Аннотация: текст размещён в этом году на сайте международного литературного конкурса "Золотое перо Руси"
1. Армия Бориса Хмельницкого
...Хмельницкий приехал в Балино почти под конвоем - его сопровождал почётный эскорт из вертлявого представителя Госкино с невнятной фамилией и стройного майора Чеботаря, замполита войсковой части 74138. К ним прилагались ещё два лейтенанта, что маялись перед входом.
К битком набитой солдатами бетонной громаде подкатил микроавтобус. Машинка не первой свежести, но другой у Госкино для этих целей не имелось.
Всё было готово к визиту высокого гостя. Чистота вокруг и дежурные у дверей в зал - чтоб ни одна солдатская рожа не высунулась в фойе, когда знаменитый актёр начнёт шествие в так называемую "артистическую" комнату - живительный оазис, где в углу стоит гитара и графин на журнальном столике. После тряски по ивановским дорогам - как раз то, что нужно.
Тем временем киномеханик начал крутить для уставшей за день публики, серо-зелёной от пыли, "нарезку" из фильмов Хмельницкого.
Главное, по мнению замполита - портрет, сделанный загодя художником части, "рядовым Советской Армии" из "бывшей южной столицы России" а ныне украинского Харькова. Портрет ждал советского Робин Гуда в клубе.
Собственно, рисунков было два - о чём замполит не догадывался. Второй портрет Лёша нарисовал карандашём с той же афиши втихаря - так как рассчитывал "перехватить" Хмельницкого при выходе из военного заведения и попросить автограф. Замполит подобную инициативу подчинённого пресёк бы сразу, без разговоров.
Тут надо было точно рассчитать время.
Клуб являл собой огромную бетонную коробку в очень строгом стиле, но вместительную. Актовый зал вмещал больше народу, чем стандартный зрительный зал любого кинотеатра славного Иваново - революционного Вознесенска, рабочего центра большевиков (после столиц, разумеется).
В пригороде Иваново - Балино - этот военный зал являлся единственным "очагом культуры", где по ночам частенько резвились местные ученицы-ткачихи из техникума, о чём звёздно-погонное руководство догадывалось, но не разу не ловило за.. ну, скажем так, ни за что не ловило. У низших чинов - клуб недавно перешёл из владения кавказцев "в руки" сержантов-харьковчан - конспирация продумана идеально. Разбившийся на стройке АБК ткацкой фабрики и с трудом собранный военными хирургами по частям киномеханик призывом из Харькова был вынужден "открыть двери" землякам. Хотел он того или не хотел. Да никто, собственно, и не спрашивал. Двухметровые сержанты братья Налетьки - особенно, как ни странно, младший Налетько - имели привычку налетать с пудовыми кулаками почти без повода. Но Игоря жалели.
И киномехаником-то стал он после того, как разбился, пролетев три пролёта в недостроенном административно-бытовом комплексе, возле набережной. Тогда он "служил монтажником железо-бетонных конструкций", то есть военным строителем весом в 120 кг.
Командиры поначалу скрыли трагедию от родителей - но вскоре кто-то из солдат раздобыл адрес. И через полгода растерянный отец, приехав двумя поездами с пересадкой в Москве, чуть не плача, с трудом узнал сына, который вернулся в часть после госпиталя и... курсов киномехаников. Вес родного сына уменьшился ровно вдвое, комиссовать его никто не собирался (это портило генеральские показатели), хотя Игорь Васильцов хромал на одну ногу, оставшуюся после операций значительно короче. Остальной "ливер" подробно перечислен в медицинской карточке.
Фамилия предыдущего киномеханика была Гупоев. Гупоев считался кабардинцем (хотя, по некоторым признакам, неграмотных земляков презирал) и недавно, уволившись в запас, отбыл в направлении северной столицы.
Всего этого Борис Хмельницкий, конечно же, не знал - да и не мог знать.
Военный городок, на отшибе которого раскинулся - именно так, раскинулся - клубный "ансамбль" (две бетонные коробки, окружённые гектарами пустыря и неподалёку спортзал для комендатуры - "краснопогонников"), не запомнился Хмельницкому. Привезли его уже в сумерках, лишь редкие фонари освещали дорогу от КПП мимо штабов и "чайной" до клуба.
Зато запомнилась встреча.
