Аннотация: В статье рассмотрены произведения американской художественно-биографической литературе и кино, посвященные семейным отношениям Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых.
Уход Толстого: взгляд из Северной Америки. Семейная жизнь Л.Н. и С.А. Толстых в американской художественно-биографической литературе и кино
К.Ю. Резников
Предмет исследования
Настоящая работа является продолжением разработки темы личности Л.Н. Толстого в североамериканской научной и художественной литературе. В первой части работы - "Уход Толстого: взгляд из Северной Америки. I. Литературоведы США и Канады об уходе Толстого из Ясной Поляны", представленной в виде отчета в 2009 г., были рассмотрены монографии и статьи американских и канадских литературоведов, посвященные изучению отношения Льва Николаевича к женщинам, браку и семейной жизни и анализу причин его ухода из Ясной Поляны. Одна из этих работ - книга Эрнста Симмонса "Лев Толстой" (1946), является также биографией писателя. Написанная как литературоведческая работа (позже изданная в виде художественной биографии), она заслужено открывает список биографий о Льве Толстом, подготовленных американскими авторами.
В настоящей статье предметом изучения стали художественные биографии, биографический роман и снятый по роману фильм, посвященные семейным отношениям Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых. Рассмотрены биографии "Соня: Жизнь графини Толстой" Энн Эдвардс(1981), "Лев и Соня: История брака Толстого" Луиз Смолучовски (1987), "Любовь и ненависть: Мучительный брак Льва и Сони Толстых" Уильяма Ширера (1994) и роман Джея Парини "Последняя станция. Роман о последнем годе Толстого" (1990). Обзор завершается критическим анализом фильма "Последняя станция" режиссера Майкла Хоффмана, снятого по роману Джея Парини.
Работа выполнена в рамках научного гранта РГНФ N 09-04-00493 а/Р "Л.Н. Толстой в русском и мировом сознании: перекличка на рубеже веков (100 лет после ухода)".
О биографиях и авторах биографий
Биографией (др. греч. βίος - жизнь, γράφω - пишу, жизнеописание) называют описание жизни человека, сделанное другим автором. Описание собственной жизни называют автобиографией или мемуарами. Биография невозможна без биографа, т.е. автора, который на основании известных ему сведений о событиях в жизни героя, его слов и поступков и собственного понимания их мотивации с большей или меньшей степенью приближения объясняет (воссоздает) его личность. Хорошая биография всегда есть попытка понять другого человека. В этом случае, по мнению М.М. Бахтина, понимание представляет диалог, позволяющий "увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир". "При объяснении - только одно сознание, один субъект; при понимании - два сознания, два субъекта... Понимание всегда... диалогично". Вместе с тем, при воссоздании личности героя биографии, биограф неизбежно привносит собственную ее трактовку. В этом отношении биография содержит сведения не только о личности ее героя, но и о личности автора.
Биографическая литература представляет переходную зону между литературой научной и художественной. Существуют научные биографии, художественные биографии и биографические романы. Научные биографии относят к научной литературе, художественные биографии и биографические романы - к художественной. Если отличить биографический роман от художественной биографии сравнительно просто - первый содержит элементы вымысла автора, второй не содержит, то граница между художественной и научной биографией динамична. Согласно Ю.М. Лотману, художественные произведения отличаются от нехудожественных, во-первых, функционально, т.е. они несут эстетическую функцию, иными словами, если в нехудожественном тексте вперед выступает вопрос "что", то эстетическая функция реализуется при установке на "как", и, во-вторых, структурно, т.е. организация текста должна содержит сигналы, позволяющие отнести его к художественным либо нехудожественным произведениям.
Очевидно, что эстетическую функцию (и выдающуюся) могут нести нехудожественные произведения, - например, "История государства российского" Н.М. Карамзина или "История англоязычных народов" У. Чёрчилля, а произведения, считающиеся художественными, могут вообще не иметь эстетической ценности. Многие биографии писателей и поэтов, написанные литературоведами, избежавшими перехода на "птичий язык" столь модный среди современных филологов, читаются как хороший роман. В этом случае различить художественные и научные тексты позволяет структура произведения, т.е. знаки его организации. Примером может служить рассмотренная в предыдущем обзоре о Толстом в трудах американских литературоведах монография Эрнста Симмонса "Лев Толстой". Книга подготовлена как научная биография, но читается как роман и, несомненно, эстетически значима. В то же время, организация текста в издании 1946 г. была сугубо научная - текст имел многочисленные подстрочники со ссылками на цитируемые русские источники, а в конце работы содержал обширную библиографию. В издании 1960 г. подстрочники и библиография удалены, и книга превратилась в художественную биографию.
Как любой писатель, автор биографии является творцом, но в отличие от романиста или новеллиста он обязан следовать фактам, известным о жизни его героя. Это не исключает предвзятости в их отборе и, тем более, трактовке, но рамки образа заданы жестко. Тем не менее, и мы это увидим на примере рассмотренных ниже работ, биографы, умудряются создать совершенно разные образы одного и того героя. Тут явно дает сбой предложенная М.Ю. Лотманом схема воссоздания утраченного целого, т.е. личности героя, основанная на знании и интуиции биографа-реконструктора:
""Он [биограф] встает на трудный и опасный путь воссоздания утраченного целого, реконструкции личности по документам, всегда неполным, двусмысленным, всегда несущим в себе субъективную позицию своего создателя. Филигранный труд интерпретатора здесь должен сочетаться с умением найти детали ее место. А это достигается сочетанием точного знания с интуицией и воображением".
Нравится нам это или нет, но любая биография есть лишь проекция представлений автора о его герое. Дуализм понимания, о котором писал М.М. Бахтин, выступает не в виде постижения реальной личности человека, что невозможно, а в виде наложения на существующие сведения о герое мыслей и чувств биографа, т.е. личности автора. По этой причине рассмотрение любого биографического произведения следует начинать со сведений о его авторе и по ходу изложения не раз возвращаться к личности писавшего, ибо только понимание убеждений (и предубеждений) автора позволит отделить вероятное и правдоподобное от сомнительного и надуманного. Подобный подход к анализу произведений американских авторов о семье Л.Н. и С.А. Толстых был избран в настоящей работе.
Обзор предназначен для литературоведов и широкого круга читателей. Пересказ рецензируемых произведений позволяет ознакомиться с семейной жизнью Л.Н. и С.А. Толстых и оценить значение позиции их авторов в трактовке событий, происходивших в Ясной Поляне.
Соня, графиня Толстая, сошедшая с литературного конвейера Энн Эдвардс
Энн Эдвардс - известная и чрезвычайно плодовитая американская писательница. Уроженка Порт Честера, Нью-Йорк (1927), она начала карьеру в 1944 г. в Голливуде в должности младшего писателя медиакомпании "Метро Голдвин Мейер". К середине 50-х годов Эдвардс стала кино- и телесценаристом и, главное, приобрела понимание составляющих литературного успеха в Америке. С 1954 по 1972 г. она жила в Европе, где переключилась на написание книг. В 1968 году вышел ее первый роман "Выжившие" ("The Survivors") - смесь детектива, хоррора и мыльной оперы. Роман имел успех, и с тех пор Эдвардс писала не переставая: с 1968 по 2003 год она опубликовала еще 42 (!) книги, т.е. в среднем она писала книгу за 10 месяцев. Это были романы, биографии, книги для детей и собственная автобиография. Но шумная американская слава пришла к ней как автору художественных биографий.
Всего Эдвардс написала 15 биографий. Первой вышла биография актрисы и певицы Джуди Гарланд (1975). За ней последовала книга об актрисе Вивьен Ли(1977). Третьей была книга о Софье Толстой (1981). Затем появляются биографии писательницы Маргарет Митчелл (1983), королевы Мэри Виндзор (1984), актрисы Катрин Хэпбурн (1985), кинорежиссеров братьев де Милль (1988), актрисы Ширли Темпл (1988), молодого Рейгана (1990), королевы Елизаветы II и принцессы Маргарет (1990), Гримальди, принцев Монако (1992), Ага-ханов, имамов исмаилитов (1995), певицы и актрисы Барбры Стрейзанд (1997), оперной певицы Марии Каллас (2001), супругов Рональда и Нэнси Рейган (2003). По последней книге был поставлен телефильм (2003).
При всем разнообразии биографий, написанных Эдвардс, нетрудно заметить, что большинство героев женщины. Это не случайно - женщины, являются основной читательской аудиторией в США. Кроме того, герои биографий Эдвардс хорошо известны в американском обществе. Это тоже важная составляющая успеха - люди неохотно знакомятся с персонажами, о которых ничего не знают. Исключение составляют Софья Толстая и Ага-ханы. Впрочем, Софью выручает муж - о Льве Толстом большинство американцев слышали, а Ага-ханов спасает интерес к тайнам исмаилитов. Все же выбор Софьи Толстой явно не самый удачный в плане коммерческого успеха. Выбор этот вдвойне неудачен по затратам времени. Биография Толстой вышла через четыре года после предыдущей публикации, и никаких других книг Эдвардс в этот период не писала (хотя нельзя исключить, что тогда она не заготавливала литературные детали для сборки двух следующих биографий, вышедших в 1983 и 1984 гг.).
Чем объясним столь сомнительный выбор литературного проекта? В сведениях об Энн Эдвардс, помещенных на суперобложке книги, сообщается, что "Соня, жизнь графини Толстой" "представляет проект, занимавший ее с университетских лет, когда одно время главным предметом была русская литература". Эдвардс закончила университет в 1948 г., а приступила к работе над книгой о Соне в 1977 г., т.е. спустя 30 лет, причем русской литературой она больше не занималась, русского языка не знала и Россию (СССР) не посещала. Тем не менее, она мужественно взялась за написание биографии Софьи Толстой и преуспела, опубликовав книгу объемом 512 стр., тепло встреченную американскими критиками и читателями. Выполнить сей литературный подвиг ей помогли материалы Толстовского фонда в Вэли Котедж, штат Нью-Йорк, и сотрудники фонда, на первое место она с гордостью ставит Александру Львовну Толстую (Сашу). Впрочем, помощь сотрудников Фонда явно не распространялась на редактирование книги. Позже, в интервью корреспонденту еженедельника "Publishers Weekly", Эдвардс объяснила причину выбора темы о Софье Толстой:
"Идея приходит мне в голову, затем я развиваю сюжет, или в случае биографии, думаю о личности, олицетворяющей эту тему. Вивьен, Джуди и Соня были чрезвычайно интересными людьми и символизировали определенные вещи: Джуди - эксплуатацию женщин, Вивьен - страдание от маниакальных депрессий, Соня - интеллигентную женщину, порабощенную мужчиной, который использовал ее, высосал все соки, и сделал из нее преступника".
