Родионов Роман Геннадиевич : другие произведения.

Мокрый сентябрь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В один из сентябрьских холодных дней Рим и его приятель Женька узнают о существовании магических сил, что ведут ожесточенную борьбу за право на жизнь на протяжении тысячелетий. При этом перевес сил явно не на стороне Добра. Тогда же Рим узнает, что он неизлечимо болен. И он, вопреки самому себе, соглашается на путешествие в другой мир, чтобы вылечить страшную болезнь. В произведении предпринимается попытка автора поразмыслить на тему эгоизма и все, что с ней связано.
  Откровение
  В моем молодом, пока что еще неокрепшем понимании писательство есть не что иное, как карабканье по металлическому шесту, смазанным машинным маслом. Я смотрю вниз и вижу, как далеко я уже продвинулся, как много слов я успел изложить. Настолько далеко, что столб этот уходит вниз, вглубь, и начала его с этой высоты не видно. Вроде бы ты делаешь небольшие подъемы вверх, отталкиваешься голыми ступнями, хватаешься за каждый сантиметр, и, в какой-то момент, теряешь хватку и путь, эти самые сантиметры. Верх этого шеста - моя цель: хорошая история, приправленная красивыми местами и пейзажами, поданная с персонажами, которые мне не безразличны.
  Иногда мне кажется (мне все это кажется?), что я могу соскользнуть настолько, что просто возьму и плюну на собственное же творение. Отпущу шест, за который вцепился мертвой хваткой, да еще вдобавок оттолкнусь, и исчезну в этой мгле, упаду на дно и навсегда забуду, что мечтал о книге, погребенный в масле.
  Было бы все так просто, однако! По какой причине мне кажется, что каждый более именитый писатель одет в рукавицы и сапоги, потому как имеет способность быстро сообразить, чего он желает добиться в процессе написания истории? Что идеи приходят к ним бурлящим потоком, а ко мне - мелким родничком?
  С другой стороны, я смотрю еще раз вниз, а потом вскидываю голову наверх, и у меня захватывает дух. Подумать только, мало-помалу, но там, на самом верху, видно, как мир в самом конце пути растет у меня на глазах. Да, пусть мой первый мир будет неидеален, несовершенен, как и этот, но я смотрю на то, как он красив, и я его медленно создаю, делаю мазок, кладу еще один кирпич, провожу еще одну линию карандашом. Быть может, для каждого писателя собственные миры, созданные в книгах, становятся родными. И живут они в них не своим существом, этой оболочкой, но душой и разумом.
  Я бы очень хотел, чтобы моя история была если не призывом к чему-либо, то возможностью разделить вместе со мной красоту тех мест, в которых живут мои герои, и переживания, которые я испытываю вместе с ними. Потому что я не хочу, действительно не хочу ненавидеть их. Ведь они - какая-то часть меня. Не имеет значение, в каком месте это можно будет проследить, однако я уверен, что это так. Может, я и не исполню большинства своих обещаний, и все же я попробую сдержать хотя бы одно из них.
  Я буду идти в ногу с теми, кого создал, и путь, которым они идут, не будет напрасен.
  12 сентября 2020 г.
  
  МОКРЫЙ СЕНТЯБРЬ
  БЕЗДНА
  26 августа 1904 года
  Кончаются мои сладкие деньки отдыха. Что ж, теперь я полон сил, и, в общем, очень доволен, так что расстраиваться из-за потраченных пятнадцати тысяч рублей я не намерен. Тем более, подходит рабочее время: сентябрь. Все равно хотел продолжить писать статьи и получать за них копеечные деньги.
  Ага, я вас поймал! Уже решили взмахивать руками и кричать, держа в руке кусок бумажки: 'Эй, народ, смотрите! А Потап Иваныч-то совсем одряхлел и стал жутким скрягой! Считает свои собственные золотые каждый раз, как принимается за перо!'? А я скажу вам: черта с два! Не спорю, вы можете думать и делать все, что вам заблагорассудится. Да только я знаю, что я перед собой честен, насколько это возможно. Признаться, меня особо не волнует, сколько я получаю за страницу в газете. Я хорошо вижу, что людям нравится то, о чем пишу, большего мне и не нужно знать. Приятно ощущать, когда люди сталкиваются с тобой лицом к лицу, поначалу пребывая в секундном ступоре, а потом восклицают: 'Постойте! Не вы ли случаем Потап Иваныч? Батюшки, да ваши истории просто потрясающие! У вас есть уже наработки для следующего номера?..'. Признание, пусть оно будет мелочным и минутным, стоит дороже всяких денег.
  Ну, ладно. Может быть, я и хотел, чтобы время остановилось или хотя бы шло медленнее в этом местечке, поражающем воображение. Родные скалы Скатного до того уже осточертели, боги! Да, он красив, но что же с этого! Белые цвета преследуют тебя в этих прибрежных городках повсюду. А тут...ах, если бы вы только могли видеть это! Повсюду, куда ни глянь: не остроконечные холмы - зеленые горы с зелеными шапками. Воздух здесь свеж, поднимает настроение...и абсолютно сбивает с рабочего тона. Птицы утра не щебечут: поют, и каждая песнь громче другой, и в этот шумный концерт творится изо дня в день. Здесь хочется только отдыхать, и ничего больше не делать. Думаю, я бы точно не вспомнил, о чем я хотел писать, пребывая в Зеленой чаше, если бы я не писал все в свой дневник. Не доверяю я своей памяти, как и своему сердцу, да и с чего бы? Такому старому хрычу лет пятидесяти пяти, как мне, забыть, что наутро едят завтрак, а в середине дня - обед - плевое дело.
  А теперь я хочу, чтобы вы посмотрели вот на это! С балкончика санатория открывается просто великолепный вид на озеро. А теперь представьте - в это озеро тысячами мелких ручейков и потоков с гор после чередующихся дней дождей стекает вода. Местный смотритель поведал мне, что за большим озером сложилось название Рот. Каждый год уровень воды в озере то падает, то растет. Отступающая вода (говорят, она уходит вверх, в виде тумана, и делает в небе тучи) обнажает берега, которые прямо таки срываются в глубину. Не озеро - большая чаша с водой. Так вот, берега обнажаются и становятся красными, из-за растений, живущих в воде. Местные называют их десницами. Лишившись водной среды, растения теряют в цвете, бледнеют, словно уходят из жизни. Но это не так, нет! Они как будто закрываются в себе, питаются той влагой, что успели в себя вобрать, или что в земле, в которую они вросли. Так берега остаются сухими и розовыми почти месяц, пока не наступит сезон дождей, и вода не пребудет с холмов. Берега сначала сильно краснеют, вместе с водой, словно раздраженные, потом краски ослабевают. Возможно, вам трудно это представить, но провались я сейчас к дьяволу, говорю вам правду и только! Потому что мой отпуск пришелся как раз на это необычное время. Я подходил к воде и наблюдал, как колышутся десницы. Да только это не колыхание, а, скорее, танец маленьких подводных жителей.
  Чудо света, а не лечение!
  Кстати, пользуясь случаем, хочу передать привет моей близкой знакомой Алене. Спасибо, что рассказала мне об этом месте! Целую, обнимаю. Ты не ошиблась в том, что в этом уголке мира поселилась магия.
  Однако знаете еще что? Это не последняя интересная вещь, которую я застал, будучи в санатории, этом миленьком местечке на тридцать мест.
  Как-то в один из утренних дней (это было в прошедший понедельник) я стоял на балконе, наслаждаясь уголком природы, который меня окружал. Думал о том, что если я когда-нибудь решусь переехать из Скатного, и у меня будет чемодан денег, отстрою себе здесь деревянный домишко и проживу остаток своей жизни, наблюдая, как над прудом стоит туман, через который пробивается первый луч солнца. Погруженный в мысли, я не заметил, как ко мне подошел старый мужчина.
  - Не побеспокою?
  Я сразу распознал в нем смотрителя, по совместительству владельца 'Ариадны', Владимира. Он был стар разве что цифрой: со своими восьмьюдесятью семью годами он выглядел так же, как и я. Чудеса! Возможно, сказывается климат этого места. Или атмосфера. Скорее всего, и то, и другое.
  - Нет, что вы. Присоединяйтесь. Это место все равно принадлежит не мне, а вам, я не вправе запрещать что-либо.
  - Так дело не пойдет. - Смотритель покачал головой. - Это место никому не принадлежит. Просто приглядываю за этим краем, не больше и не меньше.
  - Ну, раз вы так считаете... - Я пожал плечами, снова перевел взгляд на озеро. Туман рассеялся, теперь солнце было хорошо видно. Свечение, исходящее от него, однако, не раздражало глаза. Я даже удивился этому. Будто бы ты смотришь не вживую, но на рисованную картину. Вдалеке можно было увидеть тонкие, как казалось отсюда, струйки дыма, исходящие из зеленых гор.
  Владимир потянулся, откинув назад руки. Послышался многочисленный хруст крепких костей. Он облокотился на деревянный поручень. Какое-то время мы стояли, молча наблюдая за тем, как шарик медленно перекатывается вверх по небу.
  - Да, за такой вид я бы отдал душу Свету.
  - Простите, кому? - переспросил я.
  - Ну, Свету. Тому, что вдохнул в царство Бездны жизнь и смысл существования. - Владимир усмехнулся и вдумчиво поднял глаза к небу, словно пытаясь вспомнить очень важную деталь.
  - Простите еще раз. - Я вскинул вопросительно бровь. - Быть может, я не совсем понимаю, о чем вы говорите.
  - Вы разве не знакомы с историей мироздания, которые проповедуют 'хранители', как они себя именуют? Рассказывают истории, в которых есть смысл, как по мне. Конечно, народец он уж очень странный: боится, будто бы кто-то возьмет да и утянет их в собственную же тень. Потому и селится на самых верхушках. - Владимир указал на пару вершин, откуда столбом шел дым. - Вон там пара поселений. Они даже жгут костры днем, представляете? Думают, что отпугивают посланников Бездны.
  Подумать только, пугаются собственной же тени! Но прежде всего в голове возникла лишь одна мысль: меня пытаются где-то надурить. Я попробовал понять, в чем именно. Конечно, я прежде слышал истории о том, как возникает мир из рук могучих божеств. Слышал, что Земля не круглая, а плоский блин, который держится на слонах и черепахах. Я предпочитаю идти в ногу с наукой, именно так. И как она скажет, так оно и есть, или будет.
  Смотритель повернулся ко мне и поймал на себе оценивающий взгляд. Я даже не заметил, как мое лицо являло собой выражение недоверия. Так что он сразу уловил, о чем я тогда подумал.
  - Вы считаете, что я говорю неправду? Как бы не так! - Усмешка пробежала по лицу смотрителя. - Может, я и стар, но я прекрасно знаю, о чем говорю. Если будет на то время, прогуляемся к ближайшему из холмов. Спросим одного из кочевников, как у них дела. Может, они и пугливые, зато дружелюбные.
  - С радостью бы согласился, да только нога меня беспокоит уже какой год. Боюсь, высоких холмов я не вытерплю. - Я постучал себя по правой лодыжке. Проклятые лошади! Возможно, не будь бы я такой растяпой, быстро бы сообразил, что к чему. Но теперь ничего не поделаешь.
  Тогда же я предложил:
  - Если можете, расскажете мне? Я прежде такого не слышал.
  Владимир снова поднял глаза к небу. Потом, спустя минуту, взгляд спустился на озеро. И тут началась необычная история, которую один старик рассказывал, а другой внимательно слушал. Быть может, она несколько отличается от той, что знают хранители. Потом, заканчивая, он сам признался:
  - Легенда - это вода в прозрачном стакане. Рассказ - та же вода, смешанная с цветными красками. И все же, какого цвета она ни была, вода останется водой, верно?
  - Да, думаю, это так, - ответил я. - Главное, чтобы краски не поменяли вкус воды. - Владимир кивнул, и добавил: 'Будьте уверены - выпив воды из этого стакана, горечи вы не ощутите'.
  А начал смотритель рассказ вот с чего...
  ЧАСТЬ 1. ИСКУССТВО БЫТЬ ДРУГИМ
  Глава 1
  - Доппио, пожалуйста, - устало проговорил юноша в куртке, которая была явно ему не по размеру. Она не подчеркивала его фигуру, но это не особо его волновало. Куртка могла укрыть юное тело от проказов природы, не дать замерзнуть. В последнее время погода мало кого радовала. К сожалению, ход природы было не повернуть вспять: летние теплые деньки прошли, и за них придется расплачиваться холодными, осенними.
  Молодой человек вскинул голову, подумал. Затем добавил:
  - Нет, трипло. Сегодня трипло.
  - Двести рублей, мой дорогой, - ответил бариста. - Сегодня придется подождать. Эта штука в последнее время барахлит, побрал бы её черт.
  - Не страшно, я никуда не тороплюсь, - пробормотал посетитель, и махнул рукой.
  Но дядя Кеша, по-видимому, уже не мог его слышать, поскольку был затянут процессом приготовления кофе. Посетитель глубоко вдохнул, и оперся руками на стол. Ожидание его не тревожило: сейчас он был преисполнен спокойствия. Вероятно, таким обладают люди преклонного возраста - мудрые, познавшие жизнь. Казалось бы, обычно в 18 лет сознание людей не посещают мысли глубже, чем дно наперстка. Однако Рим вечно казался замкнутым в собственном сознании, на котором висел стальной замок, надёжно охраняющий разум подростка от непрошеных гостей. Обычно он не пускал людей в своё личное пространство ближе расстояния вытянутого пальца, так как считал, что это никому не нужно, да и свои раздумья он полагал только его собственностью, и больше ничьей, а значит, он мог распоряжаться ей, как было ему удобно.
  Глубоко выдохнув, собственник своего разума перестал смотреть сквозь реальность, убрал руки со стола, машинально сунул кисти в карманы куртки и кинул взгляд на чертовски знакомую для его памяти обстановку. Лампы всё так же горели тусклым жёлтым светом, мебель вроде стульев, угловых диванчиков и столиков, выполненных в одном допотопном стиле, имели всё ту же расстановку. Из колонок, стоявших за стойкой бариста, всё так же раздавался джаз, медленный, умиротворяющий, клонящий запозднившегося посетителя в сон, без слов, какой обычно и играет в подобных заведениях. Колонки хрипели, но не надрывались, издавая звуки. В кафе пахло кленовым сиропом, как он и любил, и этот соблазн постоянно манил, молчаливо предлагая зайти внутрь лишь для того, чтобы еще раз вдохнуть сладкие нотки, хотя юноша не предпочитал подслащать кофе. Рим был редким извращенцем, полагавшим, что напиток необходимо пить в девственном виде, не добавляя туда сахар. Обжигающий дёсны и затуманивающий разум, но оставляющий невероятное впечатление кофе. Впрочем, аромат не растворялся на языке: он проникал вглубь организма и продолжал идти до самого мозга, где ему была конечная остановка.
  Узнав в окружающей обстановке место, которое Рим знал уже два года, внимание юноши упало на мужчину сорока двух лет от роду, стоявшего к нему спиной, сгорбившегося, трудящегося над очередной порцией напитка. Его руки, крепкие, но длинные непропорционально к короткому телу, то и дело растягивались в стороны, перемещая рычаги кофейной машины. Поверх белой рубашки был аккуратно завязан сюртук, прикрывавший черные джинсы спереди, но не скрывающий их присутствие сзади. В голове у юноши проскочила мысль о том, что дядя Кеша был более похож на столяра или трудовика, нежели на баристу, и легонько ухмыльнулся. 'Он всегда так одевается? Выглядит он глупо, ничего не скажешь. Еще и зачем-то начал отпускать волосы'.
