Резников Кирилл Юрьевич : другие произведения.

10. Смутное Время. 2. Лихолетье

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Василий Шуйский и Михаил Скопин; Императрица Мария Юрьевна и второй "Дмитрий"

   10. СМУТНОЕ ВРЕМЯ: II. ЛИХОЛЕТЬЕ
  
  
   Впервые в своей истории народ пережил близость гибели, угрожавшей не от рук открытого, для всех внешнего врага, как татары, а от непонятных сил, таящихся в нем самом и открывающих врата врагу внешнему.
  
   Даниил Андреев "Роза мира".
  
  
   10.1. Василий Шуйский и Михаил Скопин
  
   Родословная Шуйских. Царь Василий Иванович Шуйский и князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский оба принадлежат к роду Шуйских, суздальских Рюриковичей, их судьбы переплетены и гибель князя Михаила предрешила падение царя Василия. Суздальские князья происходят от Андрея Ярославича, младшего брата Александра Невского. В конце XIV века Суздальско-Нижегородское княжество перешло в руки московских князей, а суздальским князьям передали в удел Шую. Так появились князья Шуйские. При Иване III Шуйские стали служить великим князьям московским и заняли почетные места в Боярской думе. К тому времени они разделись на ветви по прозвищам основателей семей. Известны Шуйские, Скопины-Шуйские, Барбашины-Шуйские, Горбатые-Шуйские. Несмотря на разошедшееся родство, все Шуйские помнили, что князь Андрей "был на великом княжении Володимерском" и что они имеют право на престол в случае прекращения династии московских Рюриковичей.
  
   Карьера Василия Шуйского. Дед Василия, князь Андрей, настолько раздражил 15-летнего Ивана VI, что тот приказал псарям его убить. Это не помешало сыну Андрея Ивану получить чин воеводы и стать опричником. В 1573 г. князь Иван был убит в Ливонии. После него осталось пятеро сыновей, старший из них - 22-летний Василий. Царь не забыл сыновей погибшего князя. В 1574 г. в его свите появился оруженосец Василий - "рында с большим саадаком". Пост для юноши завидный, ибо хранитель царского саадака (колчана с луком и стрелами) почитался старшим из оруженосцев. Василий и два его брата, как рынды, сопровождали царя в Ливонском походе. В 1581 г. Василий и Андрей Шуйские с небольшим войском были посланы на южную границу. Хотя Василий не проявил себя как полководец, в 1583 г. он возглавил полк правой руки. Неожиданно царь велел его арестовать, но вскоре отпустил на поруки. В 1584 г. Грозный умер и началось боярское правление.
  
   В опекунском совете при царе Федоре важную роль приобрел Иван Петрович Шуйский. Для Шуйских наступили лучшие времена. В 1584 г. Василий получил боярский чин и вошел в Боярскую думу. Боярами стали и братья - Андрей с Дмитрием. Шуйские получили и земельные пожалования. Но наступил черед борьбы Шуйских с Годуновыми и Шуйские ее проиграли. Ивана Петровича насильно постригли и удушили "дымом от зажженного сырого сена". Андрея уморили в тюрьме. Братьев - Василия, Дмитрия и Ивана, отправили в ссылку. Через два года Годунов вернул их в Москву. Василию он пожаловал пост воеводы Новгорода. В 1591 г. Борис поставил Василия во главе комиссии по расследованию гибели царевича Дмитрия. Заключением о его нечаянной смерти Борис остался доволен. После смерти царя Федора Шуйские воздержались от борьбы за престол. За что им воздалось: при коронации Бориса Дмитрий держал скипетр. Но не он стоял во главе Шуйских. Джильс Флетчер, посетивший Россию в 1588 г., пишет, что Василий Шуйский "почитается умнее своих прочих однофамильцев". Царь Борис к Василию относился неплохо, но разрешения на женитьбу ему не давал.
  
   После вторжения "царевича Дмитрия" во главе армии против самозванца были поставлены Федор Мстиславский и Дмитрий Шуйский. Сражение под Новгород-Северским они провели неудачно. Тогда царь Борис послал подкрепление во главе с князем Василием. Усилившаяся армия разбила самозванца под Добрыничами, но развить успех не смогла и застряла под Кромами. Незадолго перед кончиной Борис отозвал из-под Кром Мстиславского и братьев Шуйских, заменив их Басмановым. На пользу замена эта не пошла. После смерти Бориса часть войска под Кромами во главе с Басмановым перешла на сторону самозванца. У Шуйских были основания обижаться на Годуновых. Несмотря на лояльность, им не доверяли. Поэтому, когда гонцы самозванца возмутили москвичей, бояре во главе с Василием Шуйским уговаривали толпу разойтись, "но сердечного отношения отнюдь не чуялось в этой речи". Не удивительно, что мятежники ворвались в Кремль и взяли под стражу царя Федора и его мать.
  
   Заговор Шуйского. Когда к "царю Дмитрию" в Серпухов поехали главные бояре, князь Василий остался дома. Этим он привлек внимание Басманова, ведавшего у самозванца сыском, и самого "Дмитрия". По приезде "Дмитрия" в Москву, к князю Василию пришло несколько видных купцов поздравить с царской милостью. Шуйский якобы ехал в карете вместе с государем. Выслушав поздравления, князь Василий откровенно сказал: "Чёрт это, а не настоящий царевич; вы сами знаете, что настоящего царевича Борис Годунов приказал убить. Не царевич это, а расстрига и изменник наш". Кто-то поспешил донести. Взяли слушавших воровские разговоры купцов - Федора Коня и Костю Лекаря; их отвели в пыточную и они показали на Шуйского. Басманов доложил "Дмитрию" и тот приказал арестовать братьев Шуйских. Взяли и простых людей, их пытали, одни отпирались, другие на себя говорили, а двое "ростригу обличаху". Не теряя время их казнили, а над Шуйскими устроили суд. Дмитрий предоставил рассмотрение дела собору из духовенства, бояр и "ис простых людей". Сам он выступил как обвинитель и объявил, что Шуйские "подстерегали, как бы нас, заставши врасплох, в покое убить, на что имеются несомненные доводы".
  
   Защитников у Шуйских не нашлось - "все на них кричаху". Василий, знавший как легко князья теряют головы, во всем повинился и лишь твердил: "Виноват я тебе... царь государь: все это я говорил, но смилуйся надо мной, прости глупость мою!". Собор мольбы его не принял: Василия приговорили к смертной казни, а братьев - к ссылке. На другой день его отвели на казнь. Рассказы о героизме князя Василия, перед смертью обличавшего самозванца, скорее всего, выдумка. Немоевский пишет, что Шуйский пытался спасти жизнь. С плачем он восклицал: "От глупости выступил против пресветлейшего великого князя, истинного наследника и прирожденного государя своего!". Он умолял народ просить за него - пусть царь "помилует меня от казни, которую заслужил". С Василия сняли кафтан, но он отказался снять сорочку. Исполнение казни затягивалось. Прискакал гонец, остановивший казнь, а затем явился дьяк с грамотой о помиловании. Василия, вместе с братьями, отправили в ссылку.
  
   Через три месяца самозванец вернул Шуйских в Москву и снял все опалы. Василия он сделал первым лицом в Боярской думе и пожелал женить 50-летнего князя, вынужденного холостяка при Годунове. Василий выбрал княжну Буйносову-Ростовскую и должен был жениться после царской свадьбы. Но князь Василий оставался непримирим. Внешне угождая царю, он стал во главе кружка заговорщиков, куда, кроме Шуйских, вошли братья Голицыны, М. Скопин, Б. Татев, М. Татищев, И. Крюк-Колычев, доверенные дворяне и московские купцы. Немногочисленность заговорщиков обеспечивала скрытность. Они сумели разоблачить самозванца в глазах Сигизмунда III и его канцлеров. Под их влиянием Марфа Нагая через Петра Петрея сообщила королю, что царь "Дмитрий" ей не сын. Заговорщики и прямо обратились к Сигизмунду, передав через посла Ивана Безобразова сожаления, что король поддержал недостойного человека, и высказав пожелание о возведении на российский престол сына Сигизмунда Владислава. Князь Василий не мог тогда предвидеть, что через четыре года он лишится трона именно потому, что в Польше всерьез отнесутся к этой идее.
  
   Весной у заговорщиков появилась опора в войсках. Заговорщики сумели найти сторонников среди дворян новгородского ополчения, стоявших под Москвой. Им также удалось подкупить офицера из немецкой охраны самозванца (А. Бону) и нескольких стрелецких голов. И все же шансы заговорщиков казались ничтожно малы. Ведь их было всего около 300 человек. Под Москвой находились отряды не только из Новгорода, но из лояльного царю Путивля и Рязани. Во главе 5-тысячного гарнизона московских стрельцов стоял верный Басманов. В Москву вместе со свадебным картежом Марины пришло двухтысячное польское войско. Наконец, народ был скорее склонен защищать царя, чем свергать. И все же Василий Шуйский решился сыграть игру и ее выиграл.
  
   Оказалось, что приход поляков не усилил, а ослабил самозванца. Между поляками и москвичами возник острейший конфликт и "Дмитрию" приходилось думать не столько о своей безопасности, сколько об охране поляков. По этой причине ослаб контроль за доносами и челобитными. Сама атмосфера свадьбы отвлекала царя и мешала трезвой оценке угрозы. В эти дни Шуйские вели себя хитро и коварно. Они не перечили царю, что он женится на католичке и нарушает ритуал венчания, а приняли деятельное участие в свадьбе. Василий был "тысяцким боярином" -устроителем свадьбы, Дмитрий - дружкой, а его жена - свахой жениха. Из церкви новобрачную вели под руки царь и князь Василий. В Грановитой палате Василий держал перед молодоженами прочувственную речь. Шуйский всячески угождал царю: стоило ему кивнуть, как Василий бросался к трону и подставлял скамейку под ноги самозванца. Во время свадебного пира "Дмитрий", глядя на Шуйского, заметил, что "монархи с удовольствием видят предательство, но самими предателями гнушаются". Можно представить, как Василий его ненавидел, но он ждал своего часа.
  
   И час наступил. 17 (27) мая 1606 г. заговорщики взяли Кремль. Все шло по плану. Внешняя стрелецкая охрана была отведена и заменена новгородцами, которые заняли все двенадцать ворот. При пересмене немецкого караула вместо 100 наемников оставили 30. Рано утром ударили колокола и бирючи стали кричать народу, что литва и поляки хотят извести царя. Меж тем, вооруженные бояре и дворяне ворвались в Кремль через Спасские ворота. Впереди ехал князь Василий, держа в одной руке крест, в другой меч. Басманов, пытавшийся уговорить толпу, был убит, но самозванец перебежал по тайным переходам и, выпрыгнув из окна, оказался под защитой северских стрельцов. Стрельцы дали отпор нападающим и те, понеся потери, отхлынули. Тут Шуйский их подбодрил, призвав, прикончить "змия свирепого", иначе он "перед своими глазами всех вас замучит". Заговорщики пригрозили стрельцам истребить их жен и детей и заставили выдать самозванца.
  
   Князь Василий тут же поспешил спасать важных поляков. Кроме дома послов, охраняемого стрельцами, польские магнаты сидели по домам в осаде и отбивались от наступавших толп. Шуйский остановил побоище у дома, где остановился Константин Вишневецкий. Шляхта и слуги князя к тому времени перебили много москвичей, но толпа все прибывала и полякам пришлось бы худо, если бы не Шуйский. Василий закричал, что если поляки сдадутся, то он обещает всем жизнь и в уверение целовал крест. Вишневецкий приказал впустить его. Василий вошел в дом и заплакал, когда увидел сверху, сколько вокруг побито русских. Пока Шуйский выручал Вишневецкого, Мстиславский вызволял Мнишека. Бояре спасали магнатов, а о погибших маленьких людях особо не заботились.
  
   Воцарение Шуйского. Вечером на подворье Шуйских собрались заединщики - Василий с братьями Дмитрием и Иваном, Михаил Скопин, Иван Крюк-Колычев, Головины и доверенные московские купцы. Заседали ночь и следующий день. Первым делом постановили согнать с патриаршего престола Игнатия, ставленника самозванца. Затем обсудили, какой нужен царь. "Нам надо, - сказал Василий, - поискать в Московском государстве человека знатной породы, ...во всем благочестивого, чтобы он держал невозбранно все наши обычаи, ...был бы опытен и не юн, поставлял бы царское величие не в роскоши и не в пышности, а в правде и воздержании, не казну бы свою умножал, а берег бы людское достояние наравне с казенным и собственно царским". Образ царя Шуйский списал с себя: он был знатен, опытен, отнюдь не юн, держался старых обычаев, был благочестив и отличался бережливостью, если не скупостью.
  
   Были составлены крестоцеловальная запись царя и текст присяги. В записи утверждалось право Шуйского быть царем: "егоже дарова бог прародителю нашему Рюрику, иже бе от Римскаго кесаря, и потом многими леты и до прародителя нашего Александра Ярославича Невского на сем Российском государстве быша прародители мои". [Не обошлась безо лжи: Шуйские были потомками не Александра, а его брата Андрея]. Царь целовал крест никого из бояр не казнить, "не осудя истинным судом с бояры своими"; не отбирать жизнь и вотчины у жен, детей и братьев опальных бояр; не отбирать жизнь, дворы и лавки у жен и детей казненных "торговых и "черных" людей; доводов ложных "не слушати", "а кто на кого солжет, и, сыскав, того казнити"; всех "судити истинным праведным судом и без вины ни на кого опалы своея не класти".
  
   Шуйский вынуждено отступил от прав самодержца. Ведь в цари его утвердил не Земской Собор, а узкий круг близких людей. На третий дня после переворота (19 мая) приближенные Василия собрали народ на Красной площади у Лобного места. Там царя Шуйского и выкрикнули из толпы. Как пишет Буссов, Шуйский "без ведома и согласия Земского собора, одною только волею жителей Москвы, столь же почтенных его сообщников в убийствах и предательствах, всех этих купцов, пирожников и сапожников и немногих находившихся там князей и бояр, был повенчан на царство патриархом, епископами и попами и присягнул ему весь город, местные жители и иноземцы".
  
   На самом деле, Шуйского венчали без патриарха. На следующий день после избрания он разослал по городам грамоты, в которых сообщалось о казни "еретика, ростриги, вора Гришки Богданова сына Отрепьева", назвавшего себя Дмитрием Угличским, и желавшего перебить бояр и искоренить православие, и об избрании царя Василия "всем Московским государьством" по решению собора и разных чинов людей. Грамоты и присяга новому царю вызвали смущение: "и устроися Росия вся в двоемыслие: ови убо любяще, ови же ненавидяше его". Даже в Москве стало неспокойно. 25 мая перед Кремлем собралась толпа и требовала царя. Маржерет, бывший тогда в Кремле, пишет, что Шуйский созвал бояр и "начал плакать", упрекая в непостоянстве. Он протянул им царский посох и шапку и сказал: "Изберите того, кто вам понравится". И тут же взял жезл обратно, сказав: "Если вы признаете меня тем, кем избрали, я не желаю, чтобы это осталось безнаказанным".
  
   Пять заводчиков, приведшие толпу к Кремлю, были высечены кнутом. На всякий случай перевели из Кириллова монастыря на Соловки несчастного старца Стефана - слепого царя Симеона Бекбулатовича. Главного заговорщика - Петра Шереметьева, судили, но наказали мягко, отправив на воеводство в Псков. Больше пострадал Филарет Романов, вместе с Шереметьевым готовивший в Угличе прах царевича Дмитрия к перевозке. Уже выдвинутый в патриархи, он так и остался митрополитом. Шуйский подыскал нового патриарха - митрополита Гермогена. 1 июня 1606 г. состоялось венчание Василия на царство: венчал его Исидор - митрополит Новгородский (Гермоген, еще не патриарх, был в Казани).
  
   3 июня в Москву было торжественно доставлено тело царевича Дмитрия. Вместе с телом привезли "писмо", заверяющее о целительной силе мощей царевича. Когда в Угличе открыли мощи, храм наполнился неизъяснимым благоуханием; тело было цело - мощи явили нетление; сохранилась одежда и ожерельице на шее, низанное жемчугом, только на сапожках носки подошв отстали. В руке царевич держал орешки, залитые яркой кровью. Вновь открыли тело: царица Марфа не могла промолвить ни слова, а царь Василий возгласил, что привезенное тело есть мощи царевича. 3 июня гроб с телом Дмитрия был выставлен в Архангельском соборе. На мощах сменили одежду, на грудь положили политые кровью орешки. В соборе мать царевича, обливаясь слезами, просила простить обман, что называла самозванца сыном. Василий сказал, что прощает ее и просит митрополита и весь освященный собор молиться, чтобы Господь освободил душу Марфы от грехов.
  
   Начались чудесные исцеления: в первый день исцелились 12 человек, на следующий - 13. При каждом новом чуде по Москве звонили в колокола. По городам разослали грамоту, где извещалось о новом угоднике, о покаянии Марфы и еще раз - о самозванце - губителе православия. Хотя канонизация Дмитрия являлась доказательством лживости самозванца, Василий не сразу отказался от прежнего своего заключения о нечаянном самоубийстве царевича. В грамоте, разосланной по городам, было написано, что несчастье в Угличе произошло "по зависти Бориса Годунова", но царевич сам "ако агня незлобиво заклася". Здесь же упоминались "злодеи его и убийцы", получившие воздаяние. В том же 1606 г. Дмитрия объявили святым, и царь Василий уже не сомневался в убийстве царевича. Но случился конфуз: недруги царя запустили в церковь умирающего и он скончался у гроба царевича. Пошли разговоры об обмане, о мнимобольных, якобы исцеленных. Говорили даже, что в гробе не Дмитрий, а стрелецкий мальчик по имени Ромашка, что отцу заплатили за него большие деньги, убили и положили на место царевича. Из-за слухов доступ к телу закрыли.
  
   Царь Василий сделал все возможное, чтобы уверить народ в самозванстве предшественника и законности своего избрания, но успехов достиг скромных. Многие остались при мнении, что царь Дмитрий был сыном Ивана Грозного, а Шуйский - преступник, захвативший царский престол. Другие соглашались, что "Дмитрий" - самозванец, но не прощали Шуйскому, что его выкликнули "не советова со всею землею". Немалое число людей верило, что Дмитрий Иванович спасся, а вместо него убили одного поляка, и что скоро истинный государь предъявит свои права.
  
   Война с Болотниковым. Царя Василия не приняли на юге, особенно, на Северщине. Служилые люди здесь с самого начала стояли за царя "Дмитрия", получили от него немалые льготы и боялись, что новый царь их всего лишит. Дальнейшую смуту постарались привнести люди, не простившие Шуйскому смерть "Дмитрия". Сразу после его гибели из Москвы бежал дворянин Михаил Молчанов, один из приближенных самозванца. Молчанов выскользнул из столицы и поспешил к границе, по пути распуская слух, что он спасшийся царь. В Польше он нашел приют в Самборе, в замке жены Мнишека. Выдавать себя за царя он мог среди людей, не видевших "Дмитрия". Русские посланники прознали, что самборский самозванец "возрастом [ростом] не мал, рожеем смугол, нос немного покляп [горбатый], брови черны, не малы, нависли, глаза невелики, волосы на голове черны курчевавы, ...ус чорн, а бороду стрижет, на щеке бородавка с волосы". Посланники говорили, что "подлинно вор Михалко Молчанов таков рожеем, а прежней был вор рострига рожеем не смугол, а волосом рус".
  
   Слухи о спасшемся царе Дмитрии распространились в южной России, где народ отказывался присягать Шуйскому. Князь Григорий Шаховской, опрометчиво посланный Шуйским воеводой в Путивль, собрал горожан и сказал, что царя Дмитрия пытались на Москве убить, но он бежал в Польшу, к теще, и готовится вернуться и отомстить. Царь велел передать людям, чтобы хранили ему верность. Слова князя были приняты с восторгом. Народ стал за "Дмитрия" не только в Путивле, но в Чернигове, Ельце, по всей южной России. Из знати, кроме Шаховского, на стороне "Дмитрия" выступил князь Андрей Телятевский, воевода Чернигова. Правда, сам "царь Дмитрий" прятался в Самборе, зато его грамоты скрепляла царская печать, привезенная из Москвы дьяком Богданом Сутуповым. Разница между царем Василием и фантомом убитого самозванца почти исчезла.
  
   Скоро в Путивле появился пришелец, ставший героем войны с Шуйским. Им был Иван Исаевич Болотников. О нем известно мало, хотя еще гетман Жолкевский писал, что "надлежало бы написать длинную Историю, чтобы рассказать все, сделанное неким Болотниковым". В юности Болотников был "человеком", т.е. холопом, князя Андрея Телятевского. Отсюда советские историки выводили "вождя первой крестьянской войны" из народных низов. На самом деле, Болотниковы - дети боярские из Крапивны, к югу от Тулы. О мелком помещике Иване Болотникове есть запись конца XVI века. Как многие захудалые дворяне, Иван по бедности пошел служить князю Андрею. Служил он недолго и сбежал к казакам; позже был захвачен татарами, продан в Турцию и несколько лет греб на катыргах. Наконец, галеру отбили в морском сражении "немцы" и освобожденных гребцов отвезли в Венецию.
  
   Можно гадать, где Болотников овладел воинским искусством - в войнах ли Габсбургов с турками или в Италии, но когда он решил вернуться в Россию - он был уже в годах и мастер своего дела. Через Германию Иван попал в Польшу, а там - в замок в Самборе, где его принял "царь Дмитрий", иначе, - Михаил Молчанов. Молчанов понял, что Болотников - опытный воин, и спросил не хочет ли служить ему. Когда Иван ответил, что жизнь готов отдать за государя, Молчанов сказал: "Я не могу сейчас много дать тебе, вот тебе 30 дукатов, сабля и бурка. Довольствуйся на этот раз малым. Поезжай с этим письмом в Путивль к князю Шаховскому. Он выдаст тебе из моей казны достаточно денег и поставит тебя воеводой и начальником над несколькими тысячами воинов... Скажи, что ты меня видел и со мной говорил... и что это письмо ты получил из моих собственных рук". В Путивле Болотников был назначен большим воеводой и стал во главе 12 тыс. ратников.
  
   В июле 1606 г. Болотников начал поход на Москву из Путивля. В августе он разгромил царские войска под Кромами, а другой повстанец - Истома Пашков - под Ельцом. Армия разрасталась: к Пашкову шли стрельцы, боярские дети, посадские, к Болотникову - казаки, крестьяне и те же дети боярские. С дворянами, служившими Шуйскому, болотниковцы поступали жестоко - пленных сбрасывали с городовых стен, их жен и дочерей бесчестили. 23 сентября московские полки нанесли поражение "ворам" под Калугой на реки Угре, но из-за "измены" калужан отступили за Оку. К восстанию присоединились рязанские дворяне во главе с Прокофием Ляпуновым. Больше 20 городов признали "Дмитрия", поднялась мордва, в Астрахани отложился воевода Иван Хворостин.
  
   В начале октября 20-летний Михаил Скопин нанес поражение Болотникову на реке Пахре. Успех был недолгим: 12 октября Пашков и Ляпунов наголову разбили царскую армию под селом Троицком, в 50 верстах от Москвы, и стали в селе Коломенском. К селу подошел и Болотников. Почитая себя большим начальником, чем Пашков, он согнал его с удобного для лагеря места. Такое бесчестье Пашков не простил и вступил в тайные сношения с Шуйским. В конце октября повстанцы осадили Москву. Положение царя Василия было тяжким: войск у него осталось немного, продовольствия нехватало, в Думе начались разброд и шатания - бояре уже не любили царя. В этом нелегком положении Шуйский проявил выдержку и изобретательность.
  
   Первой задачей царя было не допустить смуты среди москвичей. Тут ему помогло духовенство, особенно, патриарх Гермоген, обличавший Расстригу. Была использована и написанная протопопом Терентием "Повесть о видении некоему мужу духовну". В повести рассказано о чудесном видении Христа, разгневанным на русский народ за грехи и требующим всеобщего покаяния. Шуйский велел огласить повесть в Успенском соборе и "в миру". Царь с патриархом и "все малии и велиции" ходили по церквам "с плачем и рыданием" и постились". Пост укрепил дух и помог справиться с нехваткой продуктов. Шуйский организовал перезахоронение Бориса Годунова, его жены и сына. Бояре и монахи несли гробы при стечении народа, а сзади шла Ксения, причитая о своем сиротстве и злодее, назвавшимся Дмитрием и даже мертвым терзающим Русское государство.
  
   Уверенный в лояльности московского купечества, Шуйский предложил послать в лагерь повстанцев посольство для переговоров. Прибывшие к Болотникову москвичи заявили, что готовы повиниться царю Дмитрию, если им его покажут. Слова атамана, что он говорил с "законным государем" в Польше, никого не впечатлили. После этого Шуйский решился на необычный для царей шаг - раздать оружие всем москвичам старше 16 лет. Стало кому оборонять стены. Переговоры с повстанцами имели последствия. 15 ноября во время боя у Серпуховских ворот на сторону царя перешли рязанцы во главе с Ляпуновым - сказалось утрата веры в отсутствующего "Дмитрия". А тут и верные Шуйскому войска подтянулись - из Новгорода, Твери, Смоленска, Вязьмы, Дорогобужа, даже из Холмогор.
  
   В обороне Москвы выделялся воевода полка "на выласку" - 20-летний Скопин. 2 декабря 1606 г. он разгромил Болотникова под Коломенским. Исход битвы решил переход полка Пашкова на сторону царских войск. Было захвачено 10 тыс казаков: одни сдались добровольно, других - взяли в плен. Первых царь Василий принял в свое войско, остальных "повеле посадити в воду". За победу Скопин получил чин боярина. Шуйский разослал грамоты о победе, и многие города ему вновь присягнули. Но с Болотниковым было не кончено - сохранив часть войска, он затворился в Калуге. Началась долгая осада.
  
   Шуйский прилагал все усилия, чтобы укрепить свою власть. Он просил бывшего патриарха Иова приехать в Москву чтобы простить и разрешить "всех православных крестьян в их преступлении крестного целования". 16 февраля 1607 г. Иов и патриарх Гермоген разрешили народ от клятвы верности Годуновым. Так укреплялась святость присяги царю. Озаботился Василий и интересами дворян, главной военной силы государства. В марте 1607 г. он издал два указа. В первом указе царь ограждал вольных дворянских слуг от попыток перевести их в холопы (чтобы меньше было болотниковых). Во втором указе объявлялось о 15-летнем (а не 5-летнем, как раньше) сыске беглых крестьян, чтобы "быть за теми, за кем писаны". Это был важный шаг в закрепощении крестьян.
  
   Всю зиму 1606/1607 гг. царские войска осаждали Калугу. Пытались зажечь городские стены: подвезли к ним гору дров. Но болотниковцы, сделав подкоп, взорвали дровяную гору и, воспользовавшись паникой, выскочили и посекли бегущих. Шуйский подсылал к Болотникову немца отравителя, но немец во всем атаману открылся. В мае 1607 г. князь Андрей Телятевский разбил царскую армию на реке Пчельне. Узнав о его победе, болотниковцы сделали вылазку и разгромили осаждавших. Поражение под Калугой чуть не стоило Шуйскому трона. Как писал из Москвы монах-миссионер Николай де-Мелло: "...пришли к нему 10 лучших бояр. Они тогда изобразили перед ним несчастья, происшедшее в его царствование, и великое, в столь короткое время, пролитие крови людской... затем стали уговаривать его, чтобы он лучше постригся в монахи, а государство отдал тому, кому оно будет принадлежать по справедливости".
  
   Царь уходить не согласился. Гермоген предал анафеме всех, не верящих в чудеса у гроба Дмитрия Угличского, Болотникова и всех, кто "помогали второму ложному Дмитрию". 21 мая 1607 г. царь Василий лично выступил в поход против Болотникова. Удача сопутствовала ему: Болотников был дважды разбит и заперся в Туле. С ним были "царевич" Петр, князья Шаховской и Телятевский и 20 тыс. войска. Началась четырехмесячная осада каменной крепости, поначалу грозившая превратиться в поражение. Помог умелец - сын боярский из Мурома. Он предложил царю затопить Тулу и ручался в успехе своей жизнью. Стали строить плотину на реке Упе ниже города. Постепенно вода поднялась и затопила улицы Тулы, так что жители ездили из дома в дом на лодках. Начался голод и осажденные сотнями стали перебегать в царский лагерь. Шуйский принимал их милостиво.
  
   Наконец, тульские сидельцы известили Шуйского, что сдадутся, если даст царское слово сохранить им жизнь и позволит уйти "куда похотят", в противном случае, обещали сражаться до конца и скорее съесть друг друга от голода, чем сдаться. Шуйский, зная о появлении второго "Дмитрия", занявшего Брянск и Козельск, свое царское слово дал. 10 октября 1607 г. Тула сдалась. Из вождей восстания в цепи заковали лишь "царевича" Петра. Болотников подъехал к царскому шатру в полном вооружении, сошел с коня, положил обнаженную саблю себе на шею. Рослый дюжий молодец и маленький тучный старик глянули друг на друга. Злодей пал ниц и сказал: "Я был верен своей присяге, которую дал в Польше тому, кто называл себя Дмитрием. Дмитрий это или нет, я не могу знать, ибо никогда прежде его не видел. Я ему служил верою, а он меня покинул, и теперь я здесь в твоей воле и власти. Захочешь меня убить - вот моя собственная сабля для этого готова; захочешь, напротив, помиловать по своему обещанию и крестоцелованию - я буду верно тебе служить".
  