Пролог книги открывается с приезда Сони (так автор именует Софью Андреевну) на станцию Астапово, где в доме станционного смотрителя доживал последние часы жизни ушедший от жены Толстой. Пройдя сквозь толпу журналистов, засыпавших ее вопросами, Соня подошло к двери в дом смотрителя, но ее пустили; сразу постаревшая женщина вернулась в свой вагон. "Как может он умирать и не хотеть, чтобы она была рядом?". Она плакала. ... Далее воля автора переносит действие из 1910 в 1856 г., когда граф Лев Николаевич Толстой, "стройный и красивый" [Толстой красотой не отличался, К.Р.] стоял у постели брата Дмитрия, умиравшего от туберкулеза. После смерти брата он "поклялся никогда не играть и что его ноги не будет в кабаре или борделе. Толстой был настроен начать чистую хорошую жизнь и найти женщину, которая разделила бы эту жизнь с ним". Вскоре он посетил подругу детства, Любовь Александровну Иславину, жившую в небольшой усадьбе Покровское, в часе езды от Москвы. Любовь Иславина была замужем за немолодым "строгим немецким доктором Берсом и имела дом полный детей".
Уже в прологе видны сильные и слабые стороны книги Эдвардс. Автор пишет в подлинном смысле слова художественную биографию, т.е. окружающая обстановка, характеры, отношения людей прорисованы художественными средствами, что, несомненно, облегчает американскому читателю восприятие далеких от него реалий русской жизни. Вместе с тем, Эдвардс увлекается описаниями, лишь отдаленно похожими на русскую действительность. Вот как автор рисует зимний Ст. Петербург: "Ст. Петербург блистал зимой, когда в нем жила императорская семья: широкие проспекты были переполнены ярко раскрашенными тройками, звук бубенцов заполнял воздух. Вдоль левого берега сверкающей реки Невы маршировали полки гренадер - Преображенский в ярко-красной и белой форме, Измайловский в зеленом и белом, Семеновский - в ярко-голубом и белом".
На самом деле, тройки с бубенцами не заполняли улицы Петербурга в середине XIX века. По Петербургу ездили, чаще всего, одноконные и двуконные экипажи: одноколки, санки-вейки и пролётки-"эгоистки", дрожки-"гитары" и линейки, одноконные кабриолеты. Извозчичьи коляски - тройки, были в меньшинстве. Встречались кареты и ландо знати и послов - двуконные, тройки и запряженные четверкой цугом. Иногда проезжали дворцовые ландо "адамон", запряженные шестеркой белых лошадей, цугом по две. Не по сезону описывает Эдвардс и красочные мундиры русской гвардии - зимой все гвардейцы носили шинели.
Подобного рода ошибка допущена и при описании семьи Берсов. Эдвардс пишет: "Именно средняя дочь, Соня Андреевна Берс, больше всего беспокоила немецкого доктора Берса". Не говоря о смешной "Соне Андреевне",непонятно, почему автор называет немецким доктором уроженца Москвы, Андрея Евстафьевича Берса. Берсы появились в России в середине XVIII века. Татьяна Кузьминская, сестра Софьи, рассказывает, что их прадед, австрийский офицер Иван Берс, по просьбе Елизаветы Петровны был направлен из Вены в Петербург для обучения русских кирасир. Иван Берс служил ротмистром, женился на русской и был убит в одном из сражений. Его сын, Евстафий, жил в Москве, женился на дворянке Елизавете Вульферт. Сын Евстафия, Андрей Берс, окончил медицинский факультет Московского университета. Работая врачом Московской дворцовой конторы, Андрей Евстафьевич получил казенную квартиру в Кремле, придворное звание гоф-медика и чин коллежского асессора. Он добился восстановления дворянского достоинства и герба, утраченных вместе с бумагами во время пожара Москвы 1812 г.
Семейная легенда о восстановлении дворянства Берсов не бесспорна. В Гербовнике дворянских родов Российской империи указано, что дипломный герб Берсов не вошел в Гербовник. Он был получен в 1847 г., когда А.Е. Берс был жалован дипломом на потомственное дворянство, т.е. о восстановлении дворянства и герба речь там не идет. Что касается детей Андрея Берса, то они были дворяне по пожалованному отцу потомственному дворянству (как и дети И.Н. Ульянова, отца Ленина). Эдвардс просто не знает, что А.Е. Берс, в доме которого любил бывать молодой Лев Толстой, был русским, а не немецким врачом, православным и дворянином. У автора вообще самые смутные представления о русском дворянстве. Она пишет:
"Любовь Александровна отчаянно надеялась устроить достойную партию каждой из дочерей, выдав их замуж в среду петербуржского дворянства, на что она имела некоторое притязание (будучи дворянкой, но незаконнорожденной), а не московской буржуазии, мир ее мужа".
Единственное, что здесь верно, что мать Софьи родилась не в законном браке (и получила фамилию Иславина, а не отцовскую Исленьева). У русской знати подобный способ легитимизации внебрачных детей был распространен: детям давали немного измененную, часто, укороченную фамилию отца. Так от Воронцовых пошли Ранцовы, от Трубецких - Бецкие, от Репниных - Пнины, от Исленьевых - Иславины. Все они получили дворянство. Любови Александровне не было нужды "отчаянно надеяться" выдать дочерей за дворян: девочки были дворянки по линии обоих родителей. И последнее, в природе не существовало дворянского Петербурга и буржуазной Москвы: дворяне и купцы жили в обоих городах.
Любопытно и описание Москвы середины XIX века: "Москва мало отличалась от большой деревни. Воду еще развозили в бочках, улицы были грязны и плохо освещены. Многие семьи держали во дворах коров, лошадей, мулов, собак, кур и уток, и эти животные часто бродили по улицам". Эдвардс явно преувеличивает: центральные улицы Москвы имели вполне городской вид. Еще в 1826 г. французский путешественник Жак Арсен Франсуа Ансело писал:
"Оживленный Кузнецкий мост, где обосновались французские модистки, -- место встречи московских модниц, ежевечерне посещающих сей арсенал кокетства. Идя по этой длинной улице, изобилующей магазинами, заполненной продавцами и покупателями, иностранец воображает себя в центре густо населенного города, когда вдруг огромные парки, распаханные поля и обширные сады переносят его в сельскую местность".
За четверть века после путешествия Ансело Москва приобрела совсем городской вид. Она уступала Петербургу, но сравнивать ее с большой деревней - вряд ли справедливо. Забавно, что Эдвардс, перечисляя животных, которых держат москвичи, упоминает мулов. Мулы в средней России - экзотика для зверинца. Автора, видимо, вдохновили селения Южной Калифорнии или Мексики. Есть и другие ошибки. Так юная Соня Берс вряд ли считала, что в России никто не может сравниться по литературной славе с Толстым. До выхода из печати "Войны и мира" бесспорным кумиром русских читателей был И.С. Тургенев. Не без полета фантазии описана одежда азиатских гостей на коронации Александра II: "... персов в черных фесках, турок в красных, ... кавказцев в пурпурных, подметающих землю одеждах". Турки и вправду носили красные фески, но персы фесок вообще не носили. У кавказцев черкески по колено, а не до земли. Создается впечатление, что как только автор пускается в описание России, в книге появляются ляпы.
Эдвардс с самого начала настроена критически к Толстому. Показательно ее замечание о его поведении во время освобождения крестьян:
"Он всегда осуждал крепостничество; но странным образом, теперь, когда их освободили, он хотя действовал справедливо, не проявлял к освобожденным крестьянам особой щедрости. Он дал им земли не больше, чем требовалось по новому закону, и не больше прав на рубку леса на дрова, ловли рыбы в его водоемах и права охоты на его земле. Бывшие крепостные Толстого, всего триста человек, получили одну шестую его земли, причем большая ее часть без воды, леса и дичи".
В то же время, она пишет, что Толстой проводил занятия в основанной им школе для крестьянских детей. С детьми, но не с взрослыми крестьянами, у него сложились теплые отношения.
Рассказ об ухаживании Толстого, ответных чувствах Сони, сватовстве и венчании принадлежит к лучшим страницам книги. Тут Эдвардс на высоте - писать об интриге любовных отношений ее конек и хорошо у нее получается, тем более, что обилие документальных свидетельств, увлекательных не меньше любого романа, позволило ей изложить события живо и без отсебятины. Достоверность изложения заканчивается по приезде молодоженов в Ясную Поляну. Здесь началась сексуальная жизнь Толстых. Непонятно почему, но Эдвардс преувеличивает эротичность юной Сони. Никаких доказательств она не приводит и занимается выдумкой. Вот как она описывает первую брачную ночь в Ясной Поляне:
"Их первая совместная брачная ночь сильно повлияла на их супружеские отношения на многие годы. Несчастный инцидент в дормезе и трудности свадебной ночи были забыты. Согретая знанием, что Ясная Поляна ее дом и, возможно, более нежным, более чувствительным подходом Толстого, Соня открылась ему с вновь пробудившейся страстью. Она была теплая, импульсивная женщина, более чувственная, чем она сама представляла или муж ожидал. Чувственный мужчина, Толстой отвечал полной взаимностью. Встав на другое утро, он записал в дневнике: "Неимоверное счастье! ... Не может быть, чтобы это все кончилось только жизнью!".
На самом деле, Толстой был вовсе не в восторге от первой брачной ночи. Поутру он записал: "Ночь, тяжелый сон. Не она". Запись о счастье (без восклицательных знаков) он сделал после обеда. Эдвардс справедливо указывает, что медовый месяц Толстых был омрачен частыми ссорами. В них она винит Толстого:
"Их медовый месяц, первый месяц брака, от которого каждый ожидал столько удовольствия, вместо этого, оказался наиболее мучительным временем. Ссоры почти всегда начинал он. Он стремился вызвать у нее подъем страсти и после того как она охотно полностью ему отвечала, он начинал ее изводить, укорять, глупо ревновать. ... Сонина страстность, он был уверен, вызывала у него чувство стыда. Есть ли брак, спрашивал он себя, ничего более, чем разрешение на разврат? Толстой всегда был озабочен моральностью секса и с годами эта тема целиком овладела им".
В угоду своей версии Эдвардс опускает факты прямо свидетельствующие, что сексуальный пыл Толстого встретил со стороны Сони скованность и некоторый испуг, позже перешедший в покорность. Соня искренне любила мужа, но не чувственной любовью. Когда она забеременела и муж стал ей уделять меньше внимания, ее это задело в плане человеческих отношений. 29 апреля 1863 г. она сделала в дневнике следующую запись: "Лева все больше и больше от меня отвлекается. У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно - у меня никакой, напротив. Но нравственно он прочен - это главное". Уже немолодая Софья Андреевна признала, что после 30 лет ей стало нравиться "это", но она уверена, что молодые женщины не способны к чувственным наслаждениям.
В чем автор права и что она не раз отмечает, это крайнюю ревнивость обоих Толстых. Впрочем, Соня для ревности имела более чем веские основания, прочитав перед свадьбой дневники Толстого. Эдвардс красочно живописует ее ревность к крестьянке Аксинье Базыкиной - прежней любовнице Льва и матери его внебрачного сына. Соня ревновала мужа и к Александре Андреевне Толстой, двоюродной тетке Толстого, с которой он всю жизнь дружил и состоял в нежной переписке, и к Марии Ивановне, жене управляющего Ясной Поляной, и уже в преклонном возрасте - к журналистке Любови Гуревич - "этой полуеврейке". Были и другие женщины, раздражавшие Соню; беспокоили ее и длительные отлучки мужа. Со своей стороны, Толстой беспричинно ревновал Соню к прежнему соискателю ее руки, молодому красивому Митрофану Поливанову, которому Соня отказала ради Толстого. Уже на старости лет у Толстого появились основания ревновать жену к композитору Сергею Ивановичу Танееву, но, на его счастье, Танеева не интересовали женщины. Эдвардс отмечает особую роль дневников в отношениях Сони с Толстым:
"Немалую часть их страданий можно было бы избежать если бы он не требовал правды и признаний от нее при каждом новом витке отношений, настаивая на обмене дневниками, и таким путем, мучая ее призраками прошлых любовных историй и живыми образами женщин, все еще важных для него. Но затем Соня стала использовать эту "правду" - эти личные откровения - как оружие. В этот период она вносила каждую запись в дневник с уверенностью, что ее прочитает муж. Благодаря этой необычной форме контактов, она могла выражать ему самые сокровенные чувства, худшие опасения, и могла нанести ответный удар за страдания, которые по ее мнению, терпела из-за него".
