать, пилить, возить.... Все эти и другие обязанности нужно распределить на Земле. Кто больше в общественную казну денег внесёт, тем выше должность в загробном Мире. С собой земное богатство не возьмёшь - пусть всё сдают в моё общество.
- Да будет тебе болтать. После жизни в матушке России - Ад - дом отдыха! Вы же были в партии, струсил, перевёртыш, партбилет выкинул?
- В 1988, перед уходом на пенсию, я ушёл с партсобрания и сдал билет. Собрание то вёл пьяный парторг, пь-яя-ный! Я не обожаю молоко разведённое водой, как и партию, в которой важна цифра, количество членов партии, а коммунистов: раз, два и всё. Она должна была оставаться на основе: ум, честь, совесть. Что это за партийцы коих на собрание не соберёшь, а взносы успели пропить! В городе Находка, где я жил и работал, был случай в моём цехе Приморского СРЗ. Парторг, после двух лет работы на этой должности, исчез вместе с взносами. Потом его нашли, пригласили в Горком партии, а он туда не пошёл, беспартийным был.
- Что вы говорите?!
- После него парторгом избрали пред пенсионного дедулю. Он, конечно, не из тех, кто под танки бросался, деть его некуда было: до пенсии осталось немного, а на производстве от него толку никакого.... На ночных дежурствах по цеху приласкал молодуху, пышущую здоровьем. За её услуги протолкнул кандидатом в члены КПСС. А мне, на ремонтируемом нами БМРТ, старший помощник капитана, с истерикой, жалуется:
- Уберите, пожалуйста, с судна сию проститутку-сварщицу! Мои матросы таскают её по каютам, а дела стоят.
- Не бунтуй, - говорю ему, - её вчера в кандидаты партии приняли. Старпом отвесил челюсть, остолбенел. Потом махнул рукой...
- Что вы говорите?
- А мне обидно: мы работаем на совесть. По вечерам остаёмся работать, сверх нормы, под девизом: "за себя и за того парня", который не вернулся с поля боя. Моряки ждут от нас дорогостоящее судно; на партсобрании обдумываем, принимаем совместные, умные решения, а всё остаётся на бумаге, с галочкой от проведённого собрания. А я знал, знал парторгов - отцы родные! Таким низкий поклон, а с балбесами мне не по пути. Я ещё в 1975 году выходил из партии, когда ту деву приняли в кандидаты: что былооо! В заводе меня не поняли - передовик производства и на тебе??? Смотрят на меня, как Ленин на буржуазию. В Находкинском Горкоме партии я беседовал по - душам с секретарём Горкома, не помню его фамилию. Он поддержал моё решение выйти из партии:
- По- другому - наших аболтусов не пробьёшь. Я вам эту сварщицу не присылал. А сколько через заседания Горкома проходит, где разбираем личные дела?! Такие "деловые" пройдохи, что диву даёшься - откуда такие берутся?! А с парнями, как ты мне не хочется расставаться. Мы ведь наказывать не можем, только на совесть человеческую нажимаем. А она не у всякого. Давай свой билет, уходи в кусты. Оттуда удобнее смотреть и пальцем показывать.... Драться за справедливость будем мы, которым честь города, предприятия, бригады дороже личных благ. Мы мотаемся по полям и весям, решая проблемы, а их море, и никто не спросит: обедал ли ты, выспался ли за ночь, а ради чего? На кой бес я сменил должность директора предприятия с хорошим окладом, с премиальными, на окладишко секретаря Горкома? Не единым хлебом жив человек: попросили, доверили, а в троечниках ходить не хочется.
Совесть меня пробила: не я один в бойцах за порядочность человеческую. Извинился, забрал билет. Вскоре меня избрали в члены парткома этого крупнейшего предприятия в Приморье.
- Вот и я такая же. Сдали нас ельцынцы...Нужно начинать всё с начала, годы наши ушли. Вот я с сорокового года в партии...
- Хочется вас послушать, но не на улице же? Я к вам как-нибудь загляну.
Коммунист Маруся.
Морозным мартовским днём прихожу к дому, стоящему на крутом берегу реки Бушма. По посадкам молоденьких вётел на валу, ограждающий от наводнения, не трудно понять, что здесь живёт лесник - зять Марии Гавриловны. С дочерью живёт и она. Вышла на мой стук в окошко тёплого коридора:
- Кто там?
- Я это, Мария Гавриловна.
- Ааа, - узнала по голосу, - проходите.
На меня набросилась белая шавочка, но старушка пристыдила её, собачка послушно ушла на своё "коронное" место.
- Вы что-то, Марь Гавриловна, легко одеты? - говорю, развязывая шнурки тёплых ботинок.
- Даа, - махнула рукой,- всё равно помирать скоро. Я уж устала от этой несправедливой жизни.
- Мы ещё повоюем!
В доме чистота, уют. Обращаю внимание на многочисленность комнат в небольшом сельском доме. Пригласила к столу в кухни. Тоже опрятно. В "красном" углу, на полочке, радиоприёмник без фишки регулятора громкости. Мария Гавриловна нащупала стержень, убавила звук:
- Я вам сначала свои документы покажу, потом спрашивайте.
Пока она была в чреве дома, я освободился от меховой одежды, присел у окна залитого солнцем.
Принесла документы, как у всех стариков пожелтевшие: "Почётные грамоты", поздравительные открытки с портретом Ленина и прочие потёртые документы. Самый главный из них: "Личный листок по учёту кадров". Таких документов я никогда не видел. У всех, кто трудился где-либо - "Трудовая книжка". В партийной практике другой учёт. Выясняю:
Мария Шилкина родилась 26 мая 1917 года в семье крестьянина, в селе Яшалта Западного улуса, Калмыцкой области. Дом саманный с соломенной крышей. В семье десять человек на одного кормильца. В хозяйстве две лошади, корова, немного овец. Основа хозяйства - земля кормилица. Марии она запомнилась на всю её сознательную жизнь. С малолетства помогала в поле отцу: пашня, боронование, валковка, прополка.... Посадит её отец на спину лошади, и погнала коня кругами работать бороной на вспашке. После посева зерном, протаска валка для укрытия семян в землю. За долгий весенний день натрёт себе зад до крови, а на завтра всё повторяется. Ужасные боли, но мать уговаривает:
- Нада, доченька, нада. Разве отец один нас прокормит, такую ораву?!
Как не понять, коли надо и снова на коня со скрипом в зубах.
С девяти лет отправили её в богатую семью нянькой. Два года ходила за малышами, а в одиннадцать лет пошла в школу.
- Пошла - легко сказано: ни одежонки путной, ни обутки. Перед людьми стыдно.
- Доченька, - говорит мать, - сходи к хозяйке своей, чай заработала ты кроме кормёшки, што -нибуть. Может одежда какая лишния есть, им не нужна?
Хозяйка выслушала девчушку, посмотрела на её одеяние, сжалилась, выдала весь двухгодичный заработок: бросовые серёжки и два метра ткани.
