Аннотация: Иногда зло может подстерегать того, кто необдуманно хочет сделать добро... Кто она, таинственная женщина-кошка с голубыми глазами, появившаяся из ниоткуда и ушедшая в никуда? Встреча с ней не сулит ничего хорошего...
Кошка драная
Женщина в свободном полете похожа на кошку, подумал Никита. На кошку, которая выходит на улицу в поисках кота. Вон той, у которой в каждой руке по сумке с продуктами, а в голове отпрыск-раздолбай и вечно голодный муж, я интересен не более фонарного столба. А вот эта, у которой глаза блестят, в одну секунду осмотрела меня с ног до головы, оценила и внутренним компьютером просчитала, чего я стою. Может быть, имеет смысл аккуратно упасть у него под носом, чтобы на руках отнес в травмпункт? Нет, эту, с фосфорическим блеском, он, похоже, не воодушевил. Глаза погасли, дальше пошла. Других оценивать. Ну и плевать. И слава Богу.
Он поглубже засунул руки в карманы и прибавил ходу - мороз к вечеру ударил нешуточный. Градусов двадцать, никак не меньше. И приспичило же ему сегодня рыбы копченой, которая в "придворном" магазине не продается. Поплелся в супермаркет. А теперь уже поздно возвращаться - полпути прошел.
Девчонка, сидящая на скамейке под фонарем, тоже была похожа на кошку. На облезлую помоечную кошку, вяло и мучительно тянущую свою бесперспективную жизнь. Потрепанная короткая курточка, потертые джинсы, нелепая вязаная шапчонка, из-под которой выбиваются рыжие пряди. Сидит, съежившись, смотрит себе под ноги. Типичное дитя общаги.
Ну а мне-то что, пожал плечами Никита. Сидит себе и сидит. Ждет, наверно, кого-то.
Через полчаса, когда скумбрия горячего копчения и прочие немудреные холостяцкие закупки перекочевали из тележки в полиэтиленовый пакет, он отправился в обратный путь и снова прошел через двор. Девчонка сидела на том же месте - на покосившейся лавке посреди загаженной детской площадки. И даже в той же самой позе.
- Примерзла? - спросил Никита дружелюбно. Хотя совершенно не собирался этого делать. - Шла бы ты домой, Пенелопа. А то нос отвалится.
Сказал и пошел себе. Сдалась ему эта пигалица. Небось с мальчиком поссорилась, вот и сидит, страдает. И даже сразу не понял, услышал - или послышалось:
- Мне некуда идти.
Остановился - как споткнулся. Обернулся. Она по-прежнему разглядывала свои потрескавшиеся мальчиковые ботинки. Потом подняла на него глаза, оказавшиеся неожиданно огромными и голубыми. На ее щеках поверх снегириного цвета румянца легли белые пятна, похожие на иней.
- Что значит некуда?
Девчонка долго смотрела на него, - или, скорее, сквозь него - потом ответила, тихо и невнятно, словно не слушались замерзшие губы:
- Я ушла от... друга. И обратно не вернусь.
- Ну и дура, - отрезал Никита. - Нашла где гордость демонстрировать. Или назло ему решила замерзнуть? Иди к родителям.
- Нету родителей.
- Тогда к подругам.
- И подруг нет.
- Ну вот что... - он подумал секунду, переложил пакет из одной руки в другую. - Пошли.
Она молчала. Никита грубо дернул ее за руку, стащил со скамейки и поволок по улице, все больше злясь. На себя - за глупый порыв, который заставил его вести к себе домой эту драную кошку. На нее - за то, что попалась на глаза. На то, что нельзя нажать кнопку рисет и сделать вид, что ничего не было. На то, что нельзя махнуть рукой и бросить ее здесь - без могучего ощущения собственной подлости и противности.
Девчонка с трудом переставляла ноги, и Никита подумал, что наверняка она их не чувствует, потому что отморозила, а это значит, что потом, когда они отойдут, будет пищать, скулить и лить слезы, а женские слезы он просто ненавидел. Потому что сразу терялся и не знал, что делать.