  Нельзя было сказать, что Рим считал дядю Кешу своим лучшим другом, которому он мог бы рассказывать свои тайны (а друзей у Рима было и вправду немного, раз, два и обчелся). Однако ему ничего не стоило порой просто поддержать разговор если не в своих интересах, то хотя бы для приличия: о новостях, происходящих вокруг событиях, в чем-то даже поспорить. А иногда и просто промолчать, и он поймет и поддержит это молчание вместе с тобой. Рим знал, что дядя Кеша был тем самым человеком, который смотрел не на человека, а внутрь него, и очень хорошо понимал, расположен ли собеседник к разговору либо нет. Оно и неудивительно: в один из вечеров бариста прямо сказал, что, будучи еще молодым, он окончил институт психоанализа в Норде, располагавшимся в Северных землях. 'Там готовят хорошие умы, которые сразу пристраивают к делу, не то, что в этой чертовой дыре. Тут всегда, сколько я помню, как сюда переехал, были плотники и архитекторы, и их продолжат выпускать, как книжки. Попомни мои слова, юноша, и подумай о том, что, однажды, тебе придется покинуть свой дом в поисках лучшей жизни. Правда такая - здесь делать нечего, а парень ты не промах, вроде бы'. Он снова улыбнулся, на этот раз более рассеяно, с ноткой сожаления и сочувствия, затаившейся в губах. Рим ответил абсолютно такой же улыбкой, и она выглядела искусственной, но тогда дядя Кеша, к счастью, этого не уловил.
  Юноша взглянул на часы. Электронное табло старомодных часов показывало 20:38. 'Отлично, - подумал он про себя, - у меня есть ещё куча времени'. И действительно: время, которое он мог тратить на себя, начиналось где-то с шести часов вечера, если дела не затягивались к этому времени, и продолжалось до полуночи. И для Рима следующие полтора часа не проходили незаметно: он старался вытягивать своё удовольствие из каждого отрезка времени, каждой секунды. Он не следил за ходом времени, иногда даже не поднимая левой руки и не обнажая запястье, чтобы проинформировать себя. Потому как имел необычное чутьё на его угадывание, будто кто-то внутри него сидел и следил за своими часами, и в случае чего 'часовой в голове' давал юноше знать, когда уходить.
  Наконец, бариста подал заказ клиенту. От весомой на вид керамической кружки, на которой явно был изображен пейзаж знакомого города, исходил аромат молотых кофейных зёрен. Хотя юноша действительно никуда не торопился, запах, накинувшийся на молодого человека, сломал механизм ожидания. 'Спасибо, дядь Кеш', - проговорил Рим, в обе руки приняв кружку, содержимое которой манило и в скором времени перемешает и растворит его вместе с атмосферой вечернего города.
  
  Глава 2
  Скатный можно было безоговорочно назвать если не верхом мысли архитектора, который возводил его собственными мозолистыми руками, то, во всяком случае, обладающим обаянием, изюминкой местом в этом мире. В незапамятные времена это был действительно большой и красивый город, располагающийся на уклоне холма и расстилающийся далее по его протяжённой и плоской вершине. Сам холм обладает исполинскими размерами, имеющий с западной стороны продолжительный подъём, а с восточной - резкий обрыв, за которым располагается порт, примыкающий к большой воде. 'Авантюрист' по факту фактическим сердцем большого существа с именем города, поскольку в прошлом столетии сюда частенько заходили большегрузные суда. Естественно, приходили они с целью забирать из района, богатого рыбой, нужный им товар, и увозили его на другой конец мира, где рыбные изделия расхватывались крупными компаниями и ресторанами, как горячие пирожки. Это было золотое время, когда маленькое и несуразное поселение выросло в гигантского монстра, который мог постоянно давать деньги в карманы больших людей, основавших порт, и бюджет муниципалитета. Небольшое семя яблока дало дерево высотой с двухэтажный дом за полгода, на котором вырастали плоды размером с человеческую голову. Во времена расцвета, в семидесятых, люди съезжались из соседних городков поменьше и деревень в поисках лучшей жизни, и, наткнувшись на золотую жилу, как пиявки, присасывались к городу. Обучившись ремеслу отлова, они оседали, в результате чего близлежащие деревни быстро опустели и вымерли, поскольку на их месте начинали строить склады либо фабрики. Город набирал невероятные темпы в строительстве и рос, как на дрожжах, как и сам порт. У входа в 'Авантюрист' даже сумели пристроить из бронзы статую работника-рыболова высотой 4 метра, державшего в большой правой ладони гарпун и раскинувшего левую в сторону входа, будто приглашая зевак посмотреть краешком глаза на кухню порта, а своих работников - как можно быстрее приступить к каждодневной работе. Статуя широко улыбается во все 32 зуба, лицо смотрит в небо. Металлический плащ, развевавшийся от воображаемого ветра, оттопырился от больших, как колонны, ног. Плотные и кожаные сапоги - атрибут работников моря - будто бы неплотно прилегали к цельной статуе, хотя все же и составляли единое целое композиции.
  Со временем рыбный промысел начал приносить меньше дохода, чем обычно, начиная с 90-х годов, поскольку местная популяция не справлялась с гигантским отловом, и впоследствии так и не смогла обуздать силу человеческого вмешательства. Окончательный крест на жизни 'Авантюриста' поставил закон, запретивший вылов рыбы в данном районе во избежание экологической катастрофы. Но никто не отменял теневой ловли рыбки - браконьерства, и пока была возможность копать, а точнее, черпать из воды деньги голыми руками, втайне от государственного надзора, некоторые рыбаки продолжали отлов скатного тунца, надеясь на удачу и на то, что никто не схватит их за зад. Не без риска, конечно, поскольку такая деятельность обычно приводила к лишению свободы. Так или иначе, отлов продолжался до тех пор, пока в 10-х годах экологическая экспертиза не постановила о том, что тунец как вид, обитавший здесь долгие тысячелетия, полностью исчез.
  Порт утратил былую мощь - теперь он ничем не отличался от других мелких портов, соседствующих с ним в относительной близости. Гигантский штат работников, некогда насчитывавший 5 тысяч человек, постепенно сокращался до 10 вольных между собой надсмотрщиков. Иногда они засекали издалека большегрузные корабли и подавали сигнал в случае, если они разворачивались в сторону городка, но обычно игравших в дурака на деньги и пропускавших их мимо ушей, поскольку свободного времени у них было предостаточно, пока со стороны большой воды не протянется раскатистый рев. Остальные же люди были брошены на произвол судьбы, и на протяжении трёх лет бывшие работники перебивались с одного места на другое, чтобы наскрести денег на покупку буханки хлеба. Большой город медленно умирал, примерно так же, как это делают очень большие звезды в пространстве. Со временем 'Авантюрист' ушел из памяти, а впоследствии и с морских карт, поскольку через 100 километров от Скатного находился ещё один город, Авдотьев, удобно располагавшийся на полуострове с портом 'Луч'. Удобен он был географически: с карты было проще различить вытянутый в плоскости полуостров, образующий бухту, нежели точку 'Авантюриста', которая в придачу еще и сливалась с границей суши, а само название порта выводилось очень маленькими буквами. В то время как в одном городке процветал рыбный промысел, в другом медленно, но верно разворачивали производство зернового кофе. Плантации располагались вдали от Авдотьева, но начинающая компаѓния 'Коффплекс' смогла организовать надзор за большими участками территории и добиться еще большего расширения. За сравнительно короткие сроки - 5 лет - организация из, казалось бы, молодого и не слишком перспективного предприятия выросла в надёжного поставщика спонсора бессонных ночей. Её продукцией интересуются как на Северных землях, где климат не настолько щадящий, по сравнению с Восточной стороной, так и в Южном архипелаге, жители которого являются заядлыми любителями бодрящего напитка. Компания не отмывает баснословных денег, но члены организации получают крепкий и стабильный заработок, в котором они могут быть уверены в долгой перспективе.
  Так, постепенно и неожиданно, южная часть побережья Восточной стороны стала на порядок выше уже исчерпавшего себя севера. Часть населения Скатного, потерявшая места в порту и не сумевшая найти себе ремесла лучше рыбной ловли, утекла в Авдотьев, где по счастливому стечению обстоятельств были необходимы свободные руки на сбор кофейных зёрен. Жители были согласны на любой заработок, даже на любой вид работы, а освоение дела не вызывало особых затрат и усилий. Постепенно происходило развитие технологии производства, и ручной труд заменился машинным, но трудовой коллектив не потерял работы, а был переквалифицирован на собственные средства, половину из которых компенсировал 'Коффплекс'. Часть добросовестных трудяг смогла набить себе стаж, достаточный, чтобы работать не на плантациях, а переместиться на производственный объект. Компании всегда были нужны профессиональные руки, и здесь как сами рабочие, так и главные руководители проекта, снова ушли в плюс. Именно грамотный подход к организации производства, а не воля случая, привели компанию к успеху и последующему развитию.
  Сейчас Авдотьев является крупнейшим прибрежным городом во всей Восточной стороне. А Скатный, некогда бывший таковым, утратил своё влияние и превратился в опустевший и никому не нужный, но красивый и известный своими строениями городишко, жители которого теперь богато не живут, а, в основном, выполняют ту же работу, что и другие жители тысячей подобных городов. Теперь он стал таким, по сравнению с громадами Авдотьева. Рыбный промысел сместился обычным городским ремеслом, вперемешку с сельским.
  Любознательный мальчик Рим в одно время был заинтересован в прошлом Скатного и его изучении, тем более что его семья - отец и мать, оба уроженца города - живут здесь давно. Позже мальчик поймет: они почему-то не стремились рассказывать об ушедшем. Наоборот, скрывали за плотной ширмой нечто, не доступное ни глазу, ни сознанию. Возможно, таким образом, не хотели мириться с тяжелыми временами, ими пережитыми. Или причина состояла в другом. Короче, вопросы, задаваемые Римом, всегда оставались без ответа. Или ответ был один: 'Понимаешь, Рим, сейчас прошлое не имеет совершенно никакого значения'. Кудряшки, вьющиеся на голове Рима, подпрыгивали, когда он вскидывал голову, чтобы задать вопрос: почему? Родители качали головами. Значило ли это, что они старались не посвящать любознательного мальчика Рима во взрослые реалии? Когда жизнь, бывшая постоянной, ломается в один момент, и сегодня приходится думать о том, что надо делать дальше. Но любознательный на тот момент мальчик был почти уверен на все сто: рано или поздно, он своего добьется. Не имеет значение, когда это произойдет.
  'Прошлое есть тайна, покрытая скатертью, через которую ничего не видно'. Когда-нибудь, он сорвет эту скатерть и посмотрит, из чего сделан стол...'.
  '...скатерть?', - проговорил про себя юноша уже не в белой куртке: она в то время висела на крючке у входа. Рим еще мог сопротивляться чарам кофе, так что он ненадолго оставил кружку на столе и переместился к вешалке, где и скинул верхнюю одежду. Черная водолазка обтягивала руки и торс, демонстрируя явно не худощавое телосложение.
  Крепкое и молодое тело метнулось к кружке еще с большей силой, чем прежде. Теперь Рим вряд ли позволит себе убежать от черной и горькой, но до чего же манящей жидкости. Сегодня, по крайней мере, о скатерти он уже и не вспомнит.
  Глава 3
  Ухватившись покрепче за нагревшуюся содержимым кружку, Рим сел на своё привычное и любимое место: прямо у окна. Дядя Кеша проводил его взглядом, поправил очки ближе к носу и подальше от усов. Затем он снова повернулся спиной к юноше и нагнулся, чтобы достать блокнот с множественными записями карандашом из тумбы под рабочим столом. Джинсы обтянули ноги и достаточно немаленький зад, при этом не издав ни звука: материал не подвел, по крайней мере, в этот раз.
  Как обычно, сквозь окно Рим разглядывал размытые двигающиеся парами огни и застывшие фонари столбов - по какой-то причине стеклопакет постоянно запотевал изнутри, и не было возможности как-то убрать искусственный туман. Однако это не сильно мешало молодому человеку дорисовывать в голове конечные картинки - одни огни были больше, тусклее и ниже, и плавно проплывали мимо. Значит, автобус. Другие были острее, ярче, и пробегали, как марафонцы. Это уже знаки легковых машин. Третьи, возвышающиеся над первыми двумя, вообще не двигались и просто стояли, как истуканы, наказанные, грустно смотрящие вниз. Ну, тут даже дурак угадает в них фонарные столбы. Довольно примитивная, но забавная разминка для ума.
  Тут Рим вспомнил, что пришел он в кофейню не только с целью поразвлечься, считая забавные белые, желтые и красные огоньки. Он заглянул вглубь емкости, и с удовольствием ухмыльнулся: визуально дна он не ощутил. Пока что. Вдохнул аромат, который, устав предлагать прильнуть к кружке, уже настаивал на немедленном испитии, и сделал глоток. Рима слегка передернуло: обычно такого большого глотка он не делал. Проступила гусиная кожа сначала на руках от раздражения, а затем рефлекс разошелся ближе к груди от возбуждения. Рим всегда любил ощущение, который давал первый глоток, и, несмотря на излишнее в этот раз начальное количество испитого напитка, все же остался доволен тем, что сделал. Он чувствовал, как обжигающее тепло большой частью довольно быстро проносится сквозь всё его тело, медленно простираясь от горла и доходя до пальцев ног, в конце устремляясь вверх, к голове, пощекачивая нервы. Аромат кофе постепенно затмевал разум юноши, и он погрузился в собственные размышления о вечном.
  Казалось бы, а о чем, собственно, особо важном приходилось думать восемнадцатилетнему человеку? О грядущей жизни? О его судьбе? О том, что птенцу надо своими силами вылезать из своего гнезда и пытаться взлететь? Или о том, что, скорее всего, о будущем обучении за границей Восточной стороны придется забыть, поскольку на то будет воля родителей, а не его самого? Кто знает? Мир устроен так, что люди не могли копаться в чужих головах. Вероятно, оно и хорошо, что не могут: из корыстных побуждений любой дар может превратиться в пистолет. Не придется даже нажимать на курок и проливать чью-то кровь: достаточно шепнуть на ухо человеку, что ты знаешь, как его зовут, кто он такой и что от него требуется.
  Может быть и такое, что он просто смотрел не просто сквозь окно: взгляд пропускал мимо себя и мысли в том числе. Хотя Рим нечасто впадал в прострацию и, если все же это происходило, стремился держать себя в руках, чтобы не провалиться глубоко в себя.
  Но можно было быть уверенным в том, о чем Риму думать вовсе не хотелось - о том, что завтра ему было необходимо показывать задание, которое он так и не выполнил в срок. Собственно, он и старался не думать об этом, что неплохо получалось. В остальном же ничто не могло помешать одинокому времяпровождению. Движущихся огней стало заметно меньше: день заканчивался, заканчивались и дела у людей. Поздние, как и Рим, посетители 'Уголка' заводили легкий разговор друг с другом, читали книги, местную газету 'ПУЗЫРЬ', украдкой улыбаясь, перескакивая из страницы в страницу, словом, занимались вещами, максимально отстраненными от светлых часов дня и родных ближе вечерним. Рим составлял в этой живой картине особый элемент - молодых людей в 'Уголке', естественно, кроме него, было не видать. В такое время вообще было трудно найти гладкое, местами детское, но в большинстве своем практически сформировавшееся до конца мужское лицо. Остальные же были покрыты морщинами, легкими шрамами нетерпеливой и безжалостной жизни, оружие которой - время.
