Гибель Лодэтского Дьявола (Глава 3, 4, 5, 6)
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
Аннотация: Альтернативное Средневековье со всеми его красотами и ужасами. Злоключения главной героини, Маргариты, продолжаются: она неожиданно выходит замуж, становится посудомойкой, зато в замке герцога. В этой части много описаний - уклада, обрядов, обстановки храма, структуры войска, - читать долгие описания порой, конечно, утомительно, но без них никак. Глава содержит ненормативную лексику.
|
Глава III
Одна свадьба может спасти другую
Таких крупных городов, как Элладанн, с населением в сто тысяч жителей, в Меридее насчитывалось единицы. Когда в двадцать седьмом цикле лет начали огораживать каменной стеной обширное пространство, то внутри города размещались скотные дворы, пахотные поля, пастбища. Ныне, к началу сорокового цикла лет, здесь запрещалось держать даже курицу, не говоря уж о свинье или корове: всю снедь поставляли на рынки гильдии, а везли они молоко, яйца, муку, зерно, птицу и скот из близлежащих деревень. Теперь на месте лугов теснились домики и сплетались в паутины кривые улочки, отрастая тупиками или соединяясь проездами. Проход - это когда не могла проехать телега, переулок - когда могла, но только одна; проезд - когда едва разъезжались две телеги, улица уже пропускала и телеги, и пешеходов, дорога - это широкий путь, и таких в Элладанне было три: Северная, Восточная и Западная. Вместе с Главной площадью и холмом три дороги поделили город на четыре огромных округа.
Безымянный проезд находился в северо-восточном округе, неподалеку от городской стены, на равном удалении от Северных и Восточных ворот города. Тамошние места представляли собой типичный бедняцкий квартал: жилища вставали кучно: то рядами, то лабиринтами из подворотен, двориков, заборов, пристроек, проходиков... Дома были в один-два этажа, из глины, на деревянных каркасах, кровли - из тёса или соломы. При всем том - минимум окон, да и те без стекла, зато с решетками и прочными ставнями; на земле - корявый булыжник, где-то меж ним росла чахлая травка, где-то скопился мусор. Зеленый дом Ботно был самым красивым в Безымянном проезде - из-за "фонарной башни", какую дядя Жоль соорудил на месте вытяжки для дыма. Световые оконца башенки ныне освещали обеденную, кухня же перебралась в боковую пристройку.
Итак, в дом можно было попасть тремя путями: через парадный вход, через лавку или с другой стороны дома, через задний дворик. Парадный вход вел в переднюю, затем в гостиную, из нее шли в обеденную, а оттуда - в кухню. Дальняя дверь в гостиной вела в длинный коридор; через коридор попадали в уборную, на лестницу, во двор или опять в кухню. Под лестницей приютилась спаленка Маргариты. На втором этаже имелись две спальни - просторные, тогда как все комнаты на первом этаже были столь малы, что едва вмещали скудный набор мебели.
Спальня Маргариты по длине едва превышала ее рост, в ширину была и того теснее, тем не менее в ней наличествовало всё необходимое: узкое ложе вдоль стены (оно же ларь), табурет у изголовья, полка, высокий умывальный стол, прятавший ночной вазон. Окон в спаленке не было, и приходилось держать открытой дверь. На рассвете, когда требовалось причесываться, умываться и чистить зубы углем из виноградной лозы, это становилось затруднением, но Маргарита не подумала бы огорчаться, ведь Синоли и Филипп ночевали вдвоем в столь же малой комнатке у передней, ранее отведенной под чулан, и там тоже не имелось окон. Не печалила ее и теснота - с кровати, занимавшей треть комнатушки, спальня казалась достаточно большой. Ларь устилался соломенным тюфяком, периной из бросовой овечьей шерсти и двумя простынями; еще одна простыня служила летним одеялом. Даже продолговатый валик под голову, наряду с обычной подушкой, и тот был у Маргариты, даже пуховое покрывало, пусть из самого дешевого куриного пера - и то ей выделила ее прижимистая тетка. Сырой лиисемской зимой крохотность комнатки из неудобства превращалась в достоинство: горшок с углями вряд ли обогрел бы более обширное пространство, тем более что, за отсутствием мыльни в доме, все домочадцы очищали тела в своих спальнях.
Конечно, можно было пойти в баню. Их в Элладанне насчитывалось около полусотни, вот только тетка Клементина, после того как Маргарите исполнилось девять, перестала брать ее туда, делая исключение лишь перед Возрождением. Объясняла она это тем, что нравы в столице Лиисема всё бесстыжее и бесстыжее, - значит, девушке с Пороком Любодеяния точно не стоило злоупотреблять сомнительными удовольствиями. Возможно, Клементина Ботно просто скупилась, но правда в ее словах была: банный веник уже вывешивали перед самыми обычными домами, и он говорил о том, что внутри есть спальня, в ней купель, а хозяева принесут вино и закуски. Развеселые компании мужчин со спутницами, носившими зеленые рукава, то есть с уличными девками, заваливались туда совсем не для того, чтобы помыться.
В настоящие бани мужчины и женщины заходили с разных сторон - сначала они раздельно очищали тела от грязи в жарких парильнях, затем перемещались в теплые мыльни, где натирались мазями, брились, стриглись и удаляли ненужные волосы с тела; потом шествовали в просторную, проветриваемую залу - общую купальню - там забирались в ароматную воду, купаясь и нежась, вели беседы, отдыхали, выпивали, закусывали. Сами купели отличались разнообразием форм: и устроенные в полу как бассейн, и длинные емкости сразу для тридцати шести людей, и кадки на двоих - круглые либо овальные, разделенные занавесками, а порой и без них. Столы варьировались в зависимости от формы купели, чаше всего их заменяли широкие доски. Без лежаков за перегородками или кроватей бани никак не мыслились, поскольку разморенные горожане любили вздремнуть часок-другой после омовения, вин и яств; те, кто желали уединиться, просто закрывали балдахин кровати или дверцу перегородки. Нередко купальщиков развлекали музыканты, на полу залы, дожидаясь хозяев, спали собаки, хорошенькие девушки приносили напитки и кушанья. Числились они как мойщицы или прачки, продажными девками как лупы (работницы лупанаров) не считались, но могли растереть мужчинам тело и закрыться с ними за балдахином - полагалось верить, что ничего блудного там не происходило. Банщики шныряли среди купальщиков, подливая горячую воду в купели или подкладывая дрова в печи парилен; если требовалось, то пускали кровь или вырезали болячки. Уединяться с дамами им запрещалось, но за нескромные взгляды закон их не наказывал. Ревнивые мужья частенько избивали банщиков даже без вины, и те называли свой труд самым неблагодарным из неблагодарных. Женщин-банщиц, в отличие от мужчин, презирали за подобное ремесло и обзывали их своднями, поэтому только старухи соглашались работать банщицами в женские дни.
И купальни в роскошных мраморных палатах, и злачные полутемные мыльни в срубах, и даже домишки с веником над входом к лупанарам не приравнивались, какие бы услуги ни предоставляли: от посетителей требовалось не нарушать спокойствия соседей, не кричать как в трактире и не шуметь за балдахином. Плата бралась за час, за день или за ночь - с началом вечернего часа Любви купальные дома превращались в гостиницы для путников, в основном для одиноких мужчин, а кто после полуночи попадался городской страже на улицах, тех сажали до суда в тюрьму. Приличные дамы без сопровождения защитников не показывались на улицах после заката, но прийти с наступлением темноты в баню и не подумали бы - если женщина приходила туда ночью или в мужской день, то ее жалобы о насилии власти отклоняли.
Что до дневного времени, то из-за обилия удовольствий горожане обожали посещать бани: там даже справляли свадьбы или другие торжества - и тогда одни гости в нарядном убранстве пировали за столом, другие, избавившись от одежды, нежились в теплой водице. Дамы, если не мыли волосы, то не меняли в бане уличный головной убор на тюрбан из полотенца. Замужние особы и здесь не могли показывать чужим мужчинам свои волосы, а демонстрация тела в бане, по мнению Экклесии, грехом не являлась, поэтому женщины решали сами: раздеваться им почти догола, быть в сорочке, простыне или банном платье. Порой и в парильне можно было встретить нагую особу в дорогом эскоффионе и вуали - так она заодно чистила свой головной убор. Не снимали и драгоценностей из страха их кражи. Мужчины по купальной зале, как правило, ходили в набедренной повязке; если не желали мочить волосы, то прятали их под чалму. Среди них тоже встречались щеголи, не пожелавшие расстаться с затейливой шляпой, кинжалом или цепью. Медиана, день меркурия, день сатурна и благодарение являлись днями общего посещения, по дням солнца и марса в купальные дома ходили только мужчины, по дням луны и венеры - только женщины. В день юпитера бани закрывались до ночи на чистку и не работали. Незамужним девушкам посещать купальные заведения в общие дни дозволялось законом, но порицалось Экклесией и общественностью.
Слава некоторых бань была самая дурная - кроме едва прикрытого разврата, хозяева могли пустить туда мужчин и в женские дни с условием, что те не покажут срама. Плата за омовение без угощений в таких банях составляла для дам всего один медяк, мужчины же платили за вход в женский день тридцать шесть регнов. Поговаривали также, что во многих банях были скрытые комнаты для любителей подсматривать, но правда ли это точно не знали - закон грозил за это строгими наказаниями, вплоть до ослепления. И нечестивого владельца бани для устрашения прочих могли разорить, покалечить или даже казнить насмерть. Несколько городских стражников всегда прохаживались неподалеку от бань, одним своим видом предостерегая от преступлений и непотребств.
Не обделяла городская стража вниманием и питейные дома. Пивные закрывались с наступлением ночи - с началом часа Целомудрия, а трактиры работали до утра, но после полуночи их покидали на свой страх и удачу. Закон "О запрете блужданий в будни с полуночи и до утреннего колокола" работал на руку как властям, так и трактирщикам. Если засидевшийся пьяница не имел средств заказывать "веселый хлеб", то выбирал: или за дверь, или общая спальня, где на кровать могли свалить сколько угодно забулдыг. Постоялый двор, по сути, тот же трактир, располагал конюшней и не менее чем двенадцатью спальнями - о чем гордо заявляла метла над входом. В заведении Мамаши Агны, например, столько комнат и имелось: четыре клетушки на первом этаже и восемь на втором; в них от широкой кровати и до стены оставалось столько же места, как и в спальне Маргариты, - ровно два шага.
________________
Вынужденная беречь ногу и меньше ходить, Маргарита всю вторую триаду Нестяжания, все шестнадцать дней, провела в тиши своей спальни. Она дремала, грезила о чудесах и изредка прерывала приятное ей ленное времяпровождение несложной работой, такой как починка одежды или вязание. Простыни пришлось стирать тетке Клементине, за что, каждый раз принося племяннице еду, тетка гневно блестела глазами в ее сторону.
