- Ваня! Опять он на печи!- качала головой бабушка, суетясь по хозяйству.
Хлопнула дверь и снова Ваня один. Как будто не было никого. Он действительно лежал на печи. Там, где под голову можно положить гору старых валенок, там, где сохла на газете рассыпанная черника, там, где пригревало спину и заднее место, когда за окном дождь и слякоть, там, где сладко потрескивали под мальчиком дрова и были видны их танцующие блики на противоположной стене, создавая свой театр мрачных действий- там и было любимое место Ивана.
"Правильно раньше делали, что вечером, собравшись семьей, пели. Особенно, наверное, здорово с детства слушать песни батькины... В песнях душа проявляется, и не надо тогда, получается, выяснять отношения с ним: все сразу видно становится. Традиция это все же сила, мда!"- Думал Ваня разглядывая как большая, черная муха что-то искала на голой лампочке. Он перестал думать, вынул палец из носа, повернулся на другой бок и закрыл глаза, вдруг оказавшись на миг в каком-то бездумном, поэтому почти не существующем, но приятном пространстве. Муха с лампы переместилась на голову Вани, как-то услаждая, успокаивая его.
"Сейчас я ее убью, сейчас".- Чуть оживился он, но рукам было лень. Что-то приятное зашептал ветер за окном, качнулись деревья, а может и нет- это просто в голове разливалось спокойствие.
- А небо там чистое, чистое. Посмотришь на него и небесная синева так и бьет в глаза, заставляя их жмуриться, а рот улыбаться от удовольствия, обнажая твои, теперь уже белоснежные, ровные зубы. И все люди тебе там улыбаются так завораживающе красиво, что песня вылетает им в ответ.
"Кто это? Кто это говорит?"- Вдруг очнувшись от прелести рассказа вопрошал себя Ваня, а у самого высунулся язык и загнувшись выдал:
- А девушки?!
- А девушки?- Игриво переспросил голос.- Девушки стройные, как, как... Это нельзя описать, нельзя сравнить их плавные изгибы даже с мягкой волной в шуршащем море. Они прекрасны, как падающая звезда в ясную лунную ночь, как восходящее, круглобокое, золотое солнышко, поднимающее свой восхитительный диск над синевой моря. Но жалки мои рассказы.
- А море?!- Ваню все больше заинтересовывал этот голос.
- Мо-о-оре!- Сладко протянул тот.- Кто его может описать? Кто о нем может рассказать?! Неужели самые сказочные, дивные слова могут нам поведать о том море? Там, там оно такое лучезарное, такое теплое... это море... оно там...
На секунду голос замялся, а потом и замолчал. Все стихло так, как будто ничего и не было. Вдруг, как бы найдя нужные слова голос продолжил, все более и более набирая силу и торжественности:
- Это море радости и счастья, которое оно доставляет там: детишкам, звонко смеющимся в радуге соленых брызг, влюбленным, что любуются им не менее, чем друг другом, матери, купающей там своего ребенка и ее мужу - счастливому мужчине, весело наблюдающему за игрой солнца на его самых дорогих и любимых людях.
Для каждого оно свое, оно создано для каждого. Это не машина, которая нравится одному и не нравится, не подходит другому. Это не рук человеческих. Это море! Для одного оно веселое, романтическое для другого, суровое для третьего. Даже если сто глаз будут смотреть на него вместе, в один момент, в одну вечность. Но оно всегда будет любимо для всех.
Голос сделал паузу в своем мерном, но воодушевленном рассказе, чем воспользовался другой, более тонкий, удивленный и детский:
- А где еду брать?- Не смело, но все же практично спросил он.
- А об этом они не думают, и не нужно.- Так же уверенно, с каким-то гордым вдохновением объяснил голос.
- А что ж они делают?
- Живут.- Усмехнулся тот.
- Скучно без дела.
- Почти как тебе.- Голос смеялся.- Работа, та, о которой ты мечтал всю жизнь, но тебе никогда не пришлось ее делать, работа, которую ты любишь, о которой слагают стихи, от которой не болят ни руки, ни голова.
- Но ведь это все, что мне... может там... значит это...
- Да, да, не бойся, ну же, говори!- Голос оживился и затрепетал.
- ...Р-рай?!
Как раскат весеннего грома, как старый учитель, наконец добившись от непослушного ученика того, чего ждал так долго, голос воспылал радостью и с почти истерическим смехом продолжал:
- Великий художник вливает всю душу в картину, которую пишет, всю фантазию и великолепие своего замысла, который он любит и трепетно надеется попасть хоть на минутку в подобное место грез..., но миллионы таких картин всех художников мира, объединенных красотой и любовью, не смогут сравниться ни с одним клочком пейзажа Рая, ни с одним его цветком, распустившим свои шелковые лепестки навстречу такому огромному, светлому и доброму солнцу, что глядя на него люди там молодеют. Потому что все их старания, даже гениев, лишь подобие, впрочем как и они сами.
Казалось, что голос вдохновлялся своей речью, упивался торжественностью своих слов.
- Но людей там нет!- С бессильной досадой сетовал детский голос.
- Почему?
