Рябинина Татьяна : другие произведения.

Иудино племя

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любимым развлечением бабушки Фиры было стравливать между собой многочисленных детей и внуков, а также переписывать завещание, делая главным наследником то одного, то другого. Поэтому обстановка на дне рождения коварной старушки напоминала предгрозовую. И гроза разразилась: Вероника, беременная жена одного из наследников, была отравлена. А когда разъехались гости, тихо умерла в своей постели и сама бабушка Фира... Выяснилось, что все свое состояние она завещала дочери Евгении, которая, едва не став жертвой несчастного случая, предпочла скрыться из города. Тогда опасные происшествия стали случаться и с другими членами семьи. Светлана и ее муж Никита решили во что бы то ни стало выяснить: кто же из родни готов на все ради бабушкиного наследства? Опубликовано в издательстве "ЭКСМО" в 2004 г. под названием "Высокие чувства по низким ценам" - в твердом переплете, и два раза (в 2004 и 2005 гг.) - покетом
[]

  
  
   1.
  
   - Ну приспичило же твоей бабке родиться именно в тот день, когда "Зенит" играет! - брезгливо скривился Алексей.
   Он развалился на тахте - в одних трусах, с банкой пива - и смотрел по телевизору обзор спортивных новостей, предоставив жене самой убирать со стола и мыть посуду после ужина.
   - Ты слышала, что я сказал?
   - Да, слышала, - в дверях появилась Марина, вытирая мокрые руки о замызганный ситцевый фартук. - Я думаю, если бы она знала, что так получится, выбрала бы для своего появления на свет другой день.
   - Ха-ха! - скептически отозвался Алексей. - Я думаю, она как раз знала.
   Бросив пустую банку на ковер, он принялся щелкать пультом, бесцельно переключая каналы телевизора. Другой рукой он почесывал свою буйно волосатую грудь, словно рассчитывал найти в зарослях какие-нибудь сокровища.
   - Ты еще здесь? - приподнявшись на локте, Алексей с удивлением посмотрел на Марину, которая все так же стояла в дверях, словно ожидая чего-то. Может, приказаний: "Чего изволите, господин?" - Принеси еще пива!
   "Пожалуйста", - мысленно то ли добавила за него, то ли ответила ему Марина и поплелась в кухню, привычно недоумевая, почему, в конце концов, она беспрекословно подчиняется этому волосатому вонючему хаму и позволяет собой помыкать. Ладно бы он еще ее бил или что-нибудь в этом роде. Так нет, все происходит с ее молчаливого согласия, будто так и надо. Она даже и не пробовала ни разу возмущаться или протестовать.
   И ладно была бы еще Марина Бессонова, в девичестве Пастухова, мазохисткой, получающей от подобного обращения удовольствие. Так нет, в душе она всякий раз сжималась в комочек и горько плакала. Впрочем, плакала она и на самом деле, но только так, чтобы муж ни в коем случае не заметил - женских слез он просто-напросто не выносил.
   Крепко закусив губу, Марина заглянула в холодильник и оцепенела: пива не было. Господи, что делать-то? Ведь она была уверена, абсолютно уверена, что в холодильнике не меньше трех банок, поэтому и не купила, уж больно тяжелые сумки пришлось нести. И делать крюк специально за любимым Лешкиным "Будвайзером" просто не было сил. Тем более после двенадцати часов на ногах.
   Марина работала дамским мастером в самой рядовой дешевой парикмахерской. День через день. Вонь средств для "химии" и укладки, надсадный рев фенов, клацанье ножниц, тупая болтовня коллег и клиенток. Десятка чаевых - в лучшем случае. Работу свою Марина ненавидела. А впереди - еще одна смена: поход по магазинам, ужин, стирка, уборка, ублажение в постели господина Бессонова с его бесконечными насмешками и придирками...
   Наверно, Лешка уговорил все пиво днем, обреченно подумала Марина. Супруг работал охранником в банке - сутки через трое, и сегодня у него как раз был очередной выходной. Вот сейчас она вернется в комнату и скажет виновато: "Леш, пива нету больше". Лешка заорет, в красках разъяснит ей, какая она идиотка, в результате она оденется и поплетется за пивом. "А кто пойдет за "Клинским"?" Известно кто - Агния Барто. Правда, "Клинское" Бессонов презирает, предпочитает что покруче.
   Мелькнула вдруг мысль: а может, наконец, взбунтоваться? Сказать: иди сам?
   Марина испуганно обернулась, словно Алексей мог услышать эту крамолу. Вздохнув глубоко, хотела уже закрыть холодильник и отправиться на эшафот, но с облегчением заметила притаившуюся за пакетом кефира банку.
   - А подольше не могла? - свирепо поинтересовался Алексей. - Тебя только за смертью посылать. - Он озабоченно ощупывал свое главное богатство, словно боялся, что оно могло вдруг нечаянно исчезнуть или уменьшиться в размерах. - Так вот, я говорю, что, если бы не твоя дурацкая бабка с ее юбилеем, лежал бы я себе в субботу перед ящиком и смотрел бы себе футбол, пивко попивая. А вместо этого придется тащиться за тридевять земель и целый вечер дохнуть с тоски. Может, ты одна съездишь, а?
   - Лешенька, ну мы же договорились, - чтобы не заплакать, Марина впилась ногтями в ладони. - Я бы съездила одна, но ведь это же юбилей, бабушка пригласила всех. А футбол можно посмотреть и там.
   - Совсем дура, да? - Алексей так и подскочил, отшвырнув пульт в угол. - Ты думаешь, твои идиотские родственники дадут посмотреть? Если бы твоя бабка не была такая богатая и такая старая, фиг бы я куда поехал.
   "Да и фиг бы на тебе женился", - по привычке мысленно закончила вместо него Марина.
   Мысль об изрядном состоянии престарелой родственницы Алексея слегка успокоила или хотя бы примирила с действительностью. Продолжая почесывать свое выпирающее бугром достояние, он снова развалился на тахте.
   - Твои родственники - идиоты! - глубокомысленно заключил он, уже гораздо более мирным тоном. - Все. Если я с тобой разведусь и женюсь снова, то исключительно на сироте. Как ты думаешь?
   Чтобы увидеть реакцию Марины, которая робко присела на краешек кресла, словно пришедшая по объявлению горничная, ему снова пришлось приподняться на локте. Сдерживаясь из последних сил, Марина натянула резиновую улыбку: мол, оценила твою шутку, очень даже ничего.
   - Бабка твоя - просто старая жаба! - продолжал развивать мысль Алексей. - А уж эти все твои дядьки-тетьки, кузины-кузены - и вовсе цирк уродов. Про тещеньку с тестюшкой подавно молчу.
   "Вот и молчи. Я твою мамашу, крысу жирную, и сестричку-истеричку тоже ненавижу!"
   Вот бы сказать ему это и посмотреть, как перекосится его смазливая, заросшая синеватой щетиной физиономия. А потом собрать чемодан и отправиться к тещеньке. К маме, то есть. Без права возвращения.
   - Большую часть моих родственников ты всего одни раз видел, - вместо этого спокойно сказала Марина. - На свадьбе.
   - Одного раза - больше чем достаточно. Это не свадьба была, а кунсткамера. Куча твоей родни, а с моей стороны - только мама и Лариска.
   - Разве я виновата, что у тебя больше никого нет?
   "Между прочим, с моей стороны были всего две подруги, а с твоей - куча отмороженных кретинских дружков и размалеванных девок".
   - А самый главный мудак - твой братец Дима, антиквар сраный. И эта его... Вероника. Стерва крашеная.
   - Подожди, разве ты знаешь Веронику? - удивилась Марина. - Они же поженились уже после нашей свадьбы, и я у них была без тебя, тебе тогда как раз аппендицит вырезали.
   - На нашей свадьбе она была! Иначе откуда я могу ее знать? Они ведь тогда уже встречались? Вот он ее и притащил.
   Пожав плечами, Марина ушла в спальню. Не спорить же из-за такой ерунды. Хотя она была уверена, что Веронику впервые увидела на свадьбе двоюродного брата.
   Порывшись в тумбочке, Марина вытащила свадебный альбомчик в красном псевдобархате. Позолота на вытесненных сплетенных кольцах и дате "2001" слегка осыпалась. Неужели прошло всего чуть больше двух лет?
   Фотография на первой странице - просто кошмар. Нет, Бессонов на ней чудо как хорош. Смокинг, бабочка - все сидит, как влитое. Черная шевелюра - волосок к волоску. Огромные синие глаза, дерзкий взгляд, гладко выбритые щеки, твердый мужественный подбородок, немного хищный рот. "Типичный мачо, - сказала про него подруга Оксана. - Брутальный тип. Интересно, есть ли у него еще какие-нибудь достоинства, кроме одного?"
   Зато она, Марина, рядом - просто недоразумение, а не невеста. Кстати, примерно так на нее и смотрели все эти раскрашенные, расфуфыренные "подруги детства": "И что он только в ней нашел?!" Да, что называется, спешите видеть. Платье взяли напрокат. В салоне, вроде, нормально сидело, зато на свадьбе - просто как мешок из-под картошки. Может, другое подсунули, не то, которое мерила? А прическа! Как девчонки ни старались соорудить из ее прямых, как конский хвост, тускло-русых волос пружинистые локоны, все равно из-под фаты повисли беспомощные развившиеся сосульки. В школе ее дразнили мышью. Мышь и есть - серая мышь. Маленькие серые глазки, серые волосы. Маленький носик, маленький ротик. И сама маленькая и тощенькая. Не за что глазу зацепиться. И правда, что только Лешка в ней нашел?
   Они познакомились в ночном клубе, куда ее затащила Оксана - отметить Маринино восемнадцатилетие. Клуб был дорогой, но у Оксаны еще с первого курса училища водились денежки, потому как кавалеров она, яркая высокая брюнетка с глазами олененка Бэмби, выбирала исключительно денежных. Алексей гулял с компанией, подошел, бесцеремонно потащил танцевать. Марина хотела было возмутиться, но ей все же польстило, что он выбрал ее, а не красавицу Оксану, которая посматривала на этого парня с нескрываемым интересом. А на Марину - с возмущением и где-то даже с завистью.
   Алексей, который был на семь лет старше, говорил интересно, танцевал, как бог, смотрел на нее... Насквозь смотрел. Без лишних слов привел к себе и уложил в постель.
   Он был у Марины первым. И хотя близость показалась ей чем-то отвратительным, совсем не тем, что грезилось в восторженных девичьих мечтах, она влюбилась по уши. Сознавая при этом вполне трезво, что такой парень скорее всего ее бросит. Может, даже завтра.
   Вопреки ожиданиям, Алексей Марину не бросил. Правда, встречались они редко. Появлялся Алексей только тогда, когда сам этого хотел, а потом исчезал до следующего раза. Она не смела позвонить, напомнить о себе. И каждый раз думала: он ушел совсем. Марина не сомневалась, что у него есть и другие женщины, потому что видела, как они смотрят на него, где бы он ни появился. И как он отвечает на эти взгляды. Женщины чувствовали в нем самца, грубого и напористого, и бессознательно делали охотничью стойку. Не все, конечно, но Марине казалось, что все. Она безумно ревновала, хотя и старалась не подавать виду.
   Потом Алексей пропал надолго. Ровно на два месяца и двенадцать дней. А потом появился и снисходительно так предложил пожениться. Марина даже не поверила сначала. Думала, шутит.
   Познакомившись с будущим зятем, мама грустно спросила: "Ты уверена, что именно это тебе надо?" Папа не сказал ничего. Родители уже десять лет как развелись, у него давно была другая семья, поэтому его мнения никто и не спрашивал. На свадьбу, правда, пригласили. Мамаше и сестрице Алексея Марина, разумеется, не понравилась - какая-то там парикмахерша! - но, похоже, он тоже их мнением не особо интересовался: заработок и квартира у него были свои собственные. Квартира, правда, осталась после развода с первой женой, с которой Алексей прожил всего полгода, но на размене четырехкомнатной "сталинки" настоял. Расходы на свадьбу оплатила бабушка Фира. Но Алексей все равно остался недоволен, особенно ее подарком: напольной вазой с инкрустацией. "Лучше бы машину подарила!" - орал он.
   Не успел еще закончиться медовый месяц, как Марина поняла: мужа она ненавидит. Глубоко и прочно. И больше всего ненавидит в нем то, что совсем недавно любила: грубую мужественность, напористость и самоуверенность. У нее словно глаза открылись, и она увидела все: и хамство его бесконечное, и неряшливость, и полное безразличие к ее чувствам. Его, например, нисколько не интересовало, испытывает ли Марина хоть что-то в постели. Он молча делал свое дело, отворачивался и начинал храпеть. А она лежала в темноте, морщась от боли и глотая слезы. Мылся Алексей только в сауне, куда ходил с друзьями раз в неделю, а уж от его манеры чесать у себя в интимных местах Марину просто в дрожь бросало.
   Но вся беда была в том, что, ненавидя мужа, каким-то парадоксальным образом Марина продолжала его любить. И готова была терпеть что угодно, лишь бы с ним не расставаться. Представить себя без него она не могла. Никак.
   Перевернув несколько страниц альбома, Марина стала внимательно рассматривать групповую фотографию. Они с Алексеем и со свидетелями: Оксаной и мрачным лохматым парнем Витей - стояли у подножья покрытой ковром мраморной лестницы, на которой сгрудились гости. Поискав, Марина нашла своего двоюродного брата Диму Зименкова. Да, он был один, без своей будущей женушки, наглой и вульгарной Вероники. Или, может, она пришла позже, в ресторан?
   - Марина, черт подери, где программка? - заорал Алексей.
   Вздохнув, она закрыла альбом, положила его обратно в тумбочку и отправилась на поиски "Телегида".
  
   * * *
  
   Евгения Григорьевна вошла в квартиру, закрыла дверь и без сил рухнула на банкетку. Ну и жара! Лето в этом году просто безумное. Природа взбесилась. Полтора месяца бесконечных дождей и холодина зверская, а потом вдруг - извольте радоваться, тридцать градусов жары, духота такая, что в глазах темнеет и в ушах звенит. А на работу приходится ходить в "приличном виде": в деловом костюме и туфлях. Сейчас бы шортики, маечку, шлепки - и на дачу. Сидеть в тенечке, попивать холодное молочко от соседской коровы. А вечером сесть на велосипед и поехать на речку купаться.
   Месяц назад Евгении Григорьевне исполнилось пятьдесят девять, но никто в это не верил. Внешне она прочно застряла на "сорок пять - баба ягодка опять". Хотя какая там баба, так, женщинка. Маленькая, сухонькая евреечка неопределенного возраста. Начальство и то забыло, что ей на пенсию давно пора. Правда, кем ее заменить-то? Девчонки в отделе молодые и глупые. А она на этом месте уже тридцать девять лет сидит. Сначала инспектор по кадрам крохотного НИИ, так, бумажки да трудовые книжки, клерк, одним словом. Потом институт начал разрастаться, у нее появились подчиненные. В начале 90-х балансировали на грани закрытия, кому нужна фундаментальная физика, если она слабо связана с практической выгодой. Но потом пришел новый директор и живо начал эту самую практическую выгоду извлекать. Создал на базе института крупную коммерческую фирму, пошли не менее крупные заказы. Она, Евгения Григорьевна, стала называться "заместитель директора по персоналу". Третье, так сказать, лицо в государстве. С соответствующей зарплатой. Не миллионы, конечно, но на жизнь вполне хватает, грех жаловаться.
   Жить бы да радоваться. Квартира хорошая, дача неплохая, машина. Здоровьем Бог тоже не обидел. В личной жизни вот только... Ну, нельзя же иметь все сразу.
   Евгения Григорьевна стряхнула с ног туфли, блаженно пошевелила пальцами. Надо встать, отнести на кухню сумки, заняться ужином, а сил нет. Посидеть еще минутку?
   Да, с замужеством ей явно не повезло. И вообще... Так уж вышло, в классе она одна была еврейской национальности, и ребята, с молчаливого попустительства учительницы, в глаза звали ее жидовкой. Травить не травили, и на том спасибо. Но она всегда была сама по себе, ни с кем близко не дружила. И училась средненько. Мальчишки, разумеется, в ее сторону даже не смотрели. В отличие от сестры Насти, которая уродилась в мать - беленькая, курносая и голубоглазая, - Женя была стопроцентной копией отца. Нос рулем, темно-карие выпуклые глаза, черные курчавые волосы. Да еще и неистребимая картавина: "таки здгаствуйте". Типичная такая Сара.
   В институт удалось поступить только на заочное отделение. Там-то она своего Ваню и встретила. Ваня Васильев и Женя Шлиманович. Просто сладкая парочка. Разумеется, все думали, что он планирует уехать в Израиль. Прикалывались, сделал ли обрезание. Даже мама удивилась. Хотя Настя тоже вышла замуж за русского. Но Настя - другое дело, ее и за еврейку-то никто не принимал.
   Ваня после окончания института - а учились они на истфаке педагогического - работать по специальности не стал. Как и Женя. Тут их цели совпадали: просто иметь диплом о высшем образовании, неважно какой. Потому что это надо для карьеры. Но если Женя благополучно получила пять рублей прибавки к зарплате, то Ваня вообще не знал, что со своим синекожим сокровищем делать. Разве что в сундучок положить. Работал он каким-то ассистентом на радио, и повышать в должности после окончания института его никто не спешил. Обидевшись, Ваня ушел и с тех пор мыкался в поисках "настоящего дела своей жизни". И нигде дольше года не задерживался. Уволившись с очередного места, он какое-то время хандрил и валялся на диване, обвиняя весь свет в крайней к нему несправедливости. До тех пор, пока не появлялся участковый с грозным напоминанием о необходимости немедленного трудоустройства, иначе... Ваня тяжело вздыхал и куда-нибудь пристраивался. То завхозом в школу, то подсобником на почту.
   Самое удивительное, что при таких взглядах на жизнь Ваня и капли в рот не брал. Но Женя думала, что лучше бы уж он пил. Потому что у него была другая "специализация": он философствовал. После школы Иван поступал на соответствующий факультет университета, но благополучно провалился. Отслужив в армии, повторять попытку не стал, перейдя в разряд любителей. Он витийствовал всегда и везде, по поводу и без повода. На диване и в ванне, на улице и в транспорте. Если во время учебы в институте Женя, слушая его, млела и считала невероятно умным, то вскоре после замужества стала звать его про себя пустозвоном. А еще через какое-то время первая часть этого эпитета сменилась другой, не совсем приличной. Он начал ее активно раздражать. Даже под свои неудачи на супружеском ложе, кстати, довольно частые, Иван умудрялся подвести прочную теоретико-философскую платформу.
   Евгения Григорьевна прыснула, вспомнив, как ее Ванька, рыхлый, белокожий, ерошил свои похожие на одуванчиковый пух волосы, подтягивал повыше подушку и заводил высоким, немного гнусавым голосом: "Женюра, не все так просто в отношении мужчины и женщины в наше непростое время"...
   Она от природы была спокойной и терпеливой. К тому же очень хотела родить ребенка. Но ничего не получалось. Один выкидыш, второй, третий... К тридцати пяти она совсем уже отчаялась и махнула рукой. Живут же люди и без детей. И вдруг совершенно неожиданно забеременела. Пролежав на сохранении ровно четыре месяца, Евгения Григорьевна родила здоровенького мальчика, точную копию мужа.
   Но муж, похоже, не слишком был рад этому событию. Орущий и пачкающий пеленки Костик мешал ему решать мировые проблемы, да еще в придачу отвлекал на себя внимание единственного его слушателя - жены. К тому же ему все труднее было находить себе очередное "рабочее" пристанище. Все чаще он стал намекать Евгении, что, может быть, и правда стоит подумать о земле предков? Но тут она была незыблема, как скала: ни за что и никогда!
   Начались скандалы. Масла в огонь подливали мамаши с обеих сторон. Ее мать, активно не любившая зятя, торжествовала: "Вот, я же тебе говорила!" Свекровь, точно так же не терпевшая Евгению ("Что, не мог себе русскую найти?!"), вдруг резко полюбила всех евреев скопом и встала на сторону сыночка, категорически осуждая невестку: как же это она не хочет на историческую родину!
   В конце концов ее терпение лопнуло, и она подала на развод. Иван в суде требовал разделить имущество на идеально равные части, сражаясь за каждую чайную ложку. Однако квартиру Евгения получила от института, муж даже не был в ней прописан. Полученный ею же дачный участок тоже удалось отстоять.
   Больше Евгения Григорьевна замуж не вышла, хотя кое-какие кавалеры иногда и появлялись. Не хотела для сына отчима. Утешала себя, что и другие члены их семьи несчастливы в браке. Братья Валера и Кирилл развелись, двоюродный брат Андрей тоже. А те, кто еще не проделали это, вели, мягко говоря, не самую приятную жизнь. А младшее поколение! Галя, видимо, останется старой девой, Света развелась, Марина вышла замуж за какого-то дикого кобеля. Старый холостяк Дима, Настин сын, в тридцать четыре года женился на такой оторве, что даже видавшая виды баба Фира опешила. Ее Костик жениться не торопится, все выбирает.
   Да... Галка говорит, что семья их проклята. Иудино племя. Что ж, может быть, и так. Единственные, у кого, вроде бы, все хорошо, - Зоя и Илья. Только вот детей нет и быть не может. Взяли из детдома девочку, Катеньку, хорошенькую, здоровенькую, не могли нарадоваться. А через год трехлетняя Катюша заболела свинкой. Обычная детская хворь осложнилась менингитом, и через неделю девочки не стало.
   Иудино племя... Как мать орала, когда они с Иваном назвали сына Костиком. Тогда Ваня настоял на своем, и мать два года с ними не разговаривала, даже внука видеть не хотела. Из завещания вычеркнула. Женя ничего понять не могла, пока дядя Изя не объяснил, в чем дело. Она была потрясена. И какая злость тогда у нее поднялась - и на мать, и на бабку. Да и сейчас - нет-нет, да и всколыхнет. Мать живет себе, как червяк в яблоке, ни забот, ни хлопот. Никого не любит, ничем не беспокоится. Вот и юбилей этот - ничего хорошего от него Евгения Григорьевна не ждала.
   - Мамуля, все в порядке?
   Из комнаты выглянул Костик - высокий, чуть сутуловатый. Светлые пушистые волосы, немного впалые щеки, круглые очочки под Джона Леннона. И вечно смущенная улыбка.
   - Да, Костик. Просто устала. Такая жара, просто невозможно.
   - А-а. А то слышу, дверь хлопнула, и тишина.
   - Ужинать будешь?
   - Да нет, - отказался он. - Перекусил уже.
   - Ну тогда и я не буду, - с облегчением вздохнула Евгения Григорьевна. - Так устала сегодня, пойду лягу. Потом чаю попью. Ты не забыл, завтра к бабушке ехать.
   - Ой! - страдальчески сморщился Костик. - Мам, может, ты сама съездишь? У меня зуб болит. Кажется, даже щеку раздуло.
   Его левая щека действительно припухла.
   - Это же флюс начинается! - испугалась Евгения Григорьевна. - Надо к зубному. Срочно!
   - Ну уж нет, к первому попавшемуся не пойду! - уперся сын. - А Любовь Петровна будет только в понедельник. Потерплю. Сделай мне коры дубовой пополоскать.
   - Ладно, полежу немного и заварю, - она встала с банкетки, надела тапки. - А может, все-таки?.. Бабушка так тебя любит. К тому же она за твою учебу платит.
   - Мамулик, - Косят сморщился еще сильнее. - То, что баба Фира платит за мою учебу, - это одно. А вот то, что она меня якобы любит, - извините-подвиньтесь. Ты прекрасно знаешь, что она никого не любит, кроме себя. "Никто меня не любит так, как я", - это про нее.
   - Костя, она же все-таки моя мать! - нахмурилась Евгения Григорьевна.
   - Глубоко сочувствую. Ладно, так уж и быть, поеду. Иначе она тебя потом сожрет. Но имей в виду, я делаю это, глубоко страдая.
   Отвесив шутовской поклон, Костик ушел в свою комнату. Евгения Григорьевна - в гостиную, которая считалась "ее". Стянула костюм, нырнула в прохладный шелковый халат, со стоном вытянулась на диване. От жары слегка мутило, мысли о еде вызывали отвращение. Попить бы, да надо идти на кухню. Беспокоить сына не хотелось.
   Господи, только бы у мальчишки все хорошо сложилось. После школы сам, без всякого блата, поступил в Военмех, год проучился и ушел. Почему, так толком и не объяснил. Как она с ним носилась, лишь бы в армию не попал. Через знакомых справку достала о несуществующем энурезе. Костик справку порвал и отправился служить. Во внутренние войска, на Урал. А потом мать сама предложила оплатить его учебу в приличном вузе. Костя выбрал Балтийский институт туризма. На четвертый курс перешел. Вроде, все хорошо пока. С ним вообще проблем особых никогда не было. Дай Бог, закончит институт, найдет работу хорошую, женится, внуки пойдут...
   В приятных мечтах о будущем Евгения Григорьевна незаметно для себя заснула.
  
