Аннотация: Василий Шуйский и Михаил Скопин; Императрица Мария Юрьевна и второй "Дмитрий"
10. СМУТНОЕ ВРЕМЯ: II. ЛИХОЛЕТЬЕ
Впервые в своей истории народ пережил близость гибели, угрожавшей не от рук открытого, для всех внешнего врага, как татары, а от непонятных сил, таящихся в нем самом и открывающих врата врагу внешнему.
Даниил Андреев "Роза мира".
10.1. Василий Шуйский и Михаил Скопин
Родословная Шуйских. Царь Василий Иванович Шуйский и князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский оба принадлежат к роду Шуйских, суздальских Рюриковичей, их судьбы переплетены и гибель князя Михаила предрешила падение царя Василия.Суздальские князья происходят от Андрея Ярославича, младшего брата Александра Невского. В конце XIV века Суздальско-Нижегородское княжество перешло в руки московских князей, а суздальским князьям передали в удел Шую. Так появились князья Шуйские. При Иване III Шуйские стали служить великим князьям московским и заняли почетные места в Боярской думе. К тому времени они разделись на ветви по прозвищам основателей семей. Известны Шуйские, Скопины-Шуйские, Барбашины-Шуйские, Горбатые-Шуйские. Несмотря на разошедшееся родство, все Шуйские помнили, что князь Андрей "был на великом княжении Володимерском" и что они имеют право на престол в случае прекращения династии московских Рюриковичей.
Карьера Василия Шуйского.Дед Василия, князь Андрей, настолько раздражил 15-летнего Ивана VI, что тот приказал псарям его убить. Это не помешало сыну Андрея Ивану получить чин воеводы и стать опричником. В 1573 г. князь Иван был убит в Ливонии. После него осталось пятеро сыновей, старший из них - 22-летний Василий. Царь не забыл сыновей погибшего князя. В 1574 г. в его свите появился оруженосец Василий - "рында с большим саадаком". Пост для юноши завидный, ибо хранитель царского саадака (колчана с луком и стрелами) почитался старшим из оруженосцев. Василий и два его брата, как рынды, сопровождали царя в Ливонском походе. В 1581 г. Василий и Андрей Шуйские с небольшим войском были посланы на южную границу. Хотя Василий не проявил себя как полководец, в 1583 г. он возглавил полк правой руки. Неожиданно царь велел его арестовать, но вскоре отпустил на поруки. В 1584 г. Грозный умер и началось боярское правление.
В опекунском совете при царе Федоре важную роль приобрел Иван Петрович Шуйский. Для Шуйских наступили лучшие времена. В 1584 г. Василий получил боярский чин и вошел в Боярскую думу. Боярами стали и братья - Андрей с Дмитрием. Шуйские получили и земельные пожалования. Но наступил черед борьбы Шуйских с Годуновыми и Шуйские ее проиграли. Ивана Петровича насильно постригли и удушили "дымом от зажженного сырого сена". Андрея уморили в тюрьме. Братьев - Василия, Дмитрия и Ивана, отправили в ссылку. Через два года Годунов вернул их в Москву. Василию он пожаловал пост воеводы Новгорода. В 1591 г. Борис поставил Василия во главе комиссии по расследованию гибели царевича Дмитрия. Заключением о его нечаянной смерти Борис остался доволен. После смерти царя Федора Шуйские воздержались от борьбы за престол. За что им воздалось: при коронации Бориса Дмитрий держал скипетр. Но не он стоял во главе Шуйских. Джильс Флетчер, посетивший Россию в 1588 г., пишет, что Василий Шуйский "почитается умнее своих прочих однофамильцев". Царь Борис к Василию относился неплохо, но разрешения на женитьбу ему не давал.
После вторжения "царевича Дмитрия" во главе армии против самозванца были поставлены Федор Мстиславский и Дмитрий Шуйский. Сражение под Новгород-Северским они провели неудачно. Тогда царь Борис послал подкрепление во главе с князем Василием. Усилившаяся армия разбила самозванца под Добрыничами, но развить успех не смогла и застряла под Кромами. Незадолго перед кончиной Борис отозвал из-под Кром Мстиславского и братьев Шуйских, заменив их Басмановым. На пользу замена эта не пошла. После смерти Бориса часть войска под Кромами во главе с Басмановым перешла на сторону самозванца. У Шуйских были основания обижаться на Годуновых. Несмотря на лояльность, им не доверяли. Поэтому, когда гонцы самозванца возмутили москвичей, бояре во главе с Василием Шуйским уговаривали толпу разойтись, "но сердечного отношения отнюдь не чуялось в этой речи". Не удивительно, что мятежники ворвались в Кремль и взяли под стражу царя Федора и его мать.
Заговор Шуйского. Когда к "царю Дмитрию" в Серпухов поехали главные бояре, князь Василий остался дома. Этим он привлек внимание Басманова, ведавшего у самозванца сыском, и самого "Дмитрия". По приезде "Дмитрия" в Москву, к князю Василию пришло несколько видных купцов поздравить с царской милостью. Шуйский якобы ехал в карете вместе с государем. Выслушав поздравления, князь Василий откровенно сказал: "Чёрт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить. Не царевич это, а расстрига и изменник наш". Кто-то поспешил донести. Взяли слушавших воровские разговоры купцов - Федора Коня и Костю Лекаря; их отвели в пыточную и они показали на Шуйского. Басманов доложил "Дмитрию" и тот приказал арестовать братьев Шуйских. Взяли и простых людей, их пытали, одни отпирались, другие на себя говорили, а двое "ростригу обличаху". Не теряя время их казнили, а над Шуйскими устроили суд. Дмитрий предоставил рассмотрение дела собору из духовенства, бояр и "ис простых людей". Сам он выступил как обвинитель и объявил, что Шуйские "подстерегали, как бы нас, заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доводы".
Защитников у Шуйских не нашлось - "все на них кричаху". Василий, знавший как легко князья теряют головы, во всем повинился и лишь твердил: "Виноват я тебе... царь государь: все это я говорил, но смилуйся надо мной, прости глупость мою!". Собор мольбы его не принял: Василия приговорили к смертной казни, а братьев - к ссылке. На другой день его отвели на казнь. Рассказы о героизме князя Василия, перед смертью обличавшего самозванца, скорее всего, выдумка. Немоевский пишет, что Шуйский пытался спасти жизнь. С плачем он восклицал: "От глупости выступил против пресветлейшего великого князя, истинного наследника и прирожденного государя своего!". Он умолял народ просить за него - пусть царь "помилует меня от казни, которую заслужил". С Василия сняли кафтан, но он отказался снять сорочку. Исполнение казни затягивалось. Прискакал гонец, остановивший казнь, а затем явился дьяк с грамотой о помиловании. Василия, вместе с братьями, отправили в ссылку.
Через три месяца самозванец вернул Шуйских в Москву и снял все опалы. Василия он сделал первым лицом в Боярской думе и пожелал женить 50-летнего князя, вынужденного холостяка при Годунове. Василий выбрал княжну Буйносову-Ростовскую и должен был жениться после царской свадьбы. Но князь Василий оставался непримирим. Внешне угождая царю, он стал во главе кружка заговорщиков, куда, кроме Шуйских, вошли братья Голицыны, М. Скопин, Б. Татев, М. Татищев, И. Крюк-Колычев, доверенные дворяне и московские купцы. Немногочисленность заговорщиков обеспечивала скрытность. Они сумели разоблачить самозванца в глазах Сигизмунда III и его канцлеров. Под их влиянием Марфа Нагая через Петра Петрея сообщила королю, что царь "Дмитрий" ей не сын. Заговорщики и прямо обратились к Сигизмунду, передав через посла Ивана Безобразова сожаления, что король поддержал недостойного человека, и высказав пожелание о возведении на российский престол сына Сигизмунда Владислава. Князь Василий не мог тогда предвидеть, что через четыре года он лишится трона именно потому, что в Польше всерьез отнесутся к этой идее.
Весной у заговорщиков появилась опора в войсках. Заговорщики сумели найти сторонников среди дворян новгородского ополчения, стоявших под Москвой. Им также удалось подкупить офицера из немецкой охраны самозванца (А. Бону) и нескольких стрелецких голов. И все же шансы заговорщиков казались ничтожно малы. Ведь их было всего около 300 человек. Под Москвой находились отряды не только из Новгорода, но из лояльного царю Путивля и Рязани. Во главе 5-тысячного гарнизона московских стрельцов стоял верный Басманов. В Москву вместе со свадебным картежом Марины пришло двухтысячное польское войско. Наконец, народ был скорее склонен защищать царя, чем свергать. И все же Василий Шуйский решился сыграть игру и ее выиграл.
Оказалось, что приход поляков не усилил, а ослабил самозванца. Между поляками и москвичами возник острейший конфликт и "Дмитрию" приходилось думать не столько о своей безопасности, сколько об охране поляков. По этой причине ослаб контроль за доносами и челобитными. Сама атмосфера свадьбы отвлекала царя и мешала трезвой оценке угрозы. В эти дни Шуйские вели себя хитро и коварно. Они не перечили царю, что он женится на католичке и нарушает ритуал венчания, а приняли деятельное участие в свадьбе. Василий был "тысяцким боярином" -устроителем свадьбы, Дмитрий - дружкой, а его жена - свахой жениха. Из церкви новобрачную вели под руки царь и князь Василий. В Грановитой палате Василий держал перед молодоженами прочувственную речь. Шуйский всячески угождал царю: стоило ему кивнуть, как Василий бросался к трону и подставлял скамейку под ноги самозванца. Во время свадебного пира "Дмитрий", глядя на Шуйского, заметил, что "монархи с удовольствием видят предательство, но самими предателями гнушаются". Можно представить, как Василий его ненавидел, но он ждал своего часа.
И час наступил. 17 (27) мая 1606 г. заговорщики взяли Кремль. Все шло по плану. Внешняя стрелецкая охрана была отведена и заменена новгородцами, которые заняли все двенадцать ворот. При пересмене немецкого караула вместо 100 наемников оставили 30. Рано утром ударили колокола и бирючи стали кричать народу, что литва и поляки хотят извести царя. Меж тем, вооруженные бояре и дворяне ворвались в Кремль через Спасские ворота. Впереди ехал князь Василий, держа в одной руке крест, в другой меч. Басманов, пытавшийся уговорить толпу, был убит, но самозванец перебежал по тайным переходам и, выпрыгнув из окна, оказался под защитой северских стрельцов. Стрельцы дали отпор нападающим и те, понеся потери, отхлынули. Тут Шуйский их подбодрил, призвав, прикончить "змия свирепого", иначе он "перед своими глазами всех вас замучит". Заговорщики пригрозили стрельцам истребить их жен и детей и заставили выдать самозванца.