Те, кто насытился такими взаимными услужениями, выступают против эксплуатации человека человеком, вросшую в сознание богачей, как закон божий. На улице плакаты: "Долой мироедов". Кому верить? В хлеборобных улусах помещики в окружении таких же слуг, как Мария. В степных улусах калмыцкие баи окружены поселением своих слуг. Все эти богачи считают себя добродетелями, не дают голодающему умереть с голода, а они ещё осмеливаются что-то требовать. На церкви и пагоды отваливают не малые средства. Зато служители культа держат свою паству в смирении, послушании, укрощении гордыни, то есть: "Если бьют по одной щеке, подставляй другую" и не ропщи. Не умеешь жить - сам дурак: наплодил нищету, а с ней не разбогатеешь. Простолюдины, бога почитающие, богобоязненные рожают столько, сколько богу угодно, а те, кто хочет жить богато - зародыша в себе убивают. Дворянские семьи малые, нянями дармовыми воспитаны. Так с исстари в сознание человечества заложено: "Гусь свинье не товарищ". Вот и Мария два года кормилась, разве не облегчение родителю? А они ещё руки тянут, бессовестные.
Коммунисты, комсомольцы разъясняют, что к чему, такое богачам не по укладу старинному, русскому. Растёт обоюдное негодование.
Маруся всё принимает близко к сердцу, серёжки её уши обжигают. Зреют мысли о несправедливости. Старший её брат уже с коммунистами. Он воспитывает Марусю:
- Ты мозоли на заднице натирала? Папаня один крутится, остальные - малышня. Ты знаешь, почему коровы стадом держатся? Так им безопаснее. Вместе легче зверя победить. В случае нападения на стадо стаи волков, скотина становится в круг, рогами в оборону, в кольце стада телята и молодёжь. Отец не может купить хорошую, современную технику, а в складчину - легче. Во Франции давно уже существуют коммуны, а мы всё ещё в нужде единоличной барахтаемся. Вот и нам, многосемейным, нужно объединяться, тогда вместо однолемешного плуга под конём, можно купить мнголемешный плуг и тянуть его трактором. Тогда и лошадь нам не нужна будет, а значит, крови меньше терять будим. По семейным клочкам земли трактор гонять не удобно, лучше объединить земли в одно целое, и как зачал пахать с одного конца с утра, к вечеру всё можно перепахать! Вот чему нас учат, дураков. Слушай и делай то, что умные люди говорят. А вы, ребята, помогайте нам улучшать жизнь на земле отеческой.
Такой взгляд на жизнь пришёл к ней через труд неимоверный, через несправедливость людскую. Его она понесла в школу, замечена, как активистка нового жизненного веяния. Простые, понятные истины ведут на подвиги. Главное - чистая совесть, а она не должна быть с завуалированной выгодой. Организует пионерское движение в школе. Достойные, дети с хорошим поведением принимаются в пионеры, не принятым обидно, как отбитые утята от стада. Одни подтягиваются, другим родители не разрешают вступать в пионеры, в комсомол, особенно старики, знающие расстрелы царской полицией, недовольных несправедливостью. Это и январский расстрел мирной демонстрации, Ленский расстрел рабочих.
А движение за справедливость набирает обороты, уже видны результаты. Открываются новые школы, избы читальни, появилось радио на селе, организуются клубы с художественной самодеятельностью, а такое, невероятное чудо - кино!!! Всё ведётся к умственному развитию человека, Маруся к тому причастна. Разве Марии Гавриловне забыть первый трактор на селе, от шума которого собаки за ноги людей прятались! А первый аэроплан?! "Батюшки мои! Сколько народу скопилось! Кто радуется советскому лётчику, кто крестится". - рассказывает мне.
Родители её одобряют коммуну: если уж навалились скопом на уборку сена, так и убрано в срок и без нервотрёпок. Любо смотреть. Всё с шутками, с песнями. За одним столом всех кормят, да попробуй плохо покормить, как кормил дед Щукарь в произведении Шолохова. Морды у работников от жира лоснятся. А тут новые общественные праздники, равные всем национальностям! Общественная жизнь меняет человека.
Помещики и баи остались без батраков. Они, не привыкшие к унижению себя нижестоящей чернью, тоже объединяются.
В каникулы Мария работает в колхозе. Первая запись в её "Личном листке": " Июнь 1931г.- Колхозница колхоза им. Будённого". Работает с энтузиазмом, куда пошлют, там значит, она нужна. На благо общего, нужного дела. А в 1936 году её, как грамотную, приглашают делопроизводителем в Сельский Совет. Эта работа ей не по душе. На производстве веселее! С апреля 1936 года, по март 37-го курсантка курсов животноводов совхоза им. ВЦСПС. Теперь она, в глазах сельчан - учёная! Можно самой учить без грамотных. Тогда малограмотные люди работали в конторах, дело производстве, читаешь записи с грубейшими ошибками, но в том не их вина. Вся Россия до Революции была "лаптёжная". Некоторое время Мария работает в пионерском лагере совхоза. Могла ли она думать, что вот так нужно выращивать, воспитывать детей! Этого была лишена. Прав был брат, введя её в большую политику. Теперь она вожак комсомольский. Таких задорных в делах комсомольцев - партийные работники поощряли. После пионерлагеря, её приглашают в совхозный политотдел секретарём - машинисткой. Машинка, пока, для неё - сложная техника. С волнением делает первые "поклёвки", научилась, дай только срок! Быстро освоилась с новой должностью. Способных людей - куда ни поставь, справятся с любой работой.
С июня 1939 года, по июль 1941 года работает по этой же специальности, но в Улускоме с. Яшалта. Здесь её приняли в коммунисты. С июля по октябрь 1942 года помощница секретаря Яштинского Улускома.
Ещё в 1932 году ставропольцы просили Марию Шилкину к себе на комсомольскую работу, но калмыки её не пустили: " Какой дурак отпустит такую кадру"!? - Ответили соседям.
Её брат, в грамоте самоучка, тот, который учил азам политики, работает директором совхоза, - ленинская "кухарка"!
Война.