Втолкнув ее в квартиру, Никита оставил в прихожей сумку и, не раздеваясь, зашел в комнату. Достал из бара бутылку коньяка, вытащил пробку и вернулся в коридор. Девчонка сидела на полу, прислонившись спиной к стене и закрыв глаза. Ее била крупная дрожь.
- Как тебя зовут? - спросил он.
- Вера, - ответила она, не открывая глаз.
- Пей! - он протянул ей бутылку, но ее замерзшие руки не слушались.
Уже не в силах справиться с раздражением, Никита сдернул с нее шапку, за волосы запрокинул голову и приложил к ее рту горлышко. Вера сделала глоток, закашлялась.
- Держи! - приказал он и пошел в ванную, на ходу стаскивая куртку.
Баран тупой, сказал он себе, до упора отворачивая кран горячей воды. Какого черта?! Какого дьявола она тебе сдалась, кретин?! Самаритянин, блин, долбанный!
Пар поднимался к потолку, зеркало обвесилось крупными каплями. Никита сунул руку в воду, обжегся, выругался, добавил холодной. Вернувшись в коридор, он неловко принялся раздевать Веру. Она вяло сопротивлялась, но Никита прикрикнул на нее, и она опустила руки. Только смотрела сквозь него прозрачными голубыми глазами. Так выглядит Земля из космоса, почему-то подумал он. Близкая - и бесконечно далекая.
Запутавшись в грязноватых бретельках лифчика, Никита стянул со Веры жалкое, нищенское какое-то бельишко, взял ее на руки, ногой открыл дверь ванной и усадил девушку в воду. Бутылку снова сунул ей в руки:
- Можешь хоть всю выпить. Только не утони, пожалуйста. Полотенце и теплую пижаму возьмешь в тумбочке.
Сказал и вышел, притворяясь, что не видел ни маленькой крепкой груди с темными сосками, сжавшимися, как листочки цветка-недотроги, ни... В общем, ничего не видел. Хотя тело-то отреагировало автономно от сознания - вполне естественно для молодого здорового мужчины, уже не один месяц живущего в абсолютном воздержании.
Еще больше разозлившись на себя и на Веру за эту автономную реакцию, Никита отшвырнул в угол ее одежонку и пошел на кухню ставить чайник. К тому моменту, как Вера вышла из ванной, он вполне успокоился и все для себя решил. Сегодня она ночует здесь, на кухне, на надувном матрасе, а завтра - с вещами на выход. И никаких глупостей.
После развода он вообще относился к женщинам как к существам коварным и непредсказуемым. И хищным по природе. Становиться объектом охоты ему больше не хотелось. Охотиться самому - тоже. А иначе почему-то никак не получалось. Бывали время от времени какие-то скорострельные огневые контакты, но ощущение от них оставалось, как от еды из Макдоналдса - вроде, вкусно, а потом изжога и недоумение: и зачем опять ел эту гадость?
Вера сидела на табуретке, втиснувшись в узкую амбразуру между столом и холодильником, держала двумя руками керамическую кружку с чаем - словно грела ладони - и молчала. Из-под широченной пижамы выпирали цыплячьи ключицы. Влажные спутанные волосы падали на лицо. Она выглядела такой жалкой и нелепой, что смотреть на нее было неловко и как-то стыдно.
Говорить было не о чем. Внезапно Никита почувствовал себя в собственном доме гостем. Захотелось уйти. Но оставлять в квартире совершенно незнакомого человека - неизвестно что обнаружишь при возвращении. Точнее, чего не обнаружишь.
Стиснув зубы, он вытащил из кладовки надувной матрас, бросил на пол, сверху - одеяло и подушку, включил маленький телевизор.
- Матрас надуешь. Еда в холодильнике. Уходить завтра рано.