  Наконец, мысли о настоящем вернулись, к сожалению. 'На хрен чертёж', - подумал про себя Рим, отпив еще остававшегося на дне кофе. Он, однако, уже пился не в удовольствие. Остывший напиток уже терял свое обаяние и превращался почти что в воду, которую уже приходилось осушать до дна (как никак, дружище, но ты заплатил за неё четверть тысячи рубчиков, и у тебя после этого потянется рука вылить остатки в раковину?). По всей видимости, мысли Рима (а может, и дырявый стеклопакет) подействовали на кружку, как прохладный бриз: кружка покрылась каплями воды, мелкими, но осязаемыми. Влага ощутилась, как только округлую поверхность кружки охватила ладонь, и небольшое раздражение прошло по всей правой руке, слегка поднимая на ней короткие волосы.
  Рим сделал крайний глоток кофе из кружки, почти что давясь, словно ребенок, которому дали противное лекарство на ночь глядя. Заглянул на дно в крайний раз: кофейной гущи, на удивление, не осталось, и пара коричневых капель перекатывалась из стороны в сторону движением его рук. Рим хотел было попытаться нарисовать что-то, подчиняя себе их движение, но в итоге получил лишь бледный серый круг, который на тройку частей делили маленькие тонкие полоски такого же цвета, оставшиеся от догоняющих друг друга мокрых точек.
  Молодой человек в черной водолазке с черными волосами, наконец, встал и выпрямился. От долгого сидения послышался хруст костей. 'Старею', иронично заметил Рим, юноша восемнадцати лет. Серые брюки сидели хорошо и неплотно облегали бедра и икры. Под весом крепенького человека промялись белые кроссовки, слегка вывернутые наружу: Рим немного косолапил, но это можно было понять, только если внимание собеседника падало на обувь во время его ходьбы. Часы на руке поблескивали, поскольку металлический ремешок отражал свет, поступавший от треугольных ламп, нависших над столиками.
  Когда он встал, первой вещью, что попалась на зеленые глаза после продолжительных посиделок, была газета. Как будто прикованный, Рим принялся рассматривать отпечатанные на дешевой серой бумаге слова, и внезапно лицо тут же скривилось в выражении неприятия и отвращения. Большим кеглем были отштампованы буквы 'ПУЗЫРЬ' почти во всю ширину страницы. В мягком знаке - последней букве слова - прятался маленький кружок, нарисованный от руки. Очевидно, являвшийся пузырьком, закравшимся в собственном же написании. В левом верхнем углу курсивом было написано: '?87. Среда, 16 сентября 2020'. Чуть ниже, уже меньшими по сравнению с названием газеты буквами, кричал заголовок новости: 'ПРОКЛЯТОЕ ЧИСЛО: МЕСТНЫЙ КУПЧИЙ БРОСИЛСЯ ПРЯМО НА ШПАЛЫ 13 РЕЙСА'. Ниже приписка, буквы которой на расстоянии уже было трудно разглядеть: 'Жена в отчаянии рвет волосы на голове'. Ниже приводилась фотография, по-видимому, из семейного архива, где семья в составе четырех человек, двое из которых - дети - первым делом смотрит на читателя, а уже в последующую очередь в объектив. На голове матери, стоящей посередине, волосы еще виднелись. В голове затаился смешок, который не достиг рта. Рим отдавал себе отчет, почему газета вообще так называется. То был не морской 'ПУЗЫРЬ', который появляется из глубин океана и далее, кристально чистый, поднимается наружу, тянущийся к солнцу, где на воздухе его ждала бы не менее красивая и мгновенная смерть. Вовсе нет. Это был мыльный 'ПУЗЫРЬ', полной желчи, который раздувался все больше и больше до тех пор, пока не лопался, повсюду разбрасывая зеленые брызги. Желчь обычно не попадала на статьи внутри газеты, но ее большое пятно всегда красовалось на обложке. Люди, купившие газеты, часто не замечали подвоха, а если секрет все же обнаруживался, то со всей силы ударяли себя ладонью по лбу, успев ощутить во рту после прочтения первых строк тот самый едкий привкус, который ни с чем не спутаешь.
  Риму вспомнились два случая, связанных с таким заголовком: Георгий Раковский, известный бизнесмен, не местный, как и большинство жителей Скатного, в один прекрасный день, засмотревшись на часы, явно торопясь, но будучи не в состоянии торопить время, действительно нырнул в дыру платформы на вокзале и упал прямо на рельсы. Тогда ему сильно повезло: удар пришелся лишь на плечо, а не на висок (будь он чуть ниже ростом, так оно бы и произошло), так что он пролежал в больнице чуть больше двух недель, не встретившись с деревянным ящиком лицом к лицу. В конце мая, аккурат после конца учебного года, другу Рима, Евгению, повезло меньше. Поскользнувшись на разлитом на гладкой плитке карамельном сиропе (подошва ботинка, снятого с уцелевшей ноги, пахла жженым сахаром, полагал он), не сумев удержать себя в равновесии, он рухнул на протягивающиеся вдаль толстые металлические полоски. Девятнадцати лет от роду, мальчишка не обладал атлетическим и крепким, быстро восстанавливающимся, как у его отца, телосложением, так что кость на стальных балках повела себя как хрупкое стекло. Рим прекрасно знал, чем начиналась и чем заканчивалась та эпопея, поскольку сам принимал в ней непосредственное участие. По просьбе друга Рим помогал Эвелине по хозяйству и загородному домику - она не захотела переезжать в Северные земли. Эвелина приходилась Женьке матерью, а Георгию женой, но сама себя давно таковой не считала. Пока мужская часть семьи лежала в больнице, женская в это время трудилась на поле, не покладая рук. Иногда к Риму присоединялся его отец, пока у того было свободное время. Земля за городом уже была более пригодная, чтобы на ней можно было взращивать кукурузу, картофель и еще пару культур, однако, не бывших для жителей города в дефиците. Решение упертой матери остаться в доме своих родителей, конечно, удивило не только отца и сына, но и жителей городка. Раковские жили на широкую ногу, и никто из членов семьи этого не скрывал, до семейного раскола, разумеется. По улицам Скатного в незапамятные времена разъезжала большая белая 'волга', в окнах которой можно было увидеть главу семейства, заглядывающегося на часы, и жену, прилично одетую, скрестившую руки на подтянутой груди, постоянно с холодным выражением лица. Где бы ни встречалась Риму мать Женьки, все было так же. Гладкое лицо без эмоций, выглядывающее из молодого тела женщины лет сорока. Возникал предельно логичный вопрос: нравилась ли Эвелине светская жизнь?
  Юношу позабавила такая цепочка мыслей. Для него она была чем-то вроде гирлянды, где каждый человек, событие - лампочка, и пока каждая лампочка горит, горит и вся гирлянда. Он тряхнул головой и взглянул на газету, уже не погружаясь во внутренние рассуждения. Дерзкая наглость, выражаемая газетой читателю, казалась не больше, чем насмехательством над людьми, еще живыми и к тому же пребывающими в рассудке. Рим попробовал представить себя на месте заголовка, но буквы лишь смеялись над ним: 'ТРОГАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ: ВСЕМ ПЛЕВАТЬ НА ТО, КАК У ТЕБЯ ДЕЛА'. Рим мотнул головой, буквы перескочили на свои места.
  Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что в истории, публикуемой под таким заголовком, будет больше выдумки, нежели правды. Естественно, в газетах печатались взрослые сказки, которые взрослым и рассказывались. Но по какой причине? Что стояло за пустословием? Сомнений быть не может - коммерческий расчет. Броские заголовки просто напросто было проще продать. 'Какой бред', - пронеслось в голове у Рима. 'По всей видимости, вранью не будет и конца. Ложь родилась вместе с человеком, и будет жить, пока он не погибнет. Надеюсь, эта газета загнется раньше, чем наступит конец света'. Мысль о том, что когда-нибудь 'ПУЗЫРЬ' перестанут совать в почтовые ящики горожанам, одновременно и нравилась, и не нравилась Риму. Нравилась она тем, что люди больше не будут ощущать желчь, остававшуюся на языке от прочтения обложки. Раздел 'Происшествия', естественно, автор которого предпочитал оставаться анонимным, сразу бросался в глаза наивному покупателю, и тот, заинтригованный, отдавал за экземпляр 50 рублей, если он не выписывал ее на дом. Не нравилась же она по причине того, что в газете были и другие страницы, на которых, порой, можно было найти колонку 'продам' или 'куплю', страницу с анекдотами, старыми, как мир, но вызывавшими ностальгическую улыбку. Был также и раздел 'События', где постоянно выбиралась дата из прошедшей недели, и описывалось с ней знаковое событие. Главным образом, описывались моменты истории, происходившие с городком или в мире. А если подходящего праздника не находилось, просто писали: 'УЛЫБНИСЬ, ЧИТАТЕЛЬ! С КАЖДЫМ ДНЕМ ЖИТЬ СТАНОВИТСЯ ВСЕ ЛЕГЧЕ!'. Рим до конца не мог понять, к чему газета, лицо которой источало едкое зловоние, внутри себя так по-доброму, по-наивному, предлагает ему улыбнуться. В глубине души ему казалось, что это не более, чем фальшь, притворство, чтобы отвлечь читателя от самой сути, лежащей на поверхности, точнее, на самой первой странице 'ПУЗЫРЯ'. Крупного заголовка, за который хочется поначалу отдать 50 рублей, а затем, ознакомившись с содержимым, смачно подтереться нужной стороной, скомкать и выбросить в мусорную урну, отплевываясь, поклявшись более не брать в руки подобную брехню, а уж тем более и тратить на неё деньги.
  
  Глава 4
  Внутренний часовой пропищал, что пора бы возвращаться домой. Рим вскинул руку и развернул табло часов, вглядываясь в электронные цифры. Часы явно показывали ровно десять с двадцатью секундами. 'Угу, а время-то уже не детское', - решил для себя молодой человек, и впервые за вечер усмехнулся. Подумать только, время не детское, да и он уже не ребенок, но домой все же стоило возвратиться. Кофе не подействовало, и веки постепенно прибавляли в весе, так что в этот раз вечер не затягивался до положенных одиннадцати тридцати. Стоит признать, что день выдался нелегкий: первую половину дня Рим помогал отцу в погрузке продуктов, оставшееся время он потратил на участке Эвелины, срубая толстые кукурузные початки с массивных стеблей и складывая их в тележку. Размеры початков поражали воображение: год выдался на удивление урожайным. Недостаток сил, брошенных сегодня на физический труд, очевидно, сказывался и на моральном состоянии юноши. Кровь в теле приливала к ногам, рукам, ноющим не от боли, а от испытанного перенапряжения, и в итоге до мозга доходило совсем немного. Тем не менее, он был в состоянии здраво рассуждать, по крайней мере, до этих пор. Рим предположил, что, приляг он сейчас на кровать, кровь бы сразу же равномерно растеклась по всему телу, заполняя пробелы, оставленные трудом, в том числе хлынув и в опустевшую черепную коробку. Мысль о кровати, мягкой и пушистой от гусиных перьев, начала манить, все сильнее с каждым разом. Знакомое чувство уже посещало Рима не один десяток раз: надо было отдохнуть, и тогда все пройдет.
  Взгляд от газеты отцепился напрочь. Сконцентрировав один остаток сил на удержание кружки, а оставшуюся часть - на ходьбе, молодой человек в куртке не по размеру, словно робот, широкими шагами добрался до кофейной стойки, где дядя Кеша разглядывал в блокноте цифры, смазанные карандашом. Он держал его в руке, и, похоже, был увлечен странной, недавно приобретенной привычкой - им разглаживал волосы, отросшие до плеч и едва их касавшиеся. Сейчас он был больше похож на библиотекаря, нежели на столяра.
  - Уже уходишь, мой дорогой? - спросил дядя Кеша, предварительно вскинув брови ко лбу, таким образом, создав на нем три морщины.
  - Да, дядь Кеш, что-то я устал за сегодня. Надеюсь, в следующий раз я буду более разговорчив, - пробормотал всухую Рим. По голосу было сразу понятно, что к чему, так что бариста спрятал удивление со своего лица.
  - О, обо мне не беспокойся, Рим. Я не заставляю тебя говорить каждый раз, когда ты сюда приходишь, верно? - Он вдумчиво всмотрелся в цифры, начирканные птичьим почерком, почесал карандашом затылок. Вскинул глаза на Рима. - Иди, отдыхай, чего стоишь? Разрешения просить у меня не обязательно.
  - А, да, хорошо. Думаю, я начинаю засыпать на месте.
  Риму и вправду показалось, что окружающий его мир нереален, и скорее напоминал сон, который можно было осознать. Так что сейчас он решил поторопиться, чтобы не свалиться в беспамятстве где-нибудь посередине дороги, хотя это было маловероятно. Топорные шаги теперь привели его к вешалке, раскинувшей свои черные пальцы. Куртка слетела с петель, и Рим, потягиваясь, стараясь не раздражать побаливающие мышцы, медленно натянул её на себя.
  Перед тем, как закрыть дверь и выйти наружу, Рим обернулся и вскинул руку, помахав в сторону стойки. Дядя Кеша, улыбнувшись, кивнул в ответ. Глаза снова упали в блокнот, разглядывая писанину. Дверь зазвенела ветряными колокольцами, и молодой человек скрылся по ту сторону здания, выходя на ночную улицу города.
  Город, вопреки ожиданиям Рима, не спал. И не собирался засыпать еще довольно долго, по всей видимости. Люди, не так часто, как днем, но все же проходили туда-сюда, занятые каждый по своему, с пакетами, наполненными то хлебобулочными изделиями, то цветами, то овощами и фруктами. Одни запахи сменяли другие, из-за этого в голове получалась каша, которую было трудно переварить в мозгах, способных думать. Столь позднюю оживленность Рим уже объяснить сам себе был не в состоянии. Ему хотелось спать, только и всего. Поэтому, одернув куртку еще раз, он включил внутри себя режим автопилота, и направился домой, побыстрее в гости к Морфею.
  Городской пейзаж по основной сути не особо отличался от 'Уголка': Рим знал, какая картина будет ему обозрима. Его немного удивила погода: несмотря на холодные и ветреные осенние месяцы, подкравшиеся вплотную к остатку летних дней, во внешнем пространстве ощущалось тепло и штиль. 'Дорога будет легкой и приятной, мне это нравится'. Исключение составлял шум, создаваемый голосами людей, то низкими и басистыми, то высокими и тонкими. Из разных мест доносился то гогот, то крик. Вся эта шумная солянка будет преследовать его до конца дороги, думал Рим, так что бдительность молодой человек не потеряет и не свернет там, где вовсе не надо было сворачивать. В определенном понимании Рим был благодарен этому городскому шуму: сегодня он поможет ему дойти туда, куда он хотел.
  Игра, казавшаяся забавной внутри 'Уголка', потеряла всякий смысл, поскольку теперь не огни, закрепленные намертво к машинам, плюющимся газом, давали понять, что из себя представляет каждая из них. Легковые, автобусы и фонарные столбы угадывались сходу, но сейчас Риму не было до них большого дела.
