Микась сидел, пил квас и думал. Мысль шла всё больше туманная, но по всем признакам должна была вот-вот проясниться и где-то за грудиной уже начинала подниматься волна предвкушения.

- А что, таки ж хорош этот квас по Матрёнину рецепту! - гаркнула Праська и с грохотом поставила опустевшую чашку на стол. Посуда дружно подпрыгнула, мысль испуганной мышью метнулась куда-то в самый тёмный угол сознания.

Взгляд Микася заледенел.

Праська отёрла рот тыльной стороной ладони и удовлетворённо крякнула. Налила добавки, отпила, почмокала губами. Взяла тряпку и щедрыми взмахами прошлась по столу. На Микася пахнуло запахом щей и вчерашних оладий; где-то в отдалении умиротворяюще мычала корова. Микась задумался о вечном. Праська вспомнила про недопитый квас.

- Ох, и хорош, - обведя кухню победным взглядом, упёрлась им в Микася: - Хорош же квас по Матрёнину рецепту? Что молчишь?

- А чо говорить? Ты трындишь одно и то же каждый божий день уже лет тридцать!..

- Так ведь хорош же квас!..

- Неужели ты не можешь на мгновение забыть о своём проклятом квасе?! - взревел Микась. - Заткнись хоть раз, оглянись вокруг, послушай тишину!..

- Не, если он тебе не нравится - ты только скажи...

Слегка подвыв от бессилья, Микась метнулся в сени, откуда воротился озверелый и с большим колуном.

- Ой, мамочки, - всполошилась Праська, - Ой, что же это деется!.. - И загорланила в окно: - Помогите, люди добрые! Убивают прям средь бела дня!..

Крик оборвался; притихшее село внимало.

  

Неделю Микась наслаждался тишиной и думал о вечном. Соседские бабы обходили его дом далёкой стороной, вечерами без устали пересказывая, как Микась Зарянов свою бабу топором зарубил... опять. Мужики тоже не шибко беспокоили. И лишь коровы мычали как прежде, ничуть не заботясь о соседских делах. Мысли осмелели и бегали вольготно, никуда не прячась. В общем, наступила благодать.

А потом Микась заскучал. Мысль пошла беспокойная и все больше портила сон, очень не хватало Праськиного баса. Запах щей выветрился, в кухне стало тоскливо. Иногда Микась забывался и начинал прислушиваться, не гремят ли на ближних мостках шаги супружницы, потом вспоминал и испускал протяжный вздох.

Окончательно захандрив, Микась смирился с неизбежным и позвонил в город. Пару дней спустя во двор въехал грязный белый фургон с надписью на борту "Репликация для всех" и из дверей его выпала слегка помятая и взъерошенная Прасковья.

- Нет, вы поглядите! - завопила она, заметив вмятину на клумбе. - Ну ведь каждый раз говорю, ведь каждый раз!..

Микась сидел на крылечке и блаженно жмурился, вслушиваясь в родные раскаты.

- Вот я тебе сейчас растолкую, как по клумбам разъезжать! - Праська ухватила приваленную к поленнице оглоблю и двинулась на грузовик. Тот спешно сдавал назад. Свернув в развороте жестяную бочку, он выскочил на дорогу и резво заскакал по ухабам.

- Беги шибче! - вопила Праська, помахивая оглоблей для острастки. - А то догоню, не посмотрю, что городской!..

Убедившись, что ворог скрылся в клубах пыли, Праська перехватила оглоблю половчее и развернулась к супругу.

- А я тут блинчиков испёк, - молвил тот елейным голосом, на всякий случай весь подобравшись.

Прасковья издала неопределённый взрык, примерно расшифровав который, Микась попытался скрыться, да на беду, огибая дом, ступил ногою в ведро.

Долго ли, нет ли, в доме царила благодать. Мужики в селе шёпотом рассказывали друг другу, как Микася отходила оглоблей его баба... опять. Микась потирал бока, наслаждался запахом щей и бодрящими раскатами родного баса.

- А что, - сказала однажды утром Праська, - таки ж хорош этот квас по Матрёнину рецепту!