   * * *
  
   - Ника, ты вещи собрала?
   - Да, - Вероника продолжала листать "Космополитен". На самом деле она и не думала собираться. Но если сказать об этом Димке, он будет долго нудеть, дергая себя за бороденку. Только не это!
   Цокая когтями по паркету, подошел Иннокентий - огромный мышастый дог, весь гибкий, нервный, с ногами, похожими на вишневые ветки. Подошел, положил морду на страницы, вздохнул тяжело.
   - Не вздыхай, лошадь! - отпихнула его Вероника. - У тебя хозяин есть, пусть он тебя и выгуливает.
   Дог, обидевшись, ушел. Вероника, отшвырнув журнал, перевернулась на живот. Безумно хотелось курить. Но Димка, узнав о ее беременности, наложил на курение табу. И если вне дома она еще и могла посмолить украдкой, то в квартире - все, ни за какие коврижки.
   И как ее только угораздило, а? От таблеток начала полнеть, а резинки они оба не признавали. "Ах, Ника, я буду так осторожен". Вот и доосторожничался. И что теперь? Аборт Димка категорически запретил делать. Проснулись, видите ли, отцовские чувства. Не надо было ему вообще ничего говорить, пошла бы и сделала. Так нет, наивно подумала, что он тоже детей не хочет, поэтому одобрит и денежек на дорожку даст.
   Из агентства выгонят, как пить дать. Не она первая. Эта стерва Илона, старший менеджер, приглядывается уже. "Что это у тебя, Барсукова, за фингалы под глазами? Не залетела часом?" Понятное дело, в прошлом хозяйка подпольного борделя, мадам, так сказать, опытная по этой части. Есть, говорят, агентства, где беременных моделей холят и лелеют, приглашают демонстрировать модели для будущих мам, а потом снимают для журналов с прелестными младенцами. Но как туда попасть, вот вопрос. Особенно если учесть, что окончила она третьеразрядную модельную школу при таком же низкопробном агентстве, где чаще всего приходится не рекламой заниматься, а ложиться под кого скажут.
   В школе общеобразовательной она считалась первой красавицей, будущей если не актрисой, то уж фотомоделью точно. Пятьдесят килограммов при росте метр восемьдесят, 90-60-90, что еще надо. Оказалось, что-то надо, потому что ни один театральный вуз не заинтересовался ею даже "через диван". В модели Вероника в конце концов попала, но оказалось, что Наоми Кэмпбелл, Синди Кроуфорд и прочие Клавы Шиффер живут в каком-то совершенно ином модельном раю. Она-то мечтала о роскошных нарядах и драгоценностях, поездках по всему миру, богатых любовниках - как и любая другая глупая девчонка. А оказалось? Каторжный труд, грошовая зарплата и наглые "братки", которые запросто заваливались после показов в раздевалку и тыкали пальцами в приглянувшихся девиц, выбирая развлечение на ночь. Ей было всего восемнадцать, а она уже чувствовала себя неким гибридом матраса и вешалки. Чем, впрочем, и была на самом деле, тут собственные чувства ее не обманывали.
   С Димой Зименковым Вероника познакомилась на каком-то скучном то ли фуршете, то ли банкете. Мало того, что он был почти вдвое ее старше, так еще и ростом по плечо. Воинственно торчащая бороденка, скрипучий голосок - натуральный гном. И богатый - тоже как гном. "Дуня, примечай!" - сказал внутренний голос.
   Жил гном в огромной трехкомнатной квартире на первом этаже, недалеко от зоопарка. Не сравнить с их конурой в Медвежьем стане, дальнем пограничье между городом и областью. Все стены были густо увешаны картинами, все полки - заставлены разными... штучками. Дима некогда окончил "Муху", на его визитке скромно красовалось: "коллекционер". Там что-то купит, там продаст, где-то посредником поработает, где-то экспертом. О себе он говорил так: "Я убежденный, даже можно сказать, прирожденный холостяк". Это Веронику раззадорило, и она, как ей казалось, одержала над Димой легкую победу. На самом деле, легкую победу одержал он, но Вероника поняла это слишком поздно.
   Как-то вечером, недели через три после свадьбы - они только что вернулись из Франции - раздался телефонный звонок. "Ко мне сейчас зайдут мои старые приятельницы, - обрадовал ее Дима. - Будь добра, веди себя прилично".
   Через полчаса три приятельницы действительно появились. Что называется, в полсвиста. Из разговора выяснилось, что они где-то что-то праздновали, но недопраздновали и, по старой памяти, завернули к Диме, не зная, что в его жизни произошли некоторые перемены.
   - Так вам что, девушки, водки надо? - взорвалась Вероника.
   Девицы не смутились. Наоборот, глумливо заулыбались. Одна из них, мелкая и рыжая, сказала, выпустив дым сигареты Веронике в лицо:
   - Водка нужна алкоголикам. А мы в гости пришли. К старому знакомому. А вот тебе, девушка, поскромнее надо быть. Уж если вышла замуж за бабки, так сиди себе и молчи в тряпочку.
   Вероника от такой наглости просто опешила. А Дима, вместо того, чтобы защитить ее, стоял и ухмылялся в бороду. Опомнившись, Вероника схватила рыжую за блузку, но та больно ударила ее по руке и повернулась к Диме:
   - Вот что, Димуля, нам здесь не рады. Лучше уж ты к нам приходи. Накормим, напоим и спать уложим.
   - Как раньше, - с явным намеком добавила другая, высокая плотная блондинка.
   Когда они ушли, Вероника попыталась было закатить скандал, но Дима схватил ее за длинные распущенные волосы и пригнул головой к столу.
   - Наташа права, - спокойно сказал он. - Тебе действительно надо быть поскромнее. Попробуй только рот открыть. Поганой метлой да под жопу. Позабочусь, чтобы ты в подворотне жила и сухою корочкой питалась.
   Даже Иннокентий посмотрел на нее с неодобрением. "За что боролась", - говорил его взгляд.
   И Вероника смирилась. Ссориться с этой мелкой вонючкой, в друзьях у которого ходила целая свора опасного народу, от ментов до бандосов, она больше не рисковала. Ну, по крупному ссориться. Она брала у него деньги и безропотно укладывалась в постель, терпела всех его богемных приятелей и приятельниц, но тайно мстила. Единственно возможным способом. Дима о ее бесчисленных изменах ничего не знал. А может, и знал, но делал вид, что не догадывается. Потому что и сам ей не уступал. Как бы там ни было, каждый раз с новым любовником Вероника злорадно думала: "Вот тебе! Вот тебе!" Она победно прошлась по Диминым друзьям и деловым партнерам, не обошла вниманием и мужскую половину его многочисленной родни.
   И все бы хорошо, но вдруг Вероника влюбилась. Впервые в жизни, если не считать первого школьного увлечения в седьмом классе. Влюбилась глупо и бесперспективно. Но... В него нельзя было не влюбиться. И вот пожалуйста, результат. Она злилась на него, на себя, на мужа, но от этого ничего не менялось.
   - Ника, ты мои шорты положила?
   - Да!!!
   - Серые или зеленые?
   - Серые, - наугад ответила Вероника, лишь бы отвязаться.
   - А надо зеленые.
   В комнату вошел ненавистный супруг, одетый по случаю жары в спортивные трусы с лампасами и распахнутую гавайскую рубаху.
   - Я сам положу, - он повернулся в сторону шкафа и увидел лежащую на полу пустую сумку. - Ты что, еще и не начинала собираться? Какого черта врешь-то?
   - Меня тошнит, - захныкала Вероника. - Не хочу я никуда ехать.
   - Ничего, потерпишь, - отрезал Дима, доставая из шкафа какие-то вещи. - Гулять надо на свежем воздухе, а не торчать целый день в духоте. Собаку и то вывести не можешь. Собирайся, я сказал! - рявкнул он так, что она подскочила от неожиданности и нехотя встала.
   Черт бы побрал его бабку вместе с ее юбилеем! Она вспомнила, как на их с Димой свадьбе эта противная старуха в голубом бархате, глядя на нее снизу вверх, ляпнула: "Да, внучек, выбрал ты себе женушку. Оплеуху отвесить - так на табуретку придется забираться". Подарила им картину. Димка, разумеется, был счастлив, а ей-то что? Вот приедут на дачу - и начнется. Тетки его ненормальные будут кудахтать, вспоминать все свои беременности, давать советы, имена младенцу придумывать.
   Конечно, она могла бы сделать вид, что ей так плохо, дальше ехать некуда. Но тогда Димка повезет ее к этому мерзкому Павлу Степановичу, гинекологу. А ей надо поговорить с ним. Еще раз поговорить. Поэтому хочешь не хочешь, а ехать придется.
   Она-то ему быстро надоела. Побаловались и будя, так он сказал. Вероника тогда сутки проревела в подушку, благо Дима уехал куда-то в область, картину смотреть. А на следующий день купила тест и узнала, что беременна.
   "Ну и что?" - пожав плечами, сказал он. "Как что, это ведь твой ребенок", - удивилась она. "Ну и что? - повторил он. - И потом, с чего ты взяла, что мой? Почему не Димкин?"
   Тогда она проревела еще сутки. Но не смирилась. Надо просто с ним еще раз поговорить. Серьезно. Он же не понимает, что для нее это все не просто так, думает, мимолетная блажь, интрижка. А она за ним - хоть на край света, голая и босая.
   Впрочем, зачем же голая и босая? Ведь если хорошо подумать и сделать по умному, все Димкино будет у нее. У них... Вот если бы он это понял. Родственные чувства? Только не в этой гадючьей семейке. Сколько она от Димки всяких гадостей наслушалась о его родственничках. В том числе и о бабуле, между прочим.
  
   * * *
  
   - Кирилла Федорыча заберем? - спросил Никита, закидывая сумку в багажник.
   - Нет, он с тетей Зоей поедет - Света подняла голову от косметички, в которой что-то искала, да так и не нашла.
   Вместо этого она вытащила зеркальце и принялась разглядывать себя, то поправляя прядь коротких каштановых волос, то исследуя воображаемый прыщ на вздернутом носу. Пряча улыбку, Никита искоса поглядывал на жену. Разумеется, когда обстановка на дороге позволяла это сделать.
   Наконец город остался позади. Невозможно яркое солнце мелькало за деревьями, слепя глаза. Несмотря на открытые окна и сквозняк, в машине было душно. Хотелось поскорее доехать и спрятаться куда-нибудь в тень.
   - Я все хотел тебя спросить, да как-то неловко было, - Никита выжидательно замолчал.
   - Что? - Света пришла ему на помощь.
   Она сидела, откинув голову на подголовник, полуприкрыв глаза, и посматривала в его сторону. Ей нравилось смотреть, как он ведет машину - ловко, уверенно. Никита постукивал пальцами по рулю в такт музыке и улыбался каким-то своим мыслям. Ей вообще нравилось на него смотреть.
   - Твоя бабушка совсем не похожа на еврейку. Глаза голубые, нос курносый. Наверно, ее мать была русская?
   - Она не еврейка, - лениво усмехнулась Света.
   - Эсфирь Ароновна? - не поверил Никита.
   - Да никакая она не Эсфирь Ароновна.
   - А кто?
   - На самом-то деле она Глафира Константиновна. И не Зильберштейн, а Захарьина. Древнющий боярский род. Любимая жена Ивана Грозного была из Захарьиных-Юрьевых, от них, кстати, и Романовы произошли. А наш прадед Константин был из Захарьиных-Кошкиных, другой ветви.
   - Так, значит, вы царские родственники? - усмехнулся Никита. - Здорово. А мы все больше из крепостных.
   - Ну очень дальние. Просто предок был общий. Боярин Андрей Кобыла. Да и какое это имеет значение?
   - Ну, для кого-то, наверно, имеет. Кстати, у меня был один знакомый, Натан Моисеевич его звали, так он представлялся обычно Анатолием Михайловичем. Но вот чтобы наоборот - такого не припоминаю. Или это антибольшевистская маскировка?
   - Долгая история, - Света зевнула, прикрыв рот рукой. - Я сама недавно только узнала. Тетя Женя рассказала. А ей - дедушка Изя.
   - А дедушку Изю как на самом деле зовут?
   - Дедушку Изю зовут Израиль Аронович Зильберштейн. На самом деле. Так рассказывать или нет?
   - Я весь внимание.
   И Света начала рассказывать, забавно морща нос с едва заметными веснушками и щуря голубые глаза.
  
   * * *
  
   Константин Сергеевич Захарьин родился в Петербурге в 1895 году. Его отец был потомственным дворянином, военным, получившим блестящее образование. Мать, Софья Львовна, умерла в родах. Когда отец погиб в результате несчастного случая на маневрах, Костя остался круглым сиротой. Дальние родственники, особы весьма влиятельные, решили, что мальчик непременно должен пойти по стопам отца, и определили в кадетский корпус. Окончив его, он хотел продолжить военное образование, но тут началась Первая мировая война. Константин мечтал о подвигах и славе, однако в первом же бою был тяжело ранен. О возвращении на фронт не было и речи. Подлечившись, он получил необременительный пост при Главном штабе.
   Должность эта была настолько скромной, что после революции он никого своей особой не заинтересовал - ни белых, ни красных. Жил себе спокойно, работая каким-то мелким почтовым чиновником. Казалось, о его контрреволюционном происхождении напрочь забыли. Вот только квартирой пришлось поделиться. Оставшиеся от отца пятикомнатные хоромы на Невском превратились в коммуналку. Константину оставили всего одну комнату, правда, угловую.
   Среди получивших ордера был и сотрудник ЧК Арон Зильберштейн. Несмотря на свою страшную должность, он был человеком вполне мирным и даже приятным в обхождении. С соседями ладил, при случае старался помочь, а к Константину питал особые симпатии. Тот к "товарищу" отвращения тоже не испытывал, о классовой вражде старался не вспоминать, не отказывался и от приглашений попить вместе морковного чая с сахарином, поболтать по-соседски. И все же тесной дружбы не выходило: Константин вежливо, но твердо дал понять, что есть определенная грань, за которую заходить нельзя. Это было смело, если не сказать, опасно, но Арон и виду не подавал, что обижен. Впрочем, смелость тут была не при чем. Просто Константин был человеком верующим. Мир рушился, кругом царили кровь, грязь и смерть, но он, как истинный христианин, благодарил Господа за ниспосланные испытания и молил Его простить и вразумить тех, которые, как водится, не ведают, что творят. Именно поэтому он не хотел видеть в Ароне врага и не испытывал к нему ненависти. Но именно поэтому же не мог воспринимать его и как друга. Дело в том, что, не приемля национализма, православная церковь тем не менее предостерегает своих чад от слишком тесного общения с иудеями - последователями иудейской веры. Арон же как раз оказался не только евреем, но и иудеем - его отец был раввином. И хотя сам он отвергал всякую веру вообще, но воспитан был в самых ортодоксальных иудейских традициях и преподанную ему в детстве мораль в глубине души чтил. Будучи человеком весьма неглупым, Арон скоро догадался об истинных причинах сдержанности соседа, но все же по-прежнему приглашал "на чаек".
   Арон был еще достаточно молод, всего на пять лет старше Константина, однако весьма споро продвигался по служебной лестнице. Очень скоро по утрам за ним начал приезжать служебный автомобиль с шофером, потом он занял освободившуюся комнату умершей соседки, затем еще одну - таинственно исчезнувшего соседа. И это при том, что многие в те времена жили, что называется, друг у друга на голове. Видимо, сосед занимал высокий пост, но Константин не спрашивал, какой именно.
   - Разве тебе не могут дать отдельную квартиру? - вместо этого простодушно удивлялся он.
   - Зачем? - точно так же удивлялся в ответ Арон. - Мне и здесь нравится. Вот если женюсь...
   Надо сказать, что и тот, и другой были весьма привлекательными молодыми людьми. Причем мужская красота обоих было того сорта, который исключает национальные пристрастия. Одни объясняют это природной целесообразностью, другие - породой. Так или иначе, приходящие к Арону еврейки считали Константина "невероятным душкой", а русские соседки говорили примерно то же самое об Ароне. Причем самой замечательной деталью облика у обоих были глаза - огромные, глубокие, темно-серые у одного и карие у другого.
   Жениться оба не спешили. К Арону нередко заходили приятельницы и оставались ночевать. Отношения полов у людей, отменивших Бога и целомудрие, в те годы были более чем вольными. Константин соблюдал себя по-монашески.
   Однажды, в начале 1922 года, во время вечерней службы он обратил внимание на одну из певших на клиросе девушек. В Знаменскую церковь рядом с бывшим Николаевским вокзалом Константин ходил каждое воскресенье уже много лет, знал всех постоянных прихожан, но эту девушку никогда раньше не видел.
   - Вы не знаете, кто это? - шепотом спросил он у стоявшего рядом церковного старосты.
   - Родственница дьякона, - ответил тот. - Сирота. Приехала из-под Пензы. Кажется, Еленой зовут.
   Впервые Константин не мог сосредоточиться на словах молитвы, крестился невпопад и все посматривал на клирос. Елена пел чистым искрящимся сопрано, почти не глядя в ноты. Скоро она почувствовала его интерес и засмущалась: то нахмурит тонкие бровки, то поправит выбивающийся из-под платка светлый локон.
   После службы он дождался Елену на паперти и сказал - как в воду нырнул:
   - Уже поздно. Можно вас проводить?
   Через два месяца Арон, встретив Константина на кухне, спросил слегка обиженно:
   - На свадьбу-то пригласишь?
   - Да мы уже расписались, - смутился тот.
   - А почему вместе не живете?
   - Сейчас пост. Сразу после Святой венчание, но...
   - Я понял, - отрезал Арон и ушел к себе, прихватив чайник.
   С появлением в квартире Елены их отношения резко изменились. Возвращаясь со службы - очень поздно, - Арон сухо здоровался и скрывался у себя. Три его комнаты были соединены анфиладой, поэтому он мог попасть на кухню или в туалет, даже не проходя мимо двери Захарьиных. Впрочем, на кухне он все равно появлялся редко, предпочитая есть на службе.
   - Странный он какой-то, - говорила Елена. - Честно говоря, я его немного побаиваюсь. Как посмотрит своими глазищами черными, просто мурашки по спине бегут.
   Впрочем, и время-то было страшное - тогда еще не знали, что ждет впереди. Только-только закончилась гражданская война, и стало ясно: обратной дороги нет. Но то и дело вспыхивали в разных местах мятежи, и в Петрограде не прекращались чистки. Люди исчезали. В основном те, о которых говорили: "из бывших". Но были еще и шпионы, заговорщики, контрреволюционеры. Настоящие? Никто не знал точно, но на всякий случай верили.
   В 1923 году Елена родила дочь. Назвали девочку Глафирой. Константин был счастлив. Арон сухо поздравил, но на "родины" не пришел. Он вообще стал приходить домой нечасто. Елену это обстоятельство только радовало.
   На следующий день после Глафириных крестин в дверь комнаты постучали. Константин был на почте, Елена только уложила дочку спать. Вошел Арон - в защитном френче, туго подпоясанном ремнем, и галифе, заправленных в сапоги. Подарив для младенца серебряную ложечку, он перешел к делу:
   - Послушай, Леночка, я хочу сделать тебе достаточно щекотливое предложение. Только не отказывайся сразу, подумай.
   Елена насторожилась, маленькая Фира, словно почувствовав неладное, проснулась и закряхтела.
   - Я предлагаю тебе выйти за меня замуж.
   - Вы что, с ума сошли? - Елена опешила.
   - Я же просил, не отказывайся сразу, сначала послушай. Все бумаги на арест твоего мужа подписаны. Я своей властью могу придержать их, но не надолго. Недели на две, максимум. Думаю, этого времени хватит, чтобы развестись с ним и зарегистрировать брак со мной. Девочку вашу я удочерю.
   - Но...
   - Никаких "но" быть не может. Твой муж участвует в заговоре церковников против советской власти. Результат один - расстрел. Ты, Леночка, если откажешься, отправишься за ним. Муж и жена - одна сатана. Ты верующая, в церкви поешь, племянница дьякона. Вполне достаточно.
   - Убирайтесь вон! - опомнилась Елена.
   Арон усмехнулся, встал и пошел было к двери, но вдруг резко повернулся, схватил Елену за плечи и прижал к стене. Его черные, горящие неведомым пламенем глаза оказались радом с ее глазами, прозрачно-голубыми.
   - Дура! - прорычал он и, причиняя ей боль, впился губами в ее губы. Она пыталась сопротивляться, но силы были слишком неравными. - Вы все обречены. И ты, и твой муж, и твоя дочь. Я хочу тебя спасти. Я тебя полюбил, как только увидел. И мне плевать на твоего Бога, на твою церковь, на все. Я знаю, вы, христиане, хотите быть мучениками. Но, может, твоя дочь не хочет быть мученицей. Подумай о ней. Подумай! И соглашайся. Ты ничего не можешь изменить. Если скажешь мужу хоть слово и он попытается скрыться, его все равно найдут, но тебя расстреляют первой.
   И он снова стал целовать ее, все крепче и крепче прижимая к себе.
   - Скажи "да"! - настаивал он.
   И Елена сдалась.
   Вечером, когда Константин вернулся с работы, она, не глядя ему в глаза, сказала, что уходит от него. К соседу. Что они давно друг друга любят. И что Глафира - его дочь.
   Елена ожидала чего угодно: упреков, криков - но только не ледяного молчания. Константин сел на кровать, сложил руки на груди и тяжелым неподвижным взглядом следил, как она собирает вещи.
   "Я делаю это ради Фирочки", - твердила про себя Елена.
   Не прошло и нескольких дней, как ее брак с Константином остался в прошлом. Она стала Еленой Михайловной Зильберштейн. Арон официально удочерил Глафиру, девочку записали еврейкой и дали ей новое имя - Эсфирь, чтобы не нужно было привыкать к новому сокращению.
   Константин с Еленой не разговаривал. Старался уходить пораньше и приходить попозже - как раньше Арон. Сталкиваясь с кем-нибудь из них в коридоре или на кухне, молча отворачивался.
   "Ничего, потерпи еще несколько дней", - успокаивал Елену Арон.
   Сжав зубы, она терпела, хотя и с большим трудом. "Скорей бы!" - стучало в голове, когда Константин встречался ей в коридоре. Невыносимо было смотреть на него, любимого, которого она предала. Невыносимо было знать, что ему осталось жить совсем немного, - знать и молчать. Ведь он мог хотя бы по-христиански подготовиться к смерти, если не оставалось ничего другого. Но страх, липкий, животный страх, был сильнее любви и совести. Страх за себя - чего там скрывать! - и потом уже за дочь. Арон был ей неприятен, но страх побеждал и это чувство.
   Константина забрали ночью, через две недели. Арон участвовал в аресте, Елена сидела на постели, накинув шаль поверх сорочки, и тихо плакала. Выйти в прихожую и увидеть бывшего мужа в последний раз она не решилась.
   Они заняли четвертую освободившуюся комнату. Последняя оставшаяся соседка, пожилая уборщица Катя, которая жила с хромой дочкой Феней, демонстративно не замечала Елену, хотя раньше была к ней очень приветлива. Целыми днями Елена неподвижно сидела в одной из комнат - той, которая раньше принадлежала Константину. И даже плач дочки не сразу мог вывести ее из оцепенения.
   Однажды к ней зашла одна из подружек по клиросу и сказала, что дядя просит ее зайти. За те месяцы, которые прошли со страшного дня, безжалостно перечеркнувшего ее жизнь, Елена ни разу не была в церкви, словно считая себя нечистой.
   Дядя был болен, лежал в постели. Елена робко присела на шаткий табурет.
   - Там, на столе, письмо от Кости, - заходясь кашлем, сказал старый дьякон. - Возьми, прочти.
   - Что?! - прошептала Елена и потеряла сознание.
   Оказалось, что Константина, не обвиняя ни в чем серьезном, просто выслали из Петрограда как "потенциальный контрреволюционный элемент". Местом жительства ему определили село Терса под Саратовом, запретив выезжать оттуда. Он писал, что устроился вполне сносно, нашел работу, спрашивал, не слышно ли чего о Елене и дочке.
   Захлебываясь слезами, она рассказала дяде о том, как все произошло.
   - Не зря ведь Костя ему не доверял, - твердила она. - Ведь он...
   - Подлость и предательство, Лена, вне профессии, народности и вероисповедания, - резко перебил ее дядя. - Думаю, ты поняла, что я имею в виду. Но Господь милостив, все еще можно исправить.
   Ничего исправлять Елена не стала. Страх оказался сильнее. А еще - комфорт и достаток, которые затягивали, как тина - теплая, вязкая и дремотная...
  
   * * *
  
   Света замолчала, глядя в окно.
   - И что было дальше? - не вытерпел Никита.
   - Дальше? Смотри, уже почти приехали. Сейчас направо. Дальше у них родился дедушка Изя. Он с рождения очень тяжело болен. Какая-то редкая нервная болезнь. Ничего-ничего, а потом вдруг ни с того ни с сего страшные боли и судороги во всем теле. Жена его умерла молодой, всего тридцать шесть лет было. У них двое детей - Андрей и Анна. У дяди Андрея сын Вадим, он учится в Англии, но должен, вроде, приехать. А у тети Ани дочь Галя. Так, теперь сразу за мостом направо и вдоль речки.
   - А твоя бабушка, она знала обо всей этой истории?
   - Узнала, но уже взрослой, когда Арон Моисеевич умер. Ей тогда уже около тридцати было. Дед Изя узнал гораздо раньше, мать ему рассказала по секрету. А потом уже от него узнала тетя Женя. И все остальные. Бабушка очень тяжело все пережила, она-то Арона Моисеевича любила, считала родным отцом. А прабабушка Лена так его и не простила, хотя прожила с ним столько лет. Говорят, когда тетя Женя назвала сына Костей, с бабой Фирой просто истерика приключилась, она с ними даже разговаривать не хотела. Вон там видишь часовню на пригорке? От нее до дома ровно полкилометра. И знаешь, Кит, что самое интересное?
   - Что? - Никита с интересом взглянул на Свету и тут же перевел взгляд обратно на узкую пыльную дорогу, бегущую по-над речкой, пересохшей до размеров ручья.
   - Баба Фира в чем-то повторила судьбу матери. Ее первый муж, кстати, родственник Арона Моисеевича, был очень крупной торговой шишкой, вроде, замминистра или наркома - как там это раньше называлось? Они тогда в Москве жили, у них было две дочки - тетя Женя и тетя Настя, она уже умерла. Так вот муж этот ее нахапал столько, что даже завели уголовное дело. И что ты думаешь, баба Фира как-то уговорила его фиктивно развестись. Мол, если посадят, то хоть имущество не конфискуют. А может, он ее уговорил, точно не знаю. Даже из квартиры выписался. А когда его посадили на пятнадцать лет, она ему даже не написала ни разу. И через год выскочила замуж за деда Федю. Очень богатого и на пять лет моложе ее. И у них было еще трое детей - дядя Валера, тетя Зоя и папа. А когда дедушку после инсульта парализовало, бабушка спихнула его в интернат для хроников. И даже не навещала. Ему, конечно, сиделка нужна была, уход постоянный, но при ее-то деньжищах это и дома можно было организовать. Тетя Зоя и папа предлагали его к себе забрать, но она уперлась, как баран.
   - Да-а, приятная у тебя бабушка, нечего сказать, - покачал головой Никита, притормаживая, чтобы не влететь в огромную яму на месте высохшей лужи. - Ты уж извини, но она мне еще тогда, на свадьбе, не слишком понравилась.
   - Можешь не извиняться, - жестко усмехнулась Света. - Ты думаешь, ее хоть кто-нибудь любит? У нас в семейке вообще никто никого не любит, за редким исключением. Родители грызутся с детьми, мужья с женами, братья с сестрами. А баба Фира - что-то вроде катализатора, везде лезет и маслица в огонь подливает. Например, мне она без конца зудела, что Женька - просто мерзавец, мало того, что пьет, так еще и по бабам бегает. Я уже потом узнала, что примерно в том же духе она говорила и ему. Сочувствовала.
   - Зачем?
   - Ну не нравился он ей. Понимаешь, ей никто не нравится. Так она ведь прямо не скажет, начнет исподтишка пакостить. Раз словечко, два словечко - будет песенка. Ко всем разводам в нашей семье баба Фира свою птичью лапу приложила. А кто еще не развелся, тех она к этому пихает. Мы для нее просто марионетки. Она дергает за веревочки и смеется. А мы плачем. Ты подожди, она еще и к тебе подъедет. Кто ты такой, подумаешь, отставной полковник.
   - И все терпят ее, потому что надеются на богатое наследство? - ехидно уточнил Никита.
   - Вроде того, - нехотя согласилась Света.
   - А с чего она вдруг такая богатая?
   - С мужа по нитке - бабушке рубашка. Впрочем, что-то еще от Арона Моисеевича осталось. Про первого мужа я уже говорила, дед Федя известный ювелир был, международного класса. Потом удачно деньги вложила, бизнес наладила. Деловая вумэн. Сейчас только сидит и деньги лопатой гребет, ни черта не делая.
   - И что же у нее за бизнес?
   - Ну, во-первых, каких у нее только акций нет. А во-вторых, своя фирма. Я толком не знаю, как это называется. Короче, суть в том, что она подобрала самых крутых бизнес-ангелов...
   - Кого-кого? - удивился Никита.
   - Ну, это сленг такой. Есть венчурные компании, которые скупают малоизвестные разработки и раскручивают. А бизнес-ангелы - это обычно одиночки, которые сильно рискуют - подбирают на первый взгляд бредовые идеи или разработки на стадии опытного образца. Четыре из пяти приносят только убытки, зато пятая эти убытки покрывает и дает прибыль. Вот она таких ангелов и собрала вместе. Разработки покупают, чаще всего за символическую сумму, потому что авторы и этим счастливы. А патенты либо сами держат, либо продают за бугор за бешеные бабки. Ну все. Вот он, дом. Машины мы ставим "на выгоне", видишь, площадка огороженная. Кажется, мы первые. А вон и баба Фира на крылечке. Господи, что это на ней за спасательный жилет напялен?
  