Князь Василий тут же поспешил спасать важных поляков. Кроме дома послов, охраняемого стрельцами, польские магнаты сидели по домам в осаде и отбивались от наступавших толп. Шуйский остановил побоище у дома, где остановился Константин Вишневецкий. Шляхта и слуги князя к тому времени перебили много москвичей, но толпа все прибывала и полякам пришлось бы худо, если бы не Шуйский. Василий закричал, что если поляки сдадутся, то он обещает всем жизнь и в уверение целовал крест. Вишневецкий приказал впустить его. Василий вошел в дом и заплакал, когда увидел сверху, сколько вокруг побито русских. Пока Шуйский выручал Вишневецкого, Мстиславский вызволял Мнишека. Бояре спасали магнатов, а о погибших маленьких людях особо не заботились.
Воцарение Шуйского. Вечеромна подворье Шуйских собрались заединщики - Василий с братьями Дмитрием и Иваном, Михаил Скопин, Иван Крюк-Колычев, Головины и доверенные московские купцы. Заседали ночь и следующий день. Первым делом постановили согнать с патриаршего престола Игнатия, ставленника самозванца. Затем обсудили, какой нужен царь. "Нам надо, - сказал Василий, - поискать в Московском государстве человека знатной породы, ...во всем благочестивого, чтобы он держал невозбранно все наши обычаи, ...был бы опытен и не юн, поставлял бы царское величие не в роскоши и не в пышности, а в правде и воздержании, не казну бы свою умножал, а берег бы людское достояние наравне с казенным и собственно царским". Образ царя Шуйский списал с себя: он был знатен, опытен, отнюдь не юн, держался старых обычаев, был благочестив и отличался бережливостью, если не скупостью.
Были составлены крестоцеловальная запись царя и текст присяги. В записи утверждалось право Шуйского быть царем: "егоже дарова бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римскаго кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего Александра Ярославича Невского на сем Российском государстве быша прародители мои". [Не обошлась безо лжи: Шуйские были потомками не Александра, а его брата Андрея]. Царь целовал крест никого из бояр не казнить, "не осудя истинным судом с бояры своими"; не отбирать жизнь и вотчины у жен, детей и братьев опальных бояр; не отбирать жизнь, дворы и лавки у жен и детей казненных "торговых и "черных" людей; доводов ложных "не слушати", "а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити"; всех "судити истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы своея не класти".
Шуйский вынуждено отступил от прав самодержца. Ведь в цари его утвердил не Земской Собор, а узкий круг близких людей. На третий дня после переворота (19 мая) приближенные Василия собрали народ на Красной площади у Лобного места. Там царя Шуйского и выкрикнули из толпы. Как пишет Буссов, Шуйский "без ведома и согласия Земского собора, одною только волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих находившихся там князей и бояр, был повенчан на царство патриархом, епископами и попами и присягнул ему весь город, местные жители и иноземцы".
На самом деле, Шуйского венчали без патриарха. На следующий день после избрания он разослал по городам грамоты, в которых сообщалось о казни "еретика, ростриги, вора Гришки Богданова сына Отрепьева", назвавшего себя Дмитрием Угличским, и желавшего перебить бояр и искоренить православие, и об избрании царя Василия "всем Московским государьством" по решению собора и разных чинов людей. Грамоты и присяга новому царю вызвали смущение: "и устроися Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяше его". Даже в Москве стало неспокойно. 25 мая перед Кремлем собралась толпа и требовала царя. Маржерет, бывший тогда в Кремле, пишет, что Шуйский созвал бояр и "начал плакать", упрекая в непостоянстве. Он протянул им царский посох и шапку и сказал: "Изберите того, кто вам понравится". И тут же взял жезл обратно, сказав: "Если вы признаете меня тем, кем избрали, я не желаю, чтобы это осталось безнаказанным".
Пять заводчиков, приведшие толпу к Кремлю, были высечены кнутом. На всякий случай перевели из Кириллова монастыря на Соловки несчастного старца Стефана - слепого царя Симеона Бекбулатовича. Главного заговорщика - Петра Шереметьева, судили, но наказали мягко, отправив на воеводство в Псков. Больше пострадал Филарет Романов, вместе с Шереметьевым готовивший в Угличе прах царевича Дмитрия к перевозке. Уже выдвинутый в патриархи, он так и остался митрополитом. Шуйский подыскал нового патриарха - митрополита Гермогена. 1 июня 1606 г. состоялось венчание Василия на царство: венчал его Исидор - митрополит Новгородский (Гермоген, еще не патриарх, был в Казани).
3 июня в Москву было торжественно доставлено тело царевича Дмитрия. Вместе с телом привезли "писмо", заверяющее о целительной силе мощей царевича. Когда в Угличе открыли мощи, храм наполнился неизъяснимым благоуханием; тело было цело - мощи явили нетление; сохранилась одежда и ожерельице на шее, низанное жемчугом, только на сапожках носки подошв отстали. В руке царевич держал орешки, залитые яркой кровью. Вновь открыли тело: царица Марфа не могла промолвить ни слова, а царь Василий возгласил, что привезенное тело есть мощи царевича. 3 июня гроб с телом Дмитрия был выставлен в Архангельском соборе. На мощах сменили одежду, на грудь положили политые кровью орешки. В соборе мать царевича, обливаясь слезами, просила простить обман, что называла самозванца сыном. Василий сказал, что прощает ее и просит митрополита и весь освященный собор молиться, чтобы Господь освободил душу Марфы от грехов.
Начались чудесные исцеления: в первый день исцелились 12 человек, на следующий - 13. При каждом новом чуде по Москве звонили в колокола. По городам разослали грамоту, где извещалось о новом угоднике, о покаянии Марфы и еще раз - о самозванце - губителе православия. Хотя канонизация Дмитрия являлась доказательством лживости самозванца, Василий не сразу отказался от прежнего своего заключения о нечаянном самоубийстве царевича. В грамоте, разосланной по городам, было написано, что несчастье в Угличе произошло "по зависти Бориса Годунова", но царевич сам "ако агня незлобиво заклася". Здесь же упоминались "злодеи его и убийцы", получившие воздаяние. В том же 1606 г. Дмитрия объявили святым, и царь Василий уже не сомневался в убийстве царевича. Но случился конфуз: недруги царя запустили в церковь умирающего и он скончался у гроба царевича. Пошли разговоры об обмане, о мнимобольных, якобы исцеленных. Говорили даже, что в гробе не Дмитрий, а стрелецкий мальчик по имени Ромашка, что отцу заплатили за него большие деньги, убили и положили на место царевича. Из-за слухов доступ к телу закрыли.
Царь Василий сделал все возможное, чтобы уверить народ в самозванстве предшественника и законности своего избрания, но успехов достиг скромных. Многие остались при мнении, что царь Дмитрий был сыном Ивана Грозного, а Шуйский - преступник, захвативший царский престол. Другие соглашались, что "Дмитрий" - самозванец, но не прощали Шуйскому, что его выкликнули "не советова со всею землею". Немалое число людей верило, что Дмитрий Иванович спасся, а вместо него убили одного поляка, и что скоро истинный государь предъявит свои права.
Война с Болотниковым. Царя Василия не приняли наюге, особенно, на Северщине. Служилые люди здесь с самого начала стояли за царя "Дмитрия", получили от него немалые льготы и боялись, что новый царь их всего лишит. Дальнейшую смуту постарались привнести люди, не простившие Шуйскому смерть "Дмитрия". Сразу после его гибели из Москвы бежал дворянин Михаил Молчанов, один из приближенных самозванца. Молчанов выскользнул из столицы и поспешил к границе, по пути распуская слух, что он спасшийся царь. В Польше он нашел приют в Самборе, в замке жены Мнишека. Выдавать себя за царя он мог среди людей, не видевших "Дмитрия". Русские посланники прознали, что самборский самозванец "возрастом [ростом] не мал, рожеем смугол, нос немного покляп [горбатый], брови черны, не малы, нависли, глаза невелики, волосы на голове черны курчевавы, ...ус чорн, а бороду стрижет, на щеке бородавка с волосы". Посланники говорили, что "подлинно вор Михалко Молчанов таков рожеем, а прежней был вор рострига рожеем не смугол, а волосом рус".
Слухи о спасшемся царе Дмитрии распространились в южной России, где народ отказывался присягать Шуйскому. Князь Григорий Шаховской, опрометчиво посланный Шуйским воеводой в Путивль, собрал горожан и сказал, что царя Дмитрия пытались на Москве убить, но он бежал в Польшу, к теще, и готовится вернуться и отомстить. Царь велел передать людям, чтобы хранили ему верность. Слова князя были приняты с восторгом. Народ стал за "Дмитрия" не только в Путивле, но в Чернигове, Ельце, по всей южной России. Из знати, кроме Шаховского, на стороне "Дмитрия" выступил князь Андрей Телятевский, воевода Чернигова. Правда, сам "царь Дмитрий" прятался в Самборе, зато его грамоты скрепляла царская печать, привезенная из Москвы дьяком Богданом Сутуповым. Разница между царем Василием и фантомом убитого самозванца почти исчезла.
Скоро в Путивле появился пришелец, ставший героем войны с Шуйским. Им был Иван Исаевич Болотников. О нем известно мало, хотя еще гетман Жолкевский писал, что "надлежало бы написать длинную Историю, чтобы рассказать все, сделанное неким Болотниковым". В юности Болотников был "человеком", т.е. холопом, князя Андрея Телятевского. Отсюда советские историки выводили "вождя первой крестьянской войны" из народных низов. На самом деле, Болотниковы - дети боярские из Крапивны, к югу от Тулы. О мелком помещике Иване Болотникове есть запись конца XVI века. Как многие захудалые дворяне, Иван по бедности пошел служить князю Андрею. Служил он недолго и сбежал к казакам; позже был захвачен татарами, продан в Турцию и несколько лет греб на катыргах. Наконец, галеру отбили в морском сражении "немцы" и освобожденных гребцов отвезли в Венецию.
Можно гадать, где Болотников овладел воинским искусством - в войнах ли Габсбургов с турками или в Италии, но когда он решил вернуться в Россию - он был уже в годах и мастер своего дела. Через Германию Иван попал в Польшу, а там - в замок в Самборе, где его принял "царь Дмитрий", иначе, - Михаил Молчанов. Молчанов понял, что Болотников - опытный воин, и спросил не хочет ли служить ему. Когда Иван ответил, что жизнь готов отдать за государя, Молчанов сказал: "Я не могу сейчас много дать тебе, вот тебе 30 дукатов, сабля и бурка. Довольствуйся на этот раз малым. Поезжай с этим письмом в Путивль к князю Шаховскому. Он выдаст тебе из моей казны достаточно денег и поставит тебя воеводой и начальником над несколькими тысячами воинов... Скажи, что ты меня видел и со мной говорил... и что это письмо ты получил из моих собственных рук". В Путивле Болотников был назначен большим воеводой и стал во главе 12 тыс. ратников.