Весть о нападении фашистской Германии заставила пересмотреть некоторые организационные структуры. Так при Улускоме образуется секретный отдел из двух лиц: секретарь и его помощник. В одну из многих задач входит: выявление лиц коим немцы - освободители от идей коммунистов. Среди них оказались и русские и калмыки, ибо общество не идеально. Срочное задание: организовать эвакуацию скота, особенно племенного, в Казахстан. Там уже готовятся к его приёму, заготавливают корма. Задача правильная, но не простая. Нужно срочно объехать все совхозы, колхозы, на месте проверить количество эвакуируемого скота, готовность. В основной массе правильно оценили ситуацию, быстро организовали стада и через степи к Волге. В некоторых колхозах скотину " в поле потеряли". Не известные лица угоняют скот в сокрытие, а по военному времени воров наказывают на месте преступления, вплоть до расстрела. Брат Марии быстро организовал гурт скота, но его ночью выгнали из дома, убили и закопали. Кто это мог сделать? В таких, щемящих душу условиях пришлось Шилкиной, без сна и отдыха организовывать эвакуацию скота, в Казахстан. Перегонщикам нужно организовать питание. В пути подоить дойных коров, сдать молоко в попутных сёлах, а их в степях немного. Попробуй вылить, испортить продукт, да и мыслей о том не было! Организовав массовый вывод скота, Мария уходит вместе, для помощи и контроля, с погонщиками. На телегах, волоком тащили с собой питьевые корыта. Где-то позади уже бомбят, в синем небе появляется немецкая авиация - воздушная разведка, а стада не спрячешь. Особенно тяжёлая проблема была с водой. Как им это удавалось - гласит свидетельская справка, предлагаю читателю: " - Я член КПСС с 1928 года, партбилет N04993530, Точка Иван Тимофеевич, год рождения 1909, персональный пенсионер, проживающий в с. Соленое Городовиковского района Калмыцкой ССР. Я лично знаю Шилкину-Кирасирову Марию Гавриловну по совместной работе в яшалтинсом рк партии, где я работал секретарём партии, а Шилкина-Кирасирова работала там же пом.секретаря райкома партии. При оккупации Яшалтинского райкома немецко-фашистскими захватчиками, райкому партии и исполкому мне и тов. Кирасировой эвакуировать в глубокий тыл страны население и скот из с. Ульяновки колхоза "Молотова". После переправы через Волгу и вступление в песчаные безводные места, изнурённый большими перегонами скот чувствовал себя плохо, для того, чтобы спасти от гибели приходилось ежедневно рыть колодцы и спасать скот от водопоя время было позднее, октябрь месяц 1942 года в холодную воду никто не хотел залазить и вот тов. Кирасирова М.Г. всегда первая лезла в колодец и другие колхозники. Таким образом нам удалось скот от гибели от безводицы.
Товарищ Кирасирова вела активную пропагандистскую работу среди колхозников воодушевляя их на сохранение скота. После освобождения некоторых районов калмыцкой АОСР от немецко-фашистских захватчиков, Калмыцкий обком партии отозвал Кирасирову в распоряжение обкома партии, где она работала. В период оккупации я был назначен Обкомом партии и СНК Алмыцкой эвакуировать скота в Гурьевскую область Казахской ССР. "Подпись Точка И.Т. Собственную подпись И.Т" Солленовский сельсовет заверяет".
Тоже подтверждает калмык Донгруппов Савелий Бадминович, член КПСС с 1938 г. Партбилет N000844428., та же оценка её действий.
С ноября 1942 года по январь 1944 года работает инструктором отдела кадров Обкома ВКПб, город Элиста.
Послевоенные годы.
Для освобождённых территорий война уже закончилась, возврата немцев не будет. Труженикам тыла нужно всё и срочно восстанавливать. Как - не спрашивали, сама обстановка диктовала: жильё, хлеб, молоко, мясо себе и для фронта.
На плечи Марии ложится и моральная боль: не посоветовавшись с властью на местах, вошли войска НКВД с целью депортации калмык. В Элисте окружён Дом культуры, куда приводят арестованное руководство калмыцкой национальности. Ужас охватил и русских и калмык. Вместе строили новую жизнь, вместе гоняли скот на сохранение ... Слёзы, обида на несправедливость. Какое противостояние верховной власти могли поставить рядовые труженики, озабоченные общей разрухой и бедой. Шилкины пытаются вразумить репрессивные органы, те понимают абсурд, но изменить Указ - не властны.
Потом, после реабилитации калмык, она узнала, что репрессивные калмыки лишь были переселены против их воли. Там многие семьи продолжали оставаться тружениками, многие вернулись со своими автомобилями, но горечь несправедливости не прошла.
Люди, не знавшие калмык, после их реабилитации и возвращения на родину, болтали всякие небылицы: "Мстят русским; могут с зада нож воткнуть; растёт взаимная вражда ...". "Враньё это, чистейшей воды"! - Утверждает моя двоюродная сестра Р.П. Тюрина, бывшая работница горкома партии города Каспийск.
Но тогда Калмыцкая Республика была ликвидирована. Часть земель отошла Ростову, часть Ставрополю и Астрахани.
Марию Гавриловну направляют в Астраханскую область, а ей хотелось в Ставропольскую, ближе к родине, но партия посылает туда, где она нужнее. Запись в её листке гласит: " Чнварь-июнь 1944г. Инструктор отдела кадров Троицкого райкома ВКПб" Но с июня её судьбу круто меняют: " 06-1944, 03-46 Зав сектором единого партбилета и партстатистики зеленгинского РК КПСС, Астраханской обл". Работа сидячая, но моральная нагрузка тяжёлая:
Вокруг нищета: к кому обратиться за помощью, если местные предприятия всё отдали для фронта. Каждому только до себя. Там отказали, здесь не уважили, стараются переадресовать обращение, тогда идут с жалобами в комсомольские или партийные органы, для чего они и существуют. Крик души у человека, а помочь нечем и тогда Мария с подругой, с которой вместе работали, отдавали свои деньги от скромной зарплаты. Приходилось самим голодными выходить на работу, с остановкой на передышку у какого-нибудь забора. На лице хорошо сохранились, лишь глаза, да нос. Кто-нибудь спросил: а сами-то вы как?! Не спрашивают, начальство, мол, властью сыта. Можно ей воспользоваться, да совесть не позволяет. Когда направляли в Астраханскую область - говорили в напутствие: там выжить легче - рыба в изобилии. Рыбу в кабинетах не ловят, а попрошайничать у рыбаков стыдно. Многие рыбаки без просьбы, понимали положение людей, угощают ухой или рыбку на уху выделит.
Уроженка мясомолочного края в рыбе не особо разбирается, так, лишь бы брюхо заполнить. Да и в Райком ни один здравомыслящий человек рыбу не принесёт.
Спасибо соседкам по жилью, видавшие голодные обмороки "девчат из Райкома", приглашали к себе за стол. Вспоминает сие Мария Гавриловна со слезами. Что поделать: это было, было.
Здесь она встретила свою любовь и взаимную. Он инвалид войны с повисшей рукой. ОН - Кирасиров Александр Данилович работает в посёлке Тумак начальником государственного лова. Ему бы дома сидеть на правах инвалида, но он нужен на производстве. А документы вести - есть умеющие девчата.
Память Марии Гавриловне уже изменяет. Она уходит с работы партийной, переезжает в Тумак. Там работала заведующей детсадом, но тихая, спокойная работа не по ней. Её больше устраивает боевой рабочий ритм, что впитала в себя с детства. Возвращается на партийную работу. Сначала техническим секретарём Зеленгинского райкома, потом инструктором по кадрам. Инструктором отдела профсоюзных и комсомольских организаций и так до 1963 года. Хлопотливая, боевая работа по восстановлению и повышению жизненного уровня. Постоянно в ходьбе, в коллективах, на рыболовецких станах, на восстановлении народного хозяйства. Основной рычаг - культурно массовая работа. Руководители производства затюканы своими заботами, а о общих нуждах напоминать, организовать, проверить ход работ, забот. Домой возвращается не к концу дня, а далеко за вечер. Дома две дочери, муж не здоровый. Без матери - дом сирота. До курортов ли было, когда на отпуск запланирована масса домашних дел. Оплата от партийных взносов, скромная
Есть что вспомнить, есть чем гордиться.
