Я не стал беспокоить его в Москве. Борис был занят новой программой.
Я решил уехать обратно в Кэрнс на Барьерном рифе.
Собрался я, как всегда, быстро, а значит за полчаса.
- Решено, так решено!
Ничего другого мне уже не хотелось. Я хорошо осознал, что... он сам по себе, а я... сам по себе ! Любовь и привязанность друг к другу угасли ... не сегодня. Это случилось, как и должно было случиться.
- А осталось?
- А остались... лишь родственные отношения! Увы, увы! В общем, что тянуть?! В дорогу!
- Я смог, только, сказать: "Прощай!" - за глаза.
Я бросил несколько слов на запись в его автоответчик:
"Боря Моисеев! Уезжаю домой в Австралию. Прости, что так быстро. Жду тебя в любое время. Юри".
Через минуту я уже был в машине. Дверца хлопнула, и мотор понес меня по дороге на "Шереметьево", где все было проще и по земному. Прошел час... два... двадцать четыре часа лета и, наконец, я увидел... свой дом на берегу Тихого Океана.
Мое сердце екнуло.
Это был мой родной дом!
Мой австралийский дом, о котором я начал думать, что уже никогда не увижу.
Дверь открыл Тони Тиздэлл. Мой дружище и охранник моего дома.
Он выбежал мне навстречу и повис на шее. Он был очень рад.
Моей радости и ... грусти ... не было конца. Сколько времени прошло...
Мы пили кофе, а затем чай.
Затем чай, а потом опять кофе.
Я рассказывал ему о Бориной цыганке и о том, что со мной произошло.
Он перечислил все новости, которые не догнали меня в Москве.
Солнце незаметно село. За окном было как всегда за тридцать градусов жары.
После душа я пошел к себе, в свои комнаты на третьем этаже.
- Здесь ничего не изменилось. Все стояло на своих местах. Те же розы на моем столе. Те же картины на тех же стенах.
- Все было так же, как будто я никогда и не улетал отсюда ... в Россию к Боре Моисееву.
- Но что это? - Я вздрогнул, откинув край одеяла. На подушке - лежал конверт.
"Когда пришло это письмо? Давно? Мне стало страшно". Еще секунда ... и штамп на марке подтвердил мой ужас и предчувствие. Оно пришло в день встречи с Моисеевым. А, значит, очень давно.
Я надорвал край конверта и прочел:
"Кто-то уже вот-вот прибывает сюда ко мне... Быстро приезжай. Его инопланетянин не может ждать. Я в твоей Австралии. Я в Армиделе".
Я не стал будить Тони. Я увидел знакомый адрес.
Я сбросил пижаму и голым сел в машину, которая ждала уже год в гараже.
Через час я был уже за сотню километров от тропического Кэрнса, родного Барьерного Рифа.
Стало холодно, и я надел на себя из одежды то, что бросил в багажник год назад.
Никто не прикасался к ней так давно.
Рано утром я был в Брисбане и сел в первый самолет, а когда проснулся перед обедом, подо мной расстилался Армидел.
Самолет неторопливо сел.
Я хорошо знал этот "медвежий угол".
Я, бывало, жил здесь по долгу.
Я поежился от холода, который проникал ... отовсюду. Ведь июнь, зимняя пора. В это время здесь ночные заморозки. Армидел за тысячу километров от экватора с Кэрнсом, где моя яхта, друзья и собака Чапи.
Я знал, везде, во всех домах было холодно... не было парового отопления. Было ли это ленью или еще чем-то, но... холод сгонял всех на кухни, где можно было немного отогреться.
В спальнях и гостиных часто жгли газ, не думая о том, что продукты его сгорания... ядовиты. "Никто не думал о вентиляции. Кто поймет этих людей ?"
Одно справедливо. Часто дрогли, как "лягухи", не в силах обогреть свои фанерные домики.
Жгучий ледяной ветер не позволял укрыться от холода. Все мерзли, принимая это как неизбежную невзгоду, неизбежное бедствие. Холод в домах был наказанием за... недомыслие ... слабоумие. Скорее всего, здесь скрывалась леность и жадность. Отсутствием денег никто не страдал, но все "берегли" дорогое электричество.
Я сел в такси. Воспоминания навалились на меня.
"Что ждет меня здесь? Почему его инопланетянин не женщина и откуда такое? Будет ли он и для меня ангелом? Здесь ... в Армиделе, куда позвало письмо".
- Нет, говоря о "всеобщем слабоумии", я никогда не относился к местным людям плохо.
Тут, я опять вспомнил о миссис Дэлл, которая послала мне письмо из этого самого Армидела.
Она иногда, очень редко, приближала... кого-нибудь из этого городка к себе.
"Если? Если это был достойный человек".
Или... прогоняла. Отталкивала от себя на... недосягаемую дистанцию.
Она никогда не притворялась и не играла в честность, надменную добропорядочность или тщеславное уважение к человеческому достоинству. Надуманность была ее врагом.
"Перед ней был либо... настоящий Человек, и его можно было уважать!"
Либо ... это была "лягуха", как она любила без конца повторять. "Которую?"
