"Мама, нас отправляют на Ольхово. Большинство даже не смогут найти городишко на карте. Я и не уверен, правильно ли произношу. Тут все иначе... Не узнаю половины растущих вокруг деревьев. Люди, дома - земля чужая и негостеприимная. Перед отправкой генерал битый час рассказывал о долге и помощи изнемогающей от тирании Симерии. Что-то не замечаю особой радости на лицах местных, при виде нашего появления. Мы старались не обращать внимания. В вагоне постоянно слышен смех и песни. От дыма сигарет трудно различить лица ребят, но все улыбаются, перекидываясь в карты или рассказывая шутки про симерийцев. Офицеры говорят война закончилась и похоже воевать не придется. Многие разочарованны, ведь хотели показать удаль и увидеть магию. Капрал Уинстон только рассмеялся и сказал, колдовства не существует, все это вранье царя. Мол, держит своих рабов в страхе перед несуществующими проклятиями. Эти дикари такие глупые.
Мы долго стояли. В вагоне очень душно, но не смотря на протесты выходить не разрешали. Мне удалось протиснуться к окну. Начальник поезда ругался с каким-то полковником. Я услышал пушка мешает проехать. Она и правда огромная, не хотелось бы оказаться на месте монархистов. Наверное все померли давно. Дальше нас построили колонной и долго повели пешком. Не знаю, что будет дальше, но такого не ожидал. Вид города завораживает. Как монстр. Будто раненный дракон, все еще дышащий дымом. Жаль фотографироваться запрещают.
...
Мама, я не понимаю, что происходит. Мы сидим в окопе пол дня. Пушки бьют без остановки, я оглох. Двоих ребят из соседнего взвода госпитализировали. У них контузии. Но Боже мой, наши гаубицы вообще никуда не попадают. Офицеры запрещают говорить про магию, но похоже сами напуганы.
...
Святая Дева Мария. Я видел это. Я видел парня, вырвавшего из рук огненный смерч. Мы насчитали шесть ран, но похоже он был еще жив. Ублюдка добивали штыками.
...
Мы в каком-то парке. Говорят, чертовы монархисты прорвались и наши союзники отступают.
Последние фразы слились от слез или пота, дрожащая рука вывела кривые и дерганные буквы. Швецов без трепета комкает сбивчивые мысли и швыряет на колени безымянного солдата.
"Прости, такое цензура все равно не пропустила бы"
Алексей ненадолго останавливается у привалившегося к дереву тела. Странная штука - смерть. Сидит уставший человек, будто и не настигла симерийская пуля... или чем добили беднягу. Козырек каски закрывает глаза, вымазанный в грязи китель и тот не заляпан кровью. Пройдешь мимо и знать не будешь, а душа давно покинула бренный мир. Подполковник, на миг усомнившись, пинает сапогом ногу. Нет, вот уже и окоченеть успел.
Большее любопытство вызывает винтовка. Клацает открывшийся затвор, вызвав удивленный и одновременно восторженный свист. А готы те еще любители пустить пыль в глаза. Кичатся техническим превосходством, а резервистов в бой послали абы с чем. Гильза-то бумажная, проткнутая винтовочной иглой. Такой архаикой даже царская армия похвастаться не может.
- Подбирайте все уцелевшее! - штаб-офицер делает знак рукой, веля притормозить груженой телеге. Пусть и старая, но рабочая винтовка ложится к остальным.
Парк наполнен деловитой суетой. С муравьиной целеустремленностью драгуны обыскивают кусты в поисках ценного. Скапливается коллекция самых разнообразных трофеев. Тут и рычажные винтовки и магазинные, есть совсем непривычные. Готы не иначе бросили в парк всех попавшихся под руку. Тут трупы и с перекрещенными саблями на шляпах и расправившие крылья летучие мыши.
- Пулемет как? - Швецов приближается к группе сидящих на корточках солдат.
- Никак нет, вашбродь, - кавалеристы расступаются, демонстрируя стальное месиво, бывшее некогда "Максимом". Алексей аж сдвигает фуражку на затылок, почесав лоб.
Жаль. Пулеметы у колбасников отменные. Будь у Швецова хоть пару на роту ... Эх, что уж жалеть теперь - поздно. Парковый бой отлично показал - картечница пулемету не ровня. И перегревается, и темп не тот. Да и трудно одновременно наводить и вертеть ручку.
- Зато, - солдат, поднатужившись, поднимает ящик и трясет загромыхавшее содержимое, - патроны целехонькие. Два полных и один початый.
- Хорошо, - сдержанно кивает Швецов, хотя сердце подпрыгивает. Каждая горсть для гарнизона за счастье. - Грузите все и поторопитесь. Нам нельзя задерживаться.
Мимо то и дело пробегают люди с носилками. Пользуясь паузой, раненным оказывают помощь на месте и торопятся вывести прочь. Швецов встречается взглядами без лишних слов с отцов Димитрием. Без священника и прихожан не справились бы. Простые брички уже который раз выдвигаются на передовую. Сестры милосердия и добровольцы аккуратно укладывают солдат. Кто-то тихо стонет, тут и там просьбы исповеди и причастия. Стоя посреди поле боя, победа более не кажется сладким вином. Уж больно отвратный вкус остается на губах.
