Подул ветерок, серая волна смыла начало песни, что писали острой тростниковой палочкой на желтом, твердом песке. Осталось только самое охвостье:
...ний, в зимней тиши разгрызающих
старые кости, ждущих и дремлющих
в кронах безлунных дубрав,
сердце-то вырвут твое, разъяренные
звуками ночи, кровь-то отведают
злыми голодными ртами...
Серая озерная волна довершает свое разрушительное дело. И нелепые тревожные строки исчезают. И нелепый тощий ребенок смотрит без обиды, скорее с облегчением...
Этот детеныш, похоже, рахитичен. Он нетвердо держится на тонких своих ножках, и, кажется, с трудом удерживает на весу большую, длинную, как дыня, голову.
Мордочку его можно было б назвать хорошенькой, не по-здешнему, не по-крестьянски - скорее, по-господски хорошенькой. Но зеленые с раскосинкой глаза смотрят столь пусто и равнодушно, что людям делается не по себе. И думается невольно, что нет ни одной мыслишки в головенке странного малыша. А мысли-то есть...
***
Озеро вновь стерло мою песню. Я пишу, а оно стирает. Как время. Времени у меня много, и это плохо. Я скучаю тут. Я не дома...
У меня есть родители, но они не мои. Мэри рыжа и Патрик рыж, а у меня волосы черные, как надо. Они скотины, быдло, мои родители. Когда-нибудь, когда матушка найдет меня, и явится со своим воинством, я убью их вместе с другими скотами. За непочтительность. Только я не помню, как зовут мою матушку...
Мои родители зовут меня Робом, но это не мое имя. Свое я потерял, вместе с домом. Хотел бы я знать, кто такой Роб? Наверное, сын Мэри и Патрика, такая же здоровенная рыжая орясина.
Милли трется о мои ноги и зовет меня домой. В дом Патрика. Мой народ любит собак, я знаю. Только наши псы быстроноги и прекрасны - чернь с серебром. Бархат и кинжалы клыков. Огненные пасти и смарагды глаз. А тут, у этих скотин, и собаки уродливы. Милли маленькая, кривоногая. Рыжая, как Мэри и Патрик. Но я люблю Милли. А братьев Джойс, что кидают в нее камнями, я убью первыми. Сам.
А вчера братья Джойс кинули камнем в меня и попали в голову. И Мэри оттаскала их за уши. Вот так. И я подумал, что не так уж сильно ее ненавижу. Пожалуй, я убью только Патрика и братьев Джойс. А Мэри оставлю. И Милли, конечно.
Озеро крадет мои песни, но я прихожу сюда снова и снова. Здесь тихо и прохладно, и противное солнце не кусается так сильно. Я прихожу и думаю о доме...
А сегодня к Мэри и Патрику придет много гостей!
***
Почтенные гости стоят на лужайке перед хижиной Патрика. Отец Виктор, доктор Андерхилл, Синтия Макдональд и, конечно, прибабахнутая Руби - куда без нее. Самые сведущие в деревне люди.
- Он целым днями торчит на озере и сочиняет какие-то бесовские песенки. И домой его может привести только наша собака. С ним сладу нет! - говорит Мэри. Она очень расстроена.
- Он на нас не похож, - Патрик почесывает рыжую бороду.
А противная неопрятная Руби кукует:
- Эльфеныш, эльфеныш, эльфийское отродье!
Синтия, высокая, худая, с гордой осанкой и распущенными седыми кудрями, смотрит на Руби неприязненно, и цедит:
- Великие Ши мудры и благородны. Тому, кто не задевает их гордость, кто дружен с ними, нечего бояться ни днем, ни ночью! Они заняты всякими господскими забавами, войной и искусствами, они не опустятся до кражи детей!
Отец Виктор опасливо отодвигается от старой ведьмы и внимательно смотрит на предполагаемого подменыша.
- У фэйри нет души, согласно постановлению епископского собора... год забыл, ах, голова моя... Как же он мог быть окрещен?