  Маршрут, соединяющий дом 58 на Мокрой улице и строение 12 на Угловой, почти не менялся. За это время все успело врезаться в память и превратиться в осадок, который нельзя было соскоблить даже острейшим ножом - проще оттяпать часть мозгов вместе с ним. Здесь, на Угловой улице, можно было разглядеть прячущиеся во тьме высокие, удерживающие небосвод фонарные столбы, тянущиеся по всей её длине. В бесплодных, прибрежных землях было трудно растить деревья: приживались только дубы да ясени, и фонарные столбы были альтернативой и так достаточно бедной городской фауне. Оранжевый, бледный свет проливался на дороги во всю мощь, так что на улицах было светло, почти что как днём. Отсюда, прямо от входа 'Уголка', металлические, одноногие и одноглазые цапли уходили вверх, вместе с дорогой, вливаясь в улицу Новаторов. Издалека моргал желтый свет светофоров, предупреждавший водителей о том, что через дорогу здесь может прошмыгнуть шальной мальчишка или растяпа-алкоголик с заплетающимися ногами. На обратной стороне улица почти сразу сходилась с дорогой, параллельной улице Новаторов. Побережное шоссе опоясывало город с обрывистой стороны холма, словно удерживая его от того, чтобы мощными ветрами, часто приходящими с западной стороны, Скатный не снесло в морскую воду.
  Риму не было дела и до зрелища, знакомому единожды, которое поджидало, перейди он шоссе. Небольшую полоску земли (то была земля?) по ту сторону дороги заполнял лишь тротуар, огороженный с одной стороны отбойниками, дабы машины не посещали территорию пешеходов, а с другой - большими, прозрачными пластиковыми щитами, сквозь которых можно было смотреть на поражающий воображение вид. Обычно ночь в городе, осенняя и ветреная, сопровождалась облаками, плотно застилавшими небо, однако, на удивление, сегодня обстояла другая картина.
  На Побережном шоссе было тихо, даже слишком. Здесь городская жизнь умерла на какое-то время: не проносились машины, разрезая воздух, изредка проходили люди, добравшиеся до нужного конца Угловой улицы, чаще умолкая, стараясь не привлекать к себе ненужного внимания. Казалось, будто бы воздух рассредоточился по всему городу и замер в ожидании чуда. А чудо хорошо рассматривалось в пластиковое окно.
  Дальше этой осязаемой преграды, выставленной не с пустого места, начинался обрыв холма. Здесь обнажалась кромка поверхности, на которой стоял прибрежный город. В попытках заглянуть чуть глубже этих щитов и рассмотреть, что происходит под холмом, любой прохожий потерял бы голову, и кубарем сваливался бы по крутому краю, приземляясь всем телом на острые и тупые камни, удерживаемые глинистой землей, в которой было больше глины. Наблюдать строение холма было удобнее со стороны порта: отсюда он напоминал кусок гигантского торта, оставленный не менее громадными существами, когда-то населявшими этот мир. Торт был однороден - серые камни торчали повсюду, заполняя практически все пространство, прижимаясь друг к другу, точно бесхвостые пингвины, отвернувшиеся от холодных потоков воды, округлив свои спины и уткнув свои носы в сырую, плотную глину. Здесь же, с высоты каменного холма открывался поражающий воображение вид на порт, находившийся поодаль, ближе к северу, где холм спускался, и на Срединное море, тихо посапывающее, то подкрадываясь прямо к основанию, то уходя, показывая смоченную гальку - был прилив. Большая вода вдали неспешно покачивалась от легких морских ветров, к берегу постепенно утихая. Там же высовывались из толщи воды буи, соседствующие не так сильно, как камни холма, маячившие красными огоньками. Всю картину можно было хорошо обозревать под мягким, пробегающим по умиротворенной глади светом Луны. А тем временем по левую руку можно было заметить желтые огни 'Авантюриста', освещавшие если не всю его территорию, то, по крайней мере, большую его часть. На этой казавшейся издали крошечной акватории возвышались подъемные краны, напоминающие четвероногих пауков, застывшие навечно в ожидании следующего прибытия. Через огромные молы, обнимавшие воду, давно не проходят большегрузные корабли. Пирсы, вытянувшиеся от суши, почти что пустовали. Рядом с одним из них покоился гигантский траулер, а перед ним - буксир с глупым названием 'Толстячок'. Иногда траулер оставался одиноким, поскольку 'Толстячок' уходил в океан, отвозя туристов от берега, дабы те смогли лицезреть красоту прибрежной части Восточной стороны с другой стороны. В остальное же время маленький приятель всегда был вместе с большим другом.
  На спящем холме порт и природа были, как на ладони. Не видевшему прежде таких красот зрителю захочется протянуть руку и аккуратно провести по ненарисованному смешанному пейзажу, дабы убедиться в реальности обозримого. И затем рука, касающаяся холодного пластика, медленно опускается, оставляя на нем смазанные линии, оставленные пальцами.
  Конечно, от такого умиротворяющего, убаюкивающего пейзажа хотелось спать ещё сильнее, и Рим это понимал. Посему он повернулся спиной к Побережному шоссе, и, не оборачиваясь, боясь попасть в ловушку красоты, зашагал в противоположную сторону, сопровождаемый смотрящими вниз фонарными столбами.
  
  Глава 5
  Рим шел быстро, борясь с наступающим чувством сна. Руки просунуты в карманы брюк, в которые слегка запали рукава куртки. Чуть-чуть неуклюжая у ступней, но исправляющаяся к туловищу походка напоминала хождение по углям, не раскаленным докрасна, но все еще горячим, чтобы ощущалось тепло, пощипывающее мягкую кожу ног. Рим часто клевал носом, и с каждым клевком из капюшона, покрывающего голову, вываливались кудрявые, лоснящиеся черные волосы. Каждый шаг то выпрямлял, то сжимал завитки этих пружинок. Лицо поникло и смотрело вниз, так что по пути взгляд был прикован лишь к тротуару, вымощенному вишневой плиткой. Порой от Рима то прибывала, то отдалялась его собственная тень, растягиваясь и растворяясь прямо под ногами.
  Пару раз Риму приходилось вскидывать поникшую голову, но так, чтобы взгляд захватывал сигналы светофора или мог перекидываться туда-сюда, убедившись в том, что можно перейти дорогу, не боясь, что ночной лихач пронесется, не заметив ночного путника. Окружающая ночная обстановка города не коснулась его разума - спать хотелось больше, чем наблюдать. Время близилось к одиннадцати, и дороги в городе более не были забиты водителями и управляемыми ими машинами. Так и в голове молодого человека уже не проносились мысли. Нет, мозг пока не отключился, но ему требовался отдых, восполнение сил, и все, на что его сейчас хватало, так это на машинальные, лишенные смысла движения ногами и представление дороги к дому 58 на Мокрой улице. Электрические вывески в выходные дни тухли уже к десяти часам. В окнах, укрытых плотной тканью, так же не горел свет, и не различались мужские либо женские силуэты, а возможно, и те и другие, переплетавшиеся между собой и явно не желавшие, чтобы посторонний глаз мог наблюдать за их интимным действом. Сквозь незанавешенные высматривался внутренний, чаще рабочий интерьер: постаревшие от времени офисы, забитые бумагами, рестораны и кафешки с пустующими столами, и так далее. Свет, проливаемый на асфальт сгорбившимися фонарями, разбрызгивался на стены многоэтажных расписных домов, не попадая в узкие щели между ними, и не раскрывая сквозь тюль по ту сторону маленьких секрет взрослых людей. Иногда Рим утыкался в стеклянные оболочки, окаймленные крашеным железом, от которых не так давно отправлялись поздние маршрутки. Рядом с одной из таких дымился окурок сигареты, небрежно брошенный на плитку. Значит, пару минут назад здесь кто-то находился, и, видимо, понял, что ноги отнесут его быстрее туда, куда он хотел добраться.
  Рим обошел центральную площадь по дуге и продолжил идти прямо. Здесь, на площади хрупкая, грязная плитка переходила в вылизанную брусчатку, на которой не перегонялись шкодливыми потоками воздуха фантики или бумажки. Фонтан с многочисленными соплами выплевывал воду. Вода шумно приземлялась в бассейн с большой высоты, отчего мелкие миллионные брызги падали на тех, кто приближался чересчур близко. Его ничто не украшало, не делало богаче, разве что куча монет разного номинала, лежащих на дне. 'Брось монетку и загадай желание', так ведь говорят? Перед фонтаном стоял еще один памятник: на нем можно было разглядеть низкого, коренастого мужчину лет пятидесяти, в пальто, вытягивающего руку вверх, будто он зазывал тех, кто проходил мимо, на великие подвиги. Головного убора не было, так что виднелась лысина, пусть она и не была во всю поверхность головы. Статуя была безымянной.
  По пути к дому Риму предстояло пересечь темный переулок, окрещенный им Мрачным, который был 'порталом' от одного отрезка пути до другого - здесь можно было хорошо срезать путь. Тут лампы не горели, и после хорошо просматриваемых ночных улиц городка житель, попадая в пространство впервые, терялся. По бокам стояли дома, уставившиеся друг на друга. Окна подсвечивались желтизной, демонстрируя свою прямоугольную форму. Линии электропередач и бельевые веревки, неотличимые, протягивались повсюду, точно паучьи нити. На той стороне переулка, в самом его конце виднелся одинокий фонарный столб. Как обычно, он работал с перебоями: горел минуту, внезапно тух, и спустя ту же минуту снова включался, потускневший, разгораясь с каждой секундой все сильнее. Включаясь, он показывал силуэты машин, находящиеся перед наблюдателем по краям переулка. Они стояли, недвижимые, каждая на своем месте. От одной из них еще можно было уловить автомобильное тепло и запах. Плитка под ногами превратилась в утрамбованную со временем глину, перемешанную со щебнем. Где-то вдалеке был слышен ритмичный стук. Сигналы ночных рейсов поездов с вокзала давали о себе знать.
  Преодоление участка потребовало от Рима предельной концентрации. Он широко раскрыл глаза, напрягся, насколько это было возможно, и продолжил ход, мысленно представляя себя уже на той стороне. Конечно, потухший фонарь не был для Рима полной неожиданностью - в голове он подсчитывал секунды для того, чтобы приготовиться удержать в голове минутную обстановку и не споткнуться об камень или впечататься в мусорный бак. 'Тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять...'. Юноша уже считал вслух - любое действие не только не сбивало с толку, но вместе с этим и рассасывало сонную пелену, окутавшую его.
  Пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят. Фонарь вспыхнул, чему Рим так же не удивился. Все так же он одиноко стоял, плачущий, и слезы его света окатывали стены, как и на больших улицах города. На какое-то время неслышный плач прекратился. Потом снова возобновился, и продолжался до тех пор, пока Рим не дошел до конца улочки. Теперь, отсюда до дома, было подать рукой. 'Поворачиваешь голову направо, потом два квартала вниз, по Сухой улице, и, не доходя до часовой башни, перебегаешь дорогу, проходишь еще два квартала влево, и вот ты на месте'. Да, так оно все и было. Не мог Рим похвастаться тем, что хорошо знает город вдоль и поперек, но вот дорогу до дома он вряд ли забудет. Даже если придется постараться. Быть может, это было возможно проделать с завязанными глазами, и Рим подумал: а зачем ему собственно придется завязывать глаза по пути домой? Не найдя ответа, он отбросил его из головы, этот впервые возникший в пустующей голове вопрос, и направился так, как он вначале себе и представил. Как и всегда представлял.
  
  Глава 6
  Когда Рим продвигался к дому 58, будучи уже на Мокрой улице, что-то подсказало ему остановиться. Он повиновался внутреннему голосу, затормозил.
  - Что я должен здесь увидеть? Вроде бы Мокрая улица никуда не делась, стоит себе на месте добрую тысячу лет и простоит еще столько же. Или же мне не нужно смотреть? - Да, глаза не могли показать то, что мог сообщить ему нос. В голове давно исчез запах кофе, теперь она пустовала, заполняясь и освобождаясь окружающим воздухом. Но даже отсюда Рим почуял тонкий аромат выпечки. И чего-то еще. Было ли это похоже на запах гари? Да, несомненно. Он им и был. Запах шел из-за поворота на Сухую улицу, которая пересекала Мокрую на том ее конце.
  В голову закралась потайная мысль о том, что может гореть за углом. Да, магазин закрыт уже как полтора часа, и все же...Это может быть поджог? Вполне. Возможно, Риму удастся сэкономить немало денег своей семье, если он побежит прямо сейчас к месту и выяснит, что же происходит на самом деле. И действительно: Рим побежал, не теряя лишнего времени.
  И вот, он уже на месте. Изо рта судорожно доносился пар: воздух был влажным до предела, и с утра все, чего он коснется, будет покрыто тонким слоем воды. Но какое дело было Риму до утренней влаги. Ему не терпелось уже заглянуть за угол и полюбопытствовать, почему пахнет гарью. К тому же, было бы неплохо отдышаться. Он вернул себе полный контроль, и сразу почувствовал ноющую боль, проходящую по ногам. От такой стремительной и, как позже оказалось, лишенной всякого смысла пробежки, уставшие от работы, мышцы напряглись еще раз. Теперь каждый шаг внятно и отчетливо ощущался.
  Рим подошел ближе к стене дома 18 Мокрой улицы, прижимаясь к холодному камню, стараясь не обнаружить себя. Да, запах стоял еще сильнее, источник горения точно здесь. Все так же пахло хлебом, вперемешку с подгоревшим запахом. Юноша задержал дыхание на пару секунд. Послышался шорох, падение жестяных банок и кошачий ор, продолжавшийся около минуты. Случайный, пока не дремавший житель дома напротив распахнул окно и крикнул: 'Замолчи, божья тварь, ради всего святого!'. Божья тварь вроде бы услышала мольбы жителя и перешла на шипение. Рим взвел левую руку к глазам: скоро на табло часов должны были округлиться 6 нулей. Рим будто бы отдал самому себе отчет - ничего страшного не произойдет, если он потратит немного времени лишь для того, чтобы краем глаза взглянуть на то, что происходило. Недовольное бормотание немного смутило юношу, но, тем не менее, удивление перевоплотилось в любопытство. Рим осторожно высунулся из-за угла, изучая Сухую улицу, а затем и вовсе вышел, направившись к источнику звука.
  Картина, по большей части, его особо не удивила. На открытом, отгороженном низеньким заборчиком маленьком участке земли стоял домик. Этот домик был знаком не только Риму и его семье, но и людям, проживавшим в этом районе городка. Маленькие аккуратные застекленные окошки, красные стены. Над входом красовалась вывеска 'Выпечь-ка!'. Странное название, и в то же время очень содержательное. У мамы Рима, Арины, были золотые руки, и если не по всему Скатному, то уж точно по Мокрой улице разносились запахи свежего хлеба, который она пекла и продавала свои законные восемь часов. Не так далеко от магазина стояли в ряд большие железные ящики, в которые люди обычно складывали вещи, больше им не нужные или пришедшие в негодность.
  Озабоченная божья тварь стояла, выгнув спину. Кошка тихо взвывала и продолжала шипеть на силуэт, копошащийся в мусорном баке поодаль. Она была раздражена: кто-то перешел ей дорогу, или прервал полуночную трапезу. Тощие бока не наполнят сами себя, так что ей было необходимо поесть в самое ближайшее время. И возможно, она бы и не отступилась ни за что в своей кошачьей жизни, если бы позади не раздался человеческий возглас: 'Эй!'. Животные инстинкты сработали мгновенно: кошка пулей устремилась в ближайший темный угол, чуть не провалившись в водосток. Теперь из квадратной дыры под тротуаром моргали два желтых маячка.