   Слово свое царь открыто нарушить не решился. Расправился лишь с "вором Петрушкой", на допросе назвавшимся Илейкой Коровиным из Мурома. Илейку повесили в Москве, близ Данилова монастыря. Болотникова в феврале отвезли в Каргополь, через полгода ослепили, а потом утопили. Князя Шаховского сослали в скит на Кубенское озеро, а князя Телятевского - самого знатного, вообще не лишили ни свободы, ни боярства. Василий имел основания торжествовать. Ему удалось победить опаснейшего врага, мятежные города один за другим изъявляли покорность; второй Дмитрий отступил к литовской границе. Спало страшное напряжение, в котором два с половиной года пребывал Шуйский. Настало время пожинать плоды, к чему Василий и приступил. 17 января 1608 г. 56-летний царь впервые в жизни женился. Избранницей была юная княжна Екатерина Буйносова-Ростовская. После венчания она получила имя Мария. Царь был влюблен, счастлив и предавался радостям медового месяца. По словам летописца, радости эти имели последствия бедственные: "Василий, алчный к наслаждениям любви, столь долго ему неизвестным, ...начал слабеть в государственной и ратной деятельности, среди опасностей засыпать духом и своим небрежением охладил ревность лучших советников Думы, воинов и воевод".
  
   Обвинения вряд ли заслуженные - Шуйский отнюдь не размягчился. Как отмечает Масса, свадьба царя сопровождалась "водяными казнями" пленных повстанцев: "Свадьба ...была ознаменована ...скорбями людей, которых ...каждый день топили в Москве. Эта водяная казнь ...совершалась в Москве уже два года кряду, и все еще не было конца". Царство Василия шло под откос не из-за старческих утех, а от слабости армии, уступающей войску самозванца. Дворянская конница не выдерживала ударов крылатых гусар с шестиметровыми копьями и уступала в проворстве казакам самозванца. Немцы наемники уехали, а те, кто остались, были ненадежны. Главное же, Василий доверял войско только бездарным и трусливым братьям - Дмитрию и Ивану. Все же ему пришлось, после разгрома Дмитрия под Болховом, послать Скопина в Новгород за шведскою подмогой. В июле 1608 г. самозванец заложил лагерь в Тушине. Началась осада Москвы, длившаяся полтора года.
  
   Положение Шуйского было незавидное. В 12 верстах от Кремля, в Тушино сидел "Вор". Города и земли одни за другими признавали самозванца. Многие бояре и дворяне подались в "перелеты" - ездили из Москвы в Тушино и обратно, присягали то "Вору", то Шуйскому и получали от них пожалованья. Картину запечатлел Палицын: "Царем же играху, яко дeтищем, и всяк вышше мeры своея жалованья хотяше". Целуют царю крест, потом бегут в Тушино и "тамо крест же Господень цeловавше и жалование у врага Божиа вземше", возвращаются в Москву и снова "у царя Василиа болши прежняго почесть, и имeниа, и дары восприимаху". Перелетали по "пять крат и десять". В народе крепло мнение, что "земля" успокоится лишь со сменой царя. После позорного разгрома армии Ивана Шуйского в сентябре 1608 г. Дума поставила Василию условие - добиться вывода литовских людей из России до 1 октября. Если царь ничего сделать не сможет, он должен "оставить государство".
  
   В феврале 1609 г. князь Роман Гагарин вместе с двумястами дворянами, "придя вверх к боярам и начаша говорить, чтоб царя Василия переменити". Когда Боярская дума им "отказаша", дворяне собрали толпу на Лобном месте и хотели всенародно сместить царя. К толпе вышел Шуйский и поклялся на кресте, что через три недели придет с большим войском Михаил Скопин. В апреле волнения повторились, но к ним были готовы: толпе зачитали грамоты от Скопина и Шереметьева, что они выступили в поход на Москву. Люди успокоились, но ненадолго. Новые волнения произошли в мае - их снова утишили, читая подложную грамоту от Скопина. Составился заговор во главе с Иваном Крюк-Колычевым, подручным Шуйского по свержению Отрепьева. Заговорщики намеревались убить Василия в Вербное воскресенье, когда царь "вел ослять" патриарха. Колычева выдали, и 6 мая он был казнен.
  
   Весной 1609 г. крымский хан совершил набег на Россию. Татары, не встречая сопротивления, перешли Оку и вышли в окрестности Серпухова и Коломны. По дороге они собрали полон. Василий, скрывая бессилие от народа, в грамотах объявил, что татары прибыли как союзники. Слабость России подтолкнула короля Сигизмунда. Использовав как предлог приход к Скопину шведских наемников, король объявил, что Шуйский вступил в союз с его врагами, и в сентябре 1609 г. двинул войска на Смоленск. Но город не открыл ворота полякам, и враги завязли в осаде. Так же твердо стоял Троице-Сергиев монастырь. Эти подвиги в заслугу Василию не поставили: москвичи требовали его ухода. В отчаянии царь предался "богомерзким гаданиям": во дворце были устроены палаты, где ведуны и ведьмы колдовали днем и ночью, чтобы избавить его от врагов. Оставалась надежда на Скопина: царь торопил его, но молодой полководец двигался к Москве не спеша.
  
   Жизнь, подвиг и смерть Михаила Скопина. Михаил Васильевич Скопин-Шуйский родился в 1586 г. Его отец - Василий Федорович, защищал Псков от Батория, был воеводой в Новгороде и умер, когда мальчику было 11 лет. Мать, Елена Петровна, урожденная княжна Татева, постаралась дать сыну достойное воспитание. Он обучался "наукам", был развит физически и владел боевыми искусствами. Службу князь Михаил начал в 15 лет жильцом при царе Борисе - выполнял небольшие поручения. Юноша был тих нравом, любил читать, особенно, книги о воинских подвигах. В 1604 г. 18-летний Скопин получил чин стольника, а в 1605 г., с восшествием на престол "Дмитрия Ивановича", был пожалован чином "мечника великого". Мечник должен хранить меч государя, что означало величайшее доверие. Царь благоволил юному мечнику и доверил ему встречать возвращающуюся из ссылки Марфу Нагую, мать Дмитрия. Несмотря на царскую любовь, Михаил примкнул к заговору Василия Шуйского. Здесь сыграло роль родство с Шуйским и нежелание служить самозванцу.
  
   После воцарения Василия, Михаил лишился чина мечника. Но Скопину помог воинский талант. Он дважды разбил войско Болотникова - на реке Пахра под Москвой и под Коломенским, но и сам потерпел поражение под Калугой. Был одним из воевод, осаждавших Тулу. За воинские заслуги Михаил получил чин боярина. Когда Лжедмитрий II начал поход на Москву, царь Василий назначил Скопина главным воеводой, но тут же отозвал под предлогом смуты в войсках и заменил на брата Ивана. Князь Михаил имел основания убедиться, что родичи (четвероюродные дядья) любви к нему не питают, а скорее побаиваются как успешного полководца и старшего по фамильной линии. В 1608 г. Михаил женился на Анастасии Головиной.
  
   В августе 1608 г. Скопин был отправлен царем в Новгород для переговоров со шведами. Царь Василий просил короля Карла IX прислать войско для борьбы с поляками Лжедмитрия. В Новгороде Скопин обнаружил, что народ настроен против Шуйского. Вдобавок, Псков, Ивангород, Старая Руса присягнули самозванцу. Князь Михаил решил остаться в Новгороде, а к шведам отправил окольничего Семена Головина. Скоро Скопину поступил донос на новгородского воеводу Михаила Татищева, того самого, кто убил Басманова в день свержения "Дмитрия". Скопин, недолго думая, выдал его новгородцам, обвинив в измене. Толпа растерзала воеводу.
  
   В феврале 1609 г. в Выборге был заключен договор о военной помощи. Карл IX потребовал уступить ему за помощь город Корелу. Скопину пришлось принять условия. Шведский король быстро набрал наемников из "фрянцузшков, аглинцев, немец цысаревы области, свияс и иных многих земель" - умелых вояк, но склонных к бунту при задержке оплаты. Во главе войска был поставлен граф Якоб Делагарди, прославившийся в сражениях в Нидерландах. В марте 1609 г. войско Делагарди достигло села Тесово в 50-и верстах от Новгорода. Разместив солдат, граф с небольшим отрядом прибыл в город. В честь шведов палили из пушек, стреляли из ружей. Приветствуя Делагарди, Скопин из уважения поклонился низко, коснувшись рукой земли. 22-летний Скопин и 26-летний Делагарди, понравились друг другу.
  
   Весь апрель они готовились к походу, но не все шло гладко - наемники требовали денег, а им выплатили всего треть. Михаил их успокаивал, рассылал грамоты в северные города, с просьбой прислать деньги. Были и споры: Делагарди хотел сначала захватить пограничные крепости, а Скопин настаивал на походе на Москву, считая, что в случае успеха, города сами признают законного царя. Первое дело русско-шведского войска было под селом Каменкой, где они столкнулись с поляками. Поляки были разбиты и бежали. Сразу после победы Торопец, Невель, Холм, Великие Луки и Ржев отступили от самозванца. Стратегия Скопина себя оправдала. В мае 1609 г. неприятель был разбит под Торжком. Неудача заставила тушинцев собрать силы. 11 июля под Тверью Зборовский нанес поражение шведам. Через день Скопин внезапно напал на поляков и разгромил их. Но тут в рядах наемников вспыхнул мятеж - они требовали денег. Денег не было и ландскнехты двинулись к границе, часть покинула Россию, остальных Делагарди уговорил дожидаться оплаты в Торжке.
  
   Со Скопиным остался Кристер Зомме (Христиерн Соме) с 1000 наемников. Михаил отошел к Калязину. Духовную крепость ему и его воинам придало благословление старца Борисоглебского монастыря Иринарха Затворника, пославшего князю свой медный крест. Из Калязина Скопин рассылал гонцов с просьбой прислать денег и ратных людей. Главное же, чем он занимался, было создание армии. Ратные люди в его войске не знали строя и тактики боя, принятые в Европе. Михаил поручил их обучение Зомме. От него русские усвоили тактику строя мушкетеров и пикинеров, научились управлять 5-метровыми копьями и рыть полевые укрепления. Скопин понимал, что дворянская конница и пехота не устоят в открытом поле натиску крылатых гусар и использовал опыт Морица Оранского, который побеждал испанцев, укрывшись за земляными укреплениями. Михаил решил строить деревянные "острожки" в виде засек и насыпей с частоколом. Новую тактику испытали на себе гусары Сапеги под Калязиным. 18 августа они пытались прорвать линию русских войск, но все атаки отбивала пехота, укрытая за частоколом, а потом из-за частокола ударила конница, часть поляков загнала в болото, а остальных преследовала 15 верст.
  
   Наконец, собрали деньги для шведов, и Делагарди присоединился к Скопину. Дело пошло споро: были взяты Переславль и Александрова слобода. Попытка тушинцев отбить Александрову слободу закончилась их поражением. Начала сказываться тактика Скопина вытеснения поляков острожками. Наступил черед и Троицы - князь Михаил направил туда подкрепления. Усилившись, осажденные сделали вылазку и серьезно потрепали сапежинцев. 12 января 1610 г. Сапега снял осаду монастыря, длившуюся 16 месяцев, и ушел в Дмитров. Воеводы Скопина преследовали его и под Дмитровом еще раз разбили. Сапега вместе с Мариной Мнишек заперся в крепости. Дмитров бы взяли, если бы не мужество Марины, пристыдившей смутившихся поляков. После битвы Марина уехала к самозванцу в Калугу, а Сапега отошел к Волоку.
  
   Пятимесячная стоянка Скопина в Александровой слободе испортила отношения к нему братьев Шуйских. Царь Василий требовал скорейшего его прихода в Москву (от Александрова до Москвы 120 км), Михаил же исходил из военного резона. Прежде чем идти к Москве, следовало выбить врага из Троицы, Дмитрова и Суздаля. Стояла снежная зима и Михаил поставил ратников на лыжи. Очистив земли к северу от Москвы, он подумывал о выручке осажденного Смоленска, но царь ему запретил. Тут произошло событие, имевшее последствия. Скопину привезли письмо Прокопия Ляпунова, в котором рязанский воевода князя Михаила "здороваша на царство, а царя же Василья укорными словесы писаша". Михаил, разорвал письмо, посланцев велел схватить, но, вняв мольбам, отпустил и царю ничего не сообщил. Об этом позаботились доносчики. Василий, всю жизнь проведший в интригах, в искренность Скопина поверить не мог.
  
   12 марта 1610 г. русские и шведские полки вступили в столицу. Люди при виде Михаила падали на колени и благодарили за "очищение Московского государства". Царь Василий обнял племянника с радостными слезами. Брат его, Дмитрий, неприязнь выразил открыто, сказав: "Вот идет мой соперник".Он видел, что гибнет его шанс стать царем после бездетного Василия. Нет сомнения, что и Василия пугала любовь москвичей к молодому князю. Братья понимали, что Скопин, происходящий от старшей ветви Шуйских имеет все права на престол. Состоялась откровенная беседа царя со Скопиным и вроде бы Василий поверил, что князь Михаил не собирается сводить его с царства. Поэтому, когда к нему пришел Дмитрий с очередным наветом на Скопина, царь стал его защищать и даже замахнулся на брата палкой. Но это слухи, а ненависть к Скопину среди приближенных Шуйских была явью. Друг его Делагарди "говорил беспрестани", "чтоб он шел с Москвы, видя на него на Москве ненависть".
  
   9 апреля князь Михаил был приглашен на крестины сына князя Воротынского. На пиру ему стало плохо. Скопин еле дошел до соседнего монастыря. Монахи помочь не смогли - у князя шла кровь из носа и рта. Отступились и "дохтуры немецкие". Две недели Михаил мучился от страшных болей; 23 апреля 1610 г. он умер в возрасте 23-х лет на руках матери и жены. Осталось неясным, был ли Скопин отравлен. Авраамий Палицын пишет осторожно: "Но не вeмы убо, како рещи: Божий ли суд на нь постиже, или злых человeк умышление совершися. Един Создавый нас се вeсть". В "Новом летописце" тоже заметны сомнения: "Мнози же на Москве говоряху то, что испортила его тетка его, княгиня Катерина, князь Дмитриева Шуйскова, а подлинно, то единому Богу". У Ивана Тимофеева - ненавистника Василия, виновником смерти князя Михаила назван царь.
  
   Об отравлении Скопина писали и иностранцы. Составитель "Дневника похода Сигизмунда под Смоленск" отметил: "... жена Дмитрия Шуйского отравила его на крестинах, каким образом, это еще не известно, но он болел две недели и не мог оправиться". Гетман Жолкевский, поначалу веривший в отравление, позже расспросил в Москве бояр и самих Шуйских. Те убедили его, что князь Михаил умер от болезни: "Между тем Скопин, в то время, когда он наилучшим образом приготовлялся вести дела, умер, отравленный (как на первых порах носились слухи) по наветам Шуйского, вследствие зависти, бывшей между ними; между тем, если начнешь расспрашивать, то выходит, что он умер от лихорадки".
  
   В 1963 г., при вскрытии захоронения Ивана IV и его сыновей в приделе Архангельского собора был вскрыт и гроб князя Михаила. В его останках было найдено превышение естественного фона по мышьяку в 1,6 раза и по ртути в 4 раза. У Ивана Грозного фоновый уровень по мышьяку был превышен в 1,9 раза, по ртути в 32 раза, у царевича Ивана - в 3,25 и 32 раза, у царя Федора - в 10 раз по мышьяку. Ни у кого не было найдено накоплений свинца, сурьмы и меди. В справке экспертов Института Судебной Медицины АМН СССР от 12 марта 1964 г. сделан вывод: "Найденное в останках, извлеченных из всех четырех саркофагов, количество мышьяка не дает оснований говорить о каких-либо отравлениях соединениями мышьяка. Повышенное количество ртути, обнаруженное в останках Ивана Грозного и Ивана Ивановича, может быть обусловлено применением ртутьсодержащих препаратов с лечебной целью. В то же время обнаруженное количество ртути не позволяет полностью исключить возможность острого или хронического отравления ее препаратами. Это значит, что князь Михаил не был отравлен "металлическим ядом", хотя остается возможность отравления ядом органическим.
  
   Весть о гибели Скопина обрушилась на русских людей, поверивших, что Господь дарует им, наконец, Государя. После смерти доброго царя Федора никого так не оплакивали. С горем пришел гнев: все знали, что князя Михаила отравила кума крестовая, Екатерина, жена Дмитрия Шуйского, дочь кровавого Малюты. Москвичи кинулись громить дом Дмитрия, но царские стрельцы дом отстояли. Зато провожала князя вся Москва. На двор Скопиных пришло множество народу. Княжьи воины - воеводы, дворяне, сотники и атаманы, "ко одру его припадая", со слезами говорили: "О господине, не токмо, не токмо, но и государь наш, князь Михайло Васильевич!". Плакал и царь Василий. Пришел Делагарди с офицерами. Вельможи не хотели пускать иноверцев, но Делагарди настоял. Поцеловав покойного, граф, уходя, сказал: "Московские люди! Не только на вашей Руси, но и в королевских землях государя моего не видать мне такого человека!".
  
   Князя хотели хоронить в Суздале, где покоились его прародители. Пока искали гроб по размеру, а князь Михаил был высоченный, народ стал требовать положить его гроб вместе с гробницами царей и великих князей, как одного с ними рода. Тогда царь громогласно сказал народу: "Достойно и правильно так совершить". Князя Михаила похоронили в приделе Архангельского собора, где лежит царь Иван Васильевич и его сыновья - царевич Иван и царь Федор.
  
   Свержение и смерть Василия Шуйского. Смерть Скопина стала концом царствования Шуйского. Первый удар нанесли рязанские дворяне во главе с Прокопием Ляпуновым. Прокофий призвал к отказу от присяги Шуйскому. Вся рязанская земля, кроме Зарайска, отложилась от царя. Ляпунов установил тайные сношения с князем Василием Голицыным, давно мечтавшим о царском венце. Вторым ударом явилось возрождение дела Лжедмитрия, совсем было заглохшего после успехов Скопина и призыва Сигизмунда к полякам покинуть "вора". Наконец, третий, и смертельный, удар Василий нанес себе сам, поставив во главе созданной Скопиным армии брата Дмитрия, не только бездарного воеводу, но открыто обвиняемого в отравлении князя Михаила. Трудно понять, почему умный царь пренебрег историей постоянных поражений Дмитрия, ненавистью к нему русского войска и презрением шведов.
  
   Результаты назначения Дмитрия главным воеводой было легко предсказать, но масштабы его поражения поразили воображение современников. 24 июня 1610 г. вблизи деревни Клушино 6-тысячное войско гетмана Жолкевского разгромило 48-тысячную русско-шведскую армию Дмитрия и Якоба Делагарди. Кроме гения Жолкевского и "крылатых гусар" - лучшей конницы тех времен, на стороне поляков был низкий боевой дух противника. Русские не хотели воевать за царя Василия, а Дмитрия ненавидели, как убийцу Скопина. Наемники под шведскими знаменами, были крайне недовольны тем, что им не выплатили жалованья. После гибели Скопина, они ни в грош не ставили русских и не доверяли Делагарди, за два дня до сражения отправившего домой свои подарки и деньги. Жолкевский всячески переманивал наемников на свою сторону. Поэтому, когда гусары опрокинули французских конных мушкетеров, наемники заключили с гетманом договор о выходе из войны. Дмитрий со своим множеством всю битву сидел за тыном и помощи Делагарди не подавал. Увидев, что наемники передались полякам, он возглавил бегство, разбросав меха и ценности, чтобы их задержать. Бежал он столь резво, что утопил коня вместе с сапогами в болоте и добрался в Москву босой, охлюпкой на крестьянской лошади.
  
   Русская армия перестала существовать. Насмарку пошли труды Скопина. Царь Василий стал подобен "орлу бесперу и неимущу клева и когтей". Никто его не хотел царем, хотя открытого бунта еще не было. Тем временем, Жолкевский окружил под Царевым-Займищем войско Григория Валуева и убедил его подписать договор о возведении на российский престол королевича Владислава, сына Сигизмунда. Гетман от лица короля обещал не трогать веру и земли России и ничего не менять в стране. Вместе с Валуевым Жолкевский двинулся к Москве, посылая боярам грамоты о заключенном договоре. Не дремал и мятежный предводитель рязанских дворян, Прокофий Ляпунов; через брата Захара, бывшего в Москве, он связался с Василием Голицыным, лелеявшим надежду стать русским царем. Поражение под Клушиным ободрило и засевшего в Калуге самозванца. Его отряды повели наступление и вышли к Москве у села Коломенское.
  
   Заговорщики решили действовать. 17 июля 1610 г. они пришли к царю во дворец. Карамзин пишет: "Захария Ляпунов, увидев Царя, сказал: "Василий Иоаннович! ты не умел Царствовать: отдай же венец и скипетр". Шуйский ответствовал: "как смеешь!"... и вынул нож из-за пояса. Наглый Ляпунов, великан ростом, силы необычайной, грозил ему своею тяжкою рукою". Товарищи по мятежу удержали неистового Захара. Все пошли на Красную площадь. Там Ляпунов и Федор Хомутов "з своими советники, завопиша на Лобном месте, чтоб отставить царя Василья". Насильно захватив патриарха Гермогена, возбужденная толпа двинулась к Серпуховским воротам, где собралось множество народу; были там и бояре. Вновь кричали против царя Василия. Патриарх возражал, но его не слушали. Бояре недолго стояли за царя, порешили Василия с царства свести. В Кремль поехал свояк Шуйского, Иван Воротынский. Придя к царю, он объявил, что земля бьет челом, чтобы тот ради прекращения междоусобной брани оставил царство. Василий противился, но его схватили и вместе с женой отвезли на старый двор Шуйских. Царствовал он 4 года и 3 месяца.
  
   Шуйский еще пытался перетянуть на свою сторону стрельцов и посылал им деньги. Патриарх также требовал, чтобы царь вернулся во дворец. Но зачинщики их упредили. 19 июля, взяв с собой монахов из Чудова монастыря, они явились к Василию и объявили, что для успокоения народа тот должен постричься. Шуйский наотрез отказался. Тогда пострижение совершили насильно. Старика держали во время обряда за руки, а князь Василий Тюфякин произносил за него монашеские обеты. После пострижения "инока Варлаама" в крытой телеге отвезли в Чудов монастырь. Постригли и его жену, а братьев посадили под стражу. Пострижение Шуйского, как насильственное, не могло иметь силы, и патриарх Гермоген признал его незаконным. Сам Василий твердил, что клобук к голове не гвоздями прибит. По приказу патриарха в церквах продолжали молиться за здравие царя Василия.
  
   Узнав о случившемся, Жолкевский поспешил к Москве. Он все время сносился с Думой, предлагая на престол королевича Владислава. В конце концов, бояре согласились на избрание царем Владислава при условии сохранения веры и порядка правления Московского государства. Пришли за благословением к Гермогену. Тот сказал: "Если будет креститься в православной вере, я вас благословлю, а если не будет креститься, ...да не будет на вас нашего благословения". Ловкий Жолкевский от обещания уклонился, сказав, что о крещении Владислава следует просить отца. 18 августа 1610 г. бояре и гетман подписали договор о приглашении на русский престол Владислава. Уже на другой день народ повели к присяге. Решение присягать до одобрения договора королем поражает. Объяснение может лежать в литовских корнях бояр, захвативших власть. Из Литвы вышли Мстиславские, Голицыны, Воротынские, Трубецкие. Они находились в родстве со знатнейшими литовскими родами и не видели для себя угрозы в унии с Речью Посполитой. Умеренность Жолкевского они приписывали Сигизмунду. Король к тому времени прислал гетману письмо с требованием, чтобы присягали ему, а не сыну, но Жолкевский это письмо от бояр скрыл. Бояре включили в договор обещание гетмана бороться с "вором". Жолкевский договорился также забрать с собой Василия Шуйского и его братьев при условии поместить Василия в Киеве или другом монастыре в Литве.
  
   Жолкевский "отвел" войско Сапеги от самозванца, и бояре в нем окончательно уверились. Под его влиянием главными послами в посольстве, отправленном из Москвы к Сигизмунду, были назначены возможные соперники Владислава - митрополит Филарет и Василий Голицын. 21 сентября 1610 г. из-за страха перед "черным" народом бояре впустили в Москву польский гарнизон. Теперь гетман мог отправиться в королевский лагерь под Смоленском, захватив с собой бывшего царя и его братьев. 30 октября Жолкевский представил Сигизмунду Василия. Шуйский вел себя достойно. Когда от него потребовали поклониться королю, он отвечал: "Не подобает Московскому государю поклонятися Королю, что судьбами есть праведными Божьими приведен в плен, не вашими руками, но от Московских изменников, от своих рабов отдан бысть". Гетман нарушил рыцарское слово - отправить Василия в монастырь. Шуйских увезли в Польшу, где они в заточении дожидались возвращения короля из России.
  
   В октябре 1611 г., по взятии Смоленска, королю устроили почетный въезд в Варшаву. Во главе русских пленников везли и пленного царя. Когда всех троих Шуйских поставили перед королем, Василий дотронулся рукой до земли и поцеловал эту руку. После речей Жолкевского и Сигизмунда Шуйские были допущены к руке короля. Было это зрелище великое, удивительное и жалость производящее, говорят современники. Хотя Юрий Мнишек требовал суда над Василием за убийство царя "Дмитрия", сейм отнесся к нему с состраданием. По велению Сигизмунда всех троих братьев заключили в Гостынском замке под Варшавой. Содержание им определили нескудное, но никого к бывшему царю не пускали. 12 октября 1612 г. Василий Шуйские скончался. Через 5 дней умер Дмитрий. Похоронили их неподалеку от места заключения. Скрынников считает, что они были отравлены Сигизмундом перед походом на Москву, чтобы избавить сына от конкурентов на российский престол. Звучит правдоподобно, ведь тот же Сигизмунд предательски захватил послов, приехавших утвердить избрание на престол Владислава. По отношению к русским "варварам" не только Сигизмунд, но и благородный Жолкевский не соблюдали моральных норм.
  
   Третьего брата, Ивана, оставили в живых - ведь он не считался наследником Василия. Позже он говорил: "Мне, вместо смерти, наияснейший король жизнь дал". В 1620 г., после провала попыток посадить на российский трон Владислава, Сигизмунд приказал перевести останки Шуйских в Варшаву и захоронить в мавзолее, надпись на котором сообщала о московских победах короля и "как взяты были в плен, в силу военного права, Василий Шуйский, великий князь Московский, и брат его, главный воевода Димитрий". После Смоленской войны (1632-1634), когда Владислав отказался от титула московского царя, прах Шуйских вернули в Россию. В 1635 г. останки Василия Шуйского торжественно погребли в Архангельском соборе Кремля.
  
   Михаил Скопин и Василий Шуйский глазами современников. Мнение современников о Шуйском разноречиво. Русские авторы, писавшие в период избрания его на царство, его восхваляют. Таковы "Сказание о Гришке Отрепьеве" и повести "Како отомсти..." и "Како восхити...". Современники, писавшие после "сведения" Василия с престола, не столь однозначны. Его превозносят в "Повести 1626 г.", в "Повести о победах..." и в "Рукописи Филарета". В "Пискаревском летописце" осуждают его свержение. В "Сказании" Палицына и в "Новом летописце" высказывается мнение, что незаконным было избрание Василия царем, но сведение его с царства есть измена. Воцарение Василия осуждается в "Хронографе 1617 года", во "Временнике" Тимофеева и в "Летописной книге" Шаховского. Тимофеев и Шаховской обвиняют царя Василия в убийстве Скопина-Шуйского. Из иностранцев нет ни одного, кому бы нравился царь Василий, а Маржерет и Буссов его ненавидели. Оба сожалеют, что "император Дмитрий" проявил великодушие и отменил казнь Шуйского.
  
   Внешний облик царя Василия никому не нравился. Иван Катырев-Ростовский пишет: "Царь Василей возрастом [ростом] мал, образом же нелепым [лицом некрасив, очи подслепы имея; книжному поучению доволен и в разсуждении ума зело смыслен; скуп вельми и неподатлив; ко единым же к тем тщание имея, которые во уши ему ложное на люди шептаху, он же сих веселым лицем восприимаще и в сладость их послушати желаше; и к волхвованию прилежаше, и о воех своих не радяше". С.М. Соловьев, собрав сообщения современников, дает следующее описание внешности Шуйского: "Это был седой старик, не очень высокого роста, круглолицый, с длинным и немного горбатым носом, большим ртом, большою бородою; смотрел он исподлобия и сурово".
  
