Аннотация: Майор НКВД Воронов - перед решающим броском. Части биографии: как учили на чекиста, первое дело и виленская пани...
Глава XI.
Воронов посмотрел в оконце. Тьма стояла непроглядная, черная наволочь заволокла весь небосклон, не проглядывалось ни одной, самой завалящей, звездочки.
- "Стоп! - сказал он самому себе, - спешишь брат, а спешка известно, только где годится...", - и, растворив дверь настежь, громко крикнул:
- Бойцы, Свиридова срочно ко мне! Не дать ему уехать! - и а на немой вопрос Селезня ответил. - На обыск поеду самолично, хочешь и тебя прихвачу. Да ты, старлей, наверное, не совсем в курсе. Поясню кратко, подожди-ка минутку...
Взял телефон и потребовал соединить с дежурным паровозного депо Кречетовка.
В трубке защелкало, но связь была надежной. Воронов представился, занизив свое настоящее положение, спросил, как использовался сегодня дежурный мотоцикл депо с часу до пяти вечера и кто, конкретно, им пользовался. Ответ его явно порадовал. Он звонко хлопнул в ладоши.
- Так и знал, Ширяев с четырнадцати тридцати до шестнадцати использовал деповской "Ленинградец" для собственных нужд.
И Сергей буквально в двух словах изложил начальнику городского отдела весь спектр своих подозрений к инженеру по оборудованию Ширяеву. Петр Сергеевич проявил живой интерес, но Воронов-то прекрасно понимал, что по сути это деланный интерес. Старому ли чекисту Селезню не понимать, что дела никудышные. А как иначе, ибо у него под боком действовал вражеский агент, причем долгое время, и до сих пор не разоблачен? Ведомственные отговорки тут не помогут. ТОшник Свиридов еще пацан - с него взятки гладки, а вот с начальника горотдела спросят по полной.
Как видно, Петр Сергеевич обладал огромной выдержкой, в его лице не шевельнулся не один мускул, он просто попросил Сергея разрешения присутствовать при производстве обыска. Получив согласие, Селезень подошел к окну и всмотрелся в ночную темень.
Тем временем Воронов позвал еще остававшегося в предбаннике кадровика Первильева.
- Иван Маркович, расскажи-ка нам с начальником горотдела, а что за человек такой Ширяев, вообще, что за кадр он такой?
Кадровик пояснил, что к инженеру со стороны руководство депо и вышестоящих организаций претензий по работе не имеется. Человек он исполнительный и дисциплинированный. В порочащих деяниях, как-то частой выпивке, а уж тем паче в супружеских изменах замечен не был. Отнюдь не шалопай, никак не бабник, не вертихвост, какой-то. Человек он серьезный и вполне положительный. Но смекнув, что попал не в нужное русло, поправился, добавив: "По первому виду, разумеется... Так-то в душу каждому работнику не влезешь".
- А физически, он крепкий мужик или как? - уточнил Воронов, имея свой резон.
- Да, так здоровый как лось. Он у нас на физкультурных мероприятиях молодым ребятам фору давал. Мужик он с виду не крепкий, но жилистый и сильный, - и добавил неодобрительно, - собачий сын. Он и бегает, дай дороги, и гирю пудовую раз по двадцать подымает каждой рукой в отдельности. Спортсмен, не спортсмен, но физкультурник очень хороший.
- Да, - протянул Сергей, - что и требовалось доказать.
-Вернулся запыхавшийся младший лейтенант Свиридов, было, стал докладывать, но Воронов оборвал его с полуслова:
- Андрей, на обыск к Ширяеву поедем все вместе. Надеюсь, ты предупредил Алтабаева, чтобы выставил охранение, а сам не лез в квартиру.
- Само собой товарищ капи..., - быстро поправился, - товарищ майор.
- Так, - перебил его Воронов, - старший лейтенант, - обращаясь к Селезню, - и ты Андрей, объявляете Ширяева в розыск. По все вашим каналам срочно объявляйте. Перекрывайте город и станцию, сообщайте в область, Грязи и Богоявленск. Приметы агента Андрей скажешь... Подчеркните, что он очень опасен. Самим не брать, по обнаружению сразу сообщать мне. Все понятно?
Минут пятнадцать оперативный пункт напоминал разворошенный улей, откуда вихрем вылетали гонцы к военным и милиции, откуда непрестанно звонили телефоны и перегревшийся уже аппарат ВЧ.
Наконец, все были оповещены надлежащим образом. Уже ничто не сдерживало следопытский пыл чекистов.
- Ну, тогда по коням! - скомандовал Воронов, и кивнул Селезню, - старлей, я в твоей машине поеду, разговор есть особый.
Домчали до третьей Кречетовке минут за десять, да и то водитель городской эмки придерживал газ, щадя ТОшную полуторку, как таратайка, громыхавшую по булыжнику большака. Ночь стояла тихая, чернота непроглядная, должно, по такой темноте даже не было слышно звуков отдаленной канонады, в другие ночи доносившихся со стороны Ельца. По приезду машины оставили метров за двести, в пустом переулке, чтобы попусту не пугать обывателей. Дом Ширяева стоял погруженный во тьму, ни одно окошко не теплилось.
- Куда выходят окна его квартиры?
- Со входа в дом, на север,. - ответил вмиг, казавшийся рядом сержант Алтабаев.
- Ну, иди, открывай его дверь, - приказал Воронов, - только без шума. Можешь так?
- А то?! - усмехнулся хитрющий Алтабаев. - Мы всякому делу обученные...
Пришлось разбудить соседей, как тут обойтись без понятых...
Не церемонясь, в квартире включили весь верхний свет и приступили к тщательному поэтапному обыску. У Ширяева была отдельная маленькая двухкомнатная квартира с собственной кухонькой. Как правило, в остальных домах этого типа были коммунальные кухни на два хозяина. Начали, естественно, с прихожей и кухни. Осматривал сам Воронов. Остальные стояли статистами или помогали ему двигать мебель.
Внимание Сергея привлекла посудная тумбочка, стоящая возле печи. Внутри лежали кастрюли, сковородки и крышки к ним. Одним словом обычная кухонная утварь. Но уж слишком чистенькой она выглядела, эта небольшая тумбочка. Отойдя назад, Сергей пригляделся и различил мутные разводы на ее лаковых боковинах. Велел сдвинуть укладку в сторону. На полу обычный мусор, который нерадивые хозяйки порой оставляют под несдвигаемой мебелью. Но что-то не так?! Да это же размельченная печная зола! Взяли веник, подмели половицы - самое место для подпольного тайника. Воронов приказал вскрыть пол в этом месте, куцые доски долго не поддавались. Видно приколотили их на совесть аршинными гвоздями, что уже крайне подозрительно. Наконец высвободился проем в полу с полметра в поперечнике. Алтабаев принялся светить аккумуляторным фонарем под полом:
- Есть! - внезапно вскрикнул боец. Ну-ка дайте мне кочергу. Нет, не достану... Найдите швабру, наконец.
Через минут на свет Божий была выволочена тяжеленькая укладка в прорезиненной ткани. Срезав веревки, развернув обертку, - все ахнули. Перед ними предстал портативный радиоприемник, а может и рация, в каком-то металлическом коробе, скорее всего от сложных технических устройств. Да уж, улика так улика!
- А вот и крючок для антенны! - проявил сметливость Селезнь, отыскав за шторкой под потолком характерный изогнутый стержень. Алтабаев же, еще для приличия, пошуровал шваброй в подполье, и к удивлению всех из дальней глубины извлек помятую пачку от девяти миллиметровых пистолетных патрон.
Ну, что еще требуется доказать? - задал Воронов риторический вопрос. И сам себе ответил. - Улики неопровержимые, но поищем еще, что-то более убедительное. - И заглянул в поддувал печки. - Ребятушки, да здесь, похоже, сжигали недавно? Ну-ка Алтабаев посвети. Засунув руку поглубже, достал два обгорелых по краям кусочка фотографий. Велел присутствовавшему эксперту собрать горелые остатки для экспертизы.
Всей группой перешли в зал. Сергей подошел к книжному шкафу и стал бегло просматривать довольно солидное собрание Ширяева.
- Сергей Александрович, а почему Вы не листает страницы, может между них что-то вложено? - спросил по-ученически младший лейтенант Андрей Свиридов.
- Полагаю, Ширяев все изъял, да и не такой он дурак, чтобы пользоваться шпаргалками. Меня интересуют наиболее часто используемые им книги. Что определяется по загрязненности нижнего и бокового обрезов книжного блока. Это я по-научному сказал, но, думаю, ты понял, ищу наиболее затертые книги.
- Да зачем это нужно, товарищ майор?
- Книги самый удобный способ для кодировки разведпосланий. Да вот и она, родименькая! - и вытащил томик сочинений Достоевского.
Ты, смотри лейтенант, видишь это четырнадцатый том, а больше томов собраний Федора Михайловича я не тут не вижу. Сечешь! - Свиридов даже приоткрыл рот, внимая каждому слову майора. - Да, и для сведения тебе на будущее..., - продолжил Воронов. - Смотри, издание дореволюционное... Сам муаровый переплет как новенький, книга была в хороших руках. Но кожаный корешок с золотым тиснением уже надорван, значит, томик частенько вынимался из стопки книг, другие-то в порядке... По обрезам книжки видно, что ей часто пользовались, смотри - характерный жировой налет на них. Уж не думаю, что Ширяев регулярно перечитывал вторую книгу Братьев Карамазовых, тоже мне богоискатель, - усмехнулся Воронов.
Увесистый томик также был переадресована эксперту, на предмет тщательного изучения. Остальные книги из домашней библиотеки Ширяева мало заинтересовали Воронова: русская и советская классика издания тридцатых годов, техническая литература по железнодорожному делу и вузовские учебники, советских же лет.
