Аннотация: о Рио-Рите из "Книги песен" Ирины Богушевской и многом другом...
Санаторий "Роща",
или
Несколько дней из жизни Петра Никифоровича
(отрывок из повести)
Вместо эпиграфа :
"...Разницы нет никакой между Правдой и Ложью,
Если, конечно, и ту и другую раздеть..."
(Владимир Высоцкий)
Пётр Никифорович поднял глаза на открытую форточку.
Со стороны Дома культуры загремело.
Неслись, опережая комаров и здравый смысл, вовсе некультурные звуки.
Наступал вечер и, конечно, местный "диск-жокей" в засаленной кепочке (что чудом держалась на затылке), с неизменной сигареткой в углу рта - мужичок неопределённого возраста, из тех, что до старости остаются для окружающих Васькой или Ванькой - вынес обшарпанные колонки. Поставил их под обшарпанные колонны сталинского периода. И врубил "музыку" на полную катушку.
Колонки дребезжали. Колонны учреждения, призванного заботиться о культуре местного населения, казалось, вот-вот пустятся в пляс - или, скорее, развалятся от пульсации децибел.
Надо сказать, что Пётр Никифорович в нотах слегка разбирался и хорошую музыку любил. Даже властью попранный в былое время джаз. Особенно ему нравились песни Ирины Богушевской.
Особенно вот эта, грустная... как же там... "...я так хотела остаться с тобой"?.. Или о дельфинах. Очень здорово. Её Рио-Рита бесподобна: "...я всё равно не хочу расставаться с воздухом земным".
Тонкая нить мелодии, тихой и проникновенной, словно красавица Ирина поёт именно для тебя, здесь и сейчас...
...Но то, что вдруг загремело из форточки прохладным весенним вечером, ни к музыке вообще, ни к мелодиям в частности, отношения не имело.
Дикая смесь второсортных частушек и блатных куплетов, незаслуженно поимевших название "русский шансон". Боже упаси, какой шансон?! (Французы перевернулись бы...) Лагерная смесь, бесстыдно поправшая синтаксис, грамматику и фонетику вместе взятые. Смесь, по сравнению с которой безобидный суржик выглядел высокой поэзией. Смесь, безуспешно и бессмысленно пытавшаяся подражать талантливому Высоцкому. Да ещё и "положенная" на два-притопа-три-прихлопа псевдонародного мотива.
Пётр Никифорович вспомнил добродушную и вовсе необидную для братьев по разуму армейскую присказку о музыкальном инструменте сослуживца, однополчанина из очень средней Азии: "Балалайка - три струна, Чуркестан - моя страна".
По сравнению с ЭТИМ, что из форточки, нехитрая завывающая мелодия ефрейтора-таджика, равно как "Ой, не будем горювати!" Сердючки, сейчас показалась бы, наверное, подарком небес.
По крайней мере, можно было бы вытерпеть.
Пётр Никифорович поморщился, трудно вставая с кровати. Опять прихватило поясницу. Выпрямился и шагнул навстречу какофонии. Закрыл форточку.
Звуки ослабли. Из гремящих стали просто громкими. Ушло дребезжание.
Пётр Никифорович включил радиоприёмник, призванный сыграть роль "глушителя вражеских голосов" эпохи прохладных войн. Он даже перенёс его на подоконник, выстраивая прозрачную стену "между теми и этими".
Один из каналов настроен - радио "Мелодия". Лучше, чем ничего. Да, тоже "не фонтан" - много в последнее время говорильни в эфире, всяких приветов от Аллы Васе, от Коли Маше, и от "Могучего Матадора" - "Таинственной Незнакомке". Но всё же здесь временами есть настоящая музыка, попадаются приятные мелодии.
"Рио-Рита" почти перекрыла хрипение динамиков. На узком плацдарме "разносчик местной культуры" с извечной сигареткой, не подозревая о том, потерпел сокрушительное поражение.
Потом пошла другая, из "Книги песен" Богушевской:
"...Не для тех, чьё тело рядом, а душа вдалеке,
И не для тех, кто эту ночь смакует в каждом глотке..."
В дверь постучали.
"Открыто!.." - крикнул Пётр Никифорович - он вспомнил, что пригласил на вечерний чаёк милых соседок по санаторному столику.