   2.
  
   Эсфирь Ароновна, одетая в длинное ярко-оранжевое платье с разрезами по бокам, сидела на крыльце в шезлонге и всматривалась вдаль. Никого. Еще слишком рано. Сбор назначен на три часа, к позднему обеду, а еще только два. Августовская жара давила, не давала вздохнуть полной грудью. Надрывно и тревожно стрекотали кузнечики, удушливо пахло цветами и скошенной травой. Побежденная зноем зелень поблекла, уступив яркостью всем оттенкам синего и голубого - искрящейся речки, бездонного неба и главкам часовни во имя Феодора Стратилата, построенной по завещанию покойного мужа Эсфири Ароновны.
   В гостиной работал кондиционер, но она предпочла душноватую тень веранды. Кто знает, сколько еще осталось смотреть на мир. Сегодня ей исполнилось восемьдесят. Никто из родных столько не прожил, разве что брату скоро исполнится семьдесят восемь. Но Изя инвалид, а она по-прежнему до неприличия здорова. Разве что сердце иногда покалывает, если случится сильно понервничать. Но такое редко бывает. Ничего-то ее уже по-настоящему не волнует.
   Эсфирь Ароновна встала, потянулась, расправила складки платья, с удовольствием подумала, что такой фасон не каждая молодая девчонка осмелится надеть. Со спины или издали ее все еще принимали за девушку: прямая, стройная, все, что нужно, по-прежнему на месте. Конечно, кое-где поработал скальпель пластика, да какая разница. Вот с лицом сложнее. Тут уж что можно было подтянуть или выровнять, давно подтянуто и выровнено. Но и время на месте не стоит. Как ни старайся, молодость не вернешь. Сколько раз она видела гладкие холеные мордашки на расплывшихся дряблых телесах. А у нее наоборот - на стройной молодой фигуре лицо ухоженной старушки. Ну и ладно, переживать еще из-за этого!
   - Эсфирь Ароновна, красное вино уже доставать? - неслышно подошла домработница Полина, высокая полная женщина лет сорока, одетая в тесноватое зеленое платье.
   - Попозже, - не поворачиваясь, ответила Эсфирь Ароновна. - А то слишком согреется. Наверно, градусов двадцать восемь, не меньше.
   - Тридцать! И ни облачка. Правда, к ночи грозу обещали. Парит сильно, может, и натянет.
   Эсфирь Ароновна с удовольствием представила, как ее разлюбезные детки, внуки и племянники потеют в своих консервных банках, которые они гордо именуют автомобилями, и во все корки кроют дорогую бабулю вместе с ее юбилеем. И никто ведь не посмел отказаться, сославшись на неотложные дела или болезни. Вадик даже из Англии приехал, где, впрочем, учится на ее денежки.
   Она даже и не пыталась сделать вид, что любит кого-то из своих дорогих наследничков. Может быть, потому, что и мужей своих не любила. Первого, Гришу, ей буквально навязала мать. Ей тогда нравился одноклассник Валера. Ничего у них такого не было, гуляли, целовались украдкой. Он погиб в декабре 41-ого под Ленинградом. Она и поплакать-то толком не успела, а мать ее уже с Григорием познакомила. Ей восемнадцать, ему - тридцать шесть, а на вид и все сорок.
   "Что ты себе думаешь, дура, - орала мать. - Ты же за ним будешь, как за каменной стеной. Война идет, что с нами дальше будет - неизвестно. Даже если и победим, мужиков будет по одному на сто баб. Будешь тогда кобениться, за первого встречного безногого пьяницу выскочишь, а то и вовсе в девках останешься вековать. А тут такой человек за тебя сватается. И не чужой нам".
   Григорий Шлиманович действительно был каким-то родственником отца. Отчима... Она так и не смогла думать об Ароне Моисеевиче как об отчиме. И мать не простила - за то, что рассказала ей все. Уж лучше бы не знать ничего. Ни об отце, ни о матери, ни об... отчиме.
   Тогда они уже жили в Москве - перебрались перед самой войной. Отец шел в гору - к грозно сияющим вершинам НКВД. Возможно, шел по трупам - они об этом не думали.
   Эсфирь Ароновна вспомнила их квартиру в знаменитом "доме на набережной" - три огромные комнаты с высоченными потолками, стрельчатые арки дверных проемов, обилие тяжелых бархатных драпировок с кистями. И Григорий - на фоне всего этого великолепия. Буйно кудрявая смоляная шевелюра, влажно блестящие глаза за стеклами очков с прямоугольными стеклами, крупный, словно живущий своей особой, самостоятельной жизнью нос. Он носил защитного цвета тужурки и зеркально сверкающие сапоги. Эсфирь чувствовала себя рядом с ним неуютно, она ежилась под его пристальным, жестким взглядом, как на холодном ветру.
   Родители давили на нее, Григорий приезжал почти каждый день с роскошными подарками. Она сопротивлялась, сколько могла, потом устала. Свадьбы по военному времени не было, просто расписались и устроили праздничный ужин. Григорий поселился в их квартире.
   Он часто летал в блокадный Ленинград - его должность была связана с продовольственным снабжением.
   - Это тебе, - вернувшись из очередной поездки, Григорий достал из портфеля сафьяновый футляр. - Примерь.
   На черной бархатной подкладке лежали золотые серьги с каплевидными искрящимися бриллиантами и такая же брошь.
   - Какая красота! - восхищенно ахнула Фира. - Откуда это?
   - Оттуда! - цинично усмехнулся Григорий. - И всего-то две буханки хлеба.
   Бриллианты словно потускнели.
   - Но ведь это же... Как ты можешь?
   - А что такого? И мне выгодно, и бабе той тоже. В Ленинграде две буханки хлеба без карточек - просто манна небесная.
   Он продолжал привозить драгоценные украшения, безделушки, свернутые в трубки картины. Квартира все больше и больше становилась похожей на музей. Фира задыхалась среди этих вещей, которые казались ей мертвыми, как и их хозяева. Почему-то она не сомневалась, что люди, у которых ее муж за жалкую цену скупал их сокровища, уже погибли от голода или бомбежки. Она возненавидела Григория - его сытое, самодовольное лицо, циничную усмешку, его жадные руки с длинными и тонкими, какими-то хищными пальцами.
   Однажды Фира ехала куда-то вместе с мужем и неожиданно для себя заметила, как смотрит на нее персональный шофер Григория, молоденький парнишка по имени Кирилл - жадно и восхищенно. Она присмотрелась и увидела, как подрагивают его руки, как алеют из-под пилотки уши. В самой глубине живота вдруг разлилось преступное тепло.
   Через некоторое время Кирилл повез ее к матери, жившей с Изей на казенной подмосковной даче. На обратном пути их застала гроза, остановились переждать... Фира отдалась ему легко, без малейших угрызений совести, на заднем сидении автомобиля, где всего несколько часов назад сидел ее важный государственный муж.
   Их с Кириллом тайные встречи продолжались несколько месяцев, а потом, несмотря на всевозможные предосторожности, Григорий обо всем узнал. Жену он избил - сильно, но аккуратно, чтобы не осталось синяков. А шофера отправил на фронт - на передовую.
   Фира решила, что непременно уйдет от мужа. Но только тогда, когда будет готов запасной аэродром. И надо же такому было случиться - не успел появиться на горизонте подходящий объект, как она поняла, что беременна. Нежеланная дочь словно понимала, что мать не рада ее появлению на свет, росла хилой, болезненной и капризной. И отчаянно некрасивой, что тоже раздражало Фиру. Впрочем, гораздо больше раздражала отсрочка в планах, не говоря уж об их осложнении. А когда родилась вторая дочь, она и вовсе пала духом.
   Однако не надолго. Оставив дочерей на попечение няньки, Фира с головой ушла в омут светских удовольствий. Война кончилась. Кто-то жил трудно - но только не она. Григорий менял посты, как перчатки, - один важнее другого. Они становились все богаче и богаче.
   Как-то раз, рассказывая жене о сослуживце, от которого ушла жена, Григорий заметил, что, на его месте, не дал бы этой гадине ни копейки. Фира сделала вид, что ее это абсолютно не касается. И в тот же день поехала к отцу на Лубянку. Он и присоветовал ей хитрый план, рьяно приступив к его выполнению. Разумеется, не сразу, а лишь после того, как Фира намекнула, что супруг имеет любовника и тайком нюхает кокаин. Ничего этого, разумеется, Григорий не делал, у него и любовниц-то отродясь не было, но Фира что угодно придумала бы, лишь бы избавиться от надоевшего до смерти мужа, а Арон Моисеевич поверил каждому слову ненаглядной доченьки.
   Дальнейшее было делом техники. Когда Григорий понял, что попал в опалу и вряд ли избежит тюрьмы, если не хуже, одного-двух тонких намеков хватило, чтобы он сам заговорил о разводе - фиктивном, разумеется! - не догадываясь, что жена только об этом и мечтает.
   Деньги, облигации, драгоценности, роскошная квартира - все осталось ей. Можно было и замуж-то не выходить, так нет, понесла же нелегкая в Питер - погулять, развеяться. И познакомилась в театре с Федором Пастуховым. Ей двадцать семь, ему - двадцать два. Щенок сопливый, с наивными серо-голубыми глазами и розовой кожей, просвечивающей сквозь коротко подстриженные светлые волосы.
   Федор пригласил ее в дорогой ресторан, потом они гуляли по ночному городу. Фира не слишком-то прислушивалась к его восторженной, похожей на горный поток болтовне, но все же сумела вычленить, что Федор - сын известного ювелира и сам учится ремеслу. Поэтому и согласилась встретиться еще раз.
   А потом Федор вместе с отцом, нестарым еще вдовцом с породистым лицом и удивительно красивыми руками, приехал в Москву - знакомиться с ее родителями и свататься. Фира просто онемела от изумления - ни о чем таком у них с Федором в Ленинграде и речи не шло, всего-то два дня скромного платонического знакомства. Она, разумеется, хотела отказаться, тем более Федор ей не слишком понравился, только слова подбирала, чтобы сделать это повежливее, но Иван Алексеевич отозвал ее в другую комнату.
   - Выходи за Федьку, Фирочка, - сказал он, прикрыв дверь. - Совсем парень голову потерял. Не ест, не спит, только о тебе и говорит. А ты и впрямь... красавица.
   От его оценивающего, очень мужского взгляда Фира покраснела. Она действительно всего была красива, в мать, но после рождения Насти расцвела настоящей зрелой красотой: стройная фигура с мягкими округлыми формами, сияющая прозрачная кожа, водопад пшеничных волос, с которыми никак не могли справиться шпильки. Глаза с легкой раскосинкой отливали бирюзовой эмалью, нежно-розовые губы всегда чуть приоткрыты, словно готовые к поцелую, а носик пикантно вздернут, и тонкие ноздри подрагивают, как у чистокровной лошадки.
   - Но я... - неожиданно робко пробормотала она, отводя глаза.
   - Соглашайся! - жарко зашептал Иван Алексеевич прямо ей в ухо, щекоча щеку мягкой светлой бородой. - Будешь жить, как королева. Ну?
   Не желая соглашаться, Фира, тем не менее, почему-то никак не могла сказать "нет". От него исходила такая сила, что она задрожала. Колени стали ватно-слабыми, чтобы не упасть, пришлось прислониться к стене.
   - Дай руку! - властно приказал он, и Фира безвольно подчинилась.
   Иван Алексеевич достал из кармана пиджака и надел ей на палец золотое кольцо с искусно ограненным в виде цветка сапфиром.
   - Это я сделал для помолвки, - все так же жарко прошептал он ей в ухо. - Но если бы я знал... Черт подери, если бы не Федька, я бы сам на тебе женился. Пошла бы за меня?
   Продолжая мелко дрожать, она молчала не в силах сказать ни слова. Отец Федора смотрел на нее с дерзкой усмешкой. Он был похож на сына - вернее, сын на него, - но только ярче и сильнее. И глаза - пасмурно-серые, с тяжелым, холодным взглядом. Смотреть в них было трудно, а не смотреть, отвернуться - еще труднее.
   - Вышла бы! - уверенно сказал Иван Алексеевич и провел пальцем по ее щеке, от чего у Фиры зазвенело в ушах. - Но не могу. Сын есть сын, ничего не попишешь. Но мы эту проблему, думаю, решим как-нибудь. Так что, пойдем порадуем жениха?
   Облизнув пересохшие губы, Фира неуверенно кивнула.
   Потом была свадьба - бестолковая, с каким-то купеческим размахом. Шампанское рекой, две ее дочки в длинных платьях, с букетиками розовых бутонов и фрезий. Федор - краснеющий и потеющий. И взгляд Ивана Алексеевича, которые преследовал ее везде, каждую минуту - пристальный, чуть насмешливый, сквозь легкий прищур. От этого взгляда внутри все обмирало и наливалось тяжелым теплом.
   Оставив Женю и Настю на попечении матери, молодые уехали в Ленинград. И в первую же ночь, когда Федор заснул, Фира пришла в комнату Ивана Алексеевича.
   Эсфирь Ароновна зябко передернула плечами, словно перенеслась вдруг в тот длинный темный коридор, по которому - в одной прозрачной ночной сорочке - кралась, ступая на цыпочки, к тонкой полоске света, пробивающейся из-под дальней двери.
   Свекор нисколько не удивился - как будто ждал ее. "Что, слабоват Федька? - усмехнулся он, кладя на тумбочку книгу, которую читал. - Да уж, куда ему с такой бабой сладить. Ну, иди сюда".
   Зажмурившись, Фира нырнула под одеяло, зная уже, что будет ненавидеть этого человека всю свою жизнь - за власть над собой. Да, будет ненавидеть - и подчиняться. Подчиняться и ненавидеть.
   Федор был похож на серенький летний дождь: ровный, монотонный, привычно-раздражающий. Да, он был добр и заботлив, умен и талантлив - Фира не спорила. Но она ни капли, ни капельки его не любила. А при таком раскладе мужчина может быть сплавом Аристотеля, Шекспира и мистера Вселенная, но вызовет лишь глухую досаду. К тому же покойная мать Федора была женщиной верующий, в вере воспитала и сына. К ужасу Фиры, которая, согласно общепринятому мнению, считала, что в Бога верят исключительно старые и убогие, муж захотел венчаться. И даже спросил у приехавшей с девочками тещи, как по ее мнению, не согласится ли Фирочка принять крещение.
   Вот тут-то все и открылось. Арон Моисеевич умер за несколько месяцев до свадьбы, поэтому мать и решила обо всем рассказать.
   Фира рыдала, кричала и падала в обморок. Федор метался по квартире с нашатырем и сердечными каплями. Мать сычом сидела в углу с видом оскорбленной добродетели. И только Иван Алексеевич хладнокровно наблюдал за скандалом, пряча в бороду усмешку.
   К счастью, вопрос о венчании как-то отпал сам собой. Федор по воскресеньям и праздникам исправно ходил в храм, смиренно терпел ее насмешки, молился и соблюдал посты.
   - Прости, - говорил он Фире, целомудренно отодвигаясь на край супружеского ложа. - Сейчас нельзя.
   - Да-да, я понимаю, - фыркнув, кивала она.
   А дождавшись, когда он заснет, уходила к Ивану Алексеевичу. Быть пойманной на месте преступления Фира не боялась: Федор спал так крепко, что вряд ли его разбудил бы даже выстрел из гаубицы.
   Через год родился Валера. Кто был его отцом, Фира точно не знала, но подозревала, что не муж. А уж близнецы Зоя и Кирилл и вовсе были копией "деда". С каким-то темным злорадством она думала о том, что Федор считает своими детьми единокровных братьев и сестру.
   Иван Алексеевич умер от сердечного приступа в 60-ом, когда близнецам исполнилось всего пять лет, - совсем еще нестарым. Федор оказался единственным наследником изрядного состояния, а талантом он намного обогнал отца. За украшения, выходившие из-под его тонких, легких пальцев, платили очень большие деньги, богатые дамы записывались в очередь и на все были готовы, лишь бы получить колечко или серьги "от Пастухова". Он и для жены делал украшения, но та редко носила их, равнодушно складывая в шкатулку.
   Деньги к деньгам - они богатели, и никакие экономические катаклизмы не могли этому помешать. Федор вкладывал деньги с умом, и они неизменно возвращались к нему с прибылью. Даже в те годы, когда понятие "частный капитал" было исключительно ругательным. А уж с началом "перестройки" - и говорить нечего.
   Раздражало - особенно! - Фиру то обстоятельство, что Федор огромные суммы тратил на благотворительность. С годами его религиозность стала еще сильнее, и это ее просто бесило. Федор крестил детей, а потом и внуков, пытался водить их на службы, рассказывать о Боге, но Фирины ядовитые насмешки сделали свое дело, ничего у него не вышло. Только из внучатой племянницы Галины, словно в насмешку, получилась отвратительная святоша.
   Умирал Федор долго и мучительно, после инсульта его разбил паралич. Фире действовали на нервы его капризы, вонь от испачканных простыней - и, хотя дети были против, она сдала мужа в больницу для хроников. Как досадную помеху. Как старую, не нужную больше вещь. Он и на самом деле давно был ей не нужен. Все дела вот уже несколько лет она вела сама.
   Завещание Федора буквально вывело ее из себя. Нет, он все оставил ей, но только с одним условием: истратить определенную - очень даже немаленькую! - сумму на постройку недалеко от их нового загородного дома под Волховом часовни во имя его Ангела - великомученика Феодора Стратилата. И вот теперь она должна терпеть соседство этой уродливой деревянной постройки, где по праздникам приезжий священник служит обедню и поминает "благоустроителей храма сего" - Федора и ее, рабу Божию Глафиру.
   Эсфирь Ароновна встала, одернула платье, купленное на прошлой неделе в Стокгольме, куда она летала по делам своего холдинга. От платья - не помялась ли юбка? - мысли плавно перетекли к делам. Самой ей уже не было особой нужды проверять ежеминутно всех и вся. Механизм отлажен, работает прекрасно. Но все равно хозяйский догляд необходим.
   А ведь достанется все это одному человеку. Одному единственному.
   Эсфирь Ароновна давно уже решила, что будет так - и только так. Такой вот она приготовила своим дорогим наследничкам сюрприз. Эх, жаль, что не увидит она их вытянувшиеся физиономии, не услышит гневно-разочарованных воплей, когда откроют ее завещание.
   Ну, допустим, кое-что они все-таки получат. Вся ее недвижимость, антиквариат, драгоценности по завещанию должны быть проданы, а деньги, вместе с теми, которые лежат на ее личных счетах, поровну разделены между пятнадцатью наследниками. А это, честно говоря, такая мелочь! Недвижимости у нее - только этот дом да квартира на Мытнинской, некогда принадлежавшая Ивану Алексеевичу. Мебель, картины, драгоценности - конечно, все это немало стоит, но все равно, по сравнению с имуществом холдинга "Серебряная гора" и компании "Эс-девелопмент", - это капля в море. Все ее пакеты акций, офисные здания, заводы, лаборатории достанутся... Достанутся тому, кто лучше других сможет со всем этим управиться.
   Впрочем, она не была уверена, что сделала правильный выбор. Завещание за последние пять лет переписывала раз пятнадцать. Это уже стало своего рода игрой. Дети, внуки, племянники - все знали об этом ее хобби, старались подлизаться, войти в милость, разнюхать о содержании завещания. Друг друга подозревали: вдруг кто-то преуспел в этом занятии больше, стал фаворитом. Старались других выставить перед ней в неприглядном свете. Взаимная неприязнь, интриги, склоки. Она как могла поддерживала их в этой всеобщей нелюбви - то вдруг выделить кого-то, приблизит к себе, то наоборот оттолкнет. Она вмешивалась в их жизнь - жизнь нелюбимых детей от нелюбимых мужей или любовников, находя в этом странное, извращенное удовольствие, особенно когда они терпели неудачи в семье, страдали, винили во всем ее. "Почему, собственно, вы должны быть счастливы, когда у меня этого счастья никогда не было?" - усмехалась про себя Эсфирь Ароновна.
   Впрочем, нельзя сказать, чтобы она совсем ничего не делала для своих родных. Делала, но только то, что необходимо. Давала деньги на лечение, оплачивала расходы на учебу, свадьбы, похороны. На свадьбы, рождение детей даже подарки дарила. Но на жизнь не давала никому ни копейки. "Ничего, - говорила, - подождите уж как-нибудь немного. Вот умру - все ваше будет".
   Они ждали. С нетерпением. С плохо скрываемым нетерпением. Пусть ждут. Она еще поскрипит - назло врагам.
   В монотонную песню кузнечиков ворвался новый звук - далекий шум мотора. Эсфирь Ароновна привстала на цыпочки, но увидела только тучу пыли. Вот звук приблизился, и она смогла рассмотреть незнакомую машину, темно-зеленую "девятку". Ни у кого из ее родных такой не было. Может, не к ней, может, в деревню?
   Но "девятка" свернула к "выгону" - огороженному лужку, где в дни редких семейных сборищ парковали машины. Ее собственная, вернее, принадлежащая холдингу, черная "ауди" стояла в гараже. Сама Эсфирь Ароновна машину не водила, для этого имелся шофер Миша.
   "Девятка" пристроилась в углу "выгона", из нее вышли мужчина и женщина. Приглядевшись, Эсфирь Ароновна поняла, кто это. Внучка Светка, дочь Кирилла. Тощая, вечно растрепанная, в дурно сидящем голубом платье. И ее новый муженек Никита, отставной солдафон с алюминиевым крестом на шее и такой же алюминиевой сединой на висках.
  