Во-первых, бурная реакция детей - а кем ещё были восемнадцатилетние солдаты из глубинки, сёл Тверской губернии, Украины, Сибири, Узбекистана и Абхазии? Запомнилась реакция выросших детей (пусть и в военной форме) на фрагменты из приключенческих фильмов, когда с экрана смотрела в зал бородатая физиономия строгого но справедливого героя.
Во-вторых, "под завязку" творческого вечера, когда, яростно жестикулируя, Хмельницкий произнёс вполне приличную речь, без особых патриотических штампов (и чуть пошатываясь - все трое основательно приложились к графину в "артистической"), замполит преподнёс ему портрет. Портрет самого Хмельницкого, аккуратно наклеянный на лист ДВП, окантованный золотистой краской и покрытый лаком - Лёша старался от всей души.
Борис пришёл в бурный восторг - подобного он ожидал меньше всего! "Кто, кто нарисовал?!" - вопрошал актёр. Ему сказали, что солдат из 2-й роты. "Давайте его сюда!!!" - радостно бесновался Хмельницкий. Сходство оригинала и портрета казалось поразительным.
"Романов, подняться на сцену!" - раздалась команда. Светлоликий и темнолицый зал шумел, как летний предгрозовой лес, истосковавшийся по ливню. Кажется, впервые команду майора не спешили выполнять. Лицо замполита покраснело ещё сильнее.
Толстый лейтенат Сверчков и тощий старший лейтенант Пантюхин забегали как тараканы. Романова не было в зале, не нашли его и снаружи. Мелкий таджик в грязном "хабэ" - он сегодня смолил крышу на фабрике - семенил на второй этаж, стучался в мастерскую художника: "Романов, камандыр завёт!" - всё безрезультатно. Романов словно испарился.
Атмосфера в зале напоминала уже не предгрозовой лес - а самую настоящую грозу... Офицеры рвали и метали - но с непонятной как бы чуть извиняющейся или смущённой улыбкой на бледных устах. Актёр хочет видеть художника - художник бесследно исчез.
Непредвиденная ситуация.
...Фактически, программа встречи выполнена - "фильма" солдатами просмотрена, актёр выступил. Но оставалось ощущение скомканности вечера.
Хмельницкого за руку втащили за кулисы, в "артистической" все персонажи перевели дух - и хлопнули ещё по одной. Через десять минут в том же составе проследовали через фойе - хоть в зале шумно и душно, личный состав приказано пока не выводить.
...И вот тут джинном из бутылки возник перед взвинченной троицей (с эскортом из перепуганных лейтенантов) рядовой Романов. С листом ватмана в руке.
"Прошу Ваш автограф, будьте так любезны!" - как ни в чём ни бывало заявил "джинн" в зелёном обмундировании. Рты лейтенантов открылись и - после паузы - послушно закрылись. Похожий на швабру Пантюхин и его полная (в прямом и переносном смысле) противоположность Сверчков сейчас напоминали угря и жирного карася, выброшенных зелёной волной на берег. А брови молдаванина-майора сдвинулись на переносице.
Борис загромыхал: "Молодчина! Да у тебя талант!! Учиться, обязательно учиться! - Я вижу твоё большое будущее, помяни моё слово!!!"
Хмельницкий сгрёб широкой дланью авторучку и размашисто расписался на обратной стороне портрета: "Лёше с благодарностью! Борис Хмельницкий".
Замполит передумал отправлять Романова на гауптвахту.
Но поклялся в мыслях - при нём Романову не бывать в отпуске. Пусть и не мечтает!
Пахать будет как миленький, до самого дембеля.
2. Армия Лёши Романова
Конечно, художник знал, что перед началом вечера к "группе артистов" лучше и не соваться. Знал, что его могут просто "отодвинуть" лейтенанты из "почётного эскорта".
Поэтому заранее провёл "рекогносцировку местности" - как штурбманфюрер Шульц с капитаном Ивановым, увиденные им на черно-белом фото в каком-то журнале.
Решил поджидать Хмельницкого в тёмном закутке под широкой лестницей, заставленном старыми плакатами. Как зелёный паучок в углу паутинки. Напротив - двери в зал. Слева - "тамбур", выход к машине. Справа - фойе и проход к "артистической". Мимо не пройдут!
Пока ждал, в голову лезли разные мысли. В основном - почему-то мрачные.
Сержант-кореец, поначалу вроде бы неплохой парень, распустился, начал избивать их земляков, а также узбеков из вновь прибывших. После того как отбил селезёнку рядовому Ивкину, сержанта "прихватили". Инвалидность Ивкина осталась с ним на всю жизнь - селезёнку вырезали, травма была жестокая, тяжелейшая. Сержанта судил военный трибунал, "вояка" получил несколько лет дисбата.
