Вместо эпиграфа: "...блистательное и густое... лето. Зной дрожал дымчатой влагой. Всё вокруг - и море, и горы, и город - сливалось в хрустальную чашу, полную искр, блеска, теней и ветра...
...Пахло нагретым лесом, под плитами шуршали ящерицы"
(К. Паустовский, "Блистающие облака")
Как всегда в эти полуденные часы, я встретил её почти случайно, не думая о встрече.
Она сидела, чуть откинув голову назад. Задумчиво глядела на далёкие кудрявые облака, прищурив карие глаза. Наверное, у неё слабое зрение - может, близорукость - но это был единственный признак несовершенства. Во всём остальном она представляла собой идеальное творение.
Летний зной, овладевший сухими равнинами, заставлял искать спасения на скалах, под кронами деревьев.
Облака, словно ленивые барашки, выпасаемые строгим Огненным Пастухом, прибывшим с далёкого Востока, плыли по нежно-лазурному небосводу. Она, само совершенство, столь же лениво провожала взглядом изящных белоснежных "овечек".
Она сидела на своём обычном месте, как всегда, когда я оказывался на этой чудесной аллее. Два ровных ряда великолепных благородных самшитов, что скрывали человека, стоило ему сесть на скамейку, тянулись через парк. Местами самшиты прятались от палящих лучей в прозрачной тени итальянских пиний.
Здесь, в прохладе, дыша свежим воздухом, который приносил с побережья утренний бриз, я мог спокойно собраться с мыслями, продумать дальнейшую работу - или напротив, забыть о всяких занятиях, забыть о каждодневной суете и проблемах, плыть на волнах густого воздуха, насыщенного ароматом хвои. Здесь рождались поэтические строки, посвящённые древней Колхиде и таинственному, неуловимому Зелёному лучу - талисману всех моряков.
Здесь прекрасно дышалось. Наверное, ветер свободы и дальних странствий помогал каждому, кто приходил в этот парк на скалах, нависших над бесконечным простором ультрамариновых волн. Издалека, снизу, доносился чуть слышный шум прибоя.
Подходя каждый раз к самшитовой аллее, я, наверное, подсознательно всегда хотел вновь увидеть её. Именно её. Словно боялся чего-то, боялся признаться самому себе в столь труднообъяснимом существовании странного магнетизма, взаимного притяжения.
И на этот раз мне снова повезло.
Заметив моё приближение, она повернула голову, словно кивнула, здороваясь.
Конечно, мы не были - и не могли быть - представлены друг другу, и наши отношения не могли перейти некую известную грань.
Издали казавшаяся восхитительно ярко-зелёный, под стать разновозрастной листве роскошного самшита, вблизи она производила ещё более замечательное впечатление. Десятки оттенков от светло-салатного до изумрудного столь гармонично перетекали друг в друга, что не возникало и мысли о вульгарности или пестроте наряда. Стройные ряды нежно-кремовых, тёмно-зелёных, коричневых точек и пятнышек создавали изумительный узор, объединённый общей цветовой гаммой, зелёной, жизнеутверждающей - словно сошедшей с полотен великих мастеров эпохи Возрождения.
Её наряд завораживал...
А вот и то, что отличало её от себе подобных - удивительной красоты ожерелье на шее, светящиеся янтарно-золотистые точечки, словно мерцающие звёздочки сплетались в фантастический узор.
И лишь приблизившись к ней на предельно допустимое расстояние, когда она уже начинала тревожно приподниматься, словно готовясь к бою, я заметил нечто, от чего комок подкатил к горлу, и сердце сжалось в груди.
У неё не было одной лапки.
Конечно, издали, полускрытая жестью монеток-листочков балеарского самшита, она могла спрятать от солнечных лучей - и от чересчур любопытных глаз - недавнюю травму. Задняя правая лапка была потеряна - в сражении с каким-то мелким зверем или небольшой хищной птицей, сорокопутом или пустельгой.
Для существа, едва достигающего половины фута от головы до кончика хвоста, конечно, любой котёнок или щенок-подросток мог оказаться смертельной опасностью, а любая сорока или сойка - свирепым и безжалостным хищником.
Очень медленно я протянул к ней руку и ...коснулся её, чуть ниже изумрудной шеи. Легко дотронулся до чудного ожерелья. Она повела плечом, словно вздрогнула, и чуть отодвинулась, переступив на густых веточках подстриженного самшита.
Бедное создание. После всего, что ей довелось испытать - и не утратить чувства доверия к незнакомцу, слишком уж, по её меркам, большому существу. А может быть, она меня узнала? Узнала и восприняла как старого знакомого, который искренне ей сочувствует, понимает её?..
Говорят, что ящерица в минуту опасности может отбросить хвост, отвлекая хищника. Знатоки считают, что это происходит автоматически, и не контролируется волей подвергшегося нападению бедного животного. Что-то всё же, согласитесь, есть в этом унизительное. И как потом - бежать по жизни в куцем виде?
Говорят, что в плохой или просто безвыходной ситуации лучше склонить голову перед нападающим, согнуть спину перед начальником, боссом*, или зажравшимся чиновником "a la Ziegen-Ziegen-bart"**, склониться перед злой силой и злобной наглостью. Подобным образом поступают животные в стае. Шакалы, волки. Даже львы в прайде. Гиены или собаки в среде себе подобных.
Выходит, можно поступить по-иному. Не склониться, не убежать, принять бой - даже абсолютно безнадёжный. И, получив ссадины и ушибы, потеряв руку или ногу - или саму жизнь без остатка - не потерять иное, то незримое, подобно истинному имени Бога, неназываемое, наверное, или не имеющее названия ни на одном из всех земных языков - но, возможно, гораздо более важное.