Для Фрай, которая понимает меня лучше, чем кто-либо другой
Акт первый
9 апреля, 20** год.
Возвращаясь к недавнему нашему разговору о слепой мудрости случая, должен заметить, друг мой, что самые явные доказательства всегда лежат на поверхности. Взгляни на свое имя, И., - лучшего нельзя было бы измыслить при сколь угодно проникновенной и изощренной фантазии! Я не беру в расчет ни его происхождение, ни возможные уменьшительные модификации, однако обрати внимание:
И - пурпур, кровь плевка, смех, гневом озаренный
Иль опьяненный покаяньем в час расплаты.
Есть ли оракул проницательнее интуиции? (Не вздумай отрицать, я достаточно знаком с тобой, чтобы не держать собственную потребность в анализе впроголодь). Да, действительно: порыв, отточенный до губительной грации, раскаленное жало, пышущие ярым гниением любовные раны. И разве странно, что литеры, отражая тот или иной оттенок и-звучания, перенимают и часть его лезвийного блеска! Оскаленная пасть эпсилона или рыболовный крючок строчной йоты, раздвоенный шип игрека или, наконец, распахнутые вверх и вниз острия привычного нашему языку написания, - во всем сквозят горячие пыточные иглы. Между прочим, до сих пор скудно понятны причины и условия, сопутствовавшие рождению - скорее даже зачатию - сонета, который я процитировал; а потому и здесь допустимо усматривать след иррациональной истины. Если, конечно, мои ассоциации не уникальны, но я предвосхищаю, что и тебе они вряд ли чужды.
К сожалению, не могу порадовать тебя сколько-нибудь занятными событиями: в нашем салоне наступило неопределенное затишье. Единственное происшествие - пропал Элигий. Я, наверно, рассказывал тебе о его изысканиях. Элигий работал над теорией амбивалентности свободы, препарируя творчество Изидора Дюкасса. А именно: свобода от общества, морали, страха (подчеркнуть нужное) дает простор для самых разнообразных побуждений, но, подчинившись побуждению, не утрачивает ли человек пресловутой свободы? Стремление вперед, равно как и отсутствие стремлений - не очередные ли это оковы? В какой-то мере Элигий, и не подозревая, вторгся в мою область (лозунг "Свобода - это рабство" ясно выражает его позицию), однако завершение опытов, похоже, отодвигается в вечность. Посуди сам, И.: телефон заблокирован, аккаунты удалены, на съемной квартире поселилась другая семья. Так поступает лишь тот, кто твердо решил порвать с прошлым. Впрочем, мы настроены более оптимистично: есть ведь шанс, что его просто убил и изнасиловал Мальдорор.
Надеюсь, ты перестал злоупотреблять кофеиновыми таблетками, как обещал. Помни: если с тобой что-то случится, а наипаче - если ты умрешь, я приеду и прикончу тебя! С наидобрейшими пожеланиями, Р.
Последние картины, без преувеличений, великолепны! Хотя идея написать мой портрет была весьма... шокирующей.
17 апреля, 20** год.
Р., куда ты подевался? Ну да и я ведь... ладно, квиты. Помнишь Еву? Ты еще предположил, что такой "отполированной" внешности должен соответствовать кукольный голос, как у Греты Чатлош? Жизнь у нас как обычно веселая: Ева поцапалась со своим парнем, а потом они битый день бродили друг за другом по городу, кретины топографические. Минусовая температура, мороз озверел, у Евы не было перчаток. Теперь нет и рук. Обморожение. До понедельника в повязках, делать ничего не в состоянии, сохранится ли чувствительность - врачи тактично промолчали. Я за ней ухаживаю - потому что больше некому. А она, кажется, тешит себя иллюзиями. Глупо, очень глупо. Не доверяю предателям.
Кстати, матушка воспринимает твой вероятный приезд на редкость положительно. Считает, что ты будешь правильно на меня влиять: в драки не рвешься, из дому не сбегаешь, по две пачки в день не куришь и вообще не куришь (зато пьешь, но об этом матушке знать необязательно). Правда, в комнате зима зимой (разбито стекло), а в мастерской еще хуже, но я планирую перебраться туда: ежевечерние сцены и концерты меня порядком достали. Ты спросишь: почему бы им не развестись, но... Р., тут слишком много обстоятельств. В плане эмоций и старых счетов. Извини, я не хочу об этом распространяться. По крайней мере, сейчас.
Иллюстрация к твоей повести прилагается. Рад, что тебе нравится!