   О Михаиле Скопине тепло отзываются как русские, так и иностранцы. Смоленский дворянин, сражавшийся под началом князя Михаила, превозносит его: "Государев воевода князь Михайло Васильевич благочестив и многомыслен, и доброумен, и разсуден, и многою мудростию от бога одарен к ратному делу, стройством и храбростию и красотою, приветом и милостию ко всем сияя". Князя почитали и противники. Вот что пишет лучший полководец Речи Посполитой, гетман Жолкевский: "Сей Шуйский-Скопин хотя был молод, ибо ему было не более двадцати двух лет, но, как говорят люди, которые его знали, был наделен отличными дарованиями души и тела, великим разумом не по летам, не имел недостатка в мужественном духе и был прекрасной наружности".
  
   Повести и песни XVII - XVIII вв. о Василии Шуйском и Михаиле Скопине.Народ сохранил в памяти последних Рюриковичей. Еще в XIX веке крестьяне Зарайского уезда Рязанской губернии (ныне Московская область) пели песню о сведении с престола царя Василия Ивановича злыми боярами. В песне поется как сходился московский народ на площадь Красную; зазвонили в там колокольне в большой колокол; ой, что-то, братцы, у нас деется, чудо какое совершается:
  
   "Уж не злые бояре взбунтовалися?
   Уж не злые ли собаки повзбесилися?
   Уж ли жив ли наш православный царь,
   Православный царь, Василий Иванович?
   Уж и что, братцы во дворце его не видно,
   Что косящеты окошечки все завешаны?
   Как и взговорит в народе добрый молодец:
   "Ох вы, братцы, вы не знаете беды-горести,
   Что царя нашего Василия злые бояре погубили,
   Злые собаки погубили, во Сибирь его послали".
  
   Как видим, народ запомнил Василия Шуйского в традиционной парадигме доброго царя и злых бояр. Новшеством является ссылка царя в Сибирь - идея появившаяся в XVIII веке, когда Сибирь стала местом ссылки опальных вельмож - от Меньшикова до Долгоруковых.
  
   Несравненно большее место в творчестве XVII-XVIII вв. занимает Скопин. Ему посвящены повести: "О рожении воеводы князя Михаила Васильевича Шуйского Скопина" (ок. 1620), "Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомого Скопиным" (ок. 1612) и часть "Повести о победах Московского государства" (ок. 1625). Первая повесть рассказывает о рождении князя Михаила, "быстроте разума", данном ему Богом для учения книжного, женитьбе "по совету родительнице своея матушки", походах, смерти и битве при Клушино. "Писание о преставлении..." близко по теме к рассказу о смерти Скопина в "Повести о победах...". В них рассказывается об отравлении на пиру князя Михаила, его мучениях, смерти, погребении. О Скопине скорбит народ, русское и иноземное воинство, плачут мать, жена, царь Василий. Оба произведения самостоятельны: если в "Писании" Скопина отравила жена Дмитрия Шуйского "кума подкрестная" Марья, то в "Повести" автор дипломатично пишет о безымянных боярах. Различны и формы изложения. "Писание" фольклорно, в нем сохраняются былинные черты народной, возможно, старейшей, песни о князе Михаиле:
  
   "Злодеянница та Марья, кума подкрестная, || подносила чару куму подкрестному,|| била челом, здоровала ... || И в той чаре уготовано питие смертное. || Князь Михайло Васильевич выпивает чару до суха, || а не ведает, что злое питие лютое смертное. || И не в долг час у князя Михайла во утробе возмутилося, || не допировал пиру почестного, || поехал к своей матушке... || очи у него ярко возмутилися, || лице у него кровию знаменуется, || власы, на главе стоя, колеблются. || Восплакалася мати родимая, || в слезах говорит слово жалостно: || "...И сколько я тобе, чадо, во Олександрову слободу приказывала:|| не езди во град Москву. || Что лихи в Москве звери лютые, || пышат ядом змииным, изменничьим".
  
   Пастор Ричард Джемс, посетивший Россию в 1619 г., записал песню о Скопине. В ней описывается горе москвичей, узнавших о его смерти: "А росплачютца гости москвичи: || "А тепере наши головы загибли". Зато бояре "межу собой" "усмехнулися":
  
   "Высоко сокол поднялся
   И о сыру матеру землю ушибся".
  
   Из песен о Скопине, записанных в XVIII веке, самая полная и ранняя, вошла в сборник Кирши Данилова. В ней поется как царство Московское Литва облегла с четырех сторон, с ней "сорочина долгополая", "черкасы петигорские", калмыки с татарами и "со башкирцами", "чукши со люторами". Но Скопин-князь Михайла Васильевич, правитель царства Московского, "обережатель миру крещеному и всей нашей земли светорусския", как белый кречет выпорхнул. Из Нова-города он посылал "ярлыки скоропищеты" "ко свицкому королю Карлосу", просил о помощи в залог за три города. "Честны король, честны Карлусы", послал сорок тысяч "ратнова люда ученого". Войско выступило после заутрени. В восточную сторону пошли - вырубили чудь белоглазую и "сорочину долгополую", в полуденную - "прекротили черкас петигорскиех", на северную - "прирубили калмык с башкирцами", а на западную пошли - "прирубили чукши с олюторами".
  
   В Москве пируют, славят Скопина. На крестинах у князя Воротынского Скопин кумом был, а кумой - дочь Малютина. На пиру все расхвастались, похвалился и Скопин, что очистил царство Московское и "от старого до малова" все поют ему славу. Тут бояре из зависти подсыпали "зелья лютова" в стакан меда и подали дочке Малюты. Она, зная, что зелье подсыпано, подает стакан Скопину:
  
   "Примает Скопин, не отпирается,
Он выпил стокан меду сладкова,
А сам говорил таково слово,
Услышел во утробе неловко добре;
"А и ты съела меня, кума крестовая,
Молютина дочи Скурлатова!
А зазнаючи мне со зельем стокан подала,
Съела ты мене, змея подколодная!"
  
   Он к вечеру, Скопин и преставился".
  
   Другие версии песни записаны в конце XVIII века и в XIX веке на Севере, в Сибири и Поволжье. Песня претерпела чрезвычайные изменения. В олонецкой песне Скопин освобождает Москву от Литвы с помощью боярина Никиты Романовича. В якутской - Скопин из князя превратился в купца. В симбирской песне гибнет не Скопин, а злодейка кума. В архангельских песнях Скопин окончательно приобретает былинные черты, становясь киевским богатырем князя Владимира. Сохраняется его похвальба на пиру: в одной песне он хвалится, что пленил Малюту-короля и потешился с его дочками, в другой, что Малюту брал в услужение, а дочек "во служаноцьки". Он гибнет от яда, но Малютину дочь постигает кара. Есть песня, где престарелая мать Скопина, не найдя управы у Владимира, выдернула сырой дуб и уколотила им отравительницу. Потом, подстрелив черного ворона, она получила от ворона белого живую воду и воскресила сына. В другой песне мать предстает "паленицей преудалой". Узнав о смерти сына, она снаряжает коня, находит отравительницу и с ней расправляется.
  
   Василий Шуйский в истории и литературе XIX века. Н.М. Карамзин своей "Историей" положил начало представлениям образованных людей XIX века о Василии Шуйском и Михаиле Скопине. Карамзин представляет Василия взвешено. Он порицает его за ложь в сокрытии убиения царевича Дмитрия, восхваляет за мужество перед Самозванцем и мягко осуждает за властолюбие и нарушение законов при избрании в цари. Карамзин пишет о разумном правлении царя Василия, его твердости в преодолении препятствий неодолимых и его неудачливости. Историк не сомневается, что Скопина отравила Екатерина, жена Дмитрия Шуйского, но Василия не обвиняет. Зато в своем падении царь Василий проявил истинное величие и прошел через унижения и страдания с гордо поднятой головой.
  
   Менее снисходителен к Шуйскому Пушкин. В "Борисе Годунове" Шуйский умен, лицемерен, лжив, беспринципен и тайновластолюбив. Перед избранием Бориса Шуйский предлагает Воротынскому "народ искусно волновать" против Годунова. После избрания Бориса царем Шуйский оборачивает эти слова в заслугу:
  
   В о р о т ы н с к и й.
   Когда народ ходил в Девичье поле
   Ты говорил --
  
   Ш у й с к и й.
   Теперь не время помнить,
   Советую порой и забывать.
   А впрочем я злословием притворным
   Тогда желал тебя лишь испытать,
   Верней узнать твой тайный образ мыслей;
   Но вот -- народ приветствует царя --
   Отсутствие мое заметить могут --
   Иду за ним.
  
   Особенно расцветает лицемерная изворотливость Шуйского при вести о чудотворности мощей Дмитрия. Когда бояре ошарашено молчат, он, угождая Борису, тут же находит лазейку и отводит предложение Патриарха о переносе мощей в Архангельский собор (и тем признания царевича святым, а не самоубийцей). В человеческом плане, князь Шуйский - самый отталкивающий образ в трагедии Пушкина.
  
   Шуйский, наряду с Самозванцем, - главный герой трагедии А.Н. Островского "Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский" (1867). Драматург глубоко изучил историю Смуты. "Дмитрий Самозванец... - пишет он - плод ...долговременного изучения источников". В основе идейного конфликта пьесы лежит выбор исторического пути: поворот России к Европе, предлагаемый Самозванцем, или сохранение русских устоев, отстаиваемое Шуйским. Здесь отразилась борьба "западников" и "славянофилов" 60-х годов. К этому времени Островский отошел от славянофильства, но он не принижает Василия. Шуйский умен, тверд характером, желает России добра и несет свою правду. Правда эта в неготовности народа к крутым переменам. Кроме борьбы идей есть борьба людей, и тут побеждает Шуйский: он ближе к народу (к купечеству) и лишен страстей, делающих беззащитным молодого царя. Но будущее самоизбранного царя Василия незавидно. В конце пьесы Голицын предрекает недолговечность его царствования: "На трон свободный садится лишь избранник всенародный".
  
   Историки второй половины XIX века гораздо резче писали о Шуйском, чем Карамзин. С.М. Соловьев отмечает, что Шуйский был "очень умный и очень скупой, он любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству". Из его указов самый важный, принятый в 1607 г., подтверждает закрепощение крестьян. Никакой особого мужества перед Сигизмундом Соловьев в поведении плененного царя не усматривает. Нелестное мнение о Шуйском у Соловьева бледнеет по сравнению с оценкой Н.И. Костомарова, больше писателя, чем историка:
  
   "... он гнул шею пред силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, прятался от всякой возможности стать с ней в разрезе, но изменял ей, когда видел, что она слабела, и вместе с другими топтал то, перед чем прежде преклонялся. Он бодро стоял перед бедою, когда не было исхода, но не умел заранее избегать и предотвращать беды. ...Василий был суеверен, но не боялся лгать именем Бога и употреблять святыню для своих целей. Мелочной, скупой до скряжничества, завистливый и подозрительный, постоянно лживый и постоянно делавший промахи, он менее, чем кто-нибудь, способен был приобресть любовь подвластных, находясь в сане государя. Его стало только на составление заговора, до крайности грязного, но вместе с тем вовсе не искусного, заговора, который можно было разрушить при малейшей предосторожности... Но когда он стал царем, природная неспособность сделала его самым жалким лицом, когда-либо сидевшим на московском престоле, не исключая и Федора, слабоумие которого покрывал собой Борис".
  
   Мнение Костомарова разделяет и В.О. Ключевский, не менее талантливый писатель, но в первую очередь - историк. О Шуйском он пишет:
  
   "Это был пожилой, 54-летний боярин небольшого роста, невзрачный, подслеповатый, человек неглупый, но более хитрый, чем умный, донельзя изолгавшийся и изынтриганившийся, прошедший огонь и воду, видавший и плаху и не попробовавший ее только по милости самозванца, против которого он исподтишка действовал, большой охотник до наушников и сильно побаивавшийся колдунов. Свое царствование он открыл рядом грамот, распубликованных по всему государству, и в каждом из этих манифестов заключалось по меньшей мере по одной лжи".
  
   Грамоты лгали о намерении самозванца перебить бояр, об избрании царя Василия "всем Московским государством" и о его клятве "никого смерти не предавать, не осудя истинным судом с боярами своими". Клятву о казни без суда Василий, конечно, нарушил, но, как подчеркивает Ключевский, важно то, что целуя крест в Успенском соборе, он дал клятву не боярам, а всей земле: "Целую крест всей земле на том, что мне ни над кем ничего не делати без собору, никакого дурна". Сделал это не из народолюбия, а чтобы найти в земстве противовес боярам. Ключевский приветствует Шуйского за отказ от прерогатив царской власти: опалы по усмотрению царя; конфискации имущества у родственников преступника; суда без свидетелей и очных ставок. "Клятвенно стряхивая эти прерогативы, - заключает Ключевский - Василий Шуйский превращался из государя холопов в правомерного царя подданных, правящего по законам".
  
   Последний большой историк дореволюционной России, С.Ф. Платонов, считал деятельность Шуйского несчастьем для страны. По его мнению, успех заговора князя Василия изменил характер смуты - из дворцовой, боярской, она стала народным движением: "Воцарение Шуйского может считаться поворотным пунктом в истории нашей смуты: с этого момента из смуты в высшем классе она окончательно принимает характер смуты народной, которая побеждает и Шуйского, и олигархию".
  
   Михаил Скопин в истории и литературе XIX века. Из историков XIX века первый писал о Михаиле Скопине Карамзин. О Скопине он пишет восторженно, восхищается его мужеством и благородством, называет "героем-юношей" и видит в нем несостоявшегося спасителя российского государства. Оценка Карамзина получила широкое распространение. В 1835 г. одновременно выходит из печати роман О.П. Шишкиной "Князь Скопин-Шуйский, или Россия в начале XVII столетия" и ставится пьеса Н.В. Кукольника "Князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский". Олимпиада Шишкина написала о Скопине роман, следуя представлениям Карамзина о "герое-юноше" (с Карамзиным она была близко знакома) и дополнив их интригой о любви прекрасной польки к русскому витязю. Роман, написанный хорошим языком и одобренный В.М. Жуковским, был забыт уже во второй половине XIX века. Канула в лету и пьеса Нестора Кукольника, долго не сходившая со сцены после ее постановки в Александринском театре.
  
   Свою драму Кукольник первоначально назвал "Ляпунов". Под этим именем о ней пессимистически отозвался Пушкин, записавший в дневнике 2 апреля 1834 г.: "Кукольник пишет "Ляпунова", Хомяков тоже. Ни тот ни другой не напишут хорошей трагедии". Пушкин был вообще низкого мнения о Кукольнике и считал его успех драматурга следствием угождения господствующим вкусам. В драме Кукольник прославляет принцип легитимизма: князь Михаил отказывается от соблазна занять русский престол, несмотря на уговоры Ляпунова и войска. Николаю I и многим монархистам пьеса понравилась, но люди с развитым вкусом, ее не приняли. После просмотра пьесы Лермонтов написал эпиграмму:
  
   "В  Большом театре я сидел,
Давали  "Скопина": я слушал и смотрел.
Когда же занавес при плесках опустился,
  Тогда  сказал знакомый мне один:
"Что, братец! жаль! - Вот  умер и Скопин!..
 Ну, право, лучше б не родился".
  
   Историки второй половины XIX века не однозначны в оценках Скопина. По мнению Соловьева, народную любовь к нему породили не заслуги, а общее желание найти "точку опоры", около которой можно "сосредоточиться". Народ увидел "точку опоры" в князе Михаиле: "В один год приобрел он себе славу, которую другие полководцы снискивали подвигами жизни многолетней, и что еще важнее, приобрел любовь всех добрых граждан, всех земских людей, желавших земле успокоения от смут, от буйства бездомников, ...все это Скопин приобрел, не ознаменовав себя ни одним блистательным подвигом, ни одною из тех побед, что так поражают воображение народа, так долго остаются в памяти". Гибель Скопина, как пишет Соловьев, "была самым тяжелым, решительным ударом для Шуйского". С его смертью "порвана была связь русских людей с Шуйским".
  
   Костомаров посвятил Скопину главу в "Русской истории в жизнеописаниях важнейших ее деятелей". Демократ-народник и украинофил, Костомаров не любил Московскую Русь и к большинству ее героев относился с предубеждением, если не с неприязнью. Скопин представляет редкий случай, когда Костомаров пишет о "москале" с симпатией: "Личность эта быстро промелькнула в нашей истории, но с блеском и славою, оставила по себе поэтические, печальные воспоминания. Характер этого человека, к большому сожалению, по скудости источников остается недостаточно ясным; несомненно только то, что это был человек необыкновенных способностей". 
  
   Ключевский и Платонов в подробности о Скопине не вдавались. Ключевский лишь отметил, что "молодой даровитый воевода был желанным в народе преемником старого бездетного дяди". Немногословен и Платонов. Он сожалеет, что недостаток сведений не позволяет восстановить личность князя Михаила, но добавляет, что современники были о нем высокого мнения: "Говорят, что это был очень умный, зрелый не по летам человек, осторожный полководец, ловкий дипломат. Но эту замечательную личность рано унесла смерть ...народная молва приписала вину в этом Шуйским, хотя, может быть, и несправедливо".
  
   Михаилу Скопину были также посвящены монографии В.С. Иконникова "Кн. Михаил Вас. Скопин-Шуйский" ("Древняя и Новая Россия", 1875) и Г. Воробьева "Боярин и воевода князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский" ("Русский Архив", 1889). В 1910 г. был опубликован роман Ф.Е. Зарина "Скопин-Шуйский". Последним дореволюционным произведением о Скопине стала пьеса А.А. Навроцкого "Князь Михаил Скопин-Шуйский" (СПб., 1913). Пьеса эта не увидела сцены - помешала война и новая Смута, перетряхнувшая Россию.
  
   О Шуйском и Скопине в советский и постсоветский период. Советских историков Василий Шуйский интересовал лишь в связи с "крестьянской войной" Болотникова и закрепощением крестьян. Оценку ему давали резко отрицательную - боярский царь, крепостник, душитель народного восстания. Еще меньше внимания уделяли Скопину, участнику разгрома Болотникова и "пособнику" шведских интервентов. Из писателей лишь А. Соколов в романе "И поднялся народ" (1966) и В.А. Шамшурин, автор "Каленой соли" (1990), дали краткие портреты царя Василия и Скопина. В постсоветский период появились статьи А.П. Богданова о Михаиле Скопине-Шуйском (1996, 1998) и Е.М. Морозовой о Василии Шуйском (2000). В.В. Каргалов опубликовал биографию Скопина в книгах "Московские воеводы XVI-XVII вв." (2002) и "Исторические портреты: Святослав, Дмитрий Донской, Михаил Скопин-Шуйский" (2004). Был опубликован роман С.П. Масияша "Скопин-Шуйский: Похищение престола" (2001).
  
   В книге историка Р.Г. Скрынникова "Василий Шуйский" (2004) использованы предшествующие работы автора, но есть добавления, в частности, оценка царя Василия, как правителя. Скрынников считает, что Василий мог быть неплохим царем в спокойной России, но править страной, находившейся в состоянии смуты, ему оказалось не по силам. Гораздо дальше, чем Скрынников, идет в оправдании Шуйского В.В. Куклин в романе "Великая смута" (2004-2009). В сжатом виде его отношение к Шуйскому изложено в статье "Великая Смута - война гражданская или отечественная?" (2008). Куклин - конспиролог, он верит в заговор тайно принявших католичество бояр, в том числе, Романовых, против царского дома и православной Руси. Отрепьев - всего лишь католический ставленник, без собственного лица. В Шуйском Куклин видит спасителя страны:
  
   "Приход Василия Шуйского и впрямь обернулся - с первым же днем нового царствования - восстановлением сугубо русских порядков на Руси, разрывом всех соглашательских и предательских в отношении народа и православной церкви договоров Лжедмитрия с Западом, восстановлением почтения русского народа к церкви, смещением Патриарха-самозванца и заменой его на священнослужителя из народа истинного - на Гермогена... То есть Русь вновь возглавил царь-патриот и Патриарх русский".
  
   Даже нарушение Шуйским клятвы сохранить свободу Болотникову Куклин ставит в плюс: "удивительно ...то, что Болотникову царь ...сохранил жизнь и отправил в ссылку в места самые наидальние, спокойные, где мог тот и отдохнуть от ратных дел, отъесться, найти способ связаться с римскими шпионами". Он излагает невероятную версию, что иезуитский генерал Болотников "благополучно отбыл из Каргополя под крылышко папы римского", а записи о его казни "вставлены по требованию Филарета в воспоминания князя Хворостинина и других мемуаристов". Зато к Скопину Куклин относится без уважения. Все победы на пути от Новгорода к Москве он приписывает гению Делагарди. Смерть князя Михаила случилась якобы "из-за неумеренных возлияний и бесконечных пиров, которые пришлось перенести неокрепшему в пьянстве организму юного воителя". Случай с Куклиным - пример тому, как русскую славу умаляет писатель, проповедующий патриотизм.
  
   Куклин - не единственный, кто принижает князя Михаила. В романе Елены Арсеньевой "Сбывшиеся проклятье" (2009) в основе сюжета лежит страсть Скопина к Марине Мнишек, что приводит его к участию в заговоре Василия Шуйского и нарушению присяги Великого мечника, хранить государев меч и защищать его. В день мятежа у царя Дмитрия не оказалось ни меча, ни мечника. Царь проклял Иуду и предрек ему страшную смерть. Много позже, во время осады Дмитрова, Скопин увидел на стене Марину и услышал слова проклятия, обращенные к нему. Умирая в муках после выпитой чарки, поднесенной дорогой кумой Катериной Григорьевной, князь Михаил вспомнил эти слова.
  
   Царь Василий и Михаил Скопин для нашей истории. Шуйский не был ничтожным царем, как считал Костомаров и ныне Бушков, но не был героем-мучеником, каким его сейчас рисует Куклин и ранее Карамзин. Ближе к реальности умеренная оценка Скрынниковым, считавшего Василия дееспособным царем. Он трезво оценивал ситуацию, правильно реагировал на угрозы, проявлял незаурядную твердость и не склонялся при неудачах. Скрынников указал и на его слабость - он был никакой полководец, и что хуже, доверял войско бездарным братьям, что, в конечном итоге, его погубило. Чего не доказал Скрынников, это отравления Василия и Дмитрия Шуйских по приказу Сигизмунда. Устранение Шуйских в октябре 1612 г. могло казаться важным для избавления королевича Владислава от соперников на московский престол (Михаила Романова избрали царем лишь в марте 1613 г.), но нет прямых доказательств отравления. Химический анализ останков царя Василия представляется возможным и желательным.
  
   Важнейшим деянием Василия Шуйского было свержение и убийство императора "Дмитрия Ивановича". Как справедливо отмечает Платонов, именно после гибели "Дмитрия" Смута стала общенародной. Скрынников питает неприязнь к Самозванцу и не осуждает Шуйского за совершенный переворот. Но если говорить о благе России, то князь Василий вместе с боярами-заговорщиками совершили преступление. Никакая война с Турцией, затеваемая "Дмитрием Ивановичем", не принесла бы России столько человеческих потерь, горя и разорения, сколько причинил мятеж, уничтоживший "Ростригу". В этом - вина Василия Шуйского и, несмотря на последующие страдания, он не заслуживает доброй памяти. В оценке Шуйского как властолюбца, ввергнувшего Россию в Лихолетье, стоит довериться интуиции Пушкина и мнению знатока Смуты - Платонова.
  
   Михаил Скопин-Шуйский заслужил иное отношение. Его победы над доселе непобедимыми поляками, освобождение новгородских и тверских земель, снятие осады с героической Троицы, а потом с Москвы дали русским людям надежду на скорое избавление, которое стало бы явью, если не внезапная смерть Скопина. В искренности любви народа к князю Михаилу у историков нет сомнений, но далеко не все уверены в его полководческом таланте. Соловьев отмечает, что Скопин не совершил блистательных подвигов и поражающих воображение побед, а Платонов лишь пишет, что он "осторожный полководец". Отношение - явно не восторженное. Еще дальше идет романист Куклин приписывающий все победы гению Делагарди.
  
   На самом деле, есть все основания причислить князя Михаила к лучшим полководцам России. В 20 лет Скопин побеждал опытнейшего Болотникова; во время похода из Новгорода к Москве он одерживал победы над лучшей в мире польской кавалерией не только со шведами, но и силами одних русских. В отличие от писателя-патриота Куклина, швед Юхан Видекинд, историк XVII века, видел в содружестве Михаила Скопина и Якоба Делагарди союз равных по военному знанию вождей. Он писал: "Якоб и Скопин. ... В то время никого не было опытнее их двоих в военном деле"." Видекинд восхваляет Делагарди, высоко почитаемого шведами, но сам Делагарди, в оправдание поражения под Клушиным, ссылается на "предчувствие неудачи", тяготившее его душу "после умерщвления доблестного Скопина". Соловьев прав в том, что Скопин не совершал "блистательных подвигов", но историк не понял, что князь Михаил, несмотря на молодость, перерос уровень героя-рубаки. Он был в первую очередь стратег, это оценил стратег такого масштаба как гетман Станислав Жолкевский:
  
   "Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывал им привоз съестных припасов, а в особенности тем, кои с Сапегой стояли под Троицей. Они несколько раз покушались под Колязиным монастырем и при Александровской слободе, но прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их сими укреплениями, которые были наподобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости Москвитян научил Шум [Зомме]. Ибо в поле наши были им страшны; за этими же укреплениями, с которыми наши не знали что делать, Москвитяне были совершенно безопасны; делая беспрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить".
  
   Князь Михаил проявил себя и как тактик. Видекинд пишет, что Скопин "отличался осторожностью в своих планах, отлично умел укреплять лагерь и строить перед ним частоколы из острых кольев, которых для этого он возил с собой 2 тысячи". Идею строить земляные укрепления в поле для защиты от сильной конницы Скопин заимствовал у голландского полководца Морица Оранского (учителя Делагарди), но усовершенствовал - дополнил переносным частоколом, и острожки собирали прямо на глазах. Он, впервые в России, начал создавать войско "нового строя", вооруженное современным оружием и обученное европейской тактике. С помощью Кристера Зомме, князь Михаил обучал крепких северных ратников и немалого достиг, но дело не довершил - оборвалась его жизнь. Без Скопина все рассыпалось под Клушино - не помог ни численный перевес русских и шведов, ни талант Делагарди. История не знает сослагательного наклонения, но можно не сомневаться, что при Скопине королю Сигизмунду пришлось бы снять осаду Смоленска и бесславно вернуться в Польшу.
  
   Князь Михаил заболел и умер после пира на крестинах у Ивана Воротынского. Химический анализ его останков свидетельствует, что он не был отравлен "металлическим" ядом. Писатель Куклин утверждает, что князь "сгорел не то с перепоя, не то от пережора во время бесчисленных застолий". Кроме этой оскорбительной версии, Куклин допускает версию заговора, где делится откровением, что последний пир Скопина "велся вовсе не в доме брата царского Дмитрия Ивановича, а в палатах князя В. Долгорукова - того самого русского вельможи, что входил в кружок тайных католиков Руси". Значит, "если Михаил Васильевич и действительно был умерщвлен, а не умер от перепоя и пережора, то совершено это было либо руками, либо людьми князя Владимира Долгорукова".
  
   Этот пример показывает какими приемами создается новая мифология (или антимифология). Ведь читатель может поверить, что Скопин был обжорой и пьяницей и что Куклин не только опроверг им же изобретенную версию, что Скопин пировал у Дмитрия Шуйского, но раскопал, что пир был в доме тайного католика Долгорукова. Между тем, во всех источниках указано, что пир проходил в доме у князя Ивана Воротынского. Нет данных и о переходе в католичество Владимира Долгорукова и других бояр (тех же Романовых). Роман Куклина "Великая Смута" рассмотрен здесь потому, что он может вызвать доверие у читателей, не изучавших Смутное время. По непонятной причине роман получил в 2003 г. благословение Московской Патриархии, а в 2005 г. - премию имени Льва Толстого Союза писателей России. Но эти отличия не делают произведение Куклина более правдивым и вряд ли русской истории нужен второй Виктор Суворов, обращенный в XVII век.
  
   Л.Н. Гумилев, называл Скопина-Шуйского "национальным героем России, спасителем Москвы". Нет сомнений, что юный князь заслужил почетное место в пантеоне русской воинской славы и современные писатели не имеют права порочить его имя. Есть и люди, желающие сберечь память о Скопине. К ним относится историк Я.В. Леонтьев - автор статей об ополчении Скопина и научный директор программы "Под княжеским стягом". В рамках программы организуются ежегодные экспедиции школьников, студентов, педагогов и краеведов Тверской, Новгородской, Владимирской и Московской областей по памятным местам похода Скопина-Шуйского. Появляются памятники Скопину: в 2007 г. первый в России памятник полководцу был воздвигнут в поселке Борисоглебский Ярославской области, а в 2009 г., к 400-летию победы Скопина под Калязиным, князю был поставлен памятник у Вознесенского собора в Калязине Тверской области. Думаю, что Москва, освобожденная от осады Скопиным-Шуйским, может найти средства на памятник, а Мосфильм на художественный фильм - ведь жизнь князя Михаила несравненно кинематографичнее надуманного сюжета фильма "1612".
  