Закрыв за собой дверь комнаты, Никита лег на диван и пролежал весь вечер, делая вид, что читает. Раздражение только росло. Скумбрия так и осталась в холодильнике - ужинать он не стал. Вообще больше на кухню не вышел, лишь бы не встречаться с этой... оборванкой. Слышал, как она надувает матрас, крадется в туалет, выключает свет - и только после этого улегся сам.
Уснул Никита, как ни странно, почти сразу, но вскоре его что-то разбудило. Вера сидела на краю дивана и смотрела на него в упор. Показалось, что ее голубые глаза светятся в темноте, но, наверно, это был лишь отблеск уличного фонаря.
- Что тебе надо? - спросил он, но Вера молча продолжала смотреть на него.
Хотелось отвесить ей хорошего пинка, но вместо этого зачем-то потянул к себе. Секс получился тупой и механический. Наверно, даже в подростковой мастурбации было больше эмоций. Отстранившись, Никита подумал: "Боже мой, это же не я! Что со мной?"
Утром, вместо того чтобы выставить ее, Никита почему-то сказал:
- Спи, постараюсь прийти пораньше.
В конце концов, что у меня красть, подумал он, закрывая дверь. Деньги на карточке, документы и ноутбук с собой. Все остальное гроша ломаного не стоит.
Вечером все повторилось. Вера сидела за кухонным столом, сгорбившись над тарелкой, ела жадно, изредка поднимая на него свои огромные голубые глаза, не произнося при этом ни слова. Если бы Никита не слышал, как она говорила, сидя на лавке во дворе, подумал бы, что немая. Иногда ее глаза казались мутными, как немытые окна, иногда в них мерещилась глубина вселенной.
Вот только матрас надувать Вера не стала. Как только Никита разобрал диван, она пришла и молча забралась к нему под одеяло. Как будто так и надо. И снова был странный короткий секс на грани отвращения, после которого хотелось выть, и вспоминалось бессмертное "тварь после соития печальна". И снова утром хотелось ее выставить, но вместо этого Никита положил на стол запасной ключ.
- Что с тобой? - спросил коллега в буфете. - Ты на себя не похож.
- Не знаю, - ответил Никита. - Морок какой-то.
Когда он приходил домой, Вера его не встречала, даже не говорила ничего. Она лежала на диване, свернувшись клубочком, подтянув колени к подбородку. Ключ так и остался на столе: из дома Вера не выходила. Ему приходилось ходить по магазинам, готовить, убирать - ей даже в голову не приходило предложить свою помощь. Он пытался с ней разговаривать, Вера отвечала односложно. Если вообще отвечала. Может быть, она умственно отсталая, удивлялся Никита.
- Ты как кошка, - сказал он однажды. - Только спишь, ешь и трахаешься.
Вера подняла на него глаза и промолчала. Никите снова, в который уже раз, захотелось разругаться с ней и выставить вон, но воля тонула в этом призрачном голубом свете.
Больше всего его бесило, что по ночам она не спит и пялится на него. Сколько раз он просыпался от отвратительного ощущения, что на него смотрят.
- Прекрати! - шипел он, но Вера словно его не слышала.
Это действительно был какой-то морок. Я ненавижу ее, думал Никита. Ненавижу - и ничего не могу сделать. И все же чаша его терпения переполнилась.
Он засекал по часам - секс с ней никогда не длился больше трех минут. Никаких ласк, никакой прелюдии. Она начинала - она была готова. Несколько привычных дежурных движений, мгновенная разрядка, острое отвращение. Он отворачивался и засыпал - он, который всегда получал особое наслаждение именно от удовольствия партнерши. Но чувства Веры его нисколько не интересовали. Да и какие там чувства. Хотя инициатива всегда была ее, дальше она просто лежала, как бревно, не шевелясь, словно и не дыша. И вдруг однажды вцепилась ногтями ему в спину.
От резкой боли Никита вскрикнул, скатился с нее и отвесил такую затрещину, что Вера слетела с дивана.
- Прости! - буркнул он - которому и в голову бы не пришло поднять руку на женщину.
