Её мощные округлые челюсти лениво пережёвывали зёрна... обычно такие вкусные и хрустящие, но сегодня казавшиеся ни какими. Есть, всё же, приходилось, она была вынуждена без аппетита поглощать отборный овёс, чтобы оставаться сильной и быстрой. В скорости жил смысл её бытия!.. или был - жития!? Он... жил, был... от скачки до скачки... но теперь... будто умер, так как главное из жизни ушло! вместе с её кратковременной вороной любовью.
Она давно не слышала его призывного ржания в соседнем вольере, но терпеливо ждала, надеялась... и овёс казался безвкусным, как вода, сено; даже медовый пряник, вчера протянутый рукою конюха, пах как-то иначе... проще... преснее, что ли?!
Возить зубами туда - сюда надоело, и она понуро отошла от кормушки. Скоро за ней должны были прийти. Вспомнив о прогулке, она почувствовала волнение, и мышцы дёрнулись, словно от укола острым предметом.
- А вдруг, сегодня, меня выводят, и... навстречу бежит он - гордый чёрный красавец, отец моего будущего ребёнка! - Она вспомнила приятную тяжесть Вороного на своей спине, его нежное покусывание её лебединой шеи и жалобно заржала...
Из множества лучших, быстрых, молодых, он выбрал именно её! Она была уверенна - на все сто, что обязана этим своей длинной ахалтекинской шее. Она гордилась текущей в её жилах туркменской кровью и теперь ждала появления на свет маленького чуда, которое затмит красотой всё живущее под солнцем, обгонит ветер, и прославит имена родителей - на века!
- Всё грустишь Чуйка? - седой человек с бородой потрепал её холку и сунул к мягким лошадиным губам булку с маком. Он был добрым, она это знала и платила ему тем же, частенько насыпая конюху в руку полную горсть мокрого от слюны зерна.
Чуйка съела без аппетита булку, не заметив приятного пощёлкивания маковых зёрен на зубах и не отсыпав конюху овса.
- Не грусти болезная! - горько вздохнув, посоветовал он и хлопнув по крупу, погнал её из вольера в загон...
Она выбежала скорой рысью, дважды обежала двор и чтобы лучше видеть, встала на дыбы, громко, призывно заржав... Жеребцы из соседнего загона, дружно и весело ответили, но среди их ржания не было слышно того единственного, знакомого, родного голоса...
- Опять зря! - подумала Чуйка и свесила голову. - Зря будет прожит день! - она понюхала пыль под ногами, шумно взметнув дыханием маленькое серое облако вдоль земли и медленно пошла по кругу...
- Совсем не зря, через месяц у тебя появится малыш, как две капли воды похожий на меня! - не согласился Вороной и положил голову на спину любимой. - Как жаль, что ты не способна слышать мой голос! - вздохнул он и погладил толстыми губами так любимую им шею. - Ты, наверное, думаешь, что я тебя бросил... ускакал в далёкие травные степи, променял на дикие табуны, на свободу? Глупенькая, разве может быть свобода без тебя, без нашего будущего малыша! И что такое - свобода? Бесконечный бег в бескрайнюю безграничность? - он задумался, чувствуя, как от представления бесконечности плавится мозг в его большой породистой голове... - Значит... в никуда? Но Слава?! Как же быть с этим пределом?
Он поднял невесомую голову, посмотрел вдаль, в сторону ипподрома... и знойным ветром унёсся в тот летний солнечный день...
* * *
Копыта, бегущего впереди рыжего здоровенного жеребца, с соответствующим именем - Гладиатор, страшно раздражали!..
Впереди! Звучало обидно... непривычно! Но каждый раз, ловя взглядом чужую матовую подошву у своих ноздрей, он скалился длинными крепкими зубами, сознавая, что всё же - впереди... его соперник! А тот... он так смешно забрасывал ноги, каждый раз приседая после прыжка на толстый огромный зад, что хотелось заржать на весь мир от смеха! или слёз?
- Ой... - острая боль пронзила заднюю ляжку. - Он меня плетью что ли?! - возмутился рысак. - Во... хам! - его выпуклый, красный от ярости и унижения глаз покосился на всадника... - Ну подожди у меня! - он забыл... перестал обращать внимания на чужие копыта... Они просто остались позади - он не заметил, как прибавил скорости и опомнился лишь, когда стальной мундштук больно растянул его кровоточащие губы... - Всё что ли? Я победил?! Браво приятель, молодец! - имея в виду себя, он радостно заржал и простил наездника!
Огромные, бархатные карие глаза неожиданно привлекли его внимание...
- Какая шея... словно у лебедя! - он восторженно отметил ещё одно достоинство длинноногой молодой кобылы. - А ноги... передние, они будто продолжение шеи, да и задние... ух как аппетитны!
Туркменка кокетливо встряхнула гривой и отвернулась...
- Уставился, как... - подумала она и почувствовала, что нечто приятное - до невозможности, переполняет её большое тренированное сердце... - Это, наверное, любовь!? - удивилась она и скосила влажный глаз вслед уходящему жеребцу. - Вот дура! - одёрнула лошадь себя, испугавшись, что могла прозевать стартовый выстрел.
Он не заставил себя долго ждать, тревожно щёлкнув, и запахло пороховой гарью...
Она тоже пришла первой!