  
   10.2. Императрица Мария Юрьевна и второй "Дмитрий"
  
   Случайные монархи Смутного времени. Смута начала XVII века изобилует честолюбцами. Одни искали царского венца, другие - богатства и власти, и все упорно пробивались к вожделенной цели. Но были честолюбцы, достигшие высот без особых усилий. Речь идет о Марине Мнишек, ставшей российской царицей по воле влюбленного "императора Дмитрия", и шкловском учителе, названном царем взамен погибшего самозванца. Судьбы царицы Марии Юрьевны (Марины) и второго "Дмитрия", прозванного поляками "цариком", а недругами "Вором", объединил случай, вознесший их в ранг особ царского звания, а затем брак. Плодом брака был царевич - "ворёнок", родившийся после убийства отца. Через четыре года ребенка казнили, а мать уморили в тюрьме. Считают, что "Вору" и Марине воздалось по заслугам. Попробуем разобраться в фактах и мифах об этой паре.
  
   Марина Мнишек, ее происхождение и воспитание. Польская ветвь Мнишков берет начало от чешского дворянина Николая Мнишка, выехавшего в 1533 г. в Польшу. Николай сделал блестящую карьеру, он стал королевским дворянином, бургграфом Краковского замка и коронным подкормием. Женился он на дочери магната Каменецкого. Сыновья Мнишка - Ян и Ежи, служили при дворе короля Сигизмунда-Августа. Престарелый король тосковал по умершей жене и постоянно менял женщин, ища замену. В поисках идеала ему помогали братья Мнишки. Особенно отличился Ежи. Переодевшись женщиной, он проник в монастырь, где воспитывалась 16-летняя красавица Барбара, и уговорил ее бежать из монастыря и стать любовницей короля. Мнишки пользовались у короля полным доверием: он, не глядя, подписывал им любые бумаги. Когда король умер, братья вывезли ночью из замка несколько тяжело нагруженных сундуков. Умерший оказался гол как сокол, его не во что было даже обрядить, а братья разбогатели.
  
   Родственники пана Ежи по жене были ариане, но он обернулся ревностным католиком, когда королем стал Сигизмунд III. За благочестие король пожаловал ему Сандомирское воеводство и управление королевским замком Самбор. Сохранился портрет пана Ежи, позволивший Костомарову оживить его образ: "Мнишек был пожилой человек, лет за пятьдесят, невысокого роста, с короткой шеей, дородный, с высоким лбом, с небольшой круглой бородой, с выдающимся вперед подбородком и с голубыми плутоватыми глазами, со сладкими манерами, с красивым образом выражения". Был он ловкий интриган, умел нравиться королям и духовенству и пользовался любовью и доверием детей. В жизни Марины отец сыграл определяющую и роковую роль. Только в последние годы жизни она стала духовно независима от "государя батюшки".
  
   Марианна, известная в России как Марина, родилась в Самборе в 1588 г. От матери, Гедвиги Тарло, она унаследовала польскую кровь, от отца - чешскую и украинскую. Семейство проживало в королевском замке, расположенном над Днестром. Жили весело. Пан Ежи любил закатывать балы, на которые собирались многочисленные гости. Во время пира знатные гости сидели ближе к хозяину, вперемежку с дамами для веселой беседы, а гонтовая шляхта размещалась в конце стола. Марина видела отца в центре внимания, слышала его речи и гордилась им. Не меньше пиров и танцев увлекались охотой. Женщины участвовали наравне с мужчинами. Марина стала прекрасной наездницей. Образование она получила домашнее. Местные монахи бернардинцы были духовными отцами в семье. Они дали Марине католическое воспитание.
  
   Хотя Марине исполнилось 16 лет, у нее не было жениха. Здесь она отставала от младшей сестры Урсулы, вышедшей в 15 лет замуж за князя Константина Вишневецкого. Внешность Марины была на любителя: одним она казалась красавицей, другим не нравилась. Маленького роста и худощавая, Марина не могла похвалиться пышными формами, модными в те времена. Судя по портретам, лицо ее благородного овала, с высоким лбом и правильными чертами портили тонкие сжатые губы. Положение спасали красивые, выразительные глаза под изящно выгнутыми бровями и густые темные волосы. Главным препятствием, ограничивающим круг женихов, была воля батюшки, желавшего с помощью брака дочери поправить свои расстроившиеся дела.
  
   Любовь "Дмитрия". Все изменилось в начале 1604 г., когда в замок прибыл молодой человек, о котором отец сказал, что он чудом спасшийся сын царя Ивана Васильевича. "Дмитрий" не мог показаться Марине привлекательным: далеко не красавец, не слишком воспитанный, с пробелами в образовании, царевич уступал блестящим польским аристократам. Зато на гостя Марина произвела сильнейшее впечатление, но он робел его выказать. Тут помог пан воевода, пришедший в восторг от возможности породниться с царственным домом. Он объяснил дочери открывавшуюся ей возможность стать царицей. Мнишек привлек к беседам отцов бернардинцев, внушавших Марине, какой подвиг ей предстоит по обращению огромной страны в истинную веру.
  
   Наконец, "царевич" решился и объяснился с Мариной. Обстоятельства объяснения неизвестны, но Марина не отказала самозванцу. Дальнейшее взял в свои руки отец. Он предложил вернуться к разговору после встречи царевича с королем. В Кракове состоялись встречи "Дмитрия" с Сигизмундом и его обращение в католичество. Препятствия для брака были устранены. Вернувшись в Самбор, "Дмитрий" повел дело к помолвке. Воевода поставил условием достижение престола, выделение дочери и себе огромных кусков русских земель и обращение московитов в католичество. "Дмитрий" на все согласился и 24 мая 1604 г. подписал брачный договор. Марина не участвовала в переговорах. Она лишь соглашалась принять договор, следуя указаниям отца.
  
   25 августа 1604 г., собранное в Самборе войско во главе с "царевичем" и Мнишком отправилось на завоевание Московского царства. Брат Марины шел во главе роты гусар. Для Марины потянулись месяцы ожидания, иногда оживляемые вестями от завоевателей. В конце января 1605 г. в Самбор прибыл отец - полубольной и сникший. Он рассказывал о сдаче городов и победе над армией Бориса, но в речах его не было веры в успех. Вскоре пошли слухи, что царевича разбили и он неизвестно куда сгинул. Весной пришло известие, что царь Борис умер и вслед за ним весть, что войско сына Бориса присягнуло "Дмитрию".
  
   Венчание. Лето принесло победу: "Дмитрий" вступил в Москву. Пан Ежи ликовал: прежние разочарования были забыты. Марина воспринимала все отстраненно: царевич не заронил в ней любовь. "Дмитрий" писал Марине, но без ответа. В ноябре 1605 г. в Краков прибыло посольство Афанасия Власьева. На аудиенции у короля Власьев просил разрешения на брак его государя с Мариной Мнишек. Венчание (в Москве его приняли как обручение) состоялось 29 ноября 1605 г. в доме ксендза Фирлея в присутствии Сигизмунда, его сестры, сына и знатнейших магнатов. Роль жениха исполнял Власьев, Марина была в белом платье, на голове корона из алмазов. Обряд совершал кардинал Бернард Мацейовский. По обряду он спросил посла, не обещал ли царь жениться другой девице. На что Власьев ответил: "Разве я знаю, царь ничего не поручил мне на сей счет", - чем всех повеселил. Потом добавил: "Если бы он дал обещание другой девице, то не посылал бы меня сюда". Улыбки сменились удивлением, когда Власьев повторил за кардиналом слова клятвы на хорошей латыни. После венчания все перешли в залу, где были накрыты столы. Туда же подошли московские дворяне, неся подарки невесте от царя. Подарки поражали роскошью. Всех восхитили часы под слоном с башней. Часы играли по московскому обычаю: били бубны, трубили трубы, свистели флейты, а затем ударили два часа.
  
   Сели к столу. Власьев поначалу не хотел сесть рядом со своей государыней: он боялся случайно коснуться ее платья. Девушка была слишком взволнованна, чтобы есть, и Власьев не брал в рот ничего, кроме хлеба с солью, несмотря на настояния короля. После обеда начались танцы: их открыл король с царицей. Потом король дал знак послу танцевать с царицей, но тот, не смея ее коснуться, отказался. После танцев Мнишек сказал, чтобы Марина подошла и поблагодарила короля. Отец и дочь пали к ногам Сигизмунда. Король поднял Марину, поздравил с браком и стал внушать, чтобы она вела мужа к дружбе с Польшей, чтобы не забывала, где родилась, помнила Бога и воспитывала детей в любви к польскому народу. Затем, перекрестил ее, она заплакала и вместе с отцом снова пала к ногам короля. Посол внимательно слушал: его оскорбило, что царица падала в ноги. Московские дворяне, бывшие на пиру, остались недовольны: поляки украли у них лисьи шапки и шубы. Зато поляки отметили, что русские едят руками и некоторые напились.
  
   После венчания царица так и не ответила на пылкие послания "Дмитрия". Зато писал отец. Несмотря на 300 тыс. злотых и дорогие подарки, Мнишек не смог расплатиться с долгами. В декабре 1605 г. он пишет "Дмитрию" письмо, что в крайней нужде. Его также тревожит спор царя с королем о титулах и слухи о том, что в Кремле живет красавица княжна, Ксения Годунова. Ради чести дочери и он просит Дмитрия удалить от себя княжну. Царь удалил Ксению и послал в Краков секретаря, Яна Бучинского, вручившего пану Ежи еще 300 тыс. злотых и подарки. Марина тоже пишет письмо, но не жениху, а папе Павлу V, где сообщает, что когда святые ангелы доведут ее до Москвы, у нее не будет иной мысли, кроме соединения церквей.
  
   Свадебный кортеж. Дела Мнишка наладились. Сигизмунд приостановил долговые иски на время его пребывания в России. Подготовка поездки заняла три месяца. Ежи взял с собой сына и родственников. К свите Мнишка присоединились знатные дворяне и множество небогатых шляхтичей. Марину сопровождали фрейлины. Из духовенства ехали иезуит Савицкий, самборский ксендз и семь бернардинцев. Всего в Москву отправилось почти 2 тыс. человек, в том числе, нанятые на службу царю гусары и жолнеры. Выехали из Самбора 2-го марта 1606 г. 18 апреля кортеж пересек российскую границу. Везде на переправах были построены мосты и гати, а в деревнях священники и народ встречали процессию хлебом с солью. В Лубнах от имени царя Марине передали 54 белых лошади и три кареты, обитые соболями. В Смоленске ее встречали тысячи людей, все били царице челом. Марина уже привыкла, что русские люди, равно знатные и простые, воздают ей почести. В Вязьме отец и дочь расстались: Ежи поехал в Москву, обговаривать порядок приезда невесты. Зять и тесть, оба крайне тщеславные, превзошли себя - такой процессии Москва не помнила со времен избрания Бориса на царство.
  
   Рано утром 2 мая 1606 г. Марина исповедалась отцу Савицкому и причастилась. Одетая в белое платье, она села в карету и переехала по наплавному мосту через Москву-реку. За рекой, на лугу, стояли шатры. Марина проследовала в шатер. К шатру подъехала карета, вся в золоте, сопровождаемая конными боярами. Бояре приветствовали царицу, кланяясь до земли. Князь Федор Мстиславский объявил, что царь просит ехать в столицу. Марина, вместе с двумя дамами, арапчонком и обезьянкой, села в карету, запряженную 12-ю серыми в яблоках лошадьми, и кортеж тронулся. Вдоль дороги рядами стояли стрельцы в красных кафтанах; их сменили конные дети боярские; потом стояли двести польских гусар, они били в литавры и дудели в трубы. Проезжая по Москве, Марина видела толпы народа, приветствовавшие ее. Карета под колокольный звон въехала в Кремль и остановилась у Вознесенского монастыря. Там жила "мать" царя, инокиня Марфа; здесь Марине предстояло провести 5 дней до венчания.
  
   Коронация и свадьба. Марфа приветливо встретила девушку, но Марина была несчастна, не имея возможности видеть своего духовника. Кроме того, ей не нравилась московская кухня. Пребывание госпожи в православном монастыре испугало фрейлин. Многие желали немедленно вернуться в Польшу. "Дмитрий" навещал Марину ежедневно и до него дошли жалобы. Он приказал прислать в монастырь польских поваров и успокоил женщин, разрешив желающим вернуться в Польшу. Невеста получила шкатулку с драгоценностями стоимостью 500 тыс. рублей с разрешением дарить кому хочет - Марина тут же все раздарила. Царь был непреклонен лишь в одном: он отказался разрешить пустить в монастырь католических духовников.
  
   6 мая Марина перешла во дворец, в отведенные ей покои. Венчание и коронация были назначены на 8 мая. Ради великого события Марина согласилась надеть русское платье из вишневого бархата, густо расшитое жемчугом и каменьями. В Грановитой палате протопоп Федор совершил обряд помолвки, словно ее не было в Кракове. Под колокольный звон жених с невестой по парчовой дорожке прошли к Успенскому собору. Их встречал патриарх Игнатий с епископами. Почти все приглашенные были русские. Марина приложилась ко всем образам, приняла миропомазание от патриарха и стала царицей по православным канонам. Но после венчания царь и царица не приняли причастия от патриарха. Коронация до венчания означала независимость титула царицы от развода или смерти царя. Вместо пани Марианны появилась царица Мария Юрьевна.
  
   В эту ночь свершилась мечта "Дмитрия": он остался наедине с любимой в спальных покоях. Никто не держал свечи у ложа, но вряд ли новобрачная, запредельно утомленная, оценила чувственные радости брака. Тем более, что она не была влюблена в "Дмитрия". В пятницу, 9 мая, состоялась свадебный пир, омраченный отсутствием польских послов, оскорбленных отказом посадить их за один стол с царем. Воевода на пир тоже не пошел: у него вовремя разыгралась подагра. Пир был в русском стиле: царь и царица сидели каждый на своем троне, за столом на двоих. Царь по обычаю посылал кубки и раздавал из рук чернослив. По окончании пира Марина ушла к себе, а "Дмитрий" еще долго веселился в обществе поляков.
  
   Следующая неделя прошла в празднествах. Играли музыканты, привезенные Мнишком, готовили польские повара. Марина появлялась во французских нарядах. Царь часто переодевался - менял русскую одежду на польскую или обряжался венгерским гусаром. Мнишек уладил дело с послом: его посадили рядом с царем и царицей, но за отдельным столом. Много танцевали и веселились. Погруженная в празднества, Марина не знала, что не только Басманов, но ее отец предупреждал царя о заговоре. Но "Дмитрий" не желал никого слушать. В ночь на 17 мая, как пишет Масса, "в царских палатах была радость и веселье; польские дворяне танцевали с благородными дамами, а царица со своими гофмейстеринами готовила маски, чтобы в следующее воскресенье почтить царя маскарадом, и не думали ни о чем дурном и утопали в утехах...".
  
   Переворот. Утром 17 мая случился "злосчастный мятеж", как именует переворот Рожнятовский - автор "Дневника Марины Мнишек". Марина и женщины ее двора только что вскочили после сна и едва успели надеть юбки. Заслышав гвалт, Марина выбежала, желая узнать, что происходит. Услышав, что царя убили, она спряталась в подвале, потом возвратилась наверх. По дороге ее, не узнав, столкнули с лестницы. Все же она добралась до своих покоев и спряталась среди женщин. Скоро мятежники стали к ним ломиться, но встретили саблю камердинера Яна Осмольского: стоя в узком проходе, он удерживал нападающих, пока от ран не лишился чувств и был тут же изрублен. Обозленные заговорщики, ворвавшись в палаты, смертельно ранили панну Хмелевскую и "ударились в разбой". Как пишет Рожнятовский, честь женщин не пострадала: подоспели бояре, разогнали чернь, а полуодетых женщин "проводили в другую комнату, охраняя их, чтобы с ними ничего не случилось".
  
   Буссов, напротив, утверждает, что заговорщики "совратили и соблазнили всех девиц. Один князь приказывал отвести к себе домой одну, другой - другую, так обращались они с дочерьми польских вельмож". Марина сумела избежать общей участи, спрятавшись под юбку гофмейстерины - высокой, толстой и старой матроны. На вопрос, где царица, она ответила, что сама проводила ее к отцу. Московиты обругали ее непотребно, но не тронули. Рассказ Буссова чрезвычайно нравится беллетристам, но доверия не внушает. О чудесном спасении Марины под юбкой гофмейстерины нет в записках других свидетелей переворота. Скорее всего, Буссов, ненавидя Шуйского, намеренно сгустил краски. Сомнительна и описанная им жалостная сцена ограбления Марины:
  
   "Она отдала им не только свои платья и украшения, драгоценные камни и все, что у нее было, но даже сняла с себя платье, оставив на себе только спальный халат, и попросила, чтобы они все это взяли, а ее с миром отпустили к отцу, она оплатит также и все, что она проела со своими людьми. Русские ответили, что они говорят не о том, что она проела, а о том, чтобы она вернула 40000 и 15000 рублей деньгами, которые вор послал ей вместе с другими ценными вещами и украшениями, и только после этого, а не иначе, ей разрешат уйти к отцу".
  
   У Рожнятовского изъятие ценностей выглядит проще: по приказу бояр "все вещи - и царицы, и женщин спрятали в кладовые за печатями". В тот же день, с позволения бояр, Марину навестил отец. При встрече она сразу заявила: "Я хотела бы, чтобы мне лучше отдали моего негритенка, чем все мои драгоценности, а ведь у меня их было так много!". Отсюда Скрынников заключает, что она скорбела о негритенке больше, чем о муже. На подворье к отцу Марину отпустили через неделю. Потом ей прислали пустые сундуки, шкатулки и несколько платьев, "а драгоценности, наряды, жемчуг и все другие вещи, лошадей и повозки задержали". Рожнятовский ничего не пишет о выкупе Мнишком дочери за 80 тыс. талеров, о чем повествует Буссов.
  
   Июнь прошел в допросах Мнишка боярами о его роли в воцарении самозванца. Пан воевода - хитрый лис, представлял себя и дочь жертвами обмана и всячески преуменьшал свою роль в организации похода самозванца. В конце июня пошли слухи, что "Дмитрий" спасся, но никто в окружении Мнишка этому не верил. В августе 1606 г. воевода, его дети - Марина и Станислав, брат Ян и племянник Павел, свита и слуги - всего 375 человек, были отправлены в Ярославль. Полякам сохранили личное оружие, но их охраняло 300 стрельцов.
  
   Ссылка. В Ярославле пленным выделили четыре двора: один занял воевода со свитой, другой - Марина с женщинами, третий и четвертый - брат и сын воеводы. Содержание шло от казны нескудное: сверх говядины, баранины, рыбы, давали пиво и вино. Местные власти пытались отобрать у поляков оружие, но те отвечали, что живыми его не сдадут. Ежи Мнишек превратился в Юрия Николаевича, русского боярина, - усвоил степенные манеры, отрастил бороду, держался достойно. Главной его задачей было удержать от бунта молодых шляхтичей. Жили слухами о войне Шуйского с войсками как бы и не погибшего Дмитрия. Прошел год. За это время в Марине произошли глубокие перемены. Из послушного отцу ребенка, она превратилась во взрослую женщину, много думавшую о выпавшей на ее долю судьбе. Только сейчас она оценила, на какую высоту ее вознес Господь.
  
   Как Марина позже призналась Буссову, она поняла, что Господь наказал ее за надменность: "Он ее, всего только дочь воеводы, возвысил до такого брака и удостоил стать царицей в столь могущественной монархии". Они же, с покойным супругом, "слишком возгордились своим саном и тем тяжко согрешили против Господа Бога", за что на них и обрушилась страшная кара, и теперь она "дала обет никогда больше не проявлять высокомерия". Но кроме высокомерия существует честолюбие, и оно не только не угасло в Марине, но развилось в неимоверной степени - теперь она была готова на любые жертвы, чтобы вновь стать царицей.
  
   Воссоединение с новым "Дмитрием". В мае 1608 г. воеводу и Марину потребовали в Москву, где шли переговоры с поляками о перемирии. Договор о перемирии был подписан 15 (25) июля 1608 г. По договору все задержанные поляки могли вернуться домой. Марине возвращали свадебные подарки и драгоценности, а воеводе - его вещи... что удалось сыскать. Но Марина должна была отказаться от титула русской царицы и обещала на него не претендовать. Мнишки выехали из Москвы вместе с послами в начале августа 1608 г. Их сопровождал отряд смоленских дворян. Посольский обоз уже приближался к границе, когда из Тушино за ними послали погоню (Мнишек известил "зятя" о маршруте). За этой погоней стояла непростая интрига, о чем откровенно пишет один из тушинцев - ротмистр Николай Мархоцкий:
  
   "Мы решили послать погоню и привезти их в наш обоз. Сделали мы это не потому, что в том нуждались, а больше для вида: надо было показать москвитянам, что наш царь настоящий и поэтому хлопочет о соединении со своей супругой. За ними отправился со своим полком Валявский, но зная, что их возвращение принесет нам только лишние хлопоты, нарочно не догнал. Затем, уже не рассчитывая их настичь, мы снарядили пана Зборовского. А он, не зная в чем дело, так как прибыл недавно, решил оказать царю услугу. Двигаясь со своим полком очень быстро, он догнал их в пятидесяти милях от столицы, под Белой".
  
   Русская охрана рассеялась, а Мнишки были "освобождены". Гордый успехом Александр Зборовский повез их в Тушино, но по дороге обоз был перехвачен другим кондотьером - Яном Сапегой, имевшим свой интерес в деле возращения царицы. Круг лиц, участвующих в "воссоединении" супругов, разрастался, но Марина думала, что едет к мужу. Она смеялась и пела песни, когда к карете подъехал шляхтич и сказал: "Марина Юрьевна, милостивейшая госпожа, вы очень веселы и поете, и стоило бы радоваться и петь, если бы вам предстояло встретить вашего законного государя, но это не тот Димитрий, который был вашим мужем, а другой". Марина опечалилась и стала плакать. Это заметил Зборовский и стал допрашивать шляхтича, что он такого сказал царице. Узнав или догадавшись о правде, он велел связать его (в Тушино болтун был посажен на кол). По другой версии, Марину известил о подмене супруга князь Василий Мосальский, сам того испугавшийся и сбежавший к Шуйскому.
  
   Сапега с Мнишками доехали до Звенигорода, где получили письма от "супруга". Он сообщал им, что приболел и просил Марину принять участие в положении святого в Звенигородском монастыре. Сапеге же предложил стать с войском особым лагерем. Подобный ход был вызван беспокойством тушинского гетмана - Ружинского, что власть уйдет от него к Сапеге или Мнишку. Не было ясности и с Мариной - в ставке самозванца опасались скандала и хотели, чтобы перед встречей "супругов" все было улажено. Пан воевода дважды ездил к "зятю". Сначала они ни о чем не договорились. 5 сентября, воевода "во второй раз ездил к самозванцу познавать тот это или не тот", как ехидно записал секретарь Сапеги. На сей раз Мнишек его познал. Улучшение памяти "тестя" стоило самозванцу грамоты с обязательством вручить Мнишку 300 тыс. рублей и передать 14 городов.
  
   Марина тоже сдалась. При первой встрече, 6 сентября, царица отвернулась от "мужа", но уже 10 сентября, после уговоров заботливого отца, она приехала в Тушино и "супруги" бросились друг другу в объятья, плача от счастья. Начались пиры в честь их воссоединения. Царица договорилась с "мужем", что они не будут близки, пока он не овладеет престолом. Все же, спустя некоторое время, их обвенчал католический священник. Пан воевода скоро осознал, что 300 тыс. рублей и северские города остаются миражом и, что у "зятя" советников без него хватает. Раздосадованный, в январе 1609 г. он уехал в Польшу, холодно простившись с дочерью. Супруги остались вдвоем, и жизнь Марины оказалась связанной с человеком, именуемым современниками цариком и вором, а историками Лжедмитрием II (хотя, на самом деле, вторым ложным "Дмитрием" был Михаил Молчанов, полгода выдававший себя за "Дмитрия" в замке Самбор).
  
   Явление нового "Дмитрия". "Дмитрий Иванович" объявился 12 июля 1607 г. в Стародубе-Северском, неподалеку от литовской границы. Месяцем раньше - 12 июня 1607 г., он тайно приехал в Стародуб и назвался Андреем Нагим - царским дядей. Его сопровождали "московский подъячей Олешка Рукин" и торговый человек Григорий Кашинец. "Нагой" говорил, что прислал их вперед царь Дмитрий, узнать все ли ему рады, а он жив, скрывается от изменников. Стародубцы возопили единодушно: "Все мы ему рады; скажите нам, где он ныне, пойдем все к нему головами". Приезжие обещали, что царь скоро явится с тысячей конных. Прошло четыре недели, царь не являлся, а Рукин разъезжал по окрестным городам и рассказывал о воскресшем Дмитрии. В Путивле его схватили и спросили, где царь. Рукин сказал - в Стародубе. С несколькими десятками дворян его отправили показать царя, обещав запытать, если обманет. По приезде его повели к дыбе, но он указал на Нагого. Подступились к Нагому, тот поначалу отказывался, а когда ему пригрозили, разозлился и, схватив палку, закричал: "Ах, вы, блядьи дети, вы еще не узнаете меня? Я - Государь!". Народ пал в ноги.
  
   За полгода до явления в Стародубе "Дмитрий" показался в Литве. В начале февраля 1607 г. королевское правительство в Кракове получило "Новины" из Витебска, где сообщалось: "23 января 1607 г. - заслуживающие доверия новости о Дмитрии, московском царе ... Ожил и восстал из мертвых Дмитрий Иванович ... царь Дмитрий ...приехал в Витебск, откуда, открыто показав себя всем, написал письмо рыльским мещанам". Царь писал, что бежал из Рыльска от посланцев Шуйского, обещавших 20 тыс. рублей за его голову. Одевшись в монашеское платье, он сел в повозку и за ночь добрался до Витебска. Автор "Новин" сообщает, что "пятого дня" царь Дмитрий посылал в Рыльск письма.
  
   В декабре 1606 г. в Литву приезжал от Болотникова "царевич Петр" и прожил в окрестностях Витебска две недели. С ним встречались шляхтичи Сенкевич и Зенович, который через полгода переправит "Дмитрия" в Россию. Скрынников уверен, что Болотников послал "Петра" найти и доставить "царя". Но "Петр" его не дождался - войско Болотникова разбили под Москвой, и он уехал к повстанцам. Через три недели в Витебске появился "Дмитрий", объявил свое царское имя, написал в Рыльск письма и ... исчез. Как пишет белорусский священник Федор Филипович, автор "Баркулабовской летописи", "были почали познавати онаго Дмитра", а тот сбежал, "аж до Пропойска увышол". Там староста чечерский Зенович посадил его в тюрьму. Очевидно, заключенный усогласился вновь стать самозванцем. Через неделю урядник Рагоза по указанию Зеновича отвел его, вместе со слугами, на Попову Гору, за границу московскую. Было это 23 мая 1607 г.
  
   Кем был Тушинский вор? При дворе Шуйского сходились, что новый самозванец из духовного сословия и образован: знает твердо "Св. Писание" и "Круг церковный", говорит и пишет не только по-русски, но по-польски. Поляки же находили самозванца плохо воспитанным. "Этот Царик был мужик грубый, обычаев гадких, в разговоре сквернословный", - писал ротмистр Самуил Маскевич. Не замечен он и во владении оружием. Все указывало на низкий социальный статус. О его происхождении ходили разные слухи. Князь Дмитрий Мосальский, примкнувший к вору, под пыткой показал, что "тот-де вор с Москвы с Арбату от Знамения Пречистый из-за конюшен попов сын Митка, а отпущал-де его с Москвы князь Василий Мосальский за пять ден до расстригиыа убийства". Надежнее выглядит летопись священника о. Федора из Баркулабово под Могилевом. В ней сказано, что самозванец был приходским учителем в Шклове: "Бо тот Дмитр Нагий был напервей y попа шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал". Потом он учил детей в Могилеве, в школе священника Федора Сасиновича. Прислуживал и у Терешки, "который проскуры заведал при Церкви святого Николы" в Могилеве.: "И прихожувал до того Терешка час немалый, каждому забегаючи, послугуючи". По бедности, учитель круглый год носил старый кожух и баранью шапку: "a мел на собе оденье плохое, кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил".
  
   Преподобному Федору вторит Конрад Буссов, служивший наемником у царика. Он пишет, что в его появлении участвовали люди, близкие к Мнишеку, и болотниковцы. Первые нашли "у одного белорусского попа в Шклове ... школьного учителя, который по рождению был московит, но давно жил в Белоруссии, умел чисто говорить, читать и писать по-московитски и по-польски. Звали его Иван ... Это был хитрый парень. С ним они вели переговоры до тех пор, пока он, наконец, не согласился стать Димитрием. Затем они научили его всему и послали в Путивль с господином Меховецким". Мацей Меховецкий - ветеран похода первого самозванца, занимал важнейшее место в интриге. Маскевич пишет, что Меховецкий как-то увидел человека, "телосложением похожего на покойника, решился его возвысить, и стал разглашать в народе, что Димитрий ушел от убийственных рук Москвитян". Он "воскресил" Дмитрия: "зная все дела и обыкновения первого Димитрия, заставлял второго плясать по своей дудке".
  