Новостями Маргариту развлекали братья и дядя. Синоли поведал конец истории о Блаженном: после наведения порядка на площади, уже мертвого бродягу повесили, прикрыв его срам набедренной повязкой. Всех висельников сняли утром, а тот еще три дня болтался в петле. Кто-то даже принес цветы на эшафот. Когда подношений прибавилось, стражники встали у эшафота, цветы выбросили. Чудеса на этом не кончились: Брат Амадей из храма Благодарения забрал тело, освободил душу нищего от плоти и похоронил его кости на храмовом кладбище. Почему он так сделал, никто не знал, но почтение в Элладанне к этому праведнику, заслужившему прозвище Святой, было таким высоким, что горожане побаивались донимать его расспросами. Ходили слухи, что сам Альдриан Красивый смилостивился после беседы с братом Амадеем и подарил душе Блаженного достойное меридианца успокоение. На нудного судебного глашатая милость герцога не пролилась - его разжаловали и запороли до полусмерти в Меркуриалий. За незакрепленную веревку Эцылю Гиммаку на год урезали жалование. Кроме того, к палачам прилепился стишок:
Как только Дьявол в город наш войдет -
Эцыль умрет и сын его умрет!
Так орали детишки-оборванцы, донимая ненавистным им Гиммаков.
"Девчонку в красном чепчике" тоже искали, но интересовались ею из праздного любопытства. В пророчества Блаженного никто не поверил, а так как Маргарита редко выходила из дома, да и злополучного чепчика ни разу до того дня не надевала, то соседи на нее не думали. Уже к Меркуриалию горожане позабыли о девушке в красном чепце.
Последнее народное гуляние в городе Маргарита тоже пропустила и сильно об этом жалела. Планета Меркурий дарила людям лишний день во второй триаде Нестяжания: двадцать третьего и двадцать четвертого числа Элладанн веселился за счет торговцев, искупавших грех наживы. Дядюшка Жоль, не состоявший в гильдии, выплачивал сбор на торжество, а Нинно лицедействовал, ведь Меркуриалий считался празднеством искусств и ловкости.
К сценическим искусствам в Меридее относили в первую очередь музыку и три вида поэзии: эпическое, лирическое и любовное (последнее никогда не выносилось на подмостки, оставаясь развлечением света на званых обедах и балах). Трагедия, комедия, танцы и пение гимнов замыкали восьмерку искусств. Грамота, Риторика, Логика, Боговедение, История, Музыка (искусство гармонии), Геометрия и География были и науками, и искусствами, изучаемыми в университетах. Астрология (врачевание при помощи звезд) и политика (искусство управления общиной и неравного, но равновесного распределения в ней благ) признавались "ненародными искусствами", то есть привилегированными. Разница заключалась в том, что всё материальное меридейцы полагали ремеслами: писание книги являлось ремеслом, штудирование книги - наукой, а применение своих знаний по памяти - уже искусством, ведь человек не мог ничего не приукрасить и не внести свою лепту в то, что узнал.
В первый день Меркуриалия акробаты, жонглеры, танцоры, лицедеи, музыканты, певцы и поэты соревновались в одиночных выступлениях в разных частях города; если выигрывали, то получали денежную награду от городских властей. Во второй день Меркуриалия в храмах устраивались грандиозные мистерии, в каких играли представители гильдий Элладанна. Сюжеты мистерий - это суд Бога и суд Дьявола, злоключения грешников в Аду, превращение души с одной или двумя Добродетелями в облака небесного океана, блаженство праведников с тремя Добродетелями на островах Элизия и счастье души с четырьмя Добродетелями от ее слияния с Божьим светом. Актеры изображали ангелов или чертей, грешников или праведников, пламя Пекла или облака из тех душ, что дожидались перерождения.
Нинно аж три года подряд доставалась роль Дьявола, поскольку он был большим и устрашающим. В красном костюме и с уродливой маской на лице кузнец сидел на троне из костей; иногда он злобно хохотал, иногда грозил двузубчатыми вилами. Грешники вокруг него то плавали в нечистотах за Гордыню, то кричали, прижигаемые каленым железом за Любодеяние, то их наказывали голодом за Чревообъядение: подвешивали в корзинах над пировавшими чертями (мохнатыми, рогатыми и хвостатыми), и они молили чертей о крошке хлеба и капле воды. За Леность запряженные в плуг грешники пахали Адовы поля, и их, будто скот, погоняли плетьми свинорылые бесы - самые ничтожные из дьяволовых услужников. За Гнев людей превращали в диких зверей, а крылатые демоны, придворные Дьявола, охотились на них с многоглавыми собаками. За Сребролюбие полагалась каторга в Адовых рудниках. За Тщеславие грешная душа попадала к трем Дьяволицам - к трехглазой матери Дьявола, к его жуткой жене, у которой была лишняя голова между ног, и к его сестре, пупырчатой, как жаба. Дьяволицы уродовали душу, и она теряла красоту навсегда - сколько бы ни перерождалась, ей была уготована непривлекательная плоть или даже с каким-нибудь безобразием.
В этом году в мистериях случилось новшество: единственным грешником, испытавшим наказания во всех рвах Ада, с первого и до исчезновения в Пекле, стал "Лодэтский Дьявол". И в храме Святого Жина, покровителя кузнечного ремесла, несимпатичный человек скулил, ползая у ног красного Нинно, но тот, хохоча, отбросил его в "пламя".
В Меркуриалий не обошлось без новых казней. Кроме глашатая, еле-еле удержавшегося один раз от крика, колесовали трех горожан, имевших дерзость пересказывать последние слова Блаженного о герцоге Альдриане.
Новые события быстро затмевали минувшие. А Маргарита дала себе слово: "Большее никогда не глазеть на казни!"
________________
Через пару дней после торжеств в честь герцогини Юноны, Нинно забрал сломанные часы и сказал, что знает одного мастера, который ему должен. Мастер обещал, что розовая принцесса будет лучше, чем прежде, - станет приседать и крутиться на месте.
Дядюшка Жоль, воспрянув от таких вестей, сам радостно закрутился в кухне, засаливая сладкий зеленый горошек. Нинно же оказался завален работой - новобранцы получили доспехи и оружие с прошлой войны, случившейся цикл лет назад: шлемы и кирасы были в ржавчине, даже в дырах. До отбытия пехотинцев в Нонанданн кузнецам разрешили работать по одиннадцать часов в сутки, и Нинно, как сказала Беати, "молотился всё, от утрешнего колоколу до ночного". Он осунулся и стал выглядеть лет на тридцать - да будто с десяток лет беспробудно пьянствовал. Никто из его заказчиков, если кто-то из них и был в памятное благодаренье на площади, не признал бы в пропитанном гарью кузнеце того модного горожанина в новенькой одежде. Беати без брата надолго дом не покидала, и Синоли так исстрадался от любовной тоски, что ослабел и не смог посвятить себя воинской службе.
Двадцать пятого дня, сразу после Меркуриалия, уже Синоли отмечал свой день рождения - он достиг возраста Посвящения, восемнадцати лет, и вознамерился записаться в войско Лиисема. Но в панцирную пехоту его не приняли, из арбалета или лука он стрелять не умел, а простым пехотинцем-копейщиком Синоли сам не захотел быть.
Дядя Жоль, тетка Клементина и Оливи еще несколько раз за триаду побывали в доме Себесро. Филиппа они больше с собой не брали. Тот сокрушался по этому поводу да искал причину своей опалы: его всё же недостаточно хороший меридианский или излишнее число съеденных пирожных. В итоге он решил, что последнее, но, сколько ни обещал тетке Клементине так не делать впредь, она не позволяла ему идти с ними в тот расчудесный, светлый дом, где всё было "Ах!": имелись и ах-завесы с золотыми бубенцами, и ах-табуреты с красными подушечками, и ах-прислужники в форменных платьях.
________________
С окончанием безмятежной второй триады Нестяжания Маргарите пришлось работать. Она пробовала солгать, что нога еще ноет, да тетку было не разжалобить. Та мечтала избавиться от стирки и всецело заняться разрешением важной задачи - помолвкой Оливи и Залии Себесро. Приближая Конец Света, бесстыдно нарушая предписания Экклесии - "бороться в восьмиду Нестяжания с люблением денег и имущества", благочестивая Клементина Ботно вознамерилась освежить обстановку в доме, побелить стены и раздобыть дешевые вещицы, какие могли бы сойти за ценные. Сам "жених" всю прошедшую триаду праздно слонялся по городу. Он приходил домой к ночи и спускался из своей спальни ко второму завтраку, незадолго до полудня.
Тогда как парадная сторона зеленого дома Ботно с лавкой в пристройке смотрела на шумную и грязную улочку, задний двор выходил в тихий тупичок, скрытый за массивным зданием мирского суда. Не так давно, в начале весны, Маргарита встретила в этом тупике градоначальника Элладанна, грозного Ортлиба Совиннака, которого она, как все горожане, ужасно боялась. Он часто бывал в Суде, но за шесть с половиной лет, что Маргарита жила в доме Ботно, градоначальник никогда не забредал к их двору. В тот раз, видимо, задумавшись, он свернул не туда, однако, не дойдя шагов десяти до Маргариты, опомнился, резко развернулся и быстро потопал в обратном направлении. Он так сильно походил на медведя, но не на косолапого увальня-обжору, а на непредсказуемого, мощного и страшного зверя, что Маргарита обрадовалась, когда градоначальник, подслеповато щурясь, едва бросил на нее взгляд и ушел.
Больше Маргарита не видела в тупичке никого примечательного. Этот короткий отросток от рыночной площади не интересовал ни служащих Суда, ни горожан, чьи дела там разбирались. Удивительно, но до дворика даже выкрики с рынка доходили слабыми и далекими. В отсутствие деда Гибиха здесь, среди сонного спокойствия, казалось, застывало время. В центре дворика разместился колодец с подъемником-журавлем, к нему примкнул стол с камнем для выколачивания грязи, на полу, возле двух деревянных шаек, разлеглось корыто. Пол дворика много лет назад вымостили черепками от разбитых горшков, и он пестрел красочным соцветием, только палки для простыней портили вид. У высоких деревянных ворот был загончик и зимний домик для пегой, кроткой Звездочки, поверху - сеновал, рядом с поленницей отдыхала небольшая двухколесная тележка самой простой конструкции: плоское основание ограждали боковые решетки, с их помощью крепилась скамейка для возницы.
Землю в городе нельзя было купить, и горожане платили управе поземельную подать за право ею пользоваться (за установку на ней дома, за колодцы и за любые полезные травы), поэтому семья бедняков владела всего одним плодовым деревом, зато соседи обменивались урожаем. Во дворе дома Ботно рос миндаль, оповещавший нежно-розовым цветением о наступлении весны. За растения в горшках платить не требовалось - и в беседке, вдоль ее овитых чахлой лозой стен, выстроились кадушки с пряными травами (когда начинался дождь, то простыни тоже там поселялись). Пристройку к дому, беседку и многое другое сделал в молодости дядюшка Жоль, потомственный плотник, как и отец Маргариты. Да вот Жоль Ботно не любил наследное ремесло. После смерти деда Маргариты, тоже Синоли Ботно, дядя Жоль оставил старшему брату место в гильдии Бренноданна, отправился осматривать второй крупный город Орензы, Элладанн, встретил у храма Благодарения "свою душу-Клементину", влюбился, женился и переехал в ее с бабкой зеленый дом.
Почему-то именно историю знакомства дядюшки и тетки Маргарита вспомнила, когда утром, в нову третьей триады Нестяжания, она вышла из беседки во двор с большой корзиной на голове.