Интерес Воронова к обыску заметно поостыл, но зато с завидным упорством работали Свиридов и Алтабаев. Селезень, чтобы не показаться совсем уж бесполезным, тоже брезгливо перебирал вещички семьи Ширяева. А когда началась их опись, вышел на улицу вслед за Вороновым, перекурить... Небо уже начинало светлеть на востоке, зарождался новый день.
Раскурив, извлеченную из серебряного портсигара, папиросину Казбека (Воронов, сославшись на их кислый вкус, отказался) Селезень спросил:
- Сергей Александрович, Вы гораздо моложе меня, а уже майор, дважды орденоносец, а меня лишь только медаль "Двадцать лет РККА", да знак "Заслуженный работник НКВД". Почетного чекиста так и не получил. А я ведь всю гражданскую прошел, как говорится, от звонка до звонка. Дважды был ранен. Весь двадцать первый год командовал ротой ЧОНа, уже здесь, при подавлении Тамбовского восстания. Ох, и задали мы тогда жару антоновским бандитам!
Воронов по рассказам старых чекистов довольно хорошо знал об операции органов в Тамбовской губернии с участием старого эсера Евдокима Муравьева. По его наводке были арестованы крупные руководители повстанческой армии Антонова, но сам Александр Антонов ловко уходил от уготованных ему засад. Тогда были задействованы воинские части Красной Армии и ЧОНа, под прямым руководством Тухачевского и Уборевича. В конце лета двадцать первого года с восстанием крестьян было покончено. Если честно признаться, - довольно темная история, и чести многим красным командирам, с травлей крестьян газами и расстрелами заложников, она не сделала. Кстати он знал, что генерал армии Георгий Жуков, тогда, просто, командир эскадрона, получил свой первый орден Красного Знамени, именно за Тамбов. Потому он и не стал развивать тему героических подвигов ЧОНовцев, а стал излагать Селезню план его действий по блокированию передвижений Ширяева в пределах города и прилегающих районов.
Излагал он это весьма дельно, толково отвечал на заданные начальником горотдела вопросы, но видел, понимал по потускневшим глазам Селезня, что уже совсем иная мысль гложет того.
Старший лейтенант понимал, что найденные серьезные улики очередной гвоздь в его гроб. "Гроб", конечно, сказано, фигурально выражаясь, никто не станет его расстреливать, да и не тридцать седьмой год на дворе, зачтутся былые заслуги и просто отправят на фронт. Хорошо хоть в особый отдел, а могут и поставить командиром в обычную воинскую часть. Но теплый насиженный быт пойдет по боку, семье тоже придется нелегко, в общем, рухнула его чекистская карьера, никогда ему уже не отмыться. Он не стал выспрашивать Воронова о возможных коллизиях в своей судьбе, не ко времени все это, да и не красит старого чекиста подобная суета - выставлять в такой напряженный момент свой шкурный интерес. Сдержал себя старший лейтенант Селезень, сказал лишь, что еще раз пойдет и посмотрит обнаруженные улики.
Да и Воронов, уже внутренне подготовясь к неприятной беседе, облегченно вздохнул полной грудью и медленно пошел к стоявшей поодаль "Эмке". Его усталый мозг уже отказывался анализировать текущие события. И он счел за благо, что его внутренняя мысль почему-то окунулась в далекое двадцатилетнее прошлое.
Осенью двадцать второго года, Сергей, работавший техником на авиационном заводе (бывшем механическим "Дукса"), естественно, по протекции старых приятелей отца, был зачислен на трехмесячные курсы по подготовке следователей, разведчиков и комиссаров чрезвычайных комиссий. Распоряжение о зачислении подписал начальник Административно-организационного управления ВЧК Станислав Реденс. Эти курсы располагались в старинной усадьбе на Покровке двадцать семь. Надо заметить, что все обстояло не так просто. До того, с ним помногу и на разные темы постоянно беседовали два соратника отца по партийной работе, частенько заходившие к Вороновым на вечерний чаек. Как оказалось, оба были весьма ответственными сотрудниками на Лубянке.
На чекистских курсах его, конечно, заметили и стали готовить по особой программе для закордонных работников, числя уже на высших курсах ГПУ. Он практически не общался с рядовыми курсантами, которые были старше его по возрасту, да и состояли в партии более четырех лет и имели стаж работы в органах от трех лет. Из этих ребят, как правило, малообразованных, готовили чистых оперативников для внутренней работы, да и, честно сказать, не ровня они были ему.
А с ним несколько довольно продолжительных бесед провел сам Артур Христианович Артузов в его бытность помощником, а затем и начальником Особого отдела. Запомнились наставления, наезжавшего порой в Москву, Станислава Степановича Турло (кстати, виленца и автора учебников "Красная контрразведка" (малоизвестного) и "Шпионаж"), работавшего ранее инспектором особого отдела ВЧК. Ему помогал Иван Залдат, подбиравший для них учебные пособия (в частности книги генерала Владислава Клембовского и другие дореволюционные источники). А уж такие учебники по специальным дисциплинам, как: "Краткие сведения из агентурной разведки", "Канва агентурной разведки", "Техника контрразведывательной службы", "Очерки истории карательных органов" и "Азбука контрразведки" были вызубрены Вороновым практически наизусть. С автором "Азбуки" Константином Константиновичем Звонаревым, тогда военным атташе в Турции, Сергею довелось беседовать несколько раз.
По панской Польше с ним занимался вообще легендарный человек. Имя его - Кияровский (Стечкевич) Виктор Станиславович, поляк, виленец, на пятнадцать лет старше Сергея. Был кадровым сотрудником второго отдела генштаба Польской армии (небезызвестной всем "двуйки"). Резидент польской военной разведки в Петрограде. В 1920 году перешел на сторону Советской власти. При особом отделе состоял сотрудником для особых поручений (курировал агентуру ГПУ в Польше). Ему помогал его заместитель Павел Андреевич Стырне - латыш по национальности.
Конкретно по Литве и, в частности по Вильне, с Вороновым работал тоже человек из легенды - заместитель начальника контрразведывательного отдела Роман Александрович Пилляр (барон Ромуальд Людвиг Пилляр фон Пильхау), кстати, двоюродный племянник Феликса Эдмундовича Дзержинского. Этот еврей, тоже виленец, длительное время возглавлял советскую агентуру в Литве, потом был особоуполномоченным по Западному фронту, до двадцать первого года находился на нелегальной работе в Германии. Нужно отметить, что он в числе лучших учителей московских гимназий ставил Сергею его немецкий и польские языки. Помогал Пилляру - латыш Карл Карлович Сейсум-Миллер, и поляк Карл Францевич Роллер, занимавшиеся контршпионажем против прибалтийских буржуазных республик.
К большому сожалению, эти замечательные люди были позже репрессированы и не дожили до Войны.
Вот такая была подготовка у Сергея Александровича Воронова - его на протяжении пяти долгих лет готовили для больших дел, очень больших.
Но тут вмешалась смерть Дзержинского летом двадцать шестого года. Он был двадцать второго июля на похоронах основателя ЧК и наблюдал, как Сталин и Труцкий несли гроб Феликса Эдмундовича. В том почетном эскорте были Рыков, Каменев, Томский, Бухарин, а спереди шел дедушка Калинин в мятой косоворотке.
Началась кадровая чехарда в кадрах ГПУ. С приходом на руководство Секретно-оперативного управления в июле двадцать седьмого года Генриха Ягоды Сергея срочно отправили с оперативным заданием в польскую тогда Вильну (Вильно, как они его теперь называли).
С чего и как все приключилось?
Седьмого июня на железнодорожном вокзале в Варшаве был смертельно ранен советский полпред в Польской республике Петр Лазаревич Войков. Через час он скончался. Полпреду еще не исполнилось тридцать девять лет. Террористический акт совершил белогвардейский последыш - Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно. Уже пятнадцатого июня варшавский суд приговорил убийцу посланника к пятнадцати годам каторги. На судебном процессе экзальтированный гимназист во всеуслышание заявил: "Я отомстил за Россию, за миллионы людей!". Прокурор же чрезвычайного суда справедливо заметил: "Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее". (Как позже узнал Воронов, Коверда через десять лет заключения, был амнистирован и освобожден).
По сути, Вильно был не очень большой город. В эти годы в его тесных кварталах и живописных окрестностях собралась весьма специфическая публика из многомастных рядов белой эмиграции. Тут были и представители профессорского сословия, и журналисты разных мастей, были офицеры элитных царских полков, и низовые члены казачьего круга. Естественно, набилось в город множество всякой шелупони из уличных торгашей и откровенно уголовных элементов. Надо отдать должное польским властям - они изрядно почистили все это разношерстное общество. В итоге, его остатки как-то устоялись, приняли новые правила игры, но все же, большинство их членов связывала непримиримая злоба к Советской России, к ее новой власти. Кроме того, в городе вольготно чувствовали себя политические и силовые разведки смежных государств, направленные против России. И вот этот конгломерат из идейных профессоров, вожаков бандитских шаек и цивильных господ с мягким акцентом варился в одном антисоветском бульоне, тесно взаимодействуя, вынашивал далекоидущие ненавистнические планы. Грубо говоря, в Вильно, все, кто носил котелки и шляпы, знали друг друга, могли пересекаться по нескольку раз на день. И кто знает, о чем способны были сторговаться эти особи где-нибудь в пивной под сенью халуп еврейского квартала или в шикарном ресторане на Мицкевича.
Как показывала советская агентура, убийца Войкова был крепко завязан на виленские белогвардейские кружки и белорусские националистические братства. Разумеется, здесь также не обошлось и без старших братьев из западных разведок.
Во всем этом предстояло разобраться (судя по нынешним званиям) младшему лейтенанту госбезопасности Сергею Александровичу Воронову и, по возможности, покарать врага.
