Народ подтягивался на демонстрацию вяло, не спеша. Пришедшие, поругивая в душе запаздывающих, собирались в кучки, вели нервные, приправляемые матерком и смачными плевками, политические споры. Иные, аккуратно расстелив вместо скатертей алые полотнища, с аппетитом закусывали. Кто-то наигрывал на гармошке революционный гимн.
Два бодрых еще ветерана, Губарев и Зубарев, пристроились в сторонке на приступочке, подстелив под себя свежие номера бесплатно раздававшейся участникам шествия партийной газетки. Достав из брючного кармана покореженную пачку "Кэмела", Губарев угостил товарища, потом, тщательно размяв в костистых пальцах сигарету, закурил сам. Но, единожды затянувшись, тут же поперхнулся и зашелся кашлем.
- Фу, гадость какая! Нарочно, что ли, они туда отраву ложат, чтобы нас, русских, губить?
- Это уж точно - верблюжий навоз! - поддакнул другу Зубарев и из солидарности тоже прокашлялся. - А хорошего табаку где теперь достанешь? Вот раньше помнишь, какое курево было - "Казбек" и "Памир", вершины мировой табачной промышленности! А знаменитая российская махорка? Говорят, во время войны Черчилль к Сталину специальные самолеты слал - ничем другим набивать свою трубку не желал.
- Даже названия у папирос - и то какие звучные были! - закачал головой Губарев. - Что ни название - этап большого пути: "Тройка", "Север", "Беломорканал", потом еще "Друг" с портретом сторожевой собаки на пачке... Да и "Дымок" отечественный как сладок и приятен был - куда все подевалось?
От табачных проблем разговор естественным образом перекатился к проблемам питейным и гастрономическим. Здесь тоже было многое, что помянуть, о чем понастальгировать.
- А выпивка-то, выпивка прежняя, - раззавелся Зубарев, - тоже с нынешней не сравнить! Как вспомнишь, так и вздрогнешь. Бывалоче, горит в сердце пожар - прямо "взвейтесь кострами синие ночи" - возьмешь в винном отделе огнетушитель, брызнешь в глотку могучей струей - так что дым из ушей, искры из глаз и на губах пена - посмотришь кругом и увидишь небо в алмазах... Где ж она теперь, родная наша вермуть, портвешок ненаглядный плодовоядный?
- Где, где, сам знаешь - где! Все, суки, импортом задавили! Водки не только "Стервецкой", но и вообще никакой горькой советской, армянский коньяк в арменьяк перекрещен, вместо братской "Плиски" - гадское виски... Примешь на грудь флакон - и тут же бежишь блевать.
- Да и закусить как следовает нечем - продуктов, вроде бы, полно, а ни к чему душа не лежит. К тому ж, без очередей оно как-то и неинтересно: очереди-то они сплачивали народ, прививали чувство коллективизьма. Плечо к плечу, локоть к локтю, ты мне в зубы, я тебе в глаз... Так вот и закалялся народный дух, крепчал национальный характер.
- Это верно: и люди теперь не те, и продукт не тот. Я вот говорю своей старухе - ты мне давай такую еду, к какой я смолоду привык. Хотя бы черные сухари - как они хорошо на желудок влияют! Или взяла б, к примеру, колбаски ливерной докторско-ветеринарной или сыру зеленого - я его аромат страсть как люблю! Потом еще рыба дефицитная была - бельдюга мороженая одноглазая или, как ее, проститона - почему не поищещь? А она мне: давно уплыли твои бельдюга с проститоной вместе - осталась одна севрюга да еще эта... стервлядь!.. Да чего о рыбе горевать - даже огурчика солененького днем с огнем не сыщещь, все сволочи кивями и ананасами завалили!
При упоминании об экзотических плодах Губарев еще более скривился и, зычно рыгнув, продолжил свою речь:
- Моя-то тут как-то разжилась деньжатами и принесла мне ананас. Съел я его, и такой понос меня прохватил - трое суток с толчка не слезал. Сначала я подумал - это оттого, что из жадности я его целиком, с чешуей и кочерыжкой, сжевал. Но потом бабки во дворе меня просветили: те ананасы то ли из Америки, то ли из Израйля привозят, так они туда - как и в сигареты эти верблядские - яду подсыпают, геноцидщики!