   * * *
   Никита неприкаянно бродил по саду, не зная, куда себя пристроить. Света где-то в доме разговаривала с отцом. Без нее он чувствовал себя здесь потерявшимся маленьким мальчиком - он, полковник в отставке, бывший командир погранотряда, в каких только переделках не побывавший.
   Родственников жены, кроме тестя и бабки-юбилярши, Никита увидел сегодня впервые. Свадьба у них со Светой была более чем скромная, просто расписались в загсе, а вечером посидели дома со свидетелями, Светиным отцом и дочкой от первого брака Машей. Тогда в дверь неожиданно позвонили, и появилась высокая костлявая старуха в совершенно не старушечьем замшевом костюме цвета терракоты.
   - Ну что, празднуем? - пронзительным, как напильник по стеклу, голосом спросила она, кидая голубую норку на руки Кириллу Федоровичу. - Не пригласили бабку с новым внучком познакомиться, а она сама приперлась, вот незадача-то!
   - Так ведь, бабушка, и свадьбы-то никакой нет, просто... вот... - как-то жалко начала оправдываться Света. - Мы собирались...
   - Ну, вы собирались, а я тоже вот собираюсь по делам дальше ехать. Не бойтесь, не буду вам компанию портить. Впрочем, и хорошо, что свадьбы нет, - расходов меньше. Я, как вам известно, второй дубль не оплачиваю. Вот с Женькой у вас царская свадьба была, да, Светочка? - Света сцепила зубы и покраснела. - Но подарок не могу не подарить. Завтра привезут. Надо ведь так, чтобы о прошлом ничего не напоминало, да?
   Она обвела присутствующих тяжелым взглядом выцветших голубых глаз. Повисло не менее тяжелое молчание. Тесть, глядя в тарелку, постукивал пальцем по зубцам вилки. Маша спряталась за деда. Свидетели, его петрозаводский друг детства Лешка Погодин и Светина подруга Инна, как-то съежились, словно пытаясь стать незаметнее.
   - Ну, иди-ка сюда, внучек, - приказала Эсфирь Ароновна. - Дай хоть посмотрю на тебя.
   Удивляясь себе, Никита послушно встал и подошел к старухе. Она приблизилась к нему почти вплотную - сквозь аромат "Кензо" пробивался легкий старческий запашок, неистребимый никаким мытьем и косметическими средствами. Приблизилась и подняла руку. Ему вдруг показалось, что она начнет ощупывать его лицо, как это делают слепые. Но Эсфирь Ароновна быстрым движением подцепила из-под воротника его рубашки цепочку с крестиком.
   - Еще одни богомол на нашу голову! - презрительно фыркнула она, сморщив нос, и без того вздернутый к потолку. - Тебе не на Светке надо было жениться, а на Галке. Вот была бы сладкая парочка. Лет-то тебе сколько?
   - Сорок один, - буркнул Никита.
   - Совсем большой мальчик. Настоящий полковник.
   Никита вспыхнул, но все же удержался, чтобы не ответить чем-нибудь колким. Не хватало только на собственной свадьбе ругаться с бабкой жены, даже если она натуральная старая хамка. Это потом он уже узнал, что старая хамка - настоящий олигарх, и что перед ней все ползают на брюхе в надежде на сладкий кусочек наследства.
   Сделав еще пару подобных "комплиментов", Эсфирь Ароновна царственно удалилась. Веселье скисло, и очень скоро все разошлись. А на следующий день им привезли огромный "дабл" - двуспальную кровать. Всего-то за сто двадцать тысяч. Только тогда Никита понял вчерашний бабкин намек о прошлом. Жили-то они у Светы и спали на той самой кровати, на которой она спала с прежним мужем.
   Подъезжая к белому дому с колоннами, - настоящая дворянская усадьба! - он внутренне готовил себя к тому, что старая ведьма опять начнет говорить всякие гадости, но на этот раз она взялась за Свету. Не успели они еще толком поздороваться, Эсфирь Ароновна стала ругать ее за то, что та не взяла с собой Машу. "Она моя единственная правнучка, - скрежетала мегера, - а я не могу ее видеть, когда хочу. Вот оставлю все ей, да так, чтобы вы ни копейки не могли тронуть до ее совершеннолетия".
   Напрасно Света пыталась объяснить, что Маша в санатории, который, между прочим, сама Эсфирь Ароновна и оплачивает. Бабка вопила, что Вадик даже из Англии на ее юбилей прилетел, а они не могли девчонку на день из Сестрорецка привезти. Никита уже хотел вмешаться, но тут подъехали на вишневом "опеле" Кирилл Федорович и его сестра Зоя с мужем Ильей. Эсфирь Ароновна переключилась на них, а Света, коротко кивнув родне, потащила Никиту в дом, в отведенную для них комнату на втором этаже.
   Обед прошел достаточно тягостно. Внешне, впрочем, все было пристойно: кондишн, цветы, парадные туалеты и изысканный стол. Но в воздухе отчетливо пахло грозой. Не той, дальней, которая вызревала где-то на западе, а совсем другой. Никита подумал, что если б в комнате было темно, то можно было бы видеть проскакивающие между сидящими за столом злые лиловые искры. Фальшивые улыбки, вежливые фразы, напряженное ожидание: кого еще зацепит бабушка - лишь бы не меня! И еще чего-то ожидание, Никите пока не понятное.
   Он был в этой компании чужим и практически ничего не знал о местных подводных течениях. И все же чувствовал: здесь что-то происходит. Постоянно, ежесекундно. Эти переглядывания, перешептывания, шутки с намеком. Впрочем, как он догадался, было тут еще двое таких же чужаков: Вероника и Алексей, хотя и с большим стажем. Алексей, впрочем, довольно оживленно беседовал с соседями по столу о футболе, а вот Вероника, брезгливо оттопырив губу, ковыряла вилкой салат и ни с кем не разговаривала.
   Сам Никита отвечал на вопросы, словно подачу отбивал, пил вместе со всеми, ел, но словно со стороны за всем наблюдал. Что-то тайное, наверно, Ангел его хранитель, подсказывал: будь настороже.
   Он и был. Наблюдал, запоминал, благо, память хорошая, а "наблюдаловка" - профессиональная, пограничная.
   От красного вина под баранинку с мятным соусом мысли побежали как-то вольно, чуть игриво. "Смирно! - одернул себя Никита. - Отставить канкан!" - "Есть, товарищ командир. Итак, что мы имеем?
   За столом двадцать человек. Не слабо. Старую каргу пропустим, чтобы не портить аппетит. Себя и любезную супругу тоже. Итого остается семнадцать. Семнадцать негритят пошли купаться в море, семнадцать негритят резвились на просторе... Нет, это ни к чему, это лишнее. И вдруг входят они, человеков семнадцать, и ковбоям они предложили убраться. Уже лучше".
   Напротив, увлеченно расправляясь с судаком-орли, сидел тесть. Тесть Никите, в общем-то, нравился. Невысокий, худощавый, с густой гривой абсолютно седых волос, несмотря на то, что ему не исполнилось еще и пятидесяти. Кирилл Федорович, начальник строительно-монтажного управления, при своей шумно-нервной должности был человеком на удивление спокойным, даже флегматичным. Казалось, ему просто лень возмущаться, кричать. С женой Людмилой, Светиной матерью, он развелся, когда дочери исполнилось четыре года, в упорной борьбе добился через суд, чтобы запойно пьющую Людмилу лишили родительских прав, и сам воспитал дочь. И хотя ему исполнился в то время всего двадцать один год, - а женился он "по производственной необходимости" очень рано - так и остался один, не желая, чтобы у Светы была мачеха.
   Рядом его сестра Зоя. И не подумаешь, что близнецы - настолько не похожи. Она - полная, подвижная и говорливая, волосы выкрашены в темно-каштановый цвет. Серые глаза перебегают с предмета на предмета, ни на чем не задерживаясь надолго, губы постоянно шевелятся, будто ведут нескончаемый разговор, руки все время что-то вертят, теребят, мнут. Зоя - главный бухгалтер крупной торговой фирмы, ее благосостояние говорит о себе каждой мелочью, от вишневого лака для ногтей какой-то особой гладкости и блеска до черненых рубиновых сережек редкой работы.
   Зоин муж Илья - вот кто больше похож на ее брата-близнеца. Такой же полный, темноволосый и живой. Воспринималась эта пара как единое целое. На первый взгляд, достаточно симпатичное целое. Было в них обоих что-то такое обаятельно-притягательное. Но... вроде как с душком. Как будто все в них самую капельку слишком.
   Остальные новоявленные родственники вызывали у Никиты гораздо более сложную гамму чувств: от равнодушия и недоумения до неприязни, если не сказать хуже.
   Рядом со Светой не сидел, а восседал похожий на библейского патриарха дедушка Изя. Тот самый, который Израиль Аронович Зильберштейн. Длинные седые волосы желтоватого оттенка, орлиный нос и угольно сверкающие из-под неожиданно черных нависших бровей глаза. Особенно опасные молнии он метал в сторону своей единоутробной сестрицы, когда та начинала язвить. Тут же устроились и его дети: ровесник Кирилла и Зои Андрей и Анна, чуть помладше. Причем оба совершенно русской внешности - то ли материнские гены победили, то ли бабушка Елена проснулась. Да и супруги у обоих, как сказала Света, были русские. Только Андрей давно развелся, а Анна была вдовой. Из мимолетного разговора при знакомстве Никита понял, что Андрей как-то связан с книгоиздательством, а Анна - врач-венеролог.
   С другой стороны стола, в опасной близости от сидящей во главе юбилярши, оказались ее дочь Евгения и внук Константин. В Евгении Никите показалось что-то жалкое, хотя он никак не мог понять, что именно. К евреям он относился вполне спокойно, никогда антисемитизмом не страдал, но на нее почему-то не хотелось смотреть - как на старую больную кошку. В Косте раздражали очки под Гарри Поттера и рассеянная ухмылка. И то, с каким страдальческим выражением он дотрагивался до своего флюса.
   Справа от Никиты расположился старший брат тестя Валерий, режиссер третьеразрядного театрика, мнящий себя буревестником андеграунда. Он манерно тянул в нос гласные и теребил красный шейный платочек - это в такую-то жару! Его вторая жена, знойная двадцативосьмилетняя горянка Виктория блистала слишком большими, чтобы быть настоящими, бриллиантами в ушах, на руках и в смелом декольте алого платья. Никита в который раз удивился, почему вульгарные женщины, неважно, брюнетки или блондинки, - почему они так любят пылающе красный цвет.
   Между Валерием и Викторией крутился их семилетний сынок Артур, мастью пошедший в мать. Впрочем, и повадками он тоже был настоящее дитя гор, даже говорил с легким акцентом - видимо, дома Виктория общалась с ним по-грузински.
   Рядом с Викторией, на самом уголке, примостился Вадик. Маленький, щупленький, он выглядел подростком, хотя ему пошел двадцать второй год. В торце стола, напротив бабки, хмурой вороной нахохлилась Галина, дочь Анны. Длинное серое платье унылого покроя, бесцветные жидкие волосы так туго стянуты в пучок, что тянут за собой к вискам и глаза. Ни намека на косметику, тонкие, злобно поджатые губы.
   И еще две пары: дочь Валерия от первого брака Марина с мужем Алексеем и сын умершей дочери Эсфири Ароновны Дмитрий с женой Вероникой. Очень странные, надо сказать, парочки.
   Вот и вся семейка. Так сказать, клан.
   Никита вспомнил рассказ Лешки. Его жене Ольге, помешанной на генеалогии, как-то взбрендилось собрать вместе всех живущих в Питере родственников. Ее прадед когда-то приехал из-под Тамбова, а за ним - его браться и сестры, семь или восемь человек. Сначала жили дружно, а после войны из-за чего-то рассорились и перестали общаться. Так вот Ольга из-под себя выпрыгнула, но собрала таки всех. Тоска получилась смертная. Если старшее поколение, дети тех самых тамбовских переселенцев, еще нашли какие-то общие темы для разговора, то их дети и внуки откровенно скучали. После чего Ольга пришла к выводу, что незнакомые дальние родственники интересны только в качестве генеалогических единиц родословного древа.
   У самого Никиты родственников не было вообще. Бабушки-дедушки умерли задолго до его рождения, мать - в прошлом году, а отец погиб на китайской границе в 69-ом.
   Наконец-то Никита нашел себе местечко. В огромном саду, похожем на изысканный французский парк, - наверняка дело рук квалифицированного ландшафтного дизайнера - было множество уголочков, уютных закоулочков, скамеечек, беседочек. Но, как назло, везде кто-то уже был. Родственники вывалились из дома, переодевшись после обеда в "цивильное", и разбрелись по саду в ожидании "суаре" - второй серии юбилейного торжества. То ли ужин, то ли чай с закуской и выпивкой - поди разбери. Никита и так был сыт всем по горло. Взял бы да уехал. Но ради Светки приходится терпеть. Даже не ради Светки, а ради Машки. Послать бабку подальше - кто тогда будет девчонке-инвалиду оплачивать лечение? Он, начинающий - это в сорок-то с хвостиком! - риэлтор? Или Светка-переводчик?
   Среди розовых кустов притаилась скамеечка. Видимо, для любителей помечтать среди парфюмерных ароматов. Разогретые солнцем розы в ожидании ночной грозы пахли так одуряюще, что у Никиты закружилась голова. Он уже хотел встать и уйти, как из-за кустов послышались голоса.
   - Ты разве меня не помнишь? - с игривой ноткой в голосе спросила женщина?
   - Честно говоря, не очень, - ответил юношеский тенорок.
   - Ну как же, еще на старой даче, в Сосново. Ровно десять лет назад. Бабушке тогда семьдесят исполнилось. Мне было десять лет, а тебе одиннадцать. Ты меня качал на качелях и спрашивал, таким светским тоном: "Скажи, тебе нравится Луис-Альберто?"
   - Какой еще Луис-Альберто?
   - Ну, сериал такой был. "Богатые тоже плачут".
   - Не помню я никакого Луиса-Альберта. И тебя не помню. Дачу помню, собаку помню, а тебя нет.
   - Печально, - вздохнула женщина. - А я о тебе вспоминала.
   Никите стало неловко, но выйти из-за кустов - значит, пройти мимо них, а это еще хуже. Оставалось сидеть и слушать, морщась от назойливого запаха.
   - Скажи, а почему ты больше к бабке не приезжал ни разу? - продолжала женщина все более кокетливо.
   - Да потому что родители развелись, я остался с матерью. А она была против, чтобы я ездил к бабушке. Считала, что это из-за нее они с отцом развелись, что если бы она не лезла... Да она мне и не бабушка, если хорошо разобраться. Бабушка-то еще до моего рождения умерла.
   - Ну, двоюродная бабушка.
   Наконец-то Никита сообразил, кто этот юноша с нежным певучим голоском. Вадик, сын Андрея Израилевича. Тот самый, который за бабкин счет учится в Англии на финансового аналитика.
   - Ага, полудвоюродная бабушка, - фыркнул Вадик.
   - Непринципиально. Скажи, Вадик, ты знаешь, о чем твой отец с моим после обеда шептался?
   - Глупый вопрос! Разумеется, о бабкином завещании.
   - И что?
   - Да ничего. Просто Зоя спелась с Анной. А у Анны имеются знакомые психиатры.
   - Вот оно что! Значит, они...
   - Тихо! Идет кто-то.
   Сначала Никита подумал, что Вадик разговаривает с Галиной, но сообразил, что та старше, к тому же Андрей никак не мог разговаривать с ее отцом по той простой причине, что тот уже умер. Значит, это могла быть только... как там ее? А, Марина.
   Он осторожно раздвинул густо сплетенный колючие ветки и действительно увидел Маринин желтый сарафанчик. Она шла в одну сторону, к дому, а Вадик, в зеленовато-серых шортах, майке и бейсболке, - к теннисному корту, где вяло стучал о землю мячик.
   Никита зазевался и не успел выйти - по ту сторону кустов, где тоже стояла полускрытая листвой скамеечка, снова раздались голоса.
   - Ты можешь выслушать меня спокойно, без истерики? - мужской голос едва сдерживал ярость.
   - Какого черта?!
   Ага, знойная горская женщина Виктория. Интересно, с кем? Никите почему-то уже не было неловко, скорее, любопытно. Он снова попытался осторожно раздвинуть ветки, но это мало что дало: мужчина сидел к нему спиной.
   - Я не собираюсь с ней разводиться, поняла? Я тебе с самого начала это сказал. Ты что, совсем тупая?
   - Но ведь я...
   - Не ори! Если ты разведешься с Валеркой, а я с Зоей, - (Никита прикусил костяшку большого пальца, чтобы не ахнуть), - то мы оба останемся с носом. Так что засунь свой идиотский южный темперамент в задницу и жди. Тем более что недолго осталось ждать.
   - Как? - нисколько не обидевшись, удивилась Виктория.
   - Я сказал, не ори! Старая она уже, вот как.
   - А-а, - разочарованно протянула она. - А я-то думала...
   Илья засмеялся, словно дверь несмазанная заскрипела.
   - Вико, не обо все надо говорить вслух, да? - передразнил он ее акцент. - А вот и наша будущая мамочка! - завопил он совсем другим тоном, сладким и липким, как гематоген. - Садись, посиди с нами.
   Так, пришла Вероника. Она что, вместе с ними? Словно в ответ на его мысли, Виктория встала со скамейки.
   - Пойдем, Илюша, пусть Ника отдохнет в тенечке. Где-то мой Артурик запропал.
   Сейчас они отойдут подальше, и я выйду, подумал Никита. Но шаги по мелкому хрусткому гравию не стихали. Наоборот, приближались.
   - Ну, вот и я, - кто-то сел на скамейку рядом с Вероникой.
   Черт! Никита зажмурился и сказал про себя длинную таджикскую фразу с добавлением китайских и карельских слов. Это уже было не смешно. Совсем не смешно. Он что, Арлекин, вечно подслушивающий под окном Коломбины? Вот возьмет сейчас и выйдет. И плевать, что они там подумают.
   Но тут раздался такой сочный звук поцелуя, что Никита так и сел обратно.
   - С ума сошла? Увидят же!
   Ага, еще одна подпольная парочка. У них в семейке настоящий промискуитет. Кто на этот раз? Алексей, Валерий? Андрей? В отличие от лиц, голоса Никита запоминал плохо.
   - Послушай, я подумал... Это действительно мой ребенок, ты уверена?
   - Абсолютно. Димка, он...
   - Что, не пашет? Старый конь борозды не портит, он в ней спит. Так?
   - Ну, примерно...
   Никита вспомнил Диму Зименкова. Натуральный гном с жидкой бороденкой и маленькими глазками в красноватых, почти безресничных веках. А в бороденке - крошки. И рядом с ним Вероника, высоченная и красиво-глупая. От кого же это у нее ребеночек, скажите, пожалуйста?
   - Кит, пошли купаться!
   За кустами настороженно стихли.
   Света стояла у ворот, помахивая пляжной сумкой. Она сменила шелковые брюки и блузку на коротко обрезанные джинсовые шорты и белый топик, в которых выглядела совсем девчонкой.
   Сообразив, что все равно он рассекречен, Никита встал и пошел к воротам. Не все ли, собственно, равно, с кем Вероника изменяет мужу.
   - Я твои плавки взяла. Пойдем скорее, пока кто-нибудь не увязался, - тараторила Света, волоча его за руку к реке. - Достали меня родственники. Прикинь, тетя Зоя папе намекает, что бабку можно выдать за сумасшедшую и через суд признать недееспособной.
   - Ага, через знакомых психиатров Анны, - рассеянно кивнул Никита, прикидывая, где же здесь можно купаться: воды в речке воробью по колено. Семейные интриги его не слишком волновали.
   - А ты откуда знаешь? - Света так и встала на месте.
   - Да, услышал тут кое-чего. Кто это сказал, что, подслушивая, можно узнать немало интересного? Правда, я не специально, так уж вышло. Слишком уж тут много секретов на единицу площади.
   - А что ты еще случайно услышал?
   - Да так, по мелочам.
   - Вообще-то у нас такие коалиции были: тетя Зоя, Илья, тетя Аня и дядя Андрей - раз, дядя Валера, Виктория и Дима - два, Марина и Галя - три. Если, конечно, Галя может быть с кем-нибудь вместе.
   - А ты с кем?
   - Я ни с кем. Разве что с папой. И остальные тоже сами по себе.
   - Похоже, Марина подбивает клинья к Вадику, а Андрей кучкуется с Валерой, - Никита в двух словах пересказал услышанное.
   - Веселое кино! - хмыкнула Света. - Это уже передислокация. Дядя Андрей с дядей Валерой всегда на ножах был. А Илья... Это уже вообще ни в какие лямки не лезет. Илья и Виктория - с ума сойти! Бедная тетя Зоя. А может, и не бедная. Так, значит, бабку решили в дурку посадить? Не слишком оригинально. И не завидую тому, кто это затеет. Точно ведь без наследства останется.
   - Тебе виднее, - пожал плечами Никита. - Скажи лучше, где купаться будем, в луже?
   - Не в луже, а в яме, - поправила Света. - Ниже по течению есть запруда. В прошлом году мне по шею было.
  
   * * *
  
   - Черт, они нас видели! - побледнела Вероника, прижав руку к губам. От быстрого шага она слегка задыхалась.
   - Не ссы! Светка шла от дома и видеть нас не могла. А мужик ее за кустами сидел и тоже ничего видеть не мог. Разве что по голосам узнал, но это вряд ли. Он нас сегодня первый раз видел. И слышал. Как он тебе, кстати?
   - Кто, Никита? - скривилась Вероника. - Да ужас! Тупой, как пробка. Типичный солдафон. "Есть, никак нет, так точно". Сидит, глазами хлопает, бродит везде, как привидение. Не знаю, что там у Светки за предыдущий муж был, но вряд ли этот может быть лучше. Хотя какой еще болван на нее позарится, такое пугало.
   - Предыдущий муж, если не изменяет память, был ее одноклассником. Пил все, что горит, и трахал все, что шевелится. Большим спросом у женского пола пользовался. По пьяни чуть дочку на машине не угробил. Она теперь инвалид, на костылях. И машина всмятку. А ему - хоть хрен, ни царапины.
   - Ужас! - поежилась Вероника. - Ну да ладно, все это фигня. Так что насчет нас?
   - А что насчет нас? Все будет путем.
   - А как же Димка?
   - Ну... Тут есть два варианта. Либо мы оставляем все как есть и ждем естественного развития событий...
   - Это как? - не поняла Вероника.
   - Ну и глупая же ты бываешь, Ника! Ждем, пока бабка не скопытится. Все получат свою долю. Либо...
   - Либо... - Вероникин голос изменился, она замурлыкала, как сытая кошка. - Либо мы... решаем вопрос с Димулей, а ты ждешь это самое драгоценное наследство.
   - Что, так невмоготу с Зименковым спать? - смех был сочным, как антоновское яблоко.
   - Не говори! - Вероника всхлипнула, отбрасывая со лба упавшие пряди.
   - Но тогда ведь ты от бабки ничего не получишь.
   - Ну и хрен с ней. Мне хватит Димкиных бабок. И...
   - Моих? Ну-ка, глянь со всех сторон, нет ли еще какого шпиона в кустах.
   Вероника послушно заглянула за кусты с обеих сторон дорожки.
   - Никого.
   - Тогда слушай. Слушай внимательно. Я много думал после нашего последнего разговора. И понял, что был не прав. Прости меня.
   - Ну что ты, - еще раз всхлипнув, Вероника уткнулась лицом в пахнущее табаком, потом и скошенным сеном плечо.
   - У тебя карманы есть?
   - Есть.
   - На, держи.
   - Что это? - Вероника взяла в руки маленький пузырек из-под пенициллина с бесцветной прозрачной жидкостью и, приподняв, посмотрела сквозь него на свет.
   - Убери скорей! Ты знаешь, что у Димки язва желудка?
   - Разумеется. Он просто плешь переел с этой язвой. То ему есть нельзя, это тоже нельзя, лекарство такое, лекарство сякое, котлеты эти паровые проклятущие, видеть их больше не могу.
   - Ничего, больше не увидишь.
   - Так это?... - она во всю ширь распахнула глаза.
   - Пардон, дорогая, а ты имела в виду что-то другое, когда говорила, что надо... как это? А-а, "решить вопрос с Димулей"?
   - Н-нет, - слегка запнулась она. - Но я не думала, что ты... Я думала, что...
   - Что меня придется уговаривать? Видишь, Ника, мы с тобой одной крови - ты и я. Кстати, насчет крови. За ужином ты выльешь это Димке в вино.
   - Но как?
   - Элементарно, Ватсон. Я тут посмотрел мимоходом распределительный щит. Там кое-что можно сделать. Свет погаснет, буквально на несколько секунд. Думаю, этого будет вполне достаточно.
   - Это яд?
   - Ну, не совсем так. Эта штука... Как бы тебе объяснить, чтобы попонятней? Она понижает свертываемость крови, стенки сосудов становятся ломкими. Если в сочетании с алкоголем, то резко повышается кровяное давление. Если у человека, к примеру, туберкулез, гемофилия или цирроз печени, гарантировано сильнейшее кровотечение. С летальным исходом. И если язва - тоже. Получается прободение. Может спасти только немедленная операция. А здесь до ближайшей больницы - три лаптя по карте. Естественная смерть, комар носа не подточит.
   - А это никак нельзя обнаружить? - Вероника напряженно покусывала губу. - Ну там, анализы какие-нибудь?
   - Теоретически обнаружить можно. Только нужно специальное оборудование, редкие реактивы, которых в волховской больнице нет и быть не может. Да и в голову никому не придет какие-то еще анализы делать. Прободная язва - вот она. Алкоголь, жирная пища, что еще надо.
   - Ты ничего не слышишь? - насторожилась Вероника.
   - Нет. А что?
   - Да нет, показалось, - она перевела дух. - Шорох какой-то за кустами.
   - Но ты же смотрела. Кто там может быть еще. Ладно, брильянтовая вдовушка, удачи тебе.
   - Ой, сглазишь! - хихикнула Вероника.
  
   * * *
  
   Сыграв с теткой Женей партию в теннис, Дима вернулся в свою комнату. Фыркая, как морской лев, он принял душ, натянул свежую майку и упал на кровать. Играть в теннис в такую жару - на такое способна только тетка. Вот ведь старая перечница! Другие в ее годы держатся за все места и еле ползают. Мать вон в сорок девять от инфаркта умерла, а эта скачет, как молоденькая. Да и сам он на двадцать три года моложе, а после трех сетов еле дышит. Продул, разумеется, в сухую, позорище. Хорошо хоть Ника не видела, сказала, что пойдет посидит где-нибудь в беседке, в тенечке. А то засмеяла бы.
   Ника, Ника, ох и капризная же стерва! И сдалась же она ему? Что же было такое в этой наглой и глупой суке, что он, как мальчишка, пустил слюни до земли? Как мальчишка - или как похотливый старикашка? Он, убежденный холостяк! Несмотря на неказистую внешность, ему никогда не приходилось жаловаться на отсутствие женского внимания: добрый, веселый, нежадный. И карман не пустой, и язык хорошо подвешен, и в постели умеет... много гитик. Отец, такой же мелкий и страшненький, умудрился жениться на матери - невероятной красавице. Он всегда говорил, что мужчине для успеха нужно быть чуть-чуть красивее обезьяны. И что мышь копны не боится. Дима и не боялся, а девки так к нему и липли. Так зачем же ему понадобилась эта бессовестная дрянь, которая даже не дает себе труда притвориться, что ей от него нужны не только деньги?
   А собственно, почему она должна притворяться? Ведь он сам тоже не притворяется, что любит ее. Ника - просто один из экспонатов его коллекции. Красивый экспонат, который захотелось иметь всегда под рукой. И в какой-то момент это желание пересилило здравый смысл и трезвый расчет. Вот, например, здорово иметь огромного говорящего попугая. Забавно. Особенно когда он начинает ругаться матом при гостях. Но ведь его надо кормить, поить, чистить клетку, лечить, если заболеет. Вот так и с этой куклой, назвать которую женой можно только номинально. Кроме удовольствия выйти в свет с красивой дамой (да и то все вокруг шепчутся, что купил), пользы, как от молотка из говна. Хозяйка никакая, в постели - мореный дуб, нервы треплет, а денег на нее уходит... К тому же потаскуха страшенная, разве что под паровозом еще не лежала, только и следи, чтобы заразу домой не притащила, благо хоть, что в семье есть свой венеролог.
   Короче, терпение у Димы стало уже подходить к концу, но тут Ника заявила, что ждет ребенка. Вернее, не ждет и ждать не желает, а поэтому просит благословения и материальной помощи на аборт. Он сначала опешил, а потом наложил на аборт вето.
   Еще чего! Убить его ребенка!
   Или не его?
   Нет, так думать нельзя!
   С тех пор он обращался с Никой не как с женой, а как с живым инкубатором. Она чего-то там хочет? Перебьется! Будет делать только то, что полезно для ребенка. Она его за это ненавидит? Плевать! Пусть только родит и выкормит, а там уж он найдет способ, чтобы ребенка этого самого у нее отобрать. Его дядя Кирилл точно так же отсудил у своей жены Светку, а он чем хуже?
   Под окном раздался шорох, что-то мягко стукнуло и покатилось по ковру. Дима приподнялся на локте, посмотрел. Под тумбочку закатился какой-то маленький светлый предмет. Прежде чем поднять его, Дима выглянул наружу. Их с Никой комната, расположенная на первом этаже в задней части дома, выходила единственным окном в сад, прямо в заросли сирени. Плотные кожистые листья закрывали его сплошным занавесом, создавая в комнате прохладный узорчатый полумрак.
   Никого. Да и попробуй еще продерись сквозь густо растущие кусты.
   Пожав плечами, Дима нагнулся и достал из-под тумбочки что-то маленькое, завернутое в бумагу. Он развернул листок и увидел самый обыкновенный кусочек гравия, из тех, что покрывали садовые дорожки. Хмыкнув сердито, Дима уже хотел выбросить камень обратно за окно и тут заметил на скомканном листке буквы. Крупные печатные буквы, написанные черной гелевой ручкой.
   "Будь осторожен! Смотри по сторонам!"
  