- Этот еще дышит! - один из драгун размахивает руками и указывает вниз. В траве видна изодранная в пропалинах республиканская форма. Слабо шевелятся конечности.
С раненными готами обходятся без церемоний. Удар штыком и в преисподнюю. Но быстро и без сопровождающихся издевательств. Зная норов командира и моду вешать после непродолжительных разбирательств, желающих испытать судьбу не находится. Тяга обзавестись трофеями в виде ушей перекрывает перспектива болтаться на веревке.
Пронзительный и возмущенный женский крик заставляет отвлечься. Низкорослая Алена, взобравшись на танк, словно какой-то революционер, орет по чем свет на взрослых мужчин. Подкрепляя аргументы кабацким диалектом, та норовит разогнать свору механиков.
Опираясь о выступы, Швецов молодецки вскакивает на броню.
- Ну, как там дела? - спрашивает, пытаясь рассмотреть что-то в открытом отсеке.
Изнутри доносится брань.
- Ну кто там опять? Я же сказала! - гневная, будто рассерженная кошка, Алена выныривает из танка. При этом неудачно стукается лбом о металл. - Ой. Это вы вашбродь.
И потирая ушибленный лоб, кокетливо ухмыляется, воззрев на барона большие глазищи. Красивая девушка, если бы не въевшаяся в кожу грязь да криво обскобленные волосы, закрывающие пол лица. Уличный заморыш, а не гордость армии и элита общества.
- По делу пожалуйста, - с нажимом говорит Швецов.
- Да какое тут дело, - Алена сдувает прядь с глаз и только сейчас догадывается повязать косынку. - Все перебито. Кристаллы в двигателе и так старые, он в принципе не должен ездить. Может магия в Ольхово и ожила, но отмершие минералы не воскресит.
Швецов молчит и дергает раздраженно щекой. Хотя особо и не надеялся. Куда уж, после такого попадания, слава Богу экипаж жив. Но единственный в городе танк превращен в постамент. Маги и бойцы с крепостными ружьями хоть по десять танков в день сожгут, для Республики не потеря. А без работающей брони как-то тоскливо теперь.
- Но уничтожить то сможешь? ... Действуй тогда.
Пусть старые, пусть не работающие, но отдавать колбасникам магические технологии нельзя. Если волшебство и правда возвращается, быть может не все потерянно. Даже через целое поколение, но знания старины позволят Симерии если и не перегнать врагов, то хотя бы сравняться.
Спрыгивая, Алексей замечает майора Максима. Начальник штаба как раз беседует с уходящими солдатами. Рота Бульбаша, вернее куцые остатки. Драгуны, добровольцы, все в спешке покидают окраины. День и ночь защитникам довелось почувствовать тяжесть готского парового катка. Люди едва волочат ноги, многих приходятся выносить на найденных в домах простынях. Грязные, уставшие. Какая уж победа. Швецов смотрит в глаза бредущим бойцам и видит побитых, плешивых собак. У одного сапога нет. Другой опирается на винтовку, как костыль, подтягивая перебинтованную ногу.
Сам ротмистр ранен, но жив. Говорят Бульбаш лично водил людей в штыковые, сходясь в рукопашной и демонстрируя чудеса храбрости. Он зарубил готского офицера в яростном поединке, но и сам едва не погиб. Осколок лишь чудом не задел артерию у ноги.
- Уже подсчитали потери? - подполковник приближается к майору.
Тот бегло смотрит на командира поверх очков и ничего не отвечает. Начальник штаба демонстративно делает пометки в блокноте.
- Максим Петрович, - штаб-офицер прочищает горло и понижает голос, - есть что сказать, говорите сейчас. Мне нужен работающий штаб, а не обиженные, уж простите за грубость, гимназистки.
Наткнувшись на взгляд майора, сдается еще секунда и в Швецова полетит перчатка. Но офицер лишь мягко улыбается, как умеет делать один он. Алексею до сих пор тонкая фигура Максима кажется неуместной посреди войны.
- Скажите барон, - спокойным и подполковнику на секунду предстает издевательским тоном говорит майор. - А каково чувствовать себя на месте Бога?
Делает паузу, обмакнув карандаш в слюну и поднимает на мгновение взгляд. Как ни пытается, штаб-офицер не в силах прочесть скрытое за линзами.
- Так легко отправить ребенка на смерть, я даже завидую вашей невозмутимости. Только Господь может обратить Содом и Гоморру в прах, оставаясь настолько холодным. - оторвав лист, вручает командиру. - Список убитых, как и просили. Но в нем не указанно имя мальчишки, использованного в качестве бомбы. Эту честь я оставил за вами, барон. Хотя готов на пари вы и имени не знаете.