  - Какого дьявола ты здесь творишь? - возглас повторился, уже ближе, поскольку и сам обладатель голоса медленно приближался, ступая прямо по дороге. К этому времени Рим уже отчетливо понимал, в чем дело. Перед мусорными баками стояло железное и ржавое ведро, напиханное всяким барахлом. Из ведра шли струйки дыма, изнутри поверхность озарялась язычками пламени. Судя по всему, горел хлеб (или подогревался) и деревяшки. Обладатель ведра уже перестал рыться, уставившись на Рима. Поджигатель оказался обычным бродячим. Лохмотья одежды торчали в разные стороны; будучи высокого роста, по прикидкам метр девяносто пять, издалека он мог вполне сойти за человека-волка. Или снежного человека. Скорее второго, потому как у первого были и зубы, и нечеловеческое лицо, и гигантские загребущие лапы с когтями, а бродячий такими признаками не обладал.
  - Эй! - позвал Рим снежного человека. - Ты что, язык проглотил? Ты можешь сказать, что ты...
  Тут бродячий понял, что обращались все это время к нему. Выпрямился всем шкафовидным телом, раскинув руки. Один глаз, покрытый бельмом, дернулся, ища путь отступления. Другой, человеческий, широко раскрытый, смотрел на юношу, изучал его, пытался понять, с какими намерениями хотел подобраться этот мальчишка. В голове же творилась всякая суматоха, но одно действие выделялось среди них всех - 'бежать'. Да, бег явно бы позволил избежать лишних вопросов со стороны незнакомого человека. 'Может быть, он и не желает мне зла. Но он мне и не друг'. Поэтому, оглядев своим одним шальным зрачком дороги, внезапно вспомнив, откуда он вообще пришел, он предпринял попытку бегства. Во всяком случае, мусора и залежавшейся еды в городе полным-полно. Успеет он еще набить свои карманы и ведро по самые верха.
  Рим хотел было отступить, наблюдая за тем, как бродячий медленно спускается с бетонной площадки, а затем начал медленно приближаться. Что он сейчас сделает? Побежит с ревом прямо на него? Или схватится за ведро и зашвырнет его вместе с горящим содержимым на голову Рима? Он пока не знал, но стоял и смотрел. Рим прислушался к внутреннему голосу. Тот молчал, и, скорее всего, даже забился в самый далекий уголок сознания. Хорошо, сейчас он уже не потеряет голову, если что-нибудь случится. Его ничто не отвлечет. Он отреагирует быстро, постарается отреагировать быстро.
  Бродячий все же добрался до своего ведра. Встал рядом, вгляделся в дно, поднял его за ручку. И вот, какое-то время спустя, посчитав, что достаточно хорошо рассмотрел Рима, бросился наутек. Юноша остался стоять на том же месте, растерянно вдыхая влажный воздух. Запах горелого хлеба уходил вслед за давшим деру бродячим, а потом и вовсе растворился. Часы (не внутренние) писком сообщили: полночь.
  Рима нисколько не удивила такая реакция. Как он понял, и перебежчика, и его самого захлестывали одинаковые настроения, что хорошо. Разглядывая в полчаса ночи встречного спутника, ты можешь ожидать чего угодно, а можешь и не ожидать. Предположим, идет к вам навстречу некто: смотрите на него вскользь и сокращаете расстояние. Вроде бы вас не волнует, кто это, поскольку вы заняты своими делами в голове, а в следующее мгновение уже летите под колеса автобуса, не до конца осознавая случившегося. 'Что за...', думаете вы, и вот вы уже не думаете. Страшно представить, ага, но возможно. Другое дело, когда вы не уверены друг в друге, и, по большей части, настороженно проноситесь мимо друг друга - хороший исход. В точке, когда вы встречаетесь лицами так близко, что можете уловить чужое дыхание, вы всматриваетесь друг другу в глаза. Вы оба немного в испуге, в замешательстве...и просто проходите мимо. Ничего не произошло, так что расслабляетесь и навсегда забываете лицо того, кто пристально вглядывался в вас так же, как и вы в него.
  Здесь, на Сухой улице, пересекавшей Мокрую, у домов 15 и 16А, произошло примерно то же самое. Два незнакомца пересеклись путями. Оба были в замешательстве. Оба разминулись, и один из них решил не тянуть время. Однако Рима смутило вот что: в самый последний момент, как только житель улицы дал деру, что-то произошло. Что это было? Он помнил? Этого Рим сказать не мог. Хотя...
  Да, мелочь, такая незначительная. Когда между вами и еще кем-нибудь метров пятьдесят, трудно что-то различить, особенно глубокой ночью, но там оно было, определенно. Такая мелочь, на лице, вроде бородавки или родинки. И тут Рим вспомнил, в голове как будто грянул гром - один глаз отличался от другого. Пока бродячий подходил к своему ведру, заплывший, застеленное око сверкнуло, и не раз. На свету фонарных столбов оно переливалось, как драгоценный камень, и, однако, таковым не было. Нет цены дорогой блестяшке, застрявшей на том месте, где должен быть глаз. Но дело было даже не в том, что он был таким.
  Как полагал Рим, самая суть скрывалась в том, видел ли этот глаз что-то. И если он видел, то чем это являлось? В это мгновение Риму показалось, что в глазе пропала пелена, а зрачок расширился так, что глазное яблоко окрасилось в черный цвет. Мгновением позже глаз вернулся к своему обычному, больному виду. А в это время в другом, голубом, затаился испуг (страх?), давящиеся крики которого не дошли до Рима, но, вполне возможно, там, изнутри, они разрывали простенькую душу бродячего. Было ли все так, как представил себе Рим? Не исключено. Так же, как и то, что у него была хорошая фантазия, такая, что могла залить всеми цветами радуги черно-белый рисунок.
  Мелочь (глаз, глаз с бельмом) где-то затерялась в памяти.
  Точки, светящие из водостока, исчезли на мгновение, затем появились вновь. Из темноты вылезла тощая кошка, оглянулась на поворот, за которым исчез бродячий. На улице стало тихо, два человека исчезли. Ну и славно. Отряхнулась, чихнула, затем важно, вразвалочку, зашагала в сторону мусорных баков. Черная, короткая шерсть переливалась от влаги, собравшейся в щели дороги. Теперь ничто не могло отвлечь кошку от позднего ужина.
  Рим еле-еле передвигал ногами, будучи в шаговой близости к подъезду. Кое-как, как заядлый пьяница, переставил ногу на последнюю ступеньку. Вплотную подошел к двери, нащупал в кармане магнитный ключ. Дверь отворилась, неприятный писк домофона прорвался головной болью. Все, что смог уловить Рим в последний момент, так это образы, смазанные ластиком-мозгом: исписанные стены лифта, коридор, в конце которого дверь 46, диван.
  
  Глава 7
  Рим открыл глаза, и первым делом взглянул на металлический браслет. Конечно, тот часовой, что жил внутри, мог подсказать время, пока хозяин не спал. Когда человек засыпал, засыпал и он, не заводя будильников. Риму повезло, что на часах были цифры 'семь' и 'сорок'. Не самое раннее и не чересчур позднее. Как раз то самое, когда он еще успевал на самое начало занятий, предварительно сделав пару гигиенических дел.
  Рим встал, потянулся. По телу пробежала ноющая боль от работы, которая должна пройти ближе к середине дня. Сделал для себя два заключения. Первое: он заснул прямо в куртке, не снимая никакой одежды. Второе: в квартире было тихо, следовательно, никого, кроме его самого, не было. В окне, гудящего от утреннего ветра, застыло чистое голубое небо, а солнце не пробивалось со стороны зала. Рим повернулся спиной к чистому небу, направился к выходу из зала, уставленного привычным для гостевой комнаты набором предметов. В углу пылился телевизор. В левую от него сторону тянулась стенка, коричневая, под рыжий цвет обоев. Напротив неё развалился мягкий диван. По обе его стороны стояли такие же мягкие кресла. Уютненький, причудливый мирок. 'Ну дела, ты глянь! Где ты прячешь Гербо Мельгинса ?', как бы сказал старый приятель Рима, попади он прямо сейчас сюда. Но самому юноше было понятно, что зал гремлина, как и остальная квартира, в свое время был придуман и обставлен другим жителем. Вроде как, по словам отца, два владельца назад тут жил пожилой аристократ. Оно и не удивительно - тонкий, сравнительно богатый вкус бросался в зале и утихал, как только кто-либо из зала. В отличие от комнаты родителей и Рима, в парадной гостиной ты чувствуешь себя не просто человеком, а персонажем пьесы, отыгрывающего роль на сцене театра.
  Пересекая коридор, Рим толкнул дверь вперед и вошел в свою комнату. Свет ослепил юношу лишь на какое-то мгновение. Чуть позже шторы в комнате сомкнулись, не дойдя друг до друга пары сантиметров. В черный портфель со стола полетели книжки и тетрадки. Выходная одежда Рима за минуту сменилась на учебную: белая рубашка, коричневые брюки с черными, широкими подтяжками. Поверх коричневый костюм, на тон темнее. Он глянул на себя целиком в зеркало, выйдя обратно в коридор. К одежде, на нем присутствующей, вопросов не было. В это время на голове творился бардак - прическа, обычно уложенная, торчащая кудряшками, точно черный одуванчик, превратилось в птичье гнездо, стянувшееся набекрень, вот-вот готовое упасть с макушки дерева. 'Дерьмо', - процедил через зубы Рим. 'Это никуда не годится'. Пара взмахов расческой привели голову юноши в порядок. 'Ну, это уже хотя бы что-то. Нет у меня времени копаться в своих же волосах'. Гнездо исчезло, и его место занял не одуванчик, но черный репей. Немытые волосы клочьями торчали отовсюду, слипшиеся от пота. Голова и то, что на ней находилось, требовала тщательной подготовки, но у Рима ушло время лишь на почистить зубы. Передумал он так же и принять холодный душ: просто умылся.
  Собравшись, перевел дух. Взглянул на часы на стене. Самая длинная из стрелок подходила к отметине напротив числа двенадцать, её толстая и неуклюжая сестра ползла к восьмерке. Рим понял: ему пора, и он собрался как раз. Как только мог, быстрее не вышло.
  Юноша вышел из квартиры, направился к лифту. По пути встретился с соседом, от которого воняло дымом от сигарет и перегаром. 'Здрасте', - бросил Рим и кивнул. Видимо, с утра до алкаша происходящее доходило с запозданием, так что ответное 'здра-а-а-сте' он протягивал стене, в которую уткнулся, сам того не понимая.
  Железная дверь подъезда, ночью открывавшаяся, словно весившая тонну, в этот раз поддалась, как пушинка. Из-за двери вылетел молодой человек в коричневом костюме с нашивкой 'Скатного колледжа' на уровне груди с левой стороны, такой маленькой, что буквы названия учреждения едва различались даже через лупу.
  После упадка 'Авантюриста' местной власти Скатного было необходимо решить, как вывести город из сложившейся ситуации, хотя и широкого выбора у них особо не было. По сути, всё, что умели жильцы - это заниматься отловом рыбы и строить дома. Весьма красивые дома, не гигантские в ширину и высоту коробки, которые впоследствии забивали людьми для того, чтобы затем вытягивать из них, как кокосовое молоко, деньги. Архитектуре Скатного уделяли особое, трепетное внимание. В определенном плане искусство и душа стояли на первом месте, а уже потом вставал вопрос о финансовой выгоде. Большому городу нужен был достойный вид, и часть усилий и умов, не занятых рыбным промыслом, бросили на возведение массивных конструкций, в которых на контрактные условия заселяли будущих рабочих, и на обычные - приезжих, тех, кто просто хотел тут жить. И теперь, поскольку рыбный промысел сошёл на нет, все силы были брошены на подготовку хороших специалистов. В Скатном до этого был свой колледж, главным образом разнопланового характера, откуда выходили электрики, плотники, станочники, сталевары: люди, хорошо работающие руками. Настал момент, когда городу были нужны работающие головой.
  В утреннее солнечное время обаяние городка обострялось как никогда сильнее. В окнах просматривались белокаменные молдинги на таких же белокаменных глянцевых стенах, изящные, с завитками и остроконечными листами. По углам домов высились не менее красивые колонны, поддерживающие плоскую крышу. Трудно было поверить в то, что перед тобой стоит не произведение искусства, а обычный дом прибрежного городка, и люди приезжали не любоваться его видами, а зайти в него и делать свои бытовые, знакомые каждому жителю любого города дела: приготовить поесть, поспать, почитать бредни 'ПУЗЫРЯ'. По стенам расходились узоры, выточенные из студня - то был черный камень, обладавший невероятной красотой и текстурой, уходящей вглубь, и глухо переливающейся громадным числом блесток, как звездное небо. Да к тому же еще и дешевый: добывали его в каменоломнях в Западном крае, откуда на разные нужды (его точили под постаменты, фундаменты, на фасады, в том числе, и так далее) расходился во все уголки мира.
  Казалось, что каждый дом дышал красотой и был по-своему обаятелен. Возможно, лишь присмотревшись повнимательнее, обнаруживалось следующее - хотя большие здания и стояли, как изваяния, и, казалось, обладали уникальной и неповторимой красотой, со временем рисунок повторялся, и каждая улица была не более чем простой копией одной из них. Это же понимал и Рим, сидевший в автобусе маршрута А, залипший в окно. Как обычно по подобным утрам, он пребывал в ощущении, когда тебя посещает внезапное пробуждение, не менее внезапное бодрствование, а затем все окружающее воспринимается, будто бы через помутневшую пленку. Эта пленка сойдет лишь ближе к обеду.
  'Да, красиво, но все так одинаково', - подумал Рим. Он уже засек последовательность: в начале каждой улицы всегда стоит дом с квадратными узорами, потом за ним следует с круглыми, далее с ромбовидными. Простая последовательность замыкалась и вновь начиналась с черных квадратов. Конечно, отдельные мелочи все же разнились на разных постройках. Тут, к примеру, на доме 26 Шаровой больше декоративных листьев. А чуть дальше, на Архитектурном проспекте, у входов в дома 16 и 20 стояли колонны, прямо как у Главного театра города. Все это улавливалось юным глазом, что, собственно, неудивительно. В колледже преподавали историю архитектуры Скатного, так что Рим был хорошо осведомлен о стиле и элементах, которые применялись при постройке. Тем более что все сразу начинает бросаться в глаза, как только изучишь предмет и тему с интересом. Старались строить красиво и со вкусом, но быстро.
  Рим прикрыл глаза. На какое-то время он попробовал представить себе город сверху. В сознании сразу рисовалась картинка - серый лабиринт с черными ходами и тупичками. В этом лабиринте повсюду туда-сюда снуют разноцветные муравьи - автомобили. Интересно, они запутались в своих ходах? Или думают, что, рано или поздно, они смогут найти выход из этих однородных городских громад? А может, они вовсе так не думают и считают, что вся жизнь - в этом бесконечном, по их мнению, искании? 'Это не важно, для меня'. Зеленые глаза широко распахнулись, а затем большие зрачки сузились в узкий, круглый, черный бисер. Машина повернула в широкую улицу, и теперь солнце светило прямо в лицо.
  Старый автобус подергивался от переключения передачи. Спереди то и дело доносились звуки хруста коробки, а затем недовольные возгласы водителя. На дороге по поведению автобус скорее был похож на контуженую корову, которая сначала уснула на поле, пробудилась в кромешной тьме, и, не рассчитав своих возможностей, врезалась в дерево в попытках найти дорогу на ферму. От поворотов машину сильно кренило то в одну сторону, то в противоположную. Поездка напоминала американские горки в парках развлечений.
