Это все подъемник виноват. Ахнул подъемник с двухметровой высоты, и накрыл собой Мишку Гамми - Михаила Селиверстова, огромного, словно лубочный богатырь, лучшего жестянщика автосервиса на Каховке. И может быть и обошлось бы, да на подъемнике в тот момент растопырила свои кривые колеса полуторатонная Ауди-сотка, великовозрастная мадам с проржавевшим брюхом. Из тех, которые по обыкновению украшают непроходимые дороги дальнего Подмосковья.
Мишка крякнул и затих, обидчиво выпятив губу, по которой заструилась кровавая змейка. И уже потом набежали слесаря, застопорили, поддомкратили, да и бережно вынули Мишку из-под пресса навалившейся на него беды.
Разбита была голова; телом же Мишка Гамми выглядел совсем невредимым. Его товарищи оцепенело стояли кругом, пока бухгалтер Ядвига Моисеевна накладывала ледяную повязку из автоаптечки к кровоточащему лбу, а потом зло зашикали на старого сварщика Манделу, который обнажил лысину то ли по жаре, то ли, как показалось остальным, в преждевременном скорбном ритуале.
Скорой не дождались, и отправили пострадавшего, казалось, совсем переставшего дышать, на внедорожнике хозяина автосервиса. Хозяин лично сел за руль, водрузил на крышу незаконную мигалку, и уверенно гнал по двум сплошным, по дороге пытаясь шутить:
- Да брось ты, Мишаня, чего там Ауди? Ты в десантуре репой и не такие железяки ковал! Ща мы тебя подрихтуем. Терпи, боец...
Хозяин был отчасти прав. В десантных войсках, где Мишка Гамми проходил срочную службу, он однажды на спор в лепешку сплющил головой цинковый короб из-под патронов. Наутро голова, конечно, побаливала, но точно неизвестно отчего: то ли от предмета пари, то ли от литра призового самогона.
И хозяин это доподлинно знал. Он был одним из тех двоих контуженных офицеров контрразведки, которых в девяносто пятом, под перекрестным огнем, Мишка Гамми выволок на себе из мясорубки в известной мятежной республике, по дороге, из чистого любопытства, прихватив с собой еще и двухпудовый секретный узел связи врага. Тогда еще Мишку наградили: вымпелом и командирскими часами. Поэтому он просто обязан был выжить сейчас.
И он выжил. Через два дня он пришел в себя в аккуратном ведомственном госпитале спецслужб. Красноносый доктор в звании подполковника холодными пальцами ощупал послеоперационный шов на Мишкином лбу, осведомился о самочувствии, и, напевая "Батяня-комбат", вышел прочь, оставив без ответа все вопросы. Через неделю Мишку поместили в общую палату, где еще некоторое время спустя, он уже резался в "Тыщу", на сигареты, с двумя остальными пациентами: мировым судьей Краснопресненского участка, которому только что заштопали исполинский свищ в прямой кишке, и липецким бандитом, пережившим семь пуль в голову из пистолета ТТ.
Несмотря на то, что судья громко стонал при малейшем телодвижении, а бандит говорил нечленораздельно, периодически подмаргивая веком, искусственно сооруженным из кожи с ягодиц, этой гоп-компании с легкостью удалось в первый же вечер оставить Мишку без табака. Он тоскливо зарился на красно-белый сигаретный блок, принесенный ему в сетке с мандаринами усатой Ядвигой Моисеевной, а теперь перекочевавший на тумбочку судьи, и сплевывал на пол зубочистку, служившую неадекватной заменой сигарете. А судья и бандит нарочито распахивали настежь окна палаты, и смакуя, окутывали себя сизым дымком, пуляя вниз, в июльскую ночь, непозволительно роскошные окурки.
- Ну и хер с вами. - не выдержал Мишка. - Брошу курить.
И хотя судья и бандит еще некоторое время продолжали свои издевки, вскоре они сошли на нет: Мишка действительно бросил курить, и с увлечением вдруг уткнулся в прошлогодний обзор арбитражной практики, одолженный у судьи.
Остальные обитатели палаты тут же заскучали. Но все предпринимаемые ими от скуки попытки Мишку растормошить, заканчивались неудачей.
- Судья, а судья, - шепелявил бандит. - Мы-то с Мишкой здесь лежим с головой. А почему тебя к нам засунули с жопой?
- Вот и подумай: чего стоит твоя башка против моей задницы. - парировал тот, и начинал стонать: зашитый свищ с удвоенной силой принимался ныть при каждом о нем упоминании.
Бандит приходил в замешательство, злобно переживал судейские слова, и загадочно рылся под подушкой:
- Ну, ничего-ничего, на любую хитрую, как говорится, найдется болт с резьбой.
А потом вдруг спохватывался, прикусывал язык, и опасливо косился в Мишкину сторону.
Были и другие попытки хоть как-то взболтать мертвый воздух больничной палаты. Но и они заканчивались лишь словесной перепалкой зачинщиков. Мишка же, казалось, пребывал в каком-то полусне, проявляя буддийскую отрешенность от всего происходящего вокруг.
По правде говоря, во время всех этих уголовных подначек, судью так и подмывало взорваться, и негодующе пресечь возмутительные бандитские речи напоминанием о статусе судей, гарантированном Конституцией. Но инстинкты гнули свое. В такие моменты на ум судье почему-то упорно лезла старая русская побасенка про Шемякин суд, а сердце колотила дрожь при воспоминании о разгромном мартовском поражении: когда его, мирового судью Краснопресненского участка, за неподъемный карточный долг отхлестал по лицу пиковым флеш-роялем межрайонный прокурор. И поэтому судья лишь натягивал поводья, и жестоко обуздывал всю рвущуюся наружу спесь. И лишь недоверчиво косился на бандитскую руку, крепко сжимавшую что-то под подушкой.