Вера встала и вышла.
- Ну и черт с тобой, сука! - сказал он, чувствуя, как спина сочится липкой влагой.
Утром он ушел без завтрака - лишь бы не заходить на кухню. Весь день собирался с духом, обещая себе, что выгонит эту стерву, как только придет. А когда вернулся, обнаружил квартиру пустой. Вериной сумки и куртки не было. Ключ все так же лежал на столе, на том же самом месте, где Никита его оставил.
И это было как минимум странно. Входная дверь закрыта, а замок не из тех, которые захлопываются. И не через окно - пятый этаж. Единственное предположение - Вера все-таки выходила и сделала дубликат. На всякий случай Никита решил завтра же сменить замок. А пока... Пока надо было отпраздновать. Он достал из заначки бутылку виски и надрался до положения риз.
Первые дни Никита был счастлив, как еврей из анекдота, который сначала купил, а потом продал козу. Это было ощущение безграничной свободы. Как будто сбросил тяжелый груз или выздоровел после тяжелой болезни. Но так продолжалось недолго.
Через неделю он вернулся домой и вдруг поймал себя на том, что торопится заглянуть в комнату, где на диване... На диване никого не было, и Никита с удивлением и с ужасом понял, что огорчен этим.
С каждым днем становилось все хуже. Голубая пустота ничего не выражающего взгляда мерещилась повсюду. И шорох мягких, осторожных шагов. И запах - неуловимый, ускользающий, неопределимый. Шерсти? Кожи? Он просыпался по ночам все от того же отвратительного ощущения, что на него смотрят, но рядом никого не было.
Кажется, я схожу с ума, думал он.
Прошел месяц. Начиналась весна, и вдруг оттепель резко сменилась морозом. Скользя по горбатому льду, Никита медленно пробирался через темный двор и вдруг увидел на скамейке под фонарем - той самой, где когда-то сидела Вера, - рыжую кошку. Облезлую помоечную кошку со слипшейся от грязи шерстью. Она подняла на Никиту огромные голубые глаза, и его словно швырнуло в ледяную прорубь. И тут же по спине побежала струйка пота. Не отдавая себе отчета, он шагнул к скамейке.
Не то чтобы Никита не любил кошек, но дома держать их категорически не хотел. И пожалел о своем спонтанном решении уже в тот самый момент, когда запихивал кошку под куртку. Но дело было сделано.
Отмытая и тщательно вытертая, кошка красивее не стала - тощая, с выпирающими лопатками и редкой тусклой шерстью. Она жадно жрала говяжий фарш, сгорбившись над миской, а у Никиты кружилась голова от щемящей тоски и смутных дурных предчувствий. Наевшись, кошка уверенно прошла в комнату, запрыгнула на диван и свернулась клубком на том самом месте, где всегда лежала Вера. Ночью Никита проснулся - словно от толчка. Кошка сидела на краю дивана и смотрела на него в упор. Казалось, ее глаза светятся в темноте, но, наверно, это был лишь отблеск уличного фонаря.
То, что он ненавидит кошку, которой даже не удосужился придумать имя, Никита понял почти сразу. Она вызывала у него страх и отвращение. От одной мысли, что ее можно погладить, взять на руки, передергивало. Тем не менее, Никита исправно кормил ее, чистил лоток, пылесосил диван от клочьев рыжей шерсти. Каждое утро он шел на работу и думал, что вернется и выкинет кошку, однако вечером, открыв дверь, первым делом заглядывал в комнату и вздыхал с облегчением.
Кошка лежала всегда в одном и том же месте и на его приход никак не реагировала. Она вообще словно не замечала Никиту. Через месяц он понял, что ни разу не слышал, как кошка мяукает - она ни разу не издала ни единого звука. Вообще ни единого. Ходила бесшумно, как привидение, появляясь то тут, то там, бесшумно ела, бесшумно справляла нужду. Натыкаясь на ее неподвижный взгляд, Никита каждый раз вздрагивал.