   О еврействе самозванца. Иезуит Каспар Савицкий, обративший в католичество Отрепьева, в своем дневнике сообщает, что первый "Дмитрий" имел при себе крещеного еврея по имени Богданка, коего употреблял для сочинения писем на русском языке. По смерти "Дмитрия" этот человек бежал в Литву, в Могилев, где "один протопоп ... принял его в дом свой, поручил ему в заведывание находящуюся при его церкви русскую школу, и обращался с ним как с другом и приятелем. Но Богданка отплатил неблагодарностью за гостеприимство протопопа, и домогался преступной связи с его женою; потому протопоп приказал высечь его и выгнал из своего дома". Богданка надумал назваться Дмитрием, но недалеко от русской границы, куда пробирался, был принят за лазутчика и взят под стражу. Вины за ним не нашли, его отпустили, и он ушел в землю Северскую, в город Стародуб.
  
   Три автора - о. Федор, Буссов и Савицкий утверждают, что самозванец учительствовал в Могилеве, а потом объявил себя царем Дмитрием. При этом о. Федор не пишет о его происхождении, у Буссова он московит Иван, у Савицкого - выкрест Богданка. О. Федор жил в тех местах, где учительствовал самозванец, Буссов у него служил, а Савицкий его вообще не знал. Секретарь Богданка у первого "Дмитрия" не служил, но был думный дьяк Богдан Сутупов, бежавший после его гибели и ставший окольничим и дворецким у второго "Дмитрия". Если среди переписчиков в царской канцелярии и был крещеный еврей, Савицкий, приехавший на свадьбу царя и занятый переговорами, вряд ли его видел. Сведения о Богданке патер, скорее всего, получил от других иезуитов.
  
   Часто пишут, что Карамзин знал о еврействе Лжедмитрия II. На самом деле, историк высказывается осторожно: "... разумел, если верить одному чужеземному историку, и язык еврейский, читал Тальмуд, книги раввинов, среди самых опасностей воинских". Карамзин ссылается на книгу Станислава Кобержицкого, опубликованную в 1655 г. Польский историк сообщает, что после гибели царика в его вещах были найдены библия, талмуд на еврейском языке и кожаные ящики на ремнях, привязываемые ко лбу во время молитвы. Автор не указал источник сведений. Во время Смуты ему не было и десяти лет. В "Истории Димитрия ... и Марины Мнишек" приписываемой Мартину Стадницкому, сообщается, что после гибели царика в его вещах нашли Талмуд, еврейские письмена, и бумаги, написанные на еврейском. "История" Стадницкого представляет компиляцию 60-е годов XVII века и содержит сведения, нередко недостоверные.
  
   О талмуде есть запись в "Дневнике похода Сигизмунда III в Россию в 1609 г.", который вели секретари короля. Там сказано, что когда царик сбежал из Тушина, "у него после побега нашли талмуд". Стоит отметить крайнюю неприязнь к царику секретарей короля. Они рисуют его презренным негодяем: "...он человек ничтожный, необразованный, без чести и совести, страшный хульник, пьяница, развратник, ... ни сам не придумает ничего дельного, ни советов не принимает, не бывает ни на каком богослужении, о поляках ... ничего хорошего не думает и не говорит, и если бы имел силу и возможность, то всех их истребил бы". Еврейство добавляет черных красок в этот портрет. Наемники, знавшие царика лично - Ян Сапега, Йозеф Будило, Миколай Мархоцкий и Конрад Буссов, ничего о его еврействе и талмуде не пишут.
  
   До воцарения Романовых из русских о еврействе самозванца писал лишь новгородский митрополит Исидор. Зато в грамотах царя Михаила Романова европейским монархам, всегда присутствует история Смуты с указанием, что после гибели "вора еретика" Гришки Жигимонт король и паны-рада "нашли другого вора родом жидовина, называючи ево Царем Дмитрием". Подобные сообщения повторяются на протяжении десяти лет, начиная с извещений о взошествии на престол Михаила Федоровича, отправленных в 1513-1515 гг. императору Матвею в Вену, штатгальтеру Голландии принцу Морису Оранскому и королю Франции Людовику XIII, и вплоть до трактата о дружбе и торговле, заключенного с королем Англии Яковом I (1623).
  
   Из современных историков версию о еврейском происхождении Лжедмитрия II поддержал Р.Г. Скрынникова. Он писал: "Иезуиты ... утверждали, что имя сына Грозного принял некий Богданка, крещеный еврей, служившим писцом при Лжедмитрии I. ... После восшествия на престол в 1613 году Михаил Романов официально подтвердил версию о еврейском происхождении Тушинского вора... Филарет Романов долгое время служил самозванцу в Тушине и знал его очень хорошо, так что Романовы говорили не с чужого голоса. ... После гибели Лжедмитрия II стали толковать, что в бумагах убитого нашли Талмуд и еврейские письмена. ... Смута все перевернула. Лжедмитрий I оказался католиком. "Тушинский вор" - тайным иудеем". Со Скрынниковым согласен его ученик, И.О. Тюменцев, автор монографии о движении Лжедмитрия II. Здесь следует указать, что Филарет с 1611 по 1619 г. находился в польском плену и не участвовал в составлении царских грамот. В "Новом летописце", составленном с санкции патриарха Филарете в 1620-е годы, о Воре сказано: "Тово же Вора Тушинского ... отнюдь никто ж не знавше; неведомо откуды взяся. Многие убо, узнаваху, что он был не от служиваго корени; чаяху попова сына иль церковного дьячка, потому что Круг весь Церковный знал".
  
   Скрынников отвергает мысль, что "шкловского бродягу называли евреем, чтобы скомпрометировать": ведь в 1613 гг. Лжедмитрий II был мертв, и "надобности в его дискредитации не было". Но дело не в самозванце - московская дипломатия выступала против Сигизмунда. В грамоте принцу Оранскому о нем сказано прямо: "Сигизмунд послал жида, который назвался Дмитрием царевичем". Семь лет польский король пытался оружием посадить московский престол сына Владислава. Королевич не отказался от претензий на престол и после заключения перемирия (1618). Находясь под угрозой польского вторжения, Кремль делал все возможное, чтобы показать свою правоту правителям Европы. Сигизмунда обвиняли в нарушении крестного целования о мире, заключенном в 1601 г., в поддержке чернокнижника Гришки Расстриги и в приводе "жидовина" Богданки.
  
   Особо следует сказать о портрете Лжедмитрия II. Портрет этот можно увидеть в большинстве статей о самозванце. На нем изображен темноглазый и горбоносый человек в шапке с пером. Скрынников посчитал портрет важным доказательством. В 1988 г. он писал: "Сохранилась польская гравюра XVII века с изображением самозванца. Польский художник запечатлел лицо человека, обладавшего характерной внешностью. Гравюра подтверждает достоверность версии о происхождении Лжедмитрия II, выдвинутой Романовыми и польскими иезуитами". Позже выяснилось, что гравюра взята из книги "Древнее и нынешнее состояние Московии", вышедшей в Лондоне в 1698 г. В последнем издании книги "Три самозванца" (2007) Скрынников пишет о гравюре уже по-другому: "Может ли гравюра помочь вопросу о происхождении самозванца? Вряд ли. Портрет XVII века изображает восточного владетельного князя, никакого отношения к русской истории не имеющего".
  
   Нет сомнений, что царик имел славянскую внешность и говорил как природный русский. Иначе он не подошел бы на роль царя Дмитрия и не продержался в ней четыре года. Никто из лично знавших его поляков (легко различавших евреев) и русских (различавших чужой акцент) не заподозрил его в еврействе или в том, что он не московит. Стоит заметить, что в XVII веке среди евреев Речи Посполитой не было людей, говоривших без акцента по-русски. Между собой евреи говорили на идише, а с иноверцами общались на польском или на местном западнорусском диалекте, причем с сильным акцентом. Даже немногие евреи, принявшие православие (обычно принимали католичество), переходили на местное украинское или белорусское наречие, но не на русский язык. Нет сообщений и о крещении шкловского учителя, хотя в те времена это было заметным событием.
  
   Очевидно, что самозванец не походил на еврея ни внешне, ни по языку. Но, если верить польским авторам, он исповедовал или изучал иудаизм и мог читать на иврите. Скорее всего, шкловский учитель был из жидовствующих. Русские жидовствующие, многочисленные в Новгороде в начале XVI века, были разгромлены Иваном III. Многие бежали в Литву, где слились с евреями, другие - на российскую украйну, в полусвободное пограничье. Здесь могли осесть деды и бабки самозванца. Ересь они скрывали, но глубоко изучали Священные Писания. Один из потомков ушел в Литву и стал учительствовать. Грамотность и знание Библии приносили ему скудный достаток, пока прелести попадьи не довели до беды, и он не оказался на улице. Там, усмотрев внешнее сходство с убитым в Москве царем, его подобрал пан Меховецкий.
  
   От Стародуба до Тушино. Превращение ложного Нагого в царя, свершившееся в Стародубе, было подготовлено. "Новый летописец" называет "начальным" человеком "воровства" боярского сына Гаврилу Веревкина. Пошли слухи, что самозванец из Веревкиных. "Назвался иной вор царевичем Дмитреем, а сказывают сыньчишко боярской Веревкиных из Северы", - записано в "Пискаревском летописце". По Палицыну ложным Дмитрием нарекли "от Северских градов попова сына Матюшку Веревкина". Поляк Мархоцкий называет самозванца "сыном боярина" (боярским сыном) из Стародуба. Если принять версию, что самозванец из жидовствующих, то слухи эти могли быть правдой. Гаврила Веревкин мог быть с ним даже в родстве. В дальнейшем, царик отблагодарил Веревкина, дав ему чин думного боярина, вотчины и поместья.
  
   Веревкин не был, конечно, зачинателем интриги с "царем Дмитрием". Вскоре после открытия царя в Стародуб прибыл из Белоруссии Мацей Меховецкий с отрядом в 700 всадников, а от болотниковцев приехал атаман Иван Заруцкий. Атаман приветствовал "царя" и стал вспоминать совместный поход на Москву. Устроили турнир между царем и Заруцким. Ожидали, что "Дмитрий", известный рыцарским мастерством, победит атамана, но когда всадники съехались, Заруцкий вышиб царя из седла. Народ кинулся ловить супостата и уж принялся бить, но царь встал и, засмеявшись, сказал, что упал нарочно, чтобы проверить верность народа своего, а теперь видит, что люди ему преданы. Пусть отпустят Заруцкого - он его лучший слуга. Историки по сей день гадают, где истина. Скорее всего, Заруцкий недооценил шаткость учителя в седле и случайно вышиб его. Такое не делают на публику. Вылететь из седла - не с кресла упасть.
  
   Меховецкий и Заруцкий разделили власть: Меховецкий, стал войсковым гетманом и возглавил поляков, а над русскими начальствовал Заруцкий, пожалованный самозванцем думным боярином, главой казачьего приказа. Настала пора идти на выручку Болотникову. Царик на людях показывался мало, но рассылал грамоты по южной России, Белоруссии и Украине. О. Федор из Беркулабова пишет, что тот, кто именует себя "правдивый певный царь восточный Дмитр Иванович, праведное слонце ...почал лысты писати до Могилева, до Оршы, до Мстиславля, Кричева, до Менска и до всих украинных замков, абы люде рыцерские, люде охотные ...прибывали, гроши брали его". Жизнью царика заправлял Меховецкий. Он учил его манерам, рассылал письма от имени "Дмитрия" и набирал войско, "обещая по 70 злотых на коня гусарского и по 50 на казацкого".
  
   Поначалу к царику шел больше простой люд. Из поляков, кроме Меховецкого, несколько сотен конных привели Йозеф Будило и Миколай Харлинский. К сентябрю 1607 г. войско самозванца не превышало трех тысяч, с ними выступили в поход на Тулу. Начали успешно: заняли Брянск, Карачев, разбили московский отряд под Козельском, но тут пришла весть, что болотниковцы в Туле сдались, и пришлось срочно отступать к Карачеву. В октябре начался распад войска самозванца. Ушли запорожцы, потребовали расчета поляки, а русские стали поговаривать, что лучше сдать вора царю Василию и заслужить прощение. Самозванец прибег к испытанному приему - сбежал в Орел, взяв с собой поляка и дюжину русских. Ночью один из русских подошел к нему с ножом, но царик разбудил спящего рядом поляка и убийца сделал вид, что встал случайно. Наутро приехали гонцы от Меховецкого, уговаривали вернуться, но царик не смог договориться с Меховецким и выехал в Путивль.
  
   По дороге самозванец встретил поляков, спешащих в его лагерь. На их расспросы он попытался выдать себя за другого, но был раскрыт. Тогда царик признался, что бежал из лагеря от поляков, грозивших вернуться в Польшу, и от русских, желающих выдать его Шуйскому. Поляки в Путивль его не пустили, и вместе с ними царик вернулся в лагерь под Карачев, а потом в Орел. Власть его укрепилась. Заруцкий привел несколько тысяч донских казаков. С Украины пришел князь Адам Вишневецкий, признавший в самозванце покойного друга "Дмитрия". Из Литвы прорвался Александр Лисовский участник рокоша, осужденный королем на смерть.
  
   Зимовал самозванец в Орле. При нем появилась "Боярская дума" из бывших болотниковцев: в ней было двое захудалых князей, дворян московских, остальные же - из детей боярских, дьяков и даже казак Заруцкий. Эта Дума зимой 1607/1608 гг. готовила законы о поместном землевладении. Был издан указ "царя", согласно которому присягнувшие ему холопы получали поместья господ, перешедших к Шуйскому и право жениться на их дочерях. Речь идет о "боевых холопах" - разорившихся и запродавших себя детях боярских. За счет поместий "изменников" наделялись также землей присягнувшие царику дворяне и реже казаки. В этот период не приходится говорить о польском влиянии на самозванца. Все решали бывшие болотниковцы, выражавшие интересы мелкого дворянства, казаков и "боевых холопов".
  
   Обстановка изменилась с появлением князя Романа Ружинского (Рожинского). Украинский князь, обремененный долгами, заложил еще незаложенные земли, набрал четыре тысячи гусар, в декабре 1607 г. пересек границу и стал в Чернигове. Оттуда он отправил послов в Орел известить, что готов служить "Дмитрию Ивановичу". По возвращении послов спросили, тот ли этот Дмитрий? На что они отвечали двусмысленно: "Он тот, к кому вы нас посылали". К весне войско Ружинского продвинулись к Орлу, и остановилось в Кромах. К "Дмитрию" отправили новое посольство договориться об оплате войска. Один из послов, Миколай Мархоцкий, оставил описание встречи. Как он пишет, царик сразу заявил послам "на своем московском языке":
  
   "Я был рад, когда узнал, что идет пан Рожинский, но когда получил весть о его измене, то желал бы его воротить. Посадил меня Бог в моей столице без Рожинского в первый раз, и теперь посадит. Вы требуете от меня денег, но таких же как вы, бравых поляков, у меня немало, а я им еще ничего не платил. Сбежал я из моей столицы от любимой жены и от милых друзей, не взяв ни деньги, ни гроша. А вы собрали свой круг на льду под Новгородком и допытывались, тот я или не тот, будто я с вами в карты игрывал".
  
   Послы возмутились: "Знаем, - ты не тот уже хотя бы потому, что прежний царь знал, как уважить и принять рыцарских людей, а ты того не умеешь. Ей Богу, жаль, что мы к тебе пришли, ибо встретили только неблагодарность. Передадим это пославшим нас братьям, пусть решают, как быть". Послы хотели уехать, но царик испугался, просил остаться на обед и передал, чтобы не обижались - мол, говорил так нарочно. Стали думать, кто настроил царика и решили, что Меховецкий - из боязни, что придется уступить гетманство Ружинскому. Вернувшись в Кромы, послы обо всем рассказали войску. Решили вернуться в Польшу, но поляки Меховецкого, просили, чтобы князь приехал и снесся с "Дмитрием". Они были недовольны гетманом, не обеспечившим выплату денег. Ободренный Ружинский с отрядом гусар и пехоты выехал в Орел.
  
   По приезде в Орел Ружинскому передали, чтобы ехал к царской руке. Он поехал, но когда его просили обождать - царь, "мол, еще моется, ...такая у него была привычка - каждый день мыться в бане, ... так сбрасывает свои заботы", - князь продолжил путь и, несмотря на возражения, вместе со свитой вошел в царские покои. Пришлось царику, как бы не видя поляков, пробираться к "трону". Когда он сел, Ружинский произнес речь и поцеловал царскую руку. Пошли к руке и другие поляки. Царик пригласил всех на обед: Ружинский сел с ним; остальные - за общим столом. Царик расспрашивал поляков о рокоше, говорил, что не хотел бы быть королем "ибо не для того родился московский монарх, чтобы ему мог указывать какой-то Арцыбес...". Переговоров не было ни в этот, ни в другой день. Ружинский собрался уезжать, но поляки Меховецкого просили обождать до завтра, обещая созвать круг и низложить гетмана. На следующий день они низложили Меховецкого, запретив под страхом смерти появляться в войске, и выбрали гетманом Ружинского. Царику передали, что если хочет, чтобы войско осталось с ним, пусть назовет тех, кто обвинял в измене Ружинского и его людей. "Дмитрий" обещал приехать в круг.
  
   Наутро он явился в златоверхой шапке, на богато убранном коне, с "боярами" и стрельцами. Когда он въехал в круг, поднялся гомон. Царик решил, что спрашивают, тот ли он царь, и крикнул: "Цыть, сукины дети, не ясно, кто к вам приехал?". Поляки сдержались и потребовали, чтобы царь назвал тех, кто представил изменниками гетмана и его войско. Царик приказал говорить одному москвитянину, но прервал его, сказав: "Молчи, ты не умеешь на их языке говорить, вот я сам буду!" И начал так: "Прислали ко мне вы с тем, чтобы я вам назвал и выдал моих верных слуг, которые меня кое в чем предостерегали. Не пристало московским монархам выдавать своих верных слуг. И касается это не только вас, но если бы сам Бог, сойдя с небес, приказал мне совершить подобное, и то я не послушал бы". Поляки закричали, что тогда уйдут, на что царик ответил: "Как хотите, хоть и прочь подите". Начался шум и крики: "Убить мошенника, зарубить!", "Поймать разбойника!". "Он был настолько храбр, - пишет Мархоцкий, - что в этом разброде раз или два оглянулся, поворачивая коня, а потом уехал в город... Чтобы царь не сбежал, мы прямо на круге выбрали стражу и поставили при нем. От отчаяния он решил себя уморить и выпил немыслимо сколько водки, хотя всегда был трезвым".
  
   Весь день и ночь бегали придворные между двором и войском, стараясь привести стороны к согласию. Наутро царик приехал к полякам и стал оправдываться, что слова "Цыть, сукины дети" сказал не им, а стрельцам. Поляки сделали вид, что поверили. Согласие было достигнуто, и Ружинский вернулся в Кромы, а царик в Орел. С кем же вел переговоры Ружинский, когда царик с горя напился в усмерть? С атаманом Заруцким, считает Тюменцев. Ведь Заруцкий привел с Дона 5 тыс. казаков. Надеясь на них, царик решился противостоять Ружинскому. И проиграл - Заруцкий предпочел разделить власть с Ружинским. Этот переворот лишил царика даже подобия власти, перешедшей к Ружинскому, хотя поначалу, находясь при Заруцком, он сохранял некоторую свободу.
  
   Ружинский изменил социальное лицо движения самозванца. Под его нажимом царик обратился к смолянам с грамотой, в которой возложил вину за обиды бояр и дворян на казацких "царевичей". Он объявил их самозванцами и приказал схватить и повесить семерых своих "племянников", "сыновей" царя Федора - Клементия, Савелия, Симеона, Василия, Ерошку, Гаврилку и Мартынку. Царик приглашал к себе на службу всех дворян и детей боярских. Вместо политики смены дворянского сословия был взят курс на объединение дворянства. Царик предпринял еще одну попытку установить отношения с Сигизмундом (прежде он безответно посылал ему письма) и отправил в Варшаву посольство, но власти Речи Посполитой отказались его признать.
  
   Союз Ружинского и Заруцкого принес военные плоды. В трехдневном сражении под Болховом, 30 апреля - 1 мая 1608 г., войско Дмитрия Шуйского было разбито. У Ружницкого было 13 тыс. казаков и поляков, у Шуйского, по оценке И.О. Тюменцева - 25 - 30 тыс., а не 170 тыс., как пишет Мархоцкий. В разрядных книгах конца XVI - начала XVII века, численность русского войска никогда не превышала 35 тыс человек. После битвы поляки собрали круг и постановили, что царик должен выплатить жалование. Он на все соглашался и говорил со слезами: "Я не смогу быть в Москве государем без вас, хочу ... всегда иметь на службе поляков: пусть одну крепость держит поляк, другую - москвитянин. Я хочу, чтобы все золото и серебро, сколько бы ни было его у меня, чтобы все оно было вашим. Мне же довольно одной славы, которую вы мне принесете. А если ... вы все равно решите уйти, тогда и меня возьмите, чтобы я мог вместо вас набрать в Польше других людей". Этими уговорами, он так убедил войско, что все к нему пошли с охотой. В начале июня 1608 г. наемники подошли к пригородам Москвы. После нескольких попыток обустроится, лагерь разбили в Тушино.
  
   Тушино. Вскоре в Тушино появились находившиеся в Москве польские послы и стали уговаривать наемников вернуться домой. Переговоры породили в Москве иллюзию скорого мира. Воспользовавшись этим, Ружинский на рассвете нанес удар по московским войскам, стоящим на Ходынке. Русские еще спали - многих убили, другие бежали. От полного разгрома русских спасла жадность тушинцев, бросившихся грабить лагерь. Меж тем в бой вступил резервный полк, увлекший за собой бежавших ратников. Теперь бежали тушинцы, и только заминка московитов при переправе через речку Химку позволила им отстоять свой лагерь. В этом сражении победителей не было, но тушинцы поняли, что без укреплений не обойтись. С той поры Тушино превратилось в город-крепость со рвами и частоколом. На полтора года Тушино стало второй столицей России, а его правитель получил прозвище Тушинского вора.
  
   Буссов пишет, что после боя на Ходынке поляки могли легко захватить Москву, но помешал "Дмитрий", сказавший: "Если вы хотите разрушить столицу, а тем самым сжечь и уничтожить мои сокровища, откуда же я возьму тогда жалованье для вас?". Сообщение сомнительное, ведь бой на Ходынке поляки не выиграли. Правда здесь то, что самозванец cчитал вредным жестокое обращение с населением, но его никто не слушал. Когда в июле 1608 г. Ян Сапега во главе 1700 инфляндских солдат пересек русскую границу, царик послал ему грамоту, в которой "обещал пожаловать его так, как у него и на уме нет, но требовал, чтоб он, проходя через московские земли, не велел своим ратным людям грабить и насиловать русских жителей". Требование смешное, ведь инфляндцы дотла разорили родную северную Беларусь.
  
   В Тушино возник спор Ружинского и Сапеги. Украинский и белорусский магнаты не могли поделить власть. Сапега не хотел подчиняться Ружинскому и желал быть гетманом, если не всего войска, то, по крайней мере, инфляндцев. Соглашение удалось достичь к середине сентября. Требования Сапеги были приняты: царик назначил его вторым гетманом, сапежинцам обещал платить "заслуженное" в том же размере, что ветеранам похода. На радостях состоялись пиршества. Рожинский угощал Сапегу. Сапега Рожинского. Гетманы поклялись в вечной дружбе и обменялись саблями. Царик тоже делал пиры, но не мог угодить полякам. О нем говорили: "московские кушанья грубые, простые; медов и лакомств дает мало и скупо". Не нравилось им и то, что царик, когда пил за здоровье Сигизмунда, то называл его братом.
  
   Когда пиры закончились, Сапега с 12-тысячным войском отправился на завоевание Замосковья. Навстречу ему послали младшего брата царя, Ивана Шуйского, во главе 20 тыс. ратников. 21 сентября произошло сражение у деревни Рахманцово, проигранное Шуйским. Вслед за тем, "Дмитрия" признали города Замосковья и Поволжья. Если горожане колебались, сапежинцы помогали сделать правильный выбор. Непослушный Ростов Великий был разгромлен. В ноябре 1608 г. под властью Шуйского остались Москва, Смоленск, Новгород, Нижний Новгород, Казань, Коломна, Переяславль-Рязанский и монастыри - Троице-Сергиев и Волоколамский. Остальные города и земли признали царем самозванца либо выжидали, как Устюг Великий, Пермь, Вятка и Сибирь.
  
   Осенью 1608 г. в Тушино появились дворяне высокого ранга, и воровская Дума приобрела солидный вид. Особо важным был захват в Ростове митрополита Филарета. Его доставили в Тушино в татарской шапке, одетым в сермягу, и, для полного унижения, в одном возке с какой-то женкой. "Дмитрий" принял Филарета с почетом, нарек его патриархом, облек в священные ризы и вручил золотой посох. Тот разумно не подал виду, что перед ним вовсе не "Дмитрий", сделавший его митрополитом. "Филарет, - пишет Палицын, - разумен сый, и не преклонися ни на десно, ни на шуее [ни направо, ни налево], но пребысть твердо в правой вeрe". Все же царик приказал крепко за ним приглядывать. При Филарете его родня заняла важные позиции в тушинской Думе, хотя Заруцкий сохранил влияние.
  
   Для поляков царик как был, так и остался марионеткой. Примером служит убийство Меховецкого в декабре 1608 г. Несмотря на бандо (запрет), бывший гетман появился в войске. Недовольные Ружинским поляки подумывали переизбрать старого гетмана. Ружинский, узнав об этом, велел передать Меховецкому, чтобы убирался из войска, не то он его убьет. Тот укрылся у царика. Тогда, как пишет Мархоцкий, "князь Рожинский взял с собой лишь четырех пажей и схватил его, этим же пажам он приказал его убить. Царь гневался, но не знал, что делать, ибо Рожинский велел передать, что и ему шею свернет". По другой версии князь сам зарубил Меховецкого. Он же изгнал из войска друга царика, Адама Вишневецкого. Грозный гетман был всегда пьян, и за охраной Тушина ведал бдительный Заруцкий.
  
   Непросто складывались отношения царской четы. Жили они в царской избе в супружеской близости. Второй "Дмитрий", в отличие от первого, Марине не потакал. Когда в январе 1609 г. Ежи Мнишек, недовольный пустыми посулами царика и малой помощью дочери, сухо простился и отбыл в Польшу, она написала вдогонку письмо с сожалением, что не получила благословения, и жалобой на мужа. Марина хочет, чтобы батюшка повлиял на ее супруга: "В письмах к его царской милости, упоминали бы и обо мне, прося его о том, дабы я у него почтение и милость иметь могла". Еще она "усильно" просит 20 локтей узорчатого черного бархата на летнее платье "для поста" и сундучок. В следующем письме она просит помочь послам "его царского величества". Пан Ежи не ответил на оба письма.
  
   В письме от 23 марта, любящая дочь мягко пеняет родителя за молчание. В письмо вложена записка: "О делах моих не знаю, что писать ... нет ни в чем исполнения, со мною поступают так же, как и при вас, не так, как было обещано при отъезде вашем родительском; ... для того вкратце пишу, своих людей не могу послать, ибо надобно дать на пищу, а я не имею". И тут же: "Помню, милостивый государь мой батюшка, как вы с нами кушали лучших лососей и старое вино пить изволили, а здесь того нет; ежели имеете, покорно прошу прислать". Ответа опять не было. В августе Марина просит отца дать весточку, "ибо я, при нынешней печали моей, не зная какой оборот примут дела российские, ни в чем более не нахожу утешения, кроме как чаще получать письма от вас, государя моего родителя". Письма подписаны: "Нижайшая слуга и дочь послушная Марина, царица". Здесь вся Марина: одинокая, плохо разбирающаяся в людях и обстановке, так и не раскусившая своего батюшку, инфантильная, но гордая и честолюбивая "царица московская".
  
   В 1609 г. фортуна начала отворачиваться от самозванца. Сапега так и не смог взять Троице-Сергиев монастырь. Осажденные москвичи дважды побили тушинское войско. В Замосковье и на Севере начались восстания против лихоимства поляков, и города вновь присягали Шуйскому. Михаил Скопин выступил из Новгорода и вместе со шведами продвигался на юг. В эти дни самозванец проявил больше понимания, чем его полководцы. Он, как мог, пытался остановить грабежи и насилия в присягнувших ему землях, особенно выступал против разорения монастырей. Но не имел средств противостоять переходу сбора налогов от тушинских чиновников в руки иноземных приставов и загонщиков, дочиста грабящих крестьян. Даже дворцовые земли, обеспечивающие царские доходы, не удавалось оградить от разграбления.
  