Но однажды Мишка вынырнул из своего полузабытья, соскочил с кровати, грозно протопал к койке бандита и, схватив с бандитской тумбочки женское зеркальце в витой оправе, в котором тот украдкой рассматривал мужественные раны, внимательно вгляделся в свое лицо.
- Ёксель-моксель! - обидчиво протянул он. - Куда ж мне теперь такому, в синагогу?
Мишкиным обидам имелась причина: ровно посередине его лба, изрезанного во время операционного вмешательства, вилась безупречными хирургическими стежками шестиконечная звезда.
Мишка еще раз пригляделся и ахнул:
- Так это ж штифт-гайка на двадцать два! Никель-кадмиевый сплав, обратная резьба...
Судья с бандитом переглянулись. Но, если знатного жестянщика еще можно было обыграть в "тыщу", то провести его на мякине слесарных дел было попросту невозможно. И Мишка вспомнил: как тогда, перед тем как случилось все, крутил эту чертову штифт-гайку прямо над головой, неудобно изогнувшись и подперев подъемник плечом...
Что-то веско шевельнулось в Мишкином мозгу, и он упал без сознания. А когда очнулся, то почувствовал на лбу холодные пальцы склонившегося над ним врача.
- Это ничего, бывает. - сказал он. - Врать не буду, извлечь - не удалось. Но ты слыхал, как люди по сто лет с боевыми осколками живут? И бодрячком, каждый год - на парад.
Он протер Мишкин лоб ваткой, вкусно пахнущей спиртом.
- Поправляйся, боец. И не хнычь. Твое ранение - пустячок. У нас один командовал полком, хотя ему на две трети череп разнесло гранатой. А он и не заметил: так увлечен был боевой задачей.
Врач раздвинул Мишкины веки, и, внимательно осмотрев зрачки, добавил с благоговением:
- Сейчас он руководит противовоздушной обороной.
Доктор вышел из палаты, не закрыв за собой дверь. Мишка поднялся с пола и пересел на кровать.
- Ты это, не дрейфь, земеля. - неискренне подбодрил бандит. - Железо для мозгов полезно. У меня матушка всю дорогу железо пила, в таблетках.
Бандит смутился, осознав, что сморозил что-то не то, и в оправдание добавил:
- Да она, правда, чего еще только не пила, моя матушка. Даже мочу, царствие ей небесное.
Бандит перекрестился.
- Во-во. - тихо съязвил судья. - Остается догадываться, что пил твой батюшка, чтобы получился ты.
Это было через край. Бандитская рука юркнула под подушку и выхватила оттуда здоровенный рашпиль с массивной деревянной рукоятью, после чего бандитские пятки соскользнули с койки и просеменили к кровати судьи.
- У-уууу! - утробным воем выразил всю переполнявшую его мысль бандит и замахнулся рашпилем на судью.
- А-аааа!- жалобно застонал судья в предвкушении конца, и инстинктивно укрыл подушкой самое дорогое: штопанный свищ.
Но рашпилю с проржавевшими насечками не суждено было раскроить судейский череп на две равновеликие полусферы; не суждено ему было вспороть податливую жировую ткань и отделить друг от друга, прямо по путеводной стволовой линии, оба полушария судейского мозга.
- Стоять! - взревел Мишка-Гамми. - Не сметь! Не сметь в моем присутствии.
Он бросился на бандита - как-то устало, однако безо всяких колебаний. Минута возни за рашпиль прошла под усердное пыхтение сторон единоборства и выкрики судьи из-за широкой Мишкиной спины:
- Да как он вообще попал в ведомственный госпиталь?! Урка тамбовская!
- Липецкий я! - не прекращая борьбы уточнил бандит.
Но судья, по многолетней профессиональной привычке, слышал только себя:
- Да я вообще могу его застрелить! Мне полагается табельное оружие пожизненно...
- Это уже ненадолго. - огрызнулся бандит.
В этот момент рашпиль сдался, как можно догадаться - тому, кому в руках его держать было привычнее. Оставшись безоружным, бандит как-то обреченно сник; его и так обезображенное лицо приобрело такой жалкий вид, что Мишка, планировавший напоследок угостить соперника подзатыльником, передумал.
Молчали до ночи. Мишка дремал, и временами вновь впадал в забытье, где его мучили кошмары, как все решили, военного прошлого. Судья, чтобы показать степень своей обиды, больше не вставал, утеплив ладонью прооперированное место, и не шаркал к бандитской кровати у окна - где прежде они вдвоем всласть смаковали Мишкины сигареты. Похоже, он тоже бросил курить. И бандиту не хотелось. Он отвернулся к окну, и втихаря замазывал прорехи на лице французскими румянами.
Мишка проснулся глубокой ночью. В темноте палаты он сел на кровати, обхватил ручищей зашитый лоб, и вдруг абсолютно отчетливо произнес:
- Старцев, Кириленко, где начальник охраны? Где Чурков, где, этот, как его, новый глава администрации? Почему мне ничего не докладывают?
Судья и бандит во мраке стрельнули друг в друга белками глаз, отдававшими синевой из-за отблеска уличного фонаря. А Мишка продолжал.
- Который день - ни доклада, ни сводок. Что за дела? Старцев! Кириленко!
- Миха, ты чего расшумелся, сон, что ли плохой? - донеслось из бандитского угла.
Мишка замер. Спустя несколько мгновений послышался шорох, что-то железное лязгнуло о спинку кровати, затем по полу прошлепали босые ступни. А еще через секунду в палате вдруг вспыхнул ослепляющий свет. Бандит и судья, щурясь, разглядели Мишку. Он стоял у выключателя рядом с дверью, держа обеими руками бандитский рашпиль, и мелко дрожал.
- Кто вы? - наконец сумел выговорить он. - Где я? Это переворот? Вы террористы?