30 апреля, 20** год.
Более я не потерплю от тебя никакого самоуничижения. Согласен, я скверно разбираюсь в технике и способен только интуитивно догадываться о композиционных проблемах, недостаточной детализации, неверной цветовой гармонии (ощущаешь оксюморон?), но главное, на мой дилетантский взгляд, - не каждая черта в отдельности, а общее их сочетание. И вдохновение, заставившее художника взяться за кисть, - я сознательно помещаю этот фактор после прочих, ибо он наименее вещественен, однако без него не возникает подлинного эстетического наслаждения. Я созерцал образцовые картины, читал книги, безукоризненные с точки зрения архитектоники и стиля, но когда автору нечего сказать - не поможет и завеса вычурных красот. Человек есть мера вещей, и мое стихийное восприятие - частность, но из чего же, по-твоему, складывается правило?
Эскиз лисы приятен контрастами: о, эта девушка с золотистой кожей, в одних лишь длинных черных перчатках и того же цвета чулках! Теряюсь в догадках, кто тебе позировал. На фотографиях натурщицы не было или я ошибаюсь?
Забавно, что ты спросил про название нашего салона. Тут мне следует обратиться к концепции Органистки: именно она настояла на лакуне. И опять цитата (все сказано до нас, и мы ищем не новый смысл, но новые способы выражения): "Мысль изреченная есть ложь". Как лингвисту мне дозволено интерпретировать ее буквально: человек думает не словами, и мысль слову не тождественна. Органистка развивает гипотезу дальше: мысль безгранична, а вербализация ее замыкает, сводит к примитиву. Дать чему-то имя - значит, опошлить эйдос. В идеале человечеству следовало бы замолчать и изъясняться при помощи изначально тонких материй. Ах, будь ее мечта осуществима, что случилось бы с литературой? Увы, языковые порождения Органистку почти не занимают: в любом случае у нее бы осталась музыка (и бесплатные билеты в филармонию для соратников, питающих слабость к королю инструментов).
Надо признать, что позиция Органистки перекликается с принципами Нексуса. Он одержим бессмертием: торопится создать свой opus magnum, дабы законсервировать внутри текста... творческую основу, из которой в будущем удастся воскресить и телесную скорлупу. Нексус рассматривает текст как совершенную форму жизни, не исключая, что текстовая реальность - загробное обиталище усопших с древнейших времен, с тех пор как вспыхнула первая разумная искра. Фигурально выражаясь, Нексус строит себе гробницу. Намерение похвальное, однако избыточное. Перфекционизм принуждает делать это же самое: в собственных беллетристических трудах небрежность для меня нестерпима, пусть я и верю в скандинавских богов, а не в письменные преисподние.
Ты беззастенчиво льстишь, утверждая, будто у меня речь аристократа. Вчерашняя телефонная беседа это опровергает: печально, однако слова-паразиты неистребимы... и я отнюдь не придираюсь!
10 мая, 20** год.
Нет повода для беспокойства, Р. Со мной все в порядке - ну, насколько это вообразимо. Я-то был ни при чем, да и голову невинной жертве (сарказм-сарказм) проломили, когда большинство смотрело совсем в другую сторону. Хотя в суд вызовут - факт. Человеческие руки - штука вообще страшная при регулярных тренировках, а у него еще и металлические девайсы имелись для усиления удара.
Погано, да? Я про безразличие. Но мне правда надоело. Даже смешно, что друзья... которые сто лет друзья, ни черта не замечают кроме маски. Зато убеждены, будто понимают меня ой как замечательно! А я живой человек, я тоже много чего хочу, аж чувствовать умею, но кого... заботит? Ведь я циничная сволочь, и разжевывать очевидное бесполезно, а они, напарываясь на цинично-сволочное отношение, обмазываются мазохизмом, и похоже, один ты воспринимаешь меня иначе. Вот, накатило.
Дизайнер просто набрел на костер, заблудился, бедняжка. Мы поговорили с ним по-английски, помучили гитарными импровизациями, потом кто-то прихватил его ночевать. Совершенно не в курсе, что он такой знаменитый. Ты же знаешь, я за новостями не слежу, фамилий не запоминаю. Судьба!
18 мая, 20** год.
И., немедленно объяснись! Твои обрывочные экивоки настораживают сильнее, нежели сами события. Какой труп, как он там очутился? Надеюсь, ты его не трогал? Не грозит ли вам обвинение? Переохлаждение, несомненно, исключает какую-либо причастность, однако не существует абсурда, который удивил бы меня в этой стране. Напиши, если понадобится помощь, - к счастью, деньги по-прежнему всемогущая панацея.