   Самозванец раньше других усмотрел опасность похода Скопина и требовал от Сапеги оставить осаду Троице-Сергиева монастыря, чтобы "благосклонность ваша ...наискоре сами поспешали" соединиться со Зборовским в Твери, "что большую пользу принесет, чем штурмы", обещая доставить ему ядра, пули и порох. Сапега не двинулся с места, и Зборовский был разбит. В следующей грамоте не без раздражения написано: "Мы не раз писали уже, напоминая, что не должно терять времени за курятниками, которые без труда будут в руках наших, когда Бог удостоит... Теперь же, при перемене счастья, мы тем более просим ... оставить там все и спешить, как можно скорее, со всем войском вашим к главному стану". Внизу приписано рукой "Дмитрия": "Чтобы спешил как можно скорее". Узнав, что шведы оставили Скопина, и он ушел к Калязину, "царь" просит Сапегу не расслабляться: "Бдительное иметь на них потребно иметь око, и о всем давать нам знать; ... также прилагать старание, чтобы поспешно настигнув его ... как наискорее могли бы уничтожить." Грамота дана 8 августа; 12 августа "Дмитрий" посылает новую грамоту с требованием идти на Калязин; 24 августа Сапега, наконец, подошел к городу. Но Скопин уже собрал силы, и разбил Сапегу (28 августа 1609 г.).
  
   Приведенные документы не вяжутся с образом ничтожества, каким принято изображать Лжедмитрия II. Далеко не однозначны и его отношения с Мариной. Многое остается скрытым, но очевидно, что самозванец вовсе не ущемлял гордую полячку и не вызывал у нее отвращения. Несмотря на жалобы на бедность, Марина имела возможность послать бернардинцам в Самбор массивные серебряные подсвечники для алтаря костела. Были и супружеские отношения, интимная близость, нежные слова. Это, мало кем замеченная привязанность (или любовь) выдержала испытание в момент краха Тушинского лагеря, когда, казалось, у самозванца не осталось возможностей для борьбы за престол.
  
   В конце августа 1609 г. Сигизмунд двинулся на Смоленск, и перед тушинскими поляками встал вопрос - что делать. Король требовал идти под его знамена; наемники, со своей стороны, хотели получить "заслуженное" - то, что обещал самозванец. Многие считали, что Сигизмунд должен уйти и не мешать им закончить начатое. В это время царик, желая удержать поляков, выдал обязательства передать наемникам в кормление Северские земли. Марина также подтвердила эти обязательства. Но это мало помогло - в декабре в Тушино прибыли королевские комиссары, намеренно избегавшие встречи с "Дмитрием". На предложения представиться царику, они отвечали, что имеют полномочия вести переговоры с "рыцарством" и московскими боярами, но не с проходимцем. Царик и царица могли лишь наблюдать из окон за проезжающими комиссарами. Уехать из Тушина "Дмитрий" не мог - поляки его крепко стерегли.
  
   Пока шли переговоры, в палаты к царику тайно пробрался изгнанный из войска Адам Вишневецкий. Царик обрадовался другу и устроил попойку. Он подарил князю коня, саблю и одежду, украшенную соболями и жемчугом. О подарках тут же пошли слухи и в царскую избу ворвался гетман Ружинский. Он бил палкой пьяного князя Адама до тех пор, пока не сломал палку, и предупредил, что если тот не уберется из лагеря, то кончит как Меховецкий. На протесты царика и упреки в переговорах за его спиной, Ружинский, замахнувшись булавой, закричал: "Эй, ты, московитский сукин сын! Зачем тебе знать, какое у послов до меня дело! Черт тебя знает, кто ты такой. Мы, поляки, так долго проливали за тебя кровь, а еще ни разу не получали вознаграждения и того, что нам положено еще".
  
   В тот же вечер "Дмитрий" пришел к супруге, упал к ее ногам, и со слезами сказал: "Польский король вошел в опасный для меня сговор с моим полководцем, который так меня сейчас разделал, что я буду недостоин появляться тебе на глаза, если стерплю это. Или ему смерть, или мне погибель, у него и у поляков ничего хорошего на уме нет. Да сохрани господь меня на том пути, в который я собираюсь отправиться, сохрани господь от лукавого и тебя, остающуюся здесь". Переодевшись в крестьянское платье, он и его шут, Петр Кошелев, спрятались в санях, прикрытые тесом, и несколько казаков, скрытно вывезли их из лагеря. Произошло это 27 декабря (ст. стиля) 1609 г.
  
   Царик направился в Калугу, всегда ему верную. Как пишет Буссов, сначала он заехал в соседний с Калугой монастырь и послал монахов в город сказать, что поганый польский король не раз требовал, чтобы он уступил ему Северские земли. Но он ему отказал, дабы там не укоренилась поганая вера, а теперь король подговаривает служивших у царя поляков, чтобы они схватили его и отвезли к королю. "А он, Димитрий, узнав об этом, скрылся и спрашивает теперь народ, что они собираются делать и решить в его деле. Если они останутся ему верны, то он приедет к ним, с помощью Николая Угодника и всех присягнувших ему городов отомстит. ... Он готов умереть вместе с народом за христианскую [русскую] веру и все остальные поганые веры искоренит, польскому же королю ни села, ни деревеньки, ни деревца, ни тем более города или княжества не уступит". Слова эти очень понравились калужцам. Они пришли "в монастырь, поднесли "царю" хлеб и соль отвели в кремль, в воеводские палаты, подарили одежду и лошадей, позаботились о кухне и припасах. Судьба снова улыбнулась самозванцу.
  
   Наутро в Тушино начался переполох: никто не знал, куда девался царик, убили его, или он убежал. Одни наемники бросились грабить царскую избу, другие разворошили обоз комиссаров - искали тело в посольских повозках. Наемники обвиняли Ружинского, что тот пленил или умертвил царика и требовали обыскать его покои. Гетману с трудом удалось оправдаться и утихомирить солдат. Через несколько дней из Калуги приехал пан Казимирский, сообщил, что государь жив и здоров и привез от него письма. Царик писал, что жизни его угрожали изменники - Роман Ружинский и Михайло Салтыков, но теперь он в безопасности и приглашает верных поляков и казаков идти в Калугу, обещая выплатить заслуженное и дать новые пожалования. Опять поднялся шум, и опять гетман успокоил крикунов. Казимирского он пригрозил повесить, а письма велел сжечь.
  
   Никто не заметил любовную записку самозванца Марине. В ней он писал: "Тому Бог свидетель, что печалюсь я и плачу из-за того, что о тебе, моя надежда, любимая-с, дружочек маленький, не даешь мне знать, что с вами происходит, мой-с ты друг, знай, что у меня за рана, а больше писать не смею". Марина и дальше получала записки от "супруга". Он звал к себе, называл ласковыми словами - "птичка", "любименькая", "мое сердце", и у брошенной женщины зрело желание бежать к "Дмитрию". Но сначала Марина написала письмо Сигизмунду. Пожелав ему успехов, она указала на свое "законное право на московский престол, ... скрепленное венчанием на царство, утвержденное признанием меня наследницей и двукратной присягой всех государственных московских чинов". Писала, что надеется на доброту короля, что он примет ее, семью вознаградит и овладеет Московским государством путем союза. Ответа не последовало, и она поняла, что нужна лишь мужу.
  
   В середине февраля 1610 г. в Тушино вернулся ездивший в Калугу Януш Тышкевич. Он привез письмо самозванца, в котором тот вновь предлагал войску идти в Калугу, обещая выплатить все долги. Это письмо привело к драке между наемниками. Солдаты Тышкевича обстреляли Ружинского. Лишь с трудом удалось предотвратить общее сражение. Вдобавок, снялись с места и направились в Калугу донцы и татары. Зборовский не смог их задержать и обратился к Ружинскому. Гетман бросил на пеших казаков польскую конницу. Дорога на Калугу усеялась трупами. В гибели казаков Ружинский и Зборовский обвинили Марину, призывавшую к уходу в Калугу, и грозили бросить ее в тюрьму. 13 февраля царица бежала из Тушино. В царской избе осталось письмо "рыцарству". Оно известно в редакции Карамзина, но там не видно Марины и стоит привести выдержки из перевода оригинала:
  
   "... Полно сердце скорбью, что и на доброе имя, и на сан, от Бога данный, покушаются! С бесчестными меня равняли на своих собраниях и банкетах, за кружкой вина и в пьяном виде упоминали!.. Тревоги и смерти полно сердце от угроз, что не только, презирая мой сан, замышляли изменнически выдать меня и куда-то сослать, но и побуждали некоторых к покушению на мою жизнь! ... Теперь, оставшись без родителей, без родственников, без кровных, без друга и без защиты, ... препоручив себя всецело Богу, вынужденная неволей, я должна уехать к своему супругу, чтобы сохранить ненарушенной присягу и доброе имя. ... Посему объявляю это перед моим Богом, что я уезжаю, как для защиты доброго имени, добродетели, сана - ибо, будучи владычицей народов, царицей московской, возвращаться в сословие польской шляхтенки и становиться опять подданной не могу, - так и для блага сего воинства, которое, любя добродетель и славу, верно своей присяге".
  
   В дороге Марина сбилась с пути и была перехвачена разъездом сапежинцев. Так она попала в Дмитров в лагерь Сапеги. Пан Ян, опекавший Марину, был всегда с ней галантен. Правда, по-солдатски, - как-то у нее в гостях он до того упился, что, возвращаясь, упал с лошади. И сейчас Сапега хорошо принял беглянку, но праздника не получилось: к Дмитрову подступили войска Скопина.
  
   Дальнейшее описал Мархоцкий: "... царица выказала свой мужественный дух. Когда наши вяло приступали к обороне вала, а немцы с москвитянами пошли на штурм, она выскочила из своего жилища и бросилась к валу: "Что вы делаете, злодеи, я - женщина, и то не испугалась!" Так, благодаря ее мужеству, они успешно защитили и крепость, и самих себя". Когда московиты ушли, и Марина собралась в Калугу, Сапега хотел воспрепятствовать, но она сказала: "... у меня есть три с половиной сотни донских казаков, и если понадобится, дам битву". И Сапега больше не вмешивался. Буссов, впрочем, утверждает, что Сапега, сам ей посоветовал ехать в Калугу и дал в провожатые "московитских немцев и 50 казаков". Царица, одетая в польский мужской костюм из красного бархата, в сапогах со шпорами, с ружьем и саблей, на быстром коне, " не хуже любого воина проехала 45 немецких миль и ночью после Сретенья прибыла в Калугу".
  
   От Калуги до Калуги. "Дмитрий" встретил супругу радостно. Он и раньше пытался ее выручить: посылал за ней в Тушино три тысячи казаков, но Ружинский их рассеял, пытался склонить привезти царицу жадных до денег поляков. Тем, кто привезет Марину, обещал заплатить по 30 злотых на всадника. Теперь Марина сама явилась, и стал в Калуге новый царский двор. Немалая часть "бояр" и "думных дьяков" перебралась из Тушино в Калугу. Первые места заняли князья Григорий Шаховской и Дмитрий Трубецкой. Самозванца по-прежнему признавали города мятежного юга России - от Северщины до Астрахани, и, сверх того, Псков, Великие Луки и города Новгородчины. Составилось новое войско из служилых людей и казаков. Слова царика, что он искоренит поганые веры, нашли самый широкий отклик, особенно у казаков, мечтавших отомстить за избиение донцов Ружинским. Повсеместно начались нападения на небольшие отряды поляков, был истреблен крупный отряд Млодского. Но войны тушинцам объявлено не было: "Дмитрий" еще надеялся переманить наемников.
  
   После измены наемников в Тушино, самозванец при малейшем подозрении расправлялся с иноземцами. О расправах в Калуге пишет свидетель - Конрад Буссов. Первым казнили калужского воеводу Скотницкого. Этот ополяченный шотландец был смещен, когда отказался сражаться против короля. Окончательно его погубил пан Казимир[ский]. Он приехал в Калугу с запиской от Ружинского, предлагавшего воеводе сплотить местных поляков, захватить царика и доставить его королю. Казимирский предпочел передать записку "Дмитрию". Тот разъярился и приказал утопить шотландца без суда и следствия. Его отвели к Оке и спустили под лед. Имущество казненного отдали доносчику. В измене обвинили и немцев Козельска - всего 52 человека. Самозванец распорядился всех перетопить, а заодно утопить и немцев Калуги (очевидно, и Буссова). Спасли их зять Буссова - пастор Мартин Бер, и Марина. Пастор с помощью немок фрейлин известил царицу о грозящей гибели невинных людей. Марина, хоть и опасалась гнева супруга, попросила его прийти "на одно слово". Но "Дмитрий" еще больше разгневался: "Я отлично знаю, что она будет просить за своих поганых немцев, я не пойду. Они сегодня же умрут, ... а если она будет слишком досаждать мне из-за них, я прикажу и ее тоже бросить в воду вместе с немцами".
  
   Марина сама пошла к "царю", встала вместе с фрейлинами на колени и с плачем просила не проливать необдуманно в гневе невинной крови. Дабы потом не раскаиваться, как он раскаивался в казни Скотницкого. Если ему известны предатели, пусть выделит виновных и накажет по заслугам. "Царь" поначалу держал себя неприступно, но потом растрогался, встал, подошел к Марине, взял ее за руки, поднял, велел подняться женщинам, спросил, как далеко отстоит Козельск от Калуги, и когда узнал, что двенадцать миль, сказал: "Если это так далеко, а они уже с вечера здесь, а я, ведь, только вчера послал туда приказ привести их сюда, значит, мои князья и бояре из ненависти наговорили на немцев". Обратившись к царице, он сказал: "Ну, так и быть. Это твои люди, они помилованы". По ходатайству пастора, опять через Марину, "царь" дал согласие на публичный суд. На суде никто не смог привести доказательств вины немцев. Тогда царь ласково им сказал: "Я вижу, что с вами поступили несправедливо и что мои вельможи вам враждебны и ненавидят вас. То, что я у вас отнял, будет возвращено сполна". Он велел вернуть отобранные у немцев поместья, и посоветовал им перебраться из Козельска в Калугу, под его защиту.
  
   В Калуге с "Дмитрия" спала личина жалкого царика, в которую его загнал Ружинский. В нем появились властность, уверенность в себе и жестокость. Наемникам, начавшим переговоры о заключении нового договора, пришлось столкнуться с другим "Дмитрием". Он отказался дать присягу не казнить бояр, оставшихся в Тушино, и не вступать в переговоры с Шуйским. На требование вести с королем переговоры последовал ответ, что "это должно быть предоставлено на волю его царского величества". На требование ничего не делать без ведома "рыцарства" "Дмитрий" обещал советоваться по делам "рыцарства", но дела царя он "будет решать сам со своими боярами". В.Н. Козляков приводит доказательства, что в апреле 1610 г. второй "Дмитрий" и Марина обвенчались по православному обряду. Этот малоизвестный факт заставляет по-иному оценить их личные отношения. Известно, что в середине января 1611 г. Марина родила сына, т.е. родила через девять месяцев после венчания. Возможны два предположения: 1. Католического венчания не было. Марина отказывала в супружеской близости самозванцу до венчания в Калуге; 2. Венчание было вызвано внебрачной беременностью Марины.
  
   Весной 1610 г. в России все воевали со всеми. Войска Шуйского наступали на тушинских наемников, сдерживали наступление самозванца и отстаивали Смоленск от поляков. Поляки короля осаждали Смоленск и захватили Северщину у самозванца. "Царь Дмитрий" удерживал юг России, очистив его от мелких шаек наемников. Тушинские наемники отступали под натиском царских войск, помогали сторонникам самозванца против шведов и старались подороже продать свою службу Сигизмунду и "Дмитрию". В конце апреля Сигизмунд нанял 2 тыс. лучших наемников, остальные согласились служить "Дмитрию". 26 мая самозванец выслал им деньги, но слишком мало. Он сам ездил доплачивать и опять меньше условленного. 25 июня наемники избрали гетманом Яна Сапегу.
  
   24 июня гетман Жолкевский наголову разбил Дмитрия Шуйского под Клушино. Узнав об этом, самозванец решил захватить Москву. 30 июня выступили в поход; русские и наемники шли раздельно - самозванец не желал зависеть от наемников. С боем взяли Пафнутиево-Боровский монастырь, его защитников перебили. Поход задержало нападение приглашенных Шуйским крымских татар во главе с Баты-Гиреем. Четыре дня продолжались наскоки татар, потом они ушли в степи. Кончилось тем, что самозванец подошел к Москве с юга-востока - со стороны Коломны. Тут не обошлось без происков Сапеги, всеми силами старавшегося избежать столкновения с Жолкевским, подступавшим к Москве с запада.
  
   17 (27) июля 1610 г. Василий Шуйский был свергнут с престола, и самозванец решил, что наступил его звездный час. Единственным препятствием на пути к царскому венцу он видел короля Сигизмунда. "Дмитрий" пишет письмо польскому королю, в котором обещает 10 лет ежегодно платить Речи Посполитой 300 тыс. рублей и королю 10 тыс., заключить с ним вечный мир, вместе с королем уничтожить татар, на свой счет завоевать и передать королю Швецию и выступать против любого его неприятеля. Касательно Северской земли, "Дмитрий" предложил переговоры сенаторов с думными боярами. Сигизмунд на письмо не ответил - он сам рассчитывал стать царем или посадить на престол Владислава. Расчеты казались реальными: 17 (27) августа бояре и гетман Жолкевский подписали договор об избрании королевича Владислава. Для самозванца это был удар, хотя вернувшийся к нему атаман Заруцкий предупредил о развитии событий.
  
   Жолкевский обещал боярам помочь избавиться от самозванца. Первым делом он написал Сапеге, но достичь соглашения не смог и перешел к решительным действиям. Обогнув Москву, он вышел к стану наемников. Вместе с поляками шли, теперь союзные, московские войска. Увидев противника, Сапега развернул своих поляков и казаков. Жолкевский решил использовать последний шанс для переговоров, послал к Сапеге и пригласил встретиться. Гетманы встретились на нейтральной земле, разделяющей оба войска. Не слезая с коней, они стали выяснять отношения. Поначалу разговор не получился, и гетманы стали разъезжаться. Потом еще раз съехались и договорились. Сапега обещал не мешать Жолкевскому (и своему королю). Жолкевский, со своей стороны, взялся удовлетворить "Дмитрия" и, что главное, обеспечить наемное "рыцарство". В тот же вечер он прислал Сапеге письмо, где именем короля обещал царику в удел земли Речи Посполитой - Самбор или Гродно. Наемники собрали круг и порешили оставить царика, если король оплатит им время службы у "Дмитрия".
  
   "Дмитрий", вместе с Мариной, находился тогда в Николо-Угрешском монастыре на Москве-реке. Посланцы наемников привезли ему предложения Жолкевского. Царик возмутился и ответил послам, что "лучше ему служить холопом, добывая трудом кусок хлеба, нежели получать его из рук короля". Марина с раздражением заявила: "Пусть его величество отдаст царю Краков, тогда царь отдаст его величеству Варшаву". Узнав об ответе самозванца, Жолкевский решил его захватить и выдать королю. Вечером его войско подступило к монастырю, но монастырь оказался пуст: "Дмитрий" был предупрежден и под охраной Заруцкого и 500 казаков бежал с Мариной в Калугу. Войско самозванца осталось брошенным под Москвой, большинство служилых людей присягнули королевичу Владиславу, но казаки тайно снялись и ушли к самозванцу.
  
   В Калуге самозванец воссоздал "Думу", где по-прежнему заправляли Шаховской и Трубецкой, и стал собирать новое войско. К концу осени 1610 г. "Дмитрий" имел 3 тыс служилых людей и казаков, 500 татар и 1 тыс. наемников. Измены поляков и русских его сильно озлобили, и он развернул настоящий опричный террор, когда людей казнили по любому подозрению. Поддержал он и растущее возмущение народа против поляков. В глазах простых людей "царь" начал приобретать черты героя, заступника от поганых. С поляками расправлялись жестоко. Как пишет Буссов, в этом отличались татары: "Они часто приводили по 10, 11, 12 поляков, которых хватали в ночное время из постелей в поместьях и также многих купцов... Некоторых из этих поляков по приказанию Димитрия лишали жизни". Почти каждое утро посреди рынка находили с десяток мертвых поляков, убитых ночью. Самозванец подумывал о переносе ставки в Воронеж, или даже в Астрахань. Он хотел набрать в войско татар и турок и до конца бороться за московский престол.
  
   Террор, развязанный "Дмитрием", оказался губительным для него самого. Началось все с приезда в Калугу касимовского царя Ураз-Магмета, поступившего на службу к Сигизмунду и отпущенного им для вызволения сына. Сын, однако, бежать не пожелал и донес "Дмитрию" на отца. Тот решил отомстить изменнику. Царик пригласил старого татарина на псовую охоту. За Окой, оставив позади псарей, царик, выехал на берег реки вместе с двумя подручными и Ураз-Магметом. Там они убили старика и бросили тело в воду. "Дмитрий" уверял, что Ураз-Магмет покушался на него, а потом ускакал, но ему никто не верил. Особенно возмущался молодой ногайский князь Петр Урусов. Он решил отомстить сыну Ураз-Магмета, подкараулил его, но в темноте по ошибке убил другого татарина. "Дмитрий" велел высечь князя и посадил в тюрьму. В начале декабря татары разбили отряд поляков и привели пленных в Калугу. "Дмитрий" решил им сделать приятное, тем более что за Урусова просили Марина и бояре. Самозванец выпустил князя, обласкал, вернул прежнюю должность, но тот не забыл, как его публично драли кнутом.
  
   Затаив ненависть, он выслуживался перед цариком, и снова вошел в доверие. 11 декабря 1610 г. самозванец поехал травить зайцев. Царик ехал в санях вместе с "боярином" Иваном Плещеевым и шутом Петром Кошелевым. Его охраняли конные татары Урусова. "Дмитрий" не раз останавливался, кричал, чтобы ему подавали вино и пил за здоровье татар. Наконец, Урусов с несколькими татарами приблизились к царским саням. Князь выстрелил из ружья в царика и для верности ударил саблей. При этом сказал: "Я научу тебя, как топить в реке татарских царей и бросать в тюрьму татарских князей". Младший брат Урусова отсек царику голову. Рассказы, что татары перебили русскую свиту, истине не соответствуют. Они лишь догола раздели тело царика и ускакали в степь.
  
   К вечеру царский шут добрался до Калуги и рассказал о гибели "государя". Марину это ввергло в глубокое горе. Схватив факел, беременная женщина бегала в толпе, рвала на себе одежду, волосы, просила ее убить, с плачем молила о мщении. Атаман Заруцкий, неравнодушный к Марине, призвал бить татар, и казаки убили до 200 ни в чем не повинных татар. Тело самозванца положили в церкви, и оно больше месяца лежало без погребения, так как между воровскими "боярами" и донскими казаками возник спор, кому присягать. "Бояре" настаивали на присяге Владиславу, Заруцкий - на присяге Марии Юрьевне. В это время Сапега подошел к Калуге. Калужцы, опасаясь измены, взяли Марину. Все же она сумела переслать Сапеге записку: "Ради Бога, избавьте меня; мне две недели не доведется жить на свете. Вы сильны; избавьте меня, избавьте, избавьте. Бог Вам заплатит". Сапега, однако, не стал осаждать Калугу и ушел от города.
  
   В середине января 1611 г. Марина родила сына; ребенка крестили по православному обряду и нарекли Иваном. Тогда же был отпет и похоронен второй "Дмитрий". В "Новом летописце" об этом сказано: "Ево же вора взяша и погребоша честно в соборной церкве у Троицы, а Сердомирсково дочь Маринка, которая была у Вора, родила сына Ивашка. Калужские ж люди все тому обрадовашесь и называху ево царевичем и крестиша его честно". Заруцкий взял Марину под свое покровительство. Марина с ребенком покинула Калугу и укрылась в Коломне - подальше от поляков. Дальнейшая ее судьба переплетена с судьбой казацкого атамана Ивана Заруцкого, ее любовника, а позже мужа.
  
   Марина с Заруцким. Иван Мартынович Заруцкий был яркой личностью. Уроженец украинского Тернополя, мальчиком он был угнан татарами в Крым, но оттуда бежал на Дон. У казаков он выбился в атаманы. Участвовал в походе "царевича Дмитрия" на Москву, а после его убийства стал одним из главных атаманов Болотникова. Заруцкий принял самое деятельное участие в появлении второго Лжедмитрия, возглавил донцов в его войске и получил чин "думного боярина", ведающего казачьим приказом. При вечно пьяном гетмане Ружинском, он управлял Тушинским лагерем. Преданностью царику он не отличался и как только тушинские поляки решили продать свои услуги Сигизмунду, Зборовский поехал к королю под Смоленск. Под началом Жолкевского он сражался на стороне поляков в битве под Клушино. Но гетман и атаман не поладили: Зборовский был оскорблен, что гетман поставил во главе русского отряда не его, а родовитого Ивана Салтыкова. Когда войско Жолкевского подошло к Москве, Зборовский вернулся к царику и возглавил казаков.
  
   Заруцкий вполне мог увлечь Марину. Он был хорош собой, рослый и статный, умен, энергичен и смел. Правда, он не родился дворянином, но царик пожаловал ему чин боярина. А пожалования самозванцев тогда принимали всерьез. Заруцкий был неграмотный, но это не мешало руководить на поле боя, выступать в совете и иметь манеры шляхтича. Кроме украинского, он свободно владел русским, польским и татарским. В моральном плане Заруцкий был беспринципный честолюбец, но Марину это как раз не смущало, ведь не меньшими честолюбцами были ее мужья, отец и друг Ян Сапега. Один поляк писал о Заруцком: "Сей бысть не нехрабр, но сердцем лют и нравом лукав". Еще определеннее Жолкевский: "...ему доставало сердца и смысла на все, особенно, ежели предстояло сделать что-либо злое ... ежели нужно было кого взять, убить или утопить, исполнял это с довольно великим старанием". Но этот негодяй до конца был с Мариной.
  
   Что двигало Заруцким - любовь или расчет? Скорее, все же расчет. Атаман был болезненно самолюбив - за непослушание он натравил гусар Ружинского на донцов и две тысячи казаков были уничтожены, он же ушел от карьеры у Жолкевского потому, что гетман ставил боярина Салтыкова выше храброго хлопа. И в дальнейшем, он шел на все ради власти. Марина была царица: ее венчал на царство московский патриарх и ей присягнули думские чины. Ее сын, даже для тех, кто считал отца самозванцем, был царской крови. Заруцкий верил, что вместе с Мариной он достигнет престола и станет правителем, а потом державным супругом. На случай царского брака он заставил свою жену постричься и уйти в монастырь. Нельзя исключить и влюбленность атамана. Марина умела пленять, ее любили оба самозванца и, судя по всему, ей был увлечен Сапега. И все же не любовь, а честолюбие, окрыляли Заруцкого.
  
   Смерть самозванца не пошла на пользу полякам. В России больше не было причин для раскола, зато возросли претензии к Сигизмунду. Он не отпускал Владислава в Москву и не давал согласие на его крещение в православие, раздавал земельные пожалования и чины, словно был российским государем, и явно собирался им быть. Выразителями возмущения стали патриарх Гермоген в Москве и Прокофий Петрович Ляпунов в Рязани. Патриарх объявил торжественно, что Владиславу не царствовать, "если не крестится в нашу веру и не вышлет всех ляхов из Державы Московской". Вождь рязанских дворян Ляпунов воодушевил письмами калужан, туляков, нижегородцев, жителей Замосковных и Украинных городов. Решили забыть прежние распри и "стояти заодин" против Сигизмунда за православную веру и православного государя.
  
   Кто будет избран царем, тогда не решали, и Заруцкий усмотрел здесь шанс привести к престолу малолетнего Ивана и его мать Марину. Он примкнул к Ляпунову и стал одним из вождей Первого земского ополчения. В конце февраля - начале марта 1611 г. ополченцы из разных городов двинулись к Москве. Они опоздали - 19 марта москвичи восстали против польского гарнизона и поляки, неспособные победить восставших, сожгли Москву. 25 марта первые отряды ополчения подошли к сожженным посадам Москвы, 1 апреля ополченцы заняли позиции вокруг стен Белого города и начали осаду. Были выбраны воеводы - князь Трубецкой и Заруцкий (оба служили царику) и Ляпунов. Дмитрий Трубецкой и Заруцкий возглавляли казаков, Ляпунов - служилых людей, земцев. Марину с сыном Иваном Заруцкий поселил в Коломне.
  