- Сам ты террорист! - обиделся бандит. - Это же мы, Мишка!
Он хотел уже слезть с кровати, но вовремя посмотрел на судью, который давно пытался привлечь бандитское внимание, делая страшные глаза и отчаянно ввинчивая указательный палец в висок.
- Евпатий Коловрат! Накрыло мужика. - наконец догадался бандит и получше укутался одеялом.
Мишкин голос отчаянно дрожал:
- Переворот, я так и думал! Я ждал! Все годы, каждый день ... Вы из армии? Госбезопасность? Наркоконтроль? Может вам денег? Или акции: газ, никель, нефть! Что с моей охраной, а? Где Кириленко, Старцев?
И Мишка вдруг отчаянно рванулся в дверь. И спящий коридор ведомственного госпиталя взорвался безумным воплем:
Затем, где-то уж совсем вдалеке, послышались старушечий визг и звон разбитого стекла. Мишка ворвался в ординаторскую и саданул пожилую санитарку рашпилем по руке. Меньше от боли - удар пришелся по надетой под халат, как это принято у стариков, вязаной душегрейке, а больше от обуявшего ее ужаса, санитарка заголосила смертным воем.
Мишка замахнулся еще раз для острастки.
- Звони, я сказал, ноль один!
- В пожарную часть что ли? - сквозь ужас переспросила санитарка.
- Звони хоть куда! Твои внуки, сука старая, у меня на Лубянке сгниют!
Мишка не заметил, как на крик к ординаторской сбежались заспанные пациенты. И не услышал как сзади, быстро оценив обстановку, к нему подкрался Васильев. Да-да, тот самый Васильев, телевизионная знаменитость и личный тренер главы государства по боевому самбо, только что переживший операцию на печени, перетянутой в узлы алкогольным циррозом.
Спустя секунду рашпиль был выбит из Мишкиных рук, спустя другую - был сбит с ног и сам Мишка Гамми. Он лежал без малейшей возможности шелохнуться, прижатый лицом к осколкам разбитого им стекла и ощущая шеей болевой захват мужским волосатым коленом. Ему оставалось лишь слушать, как сквозь причитания торопливо набирают номер дрожащие пальцы санитарки.
- Скорая? У нас тут буйный, приезжайте.
Мишка набрал воздуха в легкие и из последних сил ринулся к трубке, пытаясь не обращать внимания на чужое колено и болевой прием.
- Полтава четыреста двенадцать! Полтава четыреста двенадцать! - заревел он, срывая голос на хрип в надежде, что его послание достигнет адресата.
В этот момент знаменитый Васильев применил запрещенный прием, да и двое подоспевших к нему на подмогу спецназовцев - в тельняшках и семейных трусах - не стали стоять истуканами. Мишка напоследок взвыл, а потом впал в забытье. Он не чувствовал, как его руки тяжело вязали жгутом из полотенец, не ощутил боли в щеке, пробороздившей в битом стекле дорожку и оставившей на ней рубиновый след, пока его волокли из ординаторской в палату с решетками на окнах. Не почувствовал он и укола в вену слоновьей дозы успокоительного, который ему сделал вызванный из реанимационного отделения дежурный анестезиолог.
Но главное, Мишка не увидел действа, которое разыгралось вокруг больницы всего спустя пятнадцать минут, и которое навсегда останется в памяти дежурных той ночью медиков, не говоря уже о разбуженных пациентах. Из тех, кому повезло выжить.
В три сорок семь по московскому времени, когда небо с востока уже было готово к скорому рассвету, а на западе еще, сгрудившись, рокотали зарницами грозовые облака, ведомственный госпиталь спецслужб на окраине Москвы был захвачен.
Вынырнув из ночного мрака, над корпусом больницы зависли боевые вертолеты. Колонна грузовиков с погашенными фарами ворвалась в больничный двор, после того, как ворота проломила бронемашина. В считанные секунды по периметру рассыпались сотни вооруженных людей в черных масках. Но главная ударная группа десантировалась из вертолетов: по тросам, вышибив окна, в больницу проникли три десятка людей в черной униформе без знаков различий и в светонепроницаемых шлемах. Эта группа, рассредоточившись по этажам, продвигалась к единой цели - хирургическому отделению госпиталя, по дороге ведя беспощадный огонь на поражение. Под пулями, извергаемыми бесшумными стволами, полегли все, оказавшиеся на пути: медицинская сестра, которая везла капельницу прооперированному резиденту внешней разведки, двое любопытных прокурорских работников, выглянувших на шум из своей палаты, среди ночи вставший покурить полковник юстиции, и начальник районной дорожной инспекции, только что в коридоре получивший сегодняшний конверт от подчиненных. Всего, как потом написали зарубежные газеты, только по официальным данным, было убито двадцать пять и ранено свыше ста человек, что, по словам источников в МИДе, соответствует государственному нормативу для операций такого уровня. Сколько жертв было на самом деле - так и осталось тайной. Ведь отечественные газеты не написали о происшествии ничего.
Забегая вперед, можно отметить страшную судьбу липецкого бандита. Его зеркало на тумбочке в блуждающем свете прожекторов испустило солнечного зайца, и было принято снайпером за оптический прицел противника. Короткая очередь из вертолета разнесла зеркальце в блестящую пыль, и зацепила бандита. Он безуспешно прятался под одеялом, самонадеянно полагая, что вся эта заваруха с вертолетами и группами захвата затеяна ради него. Но пуля калибра семь шестьдесят две, словно лезвием отмахнула ему большой палец ноги. Судья, несмотря на бандитские призывы о помощи, так и не вылез из своего укрытия под кроватью, где никем не замеченный, провел в зловонной луже еще трое суток уже после окончания инцидента. Бандит же умер от кровопотери, так и не дождавшись медицинской помощи: у врачей госпиталя были в тот день и более насущные проблемы. К примеру - собственная жизнь.