Беременность Сони смягчила отношения супругов, что, по словам автора, связано со снижением чувственности Сони: "Новое согласие, своего рода перемирие со своей натурой, имело место, когда стали исчезать ее сексуальные запросы. Ссоры стали редки, а восхищение мужем превратилось в своего рода поклонение". Можно поражаться способностью автора пренебречь записями в дневниках и перевернуть реальность с ног на голову. Эдвардс явно считает, что сверхчувственная Соня интереснее читателю, чем обычная женщина, к тому же, получившая целомудренное воспитание.
Эдвардс приводит факты, свидетельствующие о самодурстве Толстого, его попытках заставить жену с маститом, вопреки страшной боли, кормить грудью ребенка. Для Толстого кормление грудью не только долг Сони, но и "единственный способ удержать ее от кокетства". Можно согласиться с автором, что "мучительная ревность делала его подозрительным к каждому движению Сони". К этому времени центральной интеллектуальной и эмоциональной проблемой для Толстого становится "моральность сексуальных отношений":
"Он начал считать супружеское целомудрие идеальным состоянием, к которому должна стремиться каждая супружеская пара, и признал аморальным любой половой акт, не направленный на продолжение рода. Соня чувствовала изменение его взглядов, и это удручало ее. И так они оба продолжали мучить себя и друг друга".
Немало страниц книги Эдвардс посвящено рассказу о самоотверженности Сони как жены и матери. Соня, как только могла, помогала Толстому - неутомимо переписывала его неразборчивые черновики, давала советы по изданию его сочинений и стала успешным литературным агентом. На плечах Сони лежало управление хозяйством усадьбы и неустанный труд по кормлению, лечению, воспитанию постоянно увеличивающейся семьи. Несмотря на постоянную усталость и частые роды, она была счастлива - период написания Толстым "Войны и мира" и "Анны Карениной" были лучшими годами в ее семейной жизни.
Ритм жизни Сони нарушался частыми беременностями и родами. Некоторые роды проходили тяжело, и рождение Маши чуть не стоило ей жизни. Но попытки Сони уговорить мужа предохраняться вызывали гнев Толстого. Несколько раз они ссорились. Соня поняла, что если она хочет избежать беременности, ей надо полностью воздержаться от половой жизни. Здесь Эдвардс вновь развивает свою беспочвенную версию о большей чувственности Сони по сравнению с мужем: "Очевидно, что подобное нелегкое отречение было бы намного болезненнее для нее, чем для Толстого. Ведь недавно он описал брак как "домашнюю проституцию". Ограничение секса, когда жена беременна, теперь не казалось ему достаточным, чтобы смягчить вину; он уверовал, что для спасения необходимо полное воздержание".
Эдвардс лишь вскользь упоминает о первой философской работе Толстого - "Исповеди" (1879), в которой он рассказывает о своих духовных исканиях смысла жизни и обретении его. Подобное невнимание к основополагающей работе, где изложены взгляды Толстого, может показаться по меньшей мере удивительным, но если подумать, то с ним можно согласиться. Ведь "Исповедь" не была внезапным откровением, озарившим Толстого, - к ней он шел исподволь, и Соне, живущей с мужем бок обок, были прекрасно видны все искания и метаморфозы мужа. Относилась она к ним скептически. Эдвардс воспроизводит ход ее мыслей:
"Соня ни на грамм не верила, что пример ее мужа может излечить болезни человечества. Считая его великим писателем, она вовсе не была убеждена, что он великий человек, тем более, пророк. Великий человек не должен лицемерить. Но хотя Толстой избегал пачкать руки, прикасаясь к деньгам, и отказывался их зарабатывать, он требовал крупные суммы на благотворительность. Есть ли философия великого человека позволять другому зарабатывать для него деньги, и клеймить его же деловые качества как источник коррупции? И может ли великий человек быть столь любящим и щедрым к чужим и холодным в своей семье? Будет ли великий человек объявлять половую жизнь грязной и позорной? Будет ли он писать с презрением о женщинах и при этом проявлять похоть к крестьянкам с пышным бюстом и податливым аристократкам?".
Соня перечитывала дневники Толстого и не находила ответа на эти вопросы. Нет, Толстой явно не был великим человеком или пророком, "и она оплакала мужчину - великого писателя и страстного любовника, которого он решил похоронить". Разочарование не мешало ей поддерживать семью и помогать мужу. Соня обратила свою недюжинную энергию и деловые способности на издание трудов Толстого, и преуспела. Громом среди ясного неба был для нее неожиданный приход мужа, известившего, что больше он так жить не может, что он должен с ней развестись и уехать в Париж или в Америку. Соня была потрясена: "Что случилось?". Толстой обвинил ее в нежелании принять его философию, в плохом влиянии на детей, даже в распутстве. "Там, где ты, воздух отравлен", - прошипел он. Соня встала и приказала подать экипаж, детям она сказала, что едет на несколько дней к сестре. Здесь уже сломался Толстой: он просил Соню не уезжать и кончил тем, что зарыдал. Эта тягостная история имела последствием длинное письмо Толстого, где он повторил свои обвинения: главным из них было то, что Соня не следует за мужем по избранному им пути. Соня не ответила на письмо, и ссора, но не ее причины, заглохла.
В 1886 г. умер сын Толстых Алеша. Его смерть не сблизила родителей. Толстой отказался хоронить мальчика по православному обряду. Все уговоры Сони ни к чему не привели, и лишь ее матерь, Любовь Александровна, сумела повлиять на сурового графа. Видя семейный раскол, старшие дети начинают принимать стороны одного из родителей. Таня и Маша стали сторонницами отца, а сыновья - Сергей, Лев и Илья - матери. К этому времени Ясная Поляна стала местом паломничества сторонников учения Толстого, нередко бедных малообразованных людей. Каждый жаждал увидеть учителя и услышать мудрый совет. Приезжали и гости "почище": художники Николай Ге и Илья Репин писали портреты Толстого, но самым дорогим гостем для Толстого стал Владимир Григорьевич Чертков, его любимый ученик. Между Соней и Чертковым возникла глубокая неприязнь. Причиной было влияние, которое приобрел Чертков над Толстым, и его стремление публиковать труды Толстого за несколько копеек в изданиях для народа. Соня считала, что Чертков грабит ее семью; они стали непримиримыми врагами.
В 1986 г. Соне исполнился 41 год. Несмотря на 12 беременностей, она оставалась красивой и энергичной женщиной с быстрой речью и живой улыбкой. Всегда деятельная, она редко спала больше пяти часов. Все свои силы Соня посвящала
семье - здоровью, воспитанию и образованию детей, созданию удобств для мужа, семейному благосостоянию. Но духовная близость между Соней и Толстым была разрушена. Оставалось физическое влечение, крайне раздражавшее Толстого. Он все больше склонялся к мнению, что следование заветам Христа возможно лишь при полном половом воздержании. Лучший выход он видел в безбрачии, а уж если муж и жена живут в браке, то им следует воздерживаться от секса, особенно в период кормления грудью, и избегать искушения - не спать в одной комнате. С такими настроениями Толстой стал писать новую повесть - "Крейцерову сонату".
Для Сони стало очевидно, что секс, раньше крепко привязывавший их друг к другу, стал для Толстого абсолютным злом, а воздержание добром. И Соня заключила, что супруг физически сближается с ней не по любви, а по позыву похоти. "Чувствуя себя униженной и сексуально используемой, - пишет Эдвардс, - она с презрением отвергала все его предварительные ласки. Но, когда Соня перестала находить выхода чувственности, она стала страдать от тревоги, депрессии, истерии и позывов к самоубийству. Первые признаки того, что многие из будущих биографов Толстого трактуют как сумасшествие, стали у нее проявляться летом 1888 г. Она отчаянно нуждалась в подтверждении, что несмотря на сорок четыре года и двадцать шесть лет брака, она все еще желанная женщина".
Здесь можно согласиться с автором. Если рассуждения Эдвардс о юной нимфоманке Соне прямо противоречат ее записям в дневнике в первый период замужества, то чувственность зрелой Софьи Андреевны, сомнений не вызывает. Она соответствует возрастной динамике сексуальности женщин и подтверждается дневниковыми записями. Но воспитание XIX века заставляло Софью Андреевну пускаться в общие рассуждения о чувственности зрелых женщин или ограничиваться виноватыми записями о невольном отклике на чувственность мужа. Несмотря на чувственность, потребительское отношение мужа была нестерпимо для Сони. Утратив радости супружества, она пыталась найти замену в радостях материнства. Ее невостребованная любовь сосредоточилась на младшем сыне, очаровательном Ванечке, и до поры до времени это ей помогало.
Тем временем, Толстой закончил "Крейцерову сонату" (1889) - почти автобиографическое описание сексуальных отношений героя повести с женой, закончившихся ее убийством. Соня была в шоке, она сама подумывала о самоубийстве. "Крейцерова соната" была запрещена к печати, но в литографиях повесть разошлась по России, вызвав горячую дискуссию: одни хвали ее за правду, другие осуждали за ненависть к женщинам и браку. Отношения супругов Толстых резко ухудшились; они почти непрерывно ссорились из-за повести. Тем не менее, Соня решила ехать в Петербург, испросить аудиенции у царя и просить его снять запрет на публикацию повести. Толстой был против, но Соня добилась своего: царь разрешил напечатать "Крейцерову сонату" в собрании сочинений Толстого.
Борясь со "злыми" чувствами, Толстой предложил Соне спать раздельно. С 1891 г. они перестали спать в одной кровати. Соня поначалу возражала; потом, как она утверждает, у нее развилось отвращение к "телесной близости". Но ночные и утренние "рейды" Толстого продолжались. Соня боялась забеременеть, хотя ее отталкивала и нечистоплотность мужа, его нежелание мыться, запах и грязь. И все же, отмечает Эдвардс, супругов физически неудержимо тянуло друг к другу.
К сложностям сексуальной жизни супругов добавились материальные проблемы. Толстой решил отказаться от собственности и личного богатства. Решение Толстого не могло не затронуть жену и детей и принималось на семейном совете. Все владения Толстого были разделены между детьми. Соня получила назад стоимость приданого - 55 тыс. руб. и право издания сочинений Толстого до 1881 г., т.е. право на издание его лучших художественных произведений. Доходы от продажи книг шли на жизнь семьи, содержание Ясной Поляны и благотворительность. Толстые помогали крестьянам во время голода 1891 г., поразившего центральные губернии России. Но несравненно больший вклад, они внесли в организации сбора средств на помощь голодающим.