   * * *
  
   - Да пойми же ты, папа, в конце концов, я о ней беспокоюсь!
   Анна ходила по чугунной, увитой диким виноградом беседке - три шага и поворот, три шага и снова поворот - и пыталась доказать что-то сидящему на широкой скамейке отцу.
   Месяц назад ей исполнилось сорок пять, но никто не давал и сорока. Яркая голубоглазая блондинка с искусно затененными кончиками коротких волос, она взяла от своих левантийских предков с отцовской стороны лишь едва заметную полоску усиков над полной верхней губой. Они вносили в ее рафинированно славянский облик пряную пикантную нотку, поэтому Анна их не думала выводить их. Она пользовалась у мужчин бешеным успехом, имела молодого, красивого любовника для тела и еще одного, постарше и поумнее, - для души. Жила в свое удовольствие, денег получала немало. Не за работу в районном КВД, разумеется, а от своих "конфиденциальных" пациентов, которые вовсе не торопились нести свои неприличные болячки в государственный диспансер.
   Только одно "но" было в ее легкой и радостной жизни. И "но" немаленькое. А именно, дочь Галина, с которой приходилось обитать вместе в двухкомнатной квартире. Пока был жив Михаил, с которым Анна хоть и не развелась, но и вместе давно не жила, все было гораздо проще. Он поселился в квартире своей сестры, и Галина с ним. Но три года назад Михаил утонул на рыбалке. Сестра его к тому времени ушла от мужа, вернулась к себе и выставила племянницу под зад коленом. Михаил в той квартире прописан не был, прав на нее никаких не имел, поэтому пришлось Галине убираться восвояси. Назад к матери.
   Вот тут-то и началось самое веселое. Они и раньше не слишком ладили из-за чрезмерного, по мнению Анны, увлечения дочери религией. Нет, Анна не была воинствующей атеисткой, даже ходила на Пасху в церковь святить куличи, но дочь считала какой-то злобной фанатичкой. Уставится своими рыбьими глазами и бубнит замогильным голосом: то не так, и это грех, и ждут тебя, мама, на том свете черти со сковородками. И так без конца. Завесила свою комнату иконами от пола до потолка, денно и нощно жжет свечи да лампады, молится, лбом об пол стучит. А посты! Это есть нельзя и то нельзя. Губишь ты, мама, свою бессмертную душу. Как-то раз она не выдержала, вскипела: "Отвяжись, ради Бога! Я тебе не мешаю жить так, как тебе угодно, так и ты не приставай ко мне. В рай строем из-под палки не ходят". Как тут Галина взвилась, да как заорала: "Я не могу терпеть рядом грех!" Ей даже страшно стало - дочь выглядела совершенно безумной. Наверно, такие, как она, в средние века шли в крестовые походы и сжигали ведьм на кострах.
   Анна даже с любовником своим советовалась, психиатром, - тем, который для души. Единственное, что он мог предложить, - это разъехаться. Но как? Разменять квартиру на однокомнатную и комнату в коммуналке? Галина сдвинула свои лохматые, дедовы брови: "На комнату я не согласна!" Вот и весь разговор. Искать деньги на доплату? Значит, урезать себя в расходах, а она уже привыкла к легким тратам. Тетка Фира помочь наотрез отказалась. Галину она просто терпеть не может. Все, что хоть как-то связано с церковью, вызывает у нее нервную почесуху. Вырастила, мол, такую монашку, не помешала - вот и делай теперь с ней что хочешь.
   Толик и посоветовал: а что, если бабку вашу через суд и психиатрическую экспертизу признать недееспособной?
   Сначала Анну покоробило: как так можно! Но потом она вспомнила, как тетушка Фира с дядей Федей обошлась. Спихнула в дом престарелых и думать о нем забыла. Дядя Федя тихий был, добрый, все его любили. И верующий. Галю крестил, в церковь водил. Кто же знал, что из этого выйдет.
   Короче, нисколько тетку не жаль. Сколько она всем зла причинила, не сосчитать. Их с Мишей тоже ссорила. Ее излюбленная тактика: вы друг другу не пара. Одному так скажет, потом другому. По одиночке, разумеется. Раз, другой, третий. А капля, она, как известно, камень долбит.
   Деньги? Ей много не надо, себе на жизнь она заработает. Вот только квартиру Галке купить - пусть живет, как хочет.
   "С экспертизой я тебе помогу, - обещал Толик. - Но надо, чтобы и другие тебя поддержали, иначе вряд ли что-нибудь выйдет".
   И она закинула удочки. Осторожно, не дай Бог перегнуть палку. Первой попалась Зоя. Ну, тут и труда никакого не было. Сидит человек на чужих деньгах, считает их, а получает ой как мало. В сравнении с тем, что считает. "Только Илье пока ничего не говори!" - предупредила она. "Почему? - удивилась Анна. - Вы же как попугайчики-неразлучники". "Не поймет. Да и вообще..." - Зоя как-то очень безнадежно махнула рукой, и Анна поняла: неладно что-то... в датском королевстве. Надо же, а все думали, что у них просто идеальный брак. Или тоже тетушка нагадила? Может, поэтому Зоя так легко и согласилась?
   Вторым номером стал брат. С этим пришлось повозиться. "Нет, Аня, порядочные люди так не поступают", - уперся он. Ха, это он-то порядочный? А как он Олечке своей изменял направо и налево, пока та от него не сбежала? А в издательстве своем какой мухлеж с тиражами устроили? А тетеньку Фиру как в попу целовал - чмок-чмок? "Ах, тетя, вот вам ваши конфеты любимые, из Москвы специально для вас привез". Видали мы таких порядочных! Боится просто, как бы чего не вышло. Оборони Создатель, тетенька Фира осерчает, денюжков в завещании не откажет.
   "Послушай, Дрюндель, - убеждала его Анна. - Она же старая, как говно мамонта. У нее же с чердаком давным-давно не в порядке. Она уже всех достала своими фокусами. И потом, мы же не собираемся ее убивать. Просто поместим в хороший дом... ветеранов. Платный, разумеется".
   "Ага, как она - дядю Федю", - фыркнул Андрей.
   В конце концов он сдался. Жадность перевесила. Он в своем занюханном издательстве всего-навсего какой-то там исполнительный директор, а очень хочется не на дядю горбатиться, самому хозяином стать и никому не кланяться. А для собственного дела ой какие большие деньги нужны.
   Всего-то двух человек она на свою сторону переманила, а круги по воде уже пошли. Андрей что-то яростно доказывал Валерию, а тот только морщился и руками махал. Вадик с Мариной о чем-то в саду на лавке шептались и на нее поглядывали. Поди узнай, за нее они или против. Да, тяжело приходится заговорщикам. Каждого убеди, перетащи на свою сторону, а потом все равно останешься в дураках и со всех сторон виноватой.
   Следующим она решила приняться за отца, как никак он теткин единоутробный брат. И про деньги решила до поры до времени не упоминать, на здоровье сделать упор. Все ж таки он сам инвалид второй группы, должен понять.
   Отец выслушал внимательно и, хотя в ее трогательную заботу о теткином благополучии и здоровье вряд ли поверил, генеральную линию в целом принял. Однако оптимизма не выказал.
   - Боюсь, Анюта, ничего у вас не выйдет, - своим гулким, как из бочки, басом грохотал он. - Ты же знаешь, Фира за своим здоровьем очень следит, врачи ее постоянно осматривают. И с головой у нее все в порядке. Даже если вы все сговоритесь выставить ее сумасшедшей, прислуга и ее служащие это опровергнут. Ну ладно, прислугу, допустим, можно купить, но на персонал ее фирм явно денежек не хватит. А что касается здоровья, то Фира здоровей всех нас, вместе взятых. Разве что сердце изредка покалывает, но врачи говорят, это не опасно. Я понимаю, хуже нет, чем ждать и догонять...
   - Ждать хуже, - перебила Анна. - Когда догоняешь, хоть что-то делаешь. А тут сидишь и ничего сделать не можешь. Только терпеть ее выкрутасы и скрипеть зубами.
   - Тьма кромешная и скрежет зубовный, - усмехнулся отец. - Прости, милая, но я в этом участвовать не буду. Стар я уже для придворных интриг. Да и не выйдет ничего дельного, уверен.
   Стукнув с досады кулаком по столбику беседки, Анна сбежала по ступенькам.
   - Эй, Нюта! - окликнул ее отец.
   Анна обернулась.
   - Участвовать не буду. Но и мешать тоже не буду. Считай, что я соблюдаю нейтралитет.
   "Вот старый лис, - думала она, быстро шагая по дорожке, ведущей к дому. - Нейтралитет у него, видите ли. Тоже мне Швейцария. Самый удобный вариант. Выгорит дело - получит свое. Нет - останется при своих. Да и так ли уж ему нужны эти деньги, в его-то семьдесят восемь!"
   Анна прошла еще немного и вдруг как вкопанная остановилась от жуткой мысли. А ведь отец-то прав! Все может получиться. Но кто сказал, что Кирилл, Зоя, Валера и Женя захотят делить деньги матери на всех?
   Ведь по закону-то опекунами матери будут только они, а никак не брат или племянники.
  
   3.
  
   Никита со Светой шли вдоль речки, держась за руки. Купание освежило не слишком. Даже у запруды глубина обмелевшей речки была примерно по пояс. Только в одном месте, "в яме" под камнем можно было окунуться по шею. На мелководье дрызгались ребятишки, у "ямы" толпились солидные матроны средних лет, поторапливая друг друга: "Искупались? Дайте и другим".
   Жара немного спала, но духота стала еще сильнее. На горизонте неподвижно стояли страшноватого вида тучи, похожие на манный пудинг с черникой. Густой, вязкий воздух сочился изматывающим ароматом травы и цветов. Сердце билось мелко и часто, словно подпевая стрекоту кузнечиков.
   Никиту так и манила к себе часовня на горке. Он словно по-другому пробовал на вкус навязшие в зубах слова "господствующая высота". Вот она - по-настоящему Господствующая Высота. Над всем. Он смотрел на часовню, и почему-то так сладко щемило сердце, что хотелось плакать.
   Такие церковки, похожие на рубленные древнерусские терема, он часто видел, когда служил на севере. Узорные венцы деревянных срубов, шатровые скаты вместо привычного округлого купола, окошки в резных рамах. Только эта часовня в отличие от своих северных сестер еще не успела почернеть от дождей и морозов, она была как юная послушница среди суровых монахинь, и необычной яростной синью пылали две ее крохотные главки под золочеными крестами.
   - А часовня открыта? - слегка смущаясь, спросил Никита.
   - Обычно нет. Но рядом в избушке живет сторож Петрович. Кто попросит, тому и откроет. И свечи продаст. Там и службы идут, правда, редко. Раньше каждое воскресенье священник приезжал, то ли из Лодейного поля, то ли из Волхова, не помню. Только народу почти не было, да и петь некому. Так что теперь только по большим праздникам служит.
   - Давай зайдем?
   - Давай, если хочешь, - пожала плечами Света.
   - А ты не хочешь?
   Она только улыбнулась, чуть растерянно и беспомощно. Света всегда улыбалась так, когда он уходил в церковь, а она оставалась дома. Или когда готовила ему постное, а сама ела котлеты. И столько раз он хотел поговорить со Светой об этом, но никак не выходило - ведь нельзя же так просто, с бухты-барахты. Да и сейчас, наверно, не надо бы, да не удержался:
   - Скажи, Свет... Ты совсем в Бога не веришь?
   Ее лицо порозовело, глаза странно заблестели. Помолчав, Света тихо сказала, почти прошептала:
   - Ну почему же... Скорее, я хотела бы поверить. Особенно когда Маша в реанимации лежала. Только... Не знаю, как объяснить. Словно не дает что-то, не пускает. - Она как будто переступила некую запретную черту, и слова вдруг полились свободно. - Нас ведь всех крестили. Дедушка настоял. Он верующий был. Это ведь его часовня, по завещанию. Его Ангела - Феодора Стратилата. Он, дедушка, у всех своих внуков крестным был. Только вот бабушка... Она... Она как ведьма из сказки, до чего не дотронется, все отравит. Так все высмеивала... Даже не знаю, почему она так ненавидит церковь.
   - Может, все дело в ее отце? То есть отчиме? - предположил Никита. - Как никак сотрудник госбезопасности. Да и первый муж - ответственный работник.
   - Может быть. Но мне кажется, все дело в прабабушке.
   - Почему? - удивился Никита.
   - Да ведь она же не только мужа предала, но и веру. Они же ведь венчаны были. А человек больше всех ненавидит тех, кого предает.
   - Ты хочешь сказать, ненавидит, поэтому и предает? Но ведь твоя прабабушка...
   - Ты не понял! Все наоборот. Предает, поэтому и ненавидит. Не может простить другому свой собственный грех. Ведь он, другой этот, - как вечное напоминание. Вот и вера ей была - как постоянный укор. Проще ведь убедить себя: Бога нет, поэтому можно делать все, что захочу. И дочь так воспитала. А что касается меня... Знаешь, Кит, я, наверно, еще боюсь, что если поверю всерьез, то стану такой, как Галка.
   - Ну это уже глупость! - усмехнулся Никита. - У нее, может, вера и есть, а вот любви - ни на грош. А вера без любви - это просто фанатизм. Знаешь, в нашем храме есть такая группка. В основном бабки, но и несколько молодых тоже. Я раньше думал, что у всех верующих женщин лица чем-то похожи. А потом понял, что похожесть только в отсутствии косметики, да волосы под платком. У одних глаза добрые и какие-то безмятежные, что ли. А у других - злые и пустые. Как у Галины. Так вот бабы эти учат всех, как надо правильно креститься и свечи передавать, орут на девчонок, которые осмелятся в брюках в храм зайти. Вечно у них суета какая-то. То листовки раздают против ИНН, то подписи собирают за канонизацию умершего месяц назад старца, а то еще кляузы пишут в епархиальное управление: батюшки, мол, неправильно исповедуют и проповедуют.
   Света вдруг звонко расхохоталась и бросила в воду сосновую шишку.
   - Ты чего?
   - Да так, вспомнила. Галка наша заявила, что замуж выйдет только за священника. В смысле, будущего священника. Специально на регентские курсы поступила при семинарии, хотя голос у нее, как рашпиль. И никто-то на нее, бедную, не позарился, даже выпускники, а уж те только и думают, где бы невесту найти, регентш разбирают влет. Как говорится, без матушки нет и батюшки. Теперь она еще больше бесится. И считает, что за грехи родителей безвинно страдает. Особенно матери - с ее-то неприличной профессией.
   На двери часовни висел большой амбарный замок. Точно такой же красовался и на двери обшитой тесом сторожки.
   - Похоже, Петрович ваш тю-тю, - разочарованно вздохнул Никита.
   - Да он в деревне водку жрет у сеструхи!
   Обернувшись, он увидел на тропике за оградой белоголового парнишку лет восьми на непомерно огромном для него велосипеде, наверно, отцовском. Мальчишка сидел не на сиденье, а на тряпочном тюке, притороченном к раме.
   - Если вам надо, идите в деревню, попросите ключ. Второй дом с краю, под зеленой крышей. Только Петрович на бутылку попросит, обязательно.
   - Эй, пацан! - крикнул Никита, но тот уже с гиканьем мчался по тропинке под горку, только звонок побрякивал. - Надо было его попросить за ключом в деревню смотаться.
   - Ты же слышал, надо Петровичу дать на бутылку, - возразила Света. - Он мужик нормальный, но если уж начнет, - раньше, чем через неделю не закончит. Так что, пойдешь за ключом?
   - А ты?
   - Да нет, пожалуй. Устала что-то. Душно. Полежу до ужина. А ты вот что, по дороге не ходи. Река здесь дугу делает, по берегу будешь с полчаса шлепать. Местные через лес идут, по тропинке, так намного быстрее. Не заблудись только.
   Чмокнув его в щеку, Света легко сбежала вниз к реке, срывая по пути крупные ромашки на длинных ножках. Никита посмотрел ей вслед, зачем-то снова поднялся на крылечко часовни, подергал замок. Потом обошел кругом и через калитку в ограде попал в лес, который начинался сразу за нею.
   Едва заметная тропинка спускалась вниз, петляя между соснами. Впрочем, лес был достаточно мусорный - с густым "подшерстком" и частой лиственной молодью. Пошел восьмой час, краснорожее солнце опускалось в черничный пудинг, окрашивая его в нереально пурпурные тона, так ценимые римскими императорами. У реки сумерки еще не наступили, а в лесу было уже мрачно и неуютно.
   Никита шел, не торопясь, мурлыча себе под нос привязчивый мотивчик. Разговор со Светой его странным образом успокоил. Все оказалось не так страшно. "Только не давите на нее, - говорил отец Максим, его духовник. - Помните, неверующая жена освящается верующим мужем. Терпение и молитва".
   В конце концов, ему самому понадобилось самое настоящее чудо, чтобы поверить в Господа. Служить довелось и на китайской границе, в тех самых местах, где отец погиб, и на финской в Карелии, и в Таджикистане. В такие переделки попадал - ни в сказке сказать, ни пером описать. И ничего! Бог тебя хранит, говорила мать. Везет, отмахивался он.
   До тех пор отмахивался, пока их вертолет не потерпел в горах катастрофу. Случилось что-то с топливным шлангом - вертолет взорвался в воздухе. Троих его спутников несколько дней собирали по кускам. А он... Его выбросило из кабины, и, очнувшись, он обнаружил себя удобно сидящим в развилке одного-единственного хилого деревца-сироты - одного среди голых отрогов. Словно в кресле. Пошевелился, почувствовал боль в груди. Посмотрел и обмер: две сломанные ветки, прорвав камуфляж, крестом впились немного выше солнечного сплетения. Чуть ниже, чуть сильнее удар - и...
   Молитва Господня "Отче наш", которую когда-то заставляла учить бабка, насильно таскавшая его в церковь, всплыла перед глазами, как написанная на бумаге. Еще одни шок Никита испытал уже дома, когда, словно против воли, надел шнурок со своим простеньким крестильным крестиком. Мать просила беречь его - вот и возил с собой, прятал в столе вместе с медалями.
   Перекладины креста один в один совпали с двумя вспухшими, горящими ссадинами!
   Уволюсь и уйду в монастырь, решил он.
   Взял отпуск, приехал домой, в Петрозаводск и пошел в церковь просить благословения. "Не торопись, миленький, - ласково ответил старый настоятель. - Такие дела сгоряча не делаются. Поезжай-ка на Валаам трудником, поработай, присмотрись, а там видно будет".
   В монастыре Никиту встретили с радостью, определили послушание в столярных мастерских. Месяц работал, ходил на службы, разговаривал с монахами. И понял: рано. И не в труде тяжелом дело, не в строгом посте и непрестанной молитве - все это Никита принимал с готовностью. Просто слишком много в нем еще было своего "я", не готов он был умереть для мира - и родиться для Бога. Вернулся в Таджикистан и прослужил еще год, помня, что воинский долг пред Господом стоит превыше многих других. А потом тяжело заболела мать, и он уволился. А потом встретил Свету...
   Что-то прошелестело рядом, и Никита очнулся от воспоминаний. Остановился, огляделся вокруг, сошел с тропы. Конечно, Таджикистан дело особое, но Приморье и Карелия сроднили с лесом, научили понимать каждый его шепот и шорох. По треску сучка, по примятой травинке мог он узнать, кто, куда и зачем прошел.
   До опушки оставалось метров пятьдесят, посветлело. Никита вглядывался в раздавленного муравья, в сбитую с цветка ястребинки пыльцу, в ссадину на горбушке зеленого бархатного мха, на проступившую поверх сухих листьев влагу из потайной ложбинки. Да, кто-то проскользнул мимо него. Кто-то очень ловкий и аккуратный. Кто-то, не желающий встречи с ним на лесной тропе. Не хотящий быть замеченным и узнанным. Только вот не повезло ему немного. Поскользнулся слегка на незаметной под листьями промоинке и шумнул. И даже ниточку на ветке оставил, серо-зеленую, хлопчатую.
   А может, за ним следил?
   Да нет, отогнал Никита неприятную мысль. Как бы ни был он погружен в свои мысли, никто не смог бы идти за ним через лес целых десять минут и ничем себя не выдать. Просто кто-то не захотел столкнуться с ним в лесу. Может, просто испугался - мало ли что!
   И все-таки на душе стало совсем смурно и неуютно. Губы невольно зашевелились, шепча: "Живый в помощи Вышняго..." Никита прибавил шаг и уже через несколько минут вышел из леса.
   Буквально в нескольких метрах от опушки начиналась единственная деревенская улица, длинная и прямая. Покосившиеся заброшенные развалюхи соседствовали со вполне справными домами. Немногочисленные местные жители, попадавшиеся на пути, не обращали на Никиту никакого внимания. От Светы он знал, что, несмотря на отдаленность деревни не только от Питера, но и от райцентра, дачники здесь все же водились.
   Предпоследний дом был, пожалуй, самым богатым в деревне - из белого кирпича, большой, крытый новой зеленой черепицей. И тем более странно выглядела возившаяся в огороде женщина. Несмотря на жару, на ней было надето темно-коричневое платье с длинным рукавом, довольно ветхое и замызганное. Голову покрывал платок, а на ногах красовались резиновые боты на шерстяной носок.
   - Добрый день, - через забор крикнул ей Никита. - Могу я Петровича увидеть?
   Женщина скривилась, словно у нее вдруг заболели все зубы сразу, и молча махнула рукой в сторону деревянной пристроечки в глубине двора. Подождав, не скажет ли все же хозяйка чего-нибудь, Никита вошел в калитку и направился к пристройке.
   Петрович, как римский император, возлежал на топчане перед накрытым столом. Правда, ассортимент напитков и закусок на столе был явно не императорским: литровая бутылка водки средней паршивости, слегка пожелтевшие огурцы, жестоко разделанная селедка и толстые куски вареной колбасы. Похоже, возлияние шло уже давно, водки в бутылке осталось меньше половины, а сам Петрович был ну очень хороший: морда свекольная, глаза в кучку, пегие волосы дыбом.
   - О, мил человек! - обрадовался он Никите, как родному. - З-заходи скорей. Водочки выпьем.
   - Да мне бы ключи от часовни.
   - А-а, - огорчился Петрович. - Ну как хошь. Сам возьми, на сундуке. А то, может, выпьешь?
   Никита огляделся по сторонам. Никакого сундука в комнатушке не было. В ней вообще не было никакой мебели, кроме топчана, колченогого стола и обшарпанной больничной тумбочки.
   - Да тама, - Петрович кивнул в сторону этой самой тумбочки.
   Однако кроме загадочного хлама на тумбочке ничего не было. Никита не поленился, выдвинул ящик, открыл дверцу. Ничего напоминающего ключи.
   - Эй, Петрович! - он потряс начавшего выпадать в осадок сторожа за плечи. - Нет ключей.
   - Нет ключей, гришь? - Петрович попытался приоткрыть тяжелые, как у Вия, веки. - Так правильно. Ты их сам и забрал. Пришел и забрал.
   - Да не забирал я ничего, - возмутился Никита. - Я только вошел.
   - Не ты, гришь? - слабо удивился Петрович. - Ну, значит, баба твоя. Или не баба. Я почем знаю.
   Добиться от него больше Никита так и не смог. Петрович блаженно улыбался и кулем валился на топчан. Плюнув с досады, Никита вышел во двор. Женщина, надо думать, сестра Петровича, все также ковырялась на грядках.
   - Скажите, кто-то к Петровичу приходил за ключами от часовни? - подошел он к ней.
   Тяжело распрямившись, она снова скривилась, показала грязным пальцем на свой рот и развела руками. Потом замычала и махнула рукой в сторону леса.
   До Никиты наконец дошло, что сестра сторожа немая, хотя и не глухая. Сказав "спасибо, извините", он вышел и аккуратно прикрыл за собой калитку.
   Единственная улица деревни за околицей переходила в проселок и, делая плавный поворот, спускалась вниз к реке. Никита сообразил, что по этому самому проселку он может вернуться к дому, не проходя снова через лес. Почему-то идти прежней дорогой совершенно не хотелось. Он уже отправился было к реке, но подумал, что, если кто-то взял ключи от часовни недавно и отправился туда, он еще сможет его там застать. Может быть, именно этот человек и проскользнул мимо него в лесу.
   Никита вернулся, снова пересек деревню и, не без внутреннего напряжения, углубился в лес. На этот раз он шел быстро, но по сторонам все же поглядывал.
   На двери часовни по-прежнему висел замок. Но Никита готов был голову дать на отсечение: кто-то совсем недавно заходил в нее. На крыльце остался грязный след и несколько пожелтевших хвоинок. Он вспомнил ту самую промоинку, которая подвела кравшегося за кустами. Грязь налипла на подошву, видимо, рифленую, потому что не отвалилась, пока он шел по сухой лесной подстилке. А вот когда топтался на крыльце, открывая дверь, тут-то и отстала.
   Оглядев еще раз часовню, Никита вздохнул с сожалением и пошел потихоньку по тропе к реке. Солнце опустилось совсем низко, а тучи придвинулись. "Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил!" - усмехнулся он, срывая султанчик тимофеевки и покусывая сладкий кончик стебля.
  
   * * *
  
   Анна и предположить не могла, что круги пойдут так сильно. К ужину уже вся родня была в курсе, сбилась в кучки и тихо гудела, поглядывая в ее сторону. Наверно, никто в стороне не остался. Разве что сама бабка ни о чем не догадывалась. Или уже донесли?
   Переодеваясь к ужину, она думала только об этом и никак не могла сдержать нервную дрожь в руках. Да и Женька с Галкой подливали масла в огонь. На этот раз бабка поселила их втроем в одной большой комнате в мансарде.
   Когда Анна вошла в комнату, Галина только губы поджала и прошипела:
   - Ты что, мать, белены объелась?
   - А как насчет заповеди о почитании родителей? - срезала она ее.
   - Ну, эта заповедь не только о родителях, а о старших вообще. Ты сама-то как ее соблюдаешь?
   - Так я в монашки и не записывалась, - пожала плечами Анна. - Если ты у нас такая праведная, свои грехи считай, а со своими я как-нибудь сама разберусь.
   Дочь вспыхнула, хотела ответить что-то резкое, но наткнулась на любопытный взгляд Евгении и вышла, хлопнув дверью.
   - Послушай, Ань, ты действительно что-то не то затеяла, - осторожно, словно на цыпочки ступая, сказала Евгения.
   - И ты туда же? - устало поинтересовалась Анна, вдевая в уши тяжелые серьги, которые сняла после обеда, чтобы дать отдохнуть ноющим мочкам.
   - Послушай, ты что, решила начать войну? Даже допустим, что вся эта авантюра удастся, в чем я крупно сомневаюсь. Во-первых, ты всех перессоришь, а во-вторых, все равно тебе от этого никакого практического интереса. Ты-то ни копейки не получишь. Ни ты, ни Андрюшка, ни дядя Изя. И Галка с Вадиком тоже. Ведь опекуном будет кто-то из нас четверых. Или ты думаешь, мои братцы и сестрица с вами поделятся?
   Анна сцепила зубы - этого-то она и боялась. И вообще, как можно было быть такой наивной дурой! Все рассчитала, а о главном даже не подумала. А теперь уже поздно назад играть. Заварила кашу, придется расхлебывать. И Толик хорош, насоветовал. Но он-то не знает всех семейных тонкостей.
   - Хотя, если хорошо подумать... - задумчиво продолжала Евгения. Вернувшись после игры в теннис, она прилегла на свою детскую кушетку, да так и лежала, не торопясь одеваться. - Не понимаю, как могут быть против Кирка и Илья. Ведь если бабку признают недееспособной, каждый из нас четверых может претендовать на опекунство, а значит, и на распоряжение ее имуществом. Возможен даже опекунский совет из всех нас, учитывая размеры ее собственности. А если ее признают недееспособной на момент составления последнего завещания, его признают недействительным и после ее смерти все будет разделено по закону. А это значит, только между нами. С другой стороны, не могу понять, почему за тебя Марина и Димка. Ведь они при таком раскладе остаются с носом. Маринке придется надеяться на отцовское наследство, а он, скорее всего, позаботится о своем ненаглядном грузинском отпрыске. А Димка и вовсе ничегошеньки не получит, как и все вы, Зильберштейны. Кстати, Котька мой тоже против. Только по другой причине. Во всяком случае, так он говорит.
   - По какой? - машинально спросила Анна, кусая губы, чтобы не заплакать. Так бы и убила себя, идиотку!
   - Говорит, что это неэтично, аморально и так далее. Ну, ты же его знаешь.
   - А кто еще против?
   - Кто? - задумалась Евгения, теребя бахрому покрывала. - Ну, Галя, Костя, само собой. Андрей и Вадик, разумеется. Кирилл, Илья - ну, это я уже говорила. Хотя Илью, собственно, никто и не спрашивает. Равно как Вику, Никиту и прочую мелочь. Что касается Светы... Она сказала, что все вокруг спятили. Понимай как хочешь. Мой тебе совет, сворачивай все взад, пока не поздно. Сделай вид, что ничего не было. И моли Бога, чтобы бабка не узнала. Если уже кто-то не наябедничал.
   Но Анна уже и сама понимала, что затея провалилась. Что она провалилась еще задолго до того, как были сделаны первые шаги в сторону ее осуществления. И что если бабка действительно узнает, а она непременно узнает, ей, Анне, надлежит оказаться в такой глубочайшей заднице, из которой выхода на белый свет нет и не предвидится. Даже брат, который только что был за нее, - и тот уже переметнулся.
   - Слушай, Жень, а как ты умудряешься со всеми поладить и при этом остаться в стороне? - с глубоким вздохом спросила она, застегивая молнию платья.
   - Ха! - Евгения нехотя встала и сняла со стула синюю шелковую блузку без рукавов. - Мне с детства пришлось учиться соблюдать мирный такой, доброжелательный нейтралитет. Иначе бы меня еще в школе съели. Поэтому я сначала сто раз подумаю, а потом, если можно, не буду ничего делать - на всякий случай. А ты сначала делаешь, а потом уже думаешь, почему этого делать было не надо.
   Анна смотрела на двоюродную сестру во все глаза, словно впервые увидела.
   - Что, лифчик торчит? - удивилась та, подходя к висящему на стене овальному зеркалу в резной раме.
   - Да нет. Завидую я тебе просто.
   - Ты? Мне? - еще больше поразилась Евгения, вытаращив и без того выпуклые, похожие на темно-коричневые сливы глаза. Она даже рот приоткрыла. Нижняя губа, пухлая и слегка раздвоенная, отвисла, а верхняя, короткая и вздернутая, наоборот задралась к покатому кончику большого носа. - С чего это ты мне вдруг завидуешь? Чего у меня есть такое, чего у тебя нет?
   - У тебя хотя бы сын нормальный. И сама ты умная.
   Тут уж Евгения не нашла что ответить. Возражать, что ли? Что поделаешь, и сын нормальный, и глупой себя тоже не назовешь. Она застегнула молнию шелковых, в тон блузке брюк, припудрила перед зеркалом нос и повернулась к Анне:
   - Пойдем, что ли? Народ, наверно, уже собрался, аперитивчиками балуется.
  