Тем временем, группа из пяти человек, не встречая ни малейшего сопротивления, достигла ординаторской хирургического отделения. Завидев черные шлемы и короткие стволы, оба спецназовца в трусах и тельняшках, приглашенные санитаркой на кофеек, безо всякой команды умело грохнулись на пол вниз лицом, профессионально заложив руки за затылок. Перешагнув через их тела, главарь группы развернул к себе телефонный аппарат ординаторской и прижал к наспех перебинтованной руке санитарки вороненый ствол.
- С этого оконечного устройства был произведен кодовый сигнал. - глухо прозвучало из-под шлема. - Где лицо, произведшее сигнал?
- А? Что? - только и успела произнести санитарка.
Она отчетливо почувствовала приближающийся инфаркт, а еще она поняла, что про Лубянку буйный, видно не шутил. Но в этот момент боль прожгла каленым свинцом ее запястье. От ужаса расширенными глазами санитарка смотрела, как белый бинт напитывается бордовой кровью, и безвольно сгибается книзу кисть руки.
- Ахах-ахах! - словно собираясь с криком, но так и не сумев извлечь его из глубин своей души, запричитала старуха.
- Повторяю, где лицо, которое произвело сигнал? - невозмутимо переспросил шлем.
- Да ты чего творишь, отморозок?! - взревел знаменитый Васильев, который до того был застывшей ледяной скульптурой, ошалело взирающей на все из угла ординаторской.
Грешным делом ему вдруг подумалось, что все происходящее - лишь новое, прежде им не испытанное проявление его старой знакомой - белой горячки. Но пуля, раздробившая старухе руку, его отрезвила. Он рванулся было вперед, поддавшись необъяснимому инстинкту бойца, но его остановил бесшумный выстрел одного из шлемоголовых. Пуля попала знаменитому Васильеву в живот, и ему хватило сил, чтобы поднять на безликих людей в черной униформе пылающие гневом глаза.
- Да ты знаешь, кто я? - зловеще прошипел он неопределенно кому.
Это были его последние слова. Второй выстрел - в голову - превратил знаменитого Васильева в незатейливое безжизненное тело.
Главарь шлемоголовых вновь обернулся к старухе. Но ей больше не надо было ничего повторять. Сползая на пол и пытаясь поддерживать перебитое запястье, санитарка завопила в голос.
- Он в седьмой! В седьмой! Он в седьмой палате!
Группа молниеносно покинула ординаторскую, и рассредоточилась по холлу отделения в поисках седьмой палаты. А санитарка все продолжала голосить:
- В седьмой! В седьмой! Ключ! Возьмите ключ! Ой, мамочка, больно!
Но некому было прийти по зову санитарки - свою мать она схоронила четверть века назад. И никому не нужен был ключ - дверь в палату выбили ударом кованого сапога. Тот, кого раньше все знали в качестве Мишки Гамми - Михаила Селиверстова, огромного, словно лубочный богатырь, лучшего жестянщика автосервиса на Каховке - он был там, в палате. Он был привязан ремнями и полотенцами к койке, его лицо обрамляла корка запекшейся крови, и было видно, что недавний Мишка только что пришел в себя - от грохота и криков. Он силился открыть глаза, но веки его не слушались, они падали вниз неподъемными бетонными плитами.
Главарь шлемоголовых склонился над ним, и сдернув перчатку, ощупал пульс на шее.
- Пульс замедлен. - сказал он в спрятанные под покровом шлема микрофоны. - Вы меня слышите? - обратился он к бывшему Мишке.
- Да. - ослабевшим голосом ответил тот.
- Идентифицируйтесь.
- Полтава ноль семь тридцать два. Где же Кириленко, Старцев?
- Это вы сообщили о ситуации четыреста двенадцать?
- Да.
- Почему не воспользовались стандартной схемой?
- Не было возможности. Я... я проснулся здесь, в палате были неизвестные, мне показалось, что это переворот... Очень трудно говорить... Мне что-то вкололи.
Главарь сделал жест рукой, и один из шлемоголовых вылетел пулей из палаты.
- Вам известны другие коды идентификации?
- Да, конечно.
- Назовите.
- Колыма восемь - восемь - ноль - три - моя супруга, Прага три -четыре - пять - два - старшая дочь, Жмеринка...
- Достаточно.
Главный сдерживающим жестом тронул за плечо бывшего Мишку, и громко сказал в свои микрофоны:
- Внимание, объект идентифицирован. Активная фаза завершена. Всем группам поиска прибыть в сектор "Д" - пятый этаж, хирургическое отделение, палата номер семь. Остальным силам обеспечить эвакуацию.
Шлемоголовые, обступив бывшего Мишку, моментально освободили его от пут. Он потер затекшие запястья, потрогал саднящую щеку, и попытался подняться. Но его бережно уложили на место. В этот момент в палату втолкнули анестезиолога. Главарь направил на него ствол:
- Какой препарат ему ввели? Отвечать, быстро!
- Успокоительное. Да поверьте, я вообще случайно...
Грянул бесшумный выстрел, и медик скорчился на полу с разнесенным вдребезги коленом.
Анестезиолог, обхватив обеими руками окровавленное месиво, которое раньше было его ногой, чувствовал, что его нервная система не справляется с болевым шоком и сознание его покидает. Но голос из-под шлема был неумолим:
- Доза?
- Десять... Да, десять кубов...
2
На следующий день в кремлевской больнице встретились два господина, одетых в эксклюзивные костюмы одного из лучших европейских домов мод. Костюмы были серого цвета; но лишь полный профан и невежда мог посчитать серость этих господ сшитым по одному лекалу дурновкусием. Серый цвет, как известно, имеет двести пятьдесят шесть оттенков, предоставляя определенному роду людей вполне исчерпывающую палитру для перекрашивания мира. К этому роду эти двое и относились. Впрочем, как и все остальные их соратники, облеченные в этой стране верховной властью, и джазу или блюзу неизменно предпочитающие строевой марш.