Второй день они вместе, втроём, завтракали - и обедали, ужинали, конечно же. Улыбчивая работница столовой с большими голубыми глазами, похожая на киноактрису, вчера объединила их (наверное, у многих заканчивалась путёвка, требовалось перетасовать оставшуюся публику) - спасибо ей за это!
Петру Никифоровичу, если честно, уже надоело делить столовские минуты с унылым трактористом из Готвальда и болтливым въедливым пенсионером из Крыжополя, помешанным на украинской политике (сокращённо "у-по"). Пётр Никифорович подозревал, что подобного явления, "у-по", в природе не существует. Вообще, Пётр Никифорович испытывал аллергию на любую политику. Справедливо считая, что радости и чистоты, тем более смысла, искать в ней бессмысленно.
И вот, в честь "нашей встречи, мадам!.." (так, цитируя известного сатирика, ответил на вопрос яркой знойной женщины, мол, к чему чай - хотя, может быть, она имела в виду печенье?), Пётр Никифорович решил устроить вечернее чаепитие - для укрепления добрососедских отношений. Тем более, что старшая дама, Екатерина Ивановна, использовав путёвку, через пару дней уезжала домой, в Лозовую.
Единственная комнатка наполнилась щебетанием - две птички, одетые вполне празднично, впорхнули в холостяцкое жилище Петра Никифоровича. Жилище, конечно, временное.
"Птички" отличались друг от друга по возрасту, но "пёрышками" - причёсками, платьем и звонкими голосами были сходны абсолютно.
Екатерина Ивановна - мама троих детей, оставшихся на месяц в Лозовой под присмотром надёжного, умеренно пьющего мужа - невысокая природная блондинка с прямой аристократической походкой, зелёными глазами.
Её пронзительный взгляд немного смущал Петра Никифоровича.
Просто красавица! Да ещё и умная. Чудо природы, одним словом.
Сегодня за столиком она, смеясь, рассказала, почему вот тот старый хрыч, который всегда норовит галантно чмокнуть её в ручку, обращается к ней "Аграфена Матвевна". Оказывается, в самом начале санаторного заезда он прицепился к ней с вопросами, как даму зовут, желая близкого знакомства. И Катя, чтоб отвязался, пошутила ("Аграфена Матвеевна я!.."), надеясь, что сарказм "отошьёт" старичка. Но дедушка с хитрыми влажными глазами юмора не понял - или не захотел понять. Поэтому ежедневные рукоцелования под "Аграфену Матвеевну" продолжаются с завидным упорством.
Еленочка Апретова, юная работница ЖЭКа, мечтавшая удачно поступить в Луганске или в Харькове, чтобы выучиться на журналиста - овладеть, так сказать, одной из самых древнейших профессий. Брюнетка с такой же почти короткой стрижкой "под мальчика", но более высокой чёлкой.
Серые глазки, в которых мерцают серебряные искорки. Наивное дитя лет примерно двадцати трёх - или прожжённая авантюристка! Само очарование!.. С первого взгляда - и с первого раза - таких девушек не раскусить.
Дамы скромно примостились на краю кровати - Еленочка сидела потупив глазки, Катя смотрела прямо - стул в комнате лишь один, а тумбочку Пётр Никифорович приспособил под "столик для чайной церемонии".
Главное место на "столике" занимали не разнокалиберные чашки, а пластмассовый кипятильник ёмкостью всего в стакан (что затягивало церемонию). Кипятильник при включении в сеть надрывно гудел и давал ржавый осадок от металлических частей, спрятанных на дне.
Поэтому после каждой порции, прежде чем заливать чайный пакетик, приходилось ждать, пока ржавые хлопья, кружась в хороводе, спланируют вниз.
Что им рассказывал, развлекая милых дам во время первого этапа церемонии (кипячения), что весёлого из своей жизни пытался сходу вспомнить, уже через полчаса вряд ли смог бы определить.
Но что-то в его словах вызвало у Елены эмоцию:
- Ой, что я сейчас вспомнила! Хотите, расскажу?
- Давай, Леночка, давай, рассказывай, - обратила к ней загадочную полуулыбку Екатерина Ивановна. Египетский сфинкс явно был её дальним родственником.
- Да-да, просим Вас, - отозвался Пётр Никифорович.
И Леночка овладела вниманием оцепеневшей аудитории.
***