Что заставляет нас жить в холодные осенние дни, когда пронизывающий ветер вытягивает как жилы, остатки оптимизма из-под утлой одежды? А что заставляет нас жить в теплые майские дни, когда обычно изменяют любимые и закипают грязные, липкие, не отмывающиеся скандалы? Где граница, за которой инстинкт самосохранения, жизнестойкость превращается в предательство самого себя? Эта женщина вспыхнула вмоем мозгу внезапно, прожила в короткие мгновения всю свою жизнь и растаяла в тумане, унося с собой тайну неразгаданной, несмотря ни на что, души. Нет, этой женщины и никогда не было. Но жизнь ее осталась.
Я зацепилась каблуком за провод от принтера и чуть не наварила рог об угол шкафа, где у нас стоит чайная посуда. Разъем разомкнулся, чашка жалобно тренькнула. Я, как лев, прыгнула на провода и соединила концы, хоть это и глупо. Уж если принтер сгорел, так сгорел. Оставалось надеяться на его дуракоустойчивость. Ткнула пальцем несколько клавиш, принтер покорно заработал, чашка оказалась цела. А все потому, что не поставишь набойки на сапоги. Приходится глубокой осенью прыгать по лужам на шпильках. Глупо, конечно, очень глупо. Шарф я довязывала на ходу на темной аллейке, ведущей к выходу из нашего института. А впрочем, что это я пытаюсь тебя разжалобить, у тебя все то же самое, я даже знаю, что компьютер у тебя хочет забрать директор в свою приемную и посадить около него молоденькую, девку с тупой мордой, которую к кипятильнику подпускать нельзя, не то, что к компьютеру.
Про кипятильник я это к тому, что у меня они горят. Как войду в комнату, где чай, - трах, свет гаснет, загорается вилка и все хором, мужики и бабы, произносят одно и то же матерное слово. Так меня теперь туда не пускают, просто приносят чашку с готовым чаем. Мой бывший любовник (впрочем, какой он любовник, так), на встречу с которым я сейчас опаздываю, очень любит философствовать на эту тему. По его словам, а он трендит об этом и днем и ночью, я один из центров неупорядоченной, сырой духовной энергии и, что он следит за моим состоянием по газетам, как где-нибудь начинается война, например, в Югославии, значит я подзалетела.
Я пробежала улочку, такую же темную, как моя аллейка и вышла на Кировский, нога предательски скользила по опавшим листьям. Когда я переходила улицу, мне показалось, что кто-то меня позвал по имени.
Я напряглась (в таких случаях не дай бог оглянуться) и чуть не шлепнулась под автобус. На тротуаре я все же огляделась. Вроде все в порядке, и я вместо автобуса, как всегда битком, пошла на трамвай.
Вроде бы хорошо иметь смазливую физиономии и стройную фигурку, но в городской жизни от этого сплошной вред. В очередях в магазине, в поликлинике все бабы норовят побольнее ткнуть или нахамить, мужики особенно гимназисты-переростки или пьяницы в давке обязательно пристроятся поближе, и обязательно им надо показать, что они уже на все готовы, когда тебе кишки выворачивает от отвращения. И, попробуй, сделай ему замечание, тебя все вокруг такой грязью обольют, что, мол, сама виновата.
Трамвай на удивление быстро подошел и народу в нем немного. Он очень редко ходит и, наверное, на него уже никто не рассчитывает. Даже свободное место оказалось. Я, делая вид, что смотрю в окно, оглядела, на самом деле соседей. Вроде все спокойно, но напротив сидит дебил и ест глазами, теперь уже ксерокопию по налогообложению не прочтешь. Накрылось это дело. Обязательно подойдет:
- А что это вы читаете? - Ух, какая умная?!
- И где вы живете? - и т.д.
Я состроила трагическую морду и уставилась в окно. А на самом деле мне хотелось улыбнуться. Не знаю, почему. Наверное, истерика.
Далекая, незнакомая подруга! Я обращаюсь к тебе, хотя не знаю, ни где ты живешь, ни чем ты занимаешься, ни даже как ты выглядишь.