У Марии Гавриловны старшая дочь - Тамара Александровна - учительница в местной школе. Вторая - Любовь Александровна - преподаватель музыкальной школы в городе Нариманово, Астраханской области. Два внука - офицеры Российской Армии. Мария Гавриловна давно на заслуженном отдыхе, что оценёно в 50 долларов США, в месяц. Может кто-то потянет её на Нюрнбергский суд, кто знает. Односельчане к ней с большим уважением, а те, кто разорил Россию в конце века, вернул её во времена империи, называют коммунякой. Для меня она - рядовая россиянка.
Гвардии рядовой россиянин.
Апрель 2001 года заканчивается мелкой капелью сырости: то войдёшь в мелкий туман, то выйдешь в чёткие очертания серых красок сельских улиц. Слякоть на обочине, и на дороге. Из-под каблуков брызги жижи оседают на брюках тыльной стороны - чем быстрее идёшь, тем выше область грязи. Сдерживаю себя в ходьбе, но быстро забываюсь.
В здании сельской Администрации мне предстоит встреча с участниками войны по случаю вручения им отличительных знаков фронтовиков.
В не большом зале сидят согбенные старики с наградами на пиджаках мужчин, на кофтах у женщин. Все они мне знакомы, уважаемые, о каждом нужно книгу написать, с неповторимыми их подвигами. Они заканчивают свою жизнь, у каждого по-своему сложную.
Смотрю на них и вспоминаю жестокие морозы и высокие снега, для южной широты, сорок первого - сорок третьего годов. Мы, дети, согревались на печах, а они - в окопах, в отчаянных усилиях остановить гигантскую военную машину Вермахта. Потом наступление в спешке - не дать закрепиться врагу. Бессонницей и голодом измотаны, в боях оглохшие. Вернулись к разрухе, к голодным семьям. Трудились на совесть ради общего дела, домой только спать ходили. Верили, что Родина их не забудет.
"Дорогие мои старики, дайте я вас расцелую ..." - Хочется сказать им словами этой песни. А они сидят стеснительные и гордые.
Глава администрации Александр Гусев вручает знаки фронтовика, от социальной защиты Ирина Тюлихова дарит цветы, целуя каждого. Я поздравляю от имени Совета ветеранов, жму их тёплые, натруженные руки. Не все из них до ста лет доживут, физический их ресурс полностью уже выработан.
После поздравлений и приветствий "вспрыснули" награды: кто "наркомовскими", кто душистым чаем.
Меня приютил около себя Алексей Степанович Деревенсков, обнял мою талию рукой, утирая слёзы, говорит:
- На кой хрен мне эта железка?! Ну, конечно, знак внимания, спасиба. А пойдёшь по делу ни будь какому - ничо ни добьёшса, вот какая хреновина. Вот я плачу. Старость моя плачет. Если тебе всё рассказать про меня, то и ты бы плакал. А может и - нет.
- Алексей Степанович, успокойся, я навещу, выслушаю.
- Не в ентом дело, обидно. Я им рассказываю про жисть свою не лёгкую, а меня не слушают, понял ты меня, ай нет? Не хотят слушать. Им плевать на моё прошлое, а я с ним остаюсь и живу в своём одиночестве. Рази я в том виноват, что жись моя прошла кувырком? А?
"Они", видимо - люди другого уклада жизни, коим не понять стариков, потому и слушать не хотят. Что им интересного может рассказать старый россиянин - ровесник прошедшего века? Ну, была революция, раскулачивание, репрессии, война пятилетняя, снова репрессии. Пережили? Всё это слышали ...
Старик о книге про него - не мечтает, выслушал бы его кто с интересом и больше ему ничего не нужно. Потом будет вспоминать, рассуждать: "Не так я ему сказал ...", - и снова уйдёт в своё одиночество.
***
Давший обещание обязан его выполнить.
После празднования Дня Победы, когда наступили рядовые будни, я зашёл к Алексею Степановичу. Во дворе овчарка, агрессивная, но хозяин меня уверяет, что она не кусается. Он взял собаку за холку, держит в сторонке. Я прохожу боком, боясь слабых рук старика и силы огромного пса.
Степаныч рад моему визиту, засуетился. В "красном" углу тёплой кухни работает телевизор импортный, рядом на тумбочке видеомагнитофон. На кровати лежит, обросший волосом, сын, смотрит телевизор. Кивнул мне в знак приветствия, не проронив ни слова. Молодая женщина пришла от социальной службы посетить клиента:
- Дядя Лёша, я сейчас пойду в магазин, на почту, тебе что-нибудь купить?
- Возьми что-нибудь к чаю, щас я тебе деньги дам, - полез в свою заначку, вынес из зала кошелёк, копошится в ним,- на, - отдаёт не считая несколько мелких купюр, - этих хватит?
- Не знаю, смотря, что купить.
- Смотри там сама.
- Хорошо. - Положив деньги в карман, дама уходит.
- Ну что, - обращается ко мне не причесанный старец с реденькими волосёнками на седеющей голове,- ты пришёл послушать о моей прошлой жизни? С чего начнём?
Осматриваю его владения: всё так же просто, как в любом сельском доме, однотипно: задняя комната, передняя, печь в средине дома, не броская видом мебель. В сравнении с другими домами - здесь опрятно.
- Выпить хочешь, для лёгкого разговора, есть у меня в заначке, - косит глазом на сына, - для хороших людей.
- Нет, спасибо.
- Тебе про войну?
- Давай, если детство твоё сладким было.
- Думаешь, я его помню, когда это было!?
- Ни отца, ни матери?
- Были, как не быть?! Щас, - потирает лоб, - щас. Ну, в общим, так. - Смахивает крошки хлебные со стола, посуду незатейливую переставил, повёл меня в своё детство:
***
Степан Фёдорович Деревенсков ловил в составе звена, на хозяина, осетровые породы рыб. Шестеро детей, их нужно одеть, прокормить, вырастить. Заработки не плохие, даже сумел построить дом на берегу большой речки, он и ныне там стоит, по ныне добротный.
Он грамотный, соображает хорошо, надумал организовать себе самостоятельное рыболовство. Для этого нужно купить хорошую парусную шхуну. Судостроители согласны дать, такую посудину, в рассрочку. Одному с ней управляться трудно, решил пригласить родственников на основе компании. Дело пошло хорошо, но тут началась революция, раскулачивание. Коли есть капитал - кулак, всё его имущество подлежит реквизиции. Деревенсков и его коллеги сумели доказать, что он не эксплуататор, его помощники не батраки, а компаньоны, но малограмотные или совсем безграмотные реквизиторы в таких вещах не компетентны. Есть в доме достаток - отобрать. Некоторое время его не трогали, ждали указание сверху, потом, в погоне за выполнением плана - отобрали шхуну, коня, корову, потребовали дом освободить. Уводя скотину со двора, уполномоченные далеко за домом остановились в раздумье: "Тулуп на Стёпке барский"!? Вернулись, раздели, отобрали, унесли. На следующий день обещали и хозяина дома арестовать. Может - припугнули, но, имея опыт побегов, Степан Фёдорович ночью исчез. Семью выселили из дома. Они сидят на песчаном берегу, сгруппировавшись плотно, "для сугреву". Сюда прибежали мальчишки, девчонки, посмотреть на изгнанных. Уже глубокая осень с первыми заморозками, земля холодная Весть о таком издевательстве быстро разлетелась по селу, сельчане стали стыдить реквизиторов. Подействовало, оставили в доме до весны. Запасы все конфискованы, а как перезимовать?!