В июле 1606 г. Болотников начал поход на Москву из Путивля. В августе он разгромил царские войска под Кромами, а другой повстанец - Истома Пашков - под Ельцом. Армия разрасталась: к Пашкову шли стрельцы, боярские дети, посадские, к Болотникову - казаки, крестьяне и те же дети боярские. С дворянами, служившими Шуйскому, болотниковцы поступали жестоко - пленных сбрасывали с городовых стен, их жен и дочерей бесчестили. 23 сентября московские полки нанесли поражение "ворам" под Калугой на реки Угре, но из-за "измены" калужан отступили за Оку. К восстанию присоединились рязанские дворяне во главе с Прокофием Ляпуновым. Больше 20 городов признали "Дмитрия", поднялась мордва, в Астрахани отложился воевода Иван Хворостин.
В начале октября 20-летний Михаил Скопин нанес поражение Болотникову на реке Пахре. Успех был недолгим: 12 октября Пашков и Ляпунов наголову разбили царскую армию под селом Троицком, в 50 верстах от Москвы, и стали в селе Коломенском. К селу подошел и Болотников. Почитая себя большим начальником, чем Пашков, он согнал его с удобного для лагеря места. Такое бесчестье Пашков не простил и вступил в тайные сношения с Шуйским. В конце октября повстанцы осадили Москву. Положение царя Василия было тяжким: войск у него осталось немного, продовольствия нехватало, в Думе начались разброд и шатания - бояре уже не любили царя. В этом нелегком положении Шуйский проявил выдержку и изобретательность.
Первой задачей царя было не допустить смуты среди москвичей. Тут ему помогло духовенство, особенно, патриарх Гермоген, обличавший Расстригу. Была использована и написанная протопопом Терентием "Повесть о видении некоему мужу духовну". В повести рассказано о чудесном видении Христа, разгневанным на русский народ за грехи и требующим всеобщего покаяния. Шуйский велел огласить повесть в Успенском соборе и "в миру". Царь с патриархом и "все малии и велиции" ходили по церквам "с плачем и рыданием" и постились". Пост укрепил дух и помог справиться с нехваткой продуктов. Шуйский организовал перезахоронение Бориса Годунова, его жены и сына. Бояре и монахи несли гробы при стечении народа, а сзади шла Ксения, причитая о своем сиротстве и злодее, назвавшимся Дмитрием и даже мертвым терзающим Русское государство.
Уверенный в лояльности московского купечества, Шуйский предложил послать в лагерь повстанцев посольство для переговоров. Прибывшие к Болотникову москвичи заявили, что готовы повиниться царю Дмитрию, если им его покажут. Слова атамана, что он говорил с "законным государем" в Польше, никого не впечатлили. После этого Шуйский решился на необычный для царей шаг - раздать оружие всем москвичам старше 16 лет. Стало кому оборонять стены. Переговоры с повстанцами имели последствия. 15 ноября во время боя у Серпуховских ворот на сторону царя перешли рязанцы во главе с Ляпуновым - сказалось утрата веры в отсутствующего "Дмитрия". А тут и верные Шуйскому войска подтянулись - из Новгорода, Твери, Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа, даже из Холмогор.
В обороне Москвы выделялся воевода полка "на выласку" - 20-летний Скопин. 2 декабря 1606 г. он разгромил Болотникова под Коломенским. Исход битвы решил переход полка Пашкова на сторону царских войск. Было захвачено 10 тыс казаков: одни сдались добровольно, других - взяли в плен. Первых царь Василий принял в свое войско, остальных "повеле посадити в воду". За победу Скопин получил чин боярина. Шуйский разослал грамоты о победе, и многие города ему вновь присягнули. Но с Болотниковым было не кончено - сохранив часть войска, он затворился в Калуге. Началась долгая осада.
Шуйский прилагал все усилия, чтобы укрепить свою власть. Он просил бывшего патриарха Иова приехать в Москву чтобы простить и разрешить "всех православных крестьян в их преступлении крестного целования". 16 февраля 1607 г. Иов и патриарх Гермоген разрешили народ от клятвы верности Годуновым. Так укреплялась святость присяги царю. Озаботился Василий и интересами дворян, главной военной силы государства. В марте 1607 г. он издал два указа. В первом указе царь ограждал вольных дворянских слуг от попыток перевести их в холопы (чтобы меньше было болотниковых). Во втором указе объявлялось о 15-летнем (а не 5-летнем, как раньше) сыске беглых крестьян, чтобы "быть за теми, за кем писаны". Это был важный шаг в закрепощении крестьян.
Всю зиму 1606/1607 гг. царские войска осаждали Калугу. Пытались зажечь городские стены: подвезли к ним гору дров. Но болотниковцы, сделав подкоп, взорвали дровяную гору и, воспользовавшись паникой, выскочили и посекли бегущих. Шуйский подсылал к Болотникову немца отравителя, но немец во всем атаману открылся. В мае 1607 г. князь Андрей Телятевский разбил царскую армию на реке Пчельне. Узнав о его победе, болотниковцы сделали вылазку и разгромили осаждавших. Поражение под Калугой чуть не стоило Шуйскому трона. Как писал из Москвы монах-миссионер Николай де-Мелло: "...пришли к нему 10 лучших бояр. Они тогда изобразили перед ним несчастья, происшедшее в его царствование, и великое, в столь короткое время, пролитие крови людской... затем стали уговаривать его, чтобы он лучше постригся в монахи, а государство отдал тому, кому оно будет принадлежать по справедливости".
Царь уходить не согласился. Гермоген предал анафеме всех, не верящих в чудеса у гроба Дмитрия Угличского, Болотникова и всех, кто "помогали второму ложному Дмитрию". 21 мая 1607 г. царь Василий лично выступил в поход против Болотникова. Удача сопутствовала ему: Болотников был дважды разбит и заперся в Туле. С ним были "царевич" Петр, князья Шаховской и Телятевский и 20 тыс. войска. Началась четырехмесячная осада каменной крепости, поначалу грозившая превратиться в поражение. Помог умелец - сын боярский из Мурома. Он предложил царю затопить Тулу и ручался в успехе своей жизнью. Стали строить плотину на реке Упе ниже города. Постепенно вода поднялась и затопила улицы Тулы, так что жители ездили из дома в дом на лодках. Начался голод и осажденные сотнями стали перебегать в царский лагерь. Шуйский принимал их милостиво.
Наконец, тульские сидельцы известили Шуйского, что сдадутся, если даст царское слово сохранить им жизнь и позволит уйти "куда похотят", в противном случае, обещали сражаться до конца и скорее съесть друг друга от голода, чем сдаться. Шуйский, зная о появлении второго "Дмитрия", занявшего Брянск и Козельск, свое царское слово дал. 10 октября 1607 г. Тула сдалась. Из вождей восстания в цепи заковали лишь "царевича" Петра. Болотников подъехал к царскому шатру в полном вооружении, сошел с коня, положил обнаженную саблю себе на шею. Рослый дюжий молодец и маленький тучный старик глянули друг на друга. Злодей пал ниц и сказал: "Я был верен своей присяге, которую дал в Польше тому, кто называл себя Дмитрием. Дмитрий это или нет, я не могу знать, ибо никогда прежде его не видел. Я ему служил верою, а он меня покинул, и теперь я здесь в твоей воле и власти. Захочешь меня убить - вот моя собственная сабля для этого готова; захочешь, напротив, помиловать по своему обещанию и крестоцелованию - я буду верно тебе служить".
Слово свое царь открыто нарушить не решился. Расправился лишь с "вором Петрушкой", на допросе назвавшимся Илейкой Коровиным из Мурома. Илейку повесили в Москве, близ Данилова монастыря. Болотникова в феврале отвезли в Каргополь, через полгода ослепили, а потом утопили. Князя Шаховского сослали в скит на Кубенское озеро, а князя Телятевского - самого знатного, вообще не лишили ни свободы, ни боярства. Василий имел основания торжествовать. Ему удалось победить опаснейшего врага, мятежные города один за другим изъявляли покорность; второй Дмитрий отступил к литовской границе. Спало страшное напряжение, в котором два с половиной года пребывал Шуйский. Настало время пожинать плоды, к чему Василий и приступил. 17 января 1608 г. 56-летний царь впервые в жизни женился. Избранницей была юная княжна Екатерина Буйносова-Ростовская. После венчания она получила имя Мария. Царь был влюблен, счастлив и предавался радостям медового месяца. По словам летописца, радости эти имели последствия бедственные: "Василий, алчный к наслаждениям любви, столь долго ему неизвестным, ...начал слабеть в государственной и ратной деятельности, среди опасностей засыпать духом и своим небрежением охладил ревность лучших советников Думы, воинов и воевод".
Обвинения вряд ли заслуженные - Шуйский отнюдь не размягчился. Как отмечает Масса, свадьба царя сопровождалась "водяными казнями" пленных повстанцев: "Свадьба ...была ознаменована ...скорбями людей, которых ...каждый день топили в Москве. Эта водяная казнь ...совершалась в Москве уже два года кряду, и все еще не было конца". Царство Василия шло под откос не из-за старческих утех, а от слабости армии, уступающей войску самозванца. Дворянская конница не выдерживала ударов крылатых гусар с шестиметровыми копьями и уступала в проворстве казакам самозванца. Немцы наемники уехали, а те, кто остались, были ненадежны. Главное же, Василий доверял войско только бездарным и трусливым братьям - Дмитрию и Ивану. Все же ему пришлось, после разгрома Дмитрия под Болховом, послать Скопина в Новгород за шведскою подмогой. В июле 1608 г. самозванец заложил лагерь в Тушине. Началась осада Москвы, длившаяся полтора года.
Положение Шуйского было незавидное. В 12 верстах от Кремля, в Тушино сидел "Вор". Города и земли одни за другими признавали самозванца. Многие бояре и дворяне подались в "перелеты" - ездили из Москвы в Тушино и обратно, присягали то "Вору", то Шуйскому и получали от них пожалованья. Картину запечатлел Палицын: "Царем же играху, яко дeтищем, и всяк вышше мeры своея жалованья хотяше". Целуют царю крест, потом бегут в Тушино и "тамо крест же Господень цeловавше и жалование у врага Божиа вземше", возвращаются в Москву и снова "у царя Василиа болши прежняго почесть, и имeниа, и дары восприимаху". Перелетали по "пять крат и десять". В народе крепло мнение, что "земля" успокоится лишь со сменой царя. После позорного разгрома армии Ивана Шуйского в сентябре 1608 г. Дума поставила Василию условие - добиться вывода литовских людей из России до 1 октября. Если царь ничего сделать не сможет, он должен "оставить государство".