Я только знаю, что тебе также невмоготу, как мне, абсолютная пустота и беспросветность вокруг, и даже влюбиться не хочется. Я придумала эту игру, когда купила нам с дочкой магнитофон. В него вмонтирован маленький микрофон. Я подумала, что хорошо бы вечером или ночью, когда все отстали и спят, проговорить скороговоркой все что произошло за день, может быть станет легче. Дело в том, что я начала все забывать. Не помню, что надо купить, что одето на маленькой, кому надо обязательно позвонить и т.д. Вот было бы хорошо, думала я, послушать эту кассету на следующий вечер или послать тебе, а самой получить твою . Может стало бы легче. Я иногда встречаю тебя -- иногда веселую с нахальным взглядом, несущуюся куда-то с нестерпимой уверенностью и только одна я знаю, какой мрак в этот момент у тебя в душе и, что дома замочено белье и его обязательно надо вечером постирать.
Иногда ты проходишь опустив голову, что-то сосредоточенно соображая, я любуюсь тобой и благ ославляю. значит у тебя появилась надежда. Но как же редко ты встречаешься мне в последнее время?! Может с тобой что-то произошло? Или я изменилась? Я знаю, что мы никогда не познакомимся, а если и познакомимся, тут же возненавидим друг друга за пугающую похожесть во всем до мелочей. Но мне понравилась мысль о послании на магнитофонной кассете и ночью, запершись в ванной под струей горячей воды, я проговариваю про себя: трамвай дернулся и остановился. Он явно встал надолго. Открылись двери. Народ посыпался на улицу, я за ними. Впереди вагоны стояли вереницей. Наверное, опять авария на Тучковом мосту. Я рванула между вагонами на Большой и тут же чуть не попала в объятия пьяницы, который растопырил руки, не пропуская вперед. Я оглянулась, дебил был тут как тут с отвисшей челюстью. Пока они разглядывали друг друга, я скользнула в проходной. На Большом была давка. Мимо прошел человек со знакомым лицом. Я попыталась вспомнить, откуда я его знаю, пока проталкивалась к троллейбусу. Из-за этого я расслабилась и меня отнесло в сторону от входа. Я уж было смирилась, что на этом троллейбусе никуда не поеду, как некая сверхъестественная сила подхватила меня сзади и, разрезав людской водоворот, поставила на нижнюю ступеньку. Вокруг раздались крики легкораненых. Те, которых наповал, наверное, уже ничего не делали, просто лежали. Я висела на ступеньке троллейбуса под углом 45, ни за что не держась, точнее, судорожно сжимая две сумки с документами и двумя килограммами свежемороженного хека, ожидая, что будет дальше. Троллейбус сделал вид, что поехал, но тут же тормознул. Мне удалось хлебнуть воздуху и тут же меня прижало лицом к двум бесполым задницам в синтетических куртках, стоявших на две ступеньки выше. Мой таран кем бы он ни был, ввинтился в оставшееся от меня пространство, и дверь закрылась. Мы поехали.
- Ребята, девушку задавили, подвиньтесь немного - сказал густой бас где-то в полуметре надо мной. Задницы чуть шевельнулись и мой нос, щека и губа встали на место. Мой спаситель удовлетворенно вздохнул на весь троллейбус и стал осторожно заглядывать за край платка и выбившиеся волосы, стараясь рассмотреть, также ли я хороша спереди, как ему показалось сзади. В отличие от него, мне не нужно было уже оглядываться, чтобы отчетливо себе его представить. Он был румян и рыжебород (борода елозила мне по уху, окончательно сбивая платок на сторону), одет в окончательно выношенный милицейский полушубок и чудовищные сапоги с пряжками, смахивающими на театральный реквизит. Перед посадкой в троллейбус он хватанул двести грамм коньяка и сейчас дожевывал конфету, кажется "Ласточку", судя по звуку. Вышли мы, конечно, вместе. Он шел рядом, не особенно торопясь, ни знакомится, ни меня догонять. Мне бежать тоже не хотелось, да и куда бежать--то? Перед колдобиной он подал мне руку, я оперлась и очутилась на дне ямы, которая раньше была одной из линий Васильевского острова. Он загораживал мне дорогу, не выпуская моей руки из своей грабли. Грабля была, впрочем, теплая, сухая и мягкая. Я подняла взгляд.