- Не помню, не знаю, как мать умудрялась нас кормить? Помню - постоянно голодные, готовы и сырую рыбу есть, -вспоминает Алексей Степанович, положа лоб на кулаки, локтями на столе. - В Зеленге застряли во льдах суда калмыков. Они попросились в дом на зимний постой. Калмыки - закалённые морем, крепыши. Ставят сети зимой, рыбу хорошую и хорошо ловят: сами сыты и нам дают. Но был, - морщит лицо старик, - не приятный ньюанс: от них исходит не приятный запах пота и дыма. Варят рыбу себе на дворе, спят на сене, на полу в задней комнате. Вши и нас стали докучать. Они расползлись по всему дому. Зуд в теле. Мать нас в бане отмывает, одежду кипятит, но вшей меньше не становится. Сидят, бывало, за столом, - вспоминает,- кусками большими рыбу едят, в рыбьем жире с солью макают, а у нас, лежащих на печи, слюнки текут. Много едят балыки сазаньи, сделанные ещё в море, татарским посолом. Слыхал, можить, про такой?
- А как же! - отвечаю, - очищенный от чешуи сазан, распластовывается, позвоночник срезается, всё остальное мелко нарезается, не отрезая, солится не круто, пряным посолом. Вкусный посол!
- Во-во, так мы её сосали, что бы удовольствие растянуть. Помнишь, значит. Так зиму прокантовались. Сельчане, сердобольные, помогали, втихаря от начальства. Что бы беду на себя не накликать, мы же для них "кулачьё недобитое". Весной отец тайно письмо прислал. На Волге он, пристанщиком работает. Пристань та стоит в Даниловке. С первым пароходом, скрытно, в Астрахань уехали, до Семнадцатой пристани. А там дядя - Петя работает начальником пристани, интеллигентный, дядя-то! Он нас посадил на пароход и вверх по Волге, прямо к отцу. Грамотный был, Сталину письмо писал, дааа. Преследовать не стали. Видал я это письмо, после всеобщей реабилитации. Здесь оно, в Астрахани лежало, хранилось.
Ну вот, значит, летом мы с отцом жили на пристани, а в зиму снимали квартиру во Владимировке. Какой-то весной, я уж не помню когда, башка стала дырявой, отец устроился в Астрахани на заводе имени Сталина. Пристань - то тогда в их затоне ставилась, рядом. Квартиру ему дали, перевёз семью, мы сразу пошли в школу учиться.
После окончания семилетки Алексея определили, на том же заводе, учеником токаря, потом прошёл курсы по холодной обработке металла. Работа токаря мальчишке сельскому очень понравилась, приятно держать в руке деталь с отблеском солнечного зайчика.
***
Начало войны, как и для всех людей, пришло нежданно, негаданно. Надеялись на быстрый, мощный отпор. Время показало, что это надолго. Оставлена часть территории Союза. Из Украины - с города Николаева, эвакуировано оборудование судостроения, привезли на завод Сталина. С оборудованием и военные специалисты со своей жёсткой дисциплиной. Алексей точит детали к снарядам, минам, бомбам. Военные не раз потрясали оружием, требуя увеличить количество боеприпасов.
- Работали мы с восьми утра, до восьми вечера, ели в общей столовой, как общепит. Варили нам силос из капусты, маленько подсыпали пшена. Хлеб давали по карточкам - 600 грамм в день. Работал я на двух станках одновременно: на одном обдирка черновая, на другом чистовая отделка. С одного станка готовое снимаешь, второй заканчивает заданную операцию и всё "давай-давай"! Давали, что требовалось и сколько требовалось.
В конце февраля 1942 года Деревенского призвали в Армию. Хмурый, слякотный день. В военкомате построили призывников, назвали восемь фамилий, в том числе Деревенскова:
- Названным призывникам выйти из строя. Вам приказано вернуться на предприятие оборонного значения.
- А мы хотим, как и все на фронт?!
- Пока работайте до особого призыва, ещё успеете навоеваться.
Мальчишки такого оборота дела не ожидали. После получения повесток успели отоварить хлебные карточки. На завод и домой показываться стыдно. Этой неувязкой поделились с военкомом, он тоже хлеб по карточкам получает.
- Ну ладно, на завод не ходите, людям глаза не мозольте Где-нибудь поработайте, а через пару недель я вас призову, гарантирую.
Мир всегда с добрыми людьми. Алексей устроился кочегаром на пароход стоящий в Затоне. Науку о сожжении топлива - нефти - познал, не отходя от форсунки. Через две недели, как и обещал военком, на радость пацанам: "поиграть в войнушку", настреляться досыта, призвали снова.
На Семнадцатой пристани им подали пароход. Каюты, палубы, трюмы заняты призывниками. Они плохо одеты, с расчётом на военное обмундирование. С чемоданами, с мешками за плечами, остриженные наголо мальчишки и девчонки. Духовой оркестр во всю свою мощь играет "Прощание славянки", от чего мурашки под кожей; короткие волосёнки на головах взъерошились, душа в пятках.
Отчалили и сердечки заныли от неизвестности будущего: все ли вернуться домой?! Установилась напряжённая тишина.
Пароход идёт ночами, крадучись, во льдах.
***
В Сталинграде прифронтовая суета, маскировка. Высадились на одной из многочисленных пристаней и на вокзал не обученным строем. Уставшие от пароходной тесноты, безделья и скромной пищи. Вокзал не большой, такой толпой, в тепло вокзала не войти, многим пришлось остаться на улице, на ступеньках вокзального парапета. Очень холодно на улице, промучились ночь, ожидая солнечного пригрева, а ночей было четыре! В тиши ночной слышна война на дальних подступах.
Наконец-то посадили в товарные вагоны и, с морозным скрежетом колёс, поезд покатился в сторону Ворошиловграда. Не доехав до города километра четыре, поезд остановился, всех высадили в поле. С ужасом наблюдают высадку немецкого десанта. Он вооружён, у многих рация. По десанту бьёт зенитная батарея, но попаданий не видно. Призывники колоннами пошли к городу, обошли его и дальше.
Март с дневными оттепелями, с ночными заморозками. Идут уже неделю взмешивая грязь вконец разбитой обувью, расчитаную на скорую замену. Давно оторваны подошвы, раскрытые носа обуви черпают грязевую жижу. Оторванные подмётки кладут в карман, с надеждой потом пришить. Свою домашнюю, сносную одежёнку променяли ещё в Сталинграде на харчи. Надели времянку, а она и дня не выдержала.
Вот такая, оборванная, голодная, полусонная армия пацанов идёт в неизвестность. Ночёвки проводят в сёлах. Их жители безоговорочно пускают на ночлег со слезами: "Дети ведь ещё, тощие, оборванные, голодненькие, разуты-раздеты. Родненькие вы наши, несите быстренько солому, стелите на пол и отдыхайте".