Но вернемся к костюмам. Если следовать серой гамме, то оттенок первого был примерно во втором десятке, а тона второго уверенно перешагнули за двухсотый рубеж. Больше этих мужчин ничего друг от друга не отличало: ни усов, ни бород, совершенно гладкие щеки и правый пробор жидких волос. Правда второй, если присмотреться, выглядел немного моложе, что не соответствовало действительности; просто он был из числа мужчин, отвечающих поговорке: "Маленькая собачка - до старости щенок". Из таких в Голливуде делают звезд первой величины, и каждый продюсер знает: как не накладывай на него мужественный флер, как не поручай зубодробительных ролей - щенок останется щенком до глубоких седин.
Господа поочередно прошли в караульное помещение солидной бронированной палаты и поприветствовали друг друга улыбками и крепким рукопожатием, которое плавно перешло в теплые объятия. Хотя не было никого в радиусе пяти верст от Спасской башни, кто бы не знал, что эти люди - злейшие враги.
Стоит также добавить, что разделение этих господ по пути повествования на первого и второго - весьма и весьма условный шаг, который проистекает лишь из вынужденной необходимости их хоть как-либо различать. Вторыми они были оба. Ведь первый, до сегодняшнего дня, был только один.
- Ну, что ты думаешь обо всем этом? - спросил первый господин, кивнув на монитор, где в белоснежной палате сладко спал под присмотром людей в белых халатах тот, кого когда-то называли Мишкой Гамми.
- Я думаю, что мы должны обо всем этом подумать вместе. - ответил второй.
- Поэтому мы здесь. Только я предлагаю одно условие.
- Какое?
- Попробуем обойтись без метафизики. Мы ведь здравые люди, верно? Ты ведь не веришь в переселение душ?
- Я бы сказал, разума. Переселение разума - это, чтобы быть более точным в определениях.
- Но ты в это не веришь, правильно ли я понимаю?
- Само собой! Не забывай, из какой я структуры. Помню как сейчас: лаборатория по запуску НЛО и разработке гуманоидов у нас была в кабинете напротив. Но объяснить рационально - почему тот с утра запросил трех проституток и пива с лещом, а этот...
- А этот знает все коды доступа, включая кнопку...
- Да, включая ядерную кнопку. Так вот, на этот счет рационального объяснения у меня нет.
- Равно, как и у меня. Но это ведь не повод для того, чтобы выпустить ситуацию из-под контроля?
- Разумеется, нет. Эта проблема требует скорейшего разрешения. И я полагаю, мы приложим к этому все наши силы?
- Безусловно. И, кстати, проститутки, пиво... что это за история?
Второй господин удивленно посмотрел на собеседника:
- А тебе разве не доложили?
В десятом часу утра Сам, как называли его приближенные, выпрыгнул у черного хода Кремля из бронированного микроавтобуса, законспирированного под обыкновенную карету скорой медицинской помощи. Вопреки настоятельным просьбам охраны, он не стал дожидаться прибытия пафосного кортежа, который летел стрелой от подмосковной резиденции до Кремлевской арки, утопая в проклятиях томящихся в многочасовых пробках по пути его следования москвичей. Все последние десять лет на этом посту Сам перемещался на работу исключительно в "скорой", боясь прямого попадания противотанковой ракетой от щедрых избирателей. Кортеж служил для отвода глаз и телевизионных трансляций. Но по незыблемому правилу, глава государства покидал микроавтобус только в момент прибытия процессии: чтобы государственная тайна его перемещений не стала случайным достоянием любопытных глаз кремлевских обитателей.
Но это утро стало исключением из всех правил.
Сам проследовал в свой кабинет через кухню, насмерть перепугав посудомоек, которые непонимающе глядели то на него, то на только подъезжающие за окном бронированные лимузины, и убив наповал личного повара пожеланием: "Чёнь-ть пожрать и две баклажки пива". Спустя двадцать минут, после того, как кухонная челядь оперативно нацедила в дешевые пластиковые бутыли марочный баварский лагер, повар в окружении официантов с допуском "А", вошел в кабинет, где резко пахло носками. Заметив разбросанную по полу одежду, он старательно не поднимал глаз, но не видеть не мог: Сам развалился на кожаном диване в ситцевых трусах, и уверенно оперируя пультом настенного телевизора, выискивал подходящий футбол. Найдя, наконец, нужную трансляцию, он выхватил у официанта бутыль пива, и не отрывая глаз от экрана, сделал затяжной опустошительный глоток, завершившийся продолжительной полифонической отрыжкой.
Первым пришел в себя повар. Он растолкал окаменевших официантов, и жестом приказав придвинуть к дивану журнальный столик, водрузил на него заиндевевший поднос.
- Ассорти де мер. - угодливо прошептал он. - Учитывая время на приготовление, я бы даже назвал его "Ассорти аллюр".
Но французская картавость не спасла. Сам покосился на поднос, где с несомненным эстетическим умением были разложены аркашонские устрицы, прибывшие самолетом час назад, королевские креветки в специальном пивном соусе и соленые тарталетки - с сахалинской и каспийской икрой, с мясом дальневосточного краба, с какой-то еще неопознанной но чертовски аппетитно выглядящей начинкой, и отвернулся к телевизору:
- Убери, не понимаю я их. Ты бы мне вяленого леща...
Повар едва смог покинуть кабинет на ватных ногах: догадки одна страшнее другой пронзили молниями его мозг. "Может узнал про Исландию?" - ужасался он, вспоминая многолетние и многомиллионные контракты на эксклюзивную поставку атлантической сельди малоприметной исландской фирмой прямиком к кремлевскому столу. На деле, сельдь была балтийской, а анонимными выгодоприобретателями исландской фирмы были: он - личный повар, да еще подбивший его на это опасное предприятие кремлевский завхоз.