Понимая, что рано или поздно разысканная деятельность Воронова подпадет под пристальное наблюдение противника, было решено кардинально изменить его внешность. Сергей отрастил усы и интеллигентскую эспаньолку, отпустил волосы до плеч, из шатена превратился в темного брюнета, даже несколько южного типа (а-ля Николай Гаврилович Чернышевский).
Приехал он в Вильно с варшавским экспрессом. Дорога составляла всего четыреста верст, Сергей благополучно проспал все десять часов пути и вышел на взгорку вокзальной площади в бодром расположении духа. Он уже достаточно хорошо изучил город по планам и описаниям, и ему не составило труда разобраться в его топонимике.
С Вокзальной он вышел на Понарскую (бывшая Полтавская), потом перешел на Йозефа Пилсудского (бывший Александровский бульвар) и через три квартал свернул налево на Новгородскую, которая при поляках не изменила своего названия. Недалеко от переулка, в одном из кирпичных двухэтажных домов, ему через агента был снята довольно приличная комната.
Хозяйкой довольно просторной квартиры была молодящаяся, пахнущая дорогими духами пани Эльжбета (по-русски Елизавета) Левандовска. Она была вдовой видного чиновника-поляка, в свое время исправно служившего прежним российским властям. Эта женщина оказалась очень любезной и гостеприимной, она за совсем небольшие деньги предоставила Сергею (тогда эмигранту Юрию Свияжскому) полный пансион. Элегантно нарядная, изящно выглядевшая, не смотря на возраст, - она была настоящим образчиком благородных и гордых польских дам, о которых он был наслышан. Но от его неловкой робости не осталось и следа, стоило пани Эльжбете заговорить с ним. Ее мягкий польский акцент придавал ее речи изысканный шарм, а материнские нотки в тоне речи растопили его закоснелое сердце. Его препоручили пожилой служанке Молгожате (Гося, так ее все звали) и вскоре он был устроен самым наилучшим образом.
Итак, Воронов-Свияжский превратился в виленца. Два дня он просто бродил по Старому городу, пытаясь проникнуться его средневеково-барочным духом. Сергей дышал внезапно подвернувшейся свободой, ни к чему не обязывающей, не навязывающей ему абсолютно никаких линий поведения. Он был в те дни вольным человеком. Зашел в Доминиканский костел Святого Духа, так как был наслышан о его неземном внутреннем интерьере. Бродил по ветхому собору и задворкам рядом расположенного францисканского монастыря. Посетил старейший (крохотный как штукатурка) костел города Святого Николая. Посидел в его скверике, в раздумье, перед статуей покровителя города Святого Христофора. Побродил по увитым плюющем старинным университетским дворикам, потом прошел к сказочной Святой Анне и охраняющему ее громадному Бернардинскому собору. Не будучи человеком религиозным, все же удосужился войти в просторный православный Пречистенский храм и поставить свечи за успех своего дела и о здравии близких. Так, на всякий случай поставил, а вдруг?!
Ну, а как не подойти к воротам "Утренней зари" или "Аушрос" по-литовски, где помещена священная для всех католиков и православных икона "Остробрамской Божией Матери". Еще на подходах к башенной арке он поразился обилию паломников, на коленях, ползущих к святому образу. В аркадах, примыкающего сбоку от ворот костела "Святой Терезы", гнездятся десятки нищих и прочих увечных людей, настойчиво просящих милостыню "Христа ради". Он невольно погрузился в какое-то дикое средневековье. Сергей не мог себе представить, насколько поляки фанатичны в своей вере, воистину, удивительны потрясающие сцены человеческого уничижения в просвещенном европейском городе. Он осторожно обходил неистово крестящихся пилигримов, и, поддавшись всеобщему порыву, обнажил голову, проходя под обшарпанными сводами крепостной башни "Утренней зари".
Белее менее ознакомясь с городом, Сергей первым делом решил наведаться в гимназию Виленского Русского Общества, где учился и не закончил курса Борис Коверда. У него имелся удостоверении журналиста ряда изданий комитета Русского Общества в Праге, что и позволило ему напрямую побеседовать с директором гимназии Леонидом Леонидовичем Белевским. Это, надо сказать, был незаурядный человек: педагог, публицист, общественный деятель. Активный деятель Виленского общества, он выступал с докладами на религиозно-философские темы, руководил литературно-артистической секцией общества, даже одно время исполнял обязанности директора Виленской духовной семинарии.
Само собой разумеется, поначалу разговор зашел на животрепещущие темы для гимназии, испытывающей серьезные проблемы с финансированием. Дефицит за двадцать пятый - двадцать шестой год был более двадцати тысяч злотых. Минимальный бюджет школы на этот учебный год составит те же двадцать тысяч, из них двенадцать тысяч - плата за обучение, если будут платить все ученики. Помощь от Русского политического комитета (РПК) и пособие Русского общества принесут максимум пять тысяч злотых. Опять возникал огромный дефицит. Регулярно задерживаются выплаты преподавателям, но более половины учащихся из-за крайней бедности следовало освобождать от платы за обучение.
Это было первое серьезное задание Воронова, потому многие его детали навсегда отложились в голове Сергея.
Посетовав на сложившиеся тяжкие обстоятельства, разговор как-то плавно перешел на волновавшее умы педколлектива громкое дело бывшего гимназиста Коверды. Сергей сразу же сумел сориентироваться и занял позицию, царящую в умах русской эмиграции - поступок Коверды благородный и героический.
Директор Белевский был того же мнения. С его слов - Борис Коверда проучился в гимназии всего лишь год, намеренно ушел из белорусской гимназии, из-за просоветских взглядов многих учащихся. Жил он в тяжелых материальных условиях, ему приходилось подрабатывать, потому он часто пропускал занятия. После Рождества он вообще не стал посещать уроки, встал вопрос о его отчислении. Дословно директор сказал: "Исключение Коверды было для меня тяжелой обязанностью... У него были слезы на глазах, когда он говорил, что хочет окончить гимназию, но не может платить... Борис был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым..., - немного подумав, Блецкий добавил, как бы в свое оправдание. - Как директор гимназии я могу сказать, что Коверда оставил о себе самые хорошие воспоминания...".
Сергей уже для себя высветил личину юного террориста, чрезмерно озлобленного на советскую власть и ставшего ее непримиримым врагом.
Пришлось побеседовать с духовником и законоучителем гимназии священником Дзичковским, который также лестно отзывался о своем воспитаннике: ""Борис был христианином не только на словах. Он относился к закону Божию с особенным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что он в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных моих учеников...".
Повидался Сергей даже с двумя его приятелями Агафоновым и Белевским. Они отметили, что их друг был противником большевиков и всегда выступал протии них. Когда в городе шел советский фильм "Волжский бурлак", Борис призывал сорвать его демонстрацию, а так был очень замкнут и скрытен. Но было ясно, что Борис переживал что-то крупное, что-то ценное, какую-то тайну. Таково было мнение его товарищей.
Попутно удалось выяснить, где все-таки подрабатывал юный террорист. Оказалось, что он трудился корректором и экспедитором в белорусском еженедельнике "Белорусское Слово". Издатель, которого Арсений Павлюкевич, сказал с некоторой опаской, помятуя о вердикте Варшавского суда, мол, его молодой сотрудник был трудолюбив, делал хорошие переводы, интересовался религиозным отделом и вступал в переписку с сектантами-методистами, защищая Православие. Одним словом, ценный был работник, но скрытный и малообщительный.
Но одно забыли отметить добросердечный директор, духовник, приятели и скромный работодатель, что Бориса Коверду отчислили из гимназии двадцать первого мая, и уже двадцать второго он отбыл в Варшаву. Кстати, Сергей, как бы невзначай, побывал и на квартире, якобы нищего мальчика. Сопоставив многие факты Воронов пришел к выводу, что мотивы исключения, имели чисто оперативно-политический окрас и никак не финансовый. Каверду специально готовили, готовили, а не просто науськивали неразумного еще юношу.
За ним стояли определенные силы. Воронову не составило большого труда навести справки об Арсении Васильевиче Павлюкевиче. Сын попа, окончил медицинский факультет Московского университета. В двадцатом году, будучи в Слуцке, присоединился к белорусскому националистическому движению, один из организаторов тамошнего восстания. Потом вояжировал по Европе, оказавшись в Вильне некоторое время возглавлял там Белорусскую временную раду. Как выяснилось, служил и нашим, и вашим. Тесно контактировал с нелегалами из "Зеленого дуба", в то же время работал врачом в польском госпитале. Открытая им националистическая газетенка "Беларускае Слова", придерживалась как ни странно "полонофильской" ориентации. Но самым интересным стало открытие Воронова, что Павлюкевич числился двойным агентом, был завербован и ГПУ, и польской "дефензивой". В общем, тот еще фрукт!
Вот этот хлюст, будучи работодателем Бориса Коверды, явился и его идейным вдохновителем. О том Сергею в доверительных беседах, за кружкой пива поведали сотрудники газетенки Павлюкевича, платящего им за труды чистые гроши. Они часто являлись свидетелями их громкогласых дискуссий. Они же и сообщили о некоем есауле Михаиле Яковлеве, командире так называемого "Волчанского отряда", действующего на польском фронте. Яковлев, бывший погромщик и ярый юдофоб, издавал в Вильне русскую еженедельную газету "Новая Россия". Борис Коверда стал сотрудничать и у него.