Швецов кратко осматривает содержимое. Много. Крохотная победа, сам запах ее достается путем жизней драгун. И на бумаге лишь убитые в контратаке. Сколько потерянно на окраинах города? Неизвестно. Словно растягивая время, Швецов нарочито медленно расстегивает офицерскую сумку, пряча лист.
- Его звали Юра, - глухо с хрипотцой выдавливает таки слова подполковник, - коренной ольховец из Храмового района. Отец уличный продавец хлебом, погиб от рук каторжан во время бунта. Матери не помнит. Он пошел добровольцем. Говорил, хочет помочь и ему ни капельки не страшно.
Алексей умолкает, надеясь хоть что-то услышать, но майор хранит безмолвие.
- И отвечая на вопрос, Максим Петрович, каждое подобное решение нож в сердце. Понадобится, предстану перед Всевышним и этими ребятами. Они и будут мне судьями. Но до тех пор мы продолжим сражаться, - делает шаг вперед, едва не нос к носу, - любыми методами.
Ответа не следует. Встав на вытяжку и отсалютовав, Максим удаляется восвояси.
"Никто и не обещал, что будет легко", - Швецов смотрит в спину уходящему начальнику штаба.
Хотя пускай лучше злится и ненавидит Ольховского дьявола. Лишь бы не сломался и не ушел в себя.
- Вы тоже не одобряете, Константин Константинович? - Алексей, встав на каблуки, резко оборачивается.
Розумовский сидит широко расставив ноги на конском трупе. Поглядывая вокруг, ротмистр ковыряется в трофейной банке тушенки, готским же штык-ножом. Наиболее крупные куски идут в рот, замазывая жиром усы и бороду. Вытеревшись выцветшим платком, протягивает снедь командиру.
- Напугали вы нас, Константин, - Алексей не с первого раза подцепляет лоскуток мяса. Говядина, век не ел. Хотя сколько с начала войны прошло? Вроде бы немного и целая вечность. - Как увидел коня упавшего, грешным делом простился.
- Ерунда, у кошки девять жизней, - улыбнувшись, Розумовский отмахивается. Повозившись с пряжками на поясе, достает флягу. - Осторожнее, ваше благородие, чай. Горячий еще.
Не смотря на предосторожность, губы о раскаленные метал обжигает. Но влага растекается по телу, очищая разум. Отдохнуть бы. Ноги вспоминают усталость изнурительного дня и Алексей садится рядом, делая еще пару осторожных глотков.
- А по поводу этого, - Розумовский, обыденно вычищающий ногти, кивает на сгоревший танк готов, - я уже не знаю, что правильно, что нет. Но без магии сюда бы не добрались. Да и тут, - он вздыхает, глядя на заваленный лошадьми и людьми парк, - сами видели, как обернулось. Ни пулей, ни шашкой готу мы не помеха.
Мужчины надолго умолкают, сказывается накатившая усталость. Невольно Алексей закрывает глаза, входя в полудрему. Только доносящиеся из города одиночные выстрелы напоминают о войне. Но и они давно превращаются в фон и убаюкивают. В себя приводит басовитый раскат артиллерии.
- Ну вот, проснулись, - ротмистр успевает достать трубку и теперь раздраженно прячет табак обратно. - Здорово мы шуму наделали, раз только теперь порядок навели.
Секунды ожидания складываются в минуту, а звуков падения так и нет.
- Магия, - догадывается Розумовский.
- Ненадолго, - Швецову приходится заставить себя встать. - Нужно убираться и быстро. Командуйте отступление, отходим на старые позиции.
Алексей собирается к автомобилю, как замечает скачущего во весь опор всадника. Тот притормаживает, о чем-то беседуя с солдатами и те указывают на подполковника. Замечательно, ни минуты покоя.
- Ну что там? - устало говорит прихрамывающий Швецов.
- Ваше превосходительство! - верховой с погонами поручика козыряет. - Срочно нужно ваше присутствие в замке, - он смущается, не зная, как продолжить. - Говорят из столицы прибыли.
Железнодорожный вокзал. Ольхово
Часом ранее
Филипп Линкольн, развалившись в салоне автомобиля, всячески пытается демонстрировать уверенность. Не иначе для самовнушения, ибо выходит плохо. Посол в нетерпении выбивает дробь тростью о днище, руки норовят одернуть полы костюма или поправить бабочку. Гот шевелит усами и порывается спросить что-то у водителя, каждый раз в неловкости умолкая.
Взрыкнув и кашлянув дымом, машина преодолевает рытвину воронки. Линкольн вовремя удерживает козырек котелка, одновременно цепляясь за борта.
- Боже, - не сдерживает эмоций посол, добившись взгляда от водителя в полуоборота.
Старенькая, по республиканским меркам антикварная машина более не кажется роскошной. Пересекать линию фронта на авто, мало чем отличающимся от громоздкого конного экипажа, не лучшая идея. Высокий салон, оббитый бархатом уместен на великосветских приемах Екатеринграда, но тем нелепее смотрится посреди руин.