Которую... надо было отравить ядом недоверия, презрения и испепеляющего гнева.
Последнее она совершала, как магический ритуал... молча.
Я помню, как это ею делалось не раз ... в ее доме.
Она пристально смотрела на этих ... проходимцев. Язвительная улыбка, понимающие глаза высверливали пустоты в сердце ... жертвы.
"Лягуха" спешила убежать восвояси.
"Нет ... она никогда не любила людей!" - Так говорили о ней соседи.
"Это было справедливо для куриных мозгов... их извилин. Набитых говном и не иначе". О последнем она часто вздыхала при мне.
По ее же мнению, многие были... типичным говном, а поэтому любили говорить о жалости, но не помогать друг другу. "Они просто обожали горе за забором у соседей, считая, что у них-то все в порядке и очень хорошо только потому, что их "любит" Бог! А другие... трын-трава и пропади все пропадом!"
"А какой же была она?"
В свои 83 она была такой, какой и должна быть в 83.
Фото: Катрин Дэйл.
Она была суха, нетороплива, властна и требовательна. Нет, за ее долгую жизнь никому и никогда не удалось обмануть ее или обокрасть.
"Я читаю мысли местных подонков за три мили вокруг", - любила повторять она.
А как ей это удавалось, я однажды открыл, но лишь тогда, когда начал жить у нее квартирантом. Она обучила меня этому искусству. Когда? Давно... давно. Кажется сто... лет назад.... Но больше этого никто не знает, и я никому не скажу.
"Хотя ... вот еще что ... интересно!"
- Она часто говорила сама с собой ...
Встречи с людьми научили ее быть железной и непоколебимой.
Она всегда любила поговорить об этом с собой. "И делала это молча и уже более полувека!" Я знал.
Это стало ее второй натурой, вернее ... ее второй жизнью.
"Нет, это не было секретом! Нет!"
Это и было ее жизнью, где она советовалась сама с собой, как поступать.
Она обсуждала в шепотах-разговорах с собой все детали своих планов.
А на бумаге часто обдумывала свои ... не содеянные преступления.
О, это было ... нелепо для глубоко верующей баптистки.
"Преступления? Да, свои грехи - преступления!"
"Она когда-то и кому-то нагрубила! О, это ужасное преступление!"
"Она оборвала чью-то ... глупую речь! О, и это ужасный грех!"
"Ах, как много было у нее этих записанных грехов!"
Но она ... не могла изменить себе. Она всегда оставалась сама собой.
Да, она иногда срывалась и позволяла себе грубость в отношении этих полуумков, которые... любили только себя. Которые... в бреду самолюбования.... Которые уважали только себя и ставили весь мир... на колени, как им казалось... вокруг.
Впрочем, все это было уже давно.
Тогда же, в мою далекую университетскую юность, она целыми днями сидела у окна и смотрела на восход или закат солнца.
Она любила заказывать обед по телефону.
Она бранилась, если обед привозили на час позднее обещанного срока.
Она тихо и безучастно ела завтрак, который сох у нее в холодильнике со вчерашнего дня. Пища уже не доставляла ей прежней радости и удовольствия. Ей было почти все равно, что есть. Просто она знала, что есть надо, чтобы были силы для жизни.
Так она жила.
Так текла ее тихая, безмятежная жизнь... Пока ... Пока я не появился в ее жизни.
Я слегка ухмыльнулся и нахохлился, вспоминая нашу первую встречу.
"О, эта встреча была отнюдь не простой !" Все произошло случайно и неожиданно.
Дело в том, что тот год был самым трагичным в моей жизни.
В тот год ... умерла моя мама. Судьба разделила меня с ней, с той, что любила меня больше жизни. Тогда-то и я, вернувшись с похорон в России, и ... остался совсем один в Армиделе.
Состояние души было жуткое. Я до сих пор вздрагиваю от этого чувства. Я отчетливо понял тогда, что я никогда не любил ее, свою мать.
Я убедил себя в том, что я был плохим сыном. Я не смог сделать для нее больше, чем ... когда-то и кое-как сделал.
Ошибка была ясна.
Я всегда и все откладывал на потом.
Случайно брошенное "потом" переходило в другое "потом". Это было потом ... потом, потом и заканчивалось... бесконечным "потом".
В один из сентябрьский дней я позвонил ей. Мама не подошла к телефону, а говорил мой отчим. Он сказал, что она "слегка недомогает". Я все... понял. Если она не подошла... значит, она умирает. Я хорошо знал ее, ее характер ... с детства. Поговорить с сыном она могла всегда. Она могла бы встать из гроба, если звонил ее сын в Россию из Австралии. Такой она была. И вот произошло страшное... понял я сам. Она не в силах подойти к телефону. Я ждал... ее на проводе из другого конца мира.
Через десять минут она дошла от кровати до телефона на кухне.
Она сказала, что ... уже неделю не встает.
Да ... мои предчувствия были верны.
"Она не встает!"
Я умолял ее держаться!
Я заказал билет и прилетел ... поздно.
Это был день ее смерти.
