У меня была двоюродная бабка. Звали её Настей. Или Анастасией Сергеевной. Или Асей. Асей её называл муж Гриша. Он был старше Аси на одиннадцать лет.
Настя отличалась особо пофигистским складом характером. Казалось, она ни о чем особенно не задумывалась. Ежедневно, без выходных, прикладывалась к графину с водочкой (это она так называла - во-доч-ка...), в течение дня потягивая рюмочку за рюмочкой. Любила общаться и жарить исключительно вкусную картошку на подсолнечном масле. Еще она любила варенье из крыжовника. По её - "крыжовное варенье". В весенне-летний период настаивала в аптечной бутылке одуванчики на керосине, считая подобное средство наилучшим для растирки ног при ревматизме.
К вечеру Настя смотрела на мир слегка затуманенным взором. Порою из глаз вытекали редкие старческие слёзы - то ли непроизвольно, то ли от дум. И тогда Настя задумчиво подпирала щеку рукой и произносила - и что вся эта жизнь? Зачем она? И ничего такого в этой жизни и не было... Только вот однажды и было...
Здесь Настя начинала свой рассказ. Про полковника из Мариуполя.
Настя несколько лет проработала в кафе-мороженом "Север", что располагалось на улице Горького. Она служила там кассиром. Пожалуй, те несколько лет как-то по-особенному отпечатались в её душе.
Настя была молода. Ей только-только исполнилось сорок. И красива. Стройная фигура, милое лицо овальной формы, нежно очерченные припухлые губы и огромные тёмные глаза, томные и выразительные (из-за глаз её даже прозвали "черносливом") привлекали повышенное мужское внимание. Также Настя отличалась бесшабашностью, смешливостью и легкостью в движениях. Именно там, в кафе, она и познакомилась с тем полковником.
Он был в длительной командировке в Москве и, по всей видимости, любил мороженое. Поэтому не пропускал ни дня. Без мороженого. И, похоже, ему очень нравилась Настя. А Насте - он. Несмотря на грозного Гришу, которого Настя немного побаивалась. И они начали встречаться.
И встречались долго. Не один год.
Настин друг уезжал в Мариуполь. Возвращался. Писал Насте нежные письма. Она же отвечала ему самой глубокой привязанностью. У полковника в Мариуполе была семья. Дети почти выросли. Полковник надеялся, что совсем скоро он сможет стать свободным и соединить свою жизнь с жизнью Насти. Он желал этого. Очень желал. А Настя верила ему. И ждала.
Но, по-видимому, кто-то прознал о романе полковника с кассиршей из кафе "Север" и донёс об этом руководству. В те времена полковникам нежелательно было крутить любовные романы. Да еще и почти не скрываясь. Полковники должны были быть положительными, семейными, с незапятнанной репутацией. И полковника перестали направлять в командировки в Москву. Сначала Настя получала от него частые письма. Всё такие же тёплые и нежные. Потом письма стали приходить реже. И, наконец, пропали совсем.
Настя начала печалиться и всё чаще и чаще прикладываться к графинчику с водочкой, которую с удовольствием подливал и подливал ей муж Гриша. Но Настя тосковала. И придумала самой поехать в Мариуполь и разыскать своего полковника. Для начала отправила ему письмо. Ответа не пришло. Отправила еще одно. И то послание осталось словно бы выброшенным в море. И Настя решила, что, наверное, полковник позабыл про неё. И передумала ехать в Мариуполь.
Она осталась рядом с Гришей, хрустяще-жареной в подсолнечном масле картошкой, крыжовным вареньем и графинчиком с водочкой. С работы уволилась. Да и работать ей было необязательно. Гриша обеспечивал. А детей, о которых нужно было бы заботиться, Бог не дал.
И постепенно Настя сменила нарядные платья на затрапезный халат, а модные туфли - на домашние тапочки. Она располнела, почти перестала следить за собой. И оживлялась только тогда, когда выходила из дома. Обычно Гриша посылал её в магазин за водочкой и за продуктами.
В вино-водочном магазине Настя задерживалась подолгу. Не потому, что не могла быстро сделать выбор при покупке товара (товар всегда был одним и тем же), а потому, что привлекала всеобщее мужское внимание. Она там расцветала. Глаза её начинали светиться как прежде, спина распрямлялась, губы растягивались в улыбке. Настя в окружении мужчин становилась собой.
Зачастую, окруженная толпой пенсионеров мужского пола, она отправлялась в близлежащий парк. Не для того, чтобы распить с ними бутылочку вина или водочки, а для того, чтобы пообщаться.
Они гуляли, сидели на скамеечках и беседовали. Обо всём. Даже читали друг другу стихи. Настя любила стихи. Тютчева, Некрасова, Фета. Многое помнила наизусть. А потом мужчины-пенсионеры провожали Настю до подъезда, назначая новую встречу.
Зачастую около подъезда Настю нетерпеливо поджидал разъяренный Гриша. Представляю, как ей доставалось от него после подобных увеселительных прогулок. Но Настя, выпив немного водочки, приходила в себя. Сначала становилась возбужденно-радостной, а потом снова задумчивой.
Когда задумчивость накатывала по-особенному остро, Настя подходила к шкафчику, открывала дверцу и опять доставала заветный графинчик. Рядом с графинчиком всегда стояла граненая хрустальная рюмочка - лафитник, наследство от Настиной бабушки. Настя так и называла рюмочку - мой лафитник. И снова после водочки ей становилось чуть веселее.
Настя прожила долгую жизнь. Пережив Гришу на десять лет. Последние годы о ней заботилась племянница, забравшая Настю к себе на проживание.
Помню, как она просиживала на диване в окружении ласкающихся кошек, подолгу смотрела в окно и листала старые журналы. Своей привычке она не изменила до последнего дня. Графинчик с лафитником всегда были наготове. Только доза уменьшилась.
Настя наливала немного в стопочку. Опрокидывала в себя, не отходя от шкафчика. Её морщинистое, но доброе лицо розовело и разглаживалось. Уголки Настиных губ начинали улыбаться.
Настя одергивала халат, садилась к столу, открывала журналы и увлеченно приступала к чтению. Спустя какое-то время её взор затуманивался. На Настиных глазах наворачивались слёзы. И тогда она задумчиво подпирала щёку рукой и произносила - и что вся эта жизнь? Зачем она? И ничего такого в этой жизни и не было... Только вот однажды и было... как же я любила того полковника. Из Мариуполя. И куда же он пропал?