Его обуревали самые фантастические предположения и чудились ему самые иезуитские подвохи. В любом случае отвергнутые устрицы не наводили повара ни на какую иную мысль, кроме высочайшего гнева.
- Десять лет только их и понимал, а теперь не понимает? - внезапно вслух произнес повар, но испугавшись своего голоса, съежился и отправился разыскивать вяленого леща.
Ему пришлось потрудиться: в кремлевских кладовых держать пивной деликатес дворников и нуворишей считали делом постыдным, не предлагали его и подобающего ранга рестораторы. И, в самом деле, ведь не пошлешь же за лещом первому лицу страны в обычный гастроном? Но удача не изменила личному повару - администратор супермаркета при храме напротив, завернул ему дюжину из патриарших запасов.
И спустя некоторое время Кириленко, начальник личной охраны, уже размышлял над формулировкой рапорта об увольнении, который намеревался положить на стол руководству немедленно, едва выйдя из кабинета. Еще бы - только что Сам, не прекращая обгладывать жирные рыбьи кости, поманил его пальцем и прошептал в самое ухо:
- Тащи-ка сюда пару "пилоток". А лучше трех: на двоих сообразим... Только! - Сам предостерегающе поднял лоснящийся рыбьим жиром палец. - Только чтобы с родными буферами, не надо мне этих, силикатных.
- На двоих: это приказ? - вежливо уточнил Кириленко.
- Да нет! - по-свойски пожал плечами Сам. - Не хочешь - как хочешь.
Кириленко воспринял приказ, как подсказывала ему интуиция: приняв его за очередную нештатную проверку, которыми его мордовали несколько месяцев подряд. Но эта проверка была из ряда вон выходящей, поскольку к ней подключили Самого.
И вдруг начальнику личной охраны стало обидно до слез: столько лет жизни, почти безупречно, почти бескорыстно - если не брать во внимание небольшое поместье под Лондоном, четырехэтажную парижскую квартиру с видом на Севастопольский бульвар, и ежеминутно обесценивающиеся акции латвийского порта - он отдал Родине!
Поскольку среди приближенных не было никого, кто бы не знал, что за последние десять лет существовала лишь одна "пилотка", о которой Сам грезил наяву. У нее было чёрте чем загроможденное русское имя Лиза, шоколадная кожа, и она с удовольствием рулила государством, которое в сводках, доставляемых в Кремль военной разведкой, именовали не иначе, как "страна наиболее вероятного противника". И, хотя не существовало ни малейшей надежды на взаимность, все приближенные слышали не раз, как Сам, насмотревшись иностранных новостей, с вожделением кричал: на каких плоскостях и вертикалях, в какие полости и изгибы, а главное: чем, и немаловажно, в какой последовательности, он готов претворить в жизнь переполняющие его чувства. И полет его фантазии в этом направлении был настолько безбрежен, что одно из таких признаний, законспектированное неустановленным пока лицом, было успешно продано в журнал "Членовредитель", издаваемый группой садистов-энтузиастов при поддержке министерства культуры. Где и вышло в рубрике "На заметку", а анонимный плагиатор даже был удостоен первого приза - кожаного намордника, за которым, впрочем, так и не явился.
Известно, что громкие слова - пустая угроза. Это было очевидно всем кремлевским обитателям: за минувшие десять лет Сам ни разу не повернул головы в сторону ни одной, даже самой укороченной юбки, вызывая соответствующие кривотолки во властных коридорах. А когда его законную половину до невиданных пределов разнесло по горизонтали, уже не только приближенным стало понятно, что ее супруг, в убыток ей, слишком увлекся государством. И боевым самбо с еще безусым, но уже вполне атлетически сложенным спарринг-партнером.
И, с учетом всего вышесказанного, разве существовал иной выход у начальника охраны?
Но стоило Кириленко шлепнуть на стол руководству свой разобиженный рапорт, как руководство его скомкало и безжалостно запустило в уничтожитель бумаг:
- Раз просит - значит веди. - безапелляционно приказало руководство. - Наших веди, из спецгруппы. А рапорт... - рапорт напишешь потом, по итогам.
Впрочем, второй господин не стал рассказывать первому ни о рапорте, легшем ему на стол, ни о прожорливом уничтожителе, в мгновение ока превратившем гневные чернильные строки в невесомую белую пыль.
- Ну, и что? Было? - с нетерпением спросил первый господин.
- Угу.- с нарочитым безразличием кивнул второй.
- Сразу с тремя?!
- Угу.
- И, конечно же, ты снял кино.
- Ну, а ты как думаешь?
- Со звуком? А то последний был не ахти - времена немого кино давно прошли. Да и верховный судья по всем статьям отнюдь не "Итальянский жеребец".
- Обижаешь! - шутливо оскорбился второй. - Судья - это так, технический брак. У нас давно картинка высокой четкости и шестиканальный звук: чтобы любой нюанс...
Собеседники замолчали, глядя на монитор, где умиротворенно перевернулся на правый бок бывший Мишка-Гамми.
Первый господин едва не заразился горделивой небрежностью своего визави. Ему тоже не терпелось рассказать, как всего пару часов назад он подсунул Самому распоряжение об увеличении расходов своего ведомства на тридцать процентов. И Сам, даже не взглянув, подписал.
Да что там стыдливые тридцать процентов! Если бы первый господин мог предугадать: как обернется дело, без зазрения совести проставил бы пятьдесят, а то и все сто. Но он не предугадал. Он, ко всему привычный служака, оцепенел, едва переступив порог высочайшего кабинета: за всю свою долголетнюю чиновничью карьеру ему не приходилось видеть, чтобы кто-либо, стоя за самым высоким креслом страны, обильно справлял потребности в полый постамент, где скрестив флагштоки, уживались государственный стяг с президентским штандартом. И чтобы этим кем-либо был Сам.