Гот выглядывает из окна и надолго погружается в странное состояние. Чувства разом покидают душу, даже члены немеют. Перед глазами проплывают обезображенные войной здания. Изрешеченные пулями стены, почерневшие от пожаров и срытые до фундамента артиллерией.
Битва не оставляет на земле не единого живого места. С завидным упорством малейший кусок превращен в нечто изгаженное и противное самой сути человечества. Минуя воронки, аккуратно, черепашьей скоростью объезжают грязно-бурые массы. Сердце екает при виде белеющих с гниющих остатков плоти зубов. Но проваленные, пустые глазницы притягивают и не дают отвести взор. Тел много, привлекая апокалиптически галдящих птиц. Меж скрученных, все еще сжимающих сожженное оружие пальцев копошатся крысы. Обувь, саперные лопатки и изодранные вещевые мешки усеивают поле перед городом. Стоят в грязи несколько танков, свидетельствуя о упорных боях.
- Это, - без сил Филипп падает в кресло и умолкает. Пальцы касаются горла, словно силясь сбросить когтистую лапу, - это просто ужасно.
Подступает тошнота. Сдерживая порыв, гот закрывает глаза, часто и шумно дыша носом. Плохая идея, воздух пропитан зловоньем войны. Голова идет кругом, желудочная желчь больно обжигает гортань.
Водитель, тучный мужчина, обрамленный бакенбардами вздыхает, но не спешит отвечать.
- Я приезжал сюда много раз, - прерывает молчание, говоря на чистом симерийском. - Не могу узнать ни единого места. Всегда было шумно и много людей.
Линкольн поднимает глаза. На остатках телеграфного столба висит тело, черное, как смоль. Одной ноги нет и посол припоминает одинокий сапог с остатком кости, виденный недавно.
Выдержка оставляет республиканца. Перегнувшись через борт, шумно испускает завтрак, содрогаясь в конвульсиях.
- Это неправильно, - тихо произносит гот, вытираясь платком. Лицо приобретает зеленоватый оттенок, - так не должно быть.
Автомобиль неуклонно приближается к черте фронта. Минуя возвышенность, становится возможным рассмотреть очертания обороны. Повсеместно из накинутого сверху дерна проступают мешки. Окопы ползут змейкой, охватывая подступы рядами колец. Виднеются остатки проволочных заграждений. Готский танк со свернутой башней наехал на еж, встав на дыбы. Местность особенно избита пушками, трава и деревья выгорают под чистую. В глазах рябит от черноты, в нос явственно проникает удушливый запах гари.
Над строениями неприступной твердыней возвышается сам вокзал. Еще одна легенда сражения, окрещенная защитниками крепостью и трижды проклятая готами. В чем смысл рвать глотки за бесполезное здание? Рельсы и шпалы, если не взорваны, разобраны на баррикады или противотанковые заграждения. Остатки вагонеток перевернуты, преграждая улицы. Еще долгие месяцы, даже если разверзнутые небеса остановят войну, ни один паровоз не проедет мимо вокзала.
Посол в очередной раз высовывается, проверяя надежно ли закреплен флагшток.
- Надеюсь они не станут стрелять в белый флаг? - дрогнувшим голосом говорит республиканец.
Никто из военных осаждающего кольца не содействовал дипломату. После часа ссор и уговоров, офицеры махнули рукой - езжай куда хочешь. Сопровождать или хотя бы дать джип не удосужились. Шоком стало и отсутствие связи с защитниками.
"Вот наша горячая линия с монархистами", - смеялся стареющий полковник, похлопав по кобуре револьвера.
- Самое время проверить, - водитель полон мистического фатализма, - мы почти на месте.
"Почти" случается несколько раньше задуманного. Посол даже успевает услышать громыхнувший выстрел, сопровождаемый выхлопом дыма. Тяжеленная пуля перебивает деревянные спицы, выдрав пол колеса. Несчастная машина подпрыгивает и заваливается на бок.
Автомобиль швыряет в сторону, прямо на остатки стены. Дома давно нет, обугленные деревянные части все еще тлеют, наполняя округу дымом. Но остаток каменной кладки встречает горячими объятьями. Салон вертится перед глазами, упавший посол путается меж сидений, отчаянно шаря руками. Сердце успокаивается едва пальцы сжимают ручку кейса.
- Сэр! - пытается шепотом дозваться до водителя Филипп. - Сэр, вы в порядке?
Тот не подает признаков активности. Не иначе стукнувшись, обхватывает руками руль, опустив голову на стекло. Пошедшее паутиной трещин, оно окрашивается алым.
- О Боже! - перспектива остаться в одиночку Линкольна пугает до дрожи в ногах и охладевшем теле. - Скажите же хоть слово!
В отчаянии гот вертит головой. Едва высунувшись из окна, замечает группу вооруженных людей. Плохо различимые, те едва не на корточках приближаются к заглохшему автомобилю. Бойцы то и дело припадают на колено, озираясь и водя стволами из стороны в сторону. Неужели подумали - диверсия?!