- Обожди маненька, Михайла, не могу я больше, не могууу.
- Может на сегодня хватит, успокойся, выпей холодной водички.
Отхлебнул воды:
- Надо бы водки.
- Валериановой настойки нет?
-Была где-то, не помню где. Ну ладно, мужик, а нюни распустил. Упадём на солому и - нет нас на етим свети.
Пока парни спали, женщины ходили по селу в поисках старой, сносной одежды. Мужчины ищут обувь, рваную латают. Раннем утром побудка и в путь с завтраком на первом привале.
Наконец пришли в Грибановку. Здесь выдали палатки, в палатках же устроили баню. На кострах нагревают камни, потом их в деревянные бочки и мойся. Свою вшивую одежду в костры, а на себя надели военную форму приближённых размеров.
Здесь начали формировать боевые единицы, расчёты. Алексей оказался в артиллерии, заряжающим 76 - миллиметровой пушки,508 стрелкового полка, 117 стрелковой дивизии. У каждой пушки 7 человек, с разными функциями. Учёба, стрельбы, тренировка.
В начале июня 1942 года дивизия вышла к Дону, к городу Кротояк. Этот пеший переход составил около 400 км. В условиях летнего пекла. Пушки в конной упряжке, обслуга пешим ходом, держась за деталь пушки чтобы не упасть на ходу в полусне. Весной грязь и туман, летом солнечное пекло и пыль. Она клубится на большую высоту, скрипит на зубах, проникает во все поры одежды и тела. От нё и пота волосы на головах торчат, не укладываются. Из встречающихся сёл люди выходили войскам навстречу с водой, молоком, угощают самосадным табачком, провожая - плачут: "Возвращайтесь с победой. Двери наших домов для вас всегда открыты".
- Рази такое забудешь,- тебя спрашиваю?! - вытирает слёзы рассказчик. - Спасибо всем добрым людям за то, что хоть дух наш поддерживали, водой отпаивали. Вода, брат ты мой - важнее еды! Во рту иссохший язык шуршит, на зубах песок хрустит. Хочется соседу, рядом идущему что-то сказать, а не можно, боль во рту. Встречаются лужи опосля дождя, прошедшего когда-то, вода мутная, зелёная от конского помёта и маленьких мурашей, ей бо! Черпаем эту воду котелком и пьём через подол гимнастёрки. Гимнастёрки бело-серые от пыли и пота. Вода от солнца горячая, ещё больше пить охота. Шли спешно, еду дают с большой задержкой. Иииех, вспоминать без слёз невозможно! Упасть бы, уснуть и провались оно всё пропадом, жисть ета, а нас сразу в бой! Установили пушки, дали несколько залпов по целям, впрягаем коней и галопом на другую позицию. Бежать - сил совсем нет. Сел на лафет железный, жёсткий, на заднице мосластой всё растёр до крови! А как жа, кочки, рытвины, пашня, воронки .... Прём по мосту, через дон, а он под нами взорвался. Всё в клочья, вдребезги, брызги крови горячей, рухнули в воду и вплавь. Трое из нашего расчёта остались в воде, утонули раненые. - тощее лицо Алексея Степановича сморщилось, губы трясутся от повторного переживания. - А тут летит на коне какой-то офицер, с автоматом на груди, наганом размахивает, орёт: " Вперёд, мать вашу ..."!!! Вылазим из воды, винтовку на взвод, затвором клацаем, тоже во всю глотку: "За Родину. Зааа", - не могу. Сейчас, стой маненька. Ну эта: "За Сталина"!!! Всё во мне клокочет, откуда сила взялась!? Врываемся в немецкую траншею. Здесь четыре немца, перепуганные, ещё бы: у нас ток бельмы белые, а рожи грязные, чёрные - черти, ни дать ни взять! У одного немца нога оторвана, культяшка рваная песком испачкана, кровь запекается, печёнками рядом лежит. Рукой на автомат мой показывает, палец к виску, мол, пристрели, пожалей. Другие трое: "камрад, камрад, Гитлер капут" ... Я-то их впервые вижу. Тоже вроде нас, бедолаг: грязные, обросшие. Мне их стала жалка, ей бо. Мы, ить, рабы политиков. Нужон я ему иль мне он?! Дааа, берём в плен. Ногу перевязали, а как же.
Быстро три пушки развернули и прямой наводкой по городу. Мы за лесом, а немцы с колокольни церкви нас наблюдают и лупят по нам минами, ток ошмётки летят! А жрать охота, сил нет. Наш направляющий говорит мне: "Лёша, открой НЗ, иль от голода сгинем", - он сзади меня. Открываю, подаю уму, не берёт. Поворачиваюсь, а он белый лицом - убит! Осколок в позвоночник и нет человека. Потери несём большие, а отступать не охота, помним просьбу сельчан, которые нас поили ... "Ток, милые, не пущайте сюда немчуру", как им потом в глаза смотреть? Все мы в кровище, но бьём по фашистам с остервенением, Что мы, хуже их что ли!? Нивжисть!
Немного отступим для перегруппировки за доном и опять вперёд! Никогда в жизни не видал что бы земля горела, а тут сам вижу, как она горит! Ходуном ходит под нами, вся вздыблена, ужас!
В августе иль в октябре, форсируем Дон по понтонной переправе, между понтонами брёвна в два-три ряда. Немцы кромсают её, а мы снова наводим и вперёд! Даааа, - смотрит в даль оконную задумчиво,- перешли и вперёд! Что былааааа. Давай чай поставим? А я бы водки, ей бо! Вмажем в память погибшим?
- Разве в День Победы мы не за то тосты поднимали? Всему есть время, к тому же я от чая закодировался.
- Не свисти в худую варежку, я поставлю, - смотрит на меня испытующи, - заварку поменять? Ладно, старая сгодится.
- Поехали дальше?
- Куда поехали? За Дон? Нет, вернулись. Тут мне и ещё троим, приказали в город прошмыгнуть. Там за школой сараи, а в сараях должны быть наши пушки. Нужно разобраться в обстановке, подготовить их против немецких танков. О готовности сообщить красной ракетой. С колокольни бьёт пулемёт, башку не поднять. Но мы обратили внимание: полают, полают и молчат с полчаса. А мы настырные по молодости своей, охота прорваться, рисковые, а уже темно. Прошмыгнули. Нашли пушки, а они без замков, где их в потьмах найдёшь? Вот ведь какая хреновина, а снарядов полно! Мы в сарайном хламе притулились до утра. Утром немцы-то - вон они, кур щипят в школьном дворе. Лежим день, не жрамши, второй, а что ждём? Решили вернуться к своим, к переправе. Только подползли, а немцы нас обнаружили, и с автоматов, разрывными пулями. Двоим в живот пули угодили - замертво пали.... Доползли вдвоём, доложили. Наши-то снова перед Доном. Опоздай мы минут на двадцать, они бы ушли. Пошли на капитальную переправу, километров за пятьдесят. Сходу переправились через Дон, и встали в селе Урыв. А тут приказ Сталина: "Ни шагу назад. Трусов и дезертиров расстреливать на месте". Позади заградотряд. У нас и так мыслей не было отступать, что ты, позор такой?!