В отличие от сержантов, прапорщики в основном были мирными людьми - то есть, конечно, людьми военными, но не дрались. Самым мирным оказался призванный из Донецка белорус Конюк - весёлый полноватый парень с походкой уважаемого представителя шпаны, который практически постоянно вертел перед собой умеренной длины цепь с ключами. Вроде как вместо чёток. И на все случаи жизни имел присказку, яркий образец народной "словесности", абсолютно непечатной.
Романова сержант не бил - лишь "пробовал на прочность" пресс, "шутил". Удары были сильные. Лёша старался улыбаться, пресс у него сильный - хотя после одного из ударов захотелось плакать.
Романова, можно сказать, не обижали ни в 1-й роте, ни во 2-й, куда перевели вскоре, назначив художником части. Получается, что вначале он считался "под крылом" Таджибаева, замполита роты, человека невоенного и неловкого, но доброго и умеренно пьющего инженера из Ташкента (призванного "в лейтенанты" лишь на два года). А затем Лёша стал как бы вообще "из высшего света". Что на самом деле было, конечно же, далеко не так. Штампуя однажды здоровенные таблицы с тысячами цифр к одному из генеральских "симпозиумов", он трое суток не спал, хотя в помощники получил "художника" из той же 1-й роты, болтуна и лентяя Орлова. После аврала пошатывало и тошнило. Глаза болели, маячили какие-то искры, "звёздочки", зрение резко ухудшилось - пришлось на две недели загреметь в госпиталь среди хвойного леса, кололи витаминные уколы и что-то ещё. Там он сделал портрет медсестры Лены.
Лёша вспомнил и недавние похороны. Гроб, накрытый красной материей, установили в этом же фойе - чут правее от "артистического маршрута". Приехал убитый горем отец погибшего молодого узбека - парень не успел отслужить и трёх месяцев. В конце дня солдатика загнали внутрь бетономешалки, чистить изнутри лопатой. Кто-то нажал кнопку... Тело извлекали по частям. Гроб, установленный в фойе клуба, заколотили намертво.
Казалось, отец на глазах стареет. Выражение недоумения, боли не уходило с его лица. Лёша опускал глаза, когда приходилось проходить мимо - хотя вины его в происшедшем, конечно же, не было никакой.
Лёша слышал, что следствие не пришло к определённому выводу - несчастный случай или убийство. Виновных не нашли. Определили: несчастный случай.
...Под лестницу неслись героические звуки - в зале Робин Гуд расправлялся с угнетателем трудового народа и тираном шерифом Ноттингемским.
Лёша думал почему-то о совсем другом. О том как прапорщик Никульченков, назначенный в прошлом году старшиной 1-й роты, избивал молодых солдат. По странной прихоти судьбы, в основном всё тех же - земляков и узбеков. Точнее, каракалпаков Западного Узбекистана - слово "кара" им когда-то приставили не зря, цвет лиц на самом деле был очень тёмным. Цветом они напоминали, скорее, эфиопов, чем тюркскую народность; европейскими чертами же - венгров или французов, никак не узбеков.
Солдаты редко выходили из "каптёрки" сами. Чаще их вытаскивали подручные - младший сержант Мацкив родом откуда-то из Карпат и запуганные таджики. Впрочем, их лидер, сержант Норов, сам активно закатывал рукава и "принимал участие". Он по полу тела не тянул. Транспортировали другие. Странно, что Норов почти не говорил по-русски в отличие от Никульченкова - но оба они "числились" кандидатами в партию коммунистов. У Лёши дед и мама были коммунистами (отец успешно отбился в своём институте от подобного счастья, хотя остался заведовать отделом), но ему и в страшном сне не могло присниться, что "члены партии" могут представлять из себя таких моральных уродов, ублюдков, иначе не сказать!
Кстати, в партию их так и не приняли - уж больно резонанс пошёл широкий. Двое многократно избитых ребят поняли, что не хотят умереть здесь, и сбежали из части. Толик Бычков пришёл в военкомат "сдаваться" через месяц - пришёл в сопровождении родителей, и то лишь после того, как родители взяли с военкома обещание... Ну, это уже подробности. Трибунал состоялся; Норова, кажется, перевели в иную часть, а прапоршика Никульченкова должны были посадить на пару лет.