В феврале 1609 г. князь Роман Гагарин вместе с двумястами дворянами, "придя вверх к боярам и начаша говорить, чтоб царя Василия переменити". Когда Боярская дума им "отказаша", дворяне собрали толпу на Лобном месте и хотели всенародно сместить царя. К толпе вышел Шуйский и поклялся на кресте, что через три недели придет с большим войском Михаил Скопин. В апреле волнения повторились, но к ним были готовы: толпе зачитали грамоты от Скопина и Шереметьева, что они выступили в поход на Москву. Люди успокоились, но ненадолго. Новые волнения произошли в мае - их снова утишили, читая подложную грамоту от Скопина. Составился заговор во главе с Иваном Крюк-Колычевым, подручным Шуйского по свержению Отрепьева. Заговорщики намеревались убить Василия в Вербное воскресенье, когда царь "вел ослять" патриарха. Колычева выдали, и 6 мая он был казнен.
Весной 1609 г. крымский хан совершил набег на Россию. Татары, не встречая сопротивления, перешли Оку и вышли в окрестности Серпухова и Коломны. По дороге они собрали полон. Василий, скрывая бессилие от народа, в грамотах объявил, что татары прибыли как союзники. Слабость России подтолкнула короля Сигизмунда. Использовав как предлог приход к Скопину шведских наемников, король объявил, что Шуйский вступил в союз с его врагами, и в сентябре 1609 г. двинул войска на Смоленск. Но город не открыл ворота полякам, и враги завязли в осаде. Так же твердо стоял Троице-Сергиев монастырь. Эти подвиги в заслугу Василию не поставили: москвичи требовали его ухода. В отчаянии царь предался "богомерзким гаданиям": во дворце были устроены палаты, где ведуны и ведьмы колдовали днем и ночью, чтобы избавить его от врагов. Оставалась надежда на Скопина: царь торопил его, но молодой полководец двигался к Москве не спеша.
Жизнь, подвиг и смерть Михаила Скопина. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский родился в 1586 г. Его отец - Василий Федорович, защищал Псков от Батория, был воеводой в Новгороде и умер, когда мальчику было 11 лет. Мать, Елена Петровна, урожденная княжна Татева, постаралась дать сыну достойное воспитание. Он обучался "наукам", был развит физически и владел боевыми искусствами. Службу князь Михаил начал в 15 лет жильцом при царе Борисе - выполнял небольшие поручения. Юноша был тих нравом, любил читать, особенно, книги о воинских подвигах. В 1604 г. 18-летний Скопин получил чин стольника,а в 1605 г., с восшествием на престол "Дмитрия Ивановича", был пожалован чином "мечника великого". Мечник должен хранить меч государя, что означало величайшее доверие. Царь благоволил юному мечнику и доверил ему встречать возвращающуюся из ссылки Марфу Нагую, мать Дмитрия. Несмотря на царскую любовь, Михаил примкнул к заговору Василия Шуйского. Здесь сыграло роль родство с Шуйским и нежелание служить самозванцу.
После воцарения Василия, Михаил лишился чина мечника. Но Скопину помог воинский талант. Он дважды разбил войско Болотникова - на реке Пахра под Москвой и под Коломенским, но и сам потерпел поражение под Калугой. Был одним из воевод, осаждавших Тулу. За воинские заслуги Михаил получил чин боярина. Когда Лжедмитрий II начал поход на Москву, царь Василий назначил Скопина главным воеводой, но тут же отозвал под предлогом смуты в войсках и заменил на брата Ивана. Князь Михаил имел основания убедиться, что родичи (четвероюродные дядья) любви к нему не питают, а скорее побаиваются как успешного полководца и старшего по фамильной линии. В 1608 г. Михаил женился на Анастасии Головиной.
В августе 1608 г. Скопин был отправлен царем в Новгород для переговоров со шведами. Царь Василий просил короля Карла IX прислать войско для борьбы с поляками Лжедмитрия. В Новгороде Скопин обнаружил, что народ настроен против Шуйского. Вдобавок, Псков, Ивангород, Старая Руса присягнули самозванцу. Князь Михаил решил остаться в Новгороде, а к шведам отправил окольничего Семена Головина. Скоро Скопину поступил донос на новгородского воеводу Михаила Татищева, того самого, кто убил Басманова в день свержения "Дмитрия". Скопин, недолго думая, выдал его новгородцам, обвинив в измене. Толпа растерзала воеводу.
В феврале 1609 г. в Выборге был заключен договор о военной помощи. Карл IX потребовал уступить ему за помощь город Корелу. Скопину пришлось принять условия. Шведский король быстро набрал наемников из "фрянцузшков, аглинцев, немец цысаревы области, свияс и иных многих земель" - умелых вояк, но склонных к бунту при задержке оплаты. Во главе войска был поставлен граф Якоб Делагарди, прославившийся в сражениях в Нидерландах. В марте 1609 г. войско Делагарди достигло села Тесово в 50-и верстах от Новгорода. Разместив солдат, граф с небольшим отрядом прибыл в город. В честь шведов палили из пушек, стреляли из ружей. Приветствуя Делагарди, Скопин из уважения поклонился низко, коснувшись рукой земли. 22-летний Скопин и 26-летний Делагарди, понравились друг другу.
Весь апрель они готовились к походу, но не все шло гладко - наемники требовали денег, а им выплатили всего треть. Михаил их успокаивал, рассылал грамоты в северные города, с просьбой прислать деньги. Были и споры: Делагарди хотел сначала захватить пограничные крепости, а Скопин настаивал на походе на Москву, считая, что в случае успеха, города сами признают законного царя. Первое дело русско-шведского войска было под селом Каменкой, где они столкнулись с поляками. Поляки были разбиты и бежали. Сразу после победы Торопец, Невель, Холм, Великие Луки и Ржев отступили от самозванца. Стратегия Скопина себя оправдала. В мае 1609 г. неприятель был разбит под Торжком. Неудача заставила тушинцев собрать силы. 11 июля под Тверью Зборовский нанес поражение шведам. Через день Скопин внезапно напал на поляков и разгромил их. Но тут в рядах наемников вспыхнул мятеж - они требовали денег. Денег не было и ландскнехты двинулись к границе, часть покинула Россию, остальных Делагарди уговорил дожидаться оплаты в Торжке.
Со Скопиным остался Кристер Зомме (Христиерн Соме) с 1000 наемников. Михаил отошел к Калязину. Духовную крепость ему и его воинам придало благословление старца Борисоглебского монастыря Иринарха Затворника, пославшего князю свой медный крест. Из Калязина Скопин рассылал гонцов с просьбой прислать денег и ратных людей. Главное же, чем он занимался, было создание армии. Ратные люди в его войске не знали строя и тактики боя, принятые в Европе. Михаил поручил их обучение Зомме. От него русские усвоили тактику строя мушкетеров и пикинеров, научились управлять 5-метровыми копьями и рыть полевые укрепления. Скопин понимал, что дворянская конница и пехота не устоят в открытом поле натиску крылатых гусар и использовал опыт Морица Оранского, который побеждал испанцев, укрывшись за земляными укреплениями. Михаил решил строить деревянные "острожки" в виде засек и насыпей с частоколом. Новую тактику испытали на себе гусары Сапеги под Калязиным. 18 августа они пытались прорвать линию русских войск, но все атаки отбивала пехота, укрытая за частоколом, а потом из-за частокола ударила конница, часть поляков загнала в болото, а остальных преследовала 15 верст.
Наконец, собрали деньги для шведов, и Делагарди присоединился к Скопину. Дело пошло споро: были взяты Переславль и Александрова слобода. Попытка тушинцев отбить Александрову слободу закончилась их поражением. Начала сказываться тактика Скопина вытеснения поляков острожками. Наступил черед и Троицы - князь Михаил направил туда подкрепления. Усилившись, осажденные сделали вылазку и серьезно потрепали сапежинцев. 12 января 1610 г. Сапега снял осаду монастыря, длившуюся 16 месяцев, и ушел в Дмитров. Воеводы Скопина преследовали его и под Дмитровом еще раз разбили. Сапега вместе с Мариной Мнишек заперся в крепости. Дмитров бы взяли, если бы не мужество Марины, пристыдившей смутившихся поляков. После битвы Марина уехала к самозванцу в Калугу, а Сапега отошел к Волоку.
Пятимесячная стоянка Скопина в Александровой слободе испортила отношения к нему братьев Шуйских. Царь Василий требовал скорейшего его прихода в Москву (от Александрова до Москвы 120 км), Михаил же исходил из военного резона. Прежде чем идти к Москве, следовало выбить врага из Троицы, Дмитрова и Суздаля. Стояла снежная зима и Михаил поставил ратников на лыжи. Очистив земли к северу от Москвы, он подумывал о выручке осажденного Смоленска, но царь ему запретил. Тут произошло событие, имевшее последствия. Скопину привезли письмо Прокопия Ляпунова, в котором рязанский воевода князя Михаила "здороваша на царство, а царя же Василья укорными словесы писаша". Михаил, разорвал письмо, посланцев велел схватить, но, вняв мольбам, отпустил и царю ничего не сообщил. Об этом позаботились доносчики. Василий, всю жизнь проведший в интригах, в искренность Скопина поверить не мог.
12 марта 1610 г. русские и шведские полки вступили в столицу. Люди при виде Михаила падали на колени и благодарили за "очищение Московского государства". Царь Василий обнял племянника с радостными слезами. Брат его, Дмитрий, неприязнь выразил открыто, сказав: "Вот идет мой соперник".Он видел, что гибнет его шанс стать царем после бездетного Василия. Нет сомнения, что и Василия пугала любовь москвичей к молодому князю. Братья понимали, что Скопин, происходящий от старшей ветви Шуйских имеет все права на престол. Состоялась откровенная беседа царя со Скопиным и вроде бы Василий поверил, что князь Михаил не собирается сводить его с царства. Поэтому, когда к нему пришел Дмитрий с очередным наветом на Скопина, царь стал его защищать и даже замахнулся на брата палкой. Но это слухи, а ненависть к Скопину среди приближенных Шуйских была явью. Друг его Делагарди "говорил беспрестани", "чтоб он шел с Москвы, видя на него на Москве ненависть".
9 апреля князь Михаил был приглашен на крестины сына князя Воротынского. На пиру ему стало плохо. Скопин еле дошел до соседнего монастыря. Монахи помочь не смогли - у князя шла кровь из носа и рта. Отступились и "дохтуры немецкие". Две недели Михаил мучился от страшных болей; 23 апреля 1610 г. он умер в возрасте 23-х лет на руках матери и жены. Осталось неясным, был ли Скопин отравлен. Авраамий Палицын пишет осторожно: "Но не вeмы убо, како рещи: Божий ли суд на нь постиже, или злых человeк умышление совершися. Един Создавый нас се вeсть". В "Новом летописце" тоже заметны сомнения: "Мнози же на Москве говоряху то, что испортила его тетка его, княгиня Катерина, князь Дмитриева Шуйскова, а подлинно, то единому Богу". У Ивана Тимофеева - ненавистника Василия, виновником смерти князя Михаила назван царь.