- Чё у тебя, корефан? Ща я, а то насосался пивка - пусть лучше лопнет моя совесть.
Первый господин, еще не оправившись от транса сразивших его впечатлений, совершенно механически провел ладонью по книжному шкафу у стены. Фальшивый шкаф плавно разъехался в стороны, продемонстрировав за собой бесконечные просторы утопающих в коврах и мягком зеленоватом свете покоев.
- Так вот где тут параша! Ну, буду знать. - с упреком догадался Сам, с решимостью первопроходца нырнул внутрь, и спустя мгновенье оттуда донеслись счастливые восклицания:
- Ни хера себе! Бассейн! Траходром! Бухло!
Через минуту беглый осмотр был закончен. Сам появился в проеме.
- Живем, братан! - провозгласил он, победно вознеся над головой хрустальный штоф тридцатилетнего коньяка.
Первый господин узнал этот штоф: целый погребок такого коньяка на прошлой неделе был конфискован во время ареста не догнавшего что почем инвестиционного банкира.
- Чего там? - Сам обратил, наконец, внимание на принесенные ему бумаги.
Первый господин сжался и приготовился слезно, но убедительно мямлить про назревшую необходимость. Но этого не потребовалось. В мгновение ока на документе появилась небрежная закорючка, и Сам вопросительно уставился на подателя.
- Чего еще?..
Первый господин мог рассказать про то, что шифр от ящика стола, где хранился высочайший штемпель, Сам, по всей видимости, забыл окончательно. (Хотя, у людей посторонних, могло бы сложиться стойкое убеждение, что он его никогда и не знал). Или поведать про то, как ему было предложено "сгонять за стамеской", что он уже собирался и сделать, пока взгляд Самого не упал на дамасский клинок с украшенной изумрудами рукоятью - дар одного из среднеазиатских владык.
В общем, много еще о чем можно было рассказать: как хрястнули, застонав, ящики из эксклюзивного итальянского дуба, или с каким неподдельным любопытством Сам ворошил содержимое собственного стола...
Но первый господин не обмолвился об увиденном ни словом. Он лишь тяжко вздохнул и констатировал то, что секундой раньше намеревался озвучить его собеседник:
- Он дискредитирует систему власти.
- Так точно! - не сдержавшись, воскликнул второй. - Читаешь мои мысли! Не просто дискредитирует, а подрывает на корню.
- Страшно представить, во что это может вылиться в конечном итоге.
- Вот именно. Только захоронили последние скелеты вместе со шкафами, только выхолостили у населения все воспоминания о том периоде нашей истории, только напомнили: что такое власть, тем, кто про это забыл.
- И только передавили тех, кто не захотел напоминаний.
- Нет, мы должны отчетливо понимать: что предстоит стране, да что молоть чепуху - нам с тобой в частности, если мы повторим дикое десятилетие.
- Что может быть отчетливее: заспиртованная мумия, аортокоронарный рок-н-ролл, и слезливая передача власти. В обмен на гарантии - не казнить на главной площади страны. А что касается нас - нам таких гарантий не дадут.
- Совершенно верно. До сих пор нам удавалось держать все в ежовых рукавицах именно потому, что главнокомандующий здоров, силен и трезв. Если же он выйдет, подобно предшественнику, дирижировать оркестром... Я считаю, что с нашей позиции в сложившихся условиях продолжать слепое повиновение и преданность ему любой ценой неблагоразумно. И губительно для страны. Смею предположить, что это тот редкий случай в российской истории, когда наши интересы совпадают с интересами населения.
- Мне нечего возразить. Замечу только, что преданность отнюдь не ему, а какой-то его новой форме жизни, реинкарнации - извини, ведь мы договаривались: без метафизики. Но, тем не менее, я животному на верность не присягал... Поэтому, давай без лишних слов: какие будут предложения?
- У меня предложения, собственно, два: инъекция или изотопы. Причем изотопы мне видятся способом наиболее предпочтительным - просто, надежно, недоказуемо.
Второй господин саркастически усмехнулся:
- Если, конечно, не делать это в самом людном месте в чужой стране. Хотя, почему бы и нет?
- Подожди. - первый господин поднял ладонь, останавливая собеседника, которому эта тема разговора была особенно приятна. - То есть, ты полагаешь, что других вариантов попросту не существует? А как же добровольная, в кавычках, отставка или принудительная изоляция?! Снарядить самолет, загрузить жену, дочерей, собак, цистерну спирта. Мало ли островов в Тихом океане?
- Нет, шила в мешке не утаишь. Мир глобален, и самый захудалый остров в океане давно имеет широкополосный доступ в Интернет и собственный спутник-шпион. Да, и пока мы будем играть в прятки, наши заокеанские друзья едва ли погрузятся в безразличное созерцание. Представляешь, что будет, если его найдут? Нет, никакой изоляции, только аннуляция. И, кстати, жена, дочери и собаки - это закономерный вопрос.
- И как ты себе это представляешь? Я имею в виду не сам процесс - с этим-то ты несомненно справишься, а последствия?
- А какие могут быть последствия? - глаза второго господина озорно блеснули. - Нарушение водно-солевого обмена, непрекращающийся понос, а потом - остановка сердечной деятельности и паралич дыхания. Станет похож на головастика. Похороним с почестями.
Он трагично сморщил брови и заговорил голосом диктора советского телевидения:
- "Впереди, на красных подушечках, ордена и медали горячо любимого...".
Первый господин не удержал улыбки.
- Нет, я не об этом, это понятно. Но как мы все объясним?