Круг стал сужаться. Воронову удалось выяснить, через половых известного еврейского ресторана, что тема покушения на Войкова поднималась в их взаимных беседах с Павлюкевичем и Яковлевым все чаще и чаще. И, в конце концов, весной двадцать седьмого года у них вызрело решение совершить террористический акт. Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства и оружие, а Яковлев должен был оказать содействие в организации технических вопросов. Действительно Яковлев предоставил Коверде "Маузер" и "Браунинг" (последний почему-то не фигурировал в протоколах обысков и допросов). Надо быть абсолютным профаном, чтобы не понимать, что два пистолета - это качественно иной уровень подготовки теракта. Осечки быть не должно. Павлюкевич организовал фиктивное исключение из гимназии и саму поездку в Варшаву, через своих людей.
Но главное, а в том не приходилось сомневаться, за всей этой белогвардейской авантюрой стояли совершенно другие люди, более высокого калибра. Их тоже следовало вычислить.
Воронову пришлось стать практически своим человеком в столовой и библиотеке на Мицкевича двадцать три. Там ему удалось завязать ряд полезных знакомств и добиться протекции для посещения кабинетов на Зыгмунтовской, там тогда располагалось Виленское Русское Общество. Таким же макаром он проник и в Духов Монастырь, начав с поклона мощам виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, он прошел в келейный корпус, где находились присутственные места Русского Политического комитета.
Целый месяц он подбирался к святая святых Виленского РПК. Ему удалось выяснить, что скромный бухгалтер организации практически не расстается со своим портфелем, в котором он хранит важные финансовые документы организации. Сергей решил идти ва-банк. И однажды, в темном переулке подкараулил нерасторопного бухгалтера, огрел его по голове, запасенным булыжником, забрал его увесистый саквояж и был таков.
Каково же было его изумление, когда он обнаружил, что помимо официальной финансовой отчетности, в портфеле находились списки практически всех членов комитета и его сторонников, с их адресами и даже телефонами. Тут же были бланки организации, ведомость уплаты членских взносов и множество различных сальдовок и платежных квитанций. На следующий день портфель с документами оказался в надежных руках и немедля был переправлен в Россию. Таким образом, вся сеть контрреволюционной белой эмиграции в Вильно, да и в Литве оказалась в руках чекистов.
Воронов взял на себя смелость остаться в Вильно и какое-то время продолжить контактировать со своими новыми знакомыми из Русского Общества и Политического комитета. Он считал разумным, не засвечивать себя фактом внезапного отъезда. Пусть белые контрразведчики думают, что парень а-ля Чернышевский не при делах, в произошедшем с ними конфузе. Да и насколько ему удалось выяснить, как таковой, специальной службы контрразведки в русском политическом комитете не существовало, так, занимались самодеятельностью некие рьяные любители. И второе, Сергей не думал, что белогвардейцы обратятся за помощью к полякам, ибо те потребовали бы раскрыть все карты "комитета". А половина комитетчиков были отъявленные монархисты и желали восстановления Российской империи в прежних границах. Образно говоря, могла найти коса на камень.
Но вот, ему на явке сообщили, что из "центра" прибыли два "ликвидатора". Теперь начнется настоящая буча, самых вредных беляков начнут выбивать, и в их рядах, естественно, активизируются поиски возможных врагов. А уж он то обязательно окажется в числе подозрительных. Сообщив кому надо из эмигрантов, об окончании редакционного задания и отзыве обратно в Прагу, он приобрел билет на Варшавский экспресс. Намеренно показал его паре "собутыльников", а сам, потолкавшись на вокзале, уехал по другой ветке в Ригу.
Уже позже он узнал, что чекисты в отместку, решили поиздеваться над редактором "Беларускае Слова". Передали на Арсения Павлюкевича (якобы агента ГПУ) компромат в польскую охранку. А еще неизвестно, что лучше - быть пристрелянным, как собака, или подвергаться пыткам в подвалах "двуйки". В итоге, в двадцать восьмом году, Павлюкевич был осужден поляками к двенадцати годам каторги.
Есаул и погромщик Михаил Яковлев, почуяв, что запахло жареным, надолго залег на дно, спрятался и от "дефензивы", и от ребят из Москвы.
Можно подумать, что Сергей Воронов все три месяца своего пребывания в Вильно, только и занимался конспиративной работой и розыском, окапавшихся в городе беляков. Да отнюдь, нет. Конечно, задание было заданием, и от него никуда не деться. Но все же, он человек, со всеми присущими этому биологическому виду слабостями и инстинктами. Не смотря на искусственно состаренную внешность, молодая кровь в нем играла и бурлила. Но он понимал, что знакомство с девушкой или молодой женщиной, чревато, как принято говорить, частыми "входами в свет". А именно для женщин очень важны совместные прилюдные прогулки, посещение летних кафе и сеансов кинематографа, а то, и праздничный выход в один из местных театров. Подобного роскошества Сергей не мог себе позволить.
И тут судьба смилостивилась над ним. Но можно ли это назвать милостью? Сказать, кому чужому, так воспримут все совсем в дурном свете. Он и сам не мог представить, да что там, не мог даже поверить, что его пассией станет квартирная хозяйка, пани Левандовска. Особа весьма привлекательная и даже интригующе броская. Ей было около пятидесяти, но выглядела она гораздо моложе (лет на тридцать пять), потому что - чуть ли не весь день умащивала лицо французскими кремами, делала всяческие массажи и чуть ли не умывалась розовой водой. По утрам, в воздушном пеньюаре до пят, высокая, стройная, с выдающимся бюстом и узкими бедрами - Элиза (так она называла себя), шествовала по анфиладе своих комнат. И лишь заметив (чисто случайно ли) пробудившегося Сергея, она, вспыхнув, как непорочная девица, набрасывала на себя китайский халат. Вскоре это превратилось в своеобразную игру между ними. Женщина нарочно дразнила его, а он намеренно претворялся олухом царя небесного. Но развязка все же не заставила долго ждать.
Однажды вечером, уже лежа в постели, он листал какой-то томик из богатой библиотеки чиновника. Вдруг, дверь тихонечко отворилась, и в комнату (и слов не подобрать) впорхнула пани Эльжуня. В своем душистом пеньюаре, с распушенными до плеч белокурыми волосами.
- Ты ешчо не спишь мой мальчик? - игриво спросила она.
Сергей тупо уставился на женщину, не зная, что сказать в ответ. А она с мягким акцентом, продолжила:
- А я никак не могу заснуть. Мне что-то тревожно, какой-то непонятный страх гнетет меня? Сердце того и гляди вырвется из груди, - она приблизилась к нему вплотную. - Юроцка дай руку, посмотри, как трепещет мое..., - она сделала маленькую паузу, - мое сердечко!
Сергей недоуменно сдвинулся к стенке. А пани Эльжбета уже протянула к нему руки с лакированными ногтями.
- Ну, что же ты испугался, мой мальчик, - и женщину понесло, - муй коханный, упрагненый муй, зачем ты боишься меня? - Ее всю трясло. - Я что страшная, уродливая? Скажи мне откровенно Юроцка, - на ее глазах выступили слезы, - скарб муй, я, что стара Клеха?
- Нет пани Элиза, вы женщина очень привлекательная, и..., - подбирая нужные слова, он выговорил, - и еще, вполне себе молодая..., - и тут же поправился решительно. - Ты красавица, Эля!
- Так, в чем же дело? - недоуменно воскликнула она. - Ты совсем не хочешь меня, муй менжчизна? - У него стоял ком в горле, а полячка уже распалилась. - Посмотри на мои сисечки, мое цыцушки, они жаждут ласки! - И она выпустила наружу свои груди с набухшими, большими как желуди сосками.
Он толком и не понял, как ее груди уже уткнулись в его лицо, душа толи своим французским ароматом, толи своим рыхлым, пряным тестом.
Эта женщина была неудержима в своей страсти, и ее чрезмерное возбуждение передалось его молодому телу. Они неиствовали всю ночь, до самого утра.
И это непонятная любовь продолжилась и на следующую ночь, и длилась до самого конца его командировки.
Пани Эльжбета была искусной любовницей, она испробовала на Сергее весь арсенал своих похотливых изощренных штучек. Пожалуй, такой школы любовной науки он нигде больше не мог получить, даже при всем желании. По сути, на их ристалищах с Элюней он выкладывался так, что уже, и помыслить не мог, о какой-нибудь левой интрижке, связи с другой женщиной.
Трудно было постичь столь безудержные порывы этой загадочной вдовы. У нее была замужняя дочь, после революции она с мужем обосновалась во Львове. Порой присылала матери посылки с тамошними марципанами. А так, виделись очень редко, не больше раза в год, как правило на Рождество.
От служанки Молгожаты, конечно не укрылся их бурный роман, но она не осуждала свою госпожу. Как-то раз, Малгося откровенно сказала ему:
- Пан Юрек, вы прямо настоящий волшебник. Моя Эльжуня, благодаря Вам, наконец-то обрела женское счастье. Она расцвела словно майская роза, я никогда не видела ее такой оживленной и радостной. - И потом попросила. - Не обижайте ее, пан Юрек, ей ведь так мало надо...
Он и сам прекрасно понимал, что пани Эльжбета переживает, возможно, финальную часть своей чувственной жизни, потому и пытается взять все от любви: и годами недополученное, и в будущем уже недоступное. Здесь не пахло никаким развратом, просто ее одиночество встретилось с его юношеской пылкостью. А ему и была нужна опытная женщина, способная поставить его как мужчину, наделить искусством любви, а для разведчика это не пустой звук.
Да не только пастельную науку прошел он с пани Эльжбетой. За три месяца она сумела вернуть ему, якобы утраченный в мытарствах эмиграции, дворянский лоск. Он стал свободно себя чувствовать за сложно сервированным столом. Элиза научила его разбираться в дорогих винах, она не жалела денег, да и он не скупился. Изредка дефилируя с ней по вечернему Вильно, он воспринял принятые в высшем обществе правила этикета поведения с женщиной. Одним словом, он прошел университет (увы краткосрочный) светской жизни, когда человек становится совершенно иным, на голову выше окружающей пестрой толпы.