Что ж, я поверю беспечной окраске твоего тона - до поры до времени поверю! - и рискну поделиться историей, изрядно скрасившей нашу декадентскую отрешенность от мирских тягот. Раньше я считал подобные анекдоты нарочитыми: столь безыскусная глупость, столь грубые нонсенсы, мнилось мне, в реальности никогда не встречаются. Но с личным опытом не поспоришь, а потому приходится признать, что жизнь неизменно затмевает самые смелые фантазмы.
Главный герой этой истории вчера почтил присутствием нашу скромную ложу. Кто ангажировал - летописи и хроники умалчивают; должно быть, Хиония, ибо в изящных каверзах она достигла завидного... <Здесь часть текста отсутствует> ...на cut-up. Напрасно ты думаешь, будто в рафинированном обществе заклеймят позором твои эскапады. Рафинированность нуждается в периодических встрясках, иначе закоснеет. И судить предпочтительнее по созиданию, не поведению - клянусь, в наших рядах вытравлены дотла и ханжи, и фанатики. Нас в принципе не так-то много: адепты рассеяны по десяткам городов и приезжают в вотчину Нексуса от случая к случаю.
НЕ СМЕЙ уничтожать свои картины.
23 июня, 20** год.
Ситуация разрешилась, мы сразу оттащили его подальше, на пустырь. С оглядкой, не без того. Переохлаждение переохлаждением, но с полицией нам связываться - последнее дело. Ведь так и не выяснилось, как он очутился в мастерской, если замки и окна целы. Подбросили, что ли? Бред.
Не волнуйся за меня, вывернемся. Тем более что пока все тихо.
Р. такой Р.! Что было бы, объединись мы в издевках? Хм... отличная идея, кстати говоря! Мы же исполним ее когда-нибудь? Мне почти восемнадцать, и я готов к путешествиям на край света или авантюрам вроде визита к Нексусу и остальным.
Удачи в работе, жаль, что мы стали общаться реже. У меня тоже завалы, практика внаглую поедает время и силы.
Кто смог бы запрещать мне, кроме тебя?
1 июля, 20** год.
Спешу сообщить, что эпоха принудительного безмолвия благополучно завершилась, и теперь я с полным на то правом восстановлю наши подзабытые эпистолярные традиции. "Благополучно" - формулировка относительная, ибо под занавес наш поток дерзнул-таки отомстить преподавателю методики - преподавателю, который, не принося ощутимой пользы, усердно калечил семестровую рутину лютой бюрократией. Гроб с доставкой на дом мы сочли справедливым в своей щедрости даром за пытки, четыре месяца властвовавшие над нашими нервами; вычислить доброжелателя будет сложно по той причине, что количество участников превышает сотню (волонтеры отыскались и на других курсах и факультетах). Виновник торжества в возмущении, проводятся проверки и грядут репрессии, однако первые результаты жалки и смешны.
Мы с Франтом изобрели оригинальный способ овладеть иностранным языком (опять методика, она повсюду). В течение двух недель он собирается говорить со мной только по-французски, а я стану отвечать исключительно по-немецки. Далее мы поменяемся ролями и посмотрим, сколь много удалось нам позаимствовать друг у друга. Самостоятельно изучать при том грамматику, конечно, не возбраняется, скорее наоборот: не подлежит сомнению, что человек, искреннее желающий одолеть язык, прибегнет ко всякому доступному средству.
И., я прозрел! Как же я не замечал этого прежде, как ухитрялся при символистском мышлении игнорировать очевидное? Мое бытие донельзя рационально. Оно лишено крутых виражей или непредсказуемых пируэтов, путь рассчитан на годы и десятилетия вперед. Ах, да что там - я совсем не знаю жизни, ибо наш салон наводняют эскаписты, которые с великосветским пренебрежением отворачиваются от насущной персти. Однако они старше меня и, быть может, в своем отвращении исходят из опыта, тогда как я еще не соприкасался с действительностью по-настоящему. Планы, проекты, ясные цели - никогда я не полагался на волю случая. В отличие от тебя. Досадное упущение, ты не находишь?
Во что я превращусь, двигаясь по проторенной дороге? Ценна ли свобода, если попранные догмы и запреты носят беспримесно умозрительный характер? Решено - я должен послать прошлое к Хель, я должен покинуть свой ограниченный, мещанский Парнас... и я отвечаю запоздалым согласием на предложение, которое ты однажды сделал.