"Надо же, - думала девушка, подходя к колодцу и столу, - дядя едва прибыл в Элладанн, взял постой у Мамаши Агны... Правда, тогда двором владел ее отец и она еще не былась толстой, а былась, как говорит дядюшка, эдакой ужастимиленькой! Дядя пошел первым делом в храм для приобщения и совстречал тетку... Ну зачем же он не стал сыщать кого-то с нравом получшее, чем у нее? Могся бы хоть с муху повыбирать себе жену! Точно дело в пилулах! Помолись он с триаду часу в храме, а не выйди за крыльцо в высоких чуйствах, я б эти простыньи не состирывала, будь они прокляты! В прочих постоялых дворах простыньи проветривают, и всё-то. А Мамаша Агна передник и чепчик таскает по цельной восьмиде и, вообще, неряха, но вот после всякого постояльца ей нужная свежая простынья! Да "белее белой бели!" Зато про ее постоялый двор говорят, что он без клопов... Вот уйду от вас замуж, и будется он всей в клопах!"
Маргарита поставила плетеную корзину на землю, переложила оттуда на стол деревянную колотушку и две миски: с горчичным порошком и виноградной золой, после чего стала копаться в белье.
- Гора одежд и три простыньи: регн и два четвертака выручим, - вздохнула она и, улыбаясь, обернулась к загону с лошадью.
Прежде чем приступить к работе, девушка немного помиловалась со своей любимицей, с белой в больших коричневых пятнах старой кобылой, с голубоглазой Звездочкой. Лошадь тоже соскучилась - она радостно фыркала, взмахивала хвостом и била копытом.
Но простыни не ждали, вернее, тень от Суда, накрывавшая в два часа пополудни двор дома Ботно. С явной неохотой девушка вернулась к корзине и принялась за стирку - она наматывала простыни на колотушку и била ею о плоский камень, натирала пятна порошками, заливала водой и топтала простыни в корыте ногами, потом отжимала их и развешивала. Простыни обязательно должны были сушиться на солнце, чтобы побелеть. Как всегда, они оказались в пятнах от вина, грязи, мочи или даже крови.
- Если я започиваю в постоялом двору, я и пятнышка никогда не оставлю на простынье! - клятвенно пообещала себе Маргарита, возмущаясь неопрятностью постояльцев Мамаши Агны. - Когда так насостираешься, как я, - бурчала девушка, - будешься радою и без простыньи спать, лишь бы ничто не запачкать.
После простыней настал черед одежды, в основном нарядов Оливи. Женщины никогда не стирали только одну вещь - самое нижнее мужское белье, но и за это Маргарита благодарила Бога и мудреца на этом свете, который издал такой запрет: женщинам не стоило даже касаться мужского исподнего, тем более несвежего. Мужчины стирали свое белье сами или отдавали юношам-беломойкам при банях, а аристократы держали для этих целей особых прислужников и возили их с собой в путешествиях. Синоли завистливо вздыхал, когда думал о таких счастливчиках: мало того, что им выпала честь прислуживать аристократам, так они могли мир посмотреть, жили среди роскоши и пользовались высоким доверием своих господ, - значит, имели жалование не меньше сотни регнов за триаду и ели мясо каждый день.
Где-то в середине стирки Маргарита, посмотрев на второй этаж дома, увидела в окне над беседкой Оливи. Молодой мужчина встал чуть раньше обычного, вышел в коридорчик между своей спальней и родительской, обнаружил свою красивую сужэнну, наклонившуюся над корытом, и теперь нагло пялился на нее из окна, что единственное во всем доме выходило во двор.
Еще когда Маргарита топтала простыни, она подвязала юбку у пояса и подобрала ее, открыв по колени ноги. Увидев сужэна, девушка смущенно оправила подол и нервно улыбнулась Оливи, надеясь, что он уйдет. Но сужэн остался и прожигал ее взглядом не менее жарким, чем солнце Лиисема, так что вскоре девушка взмокла под чепцом и платьем. Она старалась не обращать внимания на своего зрителя, и, к ее счастью, к концу стирки он исчез из окна. Облегченно вздохнув, Маргарита бросила отстиранную рубашку Оливи к прочим чистым вещам и, с большой шайкой в руках, пошла босиком к беседке, чтобы развесить там белье и яркие наряды, каким солнце лишь вредило.
В беседке стоял ее сужэн - опираясь руками о столбы в проходе, он преграждал путь. Оливи был полураздет: белая нательная рубаха, развязно заправленная с одной стороны в узкие бежевые штаны, странно смотрелась на нем - всегда аккуратном моднике. Да еще и эти штаны сливались с цветом кожи, из-за чего молодой мужчина казался голым ниже пояса; на его ступнях болтались домашние башмаки без задников.
- Оливи, дай мне проходу, - строго сказала Маргарита, стараясь не смотреть сужэну между ног, где сильнее, чем обычно, выпирал гульфик. После того несчастливого благодаренья девушка достаточно много узнала о мужчинах, и при мысли, что у Оливи под штанами такой же красноватый гриб, как у Блаженного, ее начинало подташнивать. Масленый взгляд сужэна усиливал дурноту.
- Поцелуешь - дам пройти, - медовым голосом промурлыкал Оливи.
Тут же он рассмеялся и, освобождая проход, опустил одну руку.
С шайкой перед собой и настороженно следя за сужэном, Маргарита протиснулась в беседку. Она ожидала какого-нибудь подвоха, но молодой мужчина просто смотрел и противно улыбался широким ртом.
Так как веревки в беседке были натянуты высоко, то Маргарита встала на табурет. Шайка же осталась на полу.
- Давай я тебе помогу, - предложил Оливи, облизывая губы при виде изящных девичьих ступней. - Ты же мои одежды стираешь. Бедняжка, матушка тебя ничуть не жалеет... - подал он Маргарите свою рубашку. - Твои ручки достойны другого занятия. Правда, матушка говорит, что от тебя столько разорений, что ты вовек не отдашь всё, что они на тебя потратили. Но я-то тебе благодарен: иначе мне не пришлось бы искать работу в Бренноданне, чтобы свести концы с концами. Получая больше золотого за триаду, не считая наград и подарков, я тебя часто вспоминал, - посмеивался он, подавая Маргарите уже ее собственную сорочку.
- Я сама управлюсь, - слезла со стула девушка, забрала у Оливи свою сорочку и стыдливо затолкала ее в самый низ шайки под другую одежду. - Не надо мне подмогать, - переставила она табурет и снова поднялась на сиденье с домашней туникой тетки в руках и ее же платьем. - Тама женские одежды, каковые тебе нельзя трогать.
Оливи это развеселило сильнее.
- А что мне еще нельзя трогать? - тихо спросил он и легко провел пальцем вдоль девичьей юбки.
Маргарита со злостью посмотрела вниз. Ее сужэн по-прежнему растягивал рот подленькой улыбкой, будто что-то задумал, но руку убрал. Маргарита продолжила развешивать одежду.
- Тогда... давай я расскажу тебе что-нибудь... развлеку... Хочешь об Истории? - рука Оливи, так же едва касаясь ткани, очертила овал вокруг левой ягодицы Маргариты. - Или о Географии... - снова овал, только вокруг правой.
Она посмотрела на него с еще большим гневом, однако на этот раз Оливи руку не убрал. Глядя красавице в глаза, он слегка сжал мягкую округлость ниже ее спины.
- Про Историю хочу, - едва сдерживая себя, ответила Маргарита.
"История" была на другой ее ягодице, но Оливи, еще шире улыбаясь и сладко вздыхая, только усилил давление на "Географию".
- После, как кончу работу, - спокойно говорила Маргарита. - Подай мне шайку лучшее, если тебе она не тяжелая.
- Для тебя всё что угодно, - разжал ладонь Оливи. - Зачем тебе вся кадушка? - спросил он, передавая ее девушке.
Не отвечая, Маргарита взяла за ручки деревянную шайку и стукнула ею сужэна по голове. Оливи вскричал, схватился за темя и отпрыгнул. Его мать, как по волшебству, мгновенно возникла на пороге, - если бы во двор этого зеленого дома заглянул демон, то даже он позавидовал бы прыти маленькой Клементины Ботно и расстроился бы, увидав у человека умение столь мастерски вырастать из-под земли.
- Малютка мой, чего стряслося? - обняла она сына и, хотя тот был выше матери, притянула его голову к своей груди. Она приподняла ладонь Оливи, посмотрела под нее и поцеловала молодого мужчину в маковку.
- Чего сызнову понаделывала?! - заорала на Маргариту ее тетка. - Ударила?! Это ж больно! Не близься к моему мальчику!
- Он сам ближается! - закричала в праведном гневе и Маргарита. - И щупает меня!
- Она не так поняла меня, мамочка, - жалобным голосом проговорил Оливи. - Я лишь хотел помочь.
- Кто ж тебе не верит? - пропела ему тетка Клементина - Излишне ты добряк сынок - оттого и маяшься... Всей в меня! Поди-ка в спальню и ляжь, не то мигрень хватишь. И ушиб охолоди, а я снесу завтраку. Яичный блинчик спечь?
- Да, мамочка, - обнял ее Оливи. - С сыром и медом.
- Конечно, сладкий, я знаю, как ты любвишь. Поди... Поди. И будься от этой девицы подальше?е. Слышишь? - заглянула Клементина Ботно сыну в глаза. - Не надо до нее ходить, а то мамочка будется крайне не радая. Всё... поди...
Оливи, получив напоследок еще один поцелуй, нехотя пошаркал в дом. Оглянувшись, он думал наградить Маргариту "таинственным взглядом", но его мать стояла в проходе и провожала сына сощуренными глазами.
Когда Оливи скрылся, тетка коршуном подлетела к Маргарите. Девушка была готова дать отпор, однако она ничего не успела сказать или сделать - Клементина Ботно, схватив Маргариту за запястья, стащила ее с шумно отскочившего табурета, притянула к себе и, наклонившись над племянницей, прошипела ей в лицо:
- Не дозволю, слышишь? Не дозволю спортить мне свадьбы! Ты и так через край бедствий нам учинила за все эти годы. И мы всё тебе прощевали! Если помолвка спортится, я тебя, клянусь, растерзаю!
- Я не виноватая, - испуганно пролепетала Маргарита. - Я вовсе ничто не делывала. Стирала...
- Слушшшай меня, - шипела тетка, не отпуская племянницу. Ее лицо побелело, а темные глаза больше не блестели - они стали сухими и черными; по впавшим щекам Клементины Ботно, как у мужчины, гуляли желваки. - Хоть раз узрю тебя с ним одних в залах - прогоню немедля. И ничто не дам с собою! В этом платье и пойдешь отсюдова. И дядя тебя от меня защитить не смогёт. Никто не смогёт, - она сделала долгую паузу, сверля зеленые глаза Маргариты своими почерневшими глазами. - В медиану, - выпрямилась тетка Клементина, разжала руки и, чеканя каждое слово, стала говорить спокойнее, - через шесть днёв, до нас придут гости, семья Себесро: господин Гиор Себесро с матерью и младшей сестрой. Ты не должна попадать им на глаза, а до того - на глаза Оливи!
Маргарита охотно закивала, и тетка немного успокоилась.
- Если намечтываешь себе про замужничество с моим мальчиком, так нет! Я не допущу! Вся в свою пу?таницу-мать! - высказалась тетка Клементина и, тряхнув тремя оборками на чепце, ушла из беседки в дом.