Физическая близость с мужем была недостаточна для Сони - кроме секса ей хотелось любви - чистой и романтичной. Такое чувство у нее начало возникать к князю Леониду Дмитриевичу Урусову, но князь скоротечно умер (1885). Вся нерастраченная нежность Сони обратилась в материнскую любовь к младшему сыну Ванечке, родившемуся в 1885 г. Ванечка был чудесный ребенок - красивый, изящный, одаренный и очень добрый. Эдвардс рисует его с большой теплотой. Мать в нем души не чаяла, и смерть Ванечки на 10-й года жизни, в 1895 г., была для нее невероятным ударом - она была близка к помешательству. На два года Соня прекратила записи в дневнике.
Из депрессии Соню вывело внезапно вспыхнувшее увлечение пианистом и композитором Сергеем Ивановичем Танеевым. Сорокалетний холостяк был некрасив, но не походил на карикатуру, нарисованную Эдвардс: "Одежда, казалось, была готова лопнуть на его полном теле. Не было никакого шарма в рыжих редеющих волосах, маленьких красно-коричневых глазках, красном мясистом кончике довольно женственного носа, блестящем, словно его намаслили, румяном лице, и редкой красной бороде". Но "за пианино, его красный окрас казался естественным и привлекательным выражением страсти его исполнения". Соня была потрясена великолепной игрой музыканта. Впервые за много месяцев она забыла свое горе. Сидеть и слушать Танеева стало ей необходимо как наркотик. Возможность появилась зимой 1895 г., когда Танеев поселился в Москве неподалеку от дома Толстых, где тогда жила Соня. Весной 1896 г. Соня пригласила его погостить на четыре месяца в Ясной Поляне.
Толстой вовсе не был в восторге от приезда Танеева, но изображал из себя любезного хозяина. Зато Соня ожила, она наслаждалась беседами и прогулками с Танеевым и, конечно, его игрой. Теперь она редко ссорилась с мужем и терпела постоянно приходящих в дом толстовцев. Зато раздражался Толстой. Но Соня была счастлива - в ее жизнь вошла романтическая любовь. Она даже съездила в Москву и привезла новые платья и боа. Дочери, Маша и Таня, не одобряли мать, у Толстого от ревности и стыда кололо сердце, а Соне, по словам Машиной подруги Лизы Оболенской, все было "как с гуся вода" - она купила сезонный билет на концерты Танеева. Наконец, до Танеева дошла неловкость положения, и он уехал в Москву.
Зимой Соня переехала в Москву и регулярно посещала концерты Танеева. В конце января 1897 г. она написала мужу, что несмотря на обещание не ездить в Петербург на репетицию оперы Танеева, она туда поедет. Толстой ответил возмущенным письмом. Весной 1897 г. он написал еще два письма, но не отправил. Во втором письме он предлагал несколько решений проблемы: первое и лучшее - порвать все отношения с Танеевым, второе - Толстой уедет заграницу один, третье - заграницу он уедет вместе с Соней. Письма нашли через десять лет, спрятанные за обивкой кресла. Летом 1897 г. Соня вернулась в Ясную Поляну и впала в депрессию: она подрезала розы, переписывала рукописи Толстого, занималась фотографией, но грусть ее не покидала. 5 июля с восьмидневным визитом прибыл Танеев; Толстой был холодно вежлив, и гость, чувствуя неприязнь хозяина, дал всего два концерта. Зато Соня расцвела - хозяйка и гость вместе купались, устраивали пикники в лесу, и Соня его фотографировала. Когда Танеев уехал, жизнь снова опустела. Дважды Соня видела во сне Танеева, "тоже лежащего и с улыбкой протягивающего мне руки".
В сентябре 1897 г. Соня уехала в Москву. Снова начались встречи с Танеевым. Соня прилежно посещала его концерты, пила с ним чай, вместе с московскими друзьями была на именинах Танеева, где он сыграл посвященную ей симфонию. Об этом периоде жизни Сони Эдвардс пишет:
"Соня теперь восстала открыто. По-видимому, она уже не беспокоилась, что думает Толстой о ее "невинной связи", и что в московском обществе судачат об их дружбе. Она была счастлива, когда была с Танеевым, и они провели много вечеров, беседуя о музыке и искусстве, романах Толстого (Танеев ими восхищался) и философии, и обменивались сплетнями. Танеев играл на пианино и ободрял ее в занятиях музыкой".
Соня не была слепа к недостаткам Танеева. Автор цитирует записи, где Соня сравнивает Танеева и Толстого: "Талантливый человек все понимание и чуткость душевную вкладывает в свои произведения, а к жизни относится вяло и равнодушно. ... А мой еще гораздо, несравненно более талантливый муж! Какое удивительное понимание в его писаниях психологической жизни людей, и какое непонимание и равнодушие к жизни самых близких ему людей!". Но ей нравилось быть в близких отношениях с двумя выдающимися мужчинами. Так прошли зима и весна 1898 г. Для Сони это было время культурного развития. Всегда много читавшая (в оригиналах - на русском, немецком, французском и английском), она погрузилась в изучение теории и философии музыки и чтение биографий композиторов и писателей. Под влиянием прочитанного, Соня стала подумывать о написании биографии Толстого, чтобы "не засохнуть душой". Но, как и раньше, ее энергия ушла на решение проблем детей и ведение дел.
В июле 1898 г. Соня планировала посетить Селище - имение своих друзей Масловых. Толстой, узнав, что туда приглашен Танеев, устроил скандал и грозился уехать в Финляндию. Соня все же в Селище поехала, слушала там Танеева, затем съездила в Киев и вернулась в Ясную Поляну вместе с сестрой Таней. По возвращении ее ждал скандал, а на другой день Толстой написал отчет о ссоре - "Диалог", предназначенный якобы для Тани, но к ней не попавший. В "Диалоге" (и во время ссоры) Толстой требовал, чтобы Соня признала, что она, пожилая женщина, любит молодого мужчину. Соня же утверждала, что ей всего лишь нужно, чтобы он приезжал раз в месяц и играл для нее. Это ссора задала тон всему лету.
Горечь и ревность снедали Толстого: "Одинокий и гордый, он напоминал старого льва, еще ревущего, но теряющего власть над своими самками". Он ревновал не только к Танееву, но к мужьям дочерей - мужу Маши, князю Николаю Оболенскому, "Коляше", красивому бездельнику, считавшему, что работать - не барское дело, и жениху Тани - вдовцу Михаилу Сухотину, отцу шестерых детей. Лысый и толстый Сухотин особенно раздражал Толстому, и на свадьбе он разрыдался. Соня была спокойнее. Хотя не в восторге от Сухотина, она ценила его живость, остроумие и преклонение перед Таней. Покинутый женой и старшими дочерьми, Толстой обратился к младшей дочери - нескладной, коренастой Саше. Он начал превращать обделенного вниманием подростка в свою ученицу. Толстой постоянно напоминал Саше, что она слишком некрасива, чтобы выйти замуж, и что замужество пагубно влияет на жизнь. Он внушал ей, что ее долг и ее радость - делать Божью работу и служить людям.
Саша - неуклюжая и нежеланная, во всем верила великому человеку. Позже Соня очень корила себя, что запустила Сашу, вовремя не вмешалась и не помогла дочери построить нормальную жизнь - стать женой и матерью. Следует заметить, что трактовка Эдвардс о поломанной жизни Саши, оставшейся одинокой ради эгоистических удобств Толстого, вызывает сомнение. Не отрицая эгоцентризма Толстого, не следует забывать, что он всерьез считал безбрачие и аскетизм лучшим ответом на запросы плоти. Александра Львовна Толстая прожила 95 лет и ни разу не увлеклась мужчиной. Нет сомнений, что влияние отца не имело бы успеха, если бы Саша чувствовала к мужчинам влечение. Ведь некрасивая Маша, которую Толстой считал своей самой преданной ученицей, "изменила" ему и вышла замуж.
В 1899 г. Толстой закончил "Воскресение", роман о раскаянии аристократа, совратившего юную девушку, ставшую проституткой. Соня находила книгу пустой и фальшивой, но радовалась за Толстого, вернувшегося к литературному творчеству, и писала о нем слова гордости и любви: "Кого бы и как бы я ни любила, никого на свете я не могла бы даже сравнить с моим мужем. Слишком большое место он всю мою жизнь занимал в моем сердце". Между тем, Толстой никак не мог успокоиться по поводу "аморального" поведения Сони. В дневнике он записывает, что наихудший из плохих способов справиться с сексуальным желанием (ходить в публичный дом, иметь связь с чужой женой и т.д.) - это "жить с неверной и аморальной женщиной".
Публикация "Воскресенья" вызвала восторг в либеральных кругах, а содержащиеся в романе насмешки над церковными обрядами привели в гнев членов Священного Синода, особенно, обер-прокурора К.П. Победоносцева. 24 февраля 1901 г. Толстой был отлучен от церкви. Возмущенная Соня послала Победоносцеву письмо и копии - трем митрополитам, членам Синода. В нем она пылко защищала мужа. Сам Толстой вовсе не был доволен активностью жены, допуская, впрочем, что для Сони подобная активность полезна. Здоровье его резко ухудшилось, и Соне пришлось превратиться в сиделку. Как и в прошлом, Толстой во время болезни испытывал к жене нежность. В сентябре Соня увезла мужа в Крым, в Гаспру, где неутомимо его выхаживала. По пути в Крым поезд с Толстым встречали толпы народа. Горький, навещавший Толстого во время болезни, находил его "богоподобным". Тут Эдвардс, высказывает глубокую мысль: "Но Соня не считала Толстого богом. Она любила его (и в этом была ее большая трагедия) как мужчину".
По возвращении из Крыма Соня почувствовала, что Танеев от нее отдаляется. В ноябре 1904 г. они вместе пошла на концерт и Соня в антракте высказала недовольство его невниманием. Танеев в ответ выказал раздражение и покинул ее. Соня отправила ему письмо с требованием объяснить его действия, на что получила холодное письмо без извинений и без объяснений. Соня послала еще одно письмо, и Танеев вновь отказался что-либо объяснять за неимением времени. Для Сони это был удар, напомнивший о возрасте. Но она ошибалась в причинах разрыва. Эдвардс деликатно упоминает, что Танеев предпочитал компанию молодых людей, а не женщин. Она предполагает, что он испугался возможных попыток со стороны Сони вступить с ним в физическую близость и предпочел порвать отношения.
История с Танеевым, по-видимому, исчерпала желание автора писать биографию Софьи Толстой. Проект оказался слишком затратным по времени и усилиям. Самые интересные темы - секс и влюбленность, остались позади. Автор начинает проскакивать события или освещать их скомкано. Эдвардс явно спешит, ведь она никогда так долго не писала книг. Только поспешностью можно объяснить фразу: "Русско-японская война закончилась через год после того как началась. Хотя русские формально выиграли войну, мало было достигнуто и цена "победы" была высока". На самом деле, война длилась полтора года, и Россия ее проиграла, уступив Японии половину Сахалина и Порт-Артур. Неверно и заявление Эдвардс, что революция началась после войны, а не вслед за расстрелом демонстрации рабочих 9 января 1905 г. Впрочем, американский читатель вряд ли помнит о русско-японской войне и уж тем более не удивляется чаепитию, где "аромат женских духов смешивался с сильным запахом чая из кипящего самовара". Откуда ему знать, что в самоваре кипятят не чай, а воду.
