...Как и люди людям, мыши мышам рознь, и я лучше сразу объясню, чтоб вы чего дурного об нас не подумали: мы не из каких-нибудь там полевых, деревенских и чумазых, а коренные москвичи, благородных кровей, духовного сословия. Род наш искони жил в Кремле, в златоглавых соборах. Не верьте тем, кто болтает, будто церковные мыши бедны. Жили мы при царях и попах и горя не знали, ели всегда от пуза.
Не говорю уж, что по праздникам - куличи да яички, а и в обычные дни просвирка и винишко сладкое никогда не переводилось, в храмах этого добра полным-полно. А красота, а благовония какие! Теперь уж бояться нечего, и я прямо скажу: если бы Ленин с большевиками не затеяли свою революцию, разве бы у нас жизнь такая сегодня была? Ну, да на Ленина - царство ему небесное! - лично я не в обиде. Мне потом близко с ним познакомиться довелось, и если бы не наш Ильич, мы бы, грешные, давно уже протянули ноги.
А дело было так, что после октябрьского, как теперь принято говорить, переворота - вы, наверно, знаете - храмы позакрывали, а священников повыгоняли вон. А нам куда деваться? Великий голод настал. Первое время, чтобы не помереть, грызли мы церковные свечки - их большой запас остался от мирного времени. Но ведь на всю жизнь не хватит!
Еле дотянули до 1924 года, когда дошла до нас весть: по соседству, у кремлевской стены, строится мавзолей - чтобы народу было куда ходить, раз храмы закрыты. А мы - всегда с народом (иначе как прокормишься?), прорыть ход под стеной - дело пустяшное. Тяжелее прогрызать камень, но ведь поначалу-то мавзолей был деревянным, а когда его переделали на мраморный, мы уже - там внутри, и никакой силой нас оттуда не вытравишь, не выкуришь!
А по правде говоря, никто по-настоящему вытравлять и выкуривать и не собирался. Верно говорят: жуй и жевать давай другим. Было там много разных ученых, специалистов по чучельному делу, иные - профессора, а кто даже и академик, мастера на все руки. Все - старательные очень, работали по ночам. Что мы вечером скушаем, к утру тут же восстанавливается, Ильич - как новенький, будто вчера родился. Нам - пропитание, им - зарплата и почёт. Особенно сытно жилось, когда их двое там лежало, но и одного вполне хватало, объедаться - здоровью вредить.
Да что это я всё о еде! Не хлебом единым жив человек, как сейчас помню, говаривали в храмах, а мы, мыши, что - из другого теста? Много великих людей повидала я на своем веку и множество всяческих великих торжеств. Как 1 мая или 7 ноября, мы - опять же вместе со всем народом, шнырк на мавзолейную трибуну промеж ног у топтунов. Вожди ручкой помахивают, мы - хвостиками, они усами шевелят и улыбаются, мы тоже шевелим и скалим зубки. Демонстрации и парады были не чета нынешним. Порой даже всплакнуть хотелось, жалы мы, грызуны, плакать не умеем.
Ленина, честно вам признаюсь, живьем я никогда не видела, а вот Сталина знала не только на вкус. Раз уж нынче гласность, поведаю всю правду: врут, когда говорят, что он был великим героем. Какой же он герой, если боялся мышей, то есть нас?
По ночам Иосиф Виссарионович имел обыкновение спускаться к Ильичу - за советом. И однажды - надо ж так случиться! - наткнулся в сумерках в подземной зале на глупого мышонка, моего внучатого племянника, отлучившегоя от матери вопреки строгому запрету. Какой крик, какой скандал тут начался! Срочно вызвали Ягоду вместе с Ежовым и Берией, пошла у них разборка. Те, из органов, ему говорят (нам в норках наших все слышно): "Давайте яду подложим, дорогой товарищ Коба!", а он еще пуще прежнего разоряется - оказалось, мышьяка Сталин боялся еще больше, чем мышей. В конце концов все-таки нашли решение: завести в мавзолее котов.
Никогда не забыть этих черных тридцатых годов: сколько родственников моих безвинно пострадало, сколько едва народившихся на свет детенышей осталось сиротами! Не жалели подлые лубянские коты ни старых, ни малых, и я, если спаслась, то лишь потому, что забилась в самую глубокую щель и грызла, чтоб хоть чем-нибудь желудок набить, твердые каменные плиты. "Гранит науки!" - потешаются теперь мои правнуки, им все - хихоньки да хахоньки, но сколько зубов потеряла я тогда, а ведь новые у нас, как у египетских крокодилов не вырастают... Ох, и горькой, ох, и тяжкой была эта наука!
Спасение принес Хрущев. Никита Сергеевич, что бы там про него ни говорили художники-абстракционосты, был добрым человеком. Котам-бандитам сделали строгое внушение и в наказание перевели на службу на микояновский мясокомбинат. А нас - помирать буду, не забуду! - Никита кормил с руки кукурузными зернышками да еще и ласково гладил при этом промежду ушей.
Одно ему не удалось. Побывав в Америке, решил он завезти к нам из штата Айова тамошнюю племенную крысу-производителя - как объясняли, чтобы улучшить нашу выродившуюся российскую породу. Была эта крыса жирной, важной и холеной - из-за чего и пострадала. Нам-то улучшаться ни к чему, мы - сами с усами! - от византийских свои корни ведем... И вот, только пустили эту буржуйскую зверюгу в наш родимый мавзолей, как тут же она - в один миг - сообща была съедена. И не то что наши мышиные мужики взревновали, ни одна из самочек, наших девушек и женщин, не пожелала ей, гадюке, подставиться!