Маргарита немного знала о маме - лишь то, что матушка выросла в городке Леэ, далеком от побережья Сиренгидии, в семье лесоруба, который решил найти дочке-красавице богатого жениха и повез ее в Ориф, столицу кантона. Там проживало множество успешных купцов, но Ангелика влюбилась в простого плотника и обвенчалась с ним против воли отца - за это тот отказался от дочери и ее потомства. Старший Синоли Ботно часто работал в других землях - гильдия отправляла его на строительство храмов, мостов или даже замков, так что он надолго оставлял жену одну в Бренноданне. Когда младшему Синоли исполнилось три года, Ангелика Ботно стала со скуки работать цветочницей, проводя часть дня вне дома. Всё это стало поводом для грязных сплетен, в какие Клементина Ботно верила, считала свою красивую сестру по брату мужа путаницей, то есть шлюхой, а свою племянницу, Маргариту, зачатой непонятно от кого.
________________
До медианы Маргарите удавалось удачно выполнять наказ тетки: если Оливи входил туда, где была только его сужэнна, то та быстро убегала, бросая всё, что делала, зажимая уши руками и не слушая, что молодой мужчина кричит ей вслед. За три дня до прихода гостей тетка Клементина вдруг решила, что Маргарите надо попадаться Себесро на глаза, - и стала учить ее прислуживать за столом: уж очень хотелось Клементине Ботно чем-нибудь хвастнуть перед богачами.
Еще до появления Синоли, Маргариты и Филиппа в Элладанне, семья Себесро жила по соседству с Ботно; они прибыли из Санделии, числились в "Медной книге" как сукноделы, пытались войти в богатейшую гильдию суконщиков, то есть стать теми, кому разрешалось торговать тканями - и не только шерстяными - любыми, местными или иноземными. Себесро покупали недорогие аттардийские сукна или простейшие шелка, украшали материи парчовыми нитями, бархатными узорами, вышивкой, перекрашивали ткани или набивали на них рисунки. Готовые отрезы они были вынуждены сбывать по лавкам через старейшин гильдии суконщиков, зарабатывая немного, тем не менее год от года их дело крепло.
Но когда Гиору было шесть, на Себесро будто сошло проклятье. Сперва неожиданно умерла их еще полная сил бабушка, главная рукодельница, а глава семьи, ее сын, едва не погиб на заблудившемся в Бескрайней Воде корабле. Затем у четырехлетней Залии обнаружили вольнодушие, и ее мать объехала с ней множество монастырей с чудотворными статуями мучеников, добравшись до Идерданна. Пока Деора Себесро пыталась помочь дочери, ее муж упал с лестницы и сломал шею, - так шестилетний Гиор остался один в Элладанне: если бы не соседи, в том числе добрый дядюшка Жоль, то мальчик умер бы от голода к возвращению матери и сестры. После этого беды оставили семью, однако пришла нужда - роскошные, в узорах и парче ткани вышли из моды. Все семь лет своих несчастий Себесро растрачивали сбережения и благодаря этому как-то протянули. Они уж было хотели всё продать, вернуться в Санделию и стать приживалами у дальней родни, да через восьмиду, как Гиор достиг возраста Послушания, умер Альбальд Бесстрашный - и волшебным образом ткани из их мастерской раскупили за несусветные деньги. С тех пор дела Себесро на зависть окружающим пошли в гору. Всего через год они вступили в гильдию суконщиков, взяли ссуду в банке, переехали в дом на Восточной дороге и стали браться за пошив платья, так как труд портных стоил не больше золотой монеты, а стоимость торжественного наряда могла достигать цены дома.
Сначала Себесро, как все торговцы, жили на верхнем этаже, устроив лавку внизу. Года три назад Гиор купил еще один дом напротив, привел его своими силами в порядок и назвал его суконной палатой. Портные работали на втором этаже, продавцы обслуживали покупателей на первом. К богатым заказчикам Гиор прибывал на красной, крытой как шатер, телеге, в какой возил гигантский сундук на колесиках, а в нем держал платья и отрезы материй. Приспособления на телеге, изобретенные им самим, позволяли легко затаскивать этот ларь на повозку, сам же сундук катался вертикально и горизонтально. Еще Гиор имел картонки, похожие на игральные карты, - талантливо нарисованные им самим яркие картинки с дамами, юношами или почтенными мужами в модных нарядах. Выслушивая пожелания господ, суконщик набрасывал своей рукой платье, что требовалось. Лучшим свидетельством грандиозного успеха Гиора Себесро стала благосклонность такого ценного заказчика, как градоначальник Совиннак.
Словом, при Альдриане Красивом к семье Себесро пришло процветание. Они не являлись подлинными толстосумами, не владели замками или имениями, но с доходом более десяти золотых монет в год переходили для закона из "держателей узкого имущества" в "держателей широкого имущества" (из тощих бедняков в жирных богачей, как говорил простой люд). Гиор мог посещать собрания патрициата в ратуше и однажды быть избранным главой гильдии суконщиков.
Дом Себесро, суконная палата и запись их имен в "Серебряной книге" казались Ботно чем-то сказочным. Тетка Клементина раз прознала, что Гиор не может выдать замуж младшую сестру, хотя предлагает в приданое двадцать альдрианов, множество утвари и нарядов. Последний жених два года назад исчез незадолго до венчания, и Гиор стал еще более осмотрителен в выборе "брата". Залия меж тем миновала и возраст Послушания, и даже Страждания, - на первом году сорокового цикла лет ей исполнялось двадцать пять лет.
С момента бегства последнего жениха Залии, Клементина Ботно взлелеяла мечту о свадьбе этой вышедшей из всех сроков, богатой невесты и своего сына, но ей никак не удавалось заманить Оливи в Элладанн, хотя она молила Бога об этом каждое благодаренье. И вот, спасибо Лодэтскому Дьяволу, Оливи вернулся да без сопротивления уступил уговорам матери, так как желал иметь в Элладанне столь же праздную жизнь, что в и столице, да предпочитал идти к своей цели легким путем.
________________
В медиану Ботно ожидали гостей после двух часов дня. Маргарита получила от тетки бледно-лавандовое платье, какое та сберегла еще с молодости, новенький белый передник и несуразный белый чепец с большими оборками, закрывавшими девушке половину лица. Вовсе не из злобности, как могло показаться, Клементина Ботно пыталась подпортить внешность Маргариты этим уродливым головным убором, что смастерила сама, а потому что за шесть с половиной лет уверилась: без беды не обойдется - рано или поздно Маргарита разорит взысканиями от властей даже такого богача, как Себесро, следовательно, и Оливи тоже. При мысли, что Гиор Себесро увлечется ее племянницей, Клементина Ботно едва спала по ночам.
Однако все усилия тетки оказывались напрасными - юная красавица, назло ей, не желала походить на дурнушку. Наряжаясь сама в своей спальне и одевая племянницу, тетка злилась, грозила Маргарите расправой за какой-нибудь позор, а та, и так находясь в волнении, то бледнела, то краснела, то хлопала глазами.
- Токо спробуй не так делывать, как я тебя поучала! - с ненавистью уставилась Клементина Ботно на грудь девушки, хорошо заметную в приталенном платье. - Всё помнишь?
- Да, тетя, - вымученно улыбнулась Маргарита и снова сильно похорошела. Бледность ей чрезвычайно шла, да и зеленые, чистые глазищи, расширяясь от страха, манили к себе взор. Тетка Клементина с досады щелкнула суставами пальцев.
- Не лыбся! Глазей в пол! На гостей - ни-ни! Зазнакомлять с ихней семьёю я тебя не буду до свадьбы! Может, и позжее не будусь! Не осрами меня, как обычно!
Клементина Ботно посмотрелась в ручное зеркальце и полюбовалась своим новым головным убором - пестрой, в желтых и зеленых вертикальных полосках, кубышкой, надетой поверх нежно-розовой вуали. Она осталась довольна собой и немного потеплела.
- Ты эдакая ужастимиленькая, тетя, - осторожно вставила Маргарита и получила новую порцию сверлящих взглядов и желчных слов:
- Сама вижу, не подлизывайся! И не намечтывай себе, что раз я очки надёвываю при шитью, то не наблюдю грязи! Не виляй и не ленися сегодня! Обед нынче культурановый! И полно уж таращить свои зелёнки и хлопать ими: ты же знаешь, как меня это изводит! Одни бедствия от тебя! И только спробуй спортить мне скатертью! Иль это платье! Растерзаааю!! Ух, всё... пора... - накричавшись, выдохнула Клементина Ботно. - Пошли...
________________
Внизу, между передней и гостиной, напоминая огромную шапку сливочного желе, колыхался светлый балахон принарядившегося дядюшки Жоля. Пелерина, красного цвета и с резными краями, на его излишне просторной тунике навевала мысли о малиновом сиропе, а синий округлый колпак, верно прикрывавший лысину и клок волос на лбу, - о виноградинке. Вероятно, в том числе из-за сходства толстяка с гигантской сластью, Филипп канючил, сопротивлялся и не желал уходить из дома вместе с Синоли. Дядя Жоль, уговаривая племянника не капризничать, щедро обещал конфет, однако подростку всё еще снились пирожные из дома Себесро - он желал вновь обаять богачей и не поддавался.
- Ну, дяяядя, я наготовил гимну на меридианском, - ныл десятилетний Филипп и усиленно корчил "очаровательное личико". - Всю триаааду заучивал! Старааался...
- А ну брысь из дому! - жестко приказала тетка, проходя в гостиную. - Чтоб вас через миг тута не былось!
Филипп шмыгнул носом и позволил старшему брату себя увести. Уходя, он демонстрировал сгорбленной спиной всесветную скорбь из-за такой несправедливости.
- Зачем ты так, Клементина? - несмело заговорил дядя Жоль. - Малец могёл бы и остаться всё ж таки. Он милый...
- Глупый он!
"Наверное, дело не в пирожных, а в меридианском Филиппа", - подумала Маргарита.
- Налипнет липкой, лезет ко всем, поговорить толком не даст, - продолжала тетка Клементина. - И обожрал их!
"В пирожных дело! - тихо вздохнула Маргарита. - Никогда не будусь кушать сразу пять пирожных. А вот сколько интересно можное? Хорошо, если хоть четыре можно за раз покушать..."
- Ты моя раскрасавица! - заметил ее дядя Жоль.
- Экая она тебе еще раскрасавица?! - звонко шлепнула тетка Клементина мужа по загривку.
- Но, Клементина, в твоем платье видное, что она уж ладная девушка...
Жоль Ботно получил новый шлепок и начинал вскипать, но его супруга суровостью лица походила на рыцаря перед боем, и он решил не напомнить ей сейчас о кротости жены перед мужем, а зайти по-другому.
- Прям как ты, моя рас-раскрасавица, - ласково проговорил дядюшка Жоль. - Ох уж это лавандовое платье... - приобнял он жену, которая от его нежности начала смягчаться. - Как увидал тебя в нем у храму, так даже про Бога сзабыл...
В гостиную зашел Оливи, и пораженная Маргарита открыла рот: одеваться ее сужен умел. Он облачился в алую шелковую тунику и еще одну сверху, полупрозрачную, сероватого цвета. Один рукав его верхнего одеяния прихватывался широкой манжетой вместе с красным нижним платьем, зато другой рукав превращался в шарф с кистями, и тот несколько раз свободно обматывался вокруг руки. На голове Оливи высилась новая, нежно-серая шляпа с маленькими, опущенными вниз полями и вытянутой тульей в форме сахарной головы. Щеголь нес с себя с достоинством аристократа, его взгляд излучал превосходство. Заметив восхищение Маргариты, Оливи изогнул губы в снисходительной улыбке.