А мне, уважаемый читатель, вспомнилась публикация в Асртаханской газете "Волга", далеко уж после окончания войны, заметка называлась: "Сам себя наказал". Один дезертир из Кизляра с русской фамилией дезертировал во время войны, спрятался в домашнем погребе. Только через 25 лет вышел к людям! Сначала скрывался от войны, потом от людей. А сколько их было в камышах дельты Волги!
Обиженный не справедливой репрессией, Алексей тоже мог бы давно дезертировать, но ...Он сам видел то, что нёс фашизм на его Родину. По всей Европе катились моторизованные войска, с песнями, с засученными рукавами не для того, что бы сменить уставшего россиянина за плугом. Веры, Мани, Пети и Алёши, грязные, вшивые, бессоньем одурманены, чуть ли ни голыми руками месят с землёй "Тигры", "Пантеры" ...
- На нас идёт лавина огнедышащего металла - танки. Лупим по ним прямой наводкой из пушек, ПТРов. Пехота прячется за наши танки, а местность всем ветрам открытая: поля и поля, ни воды, ни еды, рваные, грязные, вшивые.... Стихнет бой принесут жратву, а мы валимся спать от усталости. Еду иногда и принести некому, если обслугу убьют. Лежу как-то, трясус от нерв после боя, а жрать охота, аж живот к спине прирос. Решил сам кухню отыскать. Нашёл. Налили мне термос с супом. А тут снова бой начался. Нужно волоком тащить, автомат мешает. Снимаю портянку с ноги, один конец вяжу к ноге, другой за термос, ползу, волоча ногой флягу. А пули вжикают рядом, ну и пробили мне, суки, флягу. Слышу по ней щелчок, суп потёк. Заткнул кое-чем и дальше пополз. Допёр, ребята довольныё были. А то ляжку от убитой лошади отрежем, кровь ещё тёплая, варим, маскируясь палаткой. Всяко было, а главное обижаться не на кого, кто кого! Зато мы ихней техники наваляли - наступить некуда! Сплошь железо, как остался жив - ума не приложу! Жив, понимаешь ты, в таком аду, баааа!
В селе Урыв, у церкви наш наблюдательный пункт. Народу полно, начальников полно. Нас обнаружили и дальнобойным по нам: снаряд слева, снаряд справа и крик: "Вилка"!!, что означает: - третий будет наш. Мощный силы взрыв, огонь вспышкой, камни, пыль и вонь какая-то. Живые выкатились из церкви и орут: "Газы"! Пронесло ветром. Видаца порох с говном был смешан.
В конце октября нас сменила другая часть. Мы на поезд и в Лефортово. Весь ноябрь отдыхали, а 3-го декабря бросили нас на Великие Луки и с ходу в бой. С 5, по 10 декабря освободили, отвоевали! Я раненый был в ягодицу, пустяшное ранение, а тут попал под снаряд, контузило, глаз потерял, нос, видишь, изуродовало. Меня направили в эвакогоспиталь, пешком, а туда километров сто! Мороз, снег глубокий. Жрать охота, а хлеб мёрзлый. Десять дней топали с другими ранеными: у кого рука, у кого что. Ночевали в сёлах и, как всегда, к нам с уважением. Согревают теплом дома и душой. Беда - то на всех одна была. Никто не хотел чужеземцев с их зверством. Нууу, дотопали до какого-то полустанка. Здесь два дома, большие, саманные, народу - битком набито! Вонь, да стоны. Трёхъярусные нары застелены соломой, сверху накрыт брезент. Медиков нет, раны гниют, бинты воняют. Посреди двора большой котёл, и один повар. Ковш баланды в котелок и кусок хлеба. Санитары из легко раненых, то и дело выносят трупы, складывают за домами на морозе. Вижу, один ещё живой, стонет. Я к санитарам: "Разве так можно"!? А они мне отвечают: " Мест не хватает, а он всё равно не жилец". И то правда., горькая, но правда. Одни умирают, на их место другие приходят, постоянная теснота. Пятнадцать дней мы маялись, все глаза намозолии в даль по рельсам глядючи. Наконец-то ночью пришёл поезд санитарный, тоже набит ранеными. Командует женщина, кричит, торопит на посадку. Ходячие втиснулись в вагоны, а лежачие - остались. Народ таким делом не довольный, а она плачет: "Милые мои, нужно вас спасать, тяжело раненых мы не спасём...". Уехали мы, оставив остальных умирать. Было так, врать не хочу, но было.
Алексей Степанович смолк при этом, смотрит в пол, что-то вспоминая.
- Алексей Степанович, ваш радиоприёмник мне уже надоел, мешает слушать, размышлять.
- А я его не слушаю, он у меня для житейского фона.
После щелчка выключателя воцарилась сельская тишина.
- Поезд приехал в Москву, и ещё многих отвезли в Норильск. Здесь, с декабря 1942 по апрель 1943-го мне пытались восстановить глаз, а ловить там, видно нечего - удалили. Нос малеха подлатали, а то висела лохмытка. От боевых действий меня не освободили, отправили в распределительный пункт: 16 артполк - резерва главного командования. Меня к 127 миллиметровой пушке, и под Смоленск. Сходу пробили первую линию обороны, а у второй завязли. Отсюда срочно перебросили на Курск. Преодолевали болота, а они топкие: тонут люди, лошади, техника.
Я подносчик снарядов, а когда надо, строил и подмостки: пилили лес, таскали по болотам брёвна, стелили из них по 3-4 наката настилы. Настил не устойчивый, брёвна тонут, раскатываются - беда. Мы мокрые, рожи грязные, не узнаём друг друга. Не люди, а болотные призраки, кишащие в грязи, только по голосам узнаём, ну, и по фигуре. Кого ударят нечаянно, кто спину сорвал, а кто и совсем утоп, ужас! Зато, помогли, в прорыве под Курском. А отсюда снова в Смоленск. Осень, дожди, слякоть, беда! Полмесяца били немцев и на Оршу, через Катунские леса. Эх, и леса! Красота такая, а войной порушенная, даааа. Остановились у города Красный Бор, всё забито войсками. Холодина - я тебе дам, дожди, а у нас сухой паёк. Его нужно разогреть, а трава, дрова мокрые. Тут маскировку соблюдать не требовали. Главное - суметь костёр развести, огонёк заполучить, вот что! Вижу старый, плетёный забор лежит поваленный, летним солнцем высушенный - рухлядь! Автомат за спину, продираюсь по лесу. Подошёл, прутки выдёргиваю, а сзади меня три мужика, откуда взялись, не понял. В гражданской одежде, скрутили меня, автомат отобрали: " Кто такой?" - спрашивают. Акцент украинский.