Второй развел руками:
- Ну, уж это, друг мой сердечный, твоя епархия. Предположим, облучился, спасая нерадивого солдата из ядерной шахты, где лично проверял боевую вахту. Или съел в метро, как обычно - по дороге на работу, разогретую в микроволновке шаурму. Да мало ли: спалил мозг, беспрестанно отвечая на вопросы населения по мобильному телефону. Кто из нас великий сказочник? А я поддержу все, что тебе бог на душу положит.
Во взгляде первого господина мелькнуло озарение.
- Кстати... - произнес он, но развивать свою мысль не стал.
Между тем, если бы существовало устройство, позволявшее детально рассмотреть эту мысль на расстоянии, то стало бы понятно, почему первый господин осекся на полуслове. Он думал, как на бирже обесценятся акции сотовых компаний: после слуха о кончине главы государства в результате излучения мобильного телефона. Их нужно будет тут же скупить под шумок, после чего выйти с официальным опровержением. Такие трюки он уже проделывал не раз, что приводило к рождению восхитительных числовых рядов на выписках с его потайного банковского счета.
Но если первый господин предпочел прикусить язык, то второй, напротив, решил злословить:
- Выставим его расплавленные мозги на всеобщее обозрение. Пусть население видит - каким он парнем был. Сколько весит обычный мозг?
- Примерно кило четыреста... Как раз на днях визировал телепередачу для детей.
- А здесь будет три, нет, пять кило! Отборного, самого серого в мире вещества! В хрустальном саркофаге, заполненном формальдегидом, мозг великого гуманиста и военачальника будет вращаться вокруг своей оси...
Второй господин вдруг прервал свою пламенную фантазию:
- А где он будет вращаться?
- Может над Мавзолеем? - брякнул первое пришедшее в голову первый господин.
На самом деле он уже не мог думать ни о чем другом, кроме акций сотовых компаний. И уже мысленно сочинял пресс-релиз официального опровержения: "Распространенные зарубежными СМИ сведения о гибели...". Так все-таки: "о гибели" или "о кончине"? - этот вопрос занимал весь его интеллект, поэтому в полной мере оценить фонтанирующие грезы собеседника он не мог. До той поры, пока второй господин не предложил заменить хрустальным саркофагом рубиновую звезду на главной башне государства.
- Послушай, а может быть в этом правда - что-то есть? Мозг может стать главным атрибутом нашей страны! Не звезда, не золотые орлы. Вот где та самая пресловутая национальная идея. Нужно просто заменить все государственные символы - мозгом. Чтобы население просыпалось под государственный гимн "Наш мозг нерушимый..." с припевом "Сла-а-а-авься разум наш!". Чтобы брало население в руки наличные деньги - а на них лобные доли Толстого, Менделеева или Циолковского. Чтобы мозг был повсюду: на кокардах постовых, на хвостовых оперениях самолетов. Может хоть тогда население...
- Ты в своем уме?! - перебил его первый господин. Его глаза округлил ужас. - Ты понимаешь, к чему это приведет? Для всех нас?
- Да, прости, я что-то разошелся. - сконфузился второй.
- И не надо строить иллюзий: население никогда не переставало жить умом. Вспомни классика: "Воруют!". При любых режимах и государственных строях. Что ни дай населению - демократию или тоталитаризм - как тащило, так и тащит все, что ни попадя: от офисных канцтоваров до пусковых установок баллистических ракет. Мы ему тарифы и налоги - а оно нас на три буквы, мы ему нары и колючую проволоку - а оно бросает не только работать, но и воспроизводить себя. Накачается спиртосодержащей бытовой химией, и вымирает, катастрофически сокращая при этом наш ВВП. То есть, продолжая тем самым свое гнусное воровство.
Второй господин угрюмо молчал. И первый, заметив, что чрезмерно распалился в прениях, напоследок как-то по-стариковски проворчал, словно извиняясь за словообильность:
- Еще никогда никому не удавалось переиграть население. И вообще, если у населения нет мозгов, то что же мы ему промываем каждый день с телеэкранов?
Они помолчали. И после паузы, второй господин решил вернуться к основному вопросу сегодняшней встречи.
- Итак, правильно ли я понимаю, что по этой теме мы пришли к единогласному решению?
Он потыкал большим пальцем в лацкан своего пиджака, где в черном с перламутровым овале партийного значка вздымался платиновый профиль Самого.
Первый господин сдержанно кивнул, что должно было рассеять малейшие сомнения.
- Безусловно. Решение принято. Только мне необходимо будет знать заранее место, время, способ... Чтобы определиться с формулировками.
- Можешь не сомневаться. В этом отношении - ты меня знаешь: все будет четко исполнено. Сообщу лично, даю слово.
- Можешь не давать никаких слов. Конечно же, я тебя знаю, твоя педантичность - эталон для нас всех.
Второй господин горделиво заулыбался, но затем по его лицу внезапно скользнула черная тень сожаления.
- И все же я недоумеваю: как мы умудрились? С этой гнидой, десять лет... Ведь это целый срок! Ведь, где бы он был, если бы не стирал портянки, ну, знаешь кому... Я бы мог быть на его месте, ты, любой, но ведь мы на такое не пошли...
- Что ты, в самом деле, уймись! Мы же выработали решение, скоро отыграешься за все.
- Да, что это я, правда. - встрепенулся второй. - Видно, старею.
Собеседники вновь сердечно обнялись, крепко пожали руки, и второй господин намеревался уже кликать свою охрану, но первый его остановил.
- Подожди. А с этим все точно?
Он кивнул в сторону монитора, на котором бывший Мишка блаженно причмокнул губами в каком-то своем далеком сладком сне.
Второй понял вопрос с полуслова.
- Проверяли неоднократно: все пароли, шифры, кодовые алгоритмы, без запинки. Помнит дни и обстоятельства рождения детей, свою вербовку, родимые пятна жены, другие личные и интимные факты...