Об отравлении Скопина писали и иностранцы. Составитель "Дневника похода Сигизмунда под Смоленск" отметил: "... жена Дмитрия Шуйского отравила его на крестинах, каким образом, это еще не известно, но он болел две недели и не мог оправиться". Гетман Жолкевский, поначалу веривший в отравление, позже расспросил в Москве бояр и самих Шуйских. Те убедили его, что князь Михаил умер от болезни: "Между тем Скопин, в то время, когда он наилучшим образом приготовлялся вести дела, умер, отравленный (как на первых порах носились слухи) по наветам Шуйского, вследствие зависти, бывшей между ними; между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки".
В 1963 г., при вскрытии захоронения Ивана IV и его сыновей в приделе Архангельского собора был вскрыт и гроб князя Михаила. В его останках было найдено превышение естественного фона по мышьяку в 1,6 раза и по ртути в 4 раза. У Ивана Грозного фоновый уровень по мышьяку был превышен в 1,9 раза, по ртути в 32 раза, у царевича Ивана - в 3,25 и 32 раза, у царя Федора - в 10 раз по мышьяку. Ни у кого не было найдено накоплений свинца, сурьмы и меди. В справке экспертов Института Судебной Медицины АМН СССР от 12 марта 1964 г. сделан вывод: "Найденное в останках, извлеченных из всех четырех саркофагов, количество мышьяка не дает оснований говорить о каких-либо отравлениях соединениями мышьяка. Повышенное количество ртути, обнаруженное в останках Ивана Грозного и Ивана Ивановича, может быть обусловлено применением ртутьсодержащих препаратов с лечебной целью. В то же время обнаруженное количество ртути не позволяет полностью исключить возможность острого или хронического отравления ее препаратами. Это значит, что князь Михаил не был отравлен "металлическим ядом", хотя остается возможность отравления ядом органическим.
Весть о гибели Скопина обрушилась на русских людей, поверивших, что Господь дарует им, наконец, Государя. После смерти доброго царя Федора никого так не оплакивали. С горем пришел гнев: все знали, что князя Михаила отравила кума крестовая, Екатерина, жена Дмитрия Шуйского, дочь кровавого Малюты. Москвичи кинулись громить дом Дмитрия, но царские стрельцы дом отстояли. Зато провожала князя вся Москва. На двор Скопиных пришло множество народу. Княжьи воины - воеводы, дворяне, сотники и атаманы, "ко одру его припадая", со слезами говорили: "О господине, не токмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевич!". Плакал и царь Василий. Пришел Делагарди с офицерами. Вельможи не хотели пускать иноверцев, но Делагарди настоял. Поцеловав покойного, граф, уходя, сказал: "Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях государя моего не видать мне такого человека!".
Князя хотели хоронить в Суздале, где покоились его прародители. Пока искали гроб по размеру, а князь Михаил был высоченный, народ стал требовать положить его гроб вместе с гробницами царей и великих князей, как одного с ними рода. Тогда царь громогласно сказал народу: "Достойно и правильно так совершить". Князя Михаила похоронили в приделе Архангельского собора, где лежит царь Иван Васильевич и его сыновья - царевич Иван и царь Федор.
Свержение и смерть Василия Шуйского.Смерть Скопина стала концом царствования Шуйского. Первый удар нанесли рязанские дворяне во главе с Прокопием Ляпуновым. Прокофий призвал к отказу от присяги Шуйскому. Вся рязанская земля, кроме Зарайска, отложилась от царя. Ляпунов установил тайные сношения с князем Василием Голицыным, давно мечтавшим о царском венце. Вторым ударом явилось возрождение дела Лжедмитрия, совсем было заглохшего после успехов Скопина и призыва Сигизмунда к полякам покинуть "вора".Наконец, третий, и смертельный, удар Василий нанес себе сам, поставив во главе созданной Скопиным армии брата Дмитрия, не только бездарного воеводу, но открыто обвиняемого в отравлении князя Михаила. Трудно понять, почему умный царь пренебрег историей постоянных поражений Дмитрия, ненавистью к нему русского войска и презрением шведов.
Результаты назначения Дмитрия главным воеводой было легко предсказать, но масштабы его поражения поразили воображение современников. 24 июня 1610 г. вблизи деревни Клушино 6-тысячное войско гетмана Жолкевского разгромило 48-тысячную русско-шведскую армию Дмитрия и Якоба Делагарди. Кроме гения Жолкевского и "крылатых гусар" - лучшей конницы тех времен, на стороне поляков был низкий боевой дух противника. Русские не хотели воевать за царя Василия, а Дмитрия ненавидели, как убийцу Скопина. Наемники под шведскими знаменами, были крайне недовольны тем, что им не выплатили жалованья. После гибели Скопина, они ни в грош не ставили русских и не доверяли Делагарди, за два дня до сражения отправившего домой свои подарки и деньги. Жолкевский всячески переманивал наемников на свою сторону. Поэтому, когда гусары опрокинули французских конных мушкетеров, наемники заключили с гетманом договор о выходе из войны. Дмитрий со своим множеством всю битву сидел за тыном и помощи Делагарди не подавал. Увидев, что наемники передались полякам, он возглавил бегство, разбросав меха и ценности, чтобы их задержать. Бежал он столь резво, что утопил коня вместе с сапогами в болоте и добрался в Москву босой, охлюпкой на крестьянской лошади.
Русская армия перестала существовать. Насмарку пошли труды Скопина. Царь Василий стал подобен "орлу бесперу и неимущу клева и когтей". Никто его не хотел царем, хотя открытого бунта еще не было. Тем временем, Жолкевский окружил под Царевым-Займищем войско Григория Валуева и убедил его подписать договор о возведении на российский престол королевича Владислава, сына Сигизмунда. Гетман от лица короля обещал не трогать веру и земли России и ничего не менять в стране. Вместе с Валуевым Жолкевский двинулся к Москве, посылая боярам грамоты о заключенном договоре. Не дремал и мятежный предводитель рязанских дворян, Прокофий Ляпунов; через брата Захара, бывшего в Москве, он связался с Василием Голицыным, лелеявшим надежду стать русским царем. Поражение под Клушиным ободрило и засевшего в Калуге самозванца. Его отряды повели наступление и вышли к Москве у села Коломенское.
Заговорщики решили действовать. 17 июля 1610 г. они пришли к царю во дворец. Карамзин пишет: "Захария Ляпунов, увидев Царя, сказал: "Василий Иоаннович! ты не умел Царствовать: отдай же венец и скипетр". Шуйский ответствовал: "как смеешь!"... и вынул нож из-за пояса. Наглый Ляпунов, великан ростом, силы необычайной, грозил ему своею тяжкою рукою". Товарищи по мятежу удержали неистового Захара. Все пошли на Красную площадь. Там Ляпунов и Федор Хомутов "з своими советники, завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья". Насильно захватив патриарха Гермогена, возбужденная толпа двинулась к Серпуховским воротам, где собралось множество народу; были там и бояре. Вновь кричали против царя Василия. Патриарх возражал, но его не слушали. Бояре недолго стояли за царя, порешили Василия с царства свести. В Кремль поехал свояк Шуйского, Иван Воротынский. Придя к царю, он объявил, что земля бьет челом, чтобы тот ради прекращения междоусобной брани оставил царство. Василий противился, но его схватили и вместе с женой отвезли на старый двор Шуйских. Царствовал он 4 года и 3 месяца.
Шуйский еще пытался перетянуть на свою сторону стрельцов и посылал им деньги. Патриарх также требовал, чтобы царь вернулся во дворец. Но зачинщики их упредили. 19 июля, взяв с собой монахов из Чудова монастыря, они явились к Василию и объявили, что для успокоения народа тот должен постричься. Шуйский наотрез отказался. Тогда пострижение совершили насильно. Старика держали во время обряда за руки, а князь Василий Тюфякин произносил за него монашеские обеты. После пострижения "инока Варлаама" в крытой телеге отвезли в Чудов монастырь. Постригли и его жену, а братьев посадили под стражу. Пострижение Шуйского, как насильственное, не могло иметь силы, и патриарх Гермоген признал его незаконным. Сам Василий твердил, что клобук к голове не гвоздями прибит. По приказу патриарха в церквах продолжали молиться за здравие царя Василия.
Узнав о случившемся, Жолкевский поспешил к Москве. Он все время сносился с Думой, предлагая на престол королевича Владислава. В конце концов, бояре согласились на избрание царем Владислава при условии сохранения веры и порядка правления Московского государства. Пришли за благословением к Гермогену. Тот сказал: "Если будет креститься в православной вере, я вас благословлю, а если не будет креститься, ...да не будет на вас нашего благословения". Ловкий Жолкевский от обещания уклонился, сказав, что о крещении Владислава следует просить отца. 18 августа 1610 г. бояре и гетман подписали договор о приглашении на русский престол Владислава. Уже на другой день народ повели к присяге. Решение присягать до одобрения договора королем поражает. Объяснение может лежать в литовских корнях бояр, захвативших власть. Из Литвы вышли Мстиславские, Голицыны, Воротынские, Трубецкие. Они находились в родстве со знатнейшими литовскими родами и не видели для себя угрозы в унии с Речью Посполитой. Умеренность Жолкевского они приписывали Сигизмунду. Король к тому времени прислал гетману письмо с требованием, чтобы присягали ему, а не сыну, но Жолкевский это письмо от бояр скрыл. Бояре включили в договор обещание гетмана бороться с "вором". Жолкевский договорился также забрать с собой Василия Шуйского и его братьев при условии поместить Василия в Киеве или другом монастыре в Литве.
Жолкевский "отвел" войско Сапеги от самозванца, и бояре в нем окончательно уверились. Под его влиянием главными послами в посольстве, отправленном из Москвы к Сигизмунду, были назначены возможные соперники Владислава - митрополит Филарет и Василий Голицын. 21 сентября 1610 г. из-за страха перед "черным" народом бояре впустили в Москву польский гарнизон. Теперь гетман мог отправиться в королевский лагерь под Смоленском, захватив с собой бывшего царя и его братьев. 30 октября Жолкевский представил Сигизмунду Василия. Шуйский вел себя достойно. Когда от него потребовали поклониться королю, он отвечал: "Не подобает Московскому государю поклонятися Королю, что судьбами есть праведными Божьими приведен в плен, не вашими руками, но от Московских изменников, от своих рабов отдан бысть". Гетман нарушил рыцарское слово - отправить Василия в монастырь. Шуйских увезли в Польшу, где они в заточении дожидались возвращения короля из России.