Хохлы? Объясняю, кто я, а они меня попёрли, как диверсанта или разведчика немецкого. Привели к зданию, вошли на первый этаж. Тесный, тёмный коридор и какие-то каморки. Грубо втолкнули меня в одну из них. Тут тоже трое мужиков в бурках, партизаны что ли - не понять. Тоже, видать, украинцы или белорусы? Калякают - не привычно, ну и допрос мне. Объясняю, с какой я части, а они не верят, и втолкнули меня в какую-то клетушку: на полу кровь кусками, моча, дерьмо кучками - воонищщааа, батюшки мои! Не приведи господь! Сесть негде, вот как! Было это на рассвете, а часам к десяти, забрал меня наш старшина. Иду за ним голодный, котелок сзади болтается. Ребята смеялись на фронте: "Котелок мой, котелок, котелок походный, что с тобой, что без тебя - один хрен голодный".- Как? Вот и я также. Даааа, наверно, то были партизаны, потому что к вечеру во дворе школы поставили столбы с перекладинами - виселицы! Мы наблюдаем. Привели они восемь человек.
Во дворе Деревенского залаяла собака, слышен чей-то окрик:
- Хозяин, выйди сюда!?
- Кто там еще?- быстро вышел на зов, - что надо?
- У вас рибки в продаже нет? Воблы.
- Какая хрен вобла?! Я сам, как вобла, нет. И у меня цыгане воблу спрашивают, с моим-то здоровьем. Люблю удить, но сейчас на крючок червя не одену - руки трясутся. Спекулянты чёртовы.
- Предприниматели!
- Это сейчас так - дармоедов зовут. Они никогда, ничего не производили. Жили за чужой счёт. Мы за них вкалывали на производстве: " За себя и за того парня", а сколько "младших братьев" кормили ...
Ну, хрен с ними, на чем мы остановились?
- Привели восемь человек...
- Ага, привели на казню. Две девушки с фанерками на груди: " За сожительство с немцами", четверо парней за то, что немцам выдавали наших, два немца - агрессоры. Зачитали приговор, всех повесили. Кино неприятное. В бою, куда ни шло, убивать, уродовать, а здесь ..., ладно бы немцев только. Месть, она должна быть, но, - вздыхает рассказчик с раздумьем, - но кому что и как, дааа. Немцы, те двое, диверсанты, склады пришли взрывать, поделом им, коль попались, но всё одно ... Петуху башку рубить и то жалко, а людей ...
- С предателями во все времена и во всех странах, Алексей Степанович, не цацкались.
- Время жестокое было, что и говорить, это сейчас рассуждать, когда обмякли душами. А тогда .... Тоже, под Смоленском, старшина даёт мне пакет для доставки его в штаб полка. Кругом леса, пехота наша ушла далеко вперёд, людишки наши подтягиваются. И вдруг из дзота пошла беспрерывная стрельба, а солдат вокруг полно, упали, многие смертельно. Наши автоматчики быстро выкурили из дзота четверых, с нашими лицами, но в немецкой форме. На вопросы, допросы не отвечают, злобные. По документам - власовцы! За какую фарью против своих выступали? Им сначала рожи набили, потом расстреляли: "За ребят ими убитых".
- Сейчас такие в герои напрашиваются, под трёх колорным флагом они выступали. В некоторых странах им памятники стали ставить. Таким как вы, могилы оскверняют.
- Вместе со мной украинцы воевали - орлы!
- Во всех национальностях есть орлы и шакалы. И что дальше?
- Оршу освободили. Немцы удирали быстро, на железной дороге брошены составы военных грузов, полные всякого добра! Пехота шла первой, с нашей огневой поддержкой, всё на взаимовыручке! Сейчас тыловые "крысы" гремят значками, не наградами, требуя себе равных прав с фронтовиками. Им машины, курорты. Пороги начальства обивают, в грудь себя стучат, ииих, бесстыжие морды. Я тоже инвалид войны, просил машину, а мне сказали: " У тебя один глаз, значит, машину водить не можешь". Эхх, Михайла, смертей и кровушки пролитой навидались, нахлебались, рады тому, что живые остались - вот наша настоящая награда. Глядишь на попрошаек курортами избалованных и обида гложет. Ну, скажи мне, как так: человека из нашего села призвали в сорок четвёртом, а он носит медаль " За освобождение Сталинграда"! Как тебе этот фокус?
- Когда Оршу брали? - отвлекаю от тяжёлых дум.
- В конце 43-го. Дааа. Потом Минск, отсюда на Кенигсберг - крепкий орешек был! Сильные оборонительные сооружения были. Долбили мы его долго, но всё равно размолотили. А когда вышли к морю, то по громкоговорителю, чтобы немцы на кораблях слышали и на всю мощь: "Генералы, мы из-под Москвы, Сталинграда! Добь ...",- прости меня, слёзы подкатились. Щас я, щас. - " Добьём фашистскую нечисть! По кораблям, по пять снарядов, беглым, ОГОНЬ!!!", - вытирает слёзы, но с улыбкой. Успокоившись, спросил меня:
- Знаешь что такое "беглым"?
- Без общего залпа: бум-бум-бум!
- Откуда знаешь?
- По фильмам военных лет.
- Аааа. Я их не смотрю, в живую всего насмотрелся и радио выключаю, когда идёт передача о военных действиях. Думаешь легко всё заново переживать? Иль вот ещё: я уж был с первым Прибалтийским фронтом, стоим в лесу, а немец ещё силён, лупит по нам почём зря! Меня здесь ранило в руку, - показывает место ранения, - кровищи! Это уже 1944г. Сентябрь и октябрь лечили на Волге, "Вышний Волочок". Отсюда, из госпиталя направили на строительство Североморска, рабочий батальон. Снова встал за токарный станок, завод свой вспомнил, домой сильно захотелось.
-В Зеленгу?
- Да и как сказать, обиженный я был ей, да маленьким был. То там, то тут жил, но Волга на всех одна.
- Как кормили?
- Не очень, но зато работали здорово!
- Ясно: "Нам хлеба не надо - работу давай"?
-А, знаешь, как приятно, когда на твоих глазах, с твоим участием всё преобразуется, и в лучшем виде, чем было! Хочется ускорить дело, а день короткий. Кормили, говоришь - хамсой, паёк солдатский, разносолами не балуют.
- За работу хорошо платили?
- За работу?! Ну, ты даёшь, мы же военные. Служба у нас такая, всё бесплатно: форма, постель, еда, а как же! Маленько денег давали, я уж и не помню сколько. Ну, это, чтобы платочек носовой купить, ваксу для сапог, а что ещё солдату надо?
- В европейских армиях война - огромный заработок!
- Слышал, то-то из них вояки - за нашими спинами в атаку идут. Сколько лет обещали второй фронт открыть? Оружие давали, танки, например, не удачные, с бензиновым мотором горели - свечой! Видел я американцев, англичан тоже, в Североморске. Общаться нам с ними строго запрещалось. Бывало, стоим недалеко, рядом корпуса судов. Они чистые, холёные рожи, а мы, победители доходяги: одежда замызганная, выгружаем лес из трюмов и сыпали его в воду. Англичане бросают нам плитки шоколада, сигареты с фильтром, но угождают на брёвна. Наши ребята, как циркачи по тонущим брёвнам за брошенным "гостинцем". Они нас на кинокамеру снимают, хохочут, пальцами показывают.