Я не видел ее этой ночью.
Я встретился с ней ... следующим днем.
Уже в морге.
Меня не пустили близко к ней. Все говорили о похоронах. Ей уже не нужны были мои подарки.
Все было поздно. Я осиротел. Я был без нее ... первый раз в моих мыслях.
Самая близкая жизнь оборвалась без меня.
Мое сердце не билось. Я не видел людей. Они меня не интересовали.
Мои глаза сверлили ее кровать, где ... закончилась ее жизнь... матери.
Ну, а дальше все было... как обычно.
В день погребения я пошел в соседнюю церковь.
Я отдал все деньги, что были при мне.
Руки не вместили всего.
Свечи за память.
Свечи за ... упокой. Свечи за ... грехи.
Свечи за ее жизнь ... в другом мире.
"Свечи ! Свечи!.. Свечи !"
Они завершили ее жизнь ... на земле.
Пустота на сердце сломала жизнь.
Я пережил ее одиночество.
Оно было, как дверь... за которой стояла ночь. Где... никого не было. Передо мной стояла темнота. Было тихо, черно ... Я был заперт один на один со своим прошлым. Меня больше уже никто не ждал и не любил в этом мире ... ее доме. Мама оставила меня ... расстались. Я никогда не был привязан к своему родному отцу. Мы никогда не говорили с ним с глазу на глаз ... десятилетиями. Мой же отчим был для меня как бы на "должности" ее мужа. Его звали "Муж". Это был ее муж для "меня". Я любил его потому, что... она любила его. Моя любовь к нему была особой. Это была дань моего уважения к ней. У нас была одна профессия... любить друг друга.
"Я знал себя !" Я никогда бы и головы не повернул в его сторону, если бы ... не мой долг перед ней. Я любил его для нее. Профессия любить стала долгом. Он принял тот же долг от нее. Ее любовь ко мне всегда была ... неполной. И все потому, что она любила двоих мужчин - его и меня. Она не делила нас.
Мы были равноценны, равновелики, как ... треугольники в геометрии.
- Мы были равнолюбимы ... ею !
- Ею ! Моей мамой ! Его ... женой.
Женщина правила нашими судьбами.
Мы с ним никогда не говорили искренне.
Никто из нас ни за что не искал дружбы или любви другого.
Все было уравновешено уважением друг к другу.
Мы общались ... ради мира между ней и нами.
"Мы дружили ... как бы ожидая своего часа?! Для ... чего же ?"
Для того чтобы стать чужими... однажды. Этот час наступил. То был день ее отпевания.
В этот час она ушла от нас. Все остались одни, без нее и ... друг без друга.
Смерть решила для него и меня многое.
Мы наконец-то стали, открыто, не нужны друг другу.
Крепчайший замок долга во имя ее любви исчез навсегда. Дверь моментально распахнулась.
Задвижки неприязни открылись.
Нам больше нечего было скрывать и прятать за маской дружелюбия.
Взаимное одиночество обрушилось на нас.
Это была расплата за эгоизм.
Мы получили свободу друг от друга на мгновение.
Гнев озадачил наши сущности. Наш взаимный гнев поглотил нас полностью.
Эгоизм восторжествовал в нас поровну.
Мы... просто умерли друг для друга.
"Нас не было друг для друга. Уже давно ? "
Или... если, по правде, не было никогда, говоря по правде?
Это не оставило никакой боли ... между нами.
Это было то нелепое одиночество, о котором мы постоянно подозревали в себе самих.
Мы поделили его поровну и по праву.
"Но зачем так реально !"
"Так близко!!"
"Так трагично и жестоко оно обрушилось на нас ... первый раз в жизни?"
Да ... это было жестоко и бескомпромиссно и для него и для меня.
Мы стали изгоями своей судьбы в один день.
И здесь не было счастливчиков.
Мы поделили пустоту между нами. Никому не стало лучше другого.
Он остался один на один с собой, как ... одинокое дерево в поле ... после сильной грозы.
Эта потеря была для него слишком бессердечной и жестокой.
Ведь он был на десять лет старше жены.
Он никогда не допускал и мысли о том, что... ее смерть придет раньше ... его.
"Десять лет - это большая дорога", - любил повторять он для всех вокруг.
Такой поворот судьбы никак ... не мог прийти ему... на ум. Но все же это случилось... так.
После Чернобыльской катастрофы она была в Прибалтике, на берегу моря.
Это было за тысячи миль от... места ядерного взрыва,
сила, которого превосходила десяток Хиросим и Нагасаки вместе взятых... конечно.
Безалаберность ... властей не брала всерьез здоровье граждан.
Секретность российских бюрократов помноженная на невежество и необразованность всегда была преступной, и, как известно, за долгие годы века это превратилось в печальную традицию для несчастной страны... Советов. Здесь христианские истины не будили совесть у вождей.
Да ... мама ... заболела!!!
Рак печени свалил ее в три месяца после ... курортного отдыха на море ... Балтии... Рижского Взморья.
Я вздохнул и перевел дыхание, силясь сдержать рыдание ... приемыша.