Доктор Андерхилл с любопытством подбирается к малышу со своей медицинской трубкой. Малыш отшатывается.
- Я слышала, - робко говорит Мэри, - будто бы вернуть похищенного можно в ночь Самайна, если стать на тропе фэйри и дождаться королевского выезда.
- Великие Ши замкнулись в круге гордости своей, завернулись в плащ скорби. Они больше не имеют дел со смертными и не выезжают в ночь Самайна, - надменно и печально произносит Синтия.
- Есть, есть верный способ, даже два! - хихикает Руби, потирая ладони. - Первый - бить и щипать эльфеныша, кинуть его в камин...
- Это нам не подходит! - с ходу говорит Патрик.
- Второй - пойди к сиду, разложить вязанки хвороста и подпалить. Тогда жители сида будут вынуждены впустить тебя, Двор Неблагий вернет твоего парня...
Синтия возмущенно удаляется. Вслед за ней уходят доктор и священник.
***
В общем, Патрик сделал так, как сказала старая жирная уродка. Разложил костер на холме с терновым деревцем. Под его корнями открылся лаз, и Патрик заявил, что мы с ним туда полезем. Мэри, конечно, взвыла, как волчица, а Милли ее поддержала, и обе просили взять их в холм. Но Патрик цыкнул на обеих и полез в нору, и меня потащил, хоть я кусался и отбивался. Нора была глубокая и темная, она долго не кончалась. А когда она закончилась, и мы прочихались от черной влажной земли, то увидели огромный и прекрасный чертог, посреди которого росло серебряное деревце. Под ним сидел рыжеволосый мальчик, одетый в золото и серебро, и листал чудесную книгу с алмазными застежками и говорящими картинками. Должно быть, это и был Роб. А рядом с ним сидела Иссабель, моя мама...
***
Иссабель, королева Тернового куста, сидела на черной траве в пышном черном платье и пила черное вино из прозрачной чаши. И Мелвис, военачальник ее сидел рядом, и Беленис, ее друид.
Королева тусклым, усталым взором скользнула по лицам пришедших и сказала равнодушно:
- Оргулос, дитя мое, подойди и поцелуй свою несчастную мать. Так за чем ты пришел, смертный?
Оргулос не двинулся с места. А Патрик видел черный земляной свод сида с торчащими корнями - изнанку холма. Проросшие вглубь змееобразные корни бесовского терновника. И худую смуглую фэйри с жесткими черными волосами и бледными губами, жадно пьющую черный скорбный напиток.
- Я пришел за своим сыном. Отдашь ли добром?
Королева бросила пустой взгляд на Белениса. Великий маг важно ответствовал:
- Можешь забрать своего отпрыска, смертный. Для моего опыта он более не нужен. Никогда не стать отродью черни подобием господина, как ни лелей его, никогда...
И весь Неблагий Двор важно покивал головами.
Патрик схватил Роба за руку и потащил к лазу. Но тут королева вновь подняла поникшую голову.
- Тебе точно ничего более не нужно? Золото, власть, мудрость? Может, молодая жена вместо старой? - пустые глаза ее заблестели зловещими жадными огоньками.
А когда Патрик проходил мимо, ведя Роба за руку, то хлопнул меня по плечу и сказал: "а ты чего встал, сынок? Лезь, давай". И я повернулся и полез за ними. И ни матушка моя, и никто из ее воинства, не глянул даже в мою сторону. Ни-кто...
Когда мы вылезли, был уже рассвет. И замерзшая плачущая Мэри схватила нас с Робом в охапку. Она прижимала нас к себе и причитала: "детушки мои вернулись, детушки!". А Милли прыгала вокруг нас и кричала то же самое на собачьем языке.
А я подумал тут: когда я вырасту, не буду, пожалуй, никого убивать. Разве что тех, кто хоть пальцем тронет Патрика и Мэри. И Милли. Ах, да, и Роба...