Спустя некоторое время после того, как в стране был свергнут тоталитарный режим, дошла очередь и до зоопарка. По радио торжественно возгласили, что позорная тюрьма для животных отныне ликвидируется и все ее обитатели выпускаются на волю.
Трудно описать радость, охватившую зверей и птиц, когда распахнулись настежь проржавелые двери клеток и вольер. Весело трубил слон, "свобода!", "свобода!" - тараторили попугаи, жираф, вытягивая шею, вглядывался в дальние дали и сообщал о блестящих перспективах, открывающихся перед животным миром... По аллеям скакала зебра, разрывая на груди свое полосатое тюремное одеяние. "Я, вчерашняя узница совести, приветствую демократию и прогресс!" - кричала она.
Но сильнее всех ликовали обезьяны, сразу же объявившие себя людьми. Некоторые мартышки отобрали у служителей очки и начали профессорствовать. Другие, кучкуясь на перекрестках, гримасничали, паясничали и публично занимались мастурбацией. Когда их пытались урезонить, они заявляли, что это у них парламент, то есть представительная власть. А значит, можно устраивать любые представления, какие пожелаешь.
Шимпанзе, вывезенная некогда из Сухумского обезьянего питомника, переделала свою фамилию на Шимпадзе и уехала к своим сородичам в Закавказье - организовывать там новую жизнь.
Только старая черепаха не спешила покидать свой домик. Чуть вытащив голову из-под панциря, она с любопытством наблюдала за происходящим. "Тише едешь, дальше будешь" - неизменно отвечало мудрое пресмыкающееся на приглашения поучаствовать в птичьих базарах, кошачьих концертах и собачьих бегах...
2.
Понятно, что животные, всегда содержавшиеся на скудном пайке, первым делом решили вдосталь наесться и напиться. Продовольственный склад с запасами провизии на три года был растащен за три дня. Не воровал только ленивец.
Лишь сумчатые медведи и кенгуру сумели унести кое-что с собой, в свои жилища. Другим, расправившимся с добычей на месте, потом оставалось только положить свои зубы на опустевшие полки склада. Постепенно начался голод и мор, да такой, что стервятники и шакалы еле успевали подбирать падаль.
Несмотря на то, что до зимы было еще далеко, бурый медведь принялся сосать свою лапу, да так увлекся, что чуть не дососал ее до кости. Кое-кто из зверей занялся самоедством. Один верблюд, привыкший подолгу обходиться без пищи и воды, чувствовал себя, как ни в чем ни бывало, из-за чего вызывал всеобщую зависть.
Волки, лисицы, бараны и козлы собрались на митинг. "Это - русский зоопарк, - шумели они, - иноземным животным тут не место! Они объедают и обпивают нас, мало того - заражают своими испражнениями окружающую среду!"
Больше всех досталось слону. "Совсем обожрался, гад, - вопил какой-то козел, - всю траву потоптал, солнце нашим детям загораживает!" "А посмотрите на его нос, совсем не как у нас, - визжали свиньи. - С таким носом и сидел бы у себя дома, не оскорблял бы наших национальных чувств!"
К слону, правда, подступиться не решились - слишком уж большой и грозный. Отыгрались на павлине, неосторожно распушившем свой хвост. Его разодрали в пух и прах, а перья, естественно, приватизировали. Кто вставил их себе в нос, кто в задницу.
Затем волки съели козлика - того, который больше всех выступал. "Я же свой, россиянин," - оправдывался он. "Врешь, ты - горный козел, значит, лицо кавказской национальности, - возражали волки, впиваясь ему в холку, - "таким, как ты, давно пора уже дать по рогам!" Потом принялись за свинью. Тщетно пыталась она откупиться своим пятачком, съели и ее. А заодно и зайца, несмотря на всего его уверения, что он - исконный русак.
3.
Поняв, что централизованному снабжению пришел конец, наиболее разумные животные начали зарабатывать себе на пропитание сами, вынося различные товары на толкучку у расположенной поблизости от зоопарка станции метро. Ежи и дикобразы торговали своими иголками, моллюски - жемчугом и перламутром, овцы - шерстью, котики - мехом. Рыбы продавали в розлив рыбий жир, птицы - птичье молоко. Но как они ни старались, больше всех зарабатывали все-таки ночные бабочки, а также разные жуки.
На вырученные деньги тут же, в коммерческих киосках, покупали спиртное. Зубры хлестали зубровку, гориллы - горилку. Хищники, насмотревшись телевизионной рекламы, лакали новоизобретенную водку "Зверь".