Воистину, их расставание было душещипательным. Пани Эльжбета рыдала в голос, будто получила на него похоронку. Должно, она действительно полюбила его? Если быть честным, то ему было жаль бедную женщину, доверившую ему себя, распахнувшего для него всю свою душу. Странно, но за три месяца они стали совсем близкими людьми. Да и расстались они так, как только расстаются супруги, прожившие бок о бок долгую жизнь. Прощаясь, Эльжуся перекрестила его и дала образок "Матери Божией Остробрамской", он взял его, и хранит по сей день в маленьком кармашке своего портмоне.
Вот и сейчас перед ним, будто в яви, возник образ пани Эльжбеты, его любовницы Элизы. В длинном приталенном светлом платье из шифона, с отложным воротничком и рукавом фонариком, Эля смотрелась совсем молодой, желанной женщиной, созданием, предназначенным только для любви. Ее большие серые глаза, слегка подведенные, смотрели на него с искренней грустью, еще мгновение и их лучезарный блеск, замутится чистой слезой расставания...
Нет, это было выше человеческих сил! Прошло пятнадцать лет, а женщина, годящаяся ему в матери, все живет в памяти и, видимо, навсегда останется в ней, останется незапятнанной страницей его жизни.
Оказавшись вновь в Вильно в тридцатом году, он вопреки здравому смыслу, по приезду, как бы нечаянно, несколько раз оказывался возле дома на Новгородской, дома Эльжбеты. Сергей поселился в районе Погулянки, в конце улицы Буффатова гора. Прогуливаясь по городу, пройдя мимо театра "Редута", миновав огромное железнодорожное ведомство, по Словацкого свернув направо, будто кого-то поджидая, он несколько мгновений всматривался в окна двухэтажного особнячка. Что Воронов хотел тогда? Скорее всего, страждал увидеть ее, просто увидеть издалека... Да она бы и не узнала его, в совершенно новом облике. Но потом ему сказали, что с год назад, она, продав шикарную квартиру, уехала к дочери во Львов. Так, видимо, и должно было случиться... Так было правильно.
Так и стоял он у легковушки горотдела, куря папиросы, одну за другой. Подошел Селезень и, молча, остановился рядом, его лицо в бликах табачных затяжек было непроницаемым. Воронов, как ни в чем не бывало задумчиво произнес:
- Ну, теперь Петр Сергеевич надеюсь Ширяеву никуда не деться?! - и деланно захлопнул ладони. - Уж путь по железной дороге ему точно закрыт...
- Да, думаю, и за границу области он легко не проскочит, к утру военные блокпосты на всех шоссе будут знать его приметы. - Селезень наморщил лоб. - Разве лишь он пехом попрется, по проселкам, - и вздохнул, - да уж с такого матерого волка станется...
- Ты вот, что Петр Сергеевич, езжай-ка в город и постарайся поставить на уши всю районную милицию. Он ведь, гад, может затаиться в каком-нибудь окрестном селе или забытой богом деревушке. - Воронов подумал и добавил. - Хотя это и не так просто, чужака там на раз заметят. Давай и лесные кордоны оповести. Мы ведь наших диверсантов почти в лесу повязали...
- Есть товарищ майор, поеду я, - с грустцой произнес гебешник.
- Ты уж не серчай Петро, - Воронов-то помнил о бутылках коньяка, но они его мало беспокоили. - Как дело сделаем, обязательно обмоем, хорошо обмоем и не только ромбик. Нам надо серьезно поговорить с тобой Петр Сергеевич. Я прекрасно понимаю, в какое говно тебе пришлось вляпаться, но не отчаивайся, "Бог не фраер, он все видит", помогу тебе чем могу. Главное, нам немца не упусить, тогда нам многое спишут...
- Хороший ты мужик Сергей Александрович! Вижу, и Андрюшку Свиридова не арестовал... Я не подведу Александрович, костьми лягу, всех на уши поставлю...
Проводив Селезня, Сергей поднялся в, светящуюся всеми окнами, квартиру Ширяева. Обыск практически закончился, никто и не мог предположить его столь ошеломительный результат - неопровержимо доказано, что Ширяев вражеский шпион.
Ширяевская квартира напоминал собой выпотрошенный наружу мусорный бак, естественно, порядок там никто наводить не станет, квартиру опечатают, как говорится, до лучших времен. В нашем же случае, после розыска жены Ширяева - Татьяны (при условии, что она не получит срок), ей вернут ключи от занимаемой по закону жилплощади.
Заехав по дороге обратно в поблизости расположенный госпиталь (бывшая средняя школа), Воронов по телефону связался со следователем Акимову и приказал ему срочно опросить главного инженера и дежурного по депо о перемещения Ширяева за истекшие сутки. Сам же не отказал дежурному врачу, в предложенном стакане горячего чая.
Разговорились, дежурный врач, кстати, военный хирург, посетовал на нехватку многих препаратов. Да и банк крови практически пуст, приходится искать добровольцев с военных эшелонов и среди местных жителей, предлагая лишь сытный обед и недельные талоны на хлеб.
Вскоре позвонил Акимов. Назар Федотович доложил, что Ширяев пробыл на вечерней планерке у главного инженера до семнадцати тридцати, а затем ушел домой. Утром, как сообщил главный инженер Акишин, Ширяев повторно посещал освобожденные от засора деповские очистные сооружения, где попал под сильный ливень и был вынужден обсыхать в пескосушилке. Потом Михаил Васильевич признался, что пожалел незадачливого инженера и отпустил его домой, привести себя в порядок.
Дежурный, тот вообще не был курсе маршрутов Ширяева, подтвердил лишь время, когда тот днем, брал деповской мотоцикл. Но внес одну существенную коррективу. Оказывается, инженер по оборудованию пользовался "Лениградцем" и накануне, поздно вечером, якобы ему приспичило посетить ПТО на южной горке. Главный инженер подтвердил, что Ширяеву было поручено проверить энергосбережение депо, казалось бы, вопросов больше нет. Но Воронов знал, что в том районе жил зарезанный боец ТО Пахряев, уж не к нему ли мотался прожженный агент. Днем будет произведена сверка времени и тогда все встанет на свои места.
Теперь же было необходимо определить, где конкретно Ширяев был после вечерней планерки. Да время не способствовало тому, шел только второй час ночи. Все спят.
И тут Воронову пришла в голову абсурдная идея, а что если порыскать на очистных. Зачем все-таки столь пунктуальный немецкий разведчик, повторно, как говорил Акишин, наведался на малозначимый деповской объект, интересно, что он там искал, а может и прятал?
Через тридцать минут они уже были на месте. Уже прорезывался рассвет, но утренняя роса еще не выступила, потому прошли к будочке очистных посуху. По сливной канавке, весело булькая, журчал небольшой ручеек мутной водицы, убегая в обложенную дерном траншею, ведущую в поросший осокой обмелевший пруд. Ничто не мешало шустрому течению водных стоков. Метрах в двух от архаичных грязеотстойников (надо полагать, служащих и фильтрами очистки), уже покрылись коркой кучки, извлеченной из них мазутной грязи.
Согнув головы, Воронов и Свиридов, спустились по скользким порожкам внутрь крохотного помещеньица, предназначенного когда-то стать насосной станцией. Бегло осмотрелись. Младший лейтенант уже намылился на выход, но опытный Воронов придержал его за руку.
- Не спеши Андрей. Давай детально оглядим кирпичную клаку, мне что-то подсказывает, что здесь оборудован тайник. Скажу тебе и не последний... Наш мудреный агент любитель их устраивать... Да ты только посмотри, - и он сел на корточки под средней потолочной балкой. - Видишь, практически вся кладка, хотя и старая, но довольно-таки опрятная, а вот эти кирпичики замараны свежей землицей. Не странно-ли? Ну-ка дай мне свой финорез.
Свиридов протянул армейский нож. Воронов поковырял им грубо заделанные швы и вдруг, ловко поддев, отвалил средний большой кирпич. За ним зияло пустое пространство.
- Ты, мамлей, давай свети уж! - тот поспешно спохватился.
В ярко рыжем свете фонарика, Сергей извлек из образовавшейся ниши плотный скрученный сверток из обрезиненной ткани.
- Ну, вот, кажется и все..., - и он скомандовал, - пошли отсюда на свет божий. На, пока подержи, - протянул скрутку Свиридову, - а я руки вымою...
Когда они разрезали черную сапожную дратву и развернули слои уже слежалой липкой ткани, изумлению младшего лейтенанта не было предела, а Воронов лишь тихонечко посмеивался. Внутри спрессованным пакетом находилась техническая документация. Сергею достаточно было лишь взгляда на нее, чтобы определить смысл ее предназначения.
- Вот и утренний улов! Я бы сказал, тоже весьма богатый. Фенита ля комедия! -обращаясь уже к водителю, махнул рукой. - Поехали сразу в депо.
И Воронов взялся обчищать сапоги о густую приболотную зелень.
- Поспать бы хоть часок, товарищ майор, - взмолился младший лейтенант, - считай почти сутки на ногах.
- Ладно, поехали в отдел, вздремнем малость. А туда и вызовем с теплых постелек начальника депо и ейного главного инженера.
Предупредив, застигнутого в дреме, дневального, о вызванных наутро деповских начальниках, они, зайдя в кабинет начальника пункта, не долго раздумывая, завалились на боковую. Воронов, поджав колени, улегся на осклизлом кожаном диванчике, а Свиридов пристроился на выставленных в ряд стульях.
Через полтора часа их сладкий сон был нарушен, вкрадчиво стучавшим сержантом Алтабаевым. Настенные часы показывали пять минут пятого. Расторопный сержант доложил, что паровозники (начальник и главный инженер) доставлены в оперативный пункт. И, как бы делая одолжение, предупредил Сергея об амбициозном поведении орденоносца-начальника. Этого норовистого мужика подняли среди ночи, и тот грозится нажаловаться на бесцеремонность сотрудников транспортного отдела. "Якобы, обещает нам страшные кары...", - заключил с иронией ТОшник.