"Они же убьют меня, - на несчастного нападает икота. - Ну почему военные не предупредили симерийцев о приезде парламентеров?!"
Стараясь не провоцировать резкими движениями, Филипп приоткрывает дверь и вываливается наружу. Продолжая сжимать кейс, поднимает руки.
- Не стреляйте! - от волнения акцент прорывается пуще прежнего. - Я...я есть посол Готской Республики. Пожалуйста, не стреляйте! У меня важная дипломатическая миссия.
Монархисты совсем рядом. В глаза бросается разнообразие формы и оружия. Помимо защитного цвета армии, много гражданских, с горящими на рукавах повязками ополчения. Можно разглядеть остатки жандармерии и городовых, вставших на защиту родных улиц. Отточенными движениями стрелки перестраиваются, охватывая место крушения полукольцом и беря на прицел подходы.
Под взглядом десятка стволов трудно отыскать остатки мужества. Линкольна притягивает вид приближающихся штыков. Будто медленно ползущий к застывшим от ужаса обезьянам питон. Древние игольчатые штыки на таком расстоянии как-то не кажутся нелепыми.
- Мой спутник серьезно пострадал, - гот все же заставляет губы шевелится, - молю, помогите.
Перед послом становится офицер. Невысокий, почти коротышка, но с властным, выдающим благородную породу лицом. Даже в аде войны и нечеловеческих условиях бережно подстрижены усы. Форма, пусть выцветшая и с нелепо нашитыми цветными латками, чистая. О чине Филипп скорее догадывается, скосив глаза на отсутствие погон. У солдат, носящих форму царской армии, вообще нет знаков отличий - плечи пусты.
Командир, пусть и ниже гота на голову, последнего рассматривает, как букашку. Наконец, едва шевелит головой в кивке. Два ополченца тотчас бросаются к машине.
- Прошу, осторожно! Он ранен!
Не слушая мольбы, водителя грубо тащат, не человек, а мешок картошки. В конце концов просто бросают на землю. Лишь чавкает погрузившееся в грязь лицо.
- Расстрелять, - коротко и хлестко, как бичом полоснул, командует беспогонный офицер.
Республиканец не сразу понимает о ком речь. Продолжает прижимать ношу к груди, а его уже тянут в сторону. Гот и не думает сопротивляться, волоча ноги и хлопая глазами.
- Я посол, - лепечет, путаясь в словах, - вы не можете так поступить.
- Не мельтеши, - как-то по свойски, почти дружелюбно говорит волонтер, морщинистый дед, - недосуг его благородию с вражиной говорить. Лучше помолись, пока душа на месте.
Перед глазами плывет. Гот лишь чувствует упершуюся к спине стену. Холодно, очень холодно. Какой холод? Лето же!
- Это дед, Вась, если молится не разучился, - встревает второй, молодой кавалерист с неаккуратно заросшей бородой. Один за другим щелкают курки. - Слышь, чего говорят? Додумались, мол Бога нет.
- Тьфу! Нехристь готская. Слушать противно, - дедок морщится и сплевывает от горечи во рту, вскидывая винтовку.
Вопреки светской беседе расстрельной команды, в Бога Филипп верит. Прямо сейчас и уверовал, причем горячо и искренне. А если бы знал хоть один, псалмы запел в голос, да не хуже какого-то пастыря из Стэнтонских молельнь.
- Это что за произвол! - раздается хрипловатый окрик. - Что вы себе позволяете!
Цепляясь за сознание когтями и зубами, Линкольн все же падает на колени. Дорогая одежда давно превращается в измазанные пылью и сажей лохмотья.
Из лабиринта развалин продирается еще одна группа вооруженных мужчин. Впереди сутулый человек в сюртуке. Глубоко посажена кепка, бросая тень вкупе и без того нависшими над глазами, густыми бровями. Широко смотрят в сторону черные усы. Остальные одеты проще, в основном крестьянские косоворотки.
- Вы что за птицы перелетные? - вперед выходит офицер, уперев руки в бока и ненавязчиво касаясь кобуры. Два драгуна с длинными пехотными Крынками встают по бокам. - Из какого отряда?
- А не из какого, - нагло и с усмешкой говорит усач. - Мы люди его превосходительства графа Малахова. И человека этого велено доставить к губернатору.
При этом нахальство на лице меняется учтивостью. Без особых изысков, по мужицки кланяется готу.
- Пройдемте с нами. Губернатор хочет поговорить.
Посол уже делает шаг вперед, да тут округа наполняется лязгом взводимого оружия. Люди за спиной усача тоже хватаются за револьверы, да не так уверенно. Иные и вовсе пятятся.
- Это какой такой губернатор, а? - офицер размеренным шагом, немало не опасаясь получить пулю, приближается. - Никакого иного превосходительства кроме господина подполковника в городе нет.
Найдя силы, Филипп бросается меж спорщиков.
- Джентльмены! Остановитесь! Умоляю, хватит стрельбы и крови! Я не шпион, - как может твердо говорит офицеру и уже человеку Малахова, - Благодарю губернатора за желание помочь, но мне необходимо встретиться со Швецовым. С ним и ни с кем иным.