В октябре 1611 г., по взятии Смоленска, королю устроили почетный въезд в Варшаву. Во главе русских пленников везли и пленного царя. Когда всех троих Шуйских поставили перед королем, Василий дотронулся рукой до земли и поцеловал эту руку. После речей Жолкевского и Сигизмунда Шуйские были допущены к руке короля. Было это зрелище великое, удивительное и жалость производящее, говорят современники. Хотя Юрий Мнишек требовал суда над Василием за убийство царя "Дмитрия", сейм отнесся к нему с состраданием. По велению Сигизмунда всех троих братьев заключили в Гостынском замке под Варшавой. Содержание им определили нескудное, но никого к бывшему царю не пускали. 12 октября 1612 г. Василий Шуйские скончался. Через 5 дней умер Дмитрий. Похоронили их неподалеку от места заключения. Скрынников считает, что они были отравлены Сигизмундом перед походом на Москву, чтобы избавить сына от конкурентов на российский престол. Звучит правдоподобно, ведь тот же Сигизмунд предательски захватил послов, приехавших утвердить избрание на престол Владислава. По отношению к русским "варварам" не только Сигизмунд, но и благородный Жолкевский не соблюдали моральных норм.
Третьего брата, Ивана, оставили в живых - ведь он не считался наследником Василия. Позже он говорил: "Мне, вместо смерти, наияснейший король жизнь дал". В 1620 г., после провала попыток посадить на российский трон Владислава, Сигизмунд приказал перевести останки Шуйских в Варшаву и захоронить в мавзолее, надпись на котором сообщала о московских победах короля и "как взяты были в плен, в силу военного права, Василий Шуйский, великий князь Московский, и брат его, главный воевода Димитрий". После Смоленской войны (1632-1634), когда Владислав отказался от титула московского царя, прах Шуйских вернули в Россию. В 1635 г. останки Василия Шуйского торжественно погребли в Архангельском соборе Кремля.
Михаил Скопин и Василий Шуйский глазами современников. Мнение современников о Шуйском разноречиво. Русские авторы, писавшие в период избрания его на царство, его восхваляют. Таковы "Сказание о Гришке Отрепьеве" и повести "Како отомсти..." и "Како восхити...". Современники, писавшие после "сведения" Василия с престола, не столь однозначны. Его превозносят в "Повести 1626 г.", в "Повести о победах..." и в "Рукописи Филарета". В "Пискаревском летописце" осуждают его свержение. В "Сказании" Палицына и в "Новом летописце" высказывается мнение, что незаконным было избрание Василия царем, но сведение его с царства есть измена. Воцарение Василия осуждается в "Хронографе 1617 года", во "Временнике" Тимофеева и в "Летописной книге" Шаховского. Тимофеев и Шаховской обвиняют царя Василия в убийстве Скопина-Шуйского. Из иностранцев нет ни одного, кому бы нравился царь Василий, а Маржерет и Буссов его ненавидели. Оба сожалеют, что "император Дмитрий" проявил великодушие и отменил казнь Шуйского.
Внешний облик царя Василия никому не нравился. Иван Катырев-Ростовский пишет: "Царь Василей возрастом [ростом] мал, образом же нелепым [лицом некрасив, очи подслепы имея; книжному поучению доволен и в разсуждении ума зело смыслен; скуп вельми и неподатлив; ко единым же к тем тщание имея, которые во уши ему ложное на люди шептаху, он же сих веселым лицем восприимаще и в сладость их послушати желаше; и к волхвованию прилежаше, и о воех своих не радяше". С.М. Соловьев, собрав сообщения современников, дает следующее описание внешности Шуйского: "Это был седой старик, не очень высокого роста, круглолицый, с длинным и немного горбатым носом, большим ртом, большою бородою; смотрел он исподлобия и сурово".
О Михаиле Скопине тепло отзываются как русские, так и иностранцы. Смоленский дворянин, сражавшийся под началом князя Михаила, превозносит его: "Государев воевода князь Михайло Васильевич благочестив и многомыслен, и доброумен, и разсуден, и многою мудростию от бога одарен к ратному делу, стройством и храбростию и красотою, приветом и милостию ко всем сияя". Князя почитали и противники. Вот что пишет лучший полководец Речи Посполитой, гетман Жолкевский: "Сей Шуйский-Скопин хотя был молод, ибо ему было не более двадцати двух лет, но, как говорят люди, которые его знали, был наделен отличными дарованиями души и тела, великим разумом не по летам, не имел недостатка в мужественном духе и был прекрасной наружности".
Повести и песни XVII - XVIII вв. о Василии Шуйском и Михаиле Скопине.Народ сохранил в памяти последних Рюриковичей. Еще в XIX веке крестьяне Зарайского уезда Рязанской губернии (ныне Московская область) пели песню о сведении с престола царя Василия Ивановича злыми боярами. В песне поется как сходился московский народ на площадь Красную; зазвонили в там колокольне в большой колокол; ой, что-то, братцы, у нас деется, чудо какое совершается:
"Уж не злые бояре взбунтовалися?
Уж не злые ли собаки повзбесилися?
Уж ли жив ли наш православный царь,
Православный царь, Василий Иванович?
Уж и что, братцы во дворце его не видно,
Что косящеты окошечки все завешаны?
Как и взговорит в народе добрый молодец:
"Ох вы, братцы, вы не знаете беды-горести,
Что царя нашего Василия злые бояре погубили,
Злые собаки погубили, во Сибирь его послали".
Как видим, народ запомнил Василия Шуйского в традиционной парадигме доброго царя и злых бояр. Новшеством является ссылка царя в Сибирь - идея появившаяся в XVIII веке, когда Сибирь стала местом ссылки опальных вельмож - от Меньшикова до Долгоруковых.
Несравненно большее место в творчестве XVII-XVIII вв. занимает Скопин. Ему посвящены повести: "О рожении воеводы князя Михаила Васильевича Шуйского Скопина" (ок. 1620), "Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомого Скопиным" (ок. 1612) и часть "Повести о победах Московского государства" (ок. 1625). Первая повесть рассказывает о рождении князя Михаила, "быстроте разума", данном ему Богом для учения книжного, женитьбе "по совету родительнице своея матушки", походах, смерти и битве при Клушино. "Писание о преставлении..." близко по теме к рассказу о смерти Скопина в "Повести о победах...". В них рассказывается об отравлении на пиру князя Михаила, его мучениях, смерти, погребении. О Скопине скорбит народ, русское и иноземное воинство, плачут мать, жена, царь Василий. Оба произведения самостоятельны: если в "Писании" Скопина отравила жена Дмитрия Шуйского "кума подкрестная" Марья, то в "Повести" автор дипломатично пишет о безымянных боярах. Различны и формы изложения. "Писание" фольклорно, в нем сохраняются былинные черты народной, возможно, старейшей, песни о князе Михаиле:
"Злодеянница та Марья, кума подкрестная, || подносила чару куму подкрестному,|| била челом, здоровала ... || И в той чаре уготовано питие смертное. || Князь Михайло Васильевич выпивает чару до суха, || а не ведает, что злое питие лютое смертное. || И не в долг час у князя Михайла во утробе возмутилося, || не допировал пиру почестного, || поехал к своей матушке... || очи у него ярко возмутилися, || лице у него кровию знаменуется, || власы, на главе стоя, колеблются. || Восплакалася мати родимая, || в слезах говорит слово жалостно: || "...И сколько я тобе, чадо, во Олександрову слободу приказывала:|| не езди во град Москву. || Что лихи в Москве звери лютые, || пышат ядом змииным, изменничьим".
Пастор Ричард Джемс, посетивший Россию в 1619 г., записал песню о Скопине. В ней описывается горе москвичей, узнавших о его смерти: "А росплачютца гости москвичи: || "А тепере наши головы загибли". Зато бояре "межу собой" "усмехнулися":
"Высоко сокол поднялся
И о сыру матеру землю ушибся".
Из песен о Скопине, записанных в XVIII веке, самая полная и ранняя, вошла в сборник Кирши Данилова. В ней поется как царство Московское Литва облегла с четырех сторон, с ней "сорочина долгополая", "черкасы петигорские", калмыки с татарами и "со башкирцами", "чукши со люторами". Но Скопин-князь Михайла Васильевич, правитель царства Московского, "обережатель миру крещеному и всей нашей земли светорусския", как белый кречет выпорхнул. Из Нова-города он посылал "ярлыки скоропищеты" "ко свицкому королю Карлосу", просил о помощи в залог за три города. "Честны король, честны Карлусы", послал сорок тысяч "ратнова люда ученого". Войско выступило после заутрени. В восточную сторону пошли - вырубили чудь белоглазую и "сорочину долгополую", в полуденную - "прекротили черкас петигорскиех", на северную - "прирубили калмык с башкирцами", а на западную пошли - "прирубили чукши с олюторами".
В Москве пируют, славят Скопина. На крестинах у князя Воротынского Скопин кумом был, а кумой - дочь Малютина. На пиру все расхвастались, похвалился и Скопин, что очистил царство Московское и "от старого до малова" все поют ему славу. Тут бояре из зависти подсыпали "зелья лютова" в стакан меда и подали дочке Малюты. Она, зная, что зелье подсыпано, подает стакан Скопину:
"Примает Скопин, не отпирается, Он выпил стокан меду сладкова, А сам говорил таково слово, Услышел во утробе неловко добре; "А и ты съела меня, кума крестовая, Молютина дочи Скурлатова! А зазнаючи мне со зельем стокан подала, Съела ты мене, змея подколодная!"
Он к вечеру, Скопин и преставился".
Другие версии песни записаны в конце XVIII века и в XIX веке на Севере, в Сибири и Поволжье. Песня претерпела чрезвычайные изменения. В олонецкой песне Скопин освобождает Москву от Литвы с помощью боярина Никиты Романовича. В якутской - Скопин из князя превратился в купца. В симбирской песне гибнет не Скопин, а злодейка кума. В архангельских песнях Скопин окончательно приобретает былинные черты, становясь киевским богатырем князя Владимира. Сохраняется его похвальба на пиру: в одной песне он хвалится, что пленил Малюту-короля и потешился с его дочками, в другой, что Малюту брал в услужение, а дочек "во служаноцьки". Он гибнет от яда, но Малютину дочь постигает кара. Есть песня, где престарелая мать Скопина, не найдя управы у Владимира, выдернула сырой дуб и уколотила им отравительницу. Потом, подстрелив черного ворона, она получила от ворона белого живую воду и воскресила сына. В другой песне мать предстает "паленицей преудалой". Узнав о смерти сына, она снаряжает коня, находит отравительницу и с ней расправляется.