- Грити, в кухню! - скомандовала тетка, не сводя обожающего взгляда с сына. - Ох, малютка мой, это ты рас-рас-раскрасавец! Гиор Себесро отдаст за тебя свою сестру! Иначе он дурак... а богачи не дураки... Нет - он не дурак!
________________
Любопытство не мучило Маргариту столь сильно даже в то злополучное благодаренье, когда она ждала появления Альдриана Красивого, - если уж Оливи ее изумил, так владельцы суконной палаты должны были вовсе сразить разум. Однако наряды семьи Себесро разочаровали девушку: все трое убрали себя неброско. Материи их платьев выглядели дорого, но ни цвета, ни крой не впечатляли: рукавов-шарфов или нелепых (зато модных!) шляп эти люди не жаловали. Голову богача Гиора покрывал небольшой синий берет с серебряной пряжкой в виде барашка - такую носили суконщики Элладанна.
Вдова Деора Себесро оказалась миловидной, да чрезвычайно тучной. Толстяк дядюшка Жоль раз поведал Маргарите, что пока санделианские алхимики не изобрели сахар, "жир" означал нажитое богатство и считался украшением плоти. Во времена его молодости эта мода уж сходила на нет, но полнота еще ценилась у дам, и Деора, пока не раздалась после рождения Залии, считалась первой красавицей в трех соседних кварталах. Ныне Жоль Ботно тоже немного потел, когда натыкался взглядом на прелести своей возможной сестры по жене сына - на гигантские груди, колыхавшиеся под свободным платьем, или на ее сдобный зад.
Дети у этой дородной дамы получились худыми. Вернее, высокого мужчину, достигшего возраста Откровения, двадцати семи лет, можно было назвать худощавым, но и плечистым тоже, а вот его сестра ужасала истощенностью. Не считая этого различия, Гиора и Залию словно слепили по одному образцу. От отца им досталось по "лошадиному лицу" с тяжелым, отмеченным ямочкой подбородком, да с низким лбом. Бледная кожа натягивалась на их резких скулах и проваливалась внутрь запавших щек; сразу над удлиненными глазами чернели широкие, будто подрисованные углем брови; тонковатые губы и крупные ноздри соединял выраженный желобок. Грубоватая наружность тем не менее делала Гиора привлекательным, мужественным. Его холодный взгляд говорил о внутренней силе, безупречные манеры вызывали расположение. Морока с тяжелым сундуком благостно отразилась на этом торговце тканями и платьем - он выглядел крепким и подтянутым. Длинные ноги Гиора Маргарита нашла даже более красивыми, чем у своего брата, и порадовалась, что Синоли ушел, иначе он бы досадовал. А еще она пожалела, что сама не покинула дом, - по непонятной причине Гиор внушил ей страх, едва она его увидела.
Залию грубость черт не красила; ее чрезмерная истощенность, усиленная высоким ростом, вызывала острую жалость. Одеяние выдрового, грязно-зеленого, цвета не смогло до конца спрятать костлявость тела: на спине лопатки вздымались буграми, а спереди, там, где должна была быть грудь, ничто не намекало на мягкость; широченные, схваченные в манжеты рукава стали единственными приятными округлостями в облике невесты. Не красил ее и драгоценный обруч поперек слишком низкого лба, и свисавший с этого обруча полуовал жемчужной нити, что только подчеркивал угловатость лица Залии. Зато люди понимали, что Гиор любит сестру и не скупится на расходы для нее. И точно не стремится отделаться от Залии, выдав ее за первого встречного.
Предки Гиора и Залии были санделианцами с самого южного побережья Меридеи, когда-то циклами лет страдавшего от разбойных набегов безбожников из Сольтеля. Малокровно-бледные, черноволосые и черноглазые Себесро дали Маргарите представление о наружности жителей загадочного континента на Линии Огня, столь жаркого, что под солнцем Лиисема кожа сольтельцев не загорала. В том другом континенте не обожествляли даже языческих идолов, совсем ни в кого не веровали и не знали, что каждый год их спасает от Конца Света праведность меридианцев. "Обманутые Дьяволом безбожники нарочно предаются Порокам, дабы оттолкнуть Солнце дальше от Гео и дабы в их землях стало прохладнее", - так сказал восьмилетней Маргарите священник, когда она его спросила: "Зачем же ведется Священная война в Сольтеле?"
________________
В деревенской избе помещение между крыльцом и жилой частью дома называлось "сени", у горожан - "передняя", первая комната. Гостиная первоначально была покоем в богатом доме для приюта странников - и ничего ценного там не размешали. Хозяева дома спускались туда послушать занятные истории путников об иноземных обычаях, монастырях, диковинах, - так и родилась традиция собираться с гостями в гостиных. Спальни являлись одними из самых главных комнат дома, хозяйскую опочивальню обставляли как парадную палату и пускали в ней только самых близких друзей. Обеденная зала или просто обеденная - это не то же, что столовая. В замках аристократов столовая примыкала к кухне, предназначалась для прислуги или дружины, из-за низких потолков и отсутствия окон производила не лучшее впечатление, а обеденная - это красивое помещение для званых обедов, удаленное от кухни и ее запахов.
________________
Гордостью дома Клементины Ботно была комната с фонарной башенкой, где находился цельный, а не разборный стол, ведь даже "держатели широкого имущества" зачастую принимали основную трапезу в парадных или гостиных залах, куда то заносили столы, то выносили. Ее огорчали лишь скромные размеры ее обеденной и невозможность из-за этого разместить здесь буфет - главное украшение обеденных, но выход нашелся: дядя Жоль смастерил угловой шкаф с открытыми полками для посуды и треугольной столешницей. К прибытию дорогих гостей Клементина Ботно щедро покрыла буфет вышитыми полотнами и выставила оловянную утварь, одолженную на день у соседей. Другой угол занимал столик с тазом и глиняным водолеем для омовения рук.
Гостиная, комнатка между передней и обеденной, служила для отдыха семьи и приема гостей; здесь стояли два складных кресла, трехногий стул, трехногий столик для игр и массивная скамья (со спинкой, подлокотниками и скамеечкой для ног) - она устилалась тонким тюфяком, дополнялась покрывалом и четырьмя подушками. Культура дозволяла мужчинам вольготно развалиться на скамье, тогда как дамам надлежало сидеть с прямой спиной на широких табуретах-креслах с подлокотниками и X-образными, округлыми ножками. Символом зажиточного дома являлся напольный ковер: если гостей было много, то они усаживались на него, а после их ухода ковер сворачивали. Обычно залы украшали узорными полотнами и напольными подставками-статуэтками для ламп, но такого добра у Ботно не имелось - в их доме светлые стены разбавляли лишь деревянные полки для светильников. И всё же, оглядывая свежую побелку, фонарную башню, камышовые циновки на полу, нарядно убранные скамью и буфет, Клементина Ботно осталась довольной - обстановка выглядела достойной: не убогой и не чванливой, - значит, никто бы не заподозрил, что она потратила уйму усилий, стараясь угодить столь выгодным гостям.
Ранний обед проходил без досадных происшествий и казался вполне "культурановым". Убедившись, что Гиор Себесро ничуть не увлечен Маргаритой, Клементина Ботно впала в благое расположение духа (этот богатый торговец не уделил даже полвзгляда красавице в переднике, и тетка хвалила себя за придумку с уродливым чепчиком). Что до самой Маргариты, то она успешно справлялась с прислужничеством: ей нужно было забирать использованные квадратные тарелки и ставить чистые, разрезать на большом блюде свиное жаркое и раздавать желаемые куски гостям, а если просили что-то, чего не было на столе, приносить это из кухни и делать поклон. Девушке такой труд казался игрой: она чувствовала себя одной из тех важных прислужниц, которые угождали знати. Вино разливал дядя Жоль, за что Маргарита его про себя горячо благодарила: тетка наверняка бы исполнила угрозу и растерзала ее за порчу вышитой скатерти, покрывавшей до этого дня ореховый стол только по Возрождениям. Правда, вино гости едва пили, хотя бочонок санделианского красного разорил Оливи аж на пятьсот регнов. Дамы Себесро едва пригубили бокалы. Гиор, вообще, пил воду, объяснив, что позволяет себе вино исключительно по благодареньям. Из-за такой привычки он стал немного нравиться Маргарите. Дядя Жоль тоже почти не выпивал, боясь чего-нибудь натворить, тетка Клементина растягивала свой бокальчик, зато Оливи опустошил целый кувшин. Он не казался пьяным, лишь немного расслабленным, - на его губах лежала легкая, сытая улыбка.
Залия сидела за столом с каменным лицом и пустым взглядом. Когда ее отвлекала мать, она моргала, пыталась следить за беседой - потом всё повторялось. Маргарита посматривала на нее с любопытством и сочувствием: Экклесия таких людей называла вольнодушными, то есть не получившими с Небес душу, а с ней и человеческого разума.
Душу Экклесия определяла как загадочною сущность, благодаря которой человек имел совесть, умение отличать добро от зла и желание хоть немного, да страдать, вопреки здравому смыслу, - словом, душа давала всё то, чего не было у более счастливых животных, обладающих одной плотью. Плоть дарил Бог, точнее, Создатель даровал жизни, чудо живой плоти, и она была у всех земных тварей - и у льва, и у жука, и у человека. Луна наделяла только человеческую плоть крестом Пороков и Добродетелей, а уже примерно в трехлетнем возрасте в окрепшую плоть попадала, как зернышко в землю, душа. Она проливалась сама по себе с облаков или же осознанно возвращалась из Элизия. Душа росла в плоти, словно дерево, цвела и плодоносила в возрастах Благодарения, затем увядала, возвращаясь в слабое состояние, какой попала в плоть. В скорби по преждевременно усопшему меридианцы утешались тем, что душа погибшего в зрелом возрасте человека ушла сильной: и в следующем перерождении она явит свои неутраченные навыки - покажет какой-нибудь талант. Самоубийство приравнивалось к Унынию. За такой страшный проступок Дьявол сурово карал самоубийцу на том свете, Экклесия и власти наказывали его останки и семью, так что нарочно люди не погибали, надеясь на более удачное перерождение.
Вольнодушные люди не имели Добродетелей и Пороков, не приобщались и не посещали храмов, и всё же их единили с Богом, чтобы обуздать животную силу плоти. Чаще всего душа преждевременно расставалась с телом старцев, но изредка случалось так, что и в теле младенца никогда не возрождалась душа. Тем не менее даже плоть без души, единенная с Богом, заслуживала могилу с крестом. Экклесия предписывала родне заботиться о слабых разумением созданиях, старых или молодых, проявлять уважение к человеческой плоти и капельке божьей крови в них. Слабоумных священники называли Божьими любимчиками, чистыми от грехов и избавленными от борьбы с Пороками, позволяли им венчаться, чтобы продолжить род, их мертвые тела на всякий случай предавали огню наравне со всеми покойниками, но женихи издревле боялись подобных невест из-за подозрения в родовом проклятии, что еще не раз проявится вольнодушием у потомков.
Маргариту Залия тоже немного пугала, хотя та не делала ничего дурного. Она казалась погрузившейся в себя и умиротворенной. Кроме этого отрешения, Залия более ничем не отличалась от других людей за столом: она ела приборами, только крайне мало, сама вытирала рот и руки салфеткой (если мать просила ее так сделать) и не трогала своих одежд, пытаясь избавиться от неудобства. Из невольно услышанных бесед Маргарита узнала, что Залия очень любит детей, радостно смеется в их обществе и желает иметь своего малыша.