Замок Малахова. Сейчас, ок 11 - 00.
Мерно щелкает маятник напольных часов, подчеркивая повисшую тишину. Старинный предмет интерьера и сейчас привораживает, как особой аурой боя, так и выделкой часового комода. Резчик превращает корпус в барельеф, запечатлев сцены древней истории. Пласт за пластом. Воины в доспехах и верхом на конях выходят из города. А вот поет трубач, подгоняя царских борзых, затравивших кабана.
Сам кабинет дышит воздухом старины. Когда-то располагалась оружейная и несмотря на сотни перестроек и сменяющихся хозяев, факт этот любовно подчеркивался. Центральную часть стены увешивает гобелен, увековечивший сцену баталии. Средневековый, местами испорченный, но по прежнему внушающий трепет перед грузом веков.
Увы, война и тут вносит обезображивающую лепту. Основательно заложено мешками окно, готовое вмиг стать бойницей. Большая масса картин упакована и снесена в подвалы, оставляя взирать на голый камень. Ободрано и оружие, недавно годное лишь для любования, а ныне отправленное в бой. Пистоли, мушкеты, даже арбалеты и кирасы. На улицах все, способное стрелять и отражать хоть малые частицы осколков, идет в дело.
Бьют куранты и Швецов машинально щелкает карманными, сверяя время. Прислушивается, в городе грохочет не меньше утреннего. Да не ружейная стрекотня, а мощные раскаты стволов. На местах готы из танков в упор расстреливают дом за домом, расчищая путь медленно, харкая кровью, но по метру продвигающейся пехоте.
"Обычно к такому времени тише, - отмечает Алексей, - что-то намечается".
Подполковник, выдержав паузу, удасуживает вниманием гостей. Те как раз сидят в креслах, понурив глаза и все еще пребывая в шоке. Да уж, упороли горячку вокзальные. Но неспроста, гот известен коварством и ложью. Никакой белый флаг или красный крест более не дает гарантий. Война, мсье, как философски заметили бы господа гаэльцы.
"И все же, - размышляет штаб-офицер, рассматривая то и дело промокающего пот посла, - насколько замешан в инциденте сам Малахов?"
О вмешательстве неких "людей губернатора", докладывают незамедлительно. Но где граф, не в силах ответить и перепуганная Ольга. Хозяина замка в имении нет и никто из офицеров или охраны не может внятно сказать, когда в последний раз его видел.
Так или иначе гости из столицы тут. Посла Швецов видел и не раз, служа при Генеральном Штабе в Екатеринграде. Филипп Линкольн в столице личность явственно известная, хотя близких знакомств двое и не водили. Удивительно не сколько посещение готом осажденных, сам факт нахождения в стране. Подполковник не задумывался, но легко предположить арест дипломатических миссий. Их давно должны обменять где-то южнее, в Оттоманской Порте или княжестве Валахия.
"Скрылся в дипломатической миссии лягушатников? Бред какой-то..."
Второго Алексей знает куда как больше, что вызывает вопрос за вопросом. Петр Дорошенко, старый приятель Швецова, без сил разваливается в кресле объемным телом. То и дело касается тщательно перебинтованной, но уже с проступающими каплями крови, голове. Облачен адъютант, как ни странно, не в мундир, а в светский костюм. Или вернее рваные остатки, пусть и наспех вычищенные от самых крупных пятен грязи.
- Погоди, - впервые за долгие минуты Швецов прерывает молчание и шагает вперед, - сейчас помогу.
- Лучше не надо, не хочу становится алхимической крысой, - как-то сразу пришедший в себя Дорошенко пытается отодвинуться от надвигающейся напасти. - Давай без этих твоих магических штучек. Был у меня горький опыт.
- Не будь ребенком, - без эмоций говорит Алексей, нависая над съежившейся, как перед орлом, жертвой. - Стой смирно.
Полуприкрытые глаза дергаются, Швецов заносит руку и медленно опускает.
- Слушай, я серьезно, - тут Петр пугается не понарошку и даже хочет встать. Объемное тело магнитом припечатывает к креслу, порывается что-то сказать, но из уст вырывается сдавленное хрипение.
Готский посол, до того сидевший неподвижно, вскакивает. Рука штаб-офицера будто погружается в жерло вулкана, налившись изнутри красным свечением. Дорошенко вскрикивает, но в ту же секунду умолкает.
- Что? - бессвязно шевелит губами. На висках проступает влага, грудь вздымается, но от удивления, а не боли.
Подполковник же, с прежней невозмутимостью, принимается развязывать бинты. Пораженный до глубины души, Линкольн дрожащими руками водружает монокль.
- Поразительно! - не сдерживает эмоций и принимается ощупывать место недавней травмы. Под слоем волокон бинта и засохшей крови чистая и розовая кожа. - Я много раз был в Академии, но вся столичная магия балаганный фокус пред увиденным. Это чудо!