Эдвардс кратко описывает тяжелую болезнь Сони и смерть Маши и начинает писать подробнее с 1908 г., когда в Россию приехал Чертков, сыгравший важную роль в распаде семьи Толстых. Соня жила тогда в Ясной Поляне и писала мемуары "Моя жизнь"; ей помогала секретарь Варвара Феокритова. У Толстого секретарем был Николай Гусев. По ночам Толстой запирался в спальне во избежание Сони и искушения. Гусев спал в соседней комнате и должен был помогать Толстому бороться с соблазном (это предположение - на совести автора). Если Толстого мучила бессонница, Гусев приходил и сидел рядом с ним. Саша страшно ревновала привилегиям секретаря. Впрочем, она помогала отцу, переписывая его труды. Толстой продолжал внушать ей, что нет худшей доли, чем выйти замуж. Саша верила отцу: у нее появились мужские манеры и презрение к женственности. Соня пыталась бороться с влиянием мужа, но лишь обострила отношения с Сашей. Саша стала врагом матери. Много позже, на склоне лет, Саша пыталась помешать изданию своих ранних книг, где она писала о матери с неприязнью.
Приезд Черткова изменил расстановку сил. Зная о неприязни Сони к Черткову, Толстой сделал обходный маневр, поехав навестить дочь Таню Сухотину, живущую с мужем в имении Кочеты. Соня не знала, что поблизости располагалось имение Крёкшино, купленное Чертковым, чтобы жить ближе к Толстому. Свидание родственных душ состоялось. Эдвардс так объясняет притягательность Черткова:
"Толстой верил, что хорошая и верная жена должна проявлять к мужу полное уважение и преданность, но находил эти качества в Черткове, а не в Соне. Ученик признавал его мудрость по всем вопросам, склонялся перед каждым его словом, никогда не противоречил ему. Правда, по-видимому, заключалась в том, что Чертков обладал огромным талантом добиваться чего он хочет, используя шарм, лесть, ум и двуличность".
Во время прогулок, он убеждал Толстого написать тайное завещание, чтобы защитить свои труды от "деляческих махинаций" Сони. Чертков сожалел о компромиссе, давшем ей право на публикацию ранних и самых популярных работ Толстого, которые как и другие работы следует сделать общественным достоянием. Чертков не предлагал себя в роли исполнителя завещания и не уговаривал отобрать права у Сони. Он действовал умнее и тоньше и полностью убедил Толстого.
Когда Толстой вернулся в Ясную Поляну, Соня почувствовала, что Чертков строит козни, чтобы стать самому издателем трудов Толстого. Она умоляла мужа дать доверенность преследовать по суду любого, опубликовавшего его ранние работы без ее разрешения, Толстой ей отказал. Соня становилась все более истеричной - она угрожала убить себя, плакала, кричала, убегала из дому. Но это вызывала лишь новые ссоры и нарастающую враждебность. Толстой, сильно расстроенный, бродил по дому с ружьем, угрожая застрелиться.
Так прошло лето. Соня была близка к помешательству: раньше всегда подтянутая и аккуратно причесанная, теперь одевалась небрежно, пряди седых волос падали на лицо, руки дрожали, глаза покраснели от плача. Ее заболевание, несомненно связано с отказом Толстого подтвердить ее права на его работы. "Толстой, - считает Эдвардс, - знал, что Соней движет не жадность, но гордость. Отрицая ее права на свои труды, он отрицал ее значение и отрицал ее убеждение в том, что, как жена, она имеет право на особое достоинство и престиж". Сказанное справедливо, но неполно - не только уязвленная гордость двигала Соней. Она переживала за благосостояние детей и внуков и не верила, что отказ от авторских доходов принесет пользу народу, а не владельцам издательств и типографий.
В сентябре 1909 г. Толстой, тайно от Сони, написал завещание, в котором право на публикации его произведений с 1881 г. передавались Черткову. Толстой тогда не решился отобрать у Сони право публикаций его ранних работ. В ноябре он написал новое завещание, где оставлял свои работы после 1881 г. Тане, Саше и Сергею. Через несколько дней он вызвал Сашу и попросил, чтобы она на деньги, оставшиеся от первого издания, выкупила у матери и братьев Ясную Поляну и отдала крестьянам. Саша ему это обещала. Толстой оставил больную жену на милость враждующей с ней дочери. Эдвардс цитирует запись Горького о Толстом: "К женщине он ... относится непримиримо враждебно и любит наказывать ее... Это - вражда мужчины, который не успел исчерпать столько счастья, сколько мог, или вражда духа против "унизительных порывов плоти"? Но это - вражда, и - холодная".
В январе 1910 г. к Толстому приехал новый секретарь, молодой Валентин Булгаков - толстовец, знакомый Черткова, но притом человек, вызвавший у Сони доверие и любовь. Булгакову Ясная Поляна напомнила "крепость с тайными собраниями, переговорами и так далее". Булгаков почитал Толстого как пророка и учителя, но не был слеп к его недостаткам. Он жалел Соню, психическое состояние которой с весны ухудшилось. В начале июня Толстой, сопровождаемый Булгаковым, Сашей и семейным врачом Маковицким, поехал в Кочеты к Тане. Оттуда он послал Соне "радостную" телеграмму, сообщая, что Черткову разрешили жить рядом с ними в Туле. Соня впала в неистовство. Она велела секретарше Варе Феоктистовой телеграфировать Толстому, чтобы он немедленно возвращался, т.к. Соня тяжело заболела. Варя послала телеграмму с припиской - "просила телеграфировать". В Кочетах все поняли, и Толстой отвечал, что немедленно вернуться он не может.
Получив телеграмму, Соня побежала за пузырьком с опиумом. Варя с трудом его отобрала. Испуганная, она отправила новую телеграмму с просьбой вернуться срочно, добавив, "думаю, этой необходимо". Толстой приехал на другой день, он пошел в комнату к Соне, сидел у кровати держа ее за руку и старался успокоить. После его ухода Соня сделал в дневнике запись "Меморандум перед смертью". Перечислив симптомы заболевания, она обвиняет в своих страданиях супруга, воспылавшего извращенной страстью к Черткову. Черткова она и раньше обвиняла в гомосексуализме, а против мужа свидетельствовали ранние дневники, где он писал, что часто влюблялся в мужчин. Соня завершает "меморандум" решением немедленно принять опиум. И она приняла яд, уверена Эдвардс, но доза оказалась слишком мала.
Первого июля в Ясную Поляну приехал Чертков. Состоялось его объяснение с Соней. Соня потребовала вернуть дневники, переданные Толстым Черткову. Тот отбросил всякую вежливость. Эдвардс цитирует запись Сони: "Он кричал: "Вы боитесь, что я вас буду обличать посредством дневников. Если б я хотел, я мог бы сколько угодно напакостить ... вам и вашей семье. У меня довольно связей и возможности это сделать, но если я этого не делал, то только из любви к Льву Николаевичу". Чертков добавил, что если б у него была такая жена, он застрелился бы или бежал в Америку. После его отъезда Соня потребовала у мужа забрать дневники с подробностями семейной жизни, угрожала самоубийством, выбегала из дома и ложилась на землю. Она поехала к матери Черткова, но встреча ничего не дала. Соня была в отчаянии: два дня она сидела в комнате и отказывалась есть. Толстой, наконец, не выдержал - он согласился забрать дневники у Черткова и поместить их на хранение в бак, он обещал также не видеть Черткова.
Дневники положили в банк, но тайное сношение Толстого и Черткова продолжалось. Соня чувствовала что за ее спиной происходит "что-то ужасное и непоправимое". Интуиция ее не подвела: Толстой тайно подписал новое завещание, подготовленное Чертковым. По завещанию все его работы, включая написанные до 1881 г., переходили в общественное пользование. Исполнителем завещания назначалась Саша, а Чертков - ответственным за публикацию трудов Толстого. То, что больше всего боялась Соня, произошло: литературные права на все работы Толстого были потеряны для нее и семьи.
23 сентября Толстые праздновали 48-ю годовщину свадьбы. По просьбе Сони Булгаков их сфотографировал. Саша была оскорблена тем что отца снимают вместе с ненавистной матерью; она устроила отцу скандал. Тем временем, у Сони росло подозрение, что Толстой написал новое завещание, росли и ее ненависть и ревность к Черткову. Она постоянно следила за мужем, подозревала его переписку с "любовником", кралась за ним, когда Толстой отправлялся на прогулку, "на встречу с Чертковым", и однажды вскочила с постели, уверенная, что Толстой и Чертков занимаются любовью в ее комнате. Больше всего ужасало Толстого требование Сони возобновить супружеские отношения. Он пришел к решению покинуть жену и стал готовить уход, поставив в известность Сашу и Черткова.
В ночь на 27 октября Соня была особенно тревожна. Она пыталась заснуть, но видения Толстого и Черткова, занимающихся сексом, изводили ее. Ей слышался женственный смех Черткова. Соня встала и вышла в коридор. Дом был темный и молчаливый. Не слыша звуков из комнаты Толстого, она поняла, что видела страшный сон. Вдруг новая мысль пришла в голову - ужасный сон мог быть посланием, возможно, от Ванечки, что в доме случилось зло. Она зашла в кабинет Толстого. В соседней комнате проснулся ее муж. Он слышал, что Соня что-то ищет, возможно читает. Потом она покинула кабинет. Толстой не мог заснуть, зажег свечу и сел. Дверь отворилась: Софья Андреевна (у автора - Соня Андреевна) спрашивает о здоровье. "Отвращение и возмущение растет, - пишет позже Толстой, - задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать".
Наутро Соня проснулась поздно и с ужасом узнала, что Толстой и доктор Маковицкий покинули Ясную Поляну. Саша передает ей письмо, оставленное Толстым. С криком "Что он со мной делает!" Соня бросается вон из комнаты, потом из дома - она бежит к пруду. Ее пытаются догнать Булгаков, повар Семен Николаевич и лакей Ваня. Сзади поспешает Саша. Взбежав на мостки для купания, Соня поскользнулась и упала, но перекатившись к краю мостков и падает в воду. Утонуть ей не дали бросившиеся в пруд Булгаков и Саша. Вместе с Ваней они вытащили Соню из пруда и отнесли в дом. Переодевшись, Соня тут же послала Ваню на железнодорожную станцию узнать, куда Толстой купил билеты. Тем временем, Саша послала телеграмму Толстому с рассказом о случившемся и телеграммы братьям Сереже, Илье, Андрюше, Мише и сестре Тане с просьбой поспешить в Ясную Поляну. Саша знала, что Толстой едет в монастырь Оптину Пустынь повидаться с сестрой и, не теряя время, отправилась туда.