Больше всех за обедом говорили тетка Клементина и Гиор Себесро. Иногда вставляла слово Деора. Дядя Жоль из опасения разозлить супругу помалкивал и лишь отвечал, когда его спрашивали. Оливи пил. Так, перед десертом из марципановых конфет, от пересказов новостей и обсуждения погоды, беседа плавно перетекла к вопросу помолвки.
- Господин Оливи Ботно прекрасный молодой человек... Культурен, образован, почтителен к моей сестрице... Пожалуй, лучшего супруга Залии и не надо, - говорил Гиор, а тетка Клементина широко улыбалась. - Но... - строгим тоном продолжил Гиор, - я не понимаю ваших намерений на будущее, господин Ботно. Вам уже двадцать, должности вы не имеете... На что вы собираетесь содержать семью?
- О, не стоит беспокоиться, - мягко отвечал жених. - Я разузнал, что городу не помешает еще один нотариус.
- Нотарюс! - резко рассмеялась Залия, из-за чего Маргарита громыхнула тарелкой об стол. Никто этого не заметил, кроме тетки Клементины, побледневшей от уверенности, что ее бедовая племянница в конечном счете расколотит новую глиняную посуду.
- Милая, - взяла дочь за руку Деора, - попей воды.
- Нотарюс, - улыбаясь, повторила Залия и стала пить, пока мать не отобрала у нее бокал и не начала что-то тихо и ласково ей говорить. Маргарите вдруг стало жалко своего сужэна, который погрустнел и уже не улыбался.
- Ну вот, - продолжил Оливи, - я собираюсь им стать. На весь Элладанн их всего четверо, и очереди к ним выстраиваются с рассвета. Дохода у них, по самым скромным подсчетам, не меньше сорока золотых в год. Мне лишь нужно заплатить управе пять альдрианов и щедро умаслить кого-нибудь близкого к градоначальнику, чтобы получить дозволение на дело. Первое время буду работать один, найму лишь писаря... нотария, - прошептал он и беспокойно посмотрел на Залию, но она молчала.
Оливи расслабился и продолжил:
- Место я присмотрел: напротив самого большого северо-западного рынка. Думаю, торговцы станут моими... кли-ен-тами, - осторожно произнес он. - Времени у них между торговлей всего ничего, многие прибывают из других мест и не знают наших законов, едва могут читать, не то что писать по-меридиански или верно составить грамоты, указав века и високосные годы. Мои услуги нужны всем, кто имеет хоть что-то, даже свободным землеробам, - это я хорошо усвоил, трудясь в Бренноданне. На вывеске так и напишу: Нотариус, - заговорщически прошептал он и продолжил громче, - из Бренноданна.
- Да, звучит недурно, - согласился Гиор, принимая из рук Маргариты чарку с конфетами. - Кроме Бренноданна. После того как наша столица столь трусливо сдалась врагам, ее жители достойны презрения, и только. Советую подумать над названием: "Рожденный в Элладанне" звучит куда как более гордо... Но в остальном я доволен. Я даже помогу вам получить грамоту на дело, господин Ботно. Градоначальник, как вы знаете, мой постоянный заказчик. Думаю, я смогу его, хм... убедить и выхлопотать для вас дозволение. Тогда давайте поговорим о праздновании. Сейчас, в столь непростое время, не стоит бросаться деньгами и шумно отмечать венчание: предлагаю обойтись скромной свадьбой в семейном кругу без друзей или соседей. Траты на приглашенного повара - это около золотой монеты, всё прочее обойдется во столько же. Расходы поделим поровну. Думаю, наш дом более подойдет для торжественного застолья, - глянул Гиор на угловой буфет. - Да, еще... Скажу сразу: я настаиваю, чтобы первое время вы жили у нас. Сестрице нельзя резких перемен. И забота матушки для нее важна.
- Да, конечно, я со всем согласен, господин Себесро, - ответил Оливи, понимая, что с этой минуты он уже может считать себя богатым нотариусом, вот только радости не почувствовал. Уныло посмотрев на свою невесту, Оливи извинился перед гостями за то, что вынужден ненадолго удалиться.
После уборной он решил заглянуть в кухню и прошел туда из коридора. Дверь в обеденную оказалась плотно закрытой, а Маргарита, находясь у длинного стола, спиной к нему и лицом к стене, полоскала посуду в деревянной лоханке, после чего вытирала ее полотенцем. Молодой мужчина в нерешительности постоял, косясь на лоханку, но затем подкрался, обнял девушку одной рукой и зажал ей рот другой. Маргарита вскрикнула почти бесшумно.
- Тише, тише, дикарка, - прошептал ей на ухо Оливи. - Что же ты такая недотрога? Я сейчас тебя отпущу. Давно хочу тебе кое-что сказать и хочу, чтобы ты меня выслушала, а не убегала. Хорошо?
Маргарита кивнула и, только он перестал ее держать, сразу отскочила от сужэна. Оливи, усмехаясь, помотал головой, снял свою шляпу и бережно опустил ее на сухой край стола.
- Вот что, - негромко, почти шепотом, говорил он. - Ты сама всё видела: я женюсь на некрасивой слабоумице. Она вроде вовсе не буйная... Как жена с приданым в двадцать золотых - она годна. Но мне нужна возлюбленная... красивая содержанка, с которой я, как наладятся дела, буду выходить в люди. И тебе повезло, сужэнна. Я решил, что она - это будешь ты.
- Оливи, прошу, смолкни, - раздраженно зашептала Маргарита. - И уходи немедля. Ты чё удумал? Мы ж родня!
- Нет, тебя мать родила неизвестно от кого.
- Оливи! Это сплетни и неправда, - так мне дядя, твой батюшка, сказал! Я никакая не преступнорожденная!
- Не об этом речь. Неважно, забудь... Пусть мы двоюродные, всё равно нас обвенчают, если мы захотим. А раз так, то можно и лечь вместе.
- Молчи же, ради Бога, - шепотом взмолилась девушка. - Я не хочу. Не хочу!
- Грити, - стал приближаться к ней Оливи с того угла, где за его спиной оставалась спасительная глубина кухни с дверью в лавку, а оттуда на улицу. - Ну зачем тебе быть бедной, дурочка? Целый день стираешь, готовишь, моешь. Руки на черт-те что похожи. Я тебя в шелка одену, дом сниму, прислужницу найму. Ничего делать не придется, - наступал он, а Маргарита пятилась. - Будешь кушать как дама, спать как дама. Только со мной...
Маргарита бросилась в коридор, но он ее там догнал и прижал к стенке.
- Да подумай же головой, дуреха... Ну что тебя ждет? Выйдешь замуж за какого-нибудь нищеброда - за такого, как тот кузнец... И ему прислуживать будешь, как сейчас...
- Уйди! - пыталась освободиться девушка. - Пусти меня! Говорю, что не хочу!
Но Оливи крепко держал ее за запястья той же стальной хваткой, как у его матери. Он пытался ее поцеловать - она, избегая губ Оливи, отворачивала лицо и елозила головой по стене, из-за чего ее чепец неряшливо сполз набок.
- Да уйдиии же, - чуть не плача, простонала она. - Я закричу...
- Нет, не закричишь, - тяжело дышал Оливи. - Давно б закричала, да мою мать боишься.
Он плотно прижал ее своим телом к стене, и ему почти удалось ее поцеловать, как в коридоре показался Гиор, шедший к уборной. Он громко хмыкнул, отчего девушка сразу оказалась свободной, после пристально вгляделся в нее, следом в Оливи - и резко вышел из коридора, направляясь через гостиную в обеденную. Оливи грустно посмотрел на Маргариту.
- Ну вот что ты наделала? Надо было шуметь? Дуреха! - заключил он и тоже ушел, но вверх по лестнице, в свою спальню.
Маргарита, оставшись одна, не знала, что делать. Она поправила на голове чепец и тихо подступила к гостиной. Скоро ей стало понятно, что Себесро покидают дом без объяснений и навсегда. Девушка обхватила щеки руками, моля Небеса и Бога на них, чтобы тетка не прознала о причине расстройства помолвки. Пока одни уезжали, а другие старались их отговорить, она успела убежать в свою комнатку за лестницей и запереться там.
Небеса и Бог за что-то не любили Маргариту или же они ее испытывали: когда тетка Клементина вошла в кухню и увидела там шляпу сына, она всё сразу поняла. И, конечно, ринулась к спальне племянницы, стала орать и пытаться вломиться туда. Дверь едва не слетала с петель от рывков тонких, но сильных рук тетки. Еще Маргарита слышала голос дядюшки Жоля, безрезультатно пытавшегося урезонить разъяренную супругу. Потом голос дяди исчез. Через пару минут за дверью что-то негромко заговорил Оливи, которого привел дядя Жоль. Далее раздался плач Клементины Ботно, затем все голоса удалились.
Несчастная Маргарита сидела на кровати, в кромешной тьме, вжавшись в угол. Если бы в комнатке были окна, то от страха она убежала бы навсегда. Даже бродяжничество стало пугать ее меньше, чем расправа тетки. Девушка плакала и проклинала свою горемычную планиду.
Минут через восемнадцать из-за двери раздался голос дяди Жоля:
- Вот чего, дочка, поеду я к Себесро и постараюся всё сладить, - тяжело вздохнул он. - Верно, что заперлася. Сиди так всё ж таки до моего возврату, а то Клементина тебя взаправду изувечит. Ну... кх... мх... я пошел, - покряхтел он. - Ты-то как тама? Живая хоть? Отзовись.
- Возвращайся побыстрее, - взмолилась подошедшая к двери Маргарита. - Мне страаашно...
- Страаашно, - передразнил ее дядя Жоль. - Конечно, страшно. И верное, что страшно. Я такой Клементину отродясь не видал, хоть казалось, всякое уж былось. Мне тож страшно. Навытворяли вы с Оливи делов...
- Я не виновааатая... - простонала Маргарита.
- Может и невиноватая, но, - тяжело вздохнул он. - Так-то оно так... но вот только отчего ж с тобою... и впрямь стоко бедствий?
________________
Через час добряк дядя Жоль скандалил с боевой прислужницей, не желавшей впускать его в дом Себесро. В конце концов он попытался силой зайти внутрь, но не менее широкая, чем он, прислужница сама выпихнула его с крыльца и захлопнула дверь. Если бы это сделал мужчина, то Жоль Ботно бы плюнул, сел на телегу и гордо отправился домой, но, вспомнив недавние унизительные шлепки от своей супруги, пришел в такой гнев, что даже его колпак съехал со лба к затылку - и показался нелепо торчащий, будто тоже возмущенный распустившимся поведением женщин клок волос. Жоль Ботно принялся кричать под большим окном дома Гиора на всю оживленную и шумную Восточную дорогу, одну из трех главных улиц Элладанна:
- Гиор Себесро, поди сюдова! Будься мужчиной и не кройся за дурной бабой, что тебе служивает! Нельзя без разъяснениёв покинуть дом, где тебя обедували! Я так и буду тута орать! Не уйду, покудова с тобой всё не поясняю!
На забавного толстяка оглядывались с повозок. Торговки цветами и сластями толкали друг друга локтями, показывая на него пальцем. Прохаживавшиеся по широкой мостовой модники прыскали смешком, а их яркие спутницы улыбались. Звездочка и та отворачивала голову, будто испытывала за хозяина стыд. Но Жоль Ботно никуда не уходил, продолжая звать Гиора и угрожая, что будет так орать хоть до следующей медианы.