   * * *
  
   В гостиной (она же столовая) Полина вместе с приходящей прислугой из местных уже накрывала на стол. Туда заглядывали с нетерпением, но не столько из-за еды, - никто толком еще не успел проголодаться после позднего обеда - сколько из-за кондиционера. В холле, как и на улице, пласталась густая, липкая духота. Где-то далеко погромыхивало, глухо, как сквозь вату.
   Анна только что подновила макияж, но от помады за считанные минуты осталась тонкая вишневая кайма. Она сидела в углу, одна одинешенька, и яростно грызла губы. Никто не хотел с ней разговаривать, только бросали косые взгляды да шептались. Может, совсем о другом, но ей казалось, о том самом.
   Вокруг Алексея собрались мужчины - Андрей, Валерий, Вадик и Костя. "Зенит" благополучно выиграл, и они с воодушевлением обсуждали матч, который им все-таки удалось посмотреть в домике для гостей. Алексей запивал свой восторг баночным пивом, кое-кто потягивал коктейли. У кого-то в кармане запищал сотовый, и от футбола плавно перешли к обсуждению моделей телефонов.
   - Слушай, ну твоим только в песке ковыряться, как в анекдоте, - пренебрежительно оценил мобильник Вадика Алексей. - Неужели в Англии нельзя покруче купить? Вот смотри, это вещь, - он достал свой и хвастливо продемонстрировал всем желающим. - Панорамная фотокамера, хренова туча цветов, голосовой набор, полифония. А вибросигнал... - тут он понизил голос, чтобы рискованную шуточку не услышали дамы. - Хотите, пока жрать не позвали, чемпионат устроим по толканию тяжестей? Чья трубка дальше подвинет вот эту банку.
   Как ни странно, мужчины завелись все без исключения. Даже дедушка Изя вытащил свой допотопный громоздкий "эрикссон". Артур бегал кругами вокруг столика, на котором выстроили соискателей чемпионского титула, и от полноты чувств повизгивал. Виктория вызвалась быть рефери, немедленно отыскался портновский сантиметр. По команде "на старт" банку ставили вплотную к очередному мобильнику, потом кто-то звонил на этот номер, и телефон с натужным ревом пихал банку. Виктория сантиметром замеряла результат.
   К великому огорчению Алексея, его навороченный "LG" всего несколько миллиметров проиграл "лоховскому" "сименсу" Вадика.
   - Нет, ну надо же! - возмутился он и, запрокинув голову, допил из банки оставшиеся несколько капель пива. - Кто бы мог подумать! А классная игра, да? Но это еще ерунда, вот мы в офисе тараканьи бега устраиваем, на деньги. Это еще круче.
   - А у вас в офисе есть тараканы? - брезгливо сморщилась Виктория? - Фу!
   - Тараканов у нас нет, - ослепительно улыбнулся ей Алексей. - Зато есть очень много пейджеров. Раньше их нам выдавали, а теперь стали не нужны. Хотя и выбросить жалко, вот и лежит в офисе целый ящик. С ними мы бега и устраиваем. У секретарши шефовой стол можно регулировать, чтобы крышка была с наклоном. Вот мы пейджеры разберем, кому какой достанется, сверху выстроим и по команде с сотовых звоним оператору, передаем какое-нибудь сообщение. А они на вибросигнале ползут вниз - кто первый. Даже шеф иногда с нами играет.
   Марина сидела в уголке на диване, потягивая мартини, и смотрела на мужа. Оживленный, веселый, он просто неотразим, с горечью думала она. Виктория вон так и стреляет в него глазами, все норовит поближе подойти. А Лешка ее поощряет, всю эту его кобелиную мимику она давно изучила: то чуть брови приподнимет, то слегка глаза прищурит, одними нижними веками, еле заметно, то посмотрит и отведет взгляд, словно через силу. Только Вики одной ему, судя по всему, мало. Потому что нет-нет да и посмотрит совсем в другую сторону. Туда, где у входа в гостиную на стуле сидит Вероника, бледная и насупленная. Та самая, которую он неизвестно откуда знает и назвал совсем недавно "крашеной стервой". А Вероника на Лешку не смотрит, потому что она совсем ни на кого не смотрит, только себе под ноги. И руки держит в карманах длинного жакета из шелковистого кремового трикотажа, словно они у нее замерзли.
   Все это Марине совсем не нравилось, и она тоже решила поучаствовать в перестрелке взглядами. Только Алексей ее красноречивых немых посланий то ли не замечал, то ли не хотел замечать. Тогда она снова попробовала кокетничать с Вадиком, но тот испуганно ретировался. А Лешка и на эту ее попытку никак не отреагировал.
   Раздался грохот - Вероника дернулась, будто ее ударили. Разговоры стихли. Артур даже присел от ужаса: носился по холлу взад-вперед, пока не свалил стоящий в углу столик с подарками. Эсфирь Ароновна, пренебрегая этикетом, никогда не разворачивала их сразу. "Будете еще сравнивать, кто дороже выпендрился. Потом посмотрю в свое удовольствие". Судя по звуку, что-то стеклянное разбилось.
   Виктория, красная от ярости, совсем как ее платье, подлетела к своему чаду и принялась поливать его гортанной грузинской бранью, отвешивая гулкие шлепки по филейной части. Валерий сделал вид, что его вообще рядом нет.
   - Прекрати орать, Виктория!
   Она так и застыла с открытым ртом и поднятой рукой.
   - Иди ко мне, мой хороший. Иди к бабушке.
   Артур вырвался, показал матери язык и с размаху ткнулся в живот Эсфири Ароновны, обтянутый оранжевым шелком платья. Никто и не заметил, как она спустилась сверху.
   - Ничего страшного не случилось. И нечего вопить, да еще на языке, который никто не понимает. Он всего-навсего ребенок. Да, мой золотой? Потом Полина все уберет. Полина, что там случилось с ужином, в конце концов?
   Полина торжественно вышла из гостиной, словно конферансье, открывающий концерт.
   - Все готово, пожалуйста кушать! - объявила она.
   Как будто в аэропорту объявили начало регистрации на рейс - все разом вскочили, загомонили, потянулись к двери.
   Дима, хмурый, осунувшийся, разговаривал с Андреем, да так и сел с ним рядом, на место Анны.
   - Дим, ты куда? - встревожилась Вероника.
   - А? Да я здесь сяду, ладно?
   - Нет! - ее голос сорвался на крик. - Я хочу с тобой.
   Костя едва заметно хмыкнул, протирая салфеткой очки. Дима с недоумением оттопырил губу, бросил Андрею: "Ладно, потом договорим", обошел стол и сел рядом с женой. При этом Никита, внимательной наблюдавший за этой сценой, отметил пикантную деталь. Когда Дима садился, он задел Веронику, и ее рука непроизвольно дернулась. Но не от неожиданности. Это была дрожь физической неприязни. Такое бывает у излишне чувствительных натур, когда на улице до них случайно дотрагивается незнакомый человек. Или если человек этот отвратителен, как скользкий, извивающийся гад.
   Стемнело рано - тучи потихоньку затянули все небо. Но гроза была все еще очень далеко. На западе красновато посверкивало.
   - Скорей бы уж! - пробормотал Дима, выковыривая из салата оливки.
   Было заметно, что он чем-то расстроен и сильно нервничает. Каждый резкий звук заставлял его вздрагивать и настороженно озираться по сторонам. Однако когда Галина попросила Диму передать ей заливное, он услышал только со второго раза.
   - Что с тобой? - спросила Вероника. - Ты какой-то сегодня странный.
   - Что? - рассеянно переспросил Дима. - А, да ничего. Желудок что-то ноет. Переел, наверно, за обедом.
   Эта его последняя фраза удачно попала в паузу общего разговора. Отлично, подумала Вероника, все услышали. И потом вспомнят, что он на брюхо жаловался.
   Впрочем, Дима был далеко не единственный, кто сидел как на иголках. Анне кусок в горло не лез, она без конца поглядывала на сидящую рядом тетку: знает или нет? Но по ее лицу ничего было нельзя определить.
   Вслед за Анной заерзали и остальные заговорщики: Зоя, Марина, даже отец вытащил из кармана какие-то таблетки. Не хватало еще только, чтобы приступ начался.
   Никита теперь уже был немного в курсе происходящего и поэтому понимал: то напряжение, которое царило за обедом, - ничто по сравнению с тем, которое разлилось в гостиной теперь. Все словно ждали какого-то взрыва. Достаточно было малейшей искры, чтобы видимое спокойствие разлетелось в клочья.
   Эту самую искру сотворила Галина, которая подождала, когда все усядутся, начнут есть, и только тогда начала демонстративно громко читать молитву и крестить стол.
   Алексей хихикнул, Анна с досады даже ладонью по столу хлопнула. Эсфирь Ароновна тяжелым взглядом в упор смотрела на Галину. Никита, прочитавший "Очи всех на Тя, Господи, уповают" про себя, не выдержал:
   - Дорогая, своей демонстрацией ты вводишь других в соблазн посмеяться над тобой и над молитвой. А что в Писании сказано про тех, через кого приходит соблазн, помнишь? Что лучше бы им камень на шею да в воду.
   Галина осеклась и побагровела. Света под столом толкнула Никиту ногой. Эсфирь Ароновна скрипуче засмеялась.
   - Молодец, Никитушка, что оборвал эту нахалку. Только я попрошу тебя впредь не устраивать при мне богословские диспуты. Я этого не терплю, понял? Если хочешь разговаривать на религиозные темы, иди в часовню и возьми у Петровича ключи.
   - Нет у Петровича ключей, - не подумав, буркнул Никита, которого тирада Светиной бабки просто вывела из себя. - Сам он пьяный валяется, а ключи забрал кто-то.
   - Ну, туда им и дорога, - усмехнулась Эсфирь Ароновна. - Давайте лучше выпьем. За нашу большую семью.
   Но не успела она поднять бокал, как погас свет. Раздался недовольный ропот.
   - Эй, в чем дело? - возмутился Алексей, словно всерьез ждал ответа.
   Вероника лихорадочно полезла в карман. Быстрей, быстрей, пока кто-нибудь не начал зажигать спички или зажигалки. Резиновая пробка никак не хотела покидать свое насиженное место. Всего несколько секунд, она не успеет. Где же Димкин бокал? Она нащупала его, дрожащими пальцами опрокинула над ним пузырек, спрятала в карман. Уф, успела. Вздохнув с облегчением, Вероника откинулась на спинку стула.
   Свет не зажигался. Кто встал со своего места. И еще кто-то.
   - Полина, принеси свечи! - крикнула Эсфирь Ароновна.
   - Минутку, - отозвалась из кухни домработница.
   Вероника почувствовала рядом с собой какое-то легкое движение, словно ветерок пробежал.
   Полина принесла подсвечник с двумя зажженными белыми свечами.
   - Пробки вылетели, - сказал стоящий у окна Костик. - Или куда-то молния попала. А может, на подстанции из-за грозы отключили.
   - Ты бы сходил, щит посмотрел, - попросила его Евгения.
   - Давайте я схожу, - вызвался Алексей.
   Он вышел из гостиной, и через пару минут свет зажегся.
   - Ура! - тоненько, придуриваясь, крикнул Вадик.
   Полина, ни слова не говоря, погасила свечи и унесла подсвечник. В комнату вернулся Алексей. На лице его было торжество и... еще что-то непонятное.
   - Ну, что там было? - дернул его за рукав Илья.
   - Там? - Алексей как-то странно улыбнулся, и Вероника почувствовала в животе холод. - Что там может быть? Пробки вылетели, только и всего. Наверно, скачок напряжения. Так за что мы там пить собирались, за семью? - он сел на место и поднял бокал.
   Вероника судорожно схватила свой и жадно к нему припала, не дожидаясь, пока все чокнутся.
   - Ты слишком много пьешь, Ника! - повернулся к ней Дима, отпивая из своего бокала. - Тебе же нельзя.
   - Сбрендил что ли? - не в силах больше сдерживать себя, она заорала так, что все повернулись в их сторону. - Я за обедом глоток выпила и сейчас глоток, - она залпом допила вино. - Это ты слишком много пьешь. А потом ноешь про свою долбанную язву. Пьешь и жрешь, как свинья. И скулишь: "Ах, где мой альмагель?"
   - Ника, Ника, - Дима успокаивающе погладил ее по руке, от чего она снова дернулась, словно ее ударило током. - Не устраивай сцен. Мы не дома.
   - Мама, я спать хочу! - заныл Артур, вытирая руки о скатерть.
   - А как же торт? - удивилась Эсфирь Ароновна. - Разве ты торт не будешь? И мороженое? Полина, готовь чай!
   - Ой, мам, дай отдышаться, - взмолилась Евгения. - Мы еще от обеда отойти не успели, а тут такой стол. И ты говоришь, еще торт.
   - Ну, ты-то всегда ковырялась, как воробей. За других не говори! Виктория, отведи Артура в вашу комнату, Полина ему туда торт принесет. Артурчик, иди поцелуй бабулю. Можешь лечь в постель и есть там тортик.
   - А как же зубы чистить? - удивился мальчик.
   - Сегодня можешь не чистить.
   - Но... - попыталась возразить Виктория, однако Эсфирь Ароновна повелительным жестом заставила ее замолчать.
   - Сегодня мой день рождения. И вы у меня дома. А у себя дома будете делать то, что сочтете нужным. Все понял, мой сладкий? - она притянула к себе вяло сопротивлявшегося Артура. - Сегодня все можно. Даже есть торт в постели и не чистить зубы.
   Валерий молча закатил глаза к потолку. Виктория, бормоча себе под нос что-то злобное, резко схватила сына за руку и потащила наверх. За ними поспешила Полина с огромным куском шоколадного торта на тарелке.
   Время тянулось мучительно. Есть никому особенно не хотелось. Говорить было не о чем, расходиться - рано. Никита снова вспомнил рассказ Погодина. Полина споро собрала грязную посуду, принесла кофе и сладкое - торт, конфеты и мороженое.
   Что-то Никите показалось странным, какая-то совершенно ерундовая деталь. Ерундовая и незаметная. Крохотный такой штришок. Что-то было не так.
   - Ты ничего не замечаешь? - шепотом спросил он Свету.
   - Чего именно? - удивилась она.
   - Не знаю. Чего-то такого... эдакого.
   Света скользнула взглядом по хмурой Анне, по ковыряющему мороженое Костику, по зябко обхватившей себя руками Веронике.
   - Да вроде, нет, ничего особенного.
   - Может быть, хватит шептаться? - Эсфирь Ароновна сказала это тихо, но как-то... пронзительно, так, что Никита от неожиданности вздрогнул. - Неужели тебе, Никита, неизвестны элементарные правила приличия? Или мама в детстве не говорила: "Где больше двух, говорят вслух"? А интимности будете говорить друг другу в спальне.
   - Ну, ба! - вспыхнула Света.
   - Может, лучше споем? - торопливо перебила ее Зоя. - Помните, как раньше пели?
   Не дожидаясь ответа, она затянула "То не вечер", высоким и чистым, но резковатым и поэтому не слишком приятным голосом. Подтягивать никто не спешил. Алексей, глядя на Марину, украдкой повертел пальцем у виска.
   - У-у-у!!!
   Зоя ошарашенно замолчала.
   - Что... это? - со звоном уронив ложку, спросила Вероника.
   Вой доносился из сада. Яростный и тоскливый, он то наливался силой, то почти стихал до жалобного поскуливания. От него по спине бежали мурашки и холодело в животе.
   - Кажется, это собака, - предположил Никита.
   - Ну понятно, что не крокодил, - с раздражением бросил Алексей. - Только какого черта она воет? Может, на луну?
   - Какая там луна! - возразил Костик. - Я выходил на веранду покурить - все небо тучами затянуто, гроза идет.
   - Вообще-то собаки воют к покойнику, - глубокомысленно заявила Вероника.
   - Типун тебе на язык, дура! - рявкнул Дима. - И два под язык.
   Вероника только зябко поежилась и еще плотнее обхватила себя руками.
   - Ника, тебе холодно? - заботливо поинтересовалась Анна.
   - Знобит.
   - Ну, в твоем положении это нормально. А голова не кружится? Не тошнит?
   Тут началось то, чего Вероника и боялась: дамы, словно вспомнив о ее интересном положении, наперебой бросились вспоминать все свои беременности и давать советы. Она кивала головой и делала вид, что слушает. Голова действительно начала кружиться. Чертова собака продолжала выть. Ей показалось, что если эта тварь немедленно не заткнется, случится что-то ужасное.
   - Да сделайте вы что-нибудь! - едва сдерживая слезы, закричала она.
   Костик встал, поглаживая вздувшуюся щеку, вышел в холл, открыл дверь.
   - Конрад, фу!
   Конрад продолжал выть. Он выдавал просто невероятные модуляции, срываясь на тоненький, похожий на всхлип, лай. Невнятно выругавшись, Костик спустился в сад, но не успел еще дойти до будки, в которой жил седой ретривер, как собака замолчала, вздохнула тяжело и спряталась.
   - Что ты с ним сделал? - спросил Костика Андрей.
   - Ничего. Он сам заткнулся. Может, приснилось что?
   - Может, телевизор принести? - зевнув, предложил Алексей, но Эсфирь Ароновна бросила в его сторону такой яростный взгляд, что он втянул голову в плечи. Все его самоуверенное нахальство как ветром сдуло, злорадно отметила про себя Марина.
   - Тихо! - наморщил лоб Вадик. - Слышите? Что это такое?
   Где-то хлопнуло от порыва ветра незакрытое окно, зашумели сосны. Коротко, как-то робко громыхнуло.
   - Гроза, - еще шире зевнул Алексей.
   - Да нет. Это колокол. Слышите?
   Колокольный звон звучал тихо и глухо, словно сквозь слой ваты, порой совершенно заглушаемый порывами ветра. Никита, которому в монастыре доводилось помогать звонарю, прислушался и подумал, что это, пожалуй, погребальный перебор: поочередно во все колокола, начиная с самого меньшего. Только вот без конечного радостного трезвона, призванного вселить надежду на всеобщее воскресение. Впрочем, мысль эту он придержал при себе.
   Эсфирь Ароновна встала, резко отодвинув стул. Губы ее были сжаты так плотно, что исчезли совсем. Казалось, она хочет что-то сказать, но не может найти слов.
   - Ма, успокойся, это, наверно, Петрович шалит, - потянул ее за руку Валерий. - Нажрался и трезвонит.
   - Я давно говорила, гнать его надо! - злобно прошипела Галина.
   - Тогда займи его место! - повернулась к ней Эсфирь Ароновна. - Попадьей не смогла стать, так будешь сторожихой.
   Галина вскочила, сощурившись так, что глаза превратились в совершенно восточные щелки. На скулах выступили некрасивые красные пятна. Анна попыталась схватить дочь за рукав, но та вырвалась и выбежала из комнаты.
   - Эй, мужики, пойдемте, настукаем Петровичу этому по башне, - лениво предложил Алексей. - Костя, Вадик, идем? А ты, полковник, как, с нами?
   Никита подумал, что вряд ли в колокол звонит сторож - если учесть степень его отключки. Скорее уж тот, кто взял у него ключи. Ему стало любопытно, хотя где-то в глубине копошилось неприятное предчувствие.
   - Пойдем, - он встал, словно против желания. - Только фонарик надо взять.
   Света посмотрела на него с тревогой.
   - Осторожнее, хорошо? - шепнула она.
   В густой чернильной темноте не было видно ни тропинки, ни речки. Костя с фонариком шел впереди, за ним гуськом - Алексей и Вадик. Никита двигался в арьергарде, светя по сторонам вторым фонариком. Колокол смолк, едва только они вышли из дома. "Все равно пойдем!" - безапелляционно заявил Алексей.
   Но не успели они пройти и сотню метров, как услышали позади топот.
   - Подождите!
   Спотыкаясь, путаясь в подоле длинного платья, за ними бежала Галина.
   - Я взяла вторые ключи. Они ведь у бабки хранятся. Ох, как же я ее ненавижу.
   Никита подумал, что в устах добропорядочной христианки подобная сентенция звучит, мягко говоря, странновато, но промолчал.
   Казалось, они идут вдоль реки уже целую вечность. Может, мы в темноте уже прошли мимо, испугался Никита, но тут же справа надвинулась темная громада холма. Никита поднял руку с фонариком, и в его луче блеснули кресты на главках.
   Все так же гуськом они поднялись по тропинке и подошли к часовне. На ее двери все так же висел замок. На двери сторожки - тоже.
   - Смылся, гад! - выругался Алексей. - Зря перлись. А может, и не было никого? Может, это ветер?
   - Какой еще ветер?! - возмутилась Галя. - Ты колокол-то в глаза видел?
   - По-моему, это все-таки был погребальный звон, - пробормотал себе под нос Никита. В темноте он не мог видеть Галиного лица, но на что угодно готов был спорить, что его перекосила возмущенно-удивленная гримаса: а ты-то откуда знаешь?!
   - Дай ключи, - Никита поднялся на крыльцо и подергал маленький квадратный замочек двери, ведущей на колокольню.
   Узенькая лестница жалобно поскрипывала под ногами. Двадцать три ступеньки. Он остановился в арке входа, посветил перед собой. Фонарь был довольно слабый, и он крикнул вниз, чтобы принесли второй.
   - Ну, что там? - запыхавшийся Вадик пытался заглянуть через его плечо.
   - Не прыгай, а то свалишься.
   Одним фонариком Никита светил прямо перед собой, на деревянный настил, а другим шарил чуть дальше к стенам. И при этом прикидывал, когда же здесь в последний раз была служба и звонили в колокола. На Троицу? Он не помнил точно, когда день памяти Феодора Стратилата - храмовый праздник. Кажется, в июне, но был ли он в этом году до или после Троицы?
   - Галя, - крикнул он, - когда в последний раз служба была?
   - 12 июля, - ответила она. - На Петра и Павла.
   Так... А сегодня 3 августа. Три недели прошло.
   Он еще раз осмотрел звонницу, спустился вниз и защелкнул дужку замка.
   - Ну что там? - не выдержал Алексей.
   - Можете смеяться, но в колокола никто не звонил. Разве что Карлсон.
   - Не понял! Что за хохма?
   - Объясняю. Петрович ваш наверху, наверно, вообще ни разу не убирал. Проемы высоко от пола, поэтому пыль плотно садится. От входа до середины звонницы протоптана дорожка, там грязи и пыли меньше. Но она все равно есть. Как раз столько, сколько должно осесть недели за три. Если бы сейчас кто-то поднимался наверх и звонил, были бы свежие следы. Только и всего. Может, это из какой-то другой церкви ветер донес?
   - Здесь километров за тридцать никакой другой церкви нет, - возразила Галина. - А то и за сорок.
   - Что-то мне, ребята, не по себе, - поежился Вадик. - Я в Англии был в одном аббатстве, там водятся привидения и тоже звонят в колокола.
   - Да не пошел бы ты в задницу, - не слишком уверенно предложил Алексей. - И без тебя весело.
   - Смотрите! - прошептал Костя, показывая на окно часовни.
   Никита обернулся, и ему показалось, словно там что-то блеснуло. Он отвел в сторону оба фонаря, которые по-прежнему держал в руках, и увидел, что в окне действительно дрожит слабенький, мерцающий свет.
   - Мамочки! - с ужасом выдохнула Галина. - Пожар!
   Никита потянул носом - дымом не пахло. Ключ никак не хотел влезать в замок, наконец что-то клацнуло. Скрипнув, открылась дверь. Он первым зашел в притвор и остолбенел. Галина налетела на него, выглянула из-за плеча, ахнула, закрестилась - часто и суетливо.
   Посреди часовни на аналое лежала большая икона, а перед ней на круглом подсвечнике горели девять больших восковых свечей.
   - Ничего не понимаю, - растерянно протянул Вадик. - В колокола никто не звонил, свечи никто не зажигал. Или зажигал?
   - Нет! - с истерической ноткой выкрикнула Галина. - Никто не звонил и никто не зажигал. Вы что все, сбрендили? Если бы свечи горели раньше, мы бы увидели свет в окне, когда поднимались от реки. И потом, смотрите! - она вырвала у Никиты один фонарь, бросилась к свечному ящику у входа и достала длинную, толстую свечу. Подскочила к подсвечнику и поставила ее в чашечку рядом с горящей. - Видите?
   Свечи оплавились всего на пару сантиметров, не больше.
   - Они и десяти минут не горят еще! Их зажгли, когда Никита поднимался на колокольню!
   - Но это невозможно, - возразил Никита. - Вы же стояли здесь, у крыльца. Подожди-ка! Галя, здесь служат обедню или обедницу?
   - Обедню, - она даже забыла, что должна надуть щеки ("Что бы ты понимал!").
   - Значит, есть алтарь и престол. А из алтаря обычно делают выход через ризницу во двор.
   Он вышел и, подсвечивая себе фонариком, отправился вокруг часовни к выходу из алтаря. Что-то порскнуло из-под ног, кузнечики испуганно замолкали, чтобы тут же продолжить свои арии в другом месте. Вот и маленькое, отчаянно скрипучее крылечко в две ступеньки, узенькая дверь. А на двери - небольшой замок с тонкой дужкой. Тонкий и ровный слой пыли на нем слегка серебрился в свете фонаря.
   - Нет, через алтарь никто зайти не мог, - Никита вернулся обратно в часовню, где Галина, послюнив пальцы, гасила свечи. - Замок пыльный. А решетки на окнах целые.
   - Жаль, что ты не посмотрел на этот замок, - вздохнул Костя. - Может, и в эту дверь никто не заходил, а?
   - Заходил, только не сейчас, - они вышли во двор, и Никита рассказал, как хотел попасть в часовню, как ходил к Петровичу за ключами, о "встрече" в лесу и о грязи на крыльце.
   - Но свечи-то! Свечи зажгли только сейчас! - голос Галины едва не срывался на крик.
   - Здесь нет подвала или люка с купола?
   - Нет!
   - Но ведь может быть и так, что действительно никто не заходил, - с нажимом повторил Костя и выразительно посмотрел на Галю. - Я думаю, мы не должны никому об этом говорить. Скажем, что Петрович по пьяни звонил. А про свечи вообще говорить не будем.
   - С какой радости? - вскинулась Галина и вдруг осеклась. - Ты хочешь сказать?..
   - Именно это я и хочу сказать. Ты правильно поняла.
   - В таком случае я непременно об этом расскажу. Ты понял? Непременно и обязательно.
   - Галя! - Костя подошел к ней вплотную и посмотрел умоляюще.
   - Даже не проси! Я буду очень рада, если это правда. Все как раз о ней.
   Никита ничего не понимал. Галя и Костя говорили о чем-то, хорошо известном только им двоим: Вадик и Алексей смотрели на них с тем же недоумением.
   - Я что, опоздал к началу анекдота? - поинтересовался Алексей.
   - Ах да, вы же не знаете, - спохватился Костя и посмотрел в Галину сторону. Та фыркнула, развернулась и пошла к калитке, только фонарик мелькнул в темноте. - Вот стерва, - вздохнул он. - Ладно, слушайте. Это, можно сказать, семейная легенда. Прабабушка рассказывала. Не мне, конечно, я-то ее не застал, а деду Изе. Так вот у них в деревне время от времени слышали собачий вой и колокольный звон в неурочное время. И видели в церкви свет. В эту же ночь в их семье - а семья была очень большая, да и вообще вся деревня была в родственных отношениях - умирала женщина. Или самая старая, или та, которая очень сильно изменяла мужу.
   Алексей присвистнул.
   - А как она сама умерла? - спросил он, закуривая сигарету.
   - Честно говоря, никто не знает. Она была дома одна. Да и церкви рядом никакой не было.
   - Да ну, фигня все это! - Алексей махнул рукой. - Пошли. Полковник, закрывай дверь.
   - Фигня, говоришь? - переспросил Никита, вдевая в ушки замок и защелкивая дужку. - А кто тогда свечи зажег?
  