Воронов и Свиридов быстренько привели кабинет и себя в порядок, точнее оправили гимнастерки и грубо помассировали свои щетинистые физиономии.
- Заводи гостей! - как можно громче произнес Сергей, - Андрей, садись на свое место и пока помолчи...
Сергей заложил руки за спину и отошел вглубь комнаты, намеренно отвернулся от лучей восходящего солнца.
Начальник депо, лысый дядек, при полном параде - в белом отглаженном кителе, с сияющим позолотой и эмалью орденом Трудового Красного Знамени, сразу с порога заговорил на повышенных тонах.
- Что это такое, я вас спрашиваю? Почему меня как проштрафившегося пацана потащили среди ночи в органы. - Его полное лицо побагровело, того и гляди хватит апоплексический удар.
- Успокойтесь гражданин, - и, махнул Свиридову, - Андрей налей-ка человеку водички..., - а следом уже строго добавил. - Выпейте воды и не истерите тут гражданин начальник депо. Присаживайтесь, - и широким жестом указал на приставленные к столу стулья.
Тут, наконец, деповские руководители разглядели ромбики и ордена на френче Воронова и, изумленно переглянувшись, затаили дыхание. Да еще официально-уничижительное из уст гебешника обращение "гражданин", естественно напустило на них "приводящую в чувства" порцию страха.
Сергей, как положено, представился, назвал и должность Свиридова, поручив тому вести необходимые записи. Заметно поблекнув, с запинкой назвал свои данные начальник, главный инженер, находясь как бы в его тени, вел себя смелее.
- Вам о чем-то говорит эта техническая документация? - и Сергей стал выкладывать на стол бумаги Ширяева, обнаруженные в тайнике.
Первым бросился разбирать схемы и чертежи главный инженер. Буквально, на глазах, его лицо приняло смертельно мертвенный оттенок.
- Планы и экспликации цехов и помещений нашего депо, графики ремонтов, сводные поездные маршруты и замещения бригад. И много чего еще, чисто бухгалтерского, какие-то таблицы, - Акишин потерял дар речи и обескуражено сел на место.
- Откуда это у Вас, товарищ майор госбезопасности? - уже прямо по уставу, как к вышестоящему, стараясь сдерживать себя в руках, спросил начальник депо. Его лоб и лысина покрылись испариной, уж чего-чего, а такой "подлянки" деятельный и, видно, толковый руководитель не мог никогда предположить.
- Полагаю, главный инженер и кадровик уже сообщили вам о нашем интересе к инженеру Ширяеву. Так да или нет? - Воронов уже явно давил на растерявшегося мужчину.
- Да, вы правы, они мне звонили, но я думал - это обычная проверка...
- И часто у вас такие проверки случаются? - съязвил Сергей.
Деповское начальство виновато потупило головы.
- Ваш Ширяев немецкий агент, работает в депо более шести лет. Эти документы прямое свидетельство тому. - Воронов слегка замялся. - Дело очень серьезное. Ваша задача теперь всемерно помогать следователям. Я понятно говорю?
- Да, да товарищ майор, - начальник посмотрел на Сергея уже замутненными глазами. - Только его к нам Главк прислал, вроде, как проверенный был кадр? - потерянный мужчина, явно ожидал хоть крохи сочувствия.
- Насколько мне известно, - теперь Воронов обратился к главному инженеру, - Ширяев был практически вашим заместителем, и неоднократно подменял вас, короче говоря, исполнял ваши обязанности. Таким образом, вся секретка, находящаяся в вашем ведении, была полностью доступна ему. Я правильно понимаю?
- Он по своей должности имел доступ к секретной документации. Но вы правильно заметили, Ширяев владел всей возможной информацией о нашем паровозном депо. Да о сопредельных с нами тоже... Также он часто выезжал в отделение, дорогу, в наркомат. - Акишин беспомощно развел руками. - Но мы с начальником ничего не знали, у нас не было ни одного сигнала, ни одной подозрительной обмолвки о нем. Мы даже не могли представить, что он враг.
- Да, вы, пожалуй, правы. Уж слишком хорошо немцы его законспирировали, мы чисто случайно выявили его.
Воронов не стал распространяться о зверски убитом снабженце Машкове, факт которого и послужил началу его командировки в Кречетовку. Простым железнодорожникам до того не должно быть дела. Да, и если быть честным, он не видел их вины. Им ничего нельзя предъявить - почему вражина Ширяев очутился в их рядах? По кадровой линии, видимо так же не возникнет особых вопросов, очевидно, что немецкий агент заслан очень и очень давно. Сергей даже не исключал варианта, что тот работает в России еще с дореволюционной поры, ведь прошел, скотина, все советские проверки.
- А мог ведь и дальше передавать врагу ценнейшую информацию, - спрятав некоторое замешательство за задумчивостью, Сергей как бы нехотя добавил, - да и не только о вашем депо, о станции в целом, а скорее всего - обо всем Юго-Восточном направлении. Вот такие вот дела... - и уже деловым тоном произнес. - Прошу не пенять на меня, но таков порядок. Его кабинет будет досмотрен и опечатан. Тут даже санкции не требуется, да и прокурор в любом случае пойдет нам на встречу. У вас в кабинетах и бухгалтерии тоже произведут выемку документов... - И уже совсем по-доброму, взывая к чисто человеческим чувствам, попросил. - Ребята, я почему-то доверяю вам, если есть какие-то бумаги дома, скажите сразу, ничего не утаиваете. Сами понимаете, ваша задача теперь не усугубить собственное положение. И постарайтесь, как можно продуктивней поработать со следствием. Наверное, вы понимаете, что это работа не одного дня.
Тут дверь приотворилась, в проеме показался сержант Алтабаев, у него было явно важное сообщение. Вся его мимика и жесты кричали о срочной неотложности, возникшего дела. Воронов посмотрел на часы (уже около пяти утра). Он махнул ТОшнику, что понял его намерение, и обратился к присутствующим:
- От вас теперь, парни, многое зависит, советую, ничего не скрывать от следователя, говорите как на духу. А я потом еще дополнительно поработаю с вами... Ну, а если мы его, гада, поймаем, на что я очень надеюсь, тогда у нас будет совсем другой коленкор, постараемся отыграть назад... - Воронов так и не пояснил, что имел в виду, но уже заронил теплую искру надежды в сердца железнодорожников. Увидев светлый проблеск на их лицах, одобряюще добавил. - Да и будьте мужиками, если у вас совесть чиста, то и нечего вам бояться. - Сергей сменил мимику лица на простецки добродушную. - Ну, рад знакомству, покидаю вас, меня ждут другие дела, - и не подав руки, уже к Андрею. - Свиридов, вызывай Акимова и веди товарищей в его кабинет, пусть приступает...
Выйдя в коридор, Воронов прошел в его торец, к окошку, там его поджидал Алтабаев, глаза бойца горели от азарта.
- Товарищ майор, - парню не терпелось доложить свою новость, - товарищ майор, Ширяева видали сегодня утром.
У Воронова екнуло под сердцем.
- Не спеши сержант, давай подробней...
Алтабаев, сотворив заговорщицкую физиономию, сощурив и без того узкие веки, чуть ли не полушепотом, выложил Сергею следующую историю.
Где-то на рассвете, охранник в северной горловине станции (выход на Москву) заметил странного человека с довольно объемистым вещмешком за плечами. Будучи старослужащим, то есть человеком бывалым, солдат пригнулся и спрятался за колеса товарняка. Его заинтересовало - куда направляется этот, отягощенный ношей гражданин. Тот, явно не с добрыми намерениями, озираясь, осторожно пробирался вдоль уже укомплектованного состава, определенно выискивая тормозную площадку. И вот он нашел ее на старом двухосном вагоне, еще Ковровских мастерских. И как кошка быстро вскарабкался на нее и уселся на корточки, чтобы стать неприметным.
Охранник, строго по инструкции, не подставляя себя самого под удар, занял выгодную позицию и скомандовал "зайцу": "Стой, стрелять буду! Ни с места! Руки, руки наверх!" Обыкновенно в таких случаях, даже станционное ворье подчиняется, так как со стрелком шутки плохи, положит за милую душу.
Но чужак не повиновался, спрыгнул по другую сторону площадки и подался в бега. Боец, выстрелил в воздух, подлез под вагон и увидел, что утренний пришелец, перепрыгивая через рельсы, что есть дух, мчит к лесопосадке. "Стой падла!" - закричал охранник, и, не прицеливаясь, выстрели в спину беглеца. Конечно мимо. А тот уже скрывался в ветвистой зелени.
На выстрел прибежали другие стрелки охраны. Вскоре явился и представитель военной комендатуры. К чести стрелявшего охранника, он оказался довольно зорким, и в подробностях описал гражданскую одежду беглеца и даже то, что им был отнюдь не молодой человек (пару раз оглянулся). И уже в комендатуре, когда ему показали размноженные на гектографе размытые изображения, в одном из них он тут же признал своего нарушителя. То был Ширяев. Военные сразу же связались с дежурным оперативного пункта.
Воронов опрометью бросился обратно в кабинет Свиридова, тот еще не успел вывести деповских руководителей. Сергей дал понять, что ему срочно нужен телефон.
Оставшись один, он немедля связался с военным комендантом и начальником линейной милиции, поднял обеих с постели. Понимая, что, за истекшие полчаса Ширяев мог убежать куда угодно и надежно спрятаться, он все же велел им перекрыть большак и начать прочесывать лесополосы со стороны дальнего переезда (у расширения станции и поселка она прерывалась). Позвонил в городской отдел НКВД, Селезень понял его с полуслова. Необходимо опросить местных жителей, возможно, кто-то видел убегающего Ширяева. Была задействована поселковая и линейная милиция.