- Пошли ко мне -- он мотнул головой в сторону предполагаемой хаты.
- Не могу - честно ответила я - времени нет.
- У всех нет времени - он грустно покивал головой - пошли, я художник, порисую тебя, водки попьем -- и он движением фокусника показал на мгновение горлышка поллитровки. Меньше всего мне хотелось в этот момент идти туда, куда я направлялась, на встречу с моим бывшим, больше всего мне хотелось писать. К перспективе пить водку с этим румяным гигантом в его задрипанной мастерской, а потом отбиваться от его приставаний или даже не отбиваться, я относилась индифферентно. А значит, не стоило и огород городить. Я отрицательно мотнула головой и поперлась своей дорогой. Он помог мне забраться на край следующего тротуара. Пройдя десяток шагов, я обернулась. Гиганта и след простыл. Я вдруг испугалась. Оклик по имени, знакомое лицо на Большом и это внезапное исчезновение человека вдруг выстроились в одну цепочку, и мне вдруг стало необходимо по ней пройти. Я припомнила мгновенное ощущение гадливости при виде поллитровки и удивилась. Я, конечно, не пьяница, но от выпивки вхорошей компании никогда не отказывалась. Что же меня передернуло? Я чуть было не вернулась на угол, где мы расстались. Очередной толчок вернул меня к реальности. Омерзительная старая каракатица с двумя набитыми доисторическими сумками в руках ухитрилась чуть не сшибить меня в канаву. Крепкие же старушки живут у нас в городе! И тут, глядя на ее сумки я вспомнила свой страшный сои и все у меня в голове встало на свои места. Относительно, конечно. Во сне хорошенький восемнадцатилетний мальчик, отвернув в сторону два набитых тряпьем рюкзака, показывал мне целую батарею запечатанных водочных бутылок. Комната, в которую мы попали прямо из подворотни какого-то старого приземистого, дома была вся забита узлами, связками книг и банками пустыми и полными. Шагу нельзя было сделать, чтобы не наступить то на край зеленого детского пальтишка, то на угол старых конторских счетов (и больно ударить себя по ноге). Мальчик пододвинул мне стул, сам сел напротив, довольно далеко, улыбаясь, говорил мне что-то, но ужас, охвативший меня, все рос и становился нестерпимым. Вглядываясь в его глаза, я поняла, в чем дело. Мягкие подушки вожделения, которыми окружает тебя жаждущий самец, ниточка света, тянущаяся из его глаз (тебе со мной будет хорошо) здесь начисто отсутствовали. В его глазах, несмотря на улыбку и ласковую речь, ясно читалась ненависть ко мне, за то, что я такая. Какая? Я вдруг поняла, что не выберусь живой из этой мерзкой комнаты, долго буду лежать, увязанная в неопрятный узел и мой полуразложившийся труп будут рассматривать хмурые милиционеры с фонариками в руках и офицерских сапогах бутылками...
- Я тебя напугала, подружка? Хотя, ты и сама, наверное, видела подобные сны. Кто назовет меня бесчестной дрянью, пусть сам попробует прожить одинокой женщиной хотя бы десяточек минут в этом огромном, холодном бездушном, городе. Ладно, рассказываю дальше...
Вот он сидит передо мной, мой бывший любовник, мой друг, человек на которого я понадеялась однажды. Он склонился над чашкой кофе и ноздри его жадно раздуваются. Обожает кофе. Сейчас для него - самый кайф.
Кофе под носом и я напротив. Он всегда садится напротив меня, говорит, чтобы лучшеменя видеть. Врет. Чтобы я его видела! Оценивала его бесчисленные шуточки и делала ему глазки.