   * * *
   Галину они догнали почти уже в саду, почти у самого дома.
   - А ну подожди! - Костя довольно грубо схватил ее за руку. - Ты ничего никому не скажешь, поняла?
   - А кто ты такой, чтобы мне указывать? - она вырвалась и отбежала на безопасное расстояние. - Тоже мне, бабушкин защитничек. За вкусный кусочек выслуживаешься?
   - А что же ты тогда на мать фыркала, когда та захотела бабку в дурдом засадить? Праведницей прикидывалась?
   - Не твое дело! На себя посмотри! Думаешь, я не знаю, как ты...
   Недоговорив фразу, Галина посмотрела куда-то вверх и вдруг присела на корточки. Выпучив глаза, прижав стиснутые кулаки к груди, она отчаянно завизжала.
   Костя поднял голову и охнул:
   - Ох, ё!..
   Из открытого чердачного окошка свешивалась веревка. А на ней, на уровне второго этажа, опустив голову на грудь, покачивалась женская фигура в длинном белом платье, подол которого был испачкан чем-то темным. Длинные светлые волосы закрывали лицо.
   На Галин визг, который все набирал и набирал силу, из дома начали выбегать один за другим все члены семейства. Никита подошел к Галине, поднял ее, резко дернув за руку, и отвесил - не без удовольствия! - крепкую оплеуху.
   - Сволочь, ненавижу! - прошипела она, потирая щеку, но блажить перестала.
   Вместо нее визжать, орать и материться начали все остальные. Эсфирь Ароновна стояла в стороне, у крыльца, обеими руками держась за перила.
   - Ника! - странно тонким, совсем не своим голосом крикнул выбежавший из дома последним Дима.
   - Надо же ее снять! - опомнился Алексей. - Может, жива еще. Костя, помоги!
   Как ни была Марина напугана происходящим, а не смогла удержаться от ядовито-ревнивой мысли: если бы вот она... так вот... бросился бы он ее снимать, ломая ноги - может, жива еще?
   По узкой крутой лестнице Алексей с Костей поднялись в мансарду и остановились в узеньком коридорчике между двумя жилыми комнатами. Из коридорчика приставная лестница вела на чердак.
   - Подожди, давай я первый, - Костя остановил Алексея, который уже поставил ногу на ступеньку. - Ты не знаешь, где свет включается. И подожди, пока я не поднимусь, лестница хлипкая, двоих может не выдержать.
   Когда Алексей вскарабкался наверх, Костя уже поднимал тело, перехватывая веревку двумя руками, словно вытягивал ведро из колодца. Вот уже показались спутанные светлые волосы. И тут Костя, замысловато выругавшись, перерезал веревку ножом. Тело полетело вниз, в саду закричали.
   - Ты что, рехнулся? - подскочил к нему Алексей. - Что ты сделал, идиот!
   - Это чучело, - потирая щеку, устало выдохнул Костя.
   - Что?!
   - Перевязанный веревкой мешок в ночной рубашке и парике. Пошутил кто-то.
   - Ничего себе шуточки! За такие морду надо бить. Желательно ногами.
   - Согласен, - кивнул Костя. - Дай-ка закурить.
   Взяв у Алексея сигарету, он подошел к небольшому столику у окна, грубо сколоченному из некрашеных досок. Из стола неизвестно зачем торчал железный зазубренный штырь, рядом с которым горела свеча. Костя нагнулся и прикурил от нее.
   - Видишь? - кивнул он на нее. - Знакомая свечечка?
   - Как в церкви?
   - Точно. И обгорела совсем немного.
   - Ох, узнаю я, какой козел это устроил... Слушай, а зачем в столе гвоздь?
   - Точно не знаю. Кажется, на нем какой-то инструмент крепили, когда дом отделывали.
   Алексей выглянул в окно. Внизу уже поняли, в чем дело, испуганные крики сменились возмущением. Он подергал вбитый над окном крюк, на котором болтался обрезок толстой веревки.
   - Смотри, как странно, - повернулся он к Косте. - Веревка не привязана за крюк, а пропущена через него, и узел намотан. К чему такие сложности? Ладно, пошли. Устроим родственничкам варфоломееву ночь.
   Чучело лежало на земле. Вблизи оно совсем не было похоже на человека, даже рук не было. Рядом сидел Дима и покачивался, словно китайский болванчик.
   - Посмотри! - сказал Косте Никита, который стоял рядом с Димой. - На рубашку посмотри.
   То, что в темноте казалось черным, при льющемся из окон свете оказалось темно-красным. Весь перед, от того места, где у человека располагается талия, и до самого низа.
   - Кровь?
   - Краска. Дим, где Вероника?
   - Что? - очнулся Дима. - Вероника? Спать пошла. Не надо, чтобы она видела.
   - Что здесь такое? Почему все кричат?
   Вероника стояла на крыльце. Ее волосы были распущены, из-под голубого пеньюара без застежек, который она придерживала на груди рукой, выглядывала длинная белая ночная рубашка. Точно такая же, как на чучеле.
   Анна, сдавленно охнув, прикрыла рот рукой. Кто-то вполголоса выругался. Дима вскочил, пытаясь заслонить собой чучело.
   - Ника, иди спать. Я сейчас приду и тебе все объясню.
   - Какого черта ты тут командуешь? Что тут вообще происходит? Я хочу знать!
   Она спустилась с крыльца и направилась к ним, каким-то странным неуверенным шагом. Не дойдя совсем чуть-чуть, она покачнулась, Дима рванулся к ней, чтобы подхватить, но Вероника устояла на ногах.
   - Что... это? - прошептала она.
   - Ника, не смотри!
   - Что... это? - повторила Вероника, отталкивая Диму. - Это... я?
   Все молчали. Она обвела их взглядом, одного за другим, с недоумением, словно спрашивая: "За что? Почему?".
   - Ника, это просто чья-то глупая шутка, - не выдержал Никита. - Не обращай внимания.
   - Да-да, - кивнула она. - Я понимаю. Просто мне... немножко нехорошо. Голова... кружится.
   Она упала на землю так мягко, словно превратилась вдруг в тряпочную куклу - точно такую же, как та. Не успевший ее поддержать Дима замер: Вероника лежала точно в такой же позе, как и чучело - на спине, повернув голову на бок, с лицом, закрытым волосами, руки и ноги под разлетевшимися полами пеньюара. А на белом шелке рубашки расплывались, становясь все больше и больше, багровые пятна.
   - Да у нее выкидыш! - бросилась к Веронике Анна. - Надо "скорую" вызвать.
   - Какая "скорая", Аня! - махнула рукой Эсфирь Ароновна, бессильно опускаясь на ступеньку крыльца. - Дима, неси ее в машину и вези в Волхов.
   - Почему в Волхов? - беспомощно спросил Дима.
   - Да потому что до Питера ты ее не довезешь. Ребята помогите ему. Подождите! Света, Марина, найдите большой кусок полиэтилена и какую-нибудь подстилку. И пару-тройку чистых полотенец.
   Никита и Алексей подняли Веронику и понесли к машине. Она по-прежнему была без сознания, кровь пропитала уже весь низ рубашки и капала на дорожку.
   - Да что же это такое!
   Дима шел рядом, комкая в руках подстилку.
   - Да иди ты быстрее, заводи мотор! - прикрикнул на него Никита. - Или давай я поведу.
   - Нет, я сам.
   - Тогда давай с тобой поеду, все равно надо будет помочь.
   - Пусть Аня едет, она все-таки врач, - возразила Эсфирь Ароновна.
   - Какое сильное кровотечение! - уложив Веронику на заднее сидение Диминого "форда", Анна бросила на землю насквозь пропитанное кровью полотенце. - Надо лед на живот положить.
   - Полина, у нас есть лед? - крикнула Эсфирь Ароновна, не поднимаясь со ступеньки.
   - В домике, в холодильнике, - выглянула из дома домработница.
   - Быстро неси!
   - Я принесу, я знаю где, - опередил Полину Костя.
   Не прошло и пяти минут, как он принес большой полиэтиленовый пакет, набитый кубиками льда. Анна, как была, в длинном открытом платье, села рядом с Димой.
   - Обязательно позвоните! - наклонилась к окошку Евгения. - Слышишь, Дима?
   Лязгнули ворота, растаяли в темноте габаритные огни.
   - Никита, - совсем старческим, дрожащим голосом попросила Эсфирь Ароновна, - будь добр, принеси мне валидол. В моей комнате, в тумбочке. В верхнем ящике. Что-то сердце закололо.
  
   4.
  
   Давно перевалило за полночь. Полина убрала со стола и ушла к себе. Спать никто не собирался. Мерное тиканье часов действовало на нервы. Все ждали звонка. Или делали вид, что ждут. По большей части молчали, если и переговаривались, то вполголоса.
   Эсфирь Ароновна, полулежа в кресле, посасывала валидол. Она набросила на плечи черную вязаную шаль с кистями, которая резко подчеркнула ее бледность.
   Гроза, казалось, прошла стороной, но неожиданно сверкнула молния, где-то совсем недалеко, и почти сразу же раздался грохот. От порыва ветра распахнулось окно, в листве зашуршали капли, сначала редко, потом чаще и чаще, пока дождь не полил стеной.
   - Хоть бы успели доехать, - вздохнула Марина. Ей никто не ответил.
   - А мне интересно, кто все это устроил? - Алексей со стуком бросил на стол зажигалку.
   - Леша! - умоляюще зашептала Марина, дергая его за штанину.
   - Что "Леша"? Или тебе все равно?
   - Я думаю, нам всем не все равно, - медленно чеканя слоги, сказала Эсфирь Ароновна.
   - Кто выходил из гостиной после того, как мы впятером ушли?
   - Никто не выходил, - покачала головой Света. - Только сама Вероника пошла спать.
   - Точно никто? Ни покурить, ни в туалет?
   - Никто.
   - А Полина?
   - Она мыла посуду на кухне.
   - И не могла оттуда выйти?
   - Могла, но только во двор, через заднюю дверь. Никак не наверх. После вашего ухода наверх не поднимался никто, это точно.
   - Постойте-ка, - Алексей с подозрением взглянул на Викторию.
   - Ты с ума сошел? - зашипела она, и Никите почудилось за спиной у нее раздувается очкастый капюшон.
   - Но она тоже была здесь, - заступился за жену Валерий. - Чего ты на нее наезжаешь?
   - Да не о ней речь, - как от назойливого комара, отмахнулся Алексей.
   - Валерик, он думает, что этот Артур, - яростно сощурившись, пояснила Виктория.
   - Парень, ты что, на голову упал? - возмутился Валерий. - Думай, что говоришь!
   - А я, между прочим, ничего и не говорил. Кажется. Но он единственный, кто был наверху.
   - Но он же ребенок!
   - Все это вполне мог проделать и ребенок.
   - Подожди, Леша, - вмешался Никита. - Совершенно необязательно, что это проделали, когда мы ушли. Ведь мы не смотрели на окна, когда уходили. Может, чучело уже висело. А с тех пор, как мы собрались в гостиной перед ужином, практически все выходили и поднимались наверх. Так что теоретически это мог сделать кто угодно. Любой из нас.
   - Нет, - возразил Костя. - На столе горела свеча. И она сгорела всего на несколько сантиметров.
   - Кстати, о свечках, - противным голосом влезла Галина.
   - Галя! - Костя дернул ее за руку.
   - А пошел ты в задницу! - отмахнулась она. - Так вот о свечках. Похоже, никому уже не интересно, что там было в часовне. А зря. Между прочим, бабуля, в колокол никто не звонил. Дверь на колокольню закрыта, а сама колокольня заросла пылью. А в часовне, тоже закрытой, между прочим, сами собой загорелись свечи. Их никто не мог зажечь, потому что никто не мог пройти мимо нас. Похоже, они действительно зажглись сами. И колокол тоже звонил сам. С чего бы это?
   Тишина похрустывала, как накрахмаленная простыня. Никита скосил глаза: пальцами хрустел тесть, пристально рассматривая напольную вазу. Галина воинственно задрала подбородок и торжествующе поглядывала по сторонам: как я вас, а? Костя с досадой стукнул по колену.
   - Ба, не обращай ты на нее внимания, - сказал он, не глядя на Эсфирь Ароновну. - Ты же ее знаешь.
   - Никита, это правда? - неприятно скрипучим голосом спросила та.
   Смотреть на нее не хотелось. Эсфирь Ароновна одряхлела на глазах. Еще недавно неестественно гладкое и розовое лицо побледнело и обвисло складками, яркий макияж выглядел на нем неудачной карнавальной маской. Костистые, пятнистые руки мелко подрагивали.
   - Так правда?
   Никите ничего не оставалось, как согласиться.
   - Ясно...
   - Ну почему же они не звонят? - вздохнула Марина. - Ведь уже столько времени прошло. А все остальное... Ба, это все чьи-то дурацкие шутки. Просто какой-то кретин решил испортить праздник.
   - Да не надо меня уговаривать, Марина. Что я вам, маленькая девочка?
   Она обрезала Марину так резко, что больше уже никто не решался продемонстрировать сочувствие. Света, опустив голову Никите на плечо, задремала. Виктория, подойдя к окну, смотрела на всполохи молний. Костя и Вадик курили на веранде. Алексей задумчиво поигрывал сотовым.
   Телефонный звонок хлестнул по нервам. Все смотрели друг на друга - кто возьмет трубку. Решился Илья. Он стоял ко всем спиной, и никто не мог видеть его лица. Догадаться о чем-то по коротким репликам было сложно. Но когда Илья положил трубку и повернулся, все сразу стало понятно.
   - Умерла, - испуганно выдохнула Марина.
   Илья коротко кивнул.
   - Еще по дороге. Аня повезла Диму домой. Это она звонила.
   - Я сама займусь похоронами, - Эсфирь Ароновна тяжело встала и пошла к выходу шаркающей походкой древней старухи. - Утром. Ложитесь все.
   Ее последние слова заглушил раскат грома, долгий и ворчащий.
  
   * * *
  
   Утро было сереньким, с деревьев капало. Сразу как-то повеяло осенью. На дорожке лежали несколько желтых березовых листьев, хотя никаких берез поблизости не наблюдалось.
   Эсфирь Ароновна к завтраку не вышла.
   - Она неважно себя чувствует, - доложила Полина, разливая чай и кофе. - Встала рано, позвонила куда надо, и в больницу, и Дмитрию Палычу, и насчет похорон, всем распорядилась. А потом попросила завтрак себе в комнату, прилегла.
   - Может, позвонить ее врачу? - предложил Валерий. Особой тревоги в его голосе не наблюдалось.
   - Я хотела, но она запретила. Сказала, что все в порядке.
   - Да, не повезло Димке, - страдальчески сдвинула брови Зоя.
   Ночью никто не решился обсудить произошедшее, но теперь шок прошел, да и Эсфири Ароновны рядом не было, почему бы не потешить себя. Никита подумал, что вряд ли кого-нибудь всерьез огорчила смерть Вероники. Так сладко говорить "ужас!", когда ужас непосредственно тебя не касается. Щекочет нервы, холодком плещется в животе. И - "Слава Богу, что не со мной!"
   - Такая молодая, такая красивая, - изо всех сил пытаясь сдержать злорадство, вздохнула Виктория.
   - Что? Что такое? - запрыгал на стуле Артур.
   - Тетя Вероника умерла. Ешь творожок и не болтай с набитым ртом!
   - Совсем умерла? Ее закопают?
   - Нет, так оставят. Хватит болтать глупости! - рявкнул Валерий. - Доедайте и поехали. Поля, скажи маме, что мы уезжаем.
   - И попрощаться не зайдете? - огорчилась Полина.
   - Пусть отдыхает.
   Задерживаться в этом доме, и без того неуютном, а теперь и вовсе неприятном, не захотел никто. Вслед за Валерием и его семейством стали собираться остальные.
   Эсфирь Ароновна стояла у окна своей комнаты на втором этаже и смотрела на ворота. Сердце ныло. Обида и раздражение грызли ее стальными зубами. Никому даже в голову не пришло подняться. Уезжаем, мол, мама, бабушка, тетя, не переживай, поправляйся. Как же! Сказали им, что плохо себя чувствует, лежит, они и рады - повод лишний раз ее не видеть, якобы чтоб не беспокоить. И это их она должна любить, потому что они родственники?!
   Вот прошли с сумками к машине Зоя, Илья и Кирилл, даже не обернулись, не посмотрели. Лишь бы поскорее уехать. Андрей увез на своем красном "форде" отца и Галину, но почему-то не взял Вадика. Друг за другом выехали Бессоновы и эти, как их там? Никак не может она запомнить новую Светкину фамилию. А, Корсавина. Зурбинская звучало лучше.
   Полковник на полпути остановился, что-то Светке сказал, показал на ее окна. Увидел ее?
   Эсфирь Ароновна вяло помахала им рукой и отошла вглубь комнаты. Только бы не повернули обратно. Попрощаться. Только что она давилась от злобы, что никто не захотел этого сделать, а теперь уже боялась, как бы Светкин солдафон не надумал подняться. Не хотелось ей думать о них лучше. Гораздо удобнее оставить все как есть. Они не любят ее, она не любит их. Поздно уже что-то менять. Слишком поздно.
  
   * * *
  
   - Можно я с вами поеду? - спросил Вадик, кидая в сумку шорты.
   - Да пожалуйста, - отозвался из ванной Костя. - А почему не со своими?
   Они ночевали в домике для гостей, маленьком, похожем на вагончик дешевого мотеля. Две комнаты, выходящие в узенький коридорчик, - во второй Эсфирь Ароновна поселила Марину с мужем, - санузел с раковиной, душем и унитазом и крохотный закуток, в котором впритык поместились холодильник и электроплитка на тумбочке. Когда-то в этом домике жила прислуга - повар с женой-горничной и садовник. Но потом Эсфирь Ароновна от их услуг отказалась, заменила на приходящих из деревни. У Полины была небольшая комнатка-чуланчик рядом с кухней, а водитель и охранник жили в сторожке у ворот.
   - Меня тошнит от Галки, - признался Вадик. - Десять лет ее не видел, и еще бы столько не видеть.
   - Я тебя понимаю. Конечно, поехали с нами. Ты у отца живешь? На Заневском? Мы тогда тебя на "Чернышевской" выбросим. Доедешь?
   - Да, спасибо. Слушай, а у тебя что, флюс прошел?
   - Флюс? - Костя растерянно схватился за щеку. - Черт, точно. А я и не заметил. Не болит, и опухоль рассосалась.
   - Наверно, на нервной почве. Так бывает. Вот у меня в Англии случай был. Вернее, у моего приятеля. У него начался грипп, и он с температурой под сорок пошел в аптеку. А на аптеку напали грабители. Ну, всех на пол положили, кого-то ранили. Потом грабителей полицейские взяли, тоже постреляли немного. Так Дик домой пришел здоровенький, только с грязными штанами. Ни температуры, ничего. А это у тебя что? - Вадик кивнул на термос, который Костя принес из холодильника.
   - А, мать дубовую кору заварила, зуб полоскать. Так и не пригодилась. Ладно, ты готов? Пойду с бабкой попрощаюсь. Ты не хочешь?
   Вадик замялся.
   - Передай ей привет от меня. Скажи, что не хотел ее беспокоить. Скажи, что я ей позвоню обязательно.
   - Ну, смотри, дело хозяйское.
  
   * * *
  
   Она лежала на широкой кровати, укрывшись мохнатым зеленым пледом, и смотрела в потолок. Тоска. За окном тоска и здесь тоска. И вообще - вся жизнь одна большая сплошная тоска. Сколько себя помнила - всегда от нее бежала и не могла убежать. Как долгая, изнурительная болезнь. Как проклятье. Неужели другие живут без нее, неужели могут радоваться, любить?
   Я жил без жизни и умру без смерти.
   Я целый мир оставил за собой...
   И так стало жаль себя, старую, злую, никому не нужную, никем не любимую.
   Эсфирь Ароновна тихонько всхлипнула. В дверь постучали.
   - Кто там? - слишком громко крикнула она.
   - Я, Костя.
   - Заходи.
   Внучек... Решил таки отметиться.
   - Как ты себя чувствуешь, бабушка?
   - Да ничего, нормально.
   - Тебе надо поспать.
   - Посплю. Все уехали?
   - Почти. Только мы с мамой и Вадик. Он с нами поедет. Мама машину выгоняет, Вадик собирается. Просили тебя поцеловать.
   - Ну поцелуй, - равнодушно сказала она.
   Костя нагнулся, задел стакан с водой, стоящий на столике.
   - Ну и растяпа же ты! - Эсфирь Ароновна выпустила на волю тот сгусток тоскливой злобы, который душил ее и выжимал из воспаленных глаз едкую слезу. - Ты всегда такой был, просто медведь. Шагу не можешь сделать, чтобы не свалить что-нибудь или не сломать. Как хорошо, что тебя из Военмеха выгнали. Поставь таких оборону крепить, и никакого врага не надо. Вытирай, что стоишь!
   Он чуть порозовел, но сдержался и промолчал. Нагнулся, достал из-под кровати закатившийся стакан, промокнул бумажной салфеткой лужу на ковре. Выпрямился, комкая ее в кулаке, постоял, глядя на бабушку. Она воинственно приподняла подбородок: а ну-ка, скажи что-нибудь! Боишься? То-то же!
   - Поправляйся, бабушка, - тихо сказал Костя и вышел.
   - Поздно. Слишком поздно, - прошептала Эсфирь Ароновна, уже не сдерживая злых слез.
  