  Внезапно Рим метнулся вперед. Вернее, его отбросило в находящееся перед ним сиденье, как и всех находящихся в автобусе пассажиров. Перед тем, как это произошло, по всему салону раздался сильный скрип, а затем басистый продолжительный гудок, который завершился глухим стуком обо что-то. Или кого-то. Дверь водителя открылась, потом с грохотом хлопнула, и усатый мужчина с седой головой, массивно жестикулируя, появился в передних окнах автобуса. Перед ним вырос еще один силуэт, и со стороны Рима казалось, что он был много выше водителя. Торчала лишь самый верх серой шляпы, которую, по обыкновению, в Скатном носили люди с хорошим вкусом в стиле одежды. Рим знал в лицо немногих людей, чей вкус был выше отменного. Он откинулся на спинку сиденья, прикрыв глаза. Отсчитал минуту, две, пять. Взглянул на часы - восемь сорок. Автобус стоял на остановке, но до нужной ему не хватало проехать еще две. Времени было в обрез - дольше ждать не получится. Юноша подался вперед, чтобы разглядеть происходящее.
  В глаза сразу бросились два образа - один знакомый и другой незнакомый. Высокорослый мужчина, в лице которого можно было разглядеть больше волос, чем самого лица, довольно эмоционально, с попытками сдержаться то ли от боли, то ли от волнения, что-то пытается объяснить, стоит у обочины, поддерживая ногу. Шляпа, покрывающая лысую голову (да-да, у этого мужчины точно была лысая голова), постоянно покачивается, обнаруживая дурную привычку говорящего. Трость в руке нервно дрожит. Слева от него, с покрасневшим от ярости лицом, орал мужчина, тарабарщины которого нельзя было уловить, а уж тем более разобрать. Усы постоянно шевелились вместе с верхней губой, оттопыривающейся с каждой произнесенной буквой 'Р' в словах. Широкие ладони вальсировали с еще более широкими рукавами плаща. Сзади послышались возмущенные речи вроде 'Я опаздываю, да сколько уже можно?' и усмешки типа 'А что вы хотели? Петька тот еще гонщик и горлан. Пока не выговорится, пароход не поплывет дальше'.
  Рим открыл окно за ручку, высунул голову наружу, и проорал: 'Хватит тратить мое время! Людям нужно по делам разъезжать, а не сидеть на одном месте и ждать, пока кто-нибудь из вас не наговорится'. Петька удивленно поднял взгляд на кудрявую голову, торчащую из окна. Свой взор в окно устремил и его собеседник. Рим проорал снова, увидев, что на него обратили внимание:
  - Да, я к вам обращаюсь! Вы скоро закончите или нет?
  - Не мог бы ты, сопляк, сказать этому хромому псу, чтобы он впредь не перебегал дорогу там, где этого не надо делать?! - съязвил Петька.
  - Я уже извинился. Я уже пытался объяснить вам в сотый раз, что не рассчитал маленько...ммм, опаздывал...и вот попал в нелепую ситуацию. Точнее, мы оба, по моей вине, естественно. Мы можем закончить все мирно? - Мужчина в шляпе уже поправлял свой костюм, смятый от удара. Одергивая рукав, скорчил гримасу, отражающую боль. - Рука болит, но вроде бы не сломал.
  - Мне абсолютно без разницы, что ты там сломал, дурак старый! Не знаю тебя, и знать не желаю!- Похоже, что Петька достиг точки кипения. - Кидаешься под колеса ты, а потом отвечать придется мне! Я...
  - Боже, вы не могли бы сделать одолжение и заткнуться? Если вы хотите выплеснуть эмоции, делайте это не на незнакомых вам людей, и не на знакомых тоже! Да, я дурак, но подумайте о тех, кого вы сейчас везете, и заткнитесь! Вы их задерживаете!- проревел мужчина, указывая в окно, в котором уже была видна куча лиц, решивших полюбопытствовать, в чем сыр-бор. Рим узнал этот рев, который можно было услышать не чаще раза в полгода. По особым праздникам.
  Похоже, что водитель не ожидал такой эмоциональной обратной связи. Тем более что его оборвали на полуслове. На лице ярость сменилась смятением. На круглых щеках, пылавших от ярости, выступил румянец смущения. Петька взглянул в окна автобуса, понял, что происходит. Лица, смотрящие на двух людей, по всей видимости, замерли в ожидании продолжения. Он попытался сказать что-то еще, но не смог подобрать нужных слов. 'Ай, ну все, с меня хватит', - и выдохнул. Повернулся к водительской двери и направился к ней. Рим понял, что развязка подходит к концу, потому вернулся на свое место.
  - Я могу сесть? Если вы меня не съедите живьем, конечно, - спросил мужчина. В голосе ярости, как и не бывало. Петька промолчал, только лишь махнул рукой в обратном направлении. Трудно сказать, что это значило - 'иди на хрен' или 'делай что хочешь'. Все стало понятно, когда двери все же распахнулись.
  Мужчина, аккуратно одетый, но с помятым рукавом и помятой шляпой с правой стороны (видимо, падение пришлось как раз на эту сторону), вошел в салон. Он протянул пятидесятку водителю. Тот резко выдернул бумажную банкноту из мозолистых рук. Никто - ни Петька, ни мужчина, ни Рим и другие пассажиры - не проронил ни слова. Единственное, что присутствовало в гробовой тишине, так это множественные взоры, направленные в сторону виновника торжества. 'Смотрите на нас - мы смотрим осуждающе, и только. Мы ничего вам не скажем в лицо, но просверлим вам дырку во лбу над вашими бровями', говорили они. Вскоре, часть из них поникла, а потом и все остальные разбежались кто куда: либо в окно, либо в журнал или книгу, либо себе под ноги. Почему-то никому не хотелось испытать на себе давление, оказываемое наблюдателем, стоящим в самом начале салона. Рим прекрасно понимал, почему: у этого мужчины был действительно тяжелый взгляд, если тот сердился.
  В автобусе маршрута А редко можно было увидеть больше двух десятков людей даже по вечерам, после шести, когда рабочая жизнь человека превращается в жизнь без обязательств. Мужчина в костюме проследовал до свободного места рядом с Римом, и присел.
  - Здравствуй, Рим, - вежливо представился мужчина в костюме.
  - Здравствуйте, Сан Саныч, - вежливо попытался представиться Рим. Не получилось. Похоже, что мужчина, сидящий рядом, нисколько не смутился такому приветствию. Он положил левую руку на колено, где на безымянном пальце красовался серебряный перстень с красным камнем, другой придерживал трость.
  Между двумя людьми, пока что еще не знающими друг друга, воцарилось неловкое молчание.
  
  Глава 8
  Начинателем Городского колледжа архитектуры и строительства являлся известный в городе и в Северном крае архитектор, Александр Александрович Устинов, или же среди студентов просто Сан Саныч, директором которого он является и по настоящий день. О своем происхождении и истории известно из его маленькой справки, которую сам же и составил. Буклетик с его историей, а также результатами деятельности висит на главной доске колледжа. В 1970 году, в самый подъём городишка, он прибыл по направлению из Уайтстоуна, как он сам поведал, расположенного в относительной близости к Норду. Он лично руководил глобальным проектом реконструкции 'Авантюриста', а также принимал проекты по расширению и застройке города. В то время молодой и амбициозный, лет тридцати пяти человек, с невероятно привлекательными чертами лица и синими глазами, в которых можно было утонуть - являлся ходячим магнитом внимания молоденьких девушек, бросающих свои взгляды ему в спину, когда он проходил мимо. Ощущая прикованность взглядов незнакомых цветов, он нередко смущался, при этом понимая, отчего к нему был такой интерес. Во все времена отмечали, что джентльмены, прибывшие из Северного края, были в своем понимании обаятельны и казались статными в сравнении с местным мужичьем. Несмотря на это, в продолжительном личном счастье молодой архитектор никогда не был заинтересован. Он, выражаясь, был буквально пропитан идеями общего блага. В Устинове кипела кровь необычного человека, который был своего рода вдохновителем на подвиги, и пока она кипела, город жил и ширился. Но вот случился кризис, и счастливого конца было не предвидеть. Так и остыла кипящая кровь человека, зазывавшего буквально каждого жителя Скатного брать в руки кирпичи, цементный раствор и свои мозги, для стройки своего будущего. А потом произошел очень странный эпизод из жизни.
  В начале 80-х, во время споров с инженерами-проектировщиками касательно удаления из проекта расширения 'Авантюриста' причала 'Г', Устинов сорвался, разошедшись не на шутку. Он был уверен, что причал, предназначенный для размещения особо крупных грузовых кораблей, прибывавших из Южного архипелага, идеально вписывается в общий план. Нервные дни, мучавшие архитектора на протяжении прошедших трех лет непрерывной работы, вывели из него всю душу, и на рабочем месте у него случился инсульт: он рухнул на пике своих эмоций прямо на землю. Никто обычно не замечал в нём раздражительности, потому новость об инсульте казалась выдумкой в определенной степени.
  По своей природе Сан Саныч был спокоен в принятии решений, будто бы знал, что любое его предложение и сказанное им слово будет иметь значительный вес и не останется без внимания. 'Вы знаете, я не могу назвать людей, которые могут справляться со всеми своими обязанностями, не подавая виду, так, как это делает Саша. В его руках запляшет любая палка', - рассказывал хороший знакомый Звягинцев Алексей Михайлович, по совместительству тоже являвшийся архитектором, в эфире вечернего радио. 'Я помню, он часто мне говорил, что его встреча со мной - это судьба. Не видел он пока по натуре близких ему людей, за что он мне будет до конца жизни признателен. Я был глубоко тронут и даже всплакнул'. Его порой называют 'левой рукой Устинова', потому как в правой руке всегда был карандаш с насечками, который Саша не отпускал до последнего, пока не закончит чертёж или расчёты. А если находилась работа на обе конечности, карандаш находил себе пристанище за большим ухом архитектора, и уже там дожидался, пока его не возьмут снова. Сан Саныч обладал невероятной усидчивостью, поэтому мог днями не выходить из рабочего кабинета, иногда ведя познавательные беседы, которые были адресованы невидимому приятелю. Часто говорят, что вслух сами с собой говорят или сумасшедшие, или алкоголики, или гении. Никто не решался назвать Устинова спятившим или хотя бы придурком, однажды услышав его гениальные и простые идеи, а спиртного он никогда не употреблял, полагая его наиболее чудовищным человеческим пороком.
  И хотя Сан Саныч обладал странными чертами, в его компетенции никто не смел сомневаться. Человек слова был человеком слова, и он мог реализовать любое решение в невероятно маленькие сроки. Однажды он даже заключил пари с одним иностранным коллегой, графом Ричардом Бруком, что Устинов сможет организовать усадьбу с площадкой для гольфа за два месяца, и если тот справится, то, согласно его предложению, граф пожертвует четверть своих собственных денег на развитие городишка. В противном случае все построенное отойдет графу за так. Ричард, по словам приближенных и знакомых, был скупым человеком, но до смерти любящим азартные игры, поскольку он сам частенько проводил время в казино, играя в покер. Они пожали друг другу руки, а сам договор был заверен личным нотариусом графа. Когда срок уже было подошел к концу, и оставался день до завершения пари, проводной телефон Брука буквально разрывался от входящих звонков. Не вникая в происходящее последний месяц безумие, творившееся на участке (сам граф пребывал в отъезде в Южном архипелаге), Ричард не совсем понимал, о чем шла речь, когда из трубки доносилась фраза, произнесенная явно с большим удовлетворением: 'Угадайте, что, мой старый приятель'. Граф собрался воочию увидеть произошедшие перемены, войдя кое-как в курс дела, поэтому немедля отправился в свое поместье. От увиденного у него буквально отвисла челюсть. Помимо площадки для гольфа, которая ко времени приезда уже успела обрасти низенькой травкой, перед домом возвышался фонтан с конями и повозкой, территория была аккуратно убрана и вымощена разноцветной плиткой. Удивлению не было предела: на территории вырос бассейн-джакузи, а по всей местности то и дело мраморные статуи разных исторических личностей соседствовали с фонарными столбами. Все блестело и сверкало от красоты и порядка, воцарившегося в усадьбе. Отойдя от оцепенения, граф понял, что никогда он так сильно не проигрывал деньги в покер, как проиграл он их в своей жизни. 'Вы страшно сильный человек слова, мистер Александр. Более мне не придется после иметь с вами дел', - резко выразился Брук, отчего Устинов только усмехнулся. 'Не зарекайтесь. Судьба это запомнит и подшутит, когда ей будет необходимо'.
  Вскоре Устинов начал раздумывать о преемниках. Своих детей у него не было - архитектор втягивался в дело, которое он знал и делал лучше всего. Потому Александр вспомнил о средствах, которые граф пожертвовал в его собственный фонд. Узнал, возможно ли провести перепрофилирование преподавательского состава в колледже. Устроить это оказалось не так просто: какая-то часть учителей просто не соглашались с такими переменами, и, разворачиваясь, покидали город. Мало-помалу, уговор за уговором - и все оставшиеся смогли согласиться работать дальше на хороших условиях. Тут пригодились дипломатические навыки Сан Саныча.
  В деле преподавания Устинов так же блестяще преуспевал, как и когда-то строил. Колледж оброс своей долей славы, из его стен почти каждый год выходили специалисты, наученные знающей рукой, впоследствии покидавшие городок в поисках лучшей жизни в тот же индустриальный Северный край, но в основном убывавших в Западную сторону, где местные компании испытывали в хороших строителях острую нужду. Некоторые ученики, познавшие суть идеи архитектуры, оставались в университете и преподавали вновь поступавшим студентам предметы. В отдаленном понимании можно было быть уверенным в том, что город будто бы обрел второе дыхание - новый смысл своего существования. Здесь круг замыкался, и, похоже, всех это устраивало.
  
  Глава 9
  Молчание между сидящими рядом длилось около минуты. Риму казалось, что он сейчас вот-вот уснет. Потом Сан Саныч начал:
  - Черт, целое утро на взводе! Это ж надо было такому случиться!
  - Ага, скверное утречко - пробудившись, небрежно протянул Рим. Был ли он готов разговаривать с человеком, которого он знает столько же, сколько дней в неделе? Да, Сан Саныч преподавал у них, но финальный учебный год начался только-только, три недели назад.
  - Вы знаете, молодой человек - когда опаздываешь, для тебя перестают существовать видимые и невидимые границы. По большей части спешка - вина всем проблемам.
  - Да уж, несетесь через дорогу, сломя голову, не замечая окружающего мира. Вам надо быть повнимательнее, так и лишиться жизни недолго. - Глаза слипались, и меньше всего Риму хотелось, чтобы его кто-либо раздражал. Особенно, заводил разговор. Пусть это даже будет и директор колледжа, в котором он учится.
  Сан Саныч удивился такой резкости, но не был ей поражен. В свое время, будучи таким же юношей, он спорил с преподавателями похлеще этого. Но то был не экзамен, а неформальный разговор.
  - Вы осуждаете меня? - вопросил директор. Тонкая бровь вылезла ко лбу из-под толстой оправы очков. В них сверкнули то ли линзы, то ли глубокие, но неестественно для возраста синие зрачки.
  - А, извините, неважно. - Глаза начинали гореть. Рим прикрыл их и потер пальцами руки. - Просто...старайтесь не опаздывать в следующий раз, хорошо? Все знают, что вы довольно уважаемый человек, к тому же, имеете вес в обществе. Потеря вас всем откликнется очень сильно.
  - Ну да, я заметил. - Сан Саныч скрестил руки на груди и махнул головой в сторону водителя, который что-то насвистывал себе под нос.
  - Я думаю, он просто чудак и не знает, кто вы такой. Сейчас в городке полно приезжих, так что они не понимают и толики того, что здесь происходит. Ну, или же ему совершенно нет до вас дела.