Сейчас попробую тебе его описать... Скрюченный, голову втягивает в плечи, хотя роста он приличного, и фигура неплохая, складная, только голова все портит, очень большая, так и клонит его бедного к земле, хотя, между нами, на одной голове он и держится. Человек непростой, не нам с тобой, подруга, чета, интеллектуал высшего разбора... его мать, даже с моими программистами разговаривает, этак, свысока. И никакого нажима, ни боже мой, вежливая улыбка, глаза благосклонно следят за собеседником, головкой своей кстати кивнет. А смотреть со стороны, обхохочешься. Я иногда думаю, не так ли он и со мной играет, как кошка с мышкой, как оч--чень умненькая кошка с оч--чень забавной мышкой. Но нет, это я уже завралась. Ко мне действительно - хорошо относится, очень хорошо, действительно очень хорошо, в общем, понятно. Хотя и явился пару раз с разбитой харей и вздувшимися содранными суставами на руках. Наверное, по пьянке, расхрабрился. Мужики его в последнюю очередь замечают, никакого сравнения с Георгием, тот, как со мной куда заходил, так пацаны в стенки и потолок вжимались, чтобы чего не вышло. Клянется за меня жизнь отдать. Вроде не врет. С лицом у него сложности. Ну, во-первых, в зеркале он один, а в жизни другой. Асимметричный. С тем, что в зеркале я бы не рискнула в одном купе оказаться. А реальный таки уговорил меня не только в купе, но и дальше по полной программе. Бывает омерзительный, не знаешь куда со стыда деваться, когда с ним идешь. Бывает очень хорош Глаза горят, черты заострятся. Голос очень красивый, до самой печени пробирает. И язык без костей, заслушаться можно. И не замечаешь, ни лысины, ни противной желтой кожи. Не врет. Зачем ему? Он и так, без всякого вранья, такого туману напустит, что только держись. Очень порядочный, про деньги я и не говорю, но всякие милые женские секреты, которых он со мной за долгие годы накопил, бог знает сколько, я уверена в нем и остаются. Все для себя копит. Чистый эгоизм, если вдуматься. Лучше бы серьезным мужским делом занялся, чем таскаться за умученной бедной женщиной. Тогда бы, может, и я за ним побегала. Я всматриваюсь в него и вижу, что он действительно радуется встрече со мной. Ладно, милый, отрадовался. Осторожно вынуть гранату под столом, нащупать пальцами чеку предохранителя.
-- Я еду в Москву.
-- Прекрасно, я с тобой. Выдернуть предохранитель, меряя презрительным взглядом, досчитать до пяти. Все, бросай.
-- Ты, что - дурак?! Я еду с Андреем и Любочкой. С пугающей меня саму злобной радостью я вижу, как застывает у него лицо, еще только что такое оживленное.
-- Ага, голубчик, ты хотел, чтобы все вынь да положь -- думаю я. Может, к тебе еще и в постельку залезть, согреть тебя бедненького! Я продолжаю нудно перемалывать косточки своему шефу, как будто не замечая его остановившегося взгляда. Он сейчас наверняка не слышит и слова из того, что я говорю...
-- Ты, что не помнишь? Ведь я тебе рассказывала. - Это шпилька Он твердит, что запоминает каждый мой взгляд, движение, слово... Ну-ка повертись на сковородке, любезный...
Он сбивчиво повторяет сплетню недельной давности, которую я ему рассказывала. Куда девалось все красноречие! Мне хочется ударить его наотмашь за эту омерзительную смесь чистоплюйства и угодливости...
Противно то, что я сознаю, что неправа. Он действительно проявляет убийственный такт в этой дикой ситуации, в которую я же нас и загнала. С того самого дня, как на мою голову свалился Андреи, его звонки домой, как отрубило. На работу он звонит подчеркнуто по делу, правда почти всегда срывается на какую-нибудь жалкую просьбу или упрек. Я с ужасом думаю, что не могу выжать его из моей души, сердца, как намеревалась сначала...