Василий Шуйский в истории и литературе XIX века. Н.М.Карамзин своей "Историей" положил начало представлениям образованных людей XIX века о Василии Шуйском и Михаиле Скопине. Карамзин представляет Василия взвешено. Он порицает его за ложь в сокрытии убиения царевича Дмитрия, восхваляет за мужество перед Самозванцем и мягко осуждает за властолюбие и нарушение законов при избрании в цари. Карамзин пишет о разумном правлении царя Василия, его твердости в преодолении препятствий неодолимых и его неудачливости. Историк не сомневается, что Скопина отравила Екатерина, жена Дмитрия Шуйского, но Василия не обвиняет. Зато в своем падении царь Василий проявил истинное величие и прошел через унижения и страдания с гордо поднятой головой.
Менее снисходителен к Шуйскому Пушкин. В "Борисе Годунове" Шуйский умен, лицемерен, лжив, беспринципен и тайновластолюбив. Перед избранием Бориса Шуйский предлагает Воротынскому "народ искусно волновать" против Годунова. После избрания Бориса царем Шуйский оборачивает эти слова в заслугу:
В о р о т ы н с к и й.
Когда народ ходил в Девичье поле
Ты говорил --
Ш у й с к и й.
Теперь не время помнить,
Советую порой и забывать.
А впрочем я злословием притворным
Тогда желал тебя лишь испытать,
Верней узнать твой тайный образ мыслей;
Но вот -- народ приветствует царя --
Отсутствие мое заметить могут --
Иду за ним.
Особенно расцветает лицемерная изворотливость Шуйского при вести о чудотворности мощей Дмитрия. Когда бояре ошарашено молчат, он, угождая Борису, тут же находит лазейку и отводит предложение Патриарха о переносе мощей в Архангельский собор (и тем признания царевича святым, а не самоубийцей). В человеческом плане, князь Шуйский - самый отталкивающий образ в трагедии Пушкина.
Шуйский, наряду с Самозванцем, - главный герой трагедии А.Н. Островского "Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский" (1867). Драматург глубоко изучил историю Смуты. "Дмитрий Самозванец... - пишет он - плод ...долговременного изучения источников". В основе идейного конфликта пьесы лежит выбор исторического пути: поворот России к Европе, предлагаемый Самозванцем, или сохранение русских устоев, отстаиваемое Шуйским. Здесь отразилась борьба "западников" и "славянофилов" 60-х годов. К этому времени Островский отошел от славянофильства, но он не принижает Василия. Шуйский умен, тверд характером, желает России добра и несет свою правду. Правда эта в неготовности народа к крутым переменам. Кроме борьбы идей есть борьба людей, и тут побеждает Шуйский: он ближе к народу (к купечеству) и лишен страстей, делающих беззащитным молодого царя. Но будущее самоизбранного царя Василия незавидно. В конце пьесы Голицын предрекает недолговечность его царствования: "На трон свободный садится лишь избранник всенародный".
Историки второй половины XIX века гораздо резче писали о Шуйском, чем Карамзин. С.М. Соловьев отмечает, что Шуйский был "очень умный и очень скупой, он любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству". Из его указов самый важный, принятый в 1607 г., подтверждает закрепощение крестьян. Никакой особого мужества перед Сигизмундом Соловьев в поведении плененного царя не усматривает. Нелестное мнение о Шуйском у Соловьева бледнеет по сравнению с оценкой Н.И. Костомарова, больше писателя, чем историка:
"... он гнул шею пред силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с ней в разрезе, но изменял ей, когда видел, что она слабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся. Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды. ...Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочной, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя. Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности... Но когда он стал царем, природная неспособность сделала его самым жалким лицом, когда-либо сидевшим на московском престоле, не исключая и Федора, слабоумие которого покрывал собой Борис".
Мнение Костомарова разделяет и В.О. Ключевский, не менее талантливый писатель, но в первую очередь - историк. О Шуйском он пишет:
"Это был пожилой, 54-летний боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, и в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере по одной лжи".
Грамоты лгали о намерении самозванца перебить бояр, об избрании царя Василия "всем Московским государством" и о его клятве "никого смерти не предавать, не осудя истинным судом с боярами своими". Клятву о казни без суда Василий, конечно, нарушил, но, как подчеркивает Ключевский, важно то, что целуя крест в Успенском соборе, он дал клятву не боярам, а всей земле: "Целую крест всей земле на том, что мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна". Сделал это не из народолюбия, а чтобы найти в земстве противовес боярам. Ключевский приветствует Шуйского за отказ от прерогатив царской власти: опалы по усмотрению царя; конфискации имущества у родственников преступника; суда без свидетелей и очных ставок. "Клятвенно стряхивая эти прерогативы, - заключает Ключевский - Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам".
Последний большой историк дореволюционной России, С.Ф. Платонов, считал деятельность Шуйского несчастьем для страны. По его мнению, успех заговора князя Василия изменил характер смуты - из дворцовой, боярской, она стала народным движением: "Воцарение Шуйского может считаться поворотным пунктом в истории нашей смуты: с этого момента из смуты в высшем классе она окончательно принимает характер смуты народной, которая побеждает и Шуйского, и олигархию".
Михаил Скопин в истории и литературе XIX века.Из историков XIX века первый писал о Михаиле Скопине Карамзин. О Скопине он пишет восторженно, восхищается его мужеством и благородством, называет "героем-юношей" и видит в нем несостоявшегося спасителя российского государства. Оценка Карамзина получила широкое распространение. В 1835 г. одновременно выходит из печати роман О.П. Шишкиной "Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия" и ставится пьеса Н.В. Кукольника "Князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский". Олимпиада Шишкина написала о Скопине роман, следуя представлениям Карамзина о "герое-юноше" (с Карамзиным она была близко знакома) и дополнив их интригой о любви прекрасной польки к русскому витязю. Роман, написанный хорошим языком и одобренный В.М. Жуковским, был забыт уже во второй половине XIX века. Канула в лету и пьеса Нестора Кукольника, долго не сходившая со сцены после ее постановки в Александринском театре.
Свою драму Кукольник первоначально назвал "Ляпунов". Под этим именем о ней пессимистически отозвался Пушкин, записавший в дневнике 2 апреля 1834 г.: "Кукольник пишет "Ляпунова", Хомяков тоже. Ни тот ни другой не напишут хорошей трагедии". Пушкин был вообще низкого мнения о Кукольнике и считал его успех драматурга следствием угождения господствующим вкусам. В драме Кукольник прославляет принцип легитимизма: князь Михаил отказывается от соблазна занять русский престол, несмотря на уговоры Ляпунова и войска. Николаю I и многим монархистам пьеса понравилась, но люди с развитым вкусом, ее не приняли. После просмотра пьесы Лермонтов написал эпиграмму:
"В Большом театре я сидел, Давали "Скопина": я слушал и смотрел. Когда же занавес при плесках опустился, Тогда сказал знакомый мне один: "Что, братец! жаль! - Вот умер и Скопин!.. Ну, право, лучше б не родился".
Историки второй половины XIX века не однозначны в оценках Скопина. По мнению Соловьева, народную любовь к нему породили не заслуги, а общее желание найти "точку опоры", около которой можно "сосредоточиться". Народ увидел "точку опоры" в князе Михаиле: "В один год приобрел он себе славу, которую другие полководцы снискивали подвигами жизни многолетней, и что еще важнее, приобрел любовь всех добрых граждан, всех земских людей, желавших земле успокоения от смут, от буйства бездомников, ...все это Скопин приобрел, не ознаменовав себя ни одним блистательным подвигом, ни одною из тех побед, что так поражают воображение народа, так долго остаются в памяти". Гибель Скопина, как пишет Соловьев, "была самым тяжелым, решительным ударом для Шуйского". С его смертью "порвана была связь русских людей с Шуйским".
Костомаров посвятил Скопину главу в "Русской истории в жизнеописаниях важнейших ее деятелей". Демократ-народник и украинофил, Костомаров не любил Московскую Русь и к большинству ее героев относился с предубеждением, если не с неприязнью. Скопин представляет редкий случай, когда Костомаров пишет о "москале" с симпатией: "Личность эта быстро промелькнула в нашей истории, но с блеском и славою, оставила по себе поэтические, печальные воспоминания. Характер этого человека, к большому сожалению, по скудости источников остается недостаточно ясным; несомненно только то, что это был человек необыкновенных способностей".
Ключевский и Платонов в подробности о Скопине не вдавались. Ключевский лишь отметил, что "молодой даровитый воевода был желанным в народе преемником старого бездетного дяди". Немногословен и Платонов. Он сожалеет, что недостаток сведений не позволяет восстановить личность князя Михаила, но добавляет, что современники были о нем высокого мнения: "Говорят, что это был очень умный, зрелый не по летам человек, осторожный полководец, ловкий дипломат. Но эту замечательную личность рано унесла смерть ...народная молва приписала вину в этом Шуйским, хотя, может быть, и несправедливо".
Михаилу Скопину были также посвящены монографии В.С. Иконникова "Кн. Михаил Вас. Скопин-Шуйский"("Древняя и Новая Россия", 1875) и Г. Воробьева "Боярин и воевода князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский" ("Русский Архив", 1889). В 1910 г. был опубликован роман Ф.Е. Зарина "Скопин-Шуйский". Последним дореволюционным произведением о Скопине стала пьеса А.А. Навроцкого "Князь Михаил Скопин-Шуйский" (СПб., 1913). Пьеса эта не увидела сцены - помешала война и новая Смута, перетряхнувшая Россию.
О Шуйском и Скопине в советский и постсоветский период.Советских историков Василий Шуйский интересовал лишь в связи с "крестьянской войной" Болотникова и закрепощением крестьян. Оценку ему давали резко отрицательную - боярский царь, крепостник, душитель народного восстания. Еще меньше внимания уделяли Скопину, участнику разгрома Болотникова и "пособнику" шведских интервентов. Из писателей лишь А. Соколов в романе "И поднялся народ" (1966) и В.А. Шамшурин, автор "Каленой соли" (1990), дали краткие портреты царя Василия и Скопина. В постсоветский период появились статьи А.П. Богданова о Михаиле Скопине-Шуйском (1996, 1998) и Е.М. Морозовой о Василии Шуйском (2000). В.В. Каргалов опубликовал биографию Скопина в книгах "Московские воеводы XVI-XVII вв." (2002) и "Исторические портреты: Святослав, Дмитрий Донской, Михаил Скопин-Шуйский" (2004). Был опубликован роман С.П. Масияша "Скопин-Шуйский: Похищение престола" (2001).