Он почти перестал спать - каждую ночь его мучили кошмары, которые забывались в момент пробуждения, и он снова встречался взглядом с немигающими голубыми глазами, холодными, как морозная ночь. Кошка сворачивалась клубком у него в ногах и засыпала, а Никита без сна вертелся под одеялом до самого утра. Он пытался запирать ее на кухне, закрывал дверь в комнату, но каждую ночь она неизменно оказывалась на диване. Как - Никите было слишком жутко думать об этом. Он и не думал.
Жизнь словно остановилась. Весна - лето - осень - зима... Дом - работа - дом... Он никуда не ходил, ни с кем не виделся. Вернувшись с работы, кормил кошку, ужинал и ложился на диван. Что-то бубнил телевизор, рядом лежала книжка, раскрытая на одной и той же странице. Кошка все так же дремала в ногах.
Он понимал, что тонет, идет на дно, растворяется в каком-то мутном безумии. Стоило только подумать о том, что можно в выходной выйти из дома, встретиться с друзьями, да просто погулять по улицам, в тот же момент тяжелой волной накатывала такая тоска, что хотелось умереть. Но чтобы умереть, не хватало решимости и воли.
Однажды ночью Никита, как обычно, проснулся, но кошки рядом не было. Она сидела на подоконнике и смотрела в незашторенное окно. Комнату заливал свет полной луны, огромной и голубой, как кошачьи глаза. Кошка обернулась, спрыгнула с подоконника и подошла к дивану. Никита почувствовал, как все внутри сжалось. Голубыми льдинками с вертикальными черточками зрачков на него смотрела сама смерть...
Он изо всех сил пытался проснуться или хотя бы крикнуть, но не мог. Не мог даже шевельнуться. Кошка пружинисто вскочила на диван и медленно, крадучись приближалась к нему. Одеяло сползло, кожа почувствовала мягкое прикосновение шерсти. Из последних сил пытаясь вырваться из оцепенения, Никита дернул ногой...
Острые когти вспороли голень. Заорав в голос, Никита изо всех сил пнул кошку. Свалившись с дивана, она на секунду замерла, потом медленно выгнула спину, коротко и жутко мяукнула и вышла из комнаты.
Сочно выматерившись, Никита включил бра. Пять рваных параллельных царапин глубоко сочились кровью. Он встал, прошел в ванную, промыл ногу перекисью, заглянул на кухню. Кошки нигде не было видно. Сон пришел мгновенно - глубокий и черный, как могила. Не прошло и секунды, как зазвонил будильник.
Вечером он шел с работы и представлял, как выставит эту тварь за дверь. А ведь все это уже было, промелькнула мысль - бледная и невнятная. Было... А что, собственно, было? Последний год - словно сон, словно горячечный бред...
Он зашел в комнату. Пустой диван - только маленький клочок рыжей шерсти на покрывале.
Никита заглянул на кухню, в ванную, потом в кладовку, в стенные шкафы, за диван.
Кошки не было. Нигде.
Ну не могла же она испариться, просочиться сквозь стены!
Форточка? Закрыта на задвижку.
Никита еще раз обошел всю квартиру, заглядывая в каждую щель.
Чувство облегчения было таким острым, таким сильным, что от слабости задрожали колени.
Не было никакой кошки, сказал он себе. Просто морок.
А откуда эта миска? Лоток в ванной? Шерсть на покрывале?
Рыжая шерсть на покрывале... Рыжие волосы, разметавшиеся по подушке. Ледяные голубые глаза...
Закружилась голова. Эйфория сменилась знакомой тоской, тяжелой, как кладбищенская земля.
Никита открыл окно.
Не сходи с ума! Окно было закрыто. И форточка была закрыта. Кошка просто выскочила, когда ты выходил утром из квартиры. Ты просто не заметил.
Он перегнулся через подоконник, вглядываясь в темноту, пытаясь рассмотреть внизу на газоне рыжее пятнышко. Ниже... еще ниже... еще...