   * * *
  
   Света нежилась в ванне. Так бы и не выходила. Так бы и жила здесь. Пены побольше, масла из вербены, чашку кофе, новый детектив, простенький, без психологических вывертов, - что еще надо? Никита возится на кухне, готовит что-то на ужин. Какой-то эксклюзив. Машки нет, они вдвоем. Смыть с себя всю тягость вчерашнего дня. Да и сегодняшнего. Конечно, полностью не удастся. Лицо Вероники, испуганное, недоумевающее, нет-нет да и всплывало перед глазами.
   Такая смерть... У нее тоже был выкидыш, когда она... споткнулась и упала. Да ладно! Когда Женька, пьяный до поросячьего визга, толкнул ее, и она ударилась животом об угол стола.
   Света зажмурилась так, что под веками побежали огненно-зеленые пятна. Нет, не думать об этом, НЕ ДУМАТЬ! Все это было в другой жизни.
   Правда, жизнь эта протекала здесь, в этих стенах. И дочка у тебя тоже осталась... из прежней жизни.
   - Кит! - закричала Света. Только он один мог спасти ее. Так, как спасал всегда. Весь этот год.
   - Что случилось? - он ворвался в ванную, в клетчатом фартуке и с двузубой вилкой для мяса в руках.
   - Спину потри! - жалко улыбнулась она, пытаясь спрятаться за пенный сугроб.
   - Да ну тебя, Светка! - рассердился он. - Ты так заорала, что я испугался. Ну и шуточки!
   Но увидев ее лицо, он смягчился, положил вилку в раковину, сел на край ванны. Намылил поролоновую рукавичку, провел по спине.
   - Эх, маловато корытце, а то я бы с тобой залез.
   - Знаешь, какая у меня мечта? - Света посадила ему на нос клочок пены. - Если я когда-нибудь получу чего-нибудь в наследство, то отложу сколько надо на Машкину учебу и лечебу. А если еще останется, то куплю... угадай что?
   - М-м... Джакузи?
   - Ну, с тобой неинтересно! - разочарованно протянула Света. - Ты всегда все знаешь.
   - Разве это плохо?
   - Хорошо. Но элемент неожиданности теряется.
   - Ладно, элемент, парься, а я пойду. Мясо сгорит.
   Света расслабленно потянулась, дунула в пену, чтобы полетели пузырьки. Вот так всегда. Он придет, дотронется, скажет что-то - и темное отступит. И даже мысли о прошлом уже не вызывают паники.
   Они с Женькой Зурбинским учились в одном классе, сидели за одной партой с первого класса. Дружили. "Ходили", - как тогда говорили. "Она с ним ходит". Куда ходит-то, усмехалась Света. Да какая разница! Вот так и доходились до загса. Только-только по восемнадцать исполнилось. Первокурсники. Она училась на филфаке университета, изучала итальянский, а Женька - в Корабелке. Родители не возражали. Отец к Женьке за столько лет привык, а его мать и вовсе была у них классной руководительницей.
   Провернули сложный обмен. У них с отцом была двухкомнатная: дедушка Федя всем своим детям в качестве свадебных подарков купил кооперативные квартиры, хотя бабушка и возражала. В ней они с Женькой и жили. И сейчас живут с Никитой. А "двушку" Ольги Дмитриевны разменяли с доплатой на две однокомнатные - для нее и для отца.
   Все бы хорошо, но Женька стал ее безбожно ревновать. К каждому встречному и поперечному. К соседу, к однокурсникам, к двоюродному брату, к продавцу в мясном магазине, к участковому врачу. Может, я веду себя как-то не так, может, повод подаю, думала Света. Раньше-то ведь такого не было. Она старалась быть как можно незаметнее, перестала краситься, одевалась скромнее не бывает. Университет - магазин - дом. Однако становилось все хуже и хуже. Муж начал пить. А что мне остается делать, говорил он, если у меня жена - потаскуха. Так разведись со мной, сквозь слезы кричала она. Ага, торжествовал Женька, я так и знал, не терпится от меня избавиться, чтобы на свободе развлекаться. Так вот хрен тебе, не дождешься!
   Света все-таки чуть было не ушла, но оказалось, что она ждет ребенка. Женька на какое-то время утих, а после рождения Машки все вспыхнуло с новой силой. К тому же от усталости ей было не до постели, а Женька быстро утешился. Внешностью его Бог не обделил: высокий, широкоплечий, с большими карими глазами, которые вместе с длинными светлыми волосами производили какой-то магический эффект на лиц женского пола от пятнадцати и старше. Теперь он не только пил, но и гулял. Чем я хуже тебя, говорил он, ни сколько не думая о том, что Свете, замученной бесконечными Машкиными болезнями и капризами, было совершенно не до гулянок.
   Не сразу она сообразила, откуда ветер дует. Бабушка Фира, вот кто трудился в поте лица. Ты, внучек, за Светкой приглядывай, намекала она Женьке, она у нас такая девчонка... бедовая. Ты следи за своим, в лоб рубила ей, тот еще кобель.
   Она терпела. Ради Машки терпела - та отца обожала, хотя и побаивалась. А Света себя презирала и считала тряпкой, о которую все вытирают ноги, и вполне заслуженно. Наверно, такая она и есть. А уж как стыдно было перед отцом и свекровью... Та Свету жалела, с сыном ругалась - бесполезно.
   Машке исполнилось шесть. Однажды Женька повез ее к своей матери. Света лежала дома с температурой. На обратном пути Женька вдруг подумала, что наверняка она там одна не скучает. Завернул в бар и основательно нагрузился, забыв о том, что везет в машине ребенка.
   Реанимация, кислый больничный запах, дни и ночи, слившиеся в одно бесконечное, страшное время. Зурбинского она выставила за дверь, покидав в чемоданы его носки и трусы. И такая от нее яростная волна шла, что он не посмел возражать. А потом, уже после развода, волна погасла, остались только слезы и страх перед будущим. И чувство ответственности за ребенка, который уже никогда не будет жить так, как другие.
   Куда делся Женька, Света не знала. От матери он ушел. Когда через год свекровь оказалась в больнице с тяжелой болезнью почек, он ни разу у нее не появился. За Ольгой Дмитриевной ухаживала она, разрываясь между нею и Машей. Благо, отец помогал. А еще и работать надо было. Она делала на дому переводы с итальянского.
   В палате появилась еще одна женщина, тоже безнадежная, из Петрозаводска. За нею ухаживал сын Никита, бывший полковник-пограничник. Они разговаривали, помогали друг другу. Никита был старше на десять лет, невысокий и крепкий, однако военная выправка делала его фигуру внушительной. Коротко стриженные, русые с проседью волосы, высокий лоб с глубокой поперечной морщиной. Никита носил аккуратные усы, но Свете казалось, что ему пошла бы борода. Однако самым удивительным в нем был взгляд. Света наблюдала за ним украдкой. Его темно-серые глаза словно смотрели в какой-то реально существующий, но не видимый для нее мир. Он возвращался из него, и на секунду взгляд его становился растерянным и беззащитным, как у близорукого человека, который только что снял очки и почти ничего не видит. И тогда Света вдруг чувствовала к нему острую жалость - такую она испытывала до сих пор только к дочери. Но вот Никита становился прежним, строгим и собранным, и Свете становилось за свое непрошеное чувство неловко.
   Как-то она пришла к свекрови и обнаружила кровать ее соседки пустой. "Умерла Ира, - вздохнула Ольга Дмитриевна. - И мне пора".
   Через два дня, поздно вечером, раздался звонок.
   "Завтра утром улетаю, - Света узнала Никитин голос. - Вот, звоню попрощаться".
   Она говорила что-то такое дежурное, соболезнующее, вежливое. А потом всю ночь не спала, не могла утра дождаться. Бросила Машку на соседку и понеслась через весь город в аэропорт. Объявили посадку, Света вертела головой во все стороны, испугалась, что просмотрела, пропустила, в отчаянье резко повернулась и... попала прямо в Никитины объятья. От него пахло терпким одеколоном и мятными леденцами. Он ей что-то говорил, она что-то отвечала, а запомнила одно: "Я приеду к тебе".
   Приехал. И остался. И готовит вот на кухне мясо по китайскому рецепту.
   Зазвонил телефон.
   - Кит, возьми, это, наверно, папа, - крикнула Света.
   Он поговорил, вошел в ванную, сел на край.
   - Что?
   - Не хотелось бы быть циничным, но... Похоже твоя мечта вполне может осуществиться.
   - Ты хочешь сказать?... - Света резко села, вода выплеснулась на пол.
   - Да. Твоя бабушка умерла.
   - Как? Когда? Кто звонил?
   - Отец. Ему позвонила Полина, в истерике. Короче, все уехали, Эсфирь Ароновна сказала, что ночью плохо спала, поэтому хочет подремать. Попросила, чтобы Полина разбудила ее в пять часов пить чай. Та пришла и...
   - Сердце?
   - Наверно. Миша повез ее в город, в Джанелидзе.
   - А разве так можно? - удивилась Света.
   - Нет, конечно. А что им было делать? Сто лет ждать труповоз? Они договорились, что скажут, будто ей стало плохо, и Миша повез ее в город, а по дороге она умерла. Не все ли равно.
   - И правда.
   - Кирилл Федорыч туда приедет, официально опознает. Сказал, что потом позвонит.
   - Не знаю, что и сказать, - Света включила душ, чтобы смыть мыло. - Не знаю. Когда твоей бабке под восемьдесят, знаешь, что она может умереть в любой день. Но говоришь: пожалуйста, еще не сегодня. Даже если совсем ее не любишь. Когда я говорила про мечту, это не значило, что жду с нетерпением. - Она вытащила пробку, сняла с батареи полотенце. - Жутко все-таки. Сначала шутки эти глупые, потом Вероника, а потом и бабушка. Самая старая в семье и...
   - Я понял, - Никита помог ей выбраться из ванны. - Только, боюсь, это не совсем шутки.
  
   * * *
  
   - Эй, Жорик, поди сюда. Глянь-ка! Что это за хрень, как ты думаешь?
   - А фиг его знает. Единичные точечные кровоизлияния.
   - Может, отправить на токсикологию?
   - Далась тебе эта токсикология. Ты в прошлый раз отправил, и что? А тогда повод был намного серьезнее. Вечно тебе ужасы мерещатся. Вполне естественная смерть. Может, тебе в судебный морг перейти работать?
   - Но откуда-то это ведь взялось?
   - Ну и нудный же ты, Коля. Вот сейчас тресну тебе в лоб, и тоже будут точечные кровоизлияния. Только, боюсь, не единичные. Такие штуки и у здоровых людей бывают. Еда, вода, водка, курево, лекарства, стресс.
   - А что в заключении писать? Упоминать?
   - Не советую. Причина смерти установлена? Установлена. Зашивай и пиши. Зачем тебе лишний геморрой? У нас вон еще три клиента на очереди.
  
   * * *
  
   Ошибки. Никуда от них не деться. Все учесть невозможно. Да и времени продумать все досконально не оставалось. Надо было торопиться. Другой такой случай мог и не представиться.
   Все сошло, все получилось. Но ошибки были. Хотя и не очень грубые. Или это только так кажется, что не очень грубые?
   Вполне естественная смерть. Конечно, чья-то хулиганская выходка могла ее спровоцировать. Но кто же мог знать, что так выйдет. Впрочем, о хулиганской выходке и речи не было. Так и не смогли объяснить, как же сами собой зажглись свечи в церкви и зазвонили колокола. Мистика-с. Семейное предание. Очень в тему. Чучело? Да, чучело - это уже хулиганство. Но не убийство ведь.
   Вот только Никита...
   На что угодно можно спорить, он кое-что заметил. Может, не понял, что к чему. Наверняка не понял. Но если даст себе труд свести все воедино и задуматься...
  
   * * *
  
   Они собрались в большом кабинете Эсфири Ароновны. Болезненно худая секретарша в лиловом костюме принесла кофе и минеральную воду. Илья нетерпеливо посмотрел на часы. Нотариус опаздывал на десять минут.
   Встреча была назначена на двенадцать часов дня в офисе. Момент, так сказать, истины. Накануне состоялись похороны.
   Никита вспомнил вчерашний день и поморщился.
   - ...Здесь, на Большеохтинском, все наши похоронены. И прабабушка, и дедушка, и тетя Настя. С детства помню, как сюда ходили. Особенно почему-то хорошо помню пруд. Вода рыжая, ржавая и чертова тьма головастиков.
   Света, одетая в черный брючный костюм, мяла в руках букет белых роз. Они с Никитой шли в самом хвосте похоронной процессии. Оркестр натужно выдувал похоронный марш. Их хоронили вместе - Веронику и Эсфирь Ароновну.
   Небо хмурилось, пару раз начинал накрапывать дождь, словно раздумывая, стоит ли разойтись всерьез или подождать ради такого случая. Настроение соответствовало. Казалось бы, какое еще оно может быть на похоронах, но Никиту раздражало всеобщее лицемерие. Пожалуй, искренне плакали только родители Вероники, да и Дима, похоже, не особо притворялся. Остальные... От фальши сводило скулы. Маски сидели непрочно, нет-нет, да и сползали.
   Вот Валерий. Забыл, что надо скорбеть, мечтательная полуулыбка облачком набежала, наверно, о наследстве задумался. Спохватился, скисломордился. Да и другие ничем не лучше.
   Церемония проходила суетливо, словно в спешке. Места у могилы всем не хватало, люди стояли на дорожках, толкались, шушукались.
   "Сердечный приступ, говорите? Вот так, ни с того, ни с сего?" - "Да куда там ни с того, ни с сего! Разве вы не знаете, что там у них произошло? Вероника-то на самом деле повесилась!" - "Да ну?!" - "Ну да! Потому что муж изменял ей с прислугой". - "А может, они старуху... того?" - "Все может быть"...
   Никита поморщился. Вся эта история обрастет слухами и сплетнями, покатится снежным комом. Мало ли что там написано в свидетельствах о смерти. Когда на кону такие деньжищи, кто там поверит в естественную смерть.
   Но куда пропал нотариус? Нервничали все. Анна кусала губы, Валерий барабанил пальцами по колену, Илья то и дело вздыхал и посматривал на часы. Вот-вот, сейчас. Сейчас они узнают, стоило ли столько лет терпеть унижения и ползать перед бабой Фирой на брюхе.
   Никита украдкой взглянул на Свету. Она казалась спокойной, но он чувствовал ее волнение.
   - Простите, попали в пробку.
   В кабинет быстрым шагом вошли двое мужчин. Первый, худощавый, пожилой, одетый в светло-серый костюм - адвокат Станислав Васильевич, давний знакомый еще Федора Ивановича. Второй, в бежевых брюках и рубашке с коротким рукавом, - нотариус, услугами которого постоянно пользовалась Эсфирь Ароновна. Он положил на стол дипломат, достал из него папку с бумагами, пригладил усы щеточкой и оглядел всех присутствующих.
   - Ну что, можно начинать?
   - Разрешите присутствовать? - в кабинет заглянул начальник юридического отдела фирмы.
   - Простите, но это дело семейное, - отрезал адвокат.
   - Но ведь речь пойдет и о нашей фирме, и я...
   - Вам сообщат обо всем позднее. Попрошу вас! Ну вот, - нотариус дождался, когда юрист выйдет, - теперь точно можно. - Он скороговоркой прочел вводную часть завещания и остановился. - Надо сказать, само завещание довольно длинное, в нем подробно перечисляется все имущество, акции, разработки. Не думаю, что это будет представлять для вас особый интерес. Лучше сразу перейду к главному. Эсфирь Ароновна завещала небольшие суммы, от пятисот до тысячи долларов, некоторым своим служащим и домашней прислуге. У нее были текущие долги, около десяти тысяч долларов, они будут покрыты с ее личных счетов. Остальные деньги с личных счетов, а именно, сто двадцать тысяч семьсот долларов, будут разделены поровну между пятнадцатью наследниками. Это брат Эсфири Ароновны, дети, племянники, родные и двоюродные внуки и правнучка. Кроме того, все ее личное движимое и недвижимое имущество должно быть продано, это непременное условие, и вырученные деньги тоже разделены поровну между вами. Я подчеркиваю, личное имущество, потому что касательно всего, что имеет отношение к бизнесу Эсфири Ароновны, есть отдельное распоряжение. К личному имуществу относятся квартира на улице Мытнинской, загородный дом в поселке Требнево, коллекция картин, драгоценности и антикварная мебель. Приблизительная стоимость - около девятисот тысяч долларов. Имущество будет реализовано в течение полугода, к сроку вашего вступления в права наследников. Вам предстоит заплатить налог на наследство, его процент будет различным, в зависимости от степени родства.
   Нотариус замолчал и налил в стакан минеральной воды, словно делая антракт перед самым главным событием. Собравшиеся нетерпеливо заерзали. Никита услышал, как Валерий шепнул брату:
   - Это все ерунда, хорошо, если тысяч пятьдесят останется после уплаты налога. Главное - акции и фирма.
   - Теперь что касается деловых интересов Эсфири Ароновны, - продолжил нотариус. - Боюсь, что вынужден вас огорчить...
   Он замолчал, как будто не решался продолжить.
   - Ну же! - сжав кулаки, процедил сквозь зубы Валерий.
   - Эсфирь Ароновна решила, что оставит сто процентов всех своих акций и контрольный пакет "Эс-Девелопмент" одному человеку. Тому, кто, по ее мнению, способен распорядиться ими наилучшим образом.
   - Что?! - Валерий вскочил, как ужаленный. - Одному?!
   - Кому? - поддержала его Зоя.
   - Своей дочери... Евгении Григорьевне Васильевой.
   Что тут началось!
   Все вскочили и заговорили разом. Впрочем, заговорили - это совершенно неправильное слово. Заорали, завопили, заверещали. Кто-то истерично хохотал, кто-то выражался непечатно. Зоя, некрасиво скривившись, плакала. Андрей, покраснев от злости, вплотную подступил к нотариусу, а тот смотрел на него с усмешкой, словно происходящее изрядно его развлекало. На Евгению, которая ошеломленно прикрыла лицо ладонью, старались не смотреть. Вокруг нее словно образовалась полоса отчуждения. Только Костя подбадривающе поглаживал ее по руке.
   - Пойдем отсюда, - шепнул Свете Никита. - И так все ясно.
   Они встали и вышли из кабинета, основательно приложив дверью юриста, который, судя по всему, подслушивал. Отодвинув застывшую на месте секретаршу, Никита потащил Свету за руку по коридору. Из всех кабинетов выглядывали любопытные физиономии.
   Никита вставил ключ в зажигание, но заводить мотор не торопился. Он бросил осторожный взгляд в Светину сторону. Она сосредоточенно молчала, но особенно огорченной не выглядела.
   - Расстроилась?
   - Да нет, не особенно, - тряхнула головой Света и убрала с лица упавшую прядь. - Конечно, я думала, что будет больше, но нет так нет. Моя доля, Машкина - хватит и на лечение, и на учебу.
   - И даже на джакузи.
   - А на остальное как-нибудь заработаем. Как раз через полгода уже можно будет поехать в Германию и сделать операцию. Я узнавала, она стоит тридцать тысяч евро. Вот кому я не завидую, так это тете Жене.
   - А вот и она.
   Из подъезда быстрым шагом вышла Евгения, за ней едва поспевал Костя. Их голубой "Мазды" поблизости не было видно, похоже, они приехали на такси. Костя остановился у бровки тротуара, высматривая машину. Никита коротко бибикнул.
   - Подвезти? - спросил он, когда Костя с матерью подошли к ним.
   - Ой, спасибо, - обрадовалась Евгения. - Моя телега что-то закапризничала, а на метро ехать сил нет. Нам ведь по пути.
   - Так есть хочется, - простонала Света, когда они выбрались из чудовищной пробки. - Может, перекусим где-нибудь?
   - Не возражаю, - поддержал Костя. - Да и тебе, мать, не мешает. Может, даже и выпить.
   Евгения и правда выглядела бледновато. Похоже, нежданное-негаданное наследство не слишком ее обрадовало. Да уж, нет худа без добра, но и добро без худа - чудо.
   Они остановились около небольшого ресторанчика, где, по словам Кости, можно было кормиться без риска отравиться. Евгения заказала себе водки.
   - Не знаю, что и сказать, - пробормотала она, выпив рюмку залпом.
   - Да брось, мать, - поморщился Костя. - Все устаканится. Ты у нас женщина умная, разберешься. А на родичей плюнь. Не стоят они того, чтобы из-за них нервы себе трепать.
   - Я в нагрузку к маминым деньгам получила всю семейную ненависть, которую к ней испытывали. Думаешь, весело? Да и неожиданно так все. Она меня однажды из завещания уже вычеркнула, даже два раза. Первый - когда Костю назвали Костей, а второй, когда с Васильевым развелась.
   - Ну и что? - Костя яростно терзал ножом фаршированную куриную ногу. - Она всех вычеркивала. И меня, когда из института ушел. И Светку тоже, да?
   - Да, - кивнула Света. - Это у нее хобби такое было. За малейшую ерундовину лишить наследства и сделать так, чтобы все узнали. И все знали, что она еще сто раз передумает, но боялись: а вдруг не успеет.
   - Насколько мне известно, последний раз она переписывала завещание совсем недавно, недели за три до юбилея.
   - Страшно мне, ребята, - вздохнула Евгения. - Я, конечно, буду, как мама, оплачивать все расходы на лечение, учебу, свадьбы, похороны, но...
   - Евгения Григорьевна, - перебил ее Никита, - вы зря беспокоитесь из-за того, как к вам будут относиться родственники. Уже ничего не изменишь. Даже если вы откажетесь от наследства в их пользу, все равно они будут вас ненавидеть. Может, даже еще больше.
   - Лично я тебя, тетя Женя, ненавидеть не буду в любом случае, - заявила Света.
   - Ты у нас, Светочка, цветочек, выросший на помойке. А боюсь я совсем не этого. Пусть ненавидят. Просто... Извините, - она вдруг резко побледнела. - Мне надо выйти на минутку.
   - Теть Жень, тебе помочь? - испугалась Света.
   - Нет, ничего страшного.
   Она встала и неуверенным шагом пошла в сторону холла.
   - Что с ней? - Никита повернулся к Косте.
   - Переволновалась, наверно. Да и вообще она в последнее время чувствует себя не лучшим образом. С трудом погнал ее к врачам. Обследовалась, анализы какие-то сдала. Говорит, все нормально, обычное переутомление. Да и возраст, не девочка уже.
   Когда Евгения вернулась, разговор уже шел совсем о другом, а спросить, чего именно она боится, Никита постеснялся.
  
   * * *
  
   Прошло несколько дней, жизнь стала постепенно входить в прежнее русло. Последние неприятные события как-то сгладились, грядущее наследство стало понемногу казаться каким-то иллюзорным - когда это еще будет!
   Света затеяла перед возвращением дочери из санатория небольшой ремонт в ее комнате, за день сильно устала и легла спать пораньше. Никита пил на кухне чай и смотрел по телевизору боевичок с Брюсом Уиллисом. Внезапно ожил телефон.
   - Это Дима, - отрекомендовался высокий взвинченный голос. - Ну, Зименков, Светин брат двоюродный. Я тут рядом, можно зайти? Разговор есть.
   - Заходи, - постарался сдержать удивление Никита. - Я дверь открою, не звони, а то Светка спит уже.
   Минут через десять появился Дима. Выглядел он, мягко говоря, странновато, в полном соответствии с голосом: растрепанные волосы, выбившаяся из брюк рубашка, воспаленные глаза. Никите показалось сначала, что он пьян, но спиртным от Димы не пахло.
   Они прошли на кухню. Дима упал на стул и принялся нервно крутить в руках перечницу-чертика.
   - Может, коньячку? - предложил Никита.
   - Нет, я за рулем. А ты выпей.
   - Нет, один не буду.
   - Выпей, выпей! - почему-то начал настаивать Дима. - Пригодится.
   Никита пить не стал, сел за стол напротив Димы и выжидательно посмотрел на него.
   - Ладно, слушай, - вздохнул тот. - Только не говори сразу, что я свихнулся. Нику убили.
   - С чего ты взял? У нее же был выкидыш.
   - Нет. То есть, да, конечно, выкидыш. Но не просто так.
   - Послушай, Дима, - Никите стало как-то скучно. - Я все понимаю, но это как-то уж слишком... Допустим, все эти страсти-мордасти с семейными сказками, свечками, колоколами и чучелом кто-то подстроил. В надежде Веронику напугать, чтобы у нее случился выкидыш. Но ведь это глупо, Дима! Сам подумай! А вдруг она не испугается? А даже если испугается настолько, то почему должна от выкидыша умереть? От этого обычно не умирают. Стечение обстоятельств.
   - Никита! - Дима бросил перечницу на стол. - Ты мне показался единственным нормальным человеком в нашем паноптикуме. Здравомыслящим. Поэтому я к тебе и пришел. Тем более, дело семейное. Правда, семейка сейчас занята дрязгами вокруг бабкиного наследства, что-то там затевается. Но мне, честно говоря, сейчас не до того. Так вот слушай. Конечно, я не такой дурак думать, что Ника от испуга выкинула и умерла. Я с гинекологом ее разговаривал. Он был очень удивлен. Обычно выкидыш просто так не случается. А у Ники абсолютно никаких отклонений не было. И никаких болезней крови, при которых возможно такое кровотечение. Он очень подробно допытывался, что она ела, что пила, не принимала ли наркотики или лекарства. Не могла ли принять какое-нибудь абортивное средство. Ника ведь не хотела ребенка.
   Никита слегка приподнял брови, Дима разозлился:
   - Вот только не надо деликатностей! Да, не хотела. Мы вообще друг друга не любили. Она перетрахалась со всеми, кто носит штаны, в пределах досягаемости. Я хотел с ней развестись, но она забеременела. Я ей сказал, что она родит, даже если мне придется посадить ее на цепь. Собирался отобрать у нее ребенка, как Кирилл Светку. Даже если он и не мой, какая разница. Хочешь честно? Мне наплевать на Нику. А вот ребенка жалко. Поэтому я докопаюсь, в чем дело, Христом Богом клянусь.
   - Не клянись, - поморщился Никита. - Никакое лекарство она не принимала. Она не стала бы делать это в гостях. Ведь у нее сколько было, три месяца? Это уже не такой маленький срок, она должна была понимать, что, если получится, ей надо будет в больницу.
   - Послушай, Никита. И все-таки я утверждаю, Нику убили. И сделал это кто-то из нашей драгоценной семьи. Я слышал, как она говорила с кем-то по телефону и предлагала обсудить что-то на бабушкином дне рождения. Мне кажется, что кто-то специально устроил такую инсценировку: мол, она напугалась, расстроилась, вот и приключился выкидыш со смертельным исходом. А на самом деле ее отравили. Я узнавал, есть такие препараты, которые могут вызвать выкидыш и сильное кровотечение. Помнишь, за ужином погас свет? Все начали вскакивать с места, потому что человек просто не может в темноте сидеть спокойно, это ему подсознательно кажется опасным. Вот кто-то под шумок ей и подсыпал что-то. Или подлил.
   Никита прикрыл глаза, прокручивая в памяти события недельной давности.
   Черт, как же он мог забыть! Все правильно. Вероника договаривалась с кем-то по телефону встретиться на даче, а потом разговаривала с ним в саду. А он, Никита, невольно подслушал часть этого разговора. О том, что ребенок был точно не Димин. Сказать ему об этом или не стоит? Пожалуй, не стоит.
   - Было кое-что еще. Смотри.
   Дима достал из кармана и протянул Никите смятую бумажку. Развернув ее, Никита прочел: "Будь осторожен! Смотри по сторонам!"
   - Это бросили мне в комнату. Ну, в тот вечер, перед ужином. Завернули камешек и бросили. Сначала я подумал, что это чьи-то дурацкие шутки. Потом, что кто-то решил сделать мне гадость, а другой кто-то предупреждает. Но мне и в голову не могло прийти, что это касалось Вероники. Ее жизни. А может, записка была ей? Может, ее предупреждали?
   - Нет. Тогда бы написали "будь осторожна".
   Да, в принципе, все укладывается в Димину схему. И еще Никите показалось, что тогда он заметил что-то такое... что помогло бы догадаться. Вот бы вспомнить, выловить из глубин памяти.
   - Хорошо, допустим. Но зачем? Зачем кому-то понадобилось ее убивать?
   - Зачем? - переспросил Дима, снова хватая перечницу. - Может, она кого-то шантажировала. Например, ребенком.
   - Ты так спокойно об этом говоришь?
   - А что, плакать? Просто я хочу знать, кто этот гад. И ты можешь мне помочь.
   - Как?
   - Поедешь сейчас со мной на кладбище?
   - Куда?! - вытаращил глаза Никита. - Ты что, Дим? Какое кладбище?
   - Какое, какое! Большеохтинское. Вот бумажка на эксгумацию тела.
   - Ты можешь объяснить все по-человечески? - рассердился Никита.
   - Я и объясняю. Пошел в милицию, там меня, разумеется, на смех подняли. И послали по известному адресу. Тогда я пошел в обход. У меня много знакомых в самых разных сферах. Свели с одним докторишкой. Патологоанатомом. Он согласился за определенную сумму сделать повторное вскрытие и анализы. Частным порядком. Постановление состряпал на компьютере, ментовские удостоверения купил в сувенирном ларьке. Это на всякий случай, если на кладбище кто-нибудь привяжется. Выкапываем труп, везем в морг, врач нас там будет ждать.
   - Ну а дальше?
   - Дальше? Закопаем обратно.
   - Это понятно. А вот с результатами что дальше будешь делать? Если анализы что-нибудь дадут?
   - Тогда я буду знать наверняка. Может, частного детектива найму. Еще не знаю. Так что, едем?
   Никите совершенно не улыбалось заниматься эксгумацией трупа, да еще с поддельным ментовским удостоверением, но и отказаться было неловко. Он написал Свете записку, на тот случай, если она проснется и не найдет его, положил в спальне на тумбочку. Натянул старый спортивный костюм, взял фонарик и уже пошел за Димой к выходу, но вернулся и сунул в карман двухсотграммовую бутылочку коньяка. На всякий случай.
   Полностью книгу можно прочитать на сайте Литнет под названием "Тридцать сребреников в наследство"
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"