Тащить её было трудно.
Взрослый мужик под центнер весом и хрупкая девушка, вечно сидящая на этих своих новомодных диетах. Кто тяжелее?
Раньше я, не задумываясь, поставил бы на Жорку. Но ноги подкашивались, когда я нёс на руках именно Милену.
Она так заразительно смеялась. Смеялась, когда целовала меня. Хихикала, когда раздевалась - неловко, но так соблазнительно. Её губы были созданы для улыбок. И улыбались. Всегда. Только мне. Мне одному.
И Жорке. Чёрт тебя дери, Жорка!
Я перекатил их обоих поближе друг к другу, чтобы видеть их лица.
Достал канистру с бензином.
Они заслужили это, чёрт возьми.
Твари.
Крышка не откручивалась, и я пробил дырку прямо в пластике. Рукоять ножа, мокрая от крови, скользила в ладони... какая кровь?! Я же мыл нож. Мыл, пока у меня руки не побелели от холода - у нас опять отключили горячую воду, и Милка так смешно морщила носик, когда бежала умываться по утрам ледяной во... стоп!
Не Милка.
Милена Валерьевна.
И Георгий Валентинович.
Лежите, голубки? Прямо как живые. Что, не налюбоваться друг дружкой? Даже сейчас, да? Ну, недолго вам осталось.
Пальцы дрожат, пока я чиркаю спичкой. Ломается. Вторая. Третья. Пятая падает под ноги уже с язычком пламени.
Едва успел отскочить.
Зараза, надо же, как полыхнуло.
А ведь улыбаются! Оба. Не друг другу улыбаются, мне.
Чёрт! Вашу мать!
Жорка, с кем я теперь буду на леща ходить? В марте, по весне, самый клёв...
Милена... милая моя, родная. За одну слезинку твою... голыми руками... любого...
Потухло быстро. Земля даже не успела толком прогреться. Я с остервенением бил лопатой в ледяное крошево и даже не замечал, что необструганный черенок побурел от моей собственной крови.
Как же я теперь без вас, а? Как? Я же не предавал! Ведь не предавал же, а?