- ...а ведь это не должно быть смешно. Осторожнее, а то мы оба подавимся. И умрем.
- Доктор предупредил, что умрут все. О боги, что же я наделал?
- Ну хватит, хватит, я хочу пить, а не хохотать. Ох, виски, куда ты, виски... эй, двойную порцию!
- Мой главный талант - устраивать пьяные истерики даже тогда, когда я абсолютно трезв. Постой, у меня нет никакой жены.
- Ну, твоя идеальная возлюбленная.
- Не называй ее идеальной. Идеал сотворить легко - и тем страшнее он за это карает. Каждый из нас мнил себя недостойным другого. Этаким одиозным чудовищем, от нечестивых помыслов и взоров которого обугливаются цветы и никнет невинность. Поцелуй, наверно, вызвал бы экологическую катастрофу. Пред идеалами молитвенно склоняют колени, а не пятнают своей скверной, так что серьезное сближение... нет. "Ты бы переехал куда-нибудь в будущем?" - спрашивала она. "В Исландию", - отвечал я без колебаний. "А я - в Германию". Вот что значит - не судьба. Но я уверен, она не скучает. У нее и без меня в достатке развлечений.
- О резиньяция, ты лечишь злые раны! Что вообще между вами было?
- Боги свидетели, я и сам не понимаю. В обоюдных исповедях всплывало мало вразумительного: ее манили мое обаятельное очарование или очаровательное обаяние... и умение говорить!
- Ай да редкое качество! Ну, она явно девица не промах! Представляю, как она сейчас мечется по городу и допытывается у прохожих, почему ты исчез.
- Ее право. Прохожие едва ли помогут, ибо единственный отчетливый намек на мои интриги - медицинская справка, для академического отпуска. Фальсификация, но это в порядке вещей. Есть ли в мире безупречно здоровые люди? В любом случае посторонним информацию о студентах не выдают, так что отринь мечты о скандалах и сценах.
- Ты становишься жестоким, Р.
- Я становлюсь собой.
- Читая твои произведения, с трудом веришь в холодность автора.
- Избыточное знание столь же губительно, сколь и отсутствие оного. Я дошел до того предела, где крайности обретают обратные свойства. Нет, я люблю плоть. Мое ледяное равнодушие - это влечение к недосягаемому. Я люблю всё, к чему никогда не осмелюсь протянуть руку.
- Кто бы мог подумать, И., друг мой... кто бы мог подумать! Чердаки, электрички, стохастические свидания, цилиндр и трость-шпага из разрушенной усадьбы, подпольные выставки и секретные манифестации! Его величество случай правит бал, и я - в числе почетных гостей...
- Ну да, особенно вчера, в забегаловке, когда мы учинили ссору и потасовку. Вас, филологов, еще и фехтовать учат?
- О нет, это дополнительная дисциплина. Большинство голосует за игру в теннис.
- И ты не упомянул опиум.
- А мы намереваемся продолжать? Хотя... картины, что ты создавал под его чутким надзором, - недужно прекрасны. Лис, расплесканный по мастерской в каплях гуаши, пестроте обивок, жестах художника и узорах половиц; тускло-зеленый пуловер, постепенно перетекающий в заросшее ненюфарами болото...
- Почему ты не говоришь о себе?
- Раньше я был молод и писал паршивые стихи. Возраст беспощаден, и теперь я пишу паршивую прозу.
- И это произносит человек, в рождении опередивший меня на какие-то три года! Опять Цвейг? Опять вина?
- Было бы наивно отрицать явственное безобразие. Оно есть, и остается только покориться ему.
- Где ты углядел безобразие? Римский профиль... длинные волнистые волосы, которые ты предпочитаешь зачесывать назад...
- Типичный портрет стареющего эротомана, верно?
- Прекрати. У тебя извращенные ассоциации. Личность лепит оболочку, неровности и шрамы - повод для гордости, разве нет? И вообще, завязывай с чувствительными книгами.
- Однако те грани вины, что можно вычленить в его новеллах, нисколько не грешат против истины. Все есть вина, коль скоро все есть боль. Но это не падение и не гибель, вовсе нет! Это взгляд поверх привычного, расширение восприятия и мировоззрения. Именно поэтому виновные не должны умирать. Немедленная смерть для них - нелепость, бессмыслица, преступление. Вина - это стимул, в какую бы форму она ни облекалась. Знаешь, я размышляю о людях искусства, обдуманно провоцировавших вражду и хулу, о сгинувших в нищете и безвестности, даже о ренегатах, предавших искренность ради сытой буржуазной мацерации. Нет, до срока умирают те, что утратили творческую силу. И никто кроме них.