- Яд-то он яд, - после минутного раздумья произнес Зубарев, - но вот духовная отрава - еще страшней. Ты погляди, что они по телевизору нам показывают! А печать почитай! Какую газету ни раскроешь, вылезает оттудова голая задница, или титьки, как дыни из дырявой авоськи, вываливаются со страниц. Мерзость какая!
- А это они, Вась, нарочно сексом людей развращают, играют на низменных инстинктах. Вот раньше никакого секса вообще не было - и ничего, жил народ, даже размножался как-то. Органы - только госбезопасности, ни одного сексолога - сплошь сексоты, зоны - отнюдь не эрогенные, а сам знаешь какие, половая жизнь - когда на полу под нарами спишь...
- Да что ты, Коля, мне рассказываешь - тогда и онанизмом заниматься опасно было - могли подглядеть, настучать и запросто из комсомола исключить... Вот возьми меня: да я впервые девушке руку пожал, когда мне уже двадцать пять стукнуло - в момент вручения переходящего красного знамени... А голую бабу увидел и того позже - на экскурсии в художественную галерею. Помнится, картина называлась "Паша Ангелина на открытии колхозной бани среди знатных трактористок". Посмотрел - ничего хорошего, коровы коровами, когда они в телогрейках, и то красивей выглядят.
- А все ж, Вася, коровы те получше ихних теперешних телок, тщедушных да спидушных, были. А сколько чистоты - особенно, если, как ты говоришь, в баню сводить, - сколько целомудренности! Возьми нас с моей Дусей - мы до старости лет, прежде чем раздеться, свет тушили, да еще друг от друга отворачивались - чтобы ненароком чужого срама не углядеть. А на раскладушку ложились валетом - ноги к голове, голова к ногам. Пусть запах не всегда самый приятный, зато койка просторней кажется. Так вот четверть века и проспали: до сих пор не знаю, откуда дети взялись - а ведь мне она, Вася, четырех сыновей родила!
- И правда, Коля: раньше людям не до фиглей-миглей было, важными делами заняты были - днем работа на производстве, вечером общественная жизнь. Сам посуди - в понедельник профактив, во вторник партсобрание, в среду политкружок... А там еще - лекция о текущем моменте, выпуск стенгазеты, репетиция худсамодеятельности, соцсоревнование и народный контроль... Заканчивалось все это поздно, многие, кто далеко живет, оставались ночевать на работе, чтобы утром не опоздать к станку. Да и выходные были заполнены под завязку - то субботник, то воскресник, то народная дружина, сдача норм ГТО или вылазка вдоль по ленинским местам. Тут не то что с супругой перепихнуться,
даже ребятишек выпороть за двойки не хватало ни времени, ни сил.
- А зато, Вася, в стране порядок был, народ дисциплину блюл. Да попробуй и не соблюй: чуть пикнешь не в струю, тут же тебя - цап, и с вещами на выход! Сам на себе испытал - десять лет от звонка до звонка оттрубил. Зато какую жизненную школу прошел - спасибо топтунам и вертухаям, научили меня власть уважать и Родину любить. И еще - колонной ходить: шаг влево, шаг вправо, конвой стреляет без предупреждения... Так вот, думаю я, почему бы нам снова не выстроиться тесными рядами, и - назад в светлое прошлое, а, Вась?
Только произнес Губарев эти слова - а тут и в самом деле раздалась команда строиться, знаменосцы развернули кумачовые стяги, грянул марш подоспевший с похорон веселенький духовой оркестр... Шли дружно, в ногу, ни вправо, ни влево никто не отклонялся, хотя конвоя, конечно, никакого не было, если не считать десятка милиционеров, посланных мэрией для защиты конституционных прав манифестантов.
Узрев стражей порядка, Губарев неожиданно всполошился, раззадорился и, нагнувшись, нашарил под ногами пару булыжников.
- Вот вам ваша свобода! Вот вам ваша демократия!
- Даешь колбасу за два двадцать, водку за два восемьдет семь! - поддержал его соратник, запуская вдогонку губаревским камням кусок кирпича.
Милиционеры, подобно пуганым воронам, шарахнулись к кустам, и колонна продолжила свое победное шествие.