  - Не знаю, что из этого правда, молодой человек. Так или иначе, я весьма оскорблен произошедшим. Желания ехать в автобусе с такими хамами нет никакого.
  - Мне просто все равно на то, кто он такой. - Рим откинулся на спинку, слегка повернул голову в сторону собеседника. 'Держись хотя бы для приличия, держись хотя бы для приличия, держись хотя бы...'. Это было сложно, все слова перемешивались и превращались в бесполезный сплав из букв, в котором не было никакого смысла.
  - Юноша, вам это просто говорить. Думаю, если бы вас сбил автобус, вы бы думали совершенно иначе. - Сан Саныч снял очки, достал платок. Осторожно протер стекла вместе с дужками и надел их обратно. На какое-то время обнаружились не такие уж и маленькие голубые глаза. - Мне кажется, он уже к завтрашнему дню забудет, что чуть насмерть не задавил, а потом еще и наорал на одного из ведущих архитекторов Восточной стороны. - Пожал плечами. - Бывшего архитектора.
  Рим подумал, что он бы никогда не попал бы в подобную ситуацию, даже если торопился бы. 'Нет-нет, Сан Саныч, я еще хочу пожить на этом свете. Даже если очень сильно захочу куда-либо попасть и быстро, лучше сделаю это самым, что ни на есть, безопасным способом'.
  - Да нет же, я его вижу впервые...ну, хотя, может, я не обращал особого внимания на то, что этот человек вообще живет в нашем городе. Всех не запомнишь, понимаете ли. - Рим закрыл глаза. В голове возникла мысль: 'Почему мне не должно быть по фигу? Я не знаю. Он ведет себя так, будто все должны перед ним извиняться только потому, что он известный, или был таковым, но это же не так! Да и какая разница? В конце концов, перед железным бампером все оказываются равны'.
   - Конечно, понимаю. Но больше на этот автобус я не сяду. Если когда-нибудь я еще раз увижу это лицо...
  Но Сан Саныч не успел закончить мысль. Автобус пришел к нужной остановке, и завизжал тормозами. Петька прокричал: 'КОЛЛЕДЖ!', и двери открылись. Из автобуса вышли два человека и проследовали до самых дверей заведения. Один молодой, чье сущее желание, вероятно - сладко заснуть, и ничего больше. Другой торопился ввиду того, что опаздывал - старый мужчина, навскидку лет шестидесяти, а может и того больше, опираясь то на левую ногу, то на трость в правой руке, неуклюже переваливаясь с разных точек опора, как пингвин. Волосы кудрявого парня, неаккуратно уложенные в подобие шара из черных шерстяных ниток, трепались легким ветром. Оба явно торопились.
  Стоит ли говорить о том, каким великолепным стал колледж после того, как в его стены ступила нога Сан Саныча? Поскольку до этого здание было выложено из несуразного красного кирпича, выцветшего и потрескавшегося со временем. Деревянные рамы воздействию разрушающей силы не поддались, но тоже потеряли в цвете. Через окна просматривалась искаженная картинка действительности. Открывая парадную дверь, в нос сразу бросался запах бумаг, высыхающих растений и нагретого солнцем паркета. Теперь же с трудом можно было себе вообразить старенькое строение на месте того, что возвышалось на пять этажей ввысь и на пятьдесят метров по каждую сторону от входа. Сан Саныч не пожалел выбить у мэра денег на кровавый гранит, из которого были сложены новые стены колледжа, и на черные металлические рамы. Среди всех зданий на Архитектурном проспекте дом 10 горел красным пламенем, как опавший с кленового дерева и залежавшийся лист. Вернее, как громадная куча таких листьев, опавших с безымянного клена где-то в лесу за городом, поскольку на глинистой и каменной земле вершины холма не росли деревья.
  В попытках озеленить городок Сан Саныч так же принимал активное участие. Он лично привез несколько сортов деревьев и травы из Южного архипелага, но даже при должном уходе ни один саженец так и не смог прижиться. На участках земли, перемешанной с глиной, пробивалась сезонная травка, и это была единственная растительность в городе. Позже местными ботаниками было разъяснено и доказано - никакая это не трава вовсе, а вид высокого мха. Непроизносимое название, ими утвержденное, не прижилось, так что местные жители ласково прозвали этот мох 'глинкой'. Глинка оказалась очень выносливой и торчала повсюду, где были голые участки глинозема. В том числе, она росла и перед колледжем, опоясывая два квадратных фонтана.
  Осенняя пора внесла свои коррективы. Под воздействие сентября попала и глинка. Белые цвета домов наряду с черными дорогами соседствовали с едкими желтыми и оранжевыми природными красками. Так же и здание колледжа стояло на окружавшей повсюду пожухшей и помягчевшей глинке.
  
  Глава 10
  Как только два человека переступили порог, раздался звонок, слышимый с улицы, извещающий о том, что занятия начались.
  После того, как Сан Саныч ушел своим путем, в свой кабинет, Рим решил, что в аудиторию он зайдет в куртке, а после снимет ее там, если это будет нужно: времени заскочить в гардеробную и потом отбиваться от речей тети Ани, вовсе не было. Поэтому он сразу направился влево по коридору с большим количеством дверей, в которых запутаться не было большого труда. 'Хорошие новости, приятель! Сегодня, в понедельник, тебе предстоит отсидеть две пары. Это лучше, чем четыре в пятницу, так что этот день перетерпеть ты в состоянии'. Возможно, так оно и было, да только утреннее сонливое состояние не собиралось покидать Рима, как и боль в мышцах.
  Коридоры в главном городском колледже были не меньшим произведением искусства, чем анфас здания. Пол казался стеклянным, затертым до блеска, но на ощупь скользким не был, даже смоченный тряпками уборщиц. Складывалось ощущение, что в твердом желе застыли большие куски камня, погребенные, словно под толстым слоем льда. Стены были вымощены из коричневой плитки до пояса, а далее, вверх, уходили белым, по своей сути и текстурой однородным мраморным камнем. В большом, главном холле, располагающимся прямо напротив парадных дверей, по квадратному периметру упирались своими верхами в потолок на два этажа вверх колонны. Большая лестница простиралась вверх. От этого главный, использующийся для проведения масштабных мероприятий зал казался несколько доисторическим, древним, от взгляда на который могло представиться разве что сборище интеллигенции, культурно проводящей время за поздним ужином и разговором о всякой, только их интересующей чепухе.
  А Рим считал номера на дверях кабинетов, чтобы не сбиться с нужного пути. 'Сто десять, сто девять...вот, сто восьмая. Мне сюда'. Поскольку сейчас занятия должен был проводить Сан Саныч (а, как известно, он сейчас разминулся с Римом минуту назад и ушел в свой кабинет, дабы подготовиться, оправиться от происшествия и подготовить материал на пару), из двери шумно слышались разговоры студентов между собой, но не одного человека. Рим толкнул дверь, и часть коридора залилась солнечным светом. В окна он бил особенно ярко, так что трудно было разглядеть в этой слепящей среде хоть чье-либо лицо. А вот самого юношу, похоже, заметили сразу. Из-за парты в середине зала кто-то крикнул, и Риму не составило большого труда узнать этот голос:
  - Эгеге! Вы только посмотрите, кто пришел! Дайте-ка я посмотрю на часы, чтобы убедиться в том, что я прав! - В голосе проскочили нотки веселья. Теперь его обладателя было видно лучше - с короткими, дымчатыми, казавшимися больше седыми, аккуратно уложенными назад волосами, ровными белыми зубами и рубашкой малинового цвета.
  - Ха-ха, я тоже рад тебя видеть, Жень, - не без иронии протянул Рим, подбираясь к месту, на котором стоял портфель друга. Руки двух юношей сошлись в легком рукопожатии. Женька не поднимался: по всей видимости, не крепко сросшаяся нога все еще требовала, чтобы ее как можно меньше тревожили.
  - Эй, Рим, здорова, дружище! - некто крикнул
  Рим взмахнул рукой в знак приветствия.
  - Привет, Рим, - пискнула девчушка с первого ряда, не подняв головы.
  - Привет-привет, всем привет, кто здесь сидит, - проговорил Рим, и раскинул руки в сторону всего класса.
  Он жестом показал, дабы Женька убрал портфель с его места, и тот не стал возражать, и опустил свой черный, квадратный кейс к ножке парты, которая была к нему ближе всего.
  - Ну надо же! - с наигранным удивлением произнес Женька, растягивая слово 'на-а-адо'. - Похоже, что кто-то не терял ночью времени даром!
  - С чего ты это решил?
  - А, да так. Одна птичка нашептала, из вот этого гнезда. - Маленькие карие глаза блеснули и стали ярче солнца. Он ехидно улыбнулся и указал пальцем на прическу Рима. Ветер снова растрепал репей на голове, и волосы вернулись в свое исходное состояние, какими они были после пробуждения.
  - Ничего себе! А не передала ли она тебе еще, что я буквально вчера гостил у твоей матери? Помогал ей поля кукурузные убирать. - Теперь улыбался Рим. Вдобавок еще и подмигнул. - Большой привет тебе передавала, раз уж мы встретились.
  - Ой, ну и ладно, - пробурчал Женька. - Один-один, подловил.
  Так уж происходило, что общение между Римом и Женькой Раковским больше напоминало состязание, кто кого переиграет в игре в шутки. Обычно счет был постоянно на стороне второго, но сегодня он ну никак не ожидал такого сильного хода, который нечем было крыть. Конечно, для Рима было легкой неожиданностью то, как быстро сдался его сосед по парте. Давненько он не видел своего наиболее близкого по духу и разуму приятеля, так что, вероятно, за все время, что Женька провел в больнице, он успел потерять хватку.
  Рим снял куртку, и коричневый костюм распрямился, после чего опрокинул верхнюю одежду на спинку стула.
  - Ого, так ты денди, как я погляжу! - На лице Женьки снова читалось удивление, на этот раз более искреннее.
  - Ага, стараюсь приходить в понедельник на пары, как на праздник. - Рим одернул коричневый костюм, и разгладил воротник. - Смотрю, ты уже без костылей передвигаешься?
  - Пока нет. - Женька показал пальцем в один из углов маленького зала. В одном из них, приложенные к дверце шкафа, из которого торчали ненужные бумаги, стояли две аккуратно выточенные деревянные шпажки, расходившиеся в четыре у самого верха. Риму пришлось напрячь воображение, чтобы разглядеть в этих палках костыли. Это удалось после того, как взгляд поймал два мягких валика.
  - Вот как. А я-то думал, на тебе все заживает, как на собаке.
  - Ага, я тоже так думал, пока мне не сказали, что придется полежать месяц. А потом добавили, мол, я везунчик, что не переломил...ну, это...шейку бедра, мать ее! Упади я чуть ближе, и тогда хана, торчать мне в больничке до конца года. Кость сломалась где-то посередине, как видишь. - Женька осторожно погладил рукой правую ногу, которая казалась больше, чем левая.
  - Вижу отчетливо. - Рим решил, что для него не было большого смысла знать о том, в каком месте мог сломать ногу Женька.
  - Да, такие дела.
  Как много диалогов обрывалось фразой 'такие дела'? Можно считать до бесконечности. Вот и этот короткий разговор не стал исключением. Между двумя друзьями воцарилась странная тишина, продолжавшаяся до поры до времени. В эти странные тихие секунды Рим успел обдумать еще раз мысль, которая засела в однажды момент в голове и долго некоторое время не уходила с первого плана. В тот самый момент, когда Женька с просьбой обратился к Риму.
  На первый взгляд все выглядело просто: пока друг на пару со своим отцом залечивает свои раны, Рим, когда это было нужно и возможно, помогал тете Эле по дому и хозяйству. И, с одной стороны, большой проблемы в помощи, которая состояла в основном в том, чтобы перенести коробки с пшеном из одного края сарая в другой, полить цветы в клумбах, покрасить в белый цвет деревья, окучить подрастающие овощи - в общем, в работе по даче, не было. Тем более что Рим хорошо соображал и схватывал на лету любое дело, которое попадалось на его глаза в первый раз. Так что суть мысли явно не состояла в том, чтобы работать руками тогда, когда об этом попросят, вовсе нет. Как казалось Риму, существовали два вопроса, которые позже сходились в одно целое. Первый вопрос: по какой значимой причине он был обязан помогать матери Женьке? Пусть даже он был ему наиболее близким другом, насколько себе позволял подпускать к себе Рим, да только Эвелина приходилась ему абсолютно никем. Ну, в некоторых планах
  Проблема, возможно, как раз и состояла в странной дифференциации людей Римом: они делились на тех, кого он хорошо знал, если и не состоял в дружеских или других отношениях подобного рода, и на всех остальных. И первому слою людей, грубо выражаясь, он был в состоянии помогать исходя из обычного уважения. Быть может, даже по отношению к своим родителям. Нет, не так, ему приходилось заставлять себя делать все, о чем его попросят. А другой круг людей просто игнорировался. Рим себя не считал благодетелем, способным помогать каждому человеку направо и налево. Вероятно, если бы Женька попросил Рима о каком-либо одолжении, тот вряд ли бы отказался, если, конечно, у него не оказалось бы других дел, за которыми он мог прятаться.
  За первым вопросом следовал второй: что получал взамен Рим, тратя свое драгоценное время, если оно находилось и, по странному стечению обстоятельств, последний месяц постоянно забивалось работой на даче тети Эле? Помимо тех странных идеологических соображений и уважения, что он испытывал к людям, которые были знакомы ему, при удобном случае раскрывалась и другая сторона, финансовая, материальная, как будет угодно расплачивающемуся. Почему нет? Лишние карманные деньги никогда не помешают, чтобы ими воспользовались на лишние карманные расходы. По большей части, когда возникала необходимость помочь, план действия Рима напоминал алгоритм робота: сначала определяешь, свой или чужой, а потом уже стреляешь на поражение, или не стреляешь вовсе.
  Глубинные рассуждения прервались легким скрипом. Дверь в комнату отворилась еще раз, и вместе с этим прекратились и шумные разговоры. Взгляд Женьки устремился вместе с поворотом головы молчаливого собеседника и остальными взглядами присутствовавших в кабинете людей на вошедшего в нее человека, который, не теряя скорости, метнулся к учительскому столу.
  - Здравствуйте, ребята! Не вставайте со своих мест, сейчас сразу будем переходить к делу. - Квадратный портфель Сан Саныча, хранящийся в его кабинете, занял самый край пространства стола, за которым он и присел. - Дико извиняюсь, непредвиденные задержки, понимаете ли. Итак, начнем вот с чего...
  - Четыре и двадцать восемь на то, что портфель упадет, - прошептал Женька в сторону Рима. Тот сразу уловил, о чем идет речь.
  - Я думаю, пять и пять, и он простоит до конца пары, как и стоял. - Часовой внутри кивнул, и был наготове отсчитывать время, заданное Римом.
  - Как скажешь. Сто? - улыбчиво подчеркнул Женька. Возможно, он и догадывался о том, что Рим будет видеть выгоду даже в мелком пари. Иначе бы он попросту не согласился бы.
  Рим в это же время прикинул, что за сто рублей можно выпить чашку свежезаваренного эспрессо. Мысли о кофе чудесным образом подействовали: сон медленно улетучивался.
  - Да, меня устраивает. Сто есть сто. - Рим просыпался на глазах, взбудораженный собственной мыслью о грядущем наслаждении. - Засекаем по моей команде.