Саша боялась, что Соня приедет за отцом, и она не была уверена в стойкости Толстого. Ей казалось, что он сожалеет об отъезде. Саша уговаривала его быстрей уехать в Болгарию или на Кавказ. Но опасения были напрасны: Соня слишком ослабла, чтобы куда-то ехать. Тем временем, Толстой получил письма от детей: Сергей поддержал его, Илья и Андрей просили вернуться к матери, а Таня писала, что как решать - его право. Прислала письмо и Соня с просьбой вернуться или встретиться с ней. 31 октября Толстой ответил ей, что свидание или возвращение "совершенно невозможны". Эдвардс опустила подчеркнутое Толстым слово "теперь", допускающее встречу в дальнейшем. Автор цитирует окончание письма: "Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог. Жизнь не шутка, и бросать ее по своей воле мы не имеем права, и мерять ее по длине времени тоже неразумно. Может быть, те месяцы, какие нам осталось жить, важнее всех прожитых годов, и надо прожить их хорошо". Здесь не приведены предшествующие фразы, не исключающие встречу супругов.
Жизнь отмерила Толстому короткий срок после отъезда. Рано утром 2 ноября Соня получила телеграмму от репортера газеты, просившего интервью и сообщившего, что Толстой заболел воспалением легких. Теперь уже ничто не могло остановить Соню. Власти Тулы выделили поезд и Соня с детьми прибыла в Астапово. На семейном совете решили не сообщать Толстому, что Соня уже в Астапово. О приезде Тани Толстой узнал по знакомой подушке, подложенной ему под голову Маковицким. Он попросил Таню зайти. Когда она подошла, он спросил: "Кто остался с мамА?". Таня ответила - Андрей и Миша, умолчав, что Соня в Астапово. Толстой продолжал расспрашивать. Таня пишет: "А когда я сказала: "Может быть, разговор на эту тему тебя волнует? - он решительно меня прервал: "Говори, говори, что может быть для меня важнее?". Таня заверила, что с Соней все хорошо, и что она не приедет, если он не попросит. Когда Таня вернулась к матери, не была конца расспросам, и Соню очень утешила фраза Толстого, что нет ничего для него важнее, чем знать о ней.
Соня начала думать, что Толстой хочет видеть ее, но мешают Чертков и Саша. Тут ей передали телеграмму, посланную Толстым сыновьям в Ясную Поляну (он думал, что они там с матерью): "Состояние лучше, но сердце так слабо, что свидание с мама было бы для меня губительно". Вне себя от горя, Соня бродила вокруг домика начальника станции. Внутрь ее не пускала Саша. Наконец, Саша впустила ее в прихожую, но в две главные комнаты не пускала. Соня вышла и пыталась хоть что-то увидеть снаружи сквозь закрытое окно. Здоровье Толстого продолжало ухудшаться, он потерял сознание и быстро слабел. Один из докторов стал настаивать, чтобы пригласили Соню, сказав, что нельзя жену лишать права видеть мужа перед смертью. Соню впустили в комнату, где лежал потерявший сознание Толстой. Соня подошла к кровати, нежно поцеловала мужа в лоб и опустилась на колени. "Прости меня! Прости меня!" - всхлипывала она. Толстой стал дышать глубже. Врач, боясь, что умирающий, придя в сознание, увидит Соню, попросил ее выйти. Соня вышла из комнаты, но осталась в прихожей. В 5:35 Сережа открыл дверь. Соня поняла, что это конец, и вошла в комнату. Чертков тут же ушел. Дети и жена стояли вокруг постели умирающего. Толстой сделал еще несколько вздохов и прекратил дышать. Маковицкий закрыл ему глаза. Соня тихо плача положила голову на грудь Толстого: "Никто, даже Саша, ей не мешали".
Похороны Толстого состоялись 10 ноября в окрестностях Ясной Поляны в лесу "Старый заказ". Эдвардс написала "лес Захак". Не указала она и дату похорон Толстого. В похоронах участвовали четыре тысячи человек. Соня шла позади сыновей, несущих гроб. Ее поддерживали Таня и Саша. Соня не плакала, держалась тихо и сдержанно. Она первая встала на колени, когда гроб опустили в землю. Следом за ней встала на колени четырехтысячная толпа.
Скоро после похорон, Саша переселилась в доставшееся ей после отказа Толстого от собственности небольшое имение Телятники. С ней переехала Варя Феоктистова, с которой, как пишет Эдвардс, Сашу связывали особые узы. Но Соня не осталась одна в Ясной Поляне: с ней жила ее няня (т.е., няня детей Толстых); часто приезжали Таня Сухотина с дочкой Танечкой ("мои две дорогие Танечки"); знакомые и друзья Толстого чуть не ежедневно приезжали засвидетельствовать свое почтение и посетить могилу Толстого. Но по ночам Соня оставалась одна со своими мыслями; она пишет в дневнике о бессонных ночах и мучительных угрызениях совести. Материально она была стеснена - Толстой не оставил ей средств, а ведь приходилось принимать гостей и многочисленных посетителей, приезжавших поклониться могиле Толстого. С 31 декабря 1910 г. она перестает вести дневник - дни без Толстого мало что значили.
Истерия Сони ушла в прошлое: остались чувства вины и любви. "Я любила тебя до конца. Я и теперь люблю тебя", - повторяла она, надеясь, что Толстой ее услышит. В феврале 1913 г. Саша купила Ясную Поляну у матери, заплатив ей 400 тыс. рублей, полученных Сашей от продажи прав на публикацию трудов Толстого издательству И.Д. Сытина. Так Саша выполнила просьбу Толстого передать землю крестьянам: они получили две трети земель имения; треть осталась за Соней. Деньги, полученные от Саши, Соня разделила поровну между 38-и членами огромной семьи Толстых. Каждый, включая правнуков и невесток, получил по 10 тыс. рублей. Она отдала все, что получила, но назначенная царем пенсия обеспечивала ей спокойную старость. Соня была счастлива, что сумела помочь детям, но с грустью наблюдала как крестьяне за несколько месяцев свели все леса, продав их лесоторговцам. Тем более, она старалась сохранить в доме все, как было при Толстом. Жизнь текла по-прежнему; завтрак - в девять, обед из четырех блюд - в шесть вечера; еду подавали слуги в белых перчатках.
28 июля 1914 г. началась Первая мировая война. Саша решила ехать на фронт медсестрой. Соня пыталась ее отговорить, ссылаясь на взгляды отца, но Саша была непреклонна. Война шла плохо: "Россия была выбита из Сербии союзными силами Германии и Болгарии". Здесь, хочется сказать: "Ну, сколько раз можно наступать на одни и те же грабли!". Ведь Эдвардс уже опозорилась с русско-японской войной, теперь - с Первой мировой. Русских войск вообще не было в Сербии, а Болгария не воевала с Россией. ... Дальше она сообщает, что один из сыновей Толстых - Андрей, был убит на фронте, и Соня, оплакивая сына, гордилась, что он погиб за Россию (Андрей Львович умер от болезни в 1916 г. в Петрограде, К.Р.). Эдвардс кратко рассказывает о падении династии Романовых и Февральской революции и переходит к событиям в Ясной Поляне.
Летом 1917 года Россию захлестнула волна крестьянских мятежей и погромов. Грабили и сжигали помещичьи усадьбы. Пошли слухи, что Ясную Поляну тоже хотят разграбить, причем не местные крестьяне, а пришлые. Однажды слуга Илья Васильевич прибежал к Соне, дремавшей в качалке, с новостью о приближении банды мародеров. Он осторожно разбудил Соню и рассказал о грабителях, причитая: "Что нам делать? Что нам делать?". Соня уже почти полностью ослепла и, по мнению детей, выжила из ума. Но дух прежней Сони прозвучал в голосе, когда она медленно поднялась с кресла и приказала слуге передать крестьянам, чтобы они вооружались. "Чем?" - спросил слуга, ведь оружие у крестьян конфисковали. "Топорами и вилами", - резко сказала Соня. Илья Васильевич побежал выполнять приказ, а Соня с помощью дочери Тани созвала прислугу. Она велела паковать вещи Толстого, а Тане сказала: "Телеграфируй Керенскому. Скажи, что семья Толстого требует войско для охраны дома и бумаг".
Таня считала старческим безумием надежду, что Керенский пришлет солдат. Но голос матери звучал властно, и Таня отправила телеграмму. Ящики с бумагами Толстого были принесены в залу; там же сидели Соня, Таня и Танечка, ожидая толпы грабителей. Они вооружились молотками и ножами, собираясь сражаться за свою жизнь. Слуги завывали и молились. "Прекратить вытье! - прикрикнула Соня, - Керенский пришлет солдат". Они сидели в темноте, ожидая нападения. Внезапно, вдали раздались крики, стук копыт, лошадиное ржание, и все стихло. Потом, шаги на веранде и стук в дверь. Они зажгли счет, и в комнату вошел Семен Николаевич - бывший повар. Он рассказал, что крестьяне топорами и вилами отбили грабителей, и те ушли разорять другое имение. А через несколько дней в Ясную Поляну прибыла рота солдат, присланных Керенским, почитателем Толстого.
В ноябре 1917 г. к власти пришли большевики, а за месяц до переворота в Ясную Поляну приехала Саша - крестьяне захватили ее имение. Саша была потрясена, как одряхлела Соня, но жизнь в доме Толстых шла своим чередом, и в шесть вечера Илья Васильевич в белых перчатках подавал обед, состоящий из вареной свеклы. И в 1918 г., несмотря на голод, Илья Васильевич все еще подавал на стол свеклу и маленькие кусочки хлеба с отрубями. В конце 1918 г. Ясная Поляна была превращена совхоз, делами усадьбы теперь заведовало созданное в Туле общество "Ясная Поляна". Его задачей было организовать обучение крестьян, работающих на землях Ясной Поляны. Председателем был назначен писатель, нелюбимый Толстым; имени его дети Толстого не помнят; он был очень неприятный тип, и Соня его невзлюбила, хотя была благодарна за еду, одежду и мыло, которые он доставал для обитателей дома. Тут Эдвардс, как биограф, плохо осведомлена. Она не знает, что в 1918 г. Совнарком передал дом в пожизненное пользование вдове Толстого и установил ей пенсию. Из детей Толстого, по крайней мере, Татьяна Сухотина-Толстая прекрасно знала имя председателя общества "Ясная Поляна" - Петра Алексеевича Сергеенко, большого почитателя Толстого, автора книги "Как живет и работает граф Л.Н. Толстой" (1898). Она неоднократно упоминает его в дневнике и письмах к брату Сергею в Москву.
Однажды, пишет Эдвардс, Саша посетила Ясную Поляну и увидела как мать, сестра и тетя моют окна на холодном ноябрьском ветру. Она вернулась в Москву и немедленно пошла к комиссару (наркому) просвещения. Там она произнесла речь о значении Ясной Поляны и предложила преобразовать имение в музей, а ее назначить главой музея. К удивлению Саши, комиссар согласился. Она вернулась в Ясную Поляну как комиссар и сместила председателя. Теперь она была хозяйкой Ясной Поляны. Здесь опять неточности: в тот раз Саша не была назначена комиссаром или главой музея. Но ей удалось получить от Наркомпроса, т.е. от Луначарского, Охранную грамоту, в которой удостоверялось, что усадьба является национальным достоянием и находится под охраной государства (27 мая 1919 г.).