В состоянии глубокого осоловения пребывал соловей. Когда в зоопарке объявили свободу, он очень надеялся, что теперь-то, наконец, сможет беспрепятственно развивать свое вокальное искусство. Не тут-то было. У народа, в основном, пользовались успехом лошадиное ржание, кошачий визг и свиное хрюканье. Люди валом валили на выступления залетных какаду и марабу, а бедного соловья никто не желал слушать.
Пришлось ему сменить свои классические рулады и трели на блатной репертуар - посвисты Соловья-разбойника, песни зэков с Соловков и т.п. - и перебазироваться в подземный переход на "Краснопресненской". Подавали мало, но на выпивку хватало. Из принципа певун покупал спирт "Рояль", чье название отдаленно напоминало о серьезной музыке. От "Рояля" и соловел.
Но и у многих других птиц дела шли не лучше. Кто попал, как кур в ощип, кто остался гол, как сокол... Потерял свой верный кусок хлеба дятел, всю жизнь подрабатывавший стукачеством: в условиях беспривязного содержания животных его профессия оказалась невостребованной. Белые голуби, которых раньше подкармливали из средств, выделявшихся на борьбу за мир, вынуждены были, наравне с сизыми, копаться в помойке. Ни с чем осталась ворона, как всегда, все проворонившая, а вороватую сороку поймали на краже серебряных ложек.
4.
Лев, между тем, поругался с орлом. "Я - царь зверей!" - рычал один. "Я - царь птиц!" - клекотал другой. Кто главнее, так и не выяснили. Но их увлеченность спором привела к тому, что оба царства - и звериное, и птичье - окончательно остались без надзора и руководства.
В обстановке конфликта верховных властей отдельные части зоопарка начали самоопределяться. О своей независимости объявили птичник, свинарник, обезьянник, гадюшник и даже площадка молодняка. Змеи сплелись в сплошной клубок противоречий. У хищников пошла всеобщая грызня.
Гуси и утки, всегда жившие в мире и согласии, - и те решили размежеваться, поделив между собой пруд и расположенные на нем кормушки. Особый ажиотаж вызвала принадлежащая охране лодка, которую, после долгих споров, договорились перепилить пополам. Естественно, после перепилки обе половины тут же пошли ко дну, после чего водоплавающие немного поостыли.
Но другие животные и не думали униматься. Ворон выклевывал глаз ворону, олени бодали тюленей, тигры насиловали львиц, а львы тигриц. Процесс волчеризации зоопарковой экономики продолжался до тех пор, пока не содрали шкуру с последней овцы.
...Шли годы, жизнь становилась все более невыносимой. В поисках лучшей доли разлетелись перелетные птицы, кто на запад, кто на юг. Потянулись к вербовочным пунктам дикие гуси. Но куда деваться неповоротливому бегемоту или колченогой каракатице?
Некоторые, правда, втянулись в общественно полезную деятельность. Кроты принялись рыть землю, волы пахать, слон открыл посудную лавку, бобры оборудовали прачечную.Сова устроилась ночным сторожем. Даже верблюд, поначалу плевавшийся на реформы, стал добывать деньги собственным горбом и кое-как сводил концы с концами.
Но большинство трудиться не хотело и не умело. Норки попрятались в свои норки, страус зарыл голову в песок. А мотыльки из отдела насекомых решили: ничего не желаем знать, будем сачковать, как прежде.
Безутешный плач о светлом прошлом раздавался во всех углах зоологического сада. Грустно пел свою песню лебедь, заливался крокодиловыми слезами аллигатор... Первым принял решение рак - и начал пятиться назад.
Последовав за ним, все другие оставшиеся пока в живых звери и птицы отправились с челобитной к директору зоопарка, чтобы тот посадил их обратно за решетку. Директор немного поломался, поворчал, но потом все-таки внял слезной мольбе.
И все пошло, как прежде: побудка - по звонку, уборка - по расписанию, случка - по графику. Кормежка стала еще более скудной, чем раньше, но зато выдавалась исправно в назначенное время. А попробуешь огрызнуться, сторож тут же огреет тебя палкой по голове или ткнет метлой в харю. Одним словом, воцарился закон и порядок.
Долго еще, вспоминая о происшедшем, ехидничали ехидны и воняли вонючки. Черепаха спрятала голову под панцирь и больше оттуда не выглядывала. А попугаи время от времени по инерции долдонили - "свобода!", свобода!" - но их уже никто не слушал.