- Но виновные, минув ад, не создают почти ничего стоящего.
- Дело не в этом. Дело в самих упованиях.
Тесная комнатка, клетчатые одеяла, шаткая груда учебников под зажженной лампой.
- Святые негодники! Да завтра же снег пойдет! Хотя нет, уже идет...
- В марте это нормально, И.
- А нормально, что Р. - Р.! - воспылал страстью к преподаванию! Ты что, перестал ненавидеть мелких детишек?
- О, я был готов к инсинуациям! Во-первых, я даю частные уроки латыни, а она благодарение богам, детишкам ни к чему, во-вторых же... за обучение мертвым языкам платят безумные деньги! Безумные по меркам репетиторства, конечно, но в этом городе выгодный дефицит латинистов.
- И ты внезапно навел справки?
- Ох, не сидеть же мне у кого бы то ни было на шее!
- Я не имею ничего против...
- Зато я - имею. Я похож на человека, который не в состоянии позаботиться о себе и о ближних своих? Кроме того... помнишь Юлия? Редактора местного издательства? Я столкнулся с ним на днях. Он до сих пор под впечатлением от Нексуса со товарищи, а потому обещает взять меня в штат.
- Юлий зря не пообещает. Значит... каникулы подходят к концу?
- Боюсь, что... что да.
- Тогда... вернемся к началу?
- К маскам, и котурнам, и репликам, что предназначались не нам?
- И., я не сумею разрыдаться. Я буду хохотать. Это все от нервов. Револьвер не отличить от настоящего. Где я видел настоящие? Фальшивка, а тяжелая! И., тебе еще не надоела моя бессвязная болтовня?
- Нет, она как раз канонична.
- Но я не хочу, я правда не хочу, зачем меня заставлять?
- Стреляй же, фотограф совсем извелся.
- Фотограф доволен. Мне нужно собраться, мне нужно... а, Хель и ее братья!
- Уф, ну вот. Что трудного-то?
- Он... он был заряжен!
- С револьверами это случается.
- Ты не понимаешь, он был заряжен!
- Прекрасно понимаю. Р., твоя меткость поражает воображение, но не цель.
- Изволь, я исправлю свою оплошность!
- Нет уж, спасибо. Да и пора нам. Слишком долго провозились. Эй, фото скинешь на почту, фотограф?
Кафе в восточном стиле. Колкие ароматы специй, невнятные перешептывания посетителей, букеты вялого освещения над столами.
- Я замотал запястье бинтом, хоть твой выстрел и угодил в молоко.
- Что же дальше?
- Дальше? Я должен обратиться в полицию, ты должен провести пару лет за решеткой, раскаяться и обрести спасение в религии.
- ...какая пошлость!
- Точно. Ну и черт с ней. Выпьем?
- Налей.
Утренний парк, искусственные развалины, подернутые преждевременной весенней зеленью, жухлый дерн и палая листва под ногами.
- Здесь, в лесу, я хочу, чтобы ты, Р., сделал исконный выбор. Выбор между моим телом и моей душой.
- Твоя душа.
- Нечестно, нечестно!
- Я сейчас честен как никогда.
- Ты весь пафос убил! Даже не помедлил ни секунды! Это неприлично.
- Старомодные же у меня представления о приличиях!
- По нынешним временам - прямо-таки непристойные!
Акт третий
12 сентября, 20** год.
Здравствуй, Р.! В газетах публикуют твою биографию - значит, дела идут недурно. По вкусу ли тебе Рейкьявик? Говорят, ты живешь очень уединенно и по-прежнему не женат, а в рукописях ставишь таинственные алые инициалы помимо своих собственных.
Удивишься ли ты моему письму? Удивишься ли, что я не навещал тебя ни в кошмарах, ни в алкогольных грезах, не требовал расплаты, зажимая ладонью разверстую рану? Да, я солгал, да, я зарядил бутафорскую рухлядь, но не доискивайся резонов - ты знаешь их лучше меня. Вскрытие показало, что пуля завязла в сердце - нарочно так не попадешь.
Северная традиция учит, будто бы смерть - явление выше человеческого понимания, и потому ты, наверное, спокойно отнесешься к этим строкам. Пророчеств или проклятий не жди. Я скучаю, Р. Я скучаю.