Теперь Соне пришлось жить под началом Саши и обращаться к ней с просьбами. Соня не жаловалась, а просто стала спокойнее и отстраненнее. Голод вернул ей былую стройность, и она была еще красива, хотя почти ослепла. Оживлялась она лишь когда приезжали сыновья и привозили правнуков. Тогда она шла с детьми в сад и рассказывала истории, написанные ей много лет назад - "Куколки-скелетцы" и "Как Такс, собака, была спасена" (на русском - "Спасенный Такс. Рассказ Вани"). ... В ноябре 1919 г. Соня почувствовала недомогание и озноб. Когда приехал врач, он сказал, что у Сони запущенная пневмония, и он ничем не может помочь. На третий день она пожелала говорить с дочерьми. Таня, желая помочь ей собраться с мыслями, спросила мать: "Ты думаешь об отце?" - "Постоянно ... постоянно. Таня, меня мучает, что я жила с ним дурно, но, Таня, я говорю тебе перед смертью, я никогда, никогда не любила никого, кроме него".
Соня умерла 4 ноября 1919 г. в возрасте 75-и лет. Похоронили ее на кладбище в Кочаково (точнее, в Кочетах), рядом с могилой дочери Маши. Соню хоронили в ветхом фланелевом платье. Остальную ее одежду Саша и Сонин племянник сложили на сани и в соседней деревне обменяли на продовольствие у крестьян: "Светила луна, когда они возвращались. ... Мешки, полные муки и зерна, лежали в санях рядом с тяжелыми пластами бекона. Еды должно было хватить на всю зиму - Соня продолжала кормить семью Толстых".
Книга Энн Эдвардс "Соня: Жизнь графини Толстой" (1981) встретила самый теплый прием у американских и канадских читателей и критиков. Сразу же после выхода книги появились хвалебные рецензии Сьюзен Джекоби "Жена гения" (1981), и Айлин Келли "Признание миссис Толстой" (1981). Книгу переиздали в мягкой обложке, что свидетельствует о востребованности. Русский критик или читатель (и любой человек, знающий русскую историю и культуру) отнесется к книге без восторга или даже посчитает пародией на биографию. Последнее, впрочем, излишне жестко по отношению к работе, написанной иностранцем для иностранцев.
Книга Эдвардс имеет как достоинства, так и крупные недостатки. К числу достоинств следует отнести выбор темы: ранее в англоязычной литературе была известна лишь биография молодой Софьи Толстой британки Синтии Осквит "Замужем за Толстым" (1960). Энн Эдвардс, несомненно, владеет словом и умеет художественно писать биографии. Она понимает интересы и запросы своего читателя и умеет сочетать интригу сюжета и психологическую трактовку героев, одновременно делясь сведениями об иноземной истории и культуре. Наиболее интересна Эдвардс как психолог - знаток женской натуры, многие ее заключения заслуживают внимания.
Недостатки книги бросаются в глаза. Главным является незнание русской истории и культуры и нежелание Эдвардс тратить время на их изучение, даже в рамках темы. Отсюда проистекают досадные и даже смехотворные ляпы, вроде кипящего в самоваре чая, выигранной Россией русско-японской войны 1905 г., победе над русскими, одержанной немцами и болгарами в Сербии. Подобные ляпы настолько очевидны для русского читателя, что не принимаются всерьез и не влияют на восприятие главных героев. Хуже неверные суждения, такие как преувеличенная оценка сексуальности юной Сони. У автора нет никаких доказательств для подобного суждения, но она об этом пишет. Наиболее опасны неточности автора при цитировании или пересказе источников. К счастью, они касаются частностей. При всех недостатках, книга Эдвардс рисует живой и правдоподобный образ Софьи Толстой. Но книгу вряд ли стоит публиковать в России.
Луиз Смолучовски - защитница любви Льва и Сони
Если Энн Эдвардс широко известна в Америке и англоязычном мире, то о Луиз Смолучовски, авторе "Лев и Соня: История брака Толстого" (1987), сведения крайне скудны. Из справки на суперобложке книги следует, что Луиз жена астрофизика Романа Смолучовски, что у них двое детей и что к моменту написания книги они жили в Остине, Техас. Больше информации о Романе Смолучовски (1910 - 1996) - польском физике, бежавшим в 1939 г. в Америку из оккупированной гитлеровцами Польши. В Америке Смолучовски получил признание как астрофизик. Международное Астрономическое Общество назвало его именем астероид. В некрологе о Романе Смолучовски сказано, что он состоял в браке с Луиз 44 года, т.е. они поженились в 1952 г., когда Роман уже жил в Америке. О самой Луиз известно лишь то, что после смерти мужа она переехала в Чешир, Коннектикут, и в 2002 г. внесла 300 долларов в фонд партии демократов.
О причинах, побудивших счастливую жену, прежде не печатавшуюся, взяться за описание непростой семейной жизни гениального русского писателя можно только гадать. В посвящении к книге Луиз благодарит некую Нэнси, пробудившую в ней интерес к Толстым. Очевидно, что культурный уровень Луиз нетипичен для интеллигентных американцев. Из библиографии в конце книги выясняется, что, кроме английского, она читает по-французски и по-русски. Русский она знает настолько хорошо, что дает собственные переводы дневников и писем семейства Толстых. Муж Луиз, Роман, вряд ли мог ей помочь, он родился в городке Закопане, принадлежавшим Австро-Венгрии, а учился в Варшаве и Германии. Скорее всего, Луиз или ее родители были каким-то образом связаны с Россией. Во всяком случае, книгу "Лев и Соня" писал человек, знавший русский язык и знакомый с русской культурой.
В предисловии автор отмечает, что подобно Библии, дневники и письма супругов Толстых дают основания для любой интерпретации на вкус читателя. В то же время, Луиз считает, что брак Толстых больше счастливым, чем несчастливым:
"Хотя оба Толстые склонны писать об отношениях, когда чувствовали себя обиженными, дневники показывают, что большую часть прожитой вместе жизни они были счастливы. Когда они были счастливы, они были действительно счастливы, и то же самое можно сказать об обидах. Когда они злились друг на друга, они не жалели слов, но с другой стороны, какой из браков, пусть и основанных на любви, временами не сотрясается от крайностей эмоций? В этом отношении, брак Толстых следует психологической схеме всех браков. Главное различие в том, что Лев и Соня записывали почти все, и история их брака основана почти полностью на их же словах".
Автор делит семейную жизнь Толстых на три периода - первые двадцать лет супруги прожили в любви и партнерстве; в средний период Лев страдал от сильной депрессии (в клиническом смысле), связанной с кризисом веры. Он не мог писать беллетристику и погрузился в философские и религиозные искания, чем занимался и в молодости, но теперь они полностью подавили литературное творчество. Соне намного меньше нравился Лев эссеист и моралист, чем Лев романист, и между супругами возник философский разрыв (автор не поясняет, что речь идет об отношении к жизни, К.Р.). Разрыв имел и психологические корни: стресс, неизбежный во время депрессии Льва, и смерть любимого ребенка, чуть не сломили Соню. Публикация повести "Хозяин и работник" в 1895 г. ознаменовало возвращение Льва к художественному творчеству. Следующее десятилетие, начиная с празднования 70-летия Льва, в брак Толстых вернулись близость и любовь. Согласие супругов продолжилось бы до смерти Льва, если бы не вмешательство их дочери Александры и ученика Льва, Владимира Черткова.
Луиз пишет, что книга основана на дневниках, письмах и воспоминаниях членов семейства Толстых-Берс. Единственным "нетолстовским" источником были дневники Валентина Булгакова, работавшего секретарем у Толстого в последний год его жизни. Заявленные источники меньше списка литературы в конце книги. Там указаны работы русских, американских, английских и французских авторов, писавших о жизни Толстого. В списке нет биографии Софьи Толстой Энн Эдвардс. Авторское предисловие заканчивается словами:
"Лев и Соня" - не биография Толстого, не биография его жены и не книга о Толстом романисте или мыслителе. Эта книга о той части жизни Льва и Сони, которая связана с их браком. Основывая эту историю почти целиком на их словах, я пыталась дать картину их брака так, как они его видели сами".
Первая глава книги начинается с венчания Льва Николаевича Толстого и Софьи Андреевны Берс в церкви Рождества Богородицы в Московском Кремле 23 сентября 1862 г. Затем кратко рассказывается о детстве, юности и зрелой молодости Толстого, его дружбой с семьей Берс и увлечении Соней. Луиз цитирует записи из дневников Льва и Сони, повествующие о взаимном нарастании чувств, о предложении Льва и венчании. Рассказано о потрясении Сони после чтения дневников о плотских развлечениях жениха, о самой свадьбе и о путешествии молодоженов из Москвы в Ясную Поляну. Автор пишет, что спальный дормез, купленный Толстым, не пригодился для супружеской жизни и ее начало передвинулось на ночь по приезде в Ясную Поляну. Луиз цитирует запись Льва после первой брачной ночи: ""Ночь, тяжелый сон. Не она". "О ком Толстой видел сон?" - спрашивает Луиз, и не находит ответа. Но уже к вечеру Лев пишет, что испытывает "неимоверное счастье". Через пять дней он сообщает о первой семейной ссоре: "Мне грустно было, что у нас все, как у других. Сказал ей, она оскорбила меня в моем чувстве к ней, я заплакал". И тут же: "Она прелесть. Я люблю ее еще больше. Но нет ли фальши".
Первый год брака Толстых ассоциируется у Луиз с приливами и отливами. Автор отмечает, что в первый год брака у Льва и Сони была любовь и были размолвки, неизбежные у столь чувствительных людей. Размолвки вслед за "сценами" вызывали у Сони депрессию; она обратилась к дневнику и открыла свой журнал семейной жизни. Так начался замечательный диалог между супругами. Поскольку они обещали читать дневники друг друга и писать честно, их записи часто предельно откровенны. В известной мере это помогало лучше понять друг друга, ведь не все хотелось говорить в лицо. Но подобные откровения были и опасны, а временами вводили в заблуждение: то, что казалось важным сегодня, могло не иметь значения через несколько дней. Оба супруга были склонны заполнять дневники своими обидами и это становилось постоянным явлением, так что дневники не всегда вносили спокойствие в семейную жизнь.
Так Соня поверяла дневнику возмущение открывшимся ей прошлым Толстого и свою ревность к бывшей его любовнице, крестьянке Аксинье. Неровность отношений у Льва и Сони была отчасти связана с различиями в интересах. Если для Льва существовали Соня, литературное творчество и обязанности управителя имением, то Соня была целиком поглощена жизнью с мужем. Она чувствовала себя ущербной по сравнению с умным и талантливым мужем, боялась, что он заболеет и умрет, а когда он был счастлив, боялась, что его настроение изменится. Соня ревновала Льва не только к женщинам, но даже к странникам, которых он привечал в Ясной Поляне. Почему он тратит на них время и относиться к ним с такой теплотой? Вся его любовь должна принадлежать ей: "Я для него живу, им живу, хочу того же".
Луиз умеет читать и пустые страницы дневников Льва и Сони. Она пишет: "Но их счастье было устойчивее, чем можно было заключить из ревнивых тирад Сони и
протестов Льва. Прошел месяц [после вспышки ревности к Аксинье] прежде чем у Сони появилось желание открыть дневник, а в середине декабря, как раз через три месяца после их обручения, Лев записал: "Еще месяц счастья". Смолучовски тоньше чувствует, чем Эдвардс. Это заметно в оценке чувственности молодой Сони. Автор ее не отрицает, но и не переоценивает, как Эдвардс. Когда Соня забеременела, и у нее вырос большой живот, врач запретил супругам физическую близость. Соня, размышляя о муже, записала 29 апреля: "... У него играет большую роль физическая сторона любви. Это ужасно - у меня никакой, напротив. Но нравственно он прочен - это главное". По этому поводу Луиз делает следующее замечание:
"Соня, вероятно, писала так, как должна была чувствовать. Но вряд ли правда, что физические отношения для нее ничего не значили. Месяцем позже она призналась в дневнике: "Воротится хорошая погода, воротится здоровье, порядок будет и радость в хозяйстве, будет ребенок, воротится и физическое наслаждение, - гадко". Соня бранила себя за "гадкие" мысли, но писала о "физических удовольствиях", а не о физических отношениях".