* * *
- Ну вот, я же говорил, что это лучшая пара для рождения будущих чемпионов! - потирал руки директор конезавода. - В вольер их... вместе, завтра же, под цветущие липы!
Она умирала от счастья, когда его толстые нежные губы целовали её длинную шею, а упругий живот приятно грел блестящую от пота спину... Чуйка радостно ржала... было щекотно... даже в такой момент; но когда губы любимого лезли под её левую челюсть, она не могла удержаться от смеха...
А липы так пряно и сладко пахли...
* * *
Задрав вверх голову, она посмотрела на белое и не очень жаркое, за мутной дымкой, солнце...
В тот день оно так же тускло и рассеянно светило, словно нанюхалось Чуйской травы!
- Я тут ни при чём! - качала головой Чуйка. - Моя родина на юго - западе Средней Азии, совсем в противоположной стороне. Вот уж коротконогой низкорослой киргизкой меня никто ещё не обзывал! - она раздражённо вздрогнула телом и удивилась этому... - Для слепней ещё рано, не пора... что это со мной сегодня? - Её ухо поднялось и насторожилось в ожидании выстрела... Ослабив повод в руке конюха, она остановилась. Ей не было видно отсюда, что происходит на ипподроме, но зрила она всё... и даже более:
Бледное хилое марево, облака едкой пыли, резкий жёлто-зелёный запах пота, крики возбуждённых наездников, предсмертный звук рассекаемого стеком воздуха... всё это плавится, варится в одном липком котле, парит тревогой, внутренним бессильным неприятием... затем громкий, отчаянный хрип, чьи-то дёргающиеся ноги, мокрый облепленный серой грязью живот, судорожно вздымающийся и опадающий, словно попона в руках двух конюхов, выбивающих из неё пыль...
Выстрел! Она ждала, знала, услышала... Грянул!
Он грянул и вскоре упал - выстрел и Вороной...
Этот чёртов неумеха в седле рано послал его... лучше бы туда... барьер больно ударил по ногам и...
Он пытался встать, тянул вверх голову и ловил себя на мысли, что шея коротковата, не достаёт... вот если бы, как у Чуйки... тогда бы точно смог, но... Творилось что-то не понятное, он не чувствовал задних ног и даже частых ударов сапога в низ живота. Вокруг суетились знакомые чужие лица... на глаза попалось лицо пинающего его жокея, оно было красным и мокрым от слёз...
- Бедняга... прости! - прошептал Вороной и откинул голову в пыль...
Он грянул... выстрел! Наверное, это был следующий забег?! И
Вороной, почувствовав необычайную лёгкость, вдруг встал, переступил с ноги на ногу, прошёлся по кругу и прыгнул...
Эх, тот злополучный барьер, да сейчас бы!..
Он перестал напрягать ноги, двигать ими, это было лишним...
Внизу проплывал ипподром в клубах пыли и светящейся чёрной энергии, она искрящейся тучей, словно грозовое облако нависало над трибунами и казалось, что молнии вот-вот вонзятся в ревущую, стонущую толпу, а чёрный дождь польёт и запачкает всё вокруг несмываемой тушью... Этого почему-то не случилось, и тёмный шар ипподрома остался позади...
Он подумал, что надо бы залететь, хоть на секунду, к любимой и, приложив ухо, послушать звуки её дважды живого лона, но понял, что времени нет, ярко светящийся путь, повелительно манил белым молоком, и Вороной крикнул вниз:
- Я вернусь родная, я вернусь!
* * *
Её огромный, выпуклый, блестящий глаз дрожал сдерживаемой слезой и, обшаривая по периметру пространство загона, столкнулся с его ловящим взглядом. Она вздрогнула, зрачок сузился, и сильные ноги в напряжении, нервно заиграли длинными мышцами...
- Что ж ты милая смотришь искоса, низко голову на клоня? - пропел он и бесшумно вздохнув, понюхал кожу на её спине, затем прислонившись ухом к вздутому беременному животу, прислушался...
В чреве шумно засучили ножками и... ножками, так, что на коже - то там... то ближе... вырастали и таяли маленькие холмики... - А ты ведь меня видишь малыш, чувствуешь, слышишь! - обрадовался отец и поцеловал проявившийся на животе Чуйки бугорок. - Тебе, наверное, было бы всё равно, хромает ли твой папа, еле передвигается, лишь бы был!? Мне тоже хотелось бы, до колик в сердце, сорвать для тебя пучок сладкой сочной травы и, закрыв от ветра, согреть собственным телом, но... людям нужны только наши ноги, сердца - не востребованы, да и не в моде, они мешают тем, у кого их нет, у кого вместо них лишь мускул, как на наших ногах, неудержимо заставляющий бежать, бежать, бежать... Куда, зачем, от кого? От себя, может?! - Вороной грустно заржал... Чуйка вздрогнула и на её животе вновь обозначилась выпуклостью созревающая жизнь! - Какое счастье, что тогда, на скачках, я подменил тебя родная! будто сверху кто подсказал! И вот: ты жива, здорова, скоро родишь мне сына! Какая длинноногая радость! Но, однако, прощайте дорогие Фру-Фру и малыш... мне пора! - выговаривая имя любимой по-своему - лошадиному, он дважды, игнорируя кличку, данную ей людьми, фыркнул мягкими большими губами, издав звук "пфру-пфру". - Не скучайте, я скоро вернусь!