Шумная настойчивость Жоля Ботно возымела успех - спустя триаду часа он оказался в кабинете суконщика. Гиор Себесро усадил своего возможного отца по мужу сестры на скамью, а сам принялся ходить по комнате.
- Да не маячь ты, Гиор, - сказал дядя Жоль. - Я ж тебя еще малюткой помню. А ты? Как попал в беду, позабыл уж? Ты спал в моем дому, а я тебе сказки сказывал. Помяташь про сбежавший блинчак и как ты рёвом от этой сказки восплакал, а я тебя утешал?.. Охолодись давай... и прямо поговорим. Не делай Конца Свету из того, что былось, всё ж таки час Кротости еще не истек.
Гиор остановился. От гнева его острые скулы едва не прорезали кожу.
- М-моя сестрица д-орога мне, - срывающимся голосом выговорил он. - Нам не нужен ох... хотник за приданым.
- Да чего ты! Наверное, хотишь выдать сестру по любви? Кто не хотит? Да вот вряд ли таковский жених сыщется, сам знаешь, - увещевал суконщика дядя Жоль. - Оливи, хоть и дурень, но не дурак. Он знает, как себя весть и блюдёт приличья. Вот всё, что нас всех устраивает, разве не так?
- Он обнимал и целовал другую в то же время, как в соседней зале, почти за стенкой, мы... Мы - дураки, обсуждали венчание! Для меня, Жоль Ботно, это неприлично! Если для твоей семьи такое - это прилично, тогда нам точно не по пути!
- Конечно, и нам всё это неприличивувставаёт, - заверил суконщика дядя Жоль, снимая колпак и промокая рукавом лоб. - Оливи... Он так кается...
Гиор хмыкнул.
- Кается, - повторил дядя Жоль. - Он не виноватый.
Затем дядя Жоль, обиженный на весь женский род, сказал то, чего не смог простить себе даже после покаяния и отпущения священником этого греха:
- Эт она всё. Девушка эта... кх... м-да... - замялся он, подбирая слова, и затеребил округлую бородку. - Вертигузка она как бы... Нууу мы следить за ей будём, ты не боись. Околь Оливи она уж не повертится! Забудь про ею.
- Да, как же... - недовольно проворчал Гиор, немного утихая. - Она красивая... Может, это Оливи к ней бегает, а не наоборот?
- Да нет же - это она ему пути никак не даст: всё трогает его и целуваться лезет, а Оливи просто устоять не могёт. Она всё ж таки красивая - ты сам сказал. Сегодня он выпил спустеньку... кхм... Дааа... многова выпил... Не будется большее такого: ни до венчанья, ни опосля.
- Вы ей уже отказали от места?
Дядя Жоль снова замялся и закряхтел.
- Виделишь ли... кхм... Гиор, не могём мы... кххх... Племянница м-да... она нам... родная. Скоко бед уж нам учинила, ох!
Гиор Себесро сузил глаза.
- Пле-мян-ни-ца? - повторил он по слогам. - Ты что издеваешься, Жоль Ботно?
Дядя Жоль развел руками, а Гиор снова заходил по комнате.
- Гиор... - начал новую речь дядя Жоль.
- Молчи, я думаю! - грубо перебил его суконщик, совершенно позабыв об обходительности.
Он сделал еще несколько кругов по кабинету, потом подошел к шкафу, достал крепкую анисовую настойку на куренном вине, налил две неполные чарки и поставил их на столик перед скамьей. Сам сел рядом с дядей Жолем.
- Я решил. Если бы не моя несчастная сестрица, которая сейчас наверху рыдает, так как хочет замуж и хочет чадо, то мы бы сейчас не разговаривали. Ты прав: не надо себя обманывать, - твой сын женится на ее деньгах, как сделает это и другой. Но вряд ли у того другого будут такие же красивые сужэнны, какие будут свободно посещать дом моей сестрицы, угощаться с ней за одним столом и унижать ее одним своим присутствием в доме. Сужэнна - это не просто содержанка. Она не исчезнет, если с ней прекратят связь. Возможно, даже мстить начнет. Ботно, я хочу, чтобы ты избавился от нее - чем скорее, тем лучше.
- Чего значит "избавился"? - тихо и изумленно спросил дядя Жоль.
- Мне всё равно. Отдай ее в монастырь, раз она распутна, или выдай замуж - пусть супруг за ней следит. За кого-нибудь не из нашего окружения, чтобы Оливи и эта твоя племянница пересекались как можно реже. Идеально, если бы она уехала из города, и подальше.
- Ну я как-то даже не знаю...
- И это надо сделать быстро. К празднеству Перерождения Воды, к этому благодаренью, ее уже не должно быть рядом с женихом моей сестрицы, рядом с твоим сыном. Если ты согласен, то пожмем руки, заключим сделку и выпьем.
Жоль Ботно встал.
- Нет, Гиор. Так вот я не могусь. Мне на нее не плевать - родная как-никак. Я ее второй отец, а она мне дочка сердешная... Мне хоть раздумать это надобно...
- Думай, - встал со скамьи и Гиор. - Времени у тебя: до благодаренья. Если надумаешь - жду приглашение на венчание твоей племянницы. Своими глазами хочу видеть, что ты меня не обманываешь.
________________
Ночью дядя Жоль снова ругался - на этот раз с женой. Та была неузнаваема: с красными веками от бесконечных рыданий, с заострившимся лицом, но с опухшей "луковицей" носа, она в свои сорок лет походила на старуху.
- Вот чего, слушай меня, Жоль Ботно, - сказала тетка Клементина супругу. - Я ее долго терпела, хотя она нам небось даже не родня. Не зря мне дали имя, значающее "милостивая". Я прикинула тут, во сколько она нам обошлася за все эти лета. Сам почитай: десять золотых монет, перцу кулек, моя зеленая ваза, прочие ее бесконечные пакостя... Часы твои, к примеру... Горшков не упомнить скольких набила, кувшин глазурный из-за нее с трещиной по дну! Питанье, траты ей на башмаки всякий год, на одежды и белье... Так вот - я навскидку сосчитала еще три альдриана! Если мы потеряем приданое на двадцать золотых - это будет тридцать три! Столько же дают за голову самого Лодэтского Дьявола! Она - вот кто истинный Дьявол для нас, для Ботно! Не знаю, от кого ее путаница-мать пригрела, но ручаюсь - не меньшее, чем от черту! Я уже не будуся ее терпеть, хватит! Я на нее уж глянуть не могу! Я, клянуся, удавлю ее, коли ты дозволишь ей остаться и ныне - будь что будет! А если ты против, то лучшее тоже поди, Жоль Ботно, с этой вертигузкой!
- Клементина, душа м...
- Я всё сказала! Монастырь, улица или венчанье! И раз ты на самом деле желаешь ей счастия, Жоль, то сыщи для её такового супруга, какового хужее на всём свету нету! Лишь самый лютый муж и никакой другой сделает довольной эту белую волчицу! Вот поглянешь еще, что я былась правая. Всё! Иль она подёт прочь, иль и ты поди, если потерял совестя, поди с этой зелёноглазьей дрянью! Предавай, давай, меня и сына! Забудь нас!
Она снова принялась рыдать, уткнувшись лицом в подушку. Жоль Ботно, глядя на ее вздрагивающую спину, сдался:
- Полное, Клементина, ну не плачь... не рви мне души. Спробую выдать ее замуж.
________________
Маргарита тоже заливалась слезами в своей комнатке. Синоли тайком принес ей обед, маленькую глиняную лампу и масло для нее, после чего сообщил, что он и Беати помолвлены, что скоро обвенчаются и даже устроят пиршество, ведь Нинно "наиотменнюще" заработал на новобранцах. Синоли, пребывая в счастье, несильно переживал за сестру, уверенный, что через несколько дней, как уже случалось не раз, Маргариту простят и тетка успокоится.
После ухода брата, Маргарита, радуясь за него и за Беати, в то же время стала острее чувствовать свое горе, несправедливость к ней звезд, одиночество и ненужность никому. Она так желала исчезнуть из этого дома, где, сколько бы она ни старалась сделать добро, выходило наоборот.
- Боженька, ну пожайлста, молю, исполни, чтоб я былась от тетки и Оливи даль-далёко, - просила она, засыпая. - Я уйду куда угодно и с кем угодно, клянусь. Пожайлста... Или пускай я сгибну. Попросту започиваю, как матушка, - и всё! - и она начинала горше плакать от жалости к себе.
Глава IV
Шутник, ангел и праведник
Место в гильдии давало горожанину уйму преимуществ. Через гильдию можно было получить крупный заказ, ссуду в банке, льготы, помощь братьев по ремеслу в случае болезни или иного несчастья; можно было найти щедрых заказчиков, сбыть залежавшийся товар, отлично праздновать в торжества, даже отправиться в странствие по монастырям, торговую поездку или путешествие. Городские стражники расследовали преступления в своем квартале, патриции защищали свою гильдию законами, внутренний суд гильдии без проволочек разбирал споры и ссоры, нарушения устава, плутовство, мелкие кражи и карал за бесстыдство. Самые богатые гильдии имели свои храмы, лекарей, красивые дома на Главной площади для проведения собраний, заключали союзы с другими городами по всей Мередее. Мастера могли выбрать старейшиной, а там и патрицием... Но главное: старейшины гильдии отвечали за сбор всех налогов со своих мастеров и их подмастерьев, они же давали отсрочки и послабления, определяли размер торгового сбора и поручались за доход горожанина. Скупой златокузнец Леуно платил управе столько же налогов, как дядюшка Жоль, торговец различным товаром, - сто двенадцать серебряных регнов в год. Мамаша Агна отдавала в городскую казну аж тысячу триста девяносто два регна за себя, а за своего сына-отрока - еще четыреста тридцать два регна. Коваль в среднем платил податей и сборов на две золотые монеты. Если мужчина не владел ремеслом, не состоял на службе, не имел явного источника доходов, то с него могли взять всего тридцать два регна, как с обездоленного, но могли стребовать и три золотые монеты, как с торговца рыбой.
Дело в том, что подоходного налога не существовало, ведь доход невозможно было проверить. Вместо этого власти придумали поимущественную подать, мерила какой были весьма сложны - кроме заявленного дохода учитывались предметы роскоши, наследство, животные, слуги, ученики, иждивенцы, их одеяния - если говорить грубо, то оценщик от управы глядел с улицы на дом, мастерскую и их обитателей (внутрь дома чужаков не впускали), после чего "на глазок" решал: честно ли горожанин заявил свой доход или обманул власти. Если обманул, то гильдию ждало разбирательство, крупное взыскание, кое-кого и казнь. А ведь помимо поимущественной подати, глава семьи платил еще подушные подати за себя и за зависимых от него домочадцев, поземельную подать и подомную подать, различные сборы и пошлины. Заносишь лесную ягоду в город - плати и за ягоду и за вход, выносишь из города что-то ценное - опять плати. Время от времени поднимали цену на соль и на дрова, вводили временные сборы или устанавливали новые. Словом, так никаких заработков не хватит.