- Есть?!
- А для кого ж он был создан, как не для людей.
- И для меня?
- Смотри, - голос стихал - все в твоих руках и в твоем сердце.- Уже еле слышно, как бы падая в пропасть. Он стих.
Рука скользнула по волосам. Кулак с силой сжался. Затем медленно разжимаются пальцы, один за одним. Пусто.
"Ладно. Попозже. Точно убью".
Ваня опустил голову на два аккуратно сложенных валенка и снова закрыл глаза. Во второй раз муха была наглее и села на нос. " Нет. Я не я буду, если не сделаю из нее труп, если не оставлю от нее мокрого места, если..." Тут Ваня замер, как будто его кто-то окликнул. Что-то вдруг почудилось ему, но он никак не мог собрать мысли воедино. Они разбегались в разные стороны, как тараканы, быстро перебирая ножками, когда включается свет.
- Я что спал?- Бормотал он - Что же мне снилось? Мне определенно что-то снилось.
Но как Ваня не силился, он не мог вспомнить.
- Брр - он встряхнул головой- потом вспомню.
Спокойно, медленно встал, взял мухобойку и, грозно потрясая своим оружием, Ваня с разочарованием, которое знакомо всем охотникам, заметил, что муха бьется в оконное стекло.
- Ну, вот, всю охоту испортила.- Раздосадовался он, взяв аккуратно ее за крыло.
Однако он, человек, который, как ему казалось, все знал и умел, никак не мог понять: откуда у него такое ясное предчувствие чего-то хорошего, доброго и даже... нового?
Сидя снова на печи, он задумался. Ваню частенько раньше тревожили глубокие мысли о жизни, и теперь это с ним снова случилось.
"Ее жизнь в моих руках, - думал он - полностью и безоговорочно. Зачем она, муха? Чтобы кровь сосать?! Тогда я должен ее убить. Но я ведь тоже убиваю живые души, чтобы жить самому, значит, она похожа на меня и имеет такое же право на жизнь". Он думал. Думал долго, казалось, его голова кипит мыслями и идеями. Он что-то бормотал себе, встряхивал и кивал головой. Отрывал ей одно крыло, затем отпускал муху, с кривой усмешкой наблюдая, как та прыгает, переворачивается, бессильно мотая одним крылом. Через некоторое время муха, как жук, ползала уже без второго крыла.
- Мда! Как ты теперь, бедненькая?
И дальше снова тихо, сам себе, играя с мухой, придавливая и снова отпуская ее, Ваня уже с какой-то любовью творца заворожено смотрел на удивительную стойкость искалеченного насекомого. Но вдруг, как - будто погода испортилась, и с лица Вани сдуло ветром улыбку и добродушие с глаз. Он захапал обезумевшее, глазастое нечто в кулак и с размаху швырнул ее об кирпичи трубы. Она отскочила и лежала, дергая оставшимися тремя лапками у Ваниных ног, точнее пяток, грязных и голых. И одна из них поднялась и... резко опустилась на муху. Раздался не то писк, не то скрежет раздавленного живого существа. Брызнула кровь из этого живого в стороны и на пятку, оставив после себя уже что-то не живое, даже не мертвое. Оставив ничто. Ваня с удовольствием осмотрел пятку и место, где когда-то лежала муха. Удовольствие сменилось мудростью на лице, мудрость (как-то быстро) сменилась на досаду, как бывает у детей, когда кончается интересное кино.
- Се ля ви.- Еле слышно заключил Ваня.- Кто убивает или сосет кровь, тот смертен.
Сказал и сам удивился, как это здорово он сказал.
Затем Ваня слез с печи, прошелся по комнате, повздыхал, одел калоши и вышел на улицу. Хмурясь и ежась от свежего ветра, Ваня увидел двух ребятишек напротив соседнего дома. Они босиком, не боясь холодной воды, стояли в огромной луже и заливаясь от смеха брызгались и плескались. Через них, огромная и величественная, перекинулась, сверкая всеми цветами, радуга. Шагах в ста за ними, согнувшись в тяжелом труде, ковырялись в грядках две женщины. Рядом с ними остановился мужчина, он держал косу на плече, курил и беспрестанно крутился, почесывая себе бок. Все они о чем-то громко и весело разговаривали. Женщины смеялись, при этом даже не разгибаясь, и казалось не замечали усталости. В глазах их светилась простота, покой и уверенность. Эта троица так гармонировала с окружающим ее пейзажем, что, проходя мимо такой картины тысячу раз, ее не заметишь - из века в век одно и тоже.
Ваня вглядывался во все это, вдыхал кристальный воздух, наполненный озоном, и складки на его лице разглаживались, а глаза светлели.
Ваня закрыл за собой дверь.
- Неужели ты решился и высунул нос.- Глаза бабушки смеялись и поглядывали на Ваню, а руки доставали из печи чугунок. Мальчик хотел что-то ответить, но молчал. Хотелось сказать что-то приятное, слова признательности, но он молчал, и ему было неведомо, что в его глазах светилось что-то волшебное. Этот мальчик казался счастливым, как будто там, за дверью, ему на минутку показали... Рай.