Сонины роды проходили тяжело. Страдала не только Соня, но и Лев. Его страдания нашли отражение в записи в дневнике, которую он не смог закончить. Соня запомнила слезы в глазах мужа. Много позже Толстой описал прошедшее в сцене родов первого ребенка у Китти в "Анне Карениной". Рождение ребенка не принесло спокойствия. Соня поправлялась медленно; у нее болела грудь и ей было трудно кормить ребенка. Между тем, Лев считал, что она должна кормить ребенка грудью сама. Соня, в принципе, была согласна, но соски воспалились, и кормление превратилось в пытку. Родные Сони возмущались и уговаривали Льва, но он уперся. Обострились и отношения супругов: в дневниках появились записи со взаимными упреками. Наконец, Сониной матери удалось уговорить зятя пригласить врача. Врач нашел у Сони острый мастит и запретил кормление грудью. В деревни наняли кормилицу, и инцидент был исчерпан. В октябре Толстой перечитал резкие слова, которые он в августе писал о Соне и почувствовал стыд: "Все это прошло и все неправда. Я ею счастлив...".
Как пишет автор, годы с 1864 по 1867 были золотым периодом в супружеской жизни Толстых. В эти годы Лев писал свой первый великий роман "Войну и Мир", и Соня оказалась именно той женой, которая нужна великому писателю. Она нашла себя. Автор рассказывает как Соня оберегала мужа, взяв на себя все заботы по дому и имению и как неутомимо расшифровывала и переписывала исписанные нечитаемым подчерком страницы со все новыми переделками романа. Луиз обращает внимание на вклад Сони в создание женских образов романа. Она цитирует Джона Бейли, автора книги "Толстой и роман" (1966): "В "Войне и Мире" доминирует женское начало; это глубоко женский взгляд на жизнь", и продолжает уже от себя: "Этот женский взгляд был взглядом Толстого, гения, но здесь не сказано насколько Лев под влиянием чтения дневников Сони смотрел на мир не только мужскими глазами, но ее женскими".
Отношения супругов было гармоничными и окружающие считали Толстых образцом супружеской пары. Брат Сони, Степан Берс, через несколько лет писал: "Взаимная любовь и близость этой пары всегда служили мне идеалом и моделью семейного счастья". Соня отмечает в апреле 1866 г.: "Нашему счастью все завидуют, это наводит все меня на мысли, отчего мы счастливы и что это, собственно, значит". В мае 1869 г. у Толстых родился четвертый ребенок, а в конце года был полностью опубликован роман (первоначально он выходил в виде выпусков). Роман был встречен с восторгом читателями, признавшими его величие. В этом же году со Львом произошла история, которую он называл "арзамасским ужасом" и описал в повести "Записки сумасшедшего". 2 сентября 1869 г. Лев ночевал гостинице в Арзамасе. Ночью он проснулся с чувством непонятного ужаса. Он вышел в коридор, спрашивая себя, чего боится, и голос смерти отвечал: "Меня. Я тут". Ужас исчез на другой день, но не навсегда. "Арзамасский ужас, - пишет Луиз, - будет возвращаться и мучить Льва и напоминать ему о страхах и тревогах, с которыми он столкнулся, решая вопрос: В чем смысл жизни?".
В начале 1870-х Лев пытался и никак не мог приступить к новому роману. Неудачи ввергали его в депрессию. Наконец, в марте 1873 г. Лев начал писать роман - это была "Анна Каренина". Льву не требовалось собирать исторические сведения, но перед ним стояли сложности другого рода: "На все вопросы о смысле жизни, которые мучили Льва, он попытался ответить через развитие характера Лёвина. В этом отношении, "Анна Каренина" была бСльшим эмоциональным испытанием, чем все, что Лев до тех пор писал". "Анна Каренина" писалась с трудом, самому Льву роман не нравился, и он был готов его бросить. Мысли о смысле жизни терзали его. Вернулась тяжелая депрессия, подобная "арзамасскому ужасу". Осенью 1875 г. он разбудил семью криком "Соня! Соня!" и когда Соня со свечой прибежала к нему и спросила, что случилось, отвечал, что потерял себя. Состояние мужа угнетало Соню. 12 октября 1875 г. она записывает в дневнике:
"И потом я не одна: я тесно и все теснее с годами связана с Лёвочкой, и я чувствую, что он меня втягивает, главное он, в это тоскливое, апатичное состояние. Мне больно, я не могу видеть его таким, какой он теперь. Унылый, опущенный, сидит без дела, без труда, без энергии, без радости целыми днями и неделями и как будто помирился с этим состоянием. Это какая-то нравственная смерть, а я не хочу ее в нем, и он сам так долго жить не может".
Лев признался Соне, что он боится смотреть на потолочную балку в кабинете, опасаясь повеситься. ... И все же супруги настолько контролировали себя, что все горести оставались между ними. Дети ничего не замечали; у них было счастливое детство. В 1877 г. Лев закончил "Анну Каренину" и роман был опубликован. Читатели встретили его с еще большим восторгом, чем "Войну и Мир". В этот период Лев и Соня надеялись, что лучший выход из депрессии Льва - это начать писать новый роман. Оба не понимали, что терзания Льва - это нечто большее, чем муки творчества. Но Лев так и не смог приступить к роману, и переключился на другой род литературы. Он решил написать собственную версию Евангелия, и начал работать над трактатом "Исповедь", где порывает с Православной церковью и призывает жить не по Церкви, а по Христу. Именно тогда у него появились мысли отказаться от собственности в пользу бедных.
Соня и старшие дети не одобряли увлечения Льва. Лев оказался в одиночестве в собственном доме. Но он продолжал работать над "Исповедью" и закончил ее в 1882 г. Новое произведение не встретило понимания близких. У них даже появились сомнения в здоровье его психики. По этому поводу Луис высказывает противоречивое суждение:
"Лев вряд ли сошел с ума. "Исповедь" уже может служить доказательством, что его интеллект был как всегда острый и оригинальный. Однако, его дневники и записные книжки с 1881 по 1884 гг. содержат доказательства заболевания, которое в этом возрасте можно диагностировать как тяжелая депрессия. ... У Льва наблюдалось беспокойство, страх и иррациональные мысли о жене и семье. Трудно с уверенностью сказать, что вызвало у Льва это состояние. У каждого человека депрессия имеет свои психологические корни, и гормональные изменения могли внести вклад - Льву уже было за 50. Затянувшийся стресс, вызванный созданием двух шедевров за десять лет и чувство неудачи (или вины), что не удалось подготовить третью работу равного или большего масштаба, могли привести к умственному и физическому истощению".
Противоречия здесь очевидны. Во-первых, многие психические заболевания (в не слишком продвинутой фазе) не влияют на интеллект и способность к творчеству - примеры тому Ф. Ницше, В. Ван Гог, Ф. Кафка, В. Гаршин, Р. Акатугава. Во-вторых, рассуждения о гормональных сдвигах, вызвавших депрессию у пожилого Толстого, сомнительны. Луиз имеет в виду мужские половые гормоны, но Толстой не мог пожаловаться на импотенцию минимум до 80-и лет. Скорее, наоборот, - вся его жизнь прошла в безуспешной борьбе с мощным мужским началом.
Свое учение Лев начал претворять в жизнь. Он стал одеваться как простой крестьянин, отбросил графский титул, сам стелил кровать, убирал комнату и выносил ночной горшок. Почитая убийство грехом, он бросил охоту, пытался отказаться от мяса, обучился сапожному делу и шил себе сапоги. И все равно он чувствовал себя виноватым, ведь чтобы жить по-христиански, скромно и бедно, ему следовало уйти из дома. У Льва стала зарождаться неприязнь к семье, в первую очередь, к Соне, и связывающим их плотским узам. По мнению Луиз, в этот период Соня, занятая детьми и хозяйством, упустила Льва. Отчужденность супругов возросла после убийства Александра II 13 марта 1881 г. Соня и старшие дети считали, что убийц надо покарать, а Лев написал письмо новому царю с просьбой простить врагов отца. Царь не прислушался к письму, и убийцы были казнены.
Луиз пишет не только о депрессии Льва, но приводит примеры возврата его веселья в домашнем кругу. ... И все же супруги жили теперь в разных мирах. Лев читал, писал, принимал близких знакомых и последователей его учения. Соня занималась домом, хозяйством, детьми и развлекала гостей, отвергнутых Львом. Но в конце дня они ложились в общую кровать. Это была узкая кровать и спать в ней можно было лишь прижавшись друг к другу. Здесь Толстые оставались вместе, несмотря на различия взглядов и горькие ссоры. Ни семья, ни друзья не считали их несчастливой парой.
В 1883 г. произошло знакомство Льва с человеком, в дальнейшем имевшим на него большое влияние. Это был Владимир Григорьевич Чертков, аристократ, офицер гвардии, решивший отказаться от светской жизни и посвятить себя служению людям. В учении Толстого Чертков нашел истину и возможность удовлетворить свои желания: влиять на людей и морально стоять над ними. Луиз так описывает: его облик: "Чертков был красивый, самоуверенный и с переменчивым характером. В мрачном настроении он бывал груб и зол, но в добром расположении духа его манеры очаровывали, а сам он был обаятелен". Соне поначалу Чертков понравился. Увы, пишет автор, Чертков был лишен чувства юмора, чувства меры и способности понимать других. Дружба с ним оказалась несчастьем для Льва. ... Здесь Луис, как и многие биографы, исказила образ Черткова. Он и вправду любил подчинять людей, но манипулируя ими, хорошо их понимал. Того же Толстого Чертков понимал превосходно.
В начале 1884 г. у Льва обострилась депрессия - появилась бессонница, недовольство собой, чувство вины, мысли о самоубийстве. Лев перестал есть мясо, бросил пить, курить и стал пить чай по-крестьянски вприкуску. Для домашних Лев стал непереносим: он ссорился с женой и изводил детей нравоучительными лекциями. Соня никак не могла понять, что у Льва не просто испортился характер, а душевная болезнь. После одной из семейных ссор Лев ушел из дома с решением уехать в Америку. Но на полпути в Тулу вернулся, ведь Соня была на сносях. Лев отказался видеть роженицу, и Соня доползла до спальни просить перед родами прощения. Все же роды прошли благополучно; родившуюся девочку назвали Александрой (Сашей). Вскоре Лев пожелал близости с Соней, и когда узнал, что врач ей запретил, впал ярость. Он обвинил Соню в развратности, в том, что она его соблазняет, и записал в дневнике: "Она до моей смерти останется жерновом на шее моей и детей". Он клеймил Соню до тех пор, пока она не уступила, и тогда Лев успокоился.