- Я смотрел дело - он заглядывает мне в глаза особенным проницательным взглядом, как всегда, когда он хочет сказать или уже сказал, что-то страшно умное. Но это, действительно... Внутри у меня обрывается большая, хрупкая стеклянная вещь. Осколки падают в пятки, я даже инстинктивно поджимаю ноги... Ни в коем случае не показать, как это важно для меня, смертельно важно. Он говорит, об уголовном деле моего мужа! Чушь. Он не мог его видеть. Оно абсолютно секретно. Дело не показывали даже мне, даже адвокатам. Когда я спускаюсь по эскалатору в метро,у меня продолжают трястись поджилки. При расставании я его приголубила немного, даже обожгла своим Фирменным лучистым взглядом. И все для того, чтобы не дать ему почувствовать, как близко он подкрался к самой сердцевине моего нутра. Любовь, жажда обладания, ненависть, жажда самой вынуть жизнь из этого все еще любимого тела, это мое, сюда нельзя, не лезь! Но все это дохлый номер. Не тот человек. Он, конечно, увидел мои расширившиеся зрачки, потом, у меня мерзкая способность краснеть, как девчонка, да еще пятнами. Я постепенно беру себя в руки. Э, голубчик, ты еще не знаешь, какую ты заварил кашу?! Теперь я не пожалею ни сил, ни времени, чтобы узнать, откуда ты выудил эту бесценную информацию. Ты говорил что-то о целой группе людей, которым Георгий стоит поперек горла?!
- Что ж. Это хвостик, за который из тебя можно вытянуть и остальное. Можно и бригаду мальчиков на тебя напустить с электрическими утюгами, да только жалко дурака. А может, ты все это и выдумал, с тебя станется! -- Господи -- думаю я, сидя на кухне, -- хотела развязать, разрубить этот чертов узел своей дурацкой жизни, а затянула еще сильней, да сверху еще навязала, дура!
Андрей смотрит на меня своим преданным, собачьим взглядом, Тянет ко мне рюмку с водкой, хоть и знает, что я ее терпеть не могу
- Отстань, убери руки -- шепотом, чтобы не услышала малая
- Я спать хочу!
Я ныряю в постель, прижимаюсь к теплому, родному, душистому комочку, сразу проваливаюсь в сон и уже. не слышу, как Андрей ковыряется на кухне, как устраивается на своем матрасишке. Сплю. Среди ночи что-то будит меня. Надо мной странное освещенное уличным фонарем лицо Андрея. Он осторожно берет меня на руки и уносит в свой угол... Внутри у меня вспыхивает и разгорается большой, солнечный шар. Там же внутри какой-то человек сердится, что не может запомнить, где, в каком месте этот шар загорелся. А, сияние все ярче и огонь все жарче . Я боюсь тронуть пятками и ладонями ковер, чтобы не протереть в нем дыры. Наконец, я изо всех сил обхватываю Андрея, его не жалко, пусть горит. А еще надо задавить этот утробный дикий стон, который еще долго рвется, когда шар уже погас. Ухожу в ванную. В зеркале я вижу ласковые, внимательные все понимающие глаза Олега, если б не была ведьмой перекрестилась бы. Да пропадите же Вы все пропадом. Господи, пропади и я.
Когда пришло время предстать перед очами нашего Господа, она поднялась на небо, спросила дорогу у привратника и робко постучала в дверь уютного, утопающего в зелени домика. Бог стоял в прихожей. Он уже надел пальто и калоши и перебирал в карманах ключи, трубку с табаком и другую мелочь. Новый утепленный нимб сильно сжимал виски. Бог собирался на землю устроить новый Армагеддон и очень опаздывал, по крайней мере лет на сто пятьдесят. Кони Апокалипсиса. уже оседланные, рыли землю копытами в подземном гараже. Он вышел на крыльцо.
- Чего тебе, деточка? - спросил он ласково. Калоши тоже жали.
- Я согрешила, Всемогущий. Назначь мне кару.
Бог хмыкнул в усы и на его плечо тяжело опустился двуглавый орел.
- Ладно - сказал он - я спешу, посиди здесь и посмотри на землю. Это будет тебе достаточным наказанием -- и он грузно спланировал в толщу облаков.
Она уселась на ступеньку и уткнула подбородок в колени. Так она и просидела все светопреставление.