Отец отдал Федю в учение к сапожнику Тонкову, который был мальчику ещё и крёстным отцом, а не только мастером, учителем.
Шаляпин вспоминал через годы это время:
"Я и раньше бывал у ТонкОва, ходил в гости к нему с отцом и матерью. Мне очень нравилось у крёстного. В мастерской стоял стеклянный шкаф, и в нём на полках аккуратно разложены сапожные колодки, кожа. Запах кожи очень привлекал меня, а колодками хотелось играть. И всё было весьма занятно. А особенно нравилась мне жена Тонкова. Каждый раз, когда я приходил, она угощала меня орехами и мятными пряниками. Голос у неё был ласковый, мягкий и странно сливался для меня с запахом пряников; она говорит, а я смотрю в рот ей, и кажется, что она не словами говорит, а душистыми пряниками. Позже, когда я приезжал в Казань, уже будучи артистом, встречаясь с этой женщиной и разговаривая с нею, я испытывал от её сдобного голоса то же самое ощущение воздушный мятных пряников.
Отдавая меня сапожнику, отец внушал:
- Научишься шить сапоги, человеком будешь, мастером, заработаешь хорошие деньги, и нам от тебя помощь.
Я пошёл в сапожники охотно, будучи уверен, что это лучше, чем учить таблицу умножения, да ещё не только по порядку, а и в разбивку. А тут ещё мать сшила мне два фартука с нагрудниками!
Помню была осень. Стояли заморозки, когда я с матерью шёл по улице босиком, направляясь в мастерскую. На мне был новый фартук. Руки я засунул за нагрудник, как следует настоящему сапожнику. Шёл я и всё смотрел по сторонам - как относится ко мне казанский народ? Народ, по исконному равнодушию своему к историческим событиям, наверное, никак не относился ко мне, но я был уверен, что все люди думают:
"Ага, вот ещё явился у нас новый мастер!"
...Принялся я за дело очень ревностно, но, к удивлению моему, дело у меня не спорилось. Сначала мастера не обращали на меня внимания, но вскоре стали поругиваться!.. Но всё-таки в первый день меня не били.
Тачать я научился скорее, чем сучить дратву, но, конечно, не без поощрения подзатыльниками. Хорошо ещё, что хозяин был крёстный мне. Мастера немножко считались с этим. Но судьба не судила мне стать сапожником. Вскоре я простудился и захворал. Помню, лежал я на горячей печи, но никак не мог согреться... Потом я очутился дома, и, как сквозь сон, помню, шёл с отцом на кладбище. Отец нёс на полотенце через плечо гроб. В гробу лежал брат Николай. А затем помню себя в больнице и рядом со мной, на койке, лежала моя сестра. У меня страшно горели ноги, точно их кто-то жёг огнём. Какой-то чёрный человек прыскал на ноги из пульверизатора, и, пока он делал это, я испытывал блаженство, а перестанет - и ноги снова горят нестерпимо.
Мать, сидя на койке сестры, говорила кому-то:
- Что вы, разве можно человеку горло резать?
Передо мной всё качалось, мелькало. Голова моя была полна туманом, но я всё-таки догадался, что горло резать хотят моей сестре. Это не удивило меня. Здесь не разбойники, а больница. Значит, так надо - резать горло. Но мать не согласилась на это, и сестра умерла. Очередь была за мной.
Но я стал выздоравливать. Только кожа сходила с меня, как со змеи. Я сдирал её большими клочьями. Потом явился мучительный аппетит, я никак не мог насытиться.
Однажды подошёл ко мне студент и спрашивает:
- Ну, брат, что тебе дать поесть? Вот у нас есть котлеты, суп с перловой крупой и суп с курицей. Выбирай что-то одно.
Я выбрал суп с курицей, в расчёте, что будет сначала - суп, а потом - курица. И был горько разочарован: мне принесли тарелку супа и в нём маленький кусочек чего-то. Съел я суп и спрашиваю:
- А где курица?
- Какая?
- А мне сказали...
- Ах, ты думал, тебе целую курицу дадут? Ну, брат, этого не бывает...
Очень жаль, что не бывает!.."
Когда Федя совсем выздоровел, отец отдал его в обучение уже к другому сапожнику - поскольку считал, что крёстный балует пацана - отец понимал так, что без жестокого битья не будет науки.
Увы, старые времена, дикие нравы...
Начался кромешный ад, о котором Шаляпин позже напишет в книге "Страницы из моей жизни":
"У сапожника Андреева я сразу попал в тиски... здесь меня заставили мыть пол, ставить и чистить самовары, ходить с хозяйкой на базар, таская за ней тяжёлую корзину с провизией, и вообще - началась каторга. Били меня беспощадно... удивляюсь, как они не изувечили мальчишку! Я думаю, что это случилось не по недостатку усердия с их стороны, а по крепости моих костей.
Хозяин кормил недурно, но мне очень часто не хватало времени для того, чтобы поесть досыта.
А тут ещё был очень неудачный порядок: щи подавались в общей миске, и все должны были сначала хлебать пустые щи, а потом, когда дневальный мастер ударял по краю миски ложкой, можно было таскать и мясо. Само собой разумеется, что следовало торопиться доставать куски покрупнее и почаще. Ну а когда большие замечали, что быстро жуёшь куски, или глотаешь их недожёванными, дневальный мастер ударял по лбу ложкой:
- Не торопись, стерва!
Умелый человек и деревянной ложкой может посадить на лбу солидный желвак!"
До "учёбы" у Андреева, после скарлатины, отец ещё отдавал Федю "в учение" токарю.
И тоже было плохо. Во-первых, кормили скверно. Во-вторых, работа была тяжёлая, непосильная для мальчонки:
"Хозяин часто брал меня с собой на рынок, где покупал берёзовые длинные жерди, вершков двух и трёх толщиной. Эти жерди я должен был тащить домой. Повторяю, я был худ. У меня везде торчали кости. И мне было всего десять лет от роду. Однажды я тащил дерево и до того выбился из сил, что, бросив жердь, прижался к забору и заплакал.
Ко мне подошёл какой-то скучный господин и спросил, отчего я плачу. А когда я сказал, в чём дело, он взял дерево, и сопровождаемый мною, понёс его, а, придя в мастерскую, стал, к моему изумлению, строго распекать хозяина:
- Я вас под суд отдам! - кричал он".
Тот выслушал молча, но, когда ушёл добрый человек, жестоко избил мальчика, приговаривая:
- Ты жаловаться?! Жаловаться?!
А десятилетний Федя Шаляпин и не жаловался вовсе. Просто сказал господину, что нести дерево не может и боится опоздать в мастерскую.
Вот так обучали ремёслам в те времена...
Ответ монархистам, славящим царя Николая и весь тот "устрой" дореволюционный.