Почти посадили, можно сказать. Он получил ровно два года "химии". Причём в родном городе - так сказать, "не отходя от кассы", по месту жительства. Хоть из армии выперли, и то дело.
Лёша вспомнил, что как-то увидел на столе в "каптёрке" фото девиц с повязками на локтях - свастиками. Никульченков явно увлекался нацистской символикой. И сам ходил в казарме, закатав рукава по локоть. Фуражку себе выправил прапорщик тоже по нацистской "моде" - с выгнутой и лихо закрученной "маковкой".
Был момент, когда человек десять из их роты сговорились и одновременно подали рапорты о переводе их в Афганистан - там как раз началась война. Мол, хотим помочь братскому афганскому народу. Романов и на самом деле хотел оказать интернациональную помощь забитым и обманутым ханами жителям кишлаков. Но раз услышал, как ребята перешёптываются после отбоя: "Лучше в Афгане от пули помереть - чем здесь инвалидом остаться без почек и селезёнки".
Усатый командир, имевший странную фамилию Немехно, кричал и рвал рапорты на мелкие клочки.
Никого ни в какой Афганистан не отправили.
Вот кто скажет, почему такие мрачные мысли посещали солдата Романова, когда он ожидал актёра Хмельницкого, кумира молодёжи? Может, хотел рассказать о том, чего тот не знает? Что скрыто за блестящим глянцем "рекламных щитов" на плацу и внешней чистотой?
Лёша слышал, как по лестнице над его головой проскакал маленький таджик и начал тарабанить в дверь чулана-мастерской "без окон без дверей". Зато с лампами дневного света. Может, от них зрение начало портиться?
...Мечта осуществилась! Заслышав топот командирских сапог, Лёша выскользнул навстречу процессии, протянул актёру лист бумаги, начал что-то говорить... Кажется, уши пылали, кажется, нёс чёрт знает что... И тут Хмельницкий похвалил его! Посоветовал учиться после армии! Пожал руку!!! Лёша чувствовал себя самым счастливым человеком на свете! Ведь портрет, нарисованный его рукой, понравился самому Борису Хмельницкому - кумиру молодёжи вообще, и Лёши Романова в частности.
Через полгода Лёша нарисует ещё - портреты замечательной актрисы Нонны Терентьевой - это уже после армии он узнает, что её называли "советской Мэрилин Монро"!.. (в минутной беседе она скажет ему, что бывала в Харькове, там у неё родственники - через минуту Лёшу оттеснит в коридор жирный лейтенант с маслянистыми глазками - и актриса вынуждена будет ещё минут десять общаться с офицерами - а ведь Лёша ещё столько хотел ей сказать!) ...Нарисует - и получит её автограф под светлым ликом, который пристально смотрит с белоснежного листа (рисунок получился ещё лучше, чем ожидали): "Алексею - от всего сердца - Счастья!.. Н. Терентьева".
И узнает, что Терентьева активно занимается благотворительностью, помогая постаревшим нищим актёрам и актрисам, о которых почему-то забыла власть и "благодарные зрители" - мирская слава преходяща... И что ей самой не очень повезёт с ролями - хоть и снялась в одном из лучших "советских вестернов"... И что другой актёр, Машков, муж её дочери, отправится в Америку и там подружится с семьёй голливудской дивы Милы Йовович - кстати, бывшей киевлянки, то есть тоже "из наших, советских". Мир тесен, так ведь?
А портрет Лёша поместит в белую рамку и повесит на стене в своей комнате - когда начнутся персональные выставки, портрет покажут по телевизору. И в Харькове, и в Белгороде...
Но всё это позже, через годы...
Post scriptum
"Две стороны Луны". Тёмная и светлая. Славные победы героев-солдат и моряков, поддержанные усовершенствованиями и открытиями Калашникова и академика А.Н. Крылова, фактически возродившего флот "и словом и делом", а ещё ранее славные ратные подвиги казаков и русских солдат в армиях Суворова, Кутузова - с одной стороны.
И тупость царских (да и временами советских) чиновников, мордобой в царской (и позже в "брежневской") армии - с другой стороны.
Двуличность, "застрявшая" в Истории.
Возможно ли в Армии оставить лишь светлую сторону? Реально ли, что в будущем новые Хмельницкие посетят иные военные городки, в которых царит порядок и дисциплина, не на мордобое основанные, а на разуме военных - когда увидят они светлые лица, не отягощённые мраком национализма и ксенофобии - и это будет настоящее лицо Армии - а не всего лишь одно из двух?..
Наступит ли такое время?