- Чудеса совершает Господь, - явно процитированной фразой говорит Швецов, - а волшебство сложная и точная наука.
Алексей не добавляет, к тому же далеко не всесильная. Приходится украдкой опереться кулаком о стол, сохраняя равновесие. А ведь царапина сущий пустяк, не идущая в сравнение с каждодневным потоком лазарета. Пулевые и осколочные раны, оторванные конечности, массовые контузии. Сутками находящиеся без эвакуации, оторванные от своих и окруженные, люди гниют. Доходит до гангрен. Как бы хотелось, что бы магия и правда была чудом, но увы.
Стук отрывает от размышлений и в проеме, придерживая корпусом дверь, появляется вахмистр.
- Проголодались наверное с дороги, - Швецов жестом указывает место для подноса. - Что Бог послал, не побрезгуйте.
Послал, мягко говоря, далеко от деликатесов, да и к еде не близко. Сухари из черного хлеба и чай. Напиток то и чаем зовется с натяжкой, жиденько заваренный на сучках, а не листьях. Солдаты и вовсе шиповником обходятся (если где не ободранный куст находят).
Взяв чашку (в отличие от снеди, изысканную, из личных графских запасов) Линкольн дует, намереваясь отпить. Да так и застывает с открытыми устами, пришпиленный Швецовским взглядом.
- Зачем вы напали на мою страну?
За все время с начала боевых действий, Филипп общался со многими видными людьми. Но даже аудиенции у царя не идут в сравнение с замковым кабинетом и человеком в погонах подполковника. Обычный командир батальона, но именно сейчас послу искренне неудобно отвечать на простой и одновременно сложный вопрос.
- Я, - гот выдерживает паузу, ставя чашку на место. Фарфор дребезжит в нетвердой руке, - не могу говорить с уверенностью. Ходит много слухов и доводов. Но скорее всего дело в торговых договорах. Ведь Симерия мост между Западом и Восточной Империей Цинь.
- Торговля? - не понимает штаб-офицер, в голове не укладывается связь между спорами о пошлинах и творящимся снаружи безумием. - Но Симерия и так торгует с Готией, разве кроме...
И сам замирает.
- Рабами, - заканчивает, удручающе кивнув посол. - Рабство омерзительно, но оно часть Готии, часть нашей экономики. Республике нужно заселять крупные неосвоенные колонии и торговые компании ежемесячно теряют прибыль, вынужденные пускать людской товар в обход Симерии.
Швецову требуется время, дабы переварить сказанное. Положив руки на подоконник, всматривается в улицы и дома. В пробоины и руины, где все еще сражаются ольховцы. Вот, ради чего затеяно. Вот цена горя и страдания целого народа, сотни, тысячи убитых на полях сражений солдат. Вдовы и сироты, целые губерни, вынужденные бежать от войны, голодающие в подвалах.
- Полагаю нам стоит перейти к главному, - сникший посол очень тих, голос надламывается.
Руки неуклюже возятся с замками дипломата. Все еще, сам не зная зачем, колеблясь, Линкольн все же протягивает Алексею лист бумаги.
Высочайший Манифест
Божиею милостию
Мы Александр Четвертый Брянцев
Царь Симерийский, каган Курхистанский
И прочая и прочая
Объявляем всем верным нашим подданным:
В дни великой борьбы, когда враг вероломно напал на нашу Родину, Господу угодно было ниспослать новые, тяжкие испытания. Доблестная наша армия, претерпевая многие скорби и лишения, сдерживала неприятеля и тем не посрамила ни чести воинской, ни славной памяти предков. Не смотря на героизм и самоотверженность полков, сдано много сел и городов. Над страной навис голод.
С замершим сердцем Швецов водит взглядом по тексту...
В виду участившихся народных волнений и развала фронта, считаем мы дальнейшее сопротивление тяжким и непосильным бременем. В эти решительные дни в жизни Симерии, для предотвращения развала государства и скорейшего устроения мира в согласии с Государственной Думою признали мы за благо отречься от престола государства Симерийского и сложить с себя верховную власть.
Швецов не сразу замечает, его имя Петр Дорошенко произносит в который раз. Подполковник пытается сфокусировать взгляд, с трудом удерживая ноги. Колени дрожат и вот-вот подкосятся. В поисках воздуха, отходит к окну, рухнув весом на мешки.
Как?! Как вообще такое возможно?! Не считая стычек с бунтарями и диверсантами, долгих двадцать шесть дней войны. Двадцать с лишним дней в аду, где каждый час подобен вечности. Швецов обрек на окружение и гибель целый батальон и город, лишь бы хоть на короткий период, пусть на неделю, но задержать врага. Выиграть для царя и Ставки время, дать подготовится и воспрянув ударить. И как страна распорядилась возложенными на алтарь жизнями?
"Что мне сказать им? - думает, глядя вниз подполковник уже сдавшейся армии. - Что все было зря?"
Вернув самообладание и распрямив складки мундира, Швецов величественно оборачивается.