Гильдии оттого ограничивали своих мастеров во многом тоже: в числе учеников, инструментов труда и станков, в закупке сырья и во времени работы. С каждым мастером старейшины оговаривали его налоги, помогали получить льготы и требовали выглядеть на заявленный доход, или беднее. Выгода проста - чем меньше получит управа, тем больше средств будет у гильдии и ее глав. И даже на личную жизнь гильдия оказывала влияние. У женатого мужчины должен был больший заявленный доход, чем у холостого, у мужчины с детьми - еще крупнее. За отроков уже приходилось платить подушные подати - мизерные за девочек и довольно солидные за мальчиков. Зато родители начинали копить на приданое дочке с ее рождения. За содержание вдов и сирот давались налоговые вычеты. На собрании гильдии, как в семье, обсуждали выгодные для братства супружества. Конечно, жениться или выйти замуж против воли не могли никого заставить, но полезного для гильдии мастера ждали лучшие заказы, иначе - самая неблагодарная работа.
Подмастерьям по ученическому договору вообще запрещалось жениться, да и они, как правило, мечтали обвенчаться с вдовой мастера или его дочкой, унаследовав место в гильдии. Мастера, в свою очередь, неохотно роднились с чужаками. Если дело процветало, то лучшая невеста - это сужэнна или племянница, если торговля идет не очень - хорошо бы объединиться с братом-мастером в семью и поделить подмастерьев, инструменты, заказы. На худой конец, женихи искали невест в родственных гильдиях - башмачники у сапожников, косторезы у пуговичников, кузнецы-проволочники у прочих кузнецов. Ну а в ученическом договоре прописывали, что любодеяние недопустимо в доме мастера.
После возраста Приобщения, девяти лет, законнорожденного мальчика могли взять на обучение ремеслу - первый ученический договор мастер заключал с его отцом, опекуном или матерью-вдовой. Мальчик жил в доме мастера, питался вместе с его семьей, взрослел, выполнял посильную работу, вернее, получал начальное образование. После возраста Послушания, тринадцати с половиной лет, юноша приобретал право на имя, и тогда мастер заключал второй договор - трехсторонний, с главой семьи ученика и с ним самим. Лет с шестнадцати-восемнадцати, ученику полагалось дать звание подмастерья и жалование. Затем, заключив третий ученический договор, следующие восемь-десять лет подмастерье работал на своего учителя ради звания мастера и места в гильдии.
Это были восемь-десять лет изнурительного труда, унижений и брани, - чем дальше, тем больше. Уставы гильдий не дозволяли подмастерьям носить ценные украшения, одежду более чем из двух цветов и башмаки из трех видов кожи, гулять после заката и посещать питейные заведения. Кормили их отвратительно, условия проживания едва ли можно было назвать достойными, мастер наказывал за "негодный товар". В конце подмастерье должен был сдать экзамен как в университете, причем потратиться на материал и застолье из собственных средств, - так мастера вынуждали учеников первыми разорвать договор, дабы не вводить их в гильдию.
________________
Из-за таких устоев даже красота Маргариты, даже ее редкая для Лиисема внешность, не помогали ей стать женой кустаря, его сына или ученика. Тогда как Беати являлась для всех кузнецов желанной невестой, к племяннице торговца различным товаром еще ни разу никто не посватался, ведь союз с ней не мог принести выгод. Жолю Ботно оставалось искать Маргарите пару среди соседей или добрых друзей. За следующий день он сломал голову раздумьями, но, перебрав всех знакомых, всеми остался недоволен. Те, кто не могли обзавестись супругой, были то чрезвычайно уродливы или искалечены, то стары или нищи. Одни били своих подруг, другие ими приторговывали, третьи беспробудно пили. Только Нинно не вызывал у дядюшки Жоля отторжения.
"Невесты у него до сих пор нету, хоть всё при нем: значит, по сердцу себе девицу ищет, - рассуждал Жоль Ботно у себя в лавке. - Да и не гонится Нинно за монетою - эт все знают. Один, дурак, пашет. Нет да и всё ж таки взял бы ученика и изводил его, как прочие кузнецы, но ему совестливость не дозволяет... Порядочный... Ох, и хорошо вроде это, а вроде и не очень-то: не зря говорят, что честнай человек завсегда простак. Дааа, не бог весть жених - беднота, и ясно, что до смерти им станется, скоко б ни пахал, - весь в отца своего: всем славный малый былся старина Жон, да беднее кузнеца ищи сыщи в Элладанне... Ныне с Нинно аж, небось, золотых с трое стребуют в войный сбор! И спробуй не дай в срок! А если захворает иль вовсе работать не смогёт? Как тогда? Но с другой стороны: в гильдии он - в беде его не бросят. Дом имеет, землю под ним держит, господин как-никак... И пригож, и утвари жёниной в дому полным-полное, не пьянь опять же... А глядишь, жена образуется, то всё ж таки возьмет кой-кого подмастериём... Вот тока неясное: он-то венчаться с Грити хотит иль нет? Кольцо задарил... Ценное, хоть и сам сделал... Часы мои чинять сволок и ни медяка не взял... А чё тогда не сватаеся? Чего ждет? Попробую с ним сговориться всё ж таки... Пора ему уж супругою разживаться - двадцать четверо годов, а всё холостой. Запьет того гляди, как мой брат, с одиночеству - тот аж до двадцати восьми женитьбы чурался, - вот и окончался скверно!"
Дядя Жоль уж сложил убедительную речь для кузнеца, но тут Синоли сообщил о своей помолвке и стал намекать на то, что после свадьбы им, Беати и Синоли, было бы правильно отдать спальню Оливи, конечно, после того как тот съедет. Нинно сразу отпал, так как Маргарита по духовному закону становилась для кузнеца сестрой по мужу сестры и сходиться им уже не разрешалось.
Дядя Жоль весь день думал о щекотливом вопросе венчания, а еще о том, что Клементина осталась днем в постели, чего за двадцать семь лет их супружества с ней не случалось. Размышлял добряк и о том, что Маргарита тоже не выходила из своей комнатки, неизвестно что там делала и что мыслила, зато Оливи, спокойный и размеренный, отоспался и, как всегда, куда-то исчез из дома. От всех этих раздумий Жоль Ботно страдал и очень обрадовался, когда вечером нашел на сеновале живого да невредимого деда Гибиха - старика он не видел с Меркуриалия. Приятели раздавили по чарке зубного эликсира прямо в лавке, пока дядя Жоль жаловался деду на свои горести.
- Смёкашь... - задумчиво ответил дед Гибих, обхватывая белую бороду у подбородка и протягивая ее через кольцо ладони, - можат статься-то, и жених сыщеца. В шажочке отседова: у Агны красавец одный берёт постою. Я с часка сего схлёбал с им хлебу, - сыто и довольно улыбнулся старик. - Супружничать тот парень хотит. Служилый пехотник он, новонабранец. Скореча ужо в Нонанданн ему. Кажет он мне: "Авось сгину, а пожиться-то не спел!" Желат последние деньки провесть в любвови, так казать, - крякнул дед.
- Ну уж нет! - с ревностью ответил дядя Жоль. - За непонятно кого я сердешную дочку не выдам - всё равно что на улицу выставить.
- Да неее, родня у парнишки - о-го-го! Его родная сестрица замужничает с управителем замка герцога найшего, с господарином Огю Шотно, дружком градначальника найшего, Свиннака, черт его дери. Второе сословье они!
Дядя Жоль, принадлежавший к третьему сословию среди мирян, впечатлено хмыкнул и стал в раздумье теребить свою бородку - неизвестный жених с такой родней сразу показался ему принцем Баро.
- То-то и то! - кивнул дед Гибих.
- Страшён, поди? - в поисках подвоха предположил дядя Жоль.
- Не, красава! Божусь! Прям как я в молодстве. Плечья - широки! Лик - что Ангел Божий! Лютует к Лодэтскому Дьявулу пущее смертией. Зелён ешо больно, вота и не супружничал. Семнадцать годочков ему. Но така-то не дашь - оброс щетиною и грудья вся в волосьях! Купчаю на дом подыправил и казал: "Девятнадцать скореча", - и в пехотники панцирные сгодил. Шость регнов в дню! Сестрице свойной ни слова не казал покудова про сё. Они порознь жителяли. Он сам в дёрёвне ростился, ряяядом - осьмь деньков повозкою. Тама така и захорошел.
- Моя сердешная дочка, чего же, в деревню поедет? - расстроился дядя Жоль.
- Пущай и в дёрёвню! Девица - крепкая, молодка: дёрёвня в раз для ею. Год минет - не зазнаешь: раздобреет тама на свойных хрюхах, буде ширшее Агны, - смеялся дед Гибих. - А то тощая.
- Не знаю, не знаю, - мялся дядя Жоль. - Лодэтский Дьявул всё ж таки идет. Опасноё в деревне... Да надобно б хоть глянуть на жениха...
- Пшли к Агне! - обрадовался старик. - Нанаглядишься тама.
Жоль Ботно в нерешительности теребил бородку: голос разума твердил ему, что выдать столь бедовую племянницу замуж будет верным решением, но совесть не позволяла отдать любимую сердешную дочку незнакомцу. Он уж было хотел отказаться, да поглядел в пустой угол, откуда посылала поцелуи принцесса. С болью вспомнив ту трагическую для него ночь, когда Маргарита нечаянно сломала часы, он решил, что в любом случае выпить кружечку пива ему не повредит. Жоль Ботно вышел из-за прилавка, надел свой синий колпак и поспешил на улицу.
________________
Спустя восемнадцать минут Жоль Ботно и дед Гибих сидели в полутемном трактире за одним столом с "женихом Маргариты", И?амом Махнгафассом, и с его приятелем, Раолем Роннаком.
Иам оказался таким, каким описывал его дед: красавец-блондин с небесного цвета глазами. Густая щетина делала его старше на пару лет, а рослое тело убеждало, что он явно преодолел возраст Посвящения. Иам отличался легким нравом, любил побалагурить и повеселить приятелей шуткой. Он на самом деле недавно острил во хмелю, что женился бы не глядя на любой девице, которая за него пошла бы, потому он сам ничего не терял - или помер бы в бою, или вернулся с победой в нежные и, главное, бесплатные объятия жены да сберег бы заработанные средства.
Но когда этот шутник увидел сватов, то напрягся, протрезвел и ошалело вытаращился на двух бородатых толстяков перед собой. Его приятель, с которым он недавно сошелся, такой же панцирный пехотинец, в замешательстве приглаживал свои пышные, черные усы.
- Я как-то не готов, - развел руками Иам. - Я говорил, что хорошо было бы жениться, но это так... из-за выпивки с языка соскочило. Пошутил я... Шутить люблю, понимаете? И с девкой можно последние мирные деньки скоротать.
- С девкою! - недовольно передразнил его дед Гибих. - Девка буде тя с войны ждавать? Авось ночие буде не дрёмать? Молитяся, чтоб живёхонек стался? К девке будёшь воротаться? А коль загибнешь, то и дитяти опосля тебя не станется! Почитай: чё живал, чё - нет! Тока нажрал да нагадил.
Иам вздохнул: он остался последним мужчиной из своего рода, поэтому слова деда достигли цели.
- Ну хоть ничего-то невеста-то ваша? - начал сдаваться парень.
- Ничаго, - ответил дед Гибих. - Тока тощая. Но сё-то уж переправить можно?. Сиренгка она.
Раоль присвистнул, а вот Иам не обрадовался.
- Мне темненькие как-то больше по вкусу, - сказал он, почесывая стриженый затылок. - Смугленькие такие...
Дядя Жоль не выдержал: