Любовь, любовь, когда ты приходишь к нам, мы говорим:Прощай осторожность.
Жан Лафонтен.
Филипп дю Плесси-Морне шел по роскошным коридорам и залам Лувра. Он искал Генриха Наваррского, а, тот, как назло, исчез. Видимо, уединился где-то с Маргаритой. Именно сегодня, когда Морне решил еще раз, уже в последний, серьезно поговорить со своим королем, того и след простыл. Филипп собирался, насколько это, возможно, убедить короля в осторожности. Тот совсем забыл о ней, в силу своей легкомысленности, проводя время в забавах вместе с недавними врагами. В противном случае, Морне попросит Генриха отпустить его в Англию, ибо жить под Дамокловым мечом невыносимо. "Эх, Анри, Анри! Ты совсем ослеп, увлекшись своей Марго, да и не только ей. Не видишь, что тучи сгущаются", - так думал Морне, входя в очередную залу.
Поднимаясь по лестнице, Филипп встретил спускающегося навстречу д'Обинье.
- Скажи, друг, - обратился к нему Морне, - где наш Анри, я ищу его?
- Он в своей комнате, просил оставить его и не мешать.
- Оставить? Он там с Маргаритой?
- Нет, один.
- Что же он такое делает, чему может помешать любимый слуга?
- Король развлекается, - ответил д'Обинье и пошел дальше.
Морне вошел в комнату. Там царил беспорядок. На полу лежали веревка, кинжал и сетка для ловли птиц. Окно в сад было открыто.
- Доброе утро, Анри.
- О, привет, Морне.
На окне были разложены кусочки снеди. Сам король стоял в стороне от окна, точно боясь, чтобы его не заметили с улицы.
- Морне, не подходи к окну.
- Что случилось?
- Видишь ворону на дереве? Вон она, совсем близко.
- Вижу.
- Я жду, когда она сядет на мое окно, полакомиться тем, что я ей приготовил. Она уже третий день прилетает сюда и сидит на дереве, словно хочет подлететь ближе, но боится. Я положил ей угощение и жду, когда она осмелится. Как ты думаешь, мне удастся приручить ее?
- Мне кажется, она слишком горда собой и не пожелает приблизиться. Смотри, как нахохлилась. Наверное, угощение ей не по нраву, - пошутил Филипп.
- Она напоминает мне нашу итальянскую вдовушку. Вся в черном. А важная - то какая. Важности на десять ворон хватит, - подхватил шутку Наваррец. - Она, видимо, ждет от меня марципанов с минадалем, а не этих корок.
- Анри, она ждет другого.
- А-а! Я совсем забыл, что она любит спаржу и абрикосы. Именно их ворона и ждет, - захохотал Генрих.
- Анри, она ждет другого, - улыбнулся Морне.
- Чего же надо этой привереднице?
- Она ждет твоего мяса, государь. Она жаждет выклевать твои глаза, когда сам ты будешь лежать у этого окна мертвым.
- Что? Как можно желать такого своему королю, злопыхатель. Тебя, вероятно, подослал дедушка Гаспар, чтобы испортить мне настроение? - Генрих принялся нервно расхаживать по комнате. - Зачем ты пришел, Морне?
- Государь! Эта ворона сидит на дереве, но она свободна, ты же сидишь в роскошном дворце, но ты в клетке. Мы все здесь в клетке, государь.
- Нет, тебя точно подослал Колиньи. У меня свадьба, а ты сыплешь соль на рану. Я не хочу думать о политике, я хочу любви и развлечений. Оставьте меня с вашими страхами. - Генрих злился.
- Но, король! Ведь ты король, и твоя любовь - это политика. Даже если ты желаешь любви, помни, что ты король, и твоя любовь тоже должна стать политикой. А развлечения? Ты еще не устал два дня подряд терпеть поражения в зрелищных баталиях? Благо, ты проигрываешь пока на сцене.
- Но сегодня на турнире, будь уверен, я смогу... Нас ждет долгожданная победа.
- Сегодня? Сегодня Шарль и его братья представляют амазонок, а вы с принцем Конде неверных турок. Осмелюсь напомнить, государь, что амазонок победили греки, а вовсе не турки.
- Довольно насмешек!
- А как же насмешки придворных после вчерашнего маскарада? Они тебя не разгневали? Признайся, Анри, тебе вчера не приходила мысль покинуть двор, чтобы не чувствовать себя посмешищем? Однако при всем своем желании ты не смог бы этого сделать. Право, та ворона умнее тебя, она не прельстилась объедками. В любую минуту она вольна улететь из этого сада и вообще из Парижа.
- Прекрати, Морне! Прекрати! Ты не смеешь со мной говорить таким тоном! - Генрих уже бесился. - Я король! Запомни, дурак, я король! И если захочу, то тоже улечу из Парижа.
- Поздно, Анри! В одно крыло тебе вцепилась старуха Медичи, в другое - твоя толстуха Марго. Ты не взлетишь!
Генрих отвернулся от говорившего и стал смотреть в окно. Мысли метались в голове, в груди часто колотилось сердце. Этот Морне, наверное, считает, что ему, Генриху, так легко сидеть в Лувре и по сто раз на день верить тому, что здесь говорят, по сто раз разуверяться, опять верить и сомневаться вновь. Но в любом случае сделанного не исправить, и лететь, как той вороне, из Парижа, ему невозможно. А ворона и не думала улетать, как будто и правда ждала.
После долгой паузы Морне заговорил снова:
- Анри, я пришел просить тебя.
- Я не собираюсь еще покидать Париж. Об этом я сказал адмиралу и не изменю решения. - Генрих продолжал смотреть в окно. - Не все так страшно, как пытаются мне внушить. - Он опять закипал.
- Анри, - спокойно произнес Филипп, - тогда отпусти меня отсюда. Вот зачем я пришел.
- Морне! Ты струсил? Ты бросаешь своего короля? - издевательски спросил Генрих.
- Да, Анри, я боюсь. Боюсь за тебя, за нашу веру. Боюсь в одночасье потерять все, чего мы добились, ведь война еще не закончилась.
- Война?
- Не внутри страны. Теперь нам угрожает Испания.
- Разве? - съязвил Наваррец. По-моему, мы угрожаем Испании.
- Но разве спокойствие в Париже зависит не от победы во Фландрии, государь? Испания сильна, и я полагаю, ей под силу разделить Францию на два враждующих лагеря. А кто когда-нибудь слышал, чтобы государство могло существовать, если внутри него имеются две партии, прячущие оружие за спиной? А что произойдет, если их окажется три?
- Что-то я тебя не пойму, Морне. Недели две назад ты говорил совсем другое. Или не ты перед заседанием королевского совета по просьбе Колиньи составлял записку с изложением причин войны во Фландрии, с указанием способов довести ее до конца? Или не твои слова о легкости данного предприятия, а?
- Я ни сколько не отказываюсь от своих слов, государь. Но! Королевский совет по-прежнему категорически против войны с испанцами на Севере, а наш адмирал не перестает твердить одно и то же: как бы протянуть руку помощи принцу Оранскому. Ну, а что будет, если ни мы, ни они так и не придем к согласию? Поэтому нам нужно действовать быстрее.
- Что ты задумал Морне?
- Не я, а месье Колиньи. Он хочет снова просить поддержки у королевы Елизаветы. Победа во Фландрии зависит от английского золота.
- Ты думаешь, после этого королевский совет поддержит адмирала?
- Не знаю.
- Да уж! - хмыкнул Наваррец, - ах, если б по приезду мы взяли Париж в свои руки.
- Что же вам мешало это сделать, государь?
- Всему свое время.
- Анри, ты неосторожен, время упущено. Теперь не мы их, а они, они нас. Сейчас мы между Сциллой и Харибдой*. С одной стороны Валуа, с другой - и того страшнее: Габсбурги. Сегодня Гаспар принимал у себя католика, сочувствующего нашей партии; этот человек предупреждал о грозящих всем нам событиях. Старик не поверил ему, никто ему не поверил. Нужно быть бдительными. Анри, вспомни намеки твоего кузена Миоссенса, вспомни его слова, адресованные всем нам, что нас тут ждет. Не дай обмануть себя, Анри. - Морне почти умолял.
- Нам незачем слушать всякие...сплетни, - сухо произнес Генрих, - впрочем, я тебя не держу, можешь уезжать.
Морне понял, что разговор окончен.
- Прощайте, сир, - он поклонился, ответа не последовало. Филипп дю Плесси-Морне вышел.
Генрих смотрел, как на лужайке придворные кавалеры и дамы затеяли веселую игру. Наваррец отогнал мрачные мысли и решил пойти, присоединиться к придворным. Вдруг взгляд его упал на ворону: она все еще внимательно смотрела на него.
- Не дождешься, - злобно бросил ей Генрих и захлопнул окно.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЖАННА ДЕ СЕНТ-ЙОН
Никогда не знаешь, чем закончится
свидание.
Марсель Прево
Вернувшись домой, де Фезонзак обнаружил, что пришел раньше де Ле Мана и позвал служанку. Луиза тут же явилась на его зов. Она услышала голос Фезонзака в тот момент, когда сама направлялась к нему.
- Луиза? Ты уже здесь? - Фезонзак удивился столь быстрому появлению девушки.
Служанка поклонилась.
- Граф де Ле Ман приходил?
- Нет, месье, приходил другой человек и передал вам вот это. - Девушка передала Фезонзаку запечатанное письмо.
Этьен развернул бумагу и прочел:
"Месье де Фезонзак, если для вас еще что-нибудь значит имя Жанны де Сент-Йон, приходите сегодня вечером к восьми часам на улицу Сент-Оноре, в дом, окруженный остролистом, напротив заставы Сержантов.
P. S. Покажите привратнику печать и вас пропустят".
- Сколько времени? - спросил Луизу Фезонзак.
- Только что пробило восемь часов, месье виконт.
- Я ухожу, - заторопился гасконец, - передай мадам де Лабрей, вернусь поздно. Должен придти месье де Ле Ман; впусти его в мою комнату и подай ему ужин, передай, что я скоро приду.
Фезонзак выскочил из дома и побежал на улицу Сент-Оноре. Вскоре он стоял у заставы Сержантов, отыскивая взглядом дом с указанной в письме приметой. Единственный дом, окруженный зеленью, находился в самом конце улицы. Путь к нему занял какие-то секунды.
"Остролист - символ гостеприимства", - подумал слегка запыхавшийся Фезонзак и постучал в дверь.
В прихожей раздались шаги, открылось смотровое окошко.
- Что вам угодно?
Фезонзак молча вынул сорванную с письма печать и просунул его в решетку окна.
- Заходите, месье, - дверь открыл лысый привратник с фонарем в руке. - Идите за мной.
Фезонзак последовал за ним. Поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, привратник указал ему на дверь с ручкой из слоновой кости, а сам спустился вниз.
Этьен вошел в комнату и застыл на пороге, удивляясь изящному ее убранству.
Окна были занавешены плотными бордовыми портьерами, увенчанными ламбрекенами на резных карнизах. Блеск множества свечей отражался на зеркально отполированном паркете. На стенах висели восточные ковры со сценами райских кущ. Бордюры ковров изображали рога изобилия, наполненные сочными плодами, которые перемежались цветами с перевитыми лентами. Кресла и диван с резными красного дерева подлокотниками были отделаны шелком с золотой тесьмой, тяжелой бахромой и кистями.
Гасконец зачарованно прошелся по комнате, поражаясь ее великолепию.
- Опаздываете, месье де Фезонзак, - прозвучал сзади низкий женский голос.
При звуке этого голоса у Фезонзака учащенно забилось сердце. Он обернулся. Перед ним была женщина с большими выразительными голубыми глазами, вьющимися светлыми волосами, в платье из голубого бархата. Она слегка улыбалась, что придавало неотразимое очарование ее лицу.
- Жанна, это ты, - промолвил Фезонзак.
- Я, Этьен, я, милый Этьен, - женщина медленно притянула его руку к себе, а последние слова шепнула ему уже на ухо. Он ощутил ее горячее дыхание рядом со своими губами, и его обжег ее жаркий поцелуй.
- Жанна, ты не представляешь, как я счастлив снова тебя видеть! Боже, как давно я тебя не видел! - Этьен ласково погладил ее лицо, нежно отводя золотые волосы со лба.
- Я тоже рада видеть тебя, Этьен, - произнесла Жанна.
- Прошла целая вечность со времени нашего последнего свидания! Я искал тебя, а ты сама нашла меня, как это удивительно.
- Значит, ты еще не забыл меня?
- Забыть тебя, дорогая Жанна? Нет-нет, разве это возможно, я всегда буду любить тебя.
- Ты все такой же, как и прежде. Те же горячие слова, тот же пламенный взгляд.
- Я просто люблю тебя, Жанна! - в порыве чувств произнес Фезонзак.
Женщина приникла к его груди.
- Ты уверен, что все еще любишь меня, - с некоторой печалью сказала она, - ведь я уехала тогда даже не попрощавшись с тобой.
- Я знаю, что люблю тебя. Я... Я это чувствую, - искренно ответил Фезонзак
Жанна неожиданно освободилась от объятий и подошла к столу.
На столе, сервированном на две персоны, стояли серебряная чаша с фруктами, кувшин с вином, расписанный цветными глазурями, и бокалы из тонкого стекла.
Фезонзак не понимая, приблизился к столу, наполнил бокалы вином, передал один бокал Жанне. Несколько минут они молчали, и казалось, не могли наглядеться друг на друга.
- Как тебе Париж, балы, маскарады, придворные дамы? - спросила Жанна, поднося к носу коробочку с лесной смолой, запах которой ей нравился с самого детства.
- Провинциалу, почти незнакомому с жизнью Двора, Париж может показаться сущим адом, - простодушно ответил гасконец, отпивая вино.
- Истинно так.
- Мне кажется здесь слишком много людей, которые тратят свою жизнь впустую.
- Тебе не интересно как я нашла тебя? - неожиданно спросила Жанна.
- Ты нашла меня, потому что иначе и быть не может. Ты нашла меня по зову моего сердца, потому что я мечтал о встрече с тобой.
Жанна улыбнулась.
- Из твоих рассказов я помнила, что твой отец был другом Гаспара де Колиньи. Я решила попробовать разузнать о тебе у него. В один прекрасный день я послала своего слугу к дому месье Колиньи, но тебя уже там не было. Кто-то из его свиты сказал, где ты живешь.
- Да, - воскликнул Этьен, - весьма легко. И ты отправила мне письмо, драгоценное для меня тем, что я ему обязан удовольствию тебя видеть.
Щеки Жанны слегка покраснели.
- И долго ты будешь еще в Париже? - спросила она.
- Это зависит не от меня, Жанна.
- Ах, да. Теперь ты на службе, я и забыла. Адмирал набирает добровольцев в поход на Фландрию. Ты в числе этих храбрецов, правда?
- Да, скоро я буду иметь честь обнажить свой меч против врагов короля.
- Значит, ты уезжаешь, - со вздохом произнесла Жанна.
- Ничего не поделать, этого требует от меня мой долг.
- Ответ достойный. Ты все-таки изменился. Когда ты учился в коллеже, то был беспечным юнцом, да и только.
- Увы, я был ребенком.
- Скажи откровенно, тебе хотелось бы хоть на мгновенье вернуть те радостные беззаботные дни, проведенные в Бордо?
- О, я часто о них вспоминаю. - Теплый огонек мелькнул в глазах Фезонзака, - это было не так давно, никто не знал меня, я был без средств, без друзей. Помнишь, тот праздник, на котором ни одна девушка не захотела танцевать со мной? Я приглашал многих, я был упрям и хотел убедиться, что ни одна из них не пожелает иметь меня своим кавалером. А все они потешались надо мной втихомолку. Потом ты сама подошла ко мне и предложила танцевать со мной, ты - которую я, бедный гасконец, не нашел в себе смелости пригласить.
- Да, я помню этот вечер, ты понравился мне за то, что не был таким как все окружавшие меня люди с высокомерными манерами, с фальшивой любезностью... Ты был открыт как на ладони. Даже твоя неловкость в танцах казалась столь естественной, что шла тебе.
- Ты права, я изменился. Тогда я жил для себя и жил без пользы для других. Прости, но не в моих правилах приукрашивать вещи словами, скажу прямо: мне хочется прожить эту единственную жизнь не напрасно.
- Благородное желание. Пусть же оно исполнится, - сказала Жанна, поднимая бокал.
Этьен с нежностью посмотрел на Жанну и осушил свой бокал. Разговор переменился.
Этьен начал рассказывать Жанне о том, что с ним успело случиться, с тех пор как они расстались. Жанна молча слушала его, иногда грустно улыбаясь. Когда в ближайшей церкви заблаговестили, Этьен окончил свой рассказ, и на некоторое время наступило молчание.
- Неужели все мужчины думают только о себе, - проговорила Жанна, - ты не любопытен. Ты даже не спрашиваешь меня, как я здесь оказалась и почему не давала о себе никаких вестей.
- Зачем спрашивать лишнее? Ты здесь, ты со мной, больше мне ничего не надо, - признался Этьен. - Счастье наше в руках Божьих. А ведь мы всего лишь орудие в Его руках, которое служит Ему для какого-нибудь великого дела, невидимого для наших слабых глаз и непонятного нашему слишком узкому разуму.
- И ты не хочешь потребовать от меня объяснений. Куда я так внезапно исчезла из Бордо и что я делаю в Париже?
- Жанна, как я могу тебя в чем-то упрекать. В праве ли я от тебя чего-то требовать. Если ты мне что-то не говоришь, значит, ты не хочешь, чтобы я это знал.
- Как? Ты не ревнуешь меня? А вдруг у меня был любовник, а вдруг да...
- Этого не может быть, - остановил ее на полуслове Этьен. - Если б ты не любила меня, ты давно бы сказала мне об этом, но ты ведь любишь меня, а любящий человек не способен идти наперекор своему сердцу. У него ведь одно сердце, ни два, ни три, ни десять. Как я могу ревновать тебя? Я верю тебе, верю, а значит люблю.
Жанна встала из-за стола и села на диван, отвернувшись от Фезонзака.
- Прости, я, наверное, не знала тебя.
Этьен подошел к ней и обнял ее за плечи, коснувшись ее волос губами. По лицу женщины катились слезы.
- Жанна, что с тобой? Неужели причина твоих слез во мне?
- Дело не в тебе, Этьен.
- А в ком же?
- Ты слишком доверчив. Ты столько раз рассказывал о себе и своей семье и никогда не расспрашивал обо мне.
- Жанна...
- Выслушай меня до конца, Этьен. Знаешь ли ты кто я? Знаешь ли ты, что я тебя обманула, тогда там в Бордо? Я не протестантка как ты.
- Жанна, ах вот ты о чем? - не выдержал гасконец, - но теперь наши партии в мире.
- Ты не понимаешь, - голос девушки стал тверже. - Я уже не та Жанна де Сент-Йон, которую ты знаешь. Я ваш враг, самый безжалостный злейший враг.
Фезонзак заглянул ей в лицо.
- Кем бы ты ни была Жанна - я все равно люблю тебя, - спокойно сказал он.
- Ты не можешь любить меня, не можешь!
- Но почему?
- Потому что я... католичка.
- Жанна! Дорогая! Я не осуждаю тебя за это. Каждый человек склонен верить так, как велит ему его сердце, его совесть.
- Какой ты глупый. Если тобой управляют сумасбродные идеи, знай, мной движет выгода, прямая выгода.
- Нет, это неправда, ты нарочно хочешь оболгать себя. Ты другая, слышишь, ты другая Жанна!
- Я другая? Какая же? - неестественно засмеялась мадемуазель де Сент-Йон.
- Ты...- проникновенным голосом произнес Этьен. - Ты красивая.
Смех Жанны оборвался.
- Тогда ответь мне. Ты сказал, что все еще меня любишь.
- Я не прекращал любить тебя.
- Допустим. Согласен ли ты быть со мной? Согласен ли ты пожертвовать собой, своими интересами ради моих? Согласен ли ты примкнуть к нам, согласен ли ты отречься от ереси?
- Неужели это правда? - содрогнулся Фезонзак.
- Да, это правда, - жестко повторила мадемуазель де Сент-Йон.
- Нет, я о другом! Правда не в том, что ты говоришь, правда в том, что ты вовсе не ты, - с горечью сказал Фезонзак.
- Прекрати, Этьен, я это я. Спрашиваю еще раз: ты согласен?