В книге историка Р.Г. Скрынникова "Василий Шуйский" (2004) использованы предшествующие работы автора, но есть добавления, в частности, оценка царя Василия, как правителя. Скрынников считает, что Василий мог быть неплохим царем в спокойной России, но править страной, находившейся в состоянии смуты, ему оказалось не по силам. Гораздо дальше, чем Скрынников, идет в оправдании Шуйского В.В. Куклин в романе "Великая смута" (2004-2009). В сжатом виде его отношение к Шуйскому изложено в статье "Великая Смута - война гражданская или отечественная?" (2008). Куклин - конспиролог, он верит в заговор тайно принявших католичество бояр, в том числе, Романовых, против царского дома и православной Руси. Отрепьев - всего лишь католический ставленник, без собственного лица. В Шуйском Куклин видит спасителя страны:
"Приход Василия Шуйского и впрямь обернулся - с первым же днем нового царствования - восстановлением сугубо русских порядков на Руси, разрывом всех соглашательских и предательских в отношении народа и православной церкви договоров Лжедмитрия с Западом, восстановлением почтения русского народа к церкви, смещением Патриарха-самозванца и заменой его на священнослужителя из народа истинного - на Гермогена... То есть Русь вновь возглавил царь-патриот и Патриарх русский".
Даже нарушение Шуйским клятвы сохранить свободу Болотникову Куклин ставит в плюс: "удивительно ...то, что Болотникову царь ...сохранил жизнь и отправил в ссылку в места самые наидальние, спокойные, где мог тот и отдохнуть от ратных дел, отъесться, найти способ связаться с римскими шпионами". Он излагает невероятную версию, что иезуитский генерал Болотников "благополучно отбыл из Каргополя под крылышко папы римского", а записи о его казни "вставлены по требованию Филарета в воспоминания князя Хворостинина и других мемуаристов". Зато к Скопину Куклин относится без уважения. Все победы на пути от Новгорода к Москве он приписывает гению Делагарди. Смерть князя Михаила случилась якобы "из-за неумеренных возлияний и бесконечных пиров, которые пришлось перенести неокрепшему в пьянстве организму юного воителя". Случай с Куклиным - пример тому, как русскую славу умаляет писатель, проповедующий патриотизм.
Куклин - не единственный, кто принижает князя Михаила. В романе Елены Арсеньевой "Сбывшиеся проклятье" (2009) в основе сюжета лежит страсть Скопина к Марине Мнишек, что приводит его к участию в заговоре Василия Шуйского и нарушению присяги Великого мечника, хранить государев меч и защищать его. В день мятежа у царя Дмитрия не оказалось ни меча, ни мечника. Царь проклял Иуду и предрек ему страшную смерть. Много позже, во время осады Дмитрова, Скопин увидел на стене Марину и услышал слова проклятия, обращенные к нему. Умирая в муках после выпитой чарки, поднесенной дорогой кумой Катериной Григорьевной, князь Михаил вспомнил эти слова.
Царь Василий и Михаил Скопин для нашей истории. Шуйский не был ничтожным царем, как считал Костомаров и ныне Бушков, но не был героем-мучеником, каким его сейчас рисует Куклин и ранее Карамзин. Ближе к реальности умеренная оценка Скрынниковым, считавшего Василия дееспособным царем. Он трезво оценивал ситуацию, правильно реагировал на угрозы, проявлял незаурядную твердость и не склонялся при неудачах. Скрынников указал и на его слабость - он был никакой полководец, и что хуже, доверял войско бездарным братьям, что, в конечном итоге, его погубило. Чего не доказал Скрынников, это отравления Василия и Дмитрия Шуйских по приказу Сигизмунда. Устранение Шуйских в октябре 1612 г. могло казаться важным для избавления королевича Владислава от соперников на московский престол (Михаила Романова избрали царем лишь в марте 1613 г.), но нет прямых доказательств отравления. Химический анализ останков царя Василия представляется возможным и желательным.
Важнейшим деянием Василия Шуйского было свержение и убийство императора "Дмитрия Ивановича". Как справедливо отмечает Платонов, именно после гибели "Дмитрия" Смута стала общенародной. Скрынников питает неприязнь к Самозванцу и не осуждает Шуйского за совершенный переворот. Но если говорить о благе России, то князь Василий вместе с боярами-заговорщиками совершили преступление. Никакая война с Турцией, затеваемая "Дмитрием Ивановичем", не принесла бы России столько человеческих потерь, горя и разорения, сколько причинил мятеж, уничтоживший "Ростригу". В этом - вина Василия Шуйского и, несмотря на последующие страдания, он не заслуживает доброй памяти. В оценке Шуйского как властолюбца, ввергнувшего Россию в Лихолетье, стоит довериться интуиции Пушкина и мнению знатока Смуты - Платонова.
Михаил Скопин-Шуйский заслужил иное отношение. Его победы над доселе непобедимыми поляками, освобождение новгородских и тверских земель, снятие осады с героической Троицы, а потом с Москвы дали русским людям надежду на скорое избавление, которое стало бы явью, если не внезапная смерть Скопина. В искренности любви народа к князю Михаилу у историков нет сомнений, но далеко не все уверены в его полководческом таланте. Соловьев отмечает, что Скопин не совершил блистательных подвигов и поражающих воображение побед, а Платонов лишь пишет, что он "осторожный полководец". Отношение - явно не восторженное. Еще дальше идет романист Куклин приписывающий все победы гению Делагарди.
На самом деле, есть все основания причислить князя Михаила к лучшим полководцам России. В 20 лет Скопин побеждал опытнейшего Болотникова; во время похода из Новгорода к Москве он одерживал победы над лучшей в мире польской кавалерией не только со шведами, но и силами одних русских. В отличие от писателя-патриота Куклина, швед Юхан Видекинд, историк XVII века, видел в содружестве Михаила Скопина и Якоба Делагарди союз равных по военному знанию вождей. Он писал: "Якоб и Скопин. ... В то время никого не было опытнее их двоих в военном деле"." Видекинд восхваляет Делагарди, высоко почитаемого шведами, но сам Делагарди, в оправдание поражения под Клушиным, ссылается на "предчувствие неудачи", тяготившее его душу "после умерщвления доблестного Скопина". Соловьев прав в том, что Скопин не совершал "блистательных подвигов", но историк не понял, что князь Михаил, несмотря на молодость, перерос уровень героя-рубаки. Он был в первую очередь стратег, это оценил стратег такого масштаба как гетман Станислав Жолкевский:
"Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, которые были наподобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости Москвитян научил Шум [Зомме]. Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить".
Князь Михаил проявил себя и как тактик. Видекинд пишет, что Скопин "отличался осторожностью в своих планах, отлично умел укреплять лагерь и строить перед ним частоколы из острых кольев, которых для этого он возил с собой 2 тысячи". Идею строить земляные укрепления в поле для защиты от сильной конницы Скопин заимствовал у голландского полководца Морица Оранского (учителя Делагарди), но усовершенствовал - дополнил переносным частоколом, и острожки собирали прямо на глазах. Он, впервые в России, начал создавать войско "нового строя", вооруженное современным оружием и обученное европейской тактике. С помощью Кристера Зомме, князь Михаил обучал крепких северных ратников и немалого достиг, но дело не довершил - оборвалась его жизнь. Без Скопина все рассыпалось под Клушино - не помог ни численный перевес русских и шведов, ни талант Делагарди. История не знает сослагательного наклонения, но можно не сомневаться, что при Скопине королю Сигизмунду пришлось бы снять осаду Смоленска и бесславно вернуться в Польшу.
Князь Михаил заболел и умер после пира на крестинах у Ивана Воротынского. Химический анализ его останков свидетельствует, что он не был отравлен "металлическим" ядом. Писатель Куклин утверждает, что князь "сгорел не то с перепоя, не то от пережора во время бесчисленных застолий". Кроме этой оскорбительной версии, Куклин допускает версию заговора, где делится откровением, что последний пир Скопина "велся вовсе не в доме брата царского Дмитрия Ивановича, а в палатах князя В. Долгорукова - того самого русского вельможи, что входил в кружок тайных католиков Руси". Значит, "если Михаил Васильевич и действительно был умерщвлен, а не умер от перепоя и пережора, то совершено это было либо руками, либо людьми князя Владимира Долгорукова".
Этот пример показывает какими приемами создается новая мифология (или антимифология). Ведь читатель может поверить, что Скопин был обжорой и пьяницей и что Куклин не только опроверг им же изобретенную версию, что Скопин пировал у Дмитрия Шуйского, но раскопал, что пир был в доме тайного католика Долгорукова. Между тем, во всех источниках указано, что пир проходил в доме у князя Ивана Воротынского. Нет данных и о переходе в католичество Владимира Долгорукова и других бояр (тех же Романовых). Роман Куклина "Великая Смута" рассмотрен здесь потому, что он может вызвать доверие у читателей, не изучавших Смутное время. По непонятной причине роман получил в 2003 г. благословение Московской Патриархии, а в 2005 г. - премию имени Льва Толстого Союза писателей России. Но эти отличия не делают произведение Куклина более правдивым и вряд ли русской истории нужен второй Виктор Суворов, обращенный в XVII век.
Л.Н. Гумилев, называл Скопина-Шуйского "национальным героем России, спасителем Москвы". Нет сомнений, что юный князь заслужил почетное место в пантеоне русской воинской славы и современные писатели не имеют права порочить его имя. Есть и люди, желающие сберечь память о Скопине. К ним относится историк Я.В. Леонтьев - автор статей об ополчении Скопина и научный директор программы "Под княжеским стягом". В рамках программы организуются ежегодные экспедиции школьников, студентов, педагогов и краеведов Тверской, Новгородской, Владимирской и Московской областей по памятным местам похода Скопина-Шуйского. Появляются памятники Скопину: в 2007 г. первый в России памятник полководцу был воздвигнут в поселке Борисоглебский Ярославской области, а в 2009 г., к 400-летию победы Скопина под Калязиным, князю был поставлен памятник у Вознесенского собора в Калязине Тверской области. Думаю, что Москва, освобожденная от осады Скопиным-Шуйским, может найти средства на памятник, а Мосфильм на художественный фильм - ведь жизнь князя Михаила несравненно кинематографичнее надуманного сюжета фильма "1612".
10.2. Императрица Мария Юрьевна и второй "Дмитрий"
Случайные монархиСмутного времени. Смута начала XVII века изобилует честолюбцами. Одни искали царского венца, другие - богатства и власти, и все упорно пробивались к вожделенной цели. Но были честолюбцы, достигшие высот без особых усилий. Речь идет о Марине Мнишек, ставшей российской царицей по воле влюбленного "императора Дмитрия", и шкловском учителе, названном царем взамен погибшего самозванца. Судьбы царицы Марии Юрьевны (Марины) и второго "Дмитрия", прозванного поляками "цариком", а недругами "Вором", объединил случай, вознесший их в ранг особ царского звания, а затем брак. Плодом брака был царевич - "ворёнок", родившийся после убийства отца. Через четыре года ребенка казнили, а мать уморили в тюрьме. Считают, что "Вору" и Марине воздалось по заслугам. Попробуем разобраться в фактах и мифах об этой паре.