И наконец, переведя дух, Воронов попросил соединить его с Москвой. Старший майор Синегубов в этот ранний час уже был на ногах. Сергей все подробно доложил Николаю Ивановичу, сделав упор на том, что будет стараться взять вражеского агента живым.
Начальник управления пообещал со своей стороны тотчас подкорректировать работу местных органов и дать соответствующую команду по сети железных дорог.
- Гаврюхин Пашка и Юрков Миша еще не приехали? - получив отрицательный ответ, посетовал, - чего они телятся, уже должны быть у тебя. Ты давай, используй ребят по полной... - И внезапно запнулся. - Ты, Серега, вот что..., - опять помолчал, - ты брат, особенно под пули не подставляйся. Не лезь на рожон, я тебе знаю, пожалей хотя бы меня старика. Нарком не простит мне, коли что... Береги себя Серега!
И уже совсем успокоясь, Сергей вызвал Свиридова. Прежде всего, поинтересовался, как идет работа у Акимова, удостоверяясь, что все в порядке, все-таки решил малость перекусить. Младший лейтенант составил ему компанию. Поставили чайник, открыли консервы, нарезали уже зачерствевший хлеб. С набитым едой ртом, Сергей выложил начальнику оперативного пункта, свои соображения по розыскным мероприятиям, подробно по всем пунктам.
Допивая горячий чай, расслабясь, уже готовые совершить спокойный утренний перекур, они услышали внизу громкие голоса. Свиридов намериваясь узнать в чем дело, направился к двери.
Но дверь распахнулась, и в комнату без стука ввалились два молодца, с одной шпалой на краповых петлицах. Весь их запыхавшийся вид говорил, что ребята гнали сюда на всех парах. Но неожиданно увидев майора госбезопасности, они явно растерялись, переглянулись, решая кому из них отрапортовать. Тут же встали по стойке смирно и высокий чернявый лейтенант бодро доложил:
- Товарищ майор госбезопасности лейтенанты Юрков и Гаврюхин прибыли в Ваше распоряжение.
- Вольно лейтенанты. Что прямо с поезда?
- Так точно, - опять вытянулся чернявый.
- Ладно, Мишь расслабься... Да и ты, Павел, чего язык потерял. Садитесь мужики, чай будете пить? Сейчас организуем... Да, вы - фураги то снимите... Андрей принеси-ка ребятам, чего пожрать. Давай, давай угощай москвичей...
- Не надо товарищ майор, мы уже успели в вагоне перекусить, - наконец открыл рот второй лейтенант Павел Гаврюхин - плотный крепыш, с соломенными волосами.
Если я сказал, значит надо! Неизвестно еще когда придется поесть...
- Сергей Александрович, - обратился Павел, как к старому знакомому, - разрешите поздравить Вас с новым званием..., - потом разговорился. - Нам ведь перед самым отъездом сообщили, что вас произвели в майора госбезопасности. Я очень рад за вас, вы давно заслужили повышение.
- Пашка, ты давай тут не подхалимничай, - подумав, Сергей добавил, - видать, подошла моя очередь, да и не гнался я за званиями...
- Товарищ майор, - ввязался в разговор чернявый Михаил, - говорят, Вы покидаете наше управление?
- Мужики, я вас всегда учил, воспринить сплетни критически... Мало, что говорят? Но сейчас мы с вами здесь, на станции Кречетовка, придется хорошо поработать, иначе нас не поймут..., - и уже командным тоном. - Отставить, больше не говорите обо мне!
- Есть, товарищ майор, ответили оба хором.
Сергей не то, что хорошо знал этих молодых сотрудников транспортного управления, - это были его прямые подчиненные. Именно ему пришлось вводить их в курс работы управления, учить мыслить не провинциальными трафаретами и больше полагаться на самих себя. Ребята впитывали его науку как губка, и в тоже время были откровенны с ним, как с отцом родным, при разнице в возрасте, в каких-то десять лет. Короче, он знал их как облупленных. Парни пришли в железнодорожный отдел уже после финской войны, где-то в апреле-мае сорокового года. Это были отборные оперативники, успевшие на славу поработать в транспортных органах железных дорог. Мальцы они были холостые, потому их без зазрения совести мотали по командировкам, но Воронов пригляделся к ним и не раз брал на задание с собой.
Михаил Григорьевич Юрков происходил из кубанских казаков, окончил Ростовскую межкраевую школу НКВД, работал на дороге имени Ворошилова в Ростове-на-Дону. Хорошо знал транспортные артерии Кубани и Северного Кавказа. Неплохо знал горские наречия и умел общаться с тамошним строптивым народом. Юрков как-то сдуру похвалился, что его дед по матери был удалым черкесом, служил в Дикой дивизии, не раз видел ее командира - самого Великого князя Михаила Александровича (младшего брата царя) - героя той, первой большой войны, тайно убитого ЧК в Перми. Воронову тогда пришлось резко остудить пыл бравого чекиста (их, молодых, еще учить, да учить...)
Как бывший ростовский работник, он немало поведал Сергею о Викторе Семеновиче Абакумове (заместителе Наркома и начальнике особых отделов), назначенного в Ростовское управление в декабре тридцать восьмого. Воронова всегда удивляла стремительная карьера этого бериевского выдвиженца. Посудите сами - в тридцатом году стал членом партии, в самом конце тридцать шестого получил младшего лейтенанта, а уже в сороковом дали старшего майора. Всякое трепали в коридорах лубянки об этом молодом комиссаре. Но Юрков отзывался о нем положительно, правда без особого восхищения, уж очень крут был новый начальник, но и справедлив.
Абакумов после своего назначения в Ростов стал пересматривать дела ранее арестованных, и не найдя в них серьезной доказательной базы, выпустил большинство арестантов на свободу. И еще один примечательный факт, так называемое "финское дело". Поначалу Финской войны ретивые ростовские чекисты посадили нескольких граждан финской национальности и одного цыгана, якобы, как агентов финской разведки. Заключенным грозила высшая мера наказания. Новый начальник, изучив следственные материалы, пришел к выводу, что следует самому поговорить с каждым арестованным. Несколько дней он вел допросы, делал очные ставки и пришел к выводу, что дело надуманное и всех арестованных освободили. За исключением цыгана, который распускал по городу ложные слухи, а затем оговорил себя и других людей. В итоге тот получил десять лет лагерей. А вот сотрудников Ростовского НКВД очень строго наказали за очковтирательство, уволили из органов. А иных даже привлекли к уголовной ответственности за фальсификацию документов.
Сергей никогда не приятельствовал с Виктором Абакумовым. Правда, при Ежове частенько встречались в курилках, но говорили, как правило, о погоде. А уже, когда в феврале сорок первого Виктор Семенович стал заместителем Наркома, их всяческие, даже шапочные, отношения естественно прервались.
Павел Арсеньевич Гаврюхин - горьковчанин, закончил в свое время Горьковскую МКШ, работал до перевода в Москву на Горьковской дороге, в тридцать шестом выделенной из Московско-Курской. Гаврюхин, в отличие от импульсивного Юркова, был парень начитанный и весьма вдумчивый. Происходил из интеллигентной семьи, отец работал инженером на Сормовском заводе, мать была учительницей в школе для девочек. Видимо, она и пристрастила Павла к русской литературе. Он прочел всего Клима Самгина, причем четыре книги выходили в разных изданиях, на протяжении многих лет. Честно признаться, Воронов, по недостатку времени, так и не осилил в полном объеме это эпическое произведение Максима Горького. В органы Павел попал, будучи студентом общественно-исторического факультета Горьковского педагогического института, по комсомольскому набору. Общаться с Павлом Гаврюхиным было довольно интересно, особенно на гуманитарную тематику, он был дока в затейливой истории Нижнего. Но рано или поздно их беседы сводились к личности Валерия Павловича Чкалова. Пожалуй, после самого Горького, Чкалов самый знаменитый человек из нижегородцев, человек-легенда. Да, что тут говорить, Сергей дружил с ним, и память о Валерии была для него свята, а даже больше, часто бередила душу - боль о его безвременной кончине.
Хорошие и толковые были ребята Гаврюхин и Юрков, с их прибытием Воронов получил настоящее подспорье. На парней можно смело положиться, но прежде всего их необходимо как можно быстрей ввести в курс всех дел.
Пока лейтенанты голодно поедали принесенные Свиридовым свиные консервы, намазывая их на изрядно зачерствевший черный хлеб, запивая чаем, Сергей пояснил им суть сложившейся обстановки. На все про все у них ушло не более четверти часа. Они уже раньше тесно приработались и понимали Сергея Александровича с полуслова. Да и оперативники они были бывалые, им уже приходилось брать матерых врагов, как принято в кино - с погонями и стрельбой. Короче, диспозиция складывалась таким образом:
Все силы оперативного отдела и милиции перемещаются на Третью Кречетовку, штаб будет в поселковом совете. Там уже работают оперативники и линейщики, они должны выяснить вероятные маршруты следования Ширяева. Туда же скоро подъедет поддержка из городского отдела. А там, разделив всех на поисковые группы, будет организовано преследование и задержание Ширяева, главная цель вполне очевидна - взять немецкого агента живым. Брать его придется кому-то из них троих... Слов нет - Юрков и Гаврюхин хваткие ребята, стреляют без промаха с двух рук, но в том и весь цимус, если придется применять оружие, то подстрелить Ширяева следовало очень и очень аккуратно, без большой крови.