   Прокофий Ляпунов - человек с очень сильным характером, прямой и резкий, пользовался поддержкой земцев, но казаки, грабежи которых он пресекал, его не любили. Завидовал ему и Заруцкий, столкнувшийся с человеком его превосходившим. Ляпунов создал Земское правительство, ведавшее вопросами обороны и снабжения войска. При его поддержке был подготовлен "Приговор" ополчения, заложивший основы управления Россией. Там была статья об отмене приставств - городов и сел, выделяемых казакам для "кормления". Их заменили поместьями для старых казаков и выплатой довольствия новым. Отмена приставств окончательно озлобила казаков. Поляки этим воспользовались. Комендант Кремля Госевский изготовил грамоту, якобы написанную Ляпуновым, в которой "велено казаков по городам побивать" и при размене пленных сумел доставить ее в казачий лагерь. Как пишет Маскевич, казаки пригласили Ляпунова в лагерь и "разнесли на саблях". Карамзин (следуя летописям и Маскевичу) не сомневается, что в заговоре участвовал Заруцкий:
  
   "Имея тайную связь с атаманом-триумвиром, Госевский из Кремля подал ему руку на гибель человека, для обоих страшного; вместе умыслили и написали именем Ляпунова указ к городским воеводам о немедленном истреблении казаков в один день и час. Сию подложную, будто бы отнятую у гонца бумагу представил товарищам атаман Заварзин: рука и печать казались несомнительными. Звали Ляпунова на сход: он медлил; наконец, уверенный в безопасности двумя чиновниками, ... явился среди шумного сборища казаков; выслушал обвинения; увидел грамоту и печать; сказал: "Писано не мною, а врагами России"; свидетельствовался Богом; говорил с твердостью; смыкал уста и буйных; не усовестил единственно злодеев: его убили".
  
   Ляпунова убили 22 июля 1611 г. Заруцкого в казачьем таборе в тот день не было - атаман не хотел выглядеть убийцей. Он, наконец, стал властителем ополчения. (Князь Трубецкой, старший воевода, обычно соглашался с его решениями). Но мораль ополчения падала: служилые люди, потрясенные убийством Ляпунова, разъезжались по домам. Атаману не удалось убедить казаков избрать в цари Ивана Дмитриевича: казаки понимали, что вместо младенца править будет мать, а Марину они не любили. К тому же в Пскове появился человек, объявивший себя еще раз спасшимся царем Дмитрием, и случилось невероятное - 2 марта 1612 г. казачий круг вместе с московскими черными людьми признал его государем. Заруцкий и Трубецкой, помня о судьбе Ляпунова, присягнули новому самозванцу. Правда, после присяги "холопы Митка (Трубецкой) и Ивашко Заруцкий" били челом "государыне" Марине Юрьевне и "государю царевичу". Сына своего Заруцкий отправил в Коломну в стольники к царице.
  
   Настоящую опасность для Заруцкого и Марины представляло Второе земское ополчение, не признающее любых "Дмитриев" и их потомство. В феврале 1612 г. земцы двинулись из Нижнего Новгорода вверх по Волге. В апреле войско во главе с князем Пожарским вступило в Ярославль. Заруцкий подослал убийц, но они не сумели убить князя, и Заруцкий был разоблачен. Он не стал дожидаться прихода Пожарского и 17 июля ушел в Коломну. С ним ушли 2 тыс. казаков, но большинство казаков осталось под началом Трубецкого. Забрав из Коломны Марину с ее ребенком и ограбив город, атаман ушел за Оку, в Михайлов. Дальнейшее принесло разочарование любовникам. Ополченцы вместе с казаками отбили войско Ходкевича от Москвы и взяли Белый город и Кремль. В Москве начались выборы царя. Казаки предлагали избрать либо Михаила Романова, либо Ивана, сына Марины. Но земские выборщики - от духовенства до посадских людей, были против "ворёнка". В январе 1613 г. выборщики постановили: "Маринки и сына ее на государство не хотети". Избрание царем Михаила 21 февраля 1613 г. окончательно похоронило надежды Марины видеть сына царем.
  
   После избрания царем Михаила, Марина предлагала уйти за литовский рубеж, но Заруцкий еще помышлял о царстве в Астрахани. В марте 1613 г. Заруцкий с Мариной и казаками направился к Воронежу. Там их настигло царское войско Ивана Одоевского. После двухдневного сражения атаман отступил на Дон. В его войске зрело недовольство, казаки хотели схватить Заруцкого с Мариной и отправить в Москву, но атаману ускользнул. Вместе с Мариной и горстью казаков осенью 1613 г. он добрался до Астрахани. Воровская Астрахань распахнула ворота. Заруцкий объявил народу "бутто литва завладела Москвой". Составилось войско из казаков, татар и воровских людей. Атаман заставил ногайских ханов присягнуть Ивану Дмитриевичу и направил посольство к шаху Аббасу. Послы сообщили о желании Астраханского царства перейти в подданство Персии. Они просили о помощи воинскими людьми, деньгами и хлебом. Шах пообещал прислать 500 воинов, припасы хлеба и пожаловать 72 тыс. рублей.
  
   Аббас долго расспрашивал приехавшего вместе с посольством купца перса "про литовку Марину: какова, деи, она лицом, и сколько хороша, молода ли она или стара, и был ли, деи, он у нее у руки, и горячи ли, деи, у нее руки?". Очевидно, шах рассчитывал заполучить московскую царицу в гарем. Марине тогда было двадцать четыре года. Но судьба рассудила иначе. В Астрахани зрело недовольство. Заруцкий правил как главарь разбойничьей шайки - его казаки разграбили монастырь и лавки заморских купцов, атаман казнил воеводу Ивана Хворостинина и "лучших" посадских людей, любого, сказавшего неосторожное слово, хватали ночью, мучили и топили. Возмущала горожан и Марина. Она запретил звонить в колокола в заутреню - якобы пугают сына, сразу по приезде устроила католическую часовню, собрала вокруг себя католических монахов - охотных советчиков, как бороться с Москвой.
  
   Астраханцы жили слухами: одни надеялись на приход царских стрельцов из Самары, другие утверждали, что Заруцкий с воровскими казаками задумал всех перебить. В апреле, на страстной неделе, астраханцы восстали. После уличного боя Заруцкий с Мариной и верными казаками заперся в Кремле. Тут выяснилось, что с юга к городу подплывают стрельцы из Терки. Осажденные решили бежать: 22 мая они прорвались к воде и уплыли на стругах. На следующий день в Астрахань приплыли терские стрельцы, а на другой день им пришлось биться против вернувшейся казачьей флотилии. Заруцкий был разгромлен и ушел с немногими стругами. След его потерялся. Нашелся он в июне. Оказалось, что казаки ушли на Каспий и свернули в Яик. Туда отправили подошедших из Самары стрельцов. 24 июня беглецов обнаружили на Медвежьем острове, где казаки построили острожек. Стрельцы его осадили. Начались переговоры. Выяснилось, что у казаков всем заправляет Треня Ус: "царевича" он держит при себе, а Заруцкий и Марина на положении пленных. Казаки не стали долго рядиться: они выдали Заруцкого и Марину с сыном и присягнули Михаилу Федоровичу.
  
   6 июля 1614 г. ценную добычу доставили в Астрахань. Держать в городе их побоялись и отправили в Казань. Заруцкого охраняли с 130 стрельцов и 100 астраханцев, Марину с сыном - 500 стрельцов самарских. Везли их в цепях с великим бережением, стрельцам был дан наказ, что если нападут воровские люди, "Марину с выблядком и Ивашка Заруцкого побити до смерти, чтоб их воры живых не отбили". Но никто не хотел их отбивать. Пленников доставили в Казань и, в цепях же, - в Москву. Заруцкого допрашивал сам царь. Его пытали и посадили на кол. Четырехлетнего Ивана в декабре 1614 г. повесили за Серпуховскими воротами. О судьбе Марины пишут различно. Согласно Стадницкому, Марине отсекли голову. Бернардинцы сохранили предание, что ее утопили. Русские утверждали, что Марина умерла своей смертью. Русскому послу в Польше (конец 1614 г.) на вопросы поляков было наказано отвечать: "Вора Ивашку Заруцкого и воруху Маринку с сыном для обличенья их воровства привезли в Москву. Ивашка за свои злые дела и Маринкин сын казнены, а Маринка на Москве от болезни и с тоски по своей воле умерла, а государю и боярам для обличенья ваших неправд надобно было, чтоб она жила".
  
   Песни и легенды о Марине и Воре. В народной памяти Марина обращается в сороку. В песне "Гришка Расстрига" злой расстрига, назвавшись Дмитрием Углицким и сев на царство, "похотел "женитися". Брал жену не в каменно?й Москве, а в проклятой Литве - "У Юрья, пана Седомирского || Дочь Маринку Юрьеву || Злу еретницу-безбожницу". Когда он пошел с женой в баню вместо заутрени и велел ключникам готовить и постное, и скоромное (нарушая пост), стрельцы "догадалися". В Боголюбов монастырь "металися" к царице Марфе Матвеевне, спрашивали: "Твое ли это чадо на царстве сидит?". Царица сказала, что потерян сын на Угличе, а на царстве сидит "Расстрига Гришка Отрепьев сын". Москва взбунтовалась: "Гришка Расстрига дагадается, || Сам в верхни чердаки убирается || И накрепко запирается, || А злая ево жена Маринка-безбожница || Сорокою обвернулася || И из полат вон она вылетела". Гришка же на копьях погиб.
  
   Марина проникла и в былины. Она соблазняет Добрыню и улетает из Киева сорокой. Илья Муромец сражается с "Сокольником" который, оказывается его сыном, прижитым от "Маринки". Способность Марины обращаться в птицу типична для преданий о ее заточении в коломенском кремле. Одна из его башен носит название "Маринкина башня", в ней, согласно преданию, была заключена Марина после казни сына. Часто она выходила из тела и улетала, обернувшись сорокой или вороной. Однажды стрельцы окропили тело святой водой. Прилетев, Марина не смогла войти в тело и навсегда осталась птицей. В наши дни туристов водят на осмотр башни и показывают темницу, где якобы содержалась Марина. Предание сложилось на основе книги краеведа Н.Д. Иванчина-Писарева "Прогулка по древнему Коломенскому уезду" (1843). На самом деле, в башню, но не кремля, а при церкви (ее потом разобрали) заточили в 1733 г. "мерзкую женку" Маринку (лесбиянку или гермафродита), сочетавшуюся браком как мужчина.
   .
   О Лжедмитрии II известна историческая песня о "воре-собачушке": "Из-за шведскии, из литовскии из земелюшки || Выезжает вор-собачушка на добром коне". Под столицею вор-собачушка расставил "бел-тонкий шатер" и гадал на золотых бобах: "По бобам стал вор-собачушка угадывать: || Не казнят-то нас и не вешают, || Уж и много нас жалованьем жалуют". Вор попадает во царев дворец:
  
   "Он садился вор-собачушка за дубовый стол,
Вынимает вор-собачушка ярлыки на стол,
По ярлыкам вор-собачушка стал расписываться:
"Я самих же то бояр во полон возьму,
А с самою царицею обвенчаюся!".
  
   О Марине и Лжедмитрии II в XVII - XVIII веке. "Дневник Марины Мнишек" (вероятный автор - Александр Рожнятовский, шляхтич из свиты Марины) и "История Димитрия, царя московского и Марии Мнишковны... царицы Московской", ложно приписываемая Мартину Стадницкому (родственнику и гофмейстеру Марины), описывают события вокруг Марины, но не ее личность. Несравненно больше открывают мемуары Конрада Буссова, сумевшего увидеть в Марине человека. Интересны и его заметки о втором "Дмитрии", особенно, в калужский период. Самозванец в период становления и пребывания в Тушино ярко изображен в записках Миколая Мархоцкого.
  
   Из историков XVII века о Марине и Лжедмитрии II писали Ж. О. де Ту (1620), П. Петрей (1615, 1620), С. Кобержицко-Кобержицкий (1655). В XVIII веке о Марине и ее мужьях писали де ля Рошель (1714) и П.-Ш. Левек (1782); из русских историков - В.Н. Татищев в "Российской истории" (до 1750 г.) и М.М. Щербатов в "Краткой повести о бывших в России самозванцах" (1774). Татищев пишет о Марине: "...сия мужественная и властолюбивая жена, ища более, нежели ей надлежало, и более затевала, нежели женские свойства снести могут, ... жизнь и славу свою с бесчестием окончила".
  
   Историки и писатели XIX века о Марине и Лжедмитрии II. Н.М. Карамзин обращает внимание на честолюбие Марины, заставлявшее ее совершать поступки ей самой противные. Особенно эта ее черта проявилась при встрече со вторым самозванцем: "Марина знала истину, ... и приготовилась к обману: с печалию, однако ж, увидела сего второго Самозванца, гадкого наружностию, грубого и низкого душою - и, еще не мертвая для чувств женского сердца, содрогнулась от мысли разделить ложе с таким человеком. Но поздно! Мнишек и честолюбие убедили Марину преодолеть слабость". Лжедмитрий II вызывает у историка полное презрение: он "едва не овладел обширнейшим царством в мире, к стыду России, не имев ничего, кроме подлой души и безумной дерзости". Эта оценка господствует по сегодняшний день. С Мариной дело обстояло сложнее - многомерность ее личности очевидна. Все же Пушкин, в основном, следовал Карамзину. В письме Н.Н. Раевскому от 30 января 1829 г. он писал:
  
   "Вот моя трагедия, ... но я требую, чтобы прежде прочтения вы пробежали последний том Карамзина. ... Я заставил Дмитрия влюбиться в Марину, чтобы лучше оттенить ее необычный характер. У Карамзина он лишь бегло очерчен. Но, конечно, это была странная красавица. У нее была только одна страсть: честолюбие, но до такой степени сильное и бешеное, что трудно себе представить. Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьяненная несбыточной мечтой, отдается одному проходимцу за другим, ... всегда готовая отдаться каждому, кто только может дать ей слабую надежду на более уже не существующий трон. Посмотрите, как она смело переносит войну, нищету, позор, в то же время ведет переговоры с польским королем как коронованная особа с равным себе ... Я уделил ей только одну сцену, но я еще вернусь к ней, если бог продлит мою жизнь. Она волнует меня как страсть. Она ужас до чего полька...".
  
   В перечне "маленьких трагедий", задуманных Пушкиным в 1826 г., значится "Димитрий и Марина". Впрочем, Марина в "Борисе Годунове" настолько выразительна, что дальнейшее развитие образа кажется излишним. Честолюбие Марины раскрывается уже в похвальбе ее отца: "Я только ей промолвил: ну, смотри! || Не упускай Димитрия!.. и вот || Все кончено. Уж он в ее сетях". В сцене "Ночь. Сад. У фонтана" честолюбие торжествует над любовью. Влюбленный Самозванец готов отказаться ради любви от царского венца и встречает отповедь: "Стыдись; не забывай || Высокого, святого назначенья: || Тебе твой сан дороже должен быть || Всех радостей, всех обольщений жизни". Самозванец признается, что он не царь. И сталкивается с презрением. Лишь оскорбленное самолюбие делает Самозванца вновь сильным, способным вызвать уважение Марины: "Постой царевич. Наконец || Я слышу речь не мальчика, но мужа. || С тобою, князь, она меня мирит". После Пушкина сложно по-другому видеть Марину. Попытки смягчить ее образ до сих пор не имеют полного признания.
  
   С.М. Соловьев завершил описание последних событий в жизни Марины, недописанных Карамзиным. Его оценки Марины и Лжедмитрия II мало отличаются от карамзинских, но менее эмоциональны. Согласившись с современниками самозванца, что он недостоин носить имя даже и ложного государя (на самом деле, так считали не все иноземцы), Соловьев добавляет: "Как видно из его поступков, это был человек, умевший освоиться со своим положением и пользоваться обстоятельствами". Взгляды Соловьева близки М.Д. Хмырову, опубликовавшему в 1862 г. исторический очерк "Марина Мнишек". Царик в нем показан ничтожеством, Марина - авантюристской, готовой на все ради химеричного царского венца.
  
   Н.И. Костомаров посвятил Марине главу в "Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей" (1880-е годы). Написанная в свойственной Костомарову живописной манере с яркими подробностями глава эта, несомненно, привлекает интерес к личности Марины, но общая оценка выглядит односторонней. Автор видит во всем заговор иезуитов: "Женщина, ... игравшая такую видную, но позорную роль в нашей истории, была жалким орудием той римско-католической пропаганды, которая, находясь в руках иезуитов, не останавливалась ни перед какими средствами для проведения заветной идеи подчинения восточной церкви папскому престолу". Сходным образом Костомаров трактует и Лжедмитрия II: "По всему видно, он был только жалким орудием партии польских панов, решившейся во что бы ни стало произвести смуту в Московском государстве".
  
   В.О. Ключевский не удостоил рассмотрения Марину и Лжедмитрия II. Последний большой дореволюционный историк - С.Ф. Платонов, противопоставляет первого и второго Лжедмитриев. В первом он видит созидателя, второй же - "простой вожак хищных шаек двух национальностей ... Поэтому-то второй Лжедмитрий ... получил меткое прозвище Вора. Русский народ этим прозвищем резко различал двух Лжедмитриев, и, действительно, первый из них, несмотря на всю свою легкомысленность и неустойчивость, был гораздо серьезнее, выше и даже симпатичнее второго. Первый восстановлял династию, а второй ничего не восстановлял, он просто "воровал". О Марине Платонов отзывается, походя, без интереса: "Марина же в тюрьме окончила свое бурное, полное приключений существование, оставив по себе темную память в русском народе: все воспоминания его об этой "еретице" дышат злобой, и в литературе XVII в. мы не встречаем ни одной нотки сожаления, ни даже слабого сочувствия к ней".
  
   О Марине и втором "Дмитрии" в начале ХХ века. В 1907 г. была опубликована книга польского историка Александра Гиршберга "Марина Мнишек", вышедшая на русском в 1908 г. Книга Гиршберга была для своего времени самым полным исследованием о супруге двух самозванцев. Автор открыл неизвестные документы и письма, позволившие ему заключить, что Марина была не "игрушкой судьбы", как она жаловалась, а жертвой собственного честолюбия. Гиршберг рисует ее незаурядной личностью - красноречивой, с твердым характером и на редкость храброй. Иного мнения он о Лжедмитрии II: "... новый Самозванец совершенно не годился для той трудной роли, которую он взял на себя, не отличаясь ни такими способностями, ни тем чувством монаршего достоинства, которыми в необычной степени отличался первый". Гиршберг считает, что Марина заслужила свою судьбу из-за "безумного высокомерия": она не желала быть меньше, чем царицей, и ради этого шла на любые жертвы. Сходного мнения придерживался и живший во Франции польский историк Казимир Валишевский - автор популярной книги "Смутное время" (1911).
  
  
   Велимир Хлебников посвятил тушинской царице поэму "Марина Мнишек" (1912-1913). Поэма несет типические черты поэзии Хлебникова: разорваность сюжета, богатство метафор и сложность для восприятия простых смертных. Сквозь круговерть событий красной нитью проходит смерть - ради любви готов погибнуть Самозванец, во имя честолюбия - Марина. Кончается неожиданно просто - умиранием в темнице матери, лишившейся сына: "Где сын мой? Ты знаешь! - с крупными слезами, || С большими черными глазами. - || Ты знаешь, знаешь! Расскажи!" || И получает краткое в ответ: "Кат зна!". В те же годы Марина Мнишек стала поэтической героиней М.И. Цветаевой. Цветаева усматривала связь с тезкой не только в имени и в общности крови (ее бабка была полька-шляхтянка), но в сродстве характеров - силе, решительности и склонности к авантюрам. Цветаева восхищается первым Самозванцем - отсюда двойственность отношения к Мнишек - она видит ее, то озаренной славой, то предательницей. В стихотворении 1916 г. Цветаева выражает гордость, что носит имя Марина:
  
   "Марина! Царица - Царю,
   Звезда - самозванцу!
   Тебя пою,
   ....
   Славное твое имя
   Славно ношу.
  
   Правит моими бурями
   Марина - звезда -- Юрьевна,
   Солнце - среди - звезд".
  
   В цикле "Марина" (1921) Цветаева уже упрекает Мнишек в отступничестве:
  
   - Своекорыстная кровь! -
   Проклята, проклята будь
   Ты - Лжедимитрию смогшая быть Лжемариной!".
  
   В следующем стихотворении того же цикла Цветаева исправляет "неправильную" Марину и заставляет выброситься из окна вслед за любимым:
  
   "Краткая встряска костей о плиты.
- Гришка! - Димитрий!
Цареубийцы! Псе?кровь холопья!
И - повторённым прыжком -
На копья!".
  
   Тема самозванцев и царицы Марины, несомненно, затрагивалась при общении друзей - Марины Цветаевой и Максимилиана Волошина. В 1917 г. М.А. Волошин пишет гениальное стихотворение "Dmetrius-Imperator, 1591-1613" о том как вышедший из гроба царевич, обручившись "заклятым кольцом" с "белой панной, с лебедью, Мариной", был убит, изуродован, сожжен, пеплом его заряжена пушка и ... "палили на четыре стороны земли". Но он не погиб:
  
   "Тут меня тогда уж стало много:
   Я пошел из Польши, из Литвы,
   Из Путивля, Астрахани, Пскова,
   Из Оскола, Ливен, из Москвы...
   ....
   А Марина в Тушино бежала
   И меня живого обнимала,
   И, собрав неслыханную рать,
   Подступал я вновь к Москве со славой,
   А потом лежал в снегу - безглавый -
   В городе Калуге над Окой...
   ....
   А Марина с обнаженной грудью,
   Факелы подняв над головой,
   Рыскала над мерзлою рекой,
   ...
   И неслись мы парой сизых чаек
   Вдоль по Волге, Каспию - на Яик, -
   Тут и взяли царские стрелки
   Лебеденка с Лебедью в силки.
  
   Вся Москва собралась, что к обедне,
   Как младенца - шел мне третий год -
   Да казнили казнию последней
   Около Серпуховских ворот.
    
   Так, смущая Русь судьбою дивной,
   Четверть века - мертвый, неизбывный -
   Правил я лихой годиной бед.
   И опять приду - чрез триста лет".
  
   Советский период. Пришедшие к власти коммунисты изменила приоритеты в истории. Главным предметом исследований становится классовая борьба, а исторические персонажи оцениваются как выразители интересов классов. С легкой руки историка-марксиста М.Н. Покровского Смуту стали рассматривать казачьей и крестьянской революцией, а Лжедмитрия II вместе с Болотниковым возвели в ее вожди. В 30 - 40-е гг. возобладала трактовка И.И. Смирнова, тонко чувствующего пожелания И.В. Сталина. Крестьянскую войну по-прежнему считали ведущим событием начала XVII века, а Болотникова ее вождем, но появилось понятие "скрытая интервенция", и царика низвели до уровня польской марионетки. В 50 - 60-е гг. о скрытой интервенции стали писать осторожнее, поскольку выяснилось, что большинство сенаторов Речи Посполитой были против вмешательства в дела Московского государства. Наконец, в 80-е гг., благодаря работам А.Л. Станиславского и Р.Г. Скрынникова, стало очевидно, что Смута является гражданской, а не крестьянской войной. На оценку Лжедмитрия II это не повлияло, он так и остался марионеткой казаков и поляков.
  
   Уже после распада СССР стало известно, что в 1939 г. поэт И.Л. Сельвинский написал трагедию в стихах - "Тушинский лагерь". Герой пьесы - юноша раввин, решивший стать Мессией и спасти свой народ. Он взял на себя роль царя Дмитрия и во главе войска из поляков и русских отвоевал у Шуйского пол-России. Теперь юноша уже не хочет выводить евреев в Палестину, а думает о России как о континенте, где можно всех поселить. Он издает указ, где обещает народам коня и землю; но из лояльности к России не включает в список евреев, зато там есть поляки. Это не нравится повстанцам, боящимся, что паны их поработят. Запутавшегося Лжедмитрия уже не радует любовь Марины, ожидающей сына; от больших раздумий он сходит с ума. Автор, тоже запутался в сюжете, но его спасает богатырь Абрагам - мститель, зарезавший гетмана Меховецкого за убийство евреев и ограбление синагоги. Он вступает в разговор с сумасшедшим царем, тот отвечает бессмысленно. Абрагам решает, что он предатель и его закалывает. Над трупом Лжедмитрия горюют верный шут Кошелев и Марина. Повстанцы настроены идти к Пожарскому бить ляхов, но прежде несут доброго царя для похорон в соборе.
  
   Пьеса Сельвинского лежала в архивах 60 лет, пока дочь писателя не передала рукопись в израильский журнал "Зеркало", где ее опубликовали в 2001 г. Публикация привлекла внимание несоразмерное с художественными достоинствами трагедии. Но не пьеса, а предисловие вызвало интерес. В нем автор, приняв, что Лжедмитрий II был евреем, задается вопросом: "что такое еврейство Лжедмитрия: краска или идея?". Был ли он просто авантюристом и его еврейство не имело значения или же оно определяло особенности его психики и действий? Автор считает, что в обстановке ожидания Мессии, характерной для евреев XVII века, один из явившихся "мессий" надел личину Дмитрия и стал выразителем социального протеста. Как писал ротмистр Маскевич: "чернь желала возвести его на престол, бояре же хотели королевича". Сельвинский возмущен историками, объединившими Лжедмитриев I и II как пособников польских интервентов. Первый действительно был пособник, а второй не имел ничего общего с польской короной. Ставленник князя Шаховского и князя Телятевского, Лжедмитрий II, как и Болотников, вопреки замыслу хозяев, принял сторону крестьян, но до сих пор пребывает в дурной славе иноземного захватчика. "Не пора ли исправить эту историческую несправедливость?" - задает вопрос автор.
  
   Предисловие Сельвинского в историческом плане не лучше пьесы. Не касаясь сомнительного еврейства самозванца, замечу, что он вовсе не был крестьянским царем. Как и Болотников, он перераспределял поместья с крепостными крестьянами от одних владельцев к другим. И уж чистой фантазией выглядит нежелание Лжедмитрия II быть ставленником Сигизмунда и что он настроил Марину "высокомерно и дерзко" отвергнуть обещанные королем доходы с Варшавы. Доходы с Варшавы ей никто не предлагал, и на Марину не надо было влиять, чтобы она отвергла соглашение, сопряженное с отказом от титула царицы. Сам самозванец не раз униженно писал Сигизмунду, предлагал свои услуги, обещал 10 лет платить огромную дань, соглашался начать переговоры о передаче Северской земли. Сельвинского мало волновала историческая истина. Он создавал миф, исходя из парадигмы 20-х годов, но был рубеж 40-х. Мифа не получилось.
  
   Постсоветский период. Ведущим российским историком, изучавшим Смутное время в последней четверти ХХ века и первом десятилетии XXI века был Р.Г. Скрынников (умер 16 июля 2009 г.). Последнее десятилетие Скрынников больше переиздавал работы о Смуте. Из новых его произведений следует назвать книгу "Три Лжедмитрия" (2003). Скрынников не скрывает отрицательного отношения к Марине и Лжедмитрию II. Он отмечает властолюбие и беспринципность Марины и ничтожество и трусость Второго Лжедмитрия. Ученик Скрынникова, И.О. Тюменцев, опубликовал монографию "Смута в России в начале XVII столетия: Движение Лжедмитрия II" (1999), представляющую наиболее полную сводку о движении, объединившимся вокруг Лжедмитрия II. Личность самозванца мало интересует автора: в его характеристике он повторяет оценку Скрынникова.
  
   В 2005 г. В.Н. Козляков публиковал книгу "Марина Мнишек". В отличие от других историков, автор не склонен обвинять Марину в расчетливости. Он отмечает, что когда Юрий Мнишек просватал свою дочь за претендента на московский престол, ей было 14-15 лет. Девочка слушалась отца и вряд ли была способна разыграть сцену у фонтана, описанную Пушкиным. В Москву Марину привезли, когда ей было 17 лет. Ей нравились общее поклонение, ценные подарки и право называть себя царицей. Были и мысли об установлении дружбы русских и поляков и об обращении московитов (для их блага) в католичество, но больше всего ей хотелось танцевать, а не слушать споры мужа с польским послом о титулах. Девять дней пробыла Марина в Кремле царицею, чтобы потом девять лет бороться за престол. Но прежде ее заставили согласиться назвать себя женой отвратительного ей тогда незнакомца. А потом она его полюбила и потеряла, как и первого мужа. Козляков считает, что в иной исторической обстановке из Марины могла получиться хорошая государыня. Ведь она имела твердый характер, была мужественна и не жестока.
  
   В литературе Марина Мнишек стала одним из самых популярных персонажей Смутного времени. В 1996 г. в журнале "Москва" была опубликована повесть Л.И. Бородина "Царица Смуты". Автор выбрал заключительный период жизни Марины - от Астрахани до московской темницы. Такая стратегия позволяет Бородину лепить свою героиню независимо от влияния образа Марины из трагедии Пушкина. Бородин не отрицает пушкинскую Марину, но со времени сцены у фонтана прошло девять лет и новая взрослая Марина неизбежно отличается от юной гордячки, беседовавшей с Самозванцем. Теперь она глубоко религиозная женщина, уверенная, что Господь предназначил ей особую миссию - избавить народ московский от "русинской ереси, не по чести православием именуемой", и обратить его в "лоно римской церкви". Вместе с тем, в Марине появилась женщина: "Она ли не горда, она ли не владычица своих чувств, а вот поди ж ты, привязчива чисто по-бабски". Второй самозванец был ей противен, но "не заметила, как привязалась. И голову его отрубленную готова была руками обхватить от нежности, которая откуда только взялась".
  