Потом приезжали с ВДНХ, хотели забрать скелет для показа посетителям, но уехали с пустыми руками - ни одной косточки не осталось, будто и не было никогда такой заморской крысы. И еще помню, когда мы кушали ее, Ильич - за все годы в первый раз - встрепенулся и сделал движение мертвой рукой. Словно бы сказать хотел то, что написано на лозунге, который после вывесили на площади: "Правильной дорогой идете, товарищи!"
При Хрущеве было хорошо, а при Брежневе лучше. Каждый день к нам в мавзолеюшко завозили цистернами спирт да еще - икру бочками. Парни из Главтрупа говорили, что спирт - для протирки, а икра - для смазки, но сами по ночам протирали и смазывали большей частью свое собственное нутро. Нам, конечно, тоже кое-что перепадало. Беда только, многих молодых мышат испортили, приучив к гадкому зелью. Да и сам Ильич, будучи в небрежении, мало-помалу усыхал, портился и рассыпался. Тут еще и трудности пошли с запчастями - даже по кремлевской разнарядке нигде не достать.
А кто во всем этом виноват - как всегда, мы, безобидные серые мышки. Пришел на царствие Юрий Владимирович - и сразу же за нас взялся. Раньше солдатам у входа ни в каком случае не разрешалось даже шелохнуться: наши детишки, играючи, лазали у них по голенищам и форменным штанам, а те, блюдя устав, должны были молча терпеть и страдать. А тут вышел приказ: никого без спецпропуска не впускать и не выпускать, чтобы, значит, не выносили по кусочкам национального сокровища. Часовым - стрелять из ружья в случае надобности.
Поблажку сделали только для призрака Сталина, который, по старой привычке, приходил по ночам из соседней могилы советоваться к Ильичу. Но Сталин, как известно, всегда своим бескорыстием славился, и, конечно, ничего из мавзолея с собой не уносил.
Завел новый хозяин против нас мышеловки, да непростые, а хитрые, в кагебешной мастерской по особому заказу сделанные - с иголками (от каких-то болгарских зонтиков, я слышала). Некоторые из наших, кто пораззявистей, тут же и попались. Только недолго Андропов делами заведовал. Не успел навести порядок, как погребли его, сердешного, неподалеку от нашего подполья.
А затем начальником над нами стал товарищ Черненко Ка-У (молодежь его Дед-Устинычем величала) - душевный, мудрый старик, зря на него напраслину наговаривают. Этот все больше о вечном думал, место себе в траурной зале подбирал - у ног вождя, в укромном уголке. Болел он тяжко, под конец сам ходить не мог, носили его с места на место и ставили, куда надо, как сундук.
На том и я, дура старая, однажды пострадала. Праздник был очередной, я, по давнему обычаю, семеню через тайный ход на трибуну, чтобы, значит, народ поприветствовать, а тут как раз Устиныча втаскивают и со стуком грохают на каменный пол - прямо мне, горемычной, на хвост. Целые три часа простоял истуканом, не пошевелился (эту болезнь потом застоем назвали) - и я простояла вместе с ним, хвост совсем занемел, с той поры и не разгибается, а по ночам как ноет!.. Да я, не подумайте, зла на него все равно не держу - можно ли на больного человека гневаться?
Вот про Горбача про Мишку и вспоминать не хочу - этот все, что еще оставалось, развалил, по ветру пустил. Такая у них перестройка пошла, что за Ильичом совсем уход прекратили. весь он съежился и захирел, песок из него сыпется. Поручили заботу о покойном какому-то липовому кооперативу. Кооператоры эти самые, понятно, за труды доллары потребовали, а сами купят помады у цыган да вазелину в аптеке, кое-как, поверху, наведут марафет и - гулять, доллары уворованные просаживать...
Голодно опять стало жить, да и дисциплины никакой, одна распущенность. Солдатики, стоя на часах, раскуривают папироски, а иные и вовсе средь бела для отлучаются, бегают в ГУМ очередь занимать. Топтунов заслуженных многих поувольняли, а те, молодые, что остались, за порядком не следят, сидят у себя в караулке и козла забивают. А кругом - хулиганье да пьянь, к святому месту никакого почтения нет, ругательные надписи на мраморе выцарапывать стали.
Нет-нет, да слух пройдет: мавзолей совсем закрывать собираются, а то даже и сносить. Ильича - того, спецэшелоном, на кладбище в Питер, будто бы он сам того хотел. А нас, позвольте спросить, куда же? Молодежь волнуется, кто вместе с Ильичом на новое место собирается переезжать, а кто, договорившись с пароходными (у нас среди них родственники) - в эмиграцию. Говорят, они на какую-то Кубу настропалились; там, будто бы, для ихнего вождя мавзолей строится по нашему проекту - точь-в-точь родной ленинский!
Я-то, старуха, конечно, никуда уже не поеду, здесь всю жизнь промытарилась, здесь и помру. К тому же, неизвестно еще, сломают ли мавзолей или нет. Много защитников у Ильича оказалось, честных людей, настоящих ветеранов и коммунистов. Ходят они с красными флагами и плакатами, трясут кулаками, громко кричат: не дадим на разорение народную святыню! Так что посмотрим, чья возьмет, и хвосты поджимать нам, кремлевским мышам, еще рано. Покуда живы большевики, и мы, даст Бог, как-нибудь перебьемся.