Андрей Свиридов деловито разложил на высвободившейся столешнице топографические карты Кречетовки и прилегающего района. Признаться, и сам Воронов плохо разбирался в окружавших станцию окрестностях, и потому с большим интересом слушал толковые пояснения младшего лейтенанта. Надо сказать , что оперативные сотрудники НКВД куда лучше армейских командиров разбирались в военной топографии, их изначально учили читать карту, сразу же четко представляя рельеф и узловые точки территории. Воронов, да и его товарищи сразу увидали множество ложбин, оврагов и запруженных логов на изрядно пересеченной местности.
Но особенно напрягало, что с востока и запада Кречетовка была сжата огромными яблоневыми садами Комстроем и Стахановцем. Если Ширяев соизволит шмыгнуть в эти сады, то отыскать его в яблоневых междурядьях, поросших сорняком, почти в рост человека, будет крайне сложно. Конечно, были бы поисковые собаки, проблема была бы решена, только вот где их взять в таком количестве?
К северо-востоку за разлапистым прудом протекала речка, с высоким холмистым левым берегом, поросшим дубовым леском. А далее шли колхозные поля, перемежаемые болотистыми неудобьями. Если направиться в ту сторону, то можно попасть в соседнюю область, граничащую уже с самой Москвой.
На севере и северо-западе, по обе стороны железнодорожной ветки простирались хвойные леса, не зная дороги в них, конечно, можно заплутать и без толку потратить время. Если Ширяев надумает идти все же вдоль железнодорожного пути, то отроги лесов закончатся, и он окажется на просматриваемой со всех сторон равнине. Рано или поздно сунется в какую-нибудь деревеньку, но тут к чужаком особое внимание, колхозников давно нацелили на выявление дезертиров и диверсантов.
Если он подастся на юго-запад то опять попадет в отроги соснового леса, тянущегося с перерывам аж до Липецка. А там уже близко и Елец, там линия фронта. Но навряд опытный немецкий разведчик отдастся на волю случая и отважится в одиночку перейти фронтовые рубежи, уж очень там густая плотность наших войск.
Если выберет юг, где раскинулся город, там его сразу сграбастают рукастые ребята Селезня.
Скорее всего, в конечном итоге, Ширяев пойдет в сторону Москвы, определенно в столице их разветвленная профильная резидентура, где его примут с распростертыми объятьями. Впрочем, бог знает, что у него на уме, какое он способен еще вывернуть коленце. И еще один очень важный момент, есть ли у него в Кречетовке или городе пособники, с помощью которых он сможет на время затаиться, переждать активную фазу розыска, а потом, спокойненько сделать ноги... Нужно учесть все аспекты, выявить все его связи.
Карты, картами, но одно дело прочерчивать по ним маршруты, а совсем другое дело правильно сориентироваться на местности, да и масштаб этих схем не позволяет отобразить каждый клочок земли, каждый куст или заросли бурьяна, откуда можно запросто схлопотать вражескую пулю в лоб.
И тут Сергею вспомнилась его краткосрочная командировка осенью двадцать девятого года на Дальний Восток. После убийства Войкова прошло два года, за этот период спецслужбы закоренелых врагов Советской России не раз устраивали провокационные выпады против представителей нашей страны за рубежом. Особенно активизировались антисоветские выпады в Китае. А после захвата всей полноты власти Чан Кайши, его ставленники, с подачи осевших там белогвардейцев и, конечно, правительств западных стран, выбрали путь прямой агрессии. Были захвачены советские представительства и учреждения самой дороги. Более двух тысяч служащих КВЖД и советских граждан были арестованы и содержались китайцами в нечеловеческих условиях, подвергаясь изощренным пыткам и казням. Двадцатого июля китайцы разорвали дипломатические отношения с СССР. В этот же день Чан Кайши по телеграфу обратился к армии, призывая к борьбе против Советов. А через два дня нанкинские власти опубликовали заявление, в котором выступили за войну с Советским Союзом. Шестого августа была образована Особая Дальневосточная Армия, которую поручено возглавить командарму Василию Блюхеру. Но вот парадокс, ему предстояло сражаться с армией, которую он сам же готовил, будучи с двадцать четвертого года (под псевдонимом генерала Галкина) главным военным советником Гоминьдана. Все ноты протеста Советского Правительства остались безответными. Пришло время поставить зарвавшихся марионеток на место.
Когда Сергей прибыл на Дальний Восток военный конфликт на КВЖД был в самом разгаре. Проходила Сунгарийская операция Красной армии. Воронов находился в Благовещенске. Амур там не очень широк, и с берега в бинокль хорошо просматривался китайский городок Айгунь, где, подобно муравьям, сновала солдатня Чжан Сюэляна. Пришла в голову частушка, которую наши бойцы в буденовках частенько распевали, маршируя по улицам города:
Вьются рельсы вдалеке
И колечком вьётся дым.
Мы свою КВЖД
Ни ... не отдадим.
Мы дрались и будем драться,
Хоть не хочем воевать,
Мы заставим Чжана сдаться
И в ..... его послать...
И вот тогда ему довелось, на деле столкнутся с нашей отечественной картографией.
У полномочного представителя ГПУ Терентия Дерибаса, конечно, имелся довольно значительный картографический архив, большинство которого составляли истертые дореволюционные раскладушки, в основном периода русско-японской войны пятого года. В задачу группы, в которой находился Воронов, входило отслеживать и координировать с армейскими частями и пограничниками возможные передвижения белогвардейских групп, стремящихся прорваться на территории Советской России. Приходилось часто выезжать на место поступившего сигнала. И, разумеется, без стоящего проводника из местных туда не стоило соваться, рельеф очень сложный, тайга, частые водные преграды - какие тут, черт, топографические карты, только время на них терять. Но это были еще семечки...
После подписания Хабаровского протокола (полного поражения Чжан Сюэляна) в конце декабря двадцать девятого года Сергея перевели в Харбин, тут уж начались самые настоящие мучения. Первым делом он был направлен в концентрационный лагерь Сумбэй, где чжановцами содержались в неволе советские люди, многим требовалась серьезная медицинская помощь и длительная реабилитация. Воронов попал в следственную группу по выявлению безвинного казненных соотечественников и мест их захоронения. Отыскать эти могильники было крайне сложно, во-первых, примитивные топографические карты вообще не давали точных координат. Толи картографы варганили свое дело наобум лазаря, толи специально вредили, продавшись япошкам? Но теперь с них уже не спросишь, по давности времени... А во-вторых, сами китайцы не очень охотно давали пояснения по вопросу, имевших место массовых казней. Приходилось идти на все изжоги, чтобы найти множественные пункты временного содержания арестантов, а уж тем более, места их упокоения. Но уж лучше теперь не вспоминать те ужасные картины, после эксгумации трупов с отрезанными головами и изуродованными конечностями. Начали активно выявлять исполнителей этих казней, но со слов палачей, особенно усердствовали в заплечных делах белогвардейцы - русские люди, православные по своей вере. Кое-кого взяли по горячим следам... Чего уж тут говорить об их всяческих увертках..., мрази оказались жидки на расправу.
Но тут стала происходить какая-то чехарда. Главными стали политработники. Было объявлено о необходимости работы по нормализации отношений с китайским населением. Всеми силами старались убеждать китайцев, что СССР их лучший друг. Повсеместно распространялись листовки и плакаты на китайском языке, появились советские газеты, напечатанные иероглифами, вскоре даже стало выходить популярное издание "Красный китайский солдат". С коренными жителями стали проводили открытые собрания, душевные беседы и показы киносеансов. Открылись многочисленные пункты питания и раздачи пищевых продуктов бедным слоям населения, крестьянам и горожанам были возвращены лошади и упряжь, реквизированные китайским командованием и оказавшиеся в числе трофеев Красной Армии. Да и с китайскими военнопленными стали хорошо обращаться, их сытно кормили, с ними проводилась агитационно-разъяснительная работа. На их бараках были вывешены красочные лозунги на китайском языке "Мы и Красная армия - братья!".
Воронова перевели в фильтрационный лагерь под Харбином, где проводилась масштабная чистка персонала КВЖД. Сотрудники, уволившиеся с дороги в период конфликта, были восстановлены в должности, им было возвращено казённое жильё и выплачено жалованье за весь период отсутствия работы. Если они отказывались от дальнейшего нахождения в Китае, то получали выходное пособие. Лица же, сотрудничавшие с китайской администрацией во время конфликта, а также персоны, заимевшие двойное гражданство, были уволены без выплаты пособия и зачисления стажа, а многие и просто арестованы. Такое тогда было непростое время... Да, и когда оно было простым-то?
А что ему еще запало в голову из этой дальневосточной поездки? Разумеется, прежде всего, временной парадокс. Когда едешь по Транссибу на Восток, практически каждый день укорачивается на один час, не успеваешь даже толком выспаться ночью в поезде. Зато обратно - время тянется бесконечно.
Как сказочный сон, даже и не верится, предстал красавец Байкал, местами даже не замерзший, целый день поезд мчит вдоль его берегов. Еще врезалась в память пословица дальневосточных железнодорожников: "Бог создал Крым и Сочи, а черт - Сковородино и Могочи" - есть такие поселенья на подъезде к Благовещенску. Ну, и конечно, единственное в своем роде, названием небольшой станции 'Ерофей Павлович' - в честь Хабарова.
Вся остальная Сибирь уже покрыта снегами, а в представших тогда картинах местности в окнах вагона - осенние пейзажи: зеленовато-бурые горные кряжи и межгорья, поросшие пожухлым серо-желтым ковылем. Только замерзшие русла многочисленных рек вдоль путей, покрытые белым саваном напоминали, что все же шла зима.
И вот теперь ему опять предстояла поездка на Дальний Восток, только уже летом. В тяжелую военную годину одно радовало, он опять увидит величие своей огромной страны, ее неповторимые природные красоты, узрит новые города и веси. Все, как говорится, - душе в радость...