   Одним из сильнейших мест повести является сцена, когда сидящая в темнице Марина перестает верить, что Романовы пощадят ее сына. Для нее это значит утрату поддержки Бога. В отчаянии она вопрошает посетившего ее монаха: "Ты - монах. Обряды наши разны, но Господь Бог-то един. Можешь ли подумать, что муку терплю зря по Его воле, что воля Его всего лишь потеха надо мной? - Кроме Его воли, еще и другая воля есть... - Не смей! - из последних сил шепчет Марина и в изнеможении откидывается спиной на сырой камень стены. Не видит креста и не слышит тихой молитвы однорукого чернеца". "Ярчайшей исторической повестью в современной русской литературе" назвал А.И. Солженицын "Царицу Смуты" в критической статье о повести Бородина. В 2002 г. Бородин был награжден литературной премией Александра Солженицына.
  
   Роман Н.М. Молевой "Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси" (2001) изобилует обширными выдержками из летописей и записок современников. Многочисленные отступления посвящены событиям предшествующего XVI века. Перегруженность прошлым тормозит интригу и делает повествование вялым и прерывистым. Образы схематичны: о Марине понятно лишь то, что она патологически честолюбива и модница. Удивляет как автор - доктор исторических наук, обращается с историей. Писатель может принять версию, что царевич не погиб в Угличе, но писать, что Дмитрий обучался в Академии князя Острожского (а не в школе у ариан в Гоще) и был по-европейски образован (а не подписывался in perator) - значит искажать факты.
  
   Поражает описание внешности Дмитрия - черные, стоящие торчком волосы (хотя он был рыжевато-русый) и две бородавки на губе (а не на лбу и возле носа под глазом), и отрицание его любви к Марине, доказанной самим фактом его женитьбы. Добавлю, что полководец Сапега - не литовский канцлер (гетмана звали Ян, а троюродного брата, канцлера, - Лев), что второй Лжедмитрий не виновен, что не заботился о сыне (отца убили за месяц до рождения сына), и что Беата - не бесприданница племянница князя Острожского (племянницу звали Елизавета и она была богатейшей невестой), а ее мать, католичка и недруг князя. Критику можно продолжить, но и без того ясно, что труд Молевой не заслуживает доброго слова. Следующий ее роман - "Марина Мнишек: Царица Смуты" (2009), не лучше предыдущего.
  
   Развлекательные романы не обязаны попирать историю. Пример тому книги "нижегородского Дюма" - Е.А. Арсеньевой. В ее повестях о Марине Мнишек - "Престол для прекрасной самозванки" (2002). "Царица без трона" (2002), "Самозванка, жена самозванца (Марина Мнишек и Лжедмитрий I) (2003), "Мимолетное сияние" (2003), "Сбывшееся проклятье" (2007), "Недостижимая корона (Марина Мнишек, Польша - Россия)" (2007), "Пани царица" (2008), текст целыми кусками переходит из книги в книгу, зато мало исторических искажений. Автор дает простор воображению, когда молчит история. Арсеньева допускает, что первый "Дмитрий" был царевичем и позволяет Марине проклясть влюбленного Скопина-Шуйского, но все это лежит в "серой зоне", где нет фактов или они противоречивы. Даже превращение Юрия Отрепьева во второго "Дмитрия" - в пределах допуска возможного.
  
   Образ Марины правдоподобен. Она борется за престол не только из честолюбия, но и из желания свести с царства узурпатора Шуйского, сломавшего ее жизнь. Не чужды ей увлечения, но здесь автор отступает от исторической правды. Арсеньевой трудно допустить, чтобы Марина привязалась или даже полюбила второго "Дмитрия" - личность в ее представлении отталкивающую. Зато автор не против, чтобы Марина увлеклась красавцем-казаком Иваном Заруцким. От Заруцкого у нее рождается ребенок. Здесь новое отступление от истории: у Арсеньевой, как у Молевой, второго "Дмитрия" убивают после рождения Мариной сына. Все же, у Арсеньевой меньше ошибок, чем у Молевой, и ее книги - не худший случай развлекательной исторической литературы.
  
   Марина Мнишек и Лжедмитрий II в наши дни. Казнь маленького "ворёнка" служит моральным укором для династии Романовых: "Плохо начинали царствование!". Сейчас модно вспоминать, что Марина после казни сына прокляла род Романовых, предсказав, что ни один из Романовых не умрет своей смертью и что в их семье не прекратятся преступления, пока все они не погибнут. На самом деле, в летописях и записях современников нет сведений о проклятии. По-видимому, легенда возникла в начале ХХ века на волне антимонархических настроений интеллигенции. Пишут о мистической связи между казнью "Ивашки-ворёнка" и расстрелом семьи Николая II в подвале ипатьевского дома. Отсюда недалеко до оправдания убийства детей последнего царя. Другие видят в казни "ворёнка" и смерти Марины в темнице пример тому, что история России есть сплошная кровь и грязь, и попытки вывести ее на цивилизованный путь губительны для просветителей.
  
   Надо сказать, что в истории любой страны, наряду с подвигами духа и благородства, есть кровь и грязь. Россия тут не лучше и не хуже других стран. Сожалеть, что мы упустили шанс иметь волевую, просвещенную и гуманную правительницу не приходится. Марина получила заурядное образование - умела писать письма, танцевать и знала парижские моды, гуманизм ее избирательный - она спасала немцев, равнодушно наблюдала за убийствами русских и призывала перебить неповинных татар в Калуге. Ее вкладом в культуру была показ ошеломленным боярам вилки, которой она ела во время свадебного пира в Кремле. За честолюбивые замыслы Марина жестоко расплатилась, но ведь она сама выбирала свой путь. Казнь ребенка - страшное дело, хотя причины решения очевидны. Мальчик сохранял право на российский престол и в тюрьме, и даже в монастыре. Бояре не хотели новой Смуты и, после колебаний, пошли на преступление (казнь "ворёнка" затянули до ноября 1614 г., а Заруцкого посадили на кол еще в августе). После гибели второго "Дмитрия" Марина могла уехать в Польшу, но азарт затмил все, и она проиграла свою жизнь и жизнь сына.
  
   Лжедмитрий II привлекает интерес, в основном, из-за сомнительного еврейства, что, в общем, неправильно: он был далеко непрост, этот второй самозванец. И явно не ничтожная личность, каким его рисуют историки, в частности, Скрынников. Трудно поверить, что ничтожество способно выжить четыре года среди заговоров и убийств, при этом сохранить власть и быть на пороге нового успеха. Непонятно, как ничтожный и грубый хам сумел завоевать сердце польской красавицы - а ведь Марина его любила. Тут явно не все сказано и многое искажено. Даже утверждение Скрынникова о трусости Вора может не соответствовать истине. Карамзин, к Вору не благоволивший, сообщает, что в день Троицы 1609 г. тушинцы предприняли общий штурм Москвы: "Сам Лжедимитрий, гетман Рожинский, атаман Заруцкий ... вели дружины на приступ". Личность Лжедмитрия II требует дальнейших исследований, хотя главный вывод остается неизменным - он был авантюрист, меньше всего думающий о неисчислимых бедствиях, принесенных им России.
  
   Федор Савельевич Конь был не только замечательным архитектором, но крупным купцом.
   Стрелецкий голова - соответствует полковнику.
   Самоубийц нельзя не только канонизировать, но даже отпевать и хоронить на освящённой земле.
   Катырга - турецк., галера. Отсюда - каторга.
   Тот же крест, возвращенный после победы Скопиным, Иринарх вручил Минину и Пожарскому.
   Жену Дмитрия Шуйского звали Екатерина, ее сестра Мария была женой Бориса Годунова.
   Сорочина долгополая - сарацины (из былин), черкасы петигорские - украинцы, чукши - чукчи, (о)люторы - алюторцы, коряки, чудь белоглазая - финские народы Русского Севера (из былин).
   Карл послал не больше 12 тыс. воинов.
   В частности, 5-метровые пики для пикинеров и 6-метровые гусарские пики.
   Раньше Скопин был изображен одним из 36 героев в композиции памятника "Тысячелетие России" в Новгороде (1862).
   Королевский дворянин - королевский придворный; бурграф, буркграф - помощник правителя замка (в Польше); подкормий - судья по межевым спорам шляхты.
   Гонт - дранка (польск.). Гонтовая шляхта - мелкая шляхта, жившая в домах под дранкой.
   Поляки находили московскую кухню безвкусной из-за отсутствия соли в пирогах и других блюдах. На самом деле, русские солили пищу, но меньше, чем европейцы. В России зимой в не было нужды засаливать впрок мясо и рыбу; отсюда привычка не пересаливать пищу и пословица: "Недосол - на столе, пересол - на спине".
   В "Дневнике польских послов" сказано, что Хмелевскую мятежники ранили случайно, когда стреляли в Осмольского, защищавшего вход в покои царицы.
   Гофмейстерина - придворная дама, возглавлявшая женский придворный штат.
   Скрынников уверен, что венчание Марины и Лжндмитрия II - "поздние домыслы, призванные оправдать грех "царицы". Он указывает, что младший брат Марины при встрече обвинил сестру в распутстве и что в записках Мартина Стадницкого, дворецкого Марины при "императоре Дмитрии", сказано, что она жила со вторым самозванцем невенчанная (Скрынников Р.Г. 1612 год. М.: "Хранитель", 2007, с. 704).
   Арцыбес -- от латинского Arcibiscup (архиепископ).
   Польские войска, воевавшие против шведов в Инфляндии (южной Ливонии). Когда Сигизмунд не выплатил им жалование, они взбунтовались и взяли для прокорма земли северной Белоруссии.
   Ныне село Рахманово Пушкинского р-на Московской области.
   Старорусская миля: 1 миля = 7 верст = 7,5 км. Расстояние между Козельском и Калугой - 71 км; очевидно, в начале XVII века дорога петляла.
   Ивана Салтыкова и Ивана Заруцкого сравняла смерть, оба закончили жизнь на колу.
   Терка - русский острог в низовьях Терека.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   73
  
  
  
   ИСТОЧНИКИ
  
   Скрынников Р.Г. 1612 год. М.: Хранитель, 2008, с. 9.
   Горсей Д. Записки о России XVI-начало XVII. М.: МГУ, 1991, с. 101.
   Флетчер Дж. О государстве русском. М.: Захаров, 2002, с. 61.
   Сэра Томаса Смита путешествие и пребывание в России. Спб., 1893, с. 77.
   Немоевский С. Записки (1606-1608) // Титов А.А. Рукописи славянские и русские, принадлежащие И.А. Вахромееву. М., 1907. Вып. 6, с. 115.
   Новый летописец // ПСРЛ, Т. 14, СПб., 1910, с. 67.
   Немоевский С. Записки. С. 115-116.
   Новый летописец ... С. 67.
   Немоевский С. Записки... С. 116.
   Там же. С. 117.
   Там же. С. 64.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. М.: Чарли, с. 272.
   Там же. С. 291.
   Крестоцеловальная запись Василия Шуйского, 1606 г. // Фонд Русская цивилизация / http://www.rustrana.ru/article.php?nid=8820.
   Там же.
   Буссов К. Московская хроника. 1584-1615. М.- Л., 1961, с. 133-134.
   Козляков В.Н. Смута в России. XVII век. М.: Омега, 2007, с. 185.
   Сказание Авраамия Палицына. Издание Императорской Архиографической Комиссии. СПб.: Типография М.А.Александрова, 1909, Стб. 500.
   Маржерет Ж. Записки... С. 206-207.
   ААЭ, Т. II, N 44, с. 102-103.
   Сборник Русского исторического общества. Т. 137, N 12, М., 1912, с. 313.
   Там же. С. 306.
   Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб., 1871, с. 13.
   Новый летописец... С. 42.
   ААЭ 2, N 58; Смирнов И.И. Восстание Болотникова 1606-1606. Л.: Госполитиздат, 1951, с. 263.
   Буссов. Московская хроника... С. 138.
   Новый летописец... С. 73.
   Цит. по: Гринев Н. О смутном времени. "Разрешительная грамота" двух святых патриархов // Sun, 4 Nov 2007, 08:39http://www.pravmir.ru/article_284.html.
   Дневник Марины Мнишек. М.: Дмитрий Буланин, 1995, с. 98.
   Там же. С. 99.
   Буссов К. Московская хроника... С. 146.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. ХII, с. 803-804.
   Масса И. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М.: Гос. соц.-эконом. изд-во. 1936, с. 173.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 510.
   Скрынников Р.Г. 1612 год... С. 267.
   Акты времени правления царя Василия Шуйского. (1606 г. 19 мая--17 июля 1610 г.) Императорское Общество Истории и Древностей Российских. М. 1914, N 87, с. 113.
   Новый летописец... С. 92.
   Геркман Э.Г. Историческое повествование о важнейших смутах в государстве Российском, виновником которых был князь Дмитрий Иванович // Хроники смутного времени. М.: Фонд Сергея Дубова. 1998, с. 247.
   Новый летописец... С. 96.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 287.
   Новый летописец... С. 96.
   Временник Ивана Тимофеева. М.-Л.: АН СССР, 1951, с. 312.
   Записки гетмана Жолкевского. С. 38.
   Бабиченко Д. Непредсказуемое прошлое // http://www.rurik.ru/lib/act/33elem.htm.
   Экспертная справка по материалам исследования останков из саркофагов Ивана Грозного, его сыновей - Ивана и Федора, а также Скопина-Шуйского // Федеральное гос. учреждение. Гос. историко-культурный музей-заповедник "Московский Кремль". Отдел рукописных, печатных и графических фондов, фонд 20, оп. 1966, ед. хр. 9 / http://www.evangelie.ru/forum/t37094.html.
   Повесть о победах московского государства. М.: Наука, 1982, с. 86.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства в начале XVII столетия// С. 525.
   Русская историческая библиотека. Т. XIII, СПб, 1891, с. 118.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. ХII. М.: ЭКСМО, 2002, с. С. 879.
   Новый летописец... Стб. 235.
   Новый летописец (перевод). Хроники смутного времени. М.: Фонд Сергея Дубова, 1998, с. 346.
   Записки гетмана Жолкевского. С. 183.
   Цит. по: Скрынников Р.Г. 1612. С. 330-331.
   Там же. С. 331.
   Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени // Русская историческая библиотека. Т.ХIII. СПб., 1909, с. 622.
   Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. IV. Т. 8.  М.: Мысль, 1989, с. 623.
   Повесть о победах Московского государства. М.: Наука, 1982, с. 6.
   Записки гетмана Жолкевского о Московской войне. СПб, 1871, с. 25.
   Песни, собранные П. В. Киреевским. ч. 2, вып. 7. М., 1868, с. 17.
   Писание о преставлении и о погребении князя Михаила Васильевича Шуйского, рекомого Скопиным // Русская Историческая Библиотека. Т. XIII, СПБ., 1909. Стб. 1334, 1335.
   Симони П.К. Великорусские песни, записанные в 1619-1620 гг. для Ричарда Джемса. СПб., 1907, Сб. Отд. Русского Яз. И Словесности Академии Наук, Т. LXXXII, N 7, с. 3.
   Михайла Скопин // Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977. 2-е дополн. изд. С. 147-151.
   Там же. С. 150.
   Пушкин А.С. Борис Годунов // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в девяти томах. Т. VI. М.: Academia, 1935, с . 21-22.
   Островский А.Н. Полн. собр. соч., М. 1949-1953, т. XIV, с. 144.
   Островский А.Н. Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский // А.Н. Островский. Собр. соч. в 10 томах. М.: Гос. изд-во худ. лит-ры, 1960. Т. 5 / http://az.lib.ru/o/ostrowskij_a_n/text_0102.shtml.
   Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. IV. Т. 8. М.: Мысль, 1989 // http://militera.lib.ru/common/solovyev1/08_04.html.
   Костомаров Н.И. Василий Шуйский // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописании ее важнейших деятелей. Т. 2. М.: ОЛМА ПРЕСС, 2004, с. 95
   Ключевский В.О. Лекция 42. Курс русской истории. Часть III. // Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. М.: Мысль, 1988, с. 33.
   Там же. С. 33.
   Там же. С. 35.
   Там же. С. 35.
   Платонов С.Ф. Лекции по русской истории / [соч.] проф. С. Ф. Платонова. Изд. 10-е. Петроград : изд. И. Блинов, 1917. [2], II, с. 264.
   Пушкин А.С. Дневник 1833-1835 гг. // А.С. Пушкин, Полное собрание сочинений, 1935, Т. XII, с. 223.
   Лермонтов М.Ю. Эпиграмма на Н. Кукольника // Лермонтов М. Ю. Полное собрание стихотворений: В 2 т. Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд-ние, 1989, Т. 1, с. 275.
   Соловьев С.М. Сочинения в восемнадцати книгах. Кн. IV. Т. 8. М.: Мысль, 1989, с. 623.
   Там же. С. 623.
   Костомаров Н.И. Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский // Костомаров Н.И. Русская история... С. 112.
   Ключевский В.О. Лекция 42. Курс лекций русской истории... С. 41.
   Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. М.: АСТ, Астрель, 2006, с. 264-265.
   Куклин В.В. Смутное время глазами Филарета? Статья 2 // Великая Смута - война гражданская или отечественная? / Русский переплет. 16.06.2008 / www.pereplet.ru/text/kuklin15jun08.html.
   Там же.
   Там же.
   Там же.
   Видекинд Ю. История шведско-московитской войны XVII века. М.: Российская Академия Наук, 2000, с. 94.
   Там же. С. 128.
   Записки гетмана Жолкевского... С. 36.
   Видекинд Ю. История шведско-московитской войны... С. 94.
   Куклин В.В. Козьма Захарович Минин-Сухорук, князь Дмитрий Михайлович Пожарский и другие истинные русские герои "Великой Смуты". Статья 6 // Великая Смута - война гражданская или отечественная? / Русский переплет. 13.07.2008 / http://www.pereplet.ru/text/kuklin30jul08.html.
   Там же.
   Гумилев Л.Н. От Руси к России. С. 228.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства... С. 64.
   Коялович М.О. Отрывки из дневника польского сейма 1605 г., относящиеся к Смутному времени  // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб. 1872, с. 57.
   Масса И. Краткое известие о Московии... С. 137.
   Дневник Марины Мнишек. М.: Дмитрий Буланин, 1995, с. 55.
   Там же. С. 56.
   Буссов К. Московская хроника... С. 120.
   Там же. С. 120.
   Там же. С. 124.
   Дневник Марины Мнишек. С. 56.
   Пирлинг П. Дмитрий Самозванец. Ростов-на-Дону: Феникс, 1998, с 139.
   Там же. С. 63.
   Буссов К. Московская хроника... С. 129.
   Там же. С. 129-130.
   Мархоцкий Н. История московской войны. М.: РОССПЭН, 2000, С. 45.
   Буссов К. Московская хроника... С. 152.
   Sapieha J.P. Dziennik // Hirschberg A. Polska a Moskwa. Lwow, 1901. S. 184-185.
   Новый летописец (перевод) // Хроники смутного времени. М.: Фонд Сергея Дубова, 1998, 316.
   Мархоцкий Н. История Московской войны. С. 27.
   Скрынников Р.Г. Три Лжедмитрия // Скрынников Р.Г. 1612 год. М.: Хранитель, 2007, с. 675.
   Приложения: Из Баркулабовской летописи // Н. Мархоцкий. История московской войны. С. 154.
   Дневник Маскевича 1594-1621 // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Т. 1. СПб. 1859, с. 29.
   Скрынников Р.Г. Три Лжедмитрия. С. 682.
   Баркулабiвський Лiтопис // Полное собрание русских летописей. Т.32. М.: Наука, 1975, с. 184.
   Там же.
   Там же.
   Буссов К. Московская хроника. С. 144.
   Дневник Маскевича 1594-1621. С. 29.
   Дневник Маскевича 1594-1621. С. 21.
   Савицкий К. Дневник: Извлечение и пересказ Я. Белевицкого // Муханов П.А. Записки гетмана С. Жолкевского. СПБ., 1871. Прил. 44. С. 228.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. XII, М.: Эксмо, 2002, с. 799.
   Historia Vladislai I, Polonlae et Sveciae Principis, ejus natales et infantiam, electionem in Magnum Moscoviae Ducem, Bella Moscovitica, Turcica, coeterasque res gestas continens, usque ad excessum Sigismundi III, Poloniae Sveciae que Rеgie. Auctore Stanislao a Kobierzycko-Kobierzicki, Castellano Gedanensi etc. etc. 1655, p. 320.
   Стадницкий М. История Димитрия, царя Московского и Марины Мнишек... Дневник Мартына Стадницкого // Русский Архив, 1906, кн. 6, вып. 2, с. 204.
   Тюменцев И.О. Смута в России в начале XVII столетия: Движение Лжедмитрия II. Волгоград: Изд-во ВолГу, 1999, с. 43.
   Там же. С. 172.
   Приложение N 11. Из "Дневника похода Сигизмунда III в Россию" // Н. Мархоцкий. История московской войны. М.: РОССПЭН. 2000, с. 169.
   Грамота новгородского митрополита Исидора князю Д.М. Пожарскому лето 1612 // ААЭ, СПб., 1836, Т. 2, N 210, с. 357.
   Берх В.Н. Царствование царя Михаила Федоровича и взгляд на междуцарствие. СПб: Типография Х. Гинце, 1832. Ч. 2, с. 129.
   Naruszewicz A. Historya Jana Karola Chodkiewicza,WojewodyWile?skiego, Hetmana Wielkiego, W.X.L. T. I, w Warsawie, w Drukarni Nadworney J. K. Mci, 1781, s. 328, od. (y).
   Paris L. La Chronique de Nestor, I, Paris: Heideloff et CampИ, 1834, p. 429-434.
   Берх В.Н. Царствование царя Михаила Федоровича и взгляд на междуцарствие. СПб: Типография Х. Гинце, 1832. Ч. 2, с. 107-135
   Скрынников Р.Г. Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников. Л.: Наука, 1988, с. 201-202.
   Тюменцев И.О. Смута в России в начале XVII столетия... С. 76.
   Новый летописец // ПСРЛ, т. XIV. Часть I. СПб, 1918, стб. 198.
   Скрынников Р.Г. Три Лжедмитрия // Скрынников Р.Г. 1612 год. М.: Хранитель, 2007, с. 685.
   Grotius H. Respublica Hollandiae et urbes. Lugduni Batavorum, ex officina Ioannis Maire, 1630, s. 531.
   Скрынников Р.Г. Смута в России в начале XVII в. Иван Болотников. ... с. 201-202.
   Лаврентьев А.В. Епифань и Верхний Дон в XII - XVII вв. М.: Древлехранилище, 2005, с. 133.
   Скрынников Р.Г. Три Лжедмитрия ... С. 685.
   Пискаревский летописец. Полное собрание русских летописей. Т. 34, М, 1978, с.212.
   Сказание Авраамия Палицына. Стб. 103.
   Мархоцкий Н. История Московской войны. С.28.
   Баркулабiвський Лiтопис. С. 192.
   Там же.
   Мархоцкий Н. История Московской войны. С. 30.
   Там же. С. 31.
   Там же.
   Там же. С. 32.
   Там же.
   Там же. С. 33.
   Там же
   Там же. С.33- 34.
   Тюменцев И.О. Смута в России в начале XVII столетия. С. 145.
   Мархоцкий Н. История Московской войны. С. 37.
   Буссов К. Московская хроника... С. 151.
   Костомаров Н.И. Смутное время. С. 387.
   Там же. С. 390.
   Сказание Авраамия Палицына. Ст. 118.
   Мархоцкий Н. История Московской войны. С. 48.
   Дневник Марины Мнишек. М.: Дмитрий Буланин, 1995, с. 187.
   Там же. С. 189.
   Там же. С. 189.
   Сборник Муханова. СПб., 1986, N 99-100, С. 172.
   Там же. С. 172.
   Там же. С. 173.
   Буссов К. Московская хроника... С. 161.
   Там же. С. 161-162.
   Там же.
   Русский архив Яна Сапеги 1608-1611 годов: опыт реконструкции и истоковедческого анализа. Волгоград, 2005, с. 71.
   Дневник Марины Мнишек. С. 190.
   Гиршберг А. Марина Мнишек; Maryna Mniszchowna. М.: издание И.А. Вахромеева, 1908, с. 184-185.
   Мархоцкий Н. История Московской войны. С. 62.
   Там же. С. 64.
   Буссов К. Московская хроника... С. 164.
   Там же. С. 170.
   Там же. С. 171.
   Там же. С. 173.
   Будило И. Дневник событий, относящихся к Смутному времени (1603 - 1613 гг.), известный под именем Истории ложного Димитрия (Historya Dmitra falszywego). // Русская историческая библиотека. Т. 1. СПб, 1872, с. 182.
   Козляков В.Н. Марина Мнишек. М.: Молодая гвардия, 2005, с. 242-244.
   Sapieha J.P. Dziennik. S. 274-275.
   Записки гетмана Жолкевского. С. 116.
   Буссов К. Московская хроника... С. 177.
   Там же. С. 178.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства... С. 620.
   ПСРЛ, т. XIV, с. 105.
   Заруцкий Иван Мартынович. Биография.ру // http://www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=44939.
   Записки гетмана Жолкевского. С. 83.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. ХII, с. 901; Собр. Гос. Грамот и договоров, ч. 1-4. М., 1813-1828, Ч. II, с. 494.
   ПСРЛ. Т. XIV, с. 112.
   Дневник Маскевича. С. 78.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. ХII, с. 926-927.
   Козляков В. Смута в России. С. 423.
   Скрынников Р.Г. Три Лжедмитрия // Скрынников Р.Г. 1612 год. М.: Хранитель, 2007, с. 790-791.
   Костомаров Н.И. Смутное время Московского государства... С. 778.
   Соловьев С.М. История России с древнейших времён. Т.9, Гл. 1.
   Гришка Расстрига // Древние Российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым. М.: Наука, 1977. 2-е дополн. изд. (Лит. памятники). С. 63.
   Там же. С. 64.
   Ярхо В. Башня // Огонек, 2004, N 29, с. 62-63.
   Лжедмитрий Второй // Исторические песни. Баллады. Сост. С. Н. Азбелева. М.: Современник, 1986 /
   Татищев В.Н. История Российская. Часть 5 // http://read.aif.ru/pages/read_book_online/?art=159133&page=1.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. С. 814.
   Там же. С. 899.
   Пушкин А.С. Письмо о "Борисе Годунове" ("Voici ma tragedie...") // Собрание сочинений А.С. Пушкина в десяти томах. 4-е издание. Т. 7. Л.: Наука, 1979, с. 519-520.
   Там же. Т. 4, с. 561.
   Там же. Т. 5. С. 237.
   Там же. Т. 5. С. 242-246.
   Соловьев С.М. История России с древнейших времён. Т.8, Гл. 4 // http://militera.lib.ru/common/solovyev1/08_04.html.
   Костомаров Н.И. Марина Мнишек // Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей. В 3-х книгах. Книга 2. М.: Олма-Пресс, 2003, с. 67.
   Там же. С. 75.
   Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. М.: АСТ, Астрель, 2006, с. 256.
   Там же. С. 314.
   Гиршберг А. Марина Мнишек. С. 51.
   Велимир Хлебников. Марина Мнишек // Творения М., 1986, с. 244.
   Цветаева М.И. Димитрий, Марина, в мире... // Версты, Вып. 1-ый. 1916 / http://www.synnegoria.com/tsvetaeva/WIN/verse/versti.html#0021.
   Цветаева М.И. Марина / Стихотворения 1921 г. Наследие Марины Цветаевой / http://www.tsvetayeva.com/cycle_poems/marina.php.
   Там же.
   Волошин М.А. Неопалимая купина. Коктебель, 1919 // http://www.magister.msk.ru/library/poetry/volom003.htm.
   Илья Сельвинский. Тушинский лагерь. "Зеркало", Тель-Авив, 2001, N 15-16 (139).
   Дневник Маскевича. С. 43.
   Бородин Л.И. Царица Смуты. М.: 1998, с. 17, 18.
   Там же. С. 281.
   Солженицын А.И. Леонид Бородин - Царица Смуты // Новый мир, 2004, N 6, с. 158.
   Горелова Л.Е. Памятники русской медицинской письменности // Русский медицинский журнал.  2000, т.8, N 5, с. 227; Мнишек, Марина Юрьевна // Википедия / http://ru.wikipedia.org/wiki/. Романов Б.С. Роковые предсказания России. М.: ЗАО "ОЛМА Медиа Групп", 2006, с. 218-220.
   Романов Б.С. Роковые предсказания России. М.: ЗАО "ОЛМА Медиа Групп", 2006, с. 218-220.
   Бушков А.А. Россия, которой не было. М.:ОЛМА-ПРЕСС; СПб.: НЕВА; Красноярск: Бонус, 1997; Смирнов И. Проклятие дома Романовых // http://www.mifoskop.ru/.
   Нож, ложка, вилка - вехи истории //gotovim.ru / http://www.gotovim.ru/library/history/pribory.shtml.
   Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. XII, с. 849.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"