- Вы хоть пытались? - сквозь зубы выговаривает он, сузив глаза.
- Мы пытались, Леша, - отвечает Петр. - Люди бились на подступах к Екатеринграду с невиданной отвагой. Но дело не только в силе Республики, столица наводнена предателями и провокаторами. Начались бунты, перебои с продовольствием. Царь в те дни лично возглавил Ставку и хотел перенести штаб прочь из той клоаки. Генерал Васильков остановился в считанных тридцати километрах от столицы, но..., - он запнулся, вспоминая горестные события. - Царский поезд остановили, а государя задержали. Он вынужден был отречься.
- Я не верю, - медленно и растягивая слова говорит Алексей, - будто царь в минуту опасности может бросить страну и народ. Это же очевидная провокация! И что за Государственная Дума? Его величество разогнал рассадник пятой колоны еще до войны.
- Это правда, - подтверждает Линкольн. - Так же тут приказ по армии, немедленно прекратить сопротивление и вернутся в места постоянной дислокации.
- Война окончена, Леша. Теперь власть возвращена Временному комитету. Большая часть полков и первые из них гвардия, уже приведены к присяге.
- Вы даже не обязаны сдавать город, - вносит лепту посол. - Признайте власть комитета и сегодня же стрельба стихнет. Я смогу обо всем договориться. Мы назначим комиссию, привлечем Красный Крест. Ольхово конечно придется разделить на зоны контроля, но кварталы, удерживаемые вами, будут оставаться и далее.
Швецов будто волк, оказавшийся между двух лающих дворовых псов. От наглости заявлений и происходящего фарса даже не в силах разозлиться.
- В своем ли вы уме, господа? Я кадровый офицер царской армии, сам приводил драгун к присяге на верность царю и Отечеству. То, о чем вы просите, совершенно невозможно. Это же измена.
- Понимаю, - кивает Дорошенко, - и поддерживаю тебя. Многие офицеры и сам я перед вопиющей беззаконностью уже подали в отставку.
- Отставку?! - Швецов глубоко вздыхает, сдерживая брань или того хуже желание схватить эфес шашки. - Протест против вторжения врага, нужно выражать деяниями на поле брани, а не этими вашими столичными финтифантами!
Петр и Филипп недоуменно переглядываются. А ведь подполковник и правда очень давно не был ни в столице, ни в штабе. Запах пороха успел заменить шуршанье бумаги и росчерки перьев. Но именно они, а не пущенная пуля разят наверняка. Все уже предрешено.
- Пошли вон, - бросает Алексей, добавляя открывшему рот Дорошенко, - оба. И передайте Временному комитету, всей Готии - Ольхово я не сдам.
Будь все проклято. Пусть сама земля изрыгнет ад и черти повылазят наружу, но больше Швецов ошибок не допустит. Один раз малодушие возобладало над долгом, но теперь все будет по-другому.
Филипп Линкольн все же мнется, не спеша покинуть кабинет.
- Его величество Александр Четвертый, до подписания манифеста, еще будучи царем, успел издать последний приказ, - посол делает знак Дорошенко подать саквояж. - Во первых, присвоить подполковнику Швецову Алексею Петровичу звания полного полковника. А так же...
Он принимается расстегивать замки. Штаб-офицер, до того поникший, подтягивается, делая шаг вперед.
- ...с последующим возведением в государеву свиту.
На столе выкладывают особые, блестящие золотом эполеты и аксельбант. Застыв, Алексей с трудом передвигает ноги. Палец бережно касается наплечного знака, проводя по извилистым завитушкам царского вензеля. Вот оно как. Теперь Алексей, барон из рода Швецовых возведен в флигель адъютанты. О чем еще может мечтать штаб офицер?
Хотя, в чем тут честь? В чей свите - несуществующего, свергнутого монаршего рода?
"Видела бы меня сейчас старая баронесса, - и все же мысли возвращают домой, почти забытому и такому далекому. - Быть может сейчас увидел бы я хоть толику одобрения"
- К этому прилагалось наградное оружие, - разряжая обстановку, Филипп издает смешок, - но георгиевскую шашку у меня отняли. Полагаю скоро вы ее получите.
- Что будет с государем и детьми? - Швецов, вскинувший взгляд, предполагает худшее. - Они...
- Боже, нет! - выдыхает Дорошенко, всплеснув руками. - Даже у Временного комитета не хватит духу на такое. Но в Симерию его величество больше никогда не вернется.
- Император Цинь уже предложил убежище в Нанкине, - поясняет Линкольн. - Он же выступит посредником в переговорах. Никто не станет аннексировать Симерию. Цинь, как и ранее, заинтересована в буферной зоне между собой и Готией. Хоть прежней стране и не быть.
Швецов некоторое время хранит безмолвие, прежде чем продолжить.
- Благодарю вас, господин посол. Не смотря ни на что вы не кажетесь плохим человеком, - губ новоиспеченного флигель-адъютанта касается улыбка, но тут же уступает место маске. - У меня так же будет последняя просьба.