- С чем? Ты желаешь, чтобы я отрекся от своей веры и принял твою? И за это вероотступничество ты будешь любить меня? Жанна, понимаешь ли ты, что предлагаешь мне?
- Я люблю тебя и сейчас, но если ты будешь со мной и душой и телом, наша любовь станет крепче.
- Неправда, Жанна, неправда. Ты обманываешь саму себя. Неужели ты не веришь в ...
- Я ни кому не верю!
- И даже мне?
- И даже тебе.
- О, Боже, что я слышу? Так не должно быть. Вера - это святое!... Прости, я не могу быть рядом с тобой.
- А как же клятвы в любви? Ты лжец! Такой же, как и все, - ее маленькие губки сжались, а тонкие ноздри затрепетали, - подите вон, месье де Фезонзак и забудьте этот дом раз и навсегда.
Фезонзак встал и первые секунды не мог ничего сказать. В какое-то мгновенье ему показалось, что все это происходит не с ним.
- Прощай, Жанна. - Его голос дрогнул. Он вдруг поймал себя на мысли, что сейчас умрет, но к своему удивлению обнаружил, что смерть почему-то не пришла к нему. В следующую секунду он назвал себя глупцом и взглянул на Жанну, - мне бесконечно жаль, что я не оправдал ваши ожидания, мадемуазель, - чопорно поклонившись, Этьен вышел из комнаты.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ДВЕ АУДИЕНЦИИ
Король и его королевство всегда будут на
поводке и будет лучше не иметь ни Фландрии,
ни других походов, но оставаться хозяином.
Гаспар де Со-Таван
"Мемуары"
Когда служанка Луиза закрыла дверь за вошедшим де Ле Маном, Жоэль, немного погодя, отправился на свидание с де Мортеном.
Зайдя в кабак, в котором они условились встретиться, цыган сел за ближайший столик. Помещение было небольшим, и он убедился, что пришел вперед нормандца.
- Кабатчик, вина и кусок колбасы, - потребовал Жоэль. Со вчерашнего дня у него не было и крошки во рту. Теперь ему представилась возможность наверстать упущенное.
- А заплатить-то есть чем? - поинтересовался хозяин.
- Цыган, расплывшись гаденькой улыбкой, бросил на стол монету. Монета, подпрыгнув, зазвенела, и упала на пол. Жоэль даже не соизволил поднять ее и по-прежнему сидел, как ни в чем не бывало. Сейчас он чувствовал себя господином. Но не долго.
Осушив первую кружку, цыган увидел перед собой де Мортена. Эта неожиданность настолько напугала бродягу, что он поперхнулся и закашлял.
- Приятного аппетита, - прищурившись, произнес нормандец. - Ты давно здесь?
- Я? Нет, ваша милость.
- Узнал?
- Мне также удалось узнать еще кое-что.
- Говори.
- Завтра месье барон, то есть месье граф Ле Ман собрался драться на дуэли. Он будет не один, их будет трое.
- Трое?
- Уверяю вас, - и Жоэль подробно рассказал всё, что подслушал.
- Не плохо, - одобрил нормандец, - скажи, он тебя не заметил, когда ты за ним шел.
- Нет, месье.
- Точно?
Бродяга закивал головой.
- И где же он живет? - Де Мортен вытащил пригоршню монет.
- Третий дом на улице Тиршак с вывеской медведя.
- Ты отлично справился с заданием, Жоэль, - нормандец отсчитал два экю и пододвинул их цыгану.
- Но месье, а остальное?
- Завтра получишь, если окажется, что все, что ты сказал, правда.
- Но, ваша милость, вы обещали, - запротестовал цыган.
- Это мое последнее слово, встретимся завтра на Пре-о-Клер.
Нормандец вышел на улицу, и через полчаса он уже стоял у того самого особняка на улице Сен-Дени, где он был прошлой ночью. Едва он постучал в дверь, как снова у его ног промелькнула кошка. Дверь открыл все тот же слуга, и де Мортен поднялся на второй этаж.
На сей раз ему навстречу вышел сам хозяин. Он был облачен в богатый бархатный наряд с золотой цепью.
- Вы как раз вовремя, шевалье.
Де Мортен молча поклонился.
- Синерос, мою шпагу и плащ, - попросил испанец.
- Прошу вас, сеньор Лазалья, - слуга подал шпагу, отделанную серебром, и короткий плащ; сам же взял себе два кинжала.
- Синерос, вы готовы?
- Да, сеньор Лазалья.
- Идемте.
Выйдя из дома, группа из трех человек благополучно дошла до Моста Менял. Тут, почти как на всех мостах того времени, размещались лавочки. Сейчас, когда вокруг царил мрак, на дверях лавок висели замки, а торговые ряды опустели. Поодаль от моста Менял находилась статуя Мадонны, украшенная цветами. Здесь день и ночь горели свечи. Рядом со статуей стояли четверо людей, совершенно не похожих на стражников. Они были одеты в атлас, бархат и парчу, а длинные, до пят, рапиры говорили об их дворянском звании. Именно к этим людям и направился испанец в сопровождении Синероса и де Мортена.
На ближайшей колокольне пробили часы.
Завидев незнакомцев, один из четверых, сделав знак остальным держаться настороже, подошел к испанскому кабальеро.
- Unus dominus*, - сказал он.
- Una fides**, - ответил испанец.
- Мое имя де Байанкур, остается узнать ваше.
- Дон Андреас де Лазалья, месье.
- Королева ждет вас, сеньор Лазалья. Эти господа нас проводят. - Байанкур был верным человеком королевы-матери, игравшим при дворе роль протестанта и воспитателя принца Конде.
Оказавшись в огромной передней дворца Тюильри, Байанкур знаком подозвал дежурного лейтенанта и шепнул ему на ухо пару слов. Быстро сняв барет, лейтенант с уважением поклонился.
- Пропустить, - приказал он королевским гвардейцам.
Миновав галерею, расписанную фресками, Лазалья и Байанкур прошли в круглое помещение; дворяне следовали за ними.
- Ждите нас здесь, господа, - сказал им последний, подходя к лестнице. Освещение тут было очень слабым. Не говоря ни слова, Байанкур взял своего спутника под руку, видимо, он хорошо знал каждый уголок дворца. Чем выше они поднимались, тем сильнее их окутывал мрак. Не обращая внимания на темноту, способную привести в замешательство кого угодно, дон Андреас шаг за шагом уходил в воспоминания первой встречи с Екатериной Медичи. Это было четыре года назад, когда умерла супруга Филиппа II Елизавета - старшая дочь Екатерины. Ее кончина обнажила самый чувствительный нерв французской политики - отношения с Испанией. Королева-мать попыталась восстановить разорванную связь и дабы упрочить мир между двумя странами, предложила в жены овдовевшему королю свою младшую дочь Маргариту. Филипп II отверг это предложение, а зря, потому что теперь Маргарита стала женой Генриха Бурбона, и Испании это грозит войной.
Достигнув третьего этажа, Байанкур свернул налево и повел испанца по длинному коридору, более освещенному, нежели чем лестница. И опять, сам того не замечая, Лазалья погрузился в размышления.
Едва были утверждены статьи брачного договора, как адмирал Колиньи высказался за вооруженное вторжение в Нидерланды, решив, что эта война необходима Франции как воздух. Аргумент, который Колиньи привел на заседании Королевского совета, звучал вполне убедительно: лучшее средство против гражданской войны - направить силы воюющей нации на чужие земли. Немного найдется французов, которые, взявшись однажды за меч, отбросят его добровольно, - считал Колиньи. Черт его знает, может быть, он и прав, но Испании от этого не легче.
Из задумчивости Лазалью вывел голос Байанкура:
- Сюда, сеньор.
Дворяне спустились на один этаж, и подошли к открытой двери.
- Ну и лабиринт, - пробормотал дон Андреас, переступая порог.
В зале было пусто. Глубокая тишина, мягкий полусвет, приятный запах то ли цветов, то ли трав произвели на испанца благотворное впечатление. Оставшись в одиночестве, он огляделся. Стены заполняли оригинально исполненные росписи необыкновенной красоты. Орнамент представлял собой причудливые сочетания ветвей и листьев с человеческими головами, которые вдруг возникали из цветка, с химерами, с фантастическими архитектурными элементами и прочими выдумками.
Делая вид, что он увлеченно рассматривает замысловатые рисунки, испанец всё же заметил, как в противоположном конце комнаты тихо приоткрылась дверь.
- Сеньор, - прозвучал строгий голос.
Дон Андреас оглянулся. Перед ним стояла королева-мать. Испанец низко поклонился и поцеловал ей руку.
- Добро пожаловать снова в Париж, сеньор Лазалья.
Испанец вторично поклонился, затем вынул из камзола слегка помятую, но запечатанную бумагу и вручил его королеве-матери. Флорентийка молча подошла к письменному столу, сорвала печать и при свете свечей прочитала письмо. Письмо за подписью Филиппа испанского содержало в себе лишь несколько строк:
"Мадам, к нашему сожалению, дружбе, связывающей две короны, мешает ересь. Вам бы следовало огнем и мечом избавить ваше государство от этой чумы, как бы ни было велико число зачумленных. Помните, чистое не совершает нечистого, но нечистое оскверняет святое. Мы готовы со своей стороны оказать вам помощь в этом предприятии..."
- Что-нибудь еще, - выдавила из себя Екатерина. Приказной тон письма ей очень не понравился. Хотел ли Филипп ослабить Францию междоусобиями? Зачем? Чтобы потом присоединить ее к своей державе? Чушь! Мечтал ли он, как и его отец Карл V, создать всемирную монархию? Быть может. Во всяком случае, Филипп стремился к защите своих владений от покушений внешних врагов и сокрушению ереси внутри страны. Однако, что он подразумевал под этими целями, и какими средствами он стремился их достичь? Вот в чем вопрос.
- Ваше величество, - отвечал дон Андреас, - его величество король Испании крайне обеспокоен.
- Что же их беспокоет на этот раз? - притворно удивилась флорентийка.
- Ваше величество, способна ли Франция сохранить мир с Испанией? Способны ли вы сдерживать воинственные настроения кальвинистов*?
- Можете быть спокойны, - сказала королева-мать, вперив пронзительный взгляд в испанца. Подумайте, что влечет за собой война, и вы увидите насколько выгоднее для нас мир.
- Война в случае поражения не выгодна любой стране, но победа в случае войны выгодна больше, чем какой бы то ни было прочный мир, ваше величество. Победа над Испании делает Францию сильной в Бургундии и предоставляет ей возможность выгодно округлить свои владения на востоке от Безансона до Остенде.
- Вы верите в победу Франции над Испанией, сеньор Лазалья?
Дон Андреас молчал. Королева-мать не спроста задала этот вопрос. План Колиньи предусматривал союз с Англией, Тосканой, Венецией, германскими княжествами и даже с папским престолом против Филиппа II. Однако план был нереален хотя бы потому, что папа и Венеция, наряду с Испанией, вошли в священную лигу. Англия, противница французского влияния во Фландрии, успела сделать примирительные шаги в отношении той же Испании. Наконец, Германские протестантские князья тоже не проявляли желания ввязываться в борьбу. Таким образом, Франции угрожала опасность воевать один на один с мощным государством Филиппа II.
- Верите ли вы в эту победу? - повторила Екатерина.
- Я верю в то, что адмирал Колиньи, этот полусумасшедший фанатик, жаждет захватить Фландрию, любой ценой.
- Нельзя недооценивать противника, сеньор Лазалья. Идея эта достойна протестанта, который готов поднять оружие на защиту новой веры. Однако нападение на Испанию усилит партию гугенотов и грозит оттолкнуть от королевской власти большинство католиков-французов. Месье адмирал, кажется, забыл: Франция по-прежнему католическая страна.
- Прошу простить, ваше величество, но эта страна заражена неизлечимой болезнью, - прибавил испанец; голос его был ровным и естественным, как если б все это происходило за кружкой вина, а не на приеме у королевы-матери.
Екатерина уважала и очень ценила людей, говоривших правду в глаза. Хотя сама понимала, что правда - это не всегда то, что следует говорить. "Увы, Франция больна, но больна не безнадежно. Просто не всякий целитель возьмется излечить ее от протестантской заразы", - подумала флорентийка и произнесла:
- Нет такой болезни, которая была бы неизлечимой, сеньор Лазалья. Вам случайно не известно имя Нострадамуса?
- Известно, - удивился испанец, не понимая, к чему клонит королева-мать.