  Вызов, брошенный Риму, казался не более чем легкой закуской с утра. Кстати, о закуске. Похоже, что Рим, пытаясь не опоздать, пожертвовал своим завтраком. Поначалу в животе раздался тихий гул, а потом пустой желудок начало скручивать. Не особо сильно, так что пока Рим в состоянии был терпеть вынужденную голодовку, проводя время за развлечениями и парами.
  - Вот, Раковский, давно вас не было! Как там ваша нога? Уже лучше? - обратился Сан Саныч к Женьке.
  - Так вы знаете? - Он немного смутился, но виду не подал. - Кто вам рассказал?
  - А, да чего только не напишут в местных журналах. Вчера странный заголовок на глаза попался, а потом на фото я увидел одного из своих студентов. - Рим немного удивился тому, где Сан Саныч смог разглядеть Женьку в газете.
  - Да уж. - Похоже, что Женьке не пришлась по духу такая странная 'слава', обретенная несчастным случаем. - Лишним не будет нанести визит в поганую редакцию и...
  - Ну, ну, разбирательства оставьте на потом. Хорошо, что пришел, благо, мы не так далеко ушли от начала нашей работы. Сейчас дам тебе исходные данные для выпускной работы. Так, где-то здесь они и лежат. - Сан Саныч начал копаться в портфеле, и спустя некоторое время вытащил из него толстую папку, в которой была куча бумаг. Портфель сразу же сдулся, потерял прямоугольную форму, и верхняя его часть вместе с ручками накренилась за край стола. Тут Рим махнул рукой. 'Поехали', и небольшая игра на пять минут началась. Женька засекал время со своих часов, Рим предпочел считать про себя.
  Было понятно, что в большой папке с бумагами трудно было сходу найти задание для одного из трехсот студентов, которым преподавал Сан Саныч. Не похоже, что он расставлял их фамилии в алфавитном порядке. Быть может, разные обстоятельства, в том числе и инсульт, сказывались на том, что даже простые и удобные вещи терялись в глубинах памяти. Так что этот поиск нужной бумажки мог занять продолжительное время. Иногда Сан Саныч приближал листки к очкам, дабы разглядеть собственные же рукописи, что затягивало сам процесс еще дольше. В момент, когда секундомер перевалил за две минуты, Рим вспомнил еще раз, что сегодня необходимо было показывать первые наброски чертежа по заданию, полученным им еще в тот вторник. Да, еще вчера он решил, что никаких набросков на понедельник он не принесет. Рим так же порылся в своих мозговых архивах и обнаружил, что прекрасно помнит, как рисуется рамка, по каким правилам вычерчиваются координатные оси, как они нумеруются. Чего уж говорить о том, как надо держать карандаш и прикладывать линейку. Помнил так же Рим и то, что предстояло получить в конечном итоге - коттедж двух этажей в высоту, изображенный со всех сторон. В голове все вырисовывалось довольно красиво и надежно: выложенный из белого камня дом с черной крышей, большими окнами и гаражом, пристроенным слева. Оставалось изобразить это на большом листе бумаги. А экономическая часть проекта была очень простым делом - одного вечера хватило бы за глаза, чтобы все просчитать и вывести окончательный результат. Риму казалось, что он успеет все сделать в очень сжатые сроки, как и Сан Саныч в истории с усадьбой, а сейчас торопиться не было большой необходимости. Конец учебного года приходился на май, а до мая было еще далеко. Так что если он начнет свой проект ближе к концу января, то точно успеет.
  Риму было самому известно, что его самоуверенности не было определенного, точного предела. Уж не кто иной, как он сам мог знать о себе то, что размером это чувство, благодаря которому Рим легко определял порядок своих дальнейших действий, в некоторой степени затмевало все остальные. Даже в творениях Сан Саныча он порой мог разглядеть эту атмосферу, что окутывала порой юношу при исполнении какой-либо ни было работы, которая ему нравилась. Самоуверенность, самоутвержденность в деле, где ты чувствуешь себя, как рыба в воде, порой придавала заряд бодрости, некоторой определенности и, что самое главное, смысла в любой деятельности, будь это исполнение чертежа или проведение расчетов.
  А сейчас время медленно подошло к четырем минутам. Женька закусил губу в ожидании, что портфель все же рухнет со стола под своим собственным весом. На лице было легко разглядеть нетерпение. Еще чуть-чуть, сейчас Сан Саныч небрежно опустит ладони к столу, и уже тогда победа будет за ним. Азарт подступал к голове, отчего ладони, сжатые в кулаки, слегка вспотели. Рим лежал на парте, скрестив руки и положив на них кудрявую голову, пропуская мимо ушей то, о чем говорит преподаватель. Взгляд его был прикован к опустевшей клади, вздрагивающей от каждой вибрации, создаваемой большими руками Сан Саныча, которые то и дело резко опускались на стол. Риму не хотелось проигрывать, собственно, он никогда и не любил ощущать вкус поражения. Сейчас спать тянуло уже не так сильно - за маленькой интеллектуальной игрой время проходило веселее и бодрее. Однако Рим смотрел на мир сквозь мутную пленку - все казалось таким нечетким, отчасти нереальным, выбивающимся из обыденного ключа обозримого.
  Часы перевалили за четыре тридцать. Для большей убедительности Рим начал считать беззвучно: тонкие губы шевелились, но звуков не издавали. Вспомнился тот фонарь в Мрачном переулке. Пять минут и пять секунд - и фонарь зажжется. Потом сто рублей проторчат в кармане до лучших времен, а именно до воскресенья, и тогда его будет поджидать теплый, уютный, одинокий вечер, проведенный в 'Уголке'. И вот, когда счет медленно подходил к пяти минутам ровно, из-за учительского стола до ушей Рима дошел грохот дерева, а затем громкий голос:
  - ...Виноградов! Спите что ли? Я вас зову, а вы не откликаетесь, будто вас здесь нет.
  Сон как рукой сняло окончательно. Рим отпрянул от своих же рук, вскинул голову, уставившись на Сан Саныча. Тот уже находился в наклоне, не отрываясь от стула, за которым он сидел, и что-то отряхивал. Рим уже понял, что, и разочаровался. Сегодняшняя игра закончилась. Не нужно было поворачивать головы лишний раз, чтобы убедиться в том, что Женька улыбался. В этот раз его меркантильность взяла верх над меркантильностью друга. С деньгами в кармане придется расстаться, как и с мыслями о почти что бесплатной кружке кофе к ближайшему воскресному вечеру.
  - Да, я вас слушаю.
  - Успели что-то сделать за прошедшие две недели?
  - Нет, мне показывать нечего. - Рим отрицательно покачал головой.
  - Что, даже рамки не нарисовали? - вопросил преподаватель. Бровь снова вынырнула из-под оправы. Сан Саныч слегка улыбался.
  - Нет. Все листы пустые. - Рим хотел было потянуться к папке с листами, дабы самому убедиться, что это так, однако с удивлением для себя обнаружил, что никакой папки для чертежей он с собой не брал. - О, вот оно что...
  - Как же так, юноша? Вы так торопились спросонья, что даже папку забыли.
  - Да, похоже на то. - Обычно Рим не забывал ни единой вещи к занятиям, однако сейчас все пошло не так, как предполагалось. Слаженный механизм будничного дня дал сбой в неожиданном для него месте. - Хотя, думаю, в этом нет особого смысла. Как я уже ранее сказал, я ничего не сделал. - Он вскинул ладони, развернув их к себе, показывая, что все так и обстоит. Рим убедился в самом себе - возьми бы он папку, ничего бы не поменялось. Был бы там готовый план коттеджа, многоэтажного дома, Зимнего дворца - все было равно, а Рим был хорошо в этом уверен, очень хорошо.
  Тут призадумался Сан Саныч, легкая улыбка спала с его лица, как исчезла и тонкая бровь. Вроде бы он говорил с подростком, не с взрослым человеком. Однако до этого ему не приходилось пока что беседовать с людьми много младше его возраста о такой, казалось бы, банальной вещи в таком нестандартном настрое. Сан Саныч пока плохо знал Рима, и было нужным, просто необходимым найти общий язык. Естественно, при условии, что со стороны студента также последует обратная связь. Да, сомнений не было, Рим действительно забыл папку, однако никак не попытался оправдать свой просчет. Для Сан Саныча было понятно: к такой реакции он явно было не готов. Он понадеялся на то, что Рим сможет выдать хорошую шутку либо красиво уйти от разговора, сменив тему. Речь студента показалась грубой и пустой, холодной, как лезвие ножа, выточенного изо льда, и доселе Сан Саныч не имел дело с такими беседами. И эти глаза...черт, что с ними не так? Пока не рассмотришь внимательно, не поймешь, что от взгляда отдает холодом. Возможно, будь бы он ближе, он бы замерз, продрог бы до состарившихся костей.
  В голове Сан Саныча засел вопрос о том, почему он этого не сделал. Почему не попытался оправдаться, а просто принял этот факт как должное и, к тому же, огласил его. Ведь, по его мнению, обычно юношеский максимализм проявляется в несколько ином ключе. В последние три года своего преподавания Сан Санычу довелось слышать отговорки разного рода, в ответ на которые он мог легко отвечать, с нотками поучения, обычно без упрека. Он никогда не позволял себе обращаться со студентами, как с малыми людьми, либо как с дерьмом. Единожды ему посчастливилось встретиться с одним трудным ребенком, от которого бегал даже весь старый костяк школы. Лишь Сан Саныч решился на его преподавательское попечительство: студента с большим успехом и с таким же большим трудом удалось перевоспитать, научить предмету и любимому делу, а после дать впоследствии работу. Позже Сан Саныч считал, что Генка стал, вероятно, чуть ли не одной из самых серьезных работ в его жизни, которая изменила не только самого юношу, но и его самого. Подход, на основе которого Сан Саныч взаимодействовал со студентами, нашел свое продолжение и в дальнейшем.
  Конечно, в этот странный момент вокруг Сан Саныча кружили много 'почему', в том числе и то самое, по какой причине Рим не желает показывать задание (быть может, он его вовсе и не делал?), но именно это единственное 'почему' волновало его больше всего. Вспомнился не менее странный разговор с Римом в автобусе. Во всем это странном поведении есть смысл, так ведь? На этот вопрос Сан Саныч пока решил не отвечать. А вот интерес к самому человеку разгорался с большей степенью, чем больше вопросов, начинающихся с 'почему', посещали голову Сан Саныча. Складывалось ощущение, будто Сан Саныч прикоснулся к подобию невидимой стены некоей крепости, через которую ничего не видно.
  Однако же лишние слова сейчас были не нужны. Так что, вдобавок дабы не сбиваться с рабочего тона, он пока решил не зацикливаться на Риме, а уж тем более раздувать ненужный конфликт, поэтому сказал:
  - Виноградов, мне нужно, чтобы вы сегодня пришли ко мне в кабинет. Сегодня я целый день на месте, поэтому можете заглянуть сразу после того, как кончится последняя пара. Есть разговор. - Сан Саныч сделал ставку на тот самый подход, когда личная встреча в узкой обстановке, предположительно, могла дать много информации.
  - Хорошо. - Рим сидел, сложа руки, поначалу не особо впечатленный таким приглашением. На солнце, помимо очков Сан Саныча, поблескивала также его лысина. 'Вот черт, только не хватало разбирательств с самым влиятельным человеком в колледже. Надеюсь, мне предстоит проторчать в кабинете не так долго. Что я такого сделал? Подумаешь, папку забыл'.
  - Итак, продолжим...Глазкова, солнце мое, ты уже все сделала?
  Рим будто услышал еще раз то, что ему только что сказал Сан Саныч, и его скрутило. Он тут же захотел вырваться подальше из этого места. Убежать куда-нибудь на берег и наблюдать за движением морских волн, вдали от всех. В один момент общество стало ему противно, из-за какого-то предложения посидеть и поговорить 'по душам' (Рим так предполагал). То, что ощущалось им, не было ненавистью, но легким отвращением, смешанным с голодом, который успел обостриться многократно. К чему бы это? Рим не до конца понимал. Но вопросы начали обступать юношу со всех сторон, как собаки, зажимающие жертву в диком лесу.
  Конечно сегодня, чуть позже, разговор возобновится, однако уже в более приватной ситуации. И даже, несмотря на это, Рим догадывался - обнаружится нечто интересное либо для него, либо для Сан Саныча. А скрывать им обоим было что, по всей видимости.
  Рим уловил, как на солнце красный камень в перстне блеснул, пока Сан Саныч делал пометки в журнале. Кроваво-красный рубин.
  
  Глава 11
  Занятие подходило к логичному концу. Сан Саныч в очередной раз напомнил, дабы студенты старались все делать вовремя и показывать выполненное тогда, когда он этого потребует. Похвалил пару из них, добавил: 'Можете обращаться к ним, ежели возникнут сложности и вопросы в процессе выполнения. Я буду подсказывать само собой, на занятиях и в свободное от преподавания время'. К этому времени столы учеников уже пустовали. Парта, за которой сидел Рим и Женька, целую пару вообще не была занята ни одной вещью - первый лежал на своей половине, снова опустив кудрявую голову на руки. Второй же внимательно слушал, посчитав нужным сегодня не забивать рабочую тетрадь и чертежные листы строительными карикатурами, лишь изредка открывая ежедневник и делая туда пометки.
  - Есть у кого-нибудь вопросы? - поинтересовался Сан Саныч.
  В аудитории повисла неловкая тишина. По всей видимости, задавать их было действительно некому.
  - Хорошо, раз вопросов нет, занятия окончены, можете быть свободны...
  В один момент тишина порушилась, и ее место занял шум сдвигающихся стульев, одежды, голосов и ног. Прозвенел звонок - пара закончилась официально. Похоже, что всех утомил долгий и продуктивный урок, поскольку рвение покинуть маленький зал как можно быстрее хорошо обозревалось. Буквально за тридцать секунд аудитория практически пустовала. Оставались только Рим, Женька, Сан Саныч и еще две молодые студентки, о чем-то с ним мило беседовавших, то и дело посмеиваясь.
  - Рим, ты не мог бы подать мне костыли? - с просьбой обратился Женька.
  Рим потянулся к деревянным палкам, взял их в руки, а потом небрежно облокотил на парту, но так, чтобы Женька смог дотянуться до них своими руками.
  - Вот, думаю, дальше ты справишься сам.
  - Ага, спасибо, ценю твою заботу. - Не было похоже, что такой жест доброй воли, оказанный Женьке, полностью пришелся ему по душе. Но он решил не продолжать возникшую мысль и уж тем более высказывать ее вслух.
  Женька осторожно приподнялся на ноге, которая уцелела, опираясь руками на парту, стараясь как можно меньше тревожить другую, больную. Рим наблюдал, как лицо друга вздрагивало от малейшего неловкого и лишнего движения - нога срослась, но боль все еще по неизвестной причине доставала кучу неудобств. Он кое-как подсунул в подмышки валики костылей, и с облегчением вздохнул. Такое маленькое действие далось ему с большим трудом, так что под дымчатыми волосами проступили маленькие капли пота.
  - Все, к бою готов. - Женька вытер рукавом влагу со лба, и вздохнул еще раз. Он аккуратно протянул руку сначала к большому портфелю, а затем папке. - Пошли, нас ждут великие дела.
  - Хорошо, двинули. - Рим довольно легко опрокинул через плечо куртку поверх лямки, придерживая ее за капюшон.
  Когда Рим уже был в дверях кабинета, сзади послышался голос Сан Саныча:
  - Не забудь, Рим! Я тебя жду сегодня вечером в кабинете!
  - Как скажете, - проговорил Рим, не поворачивая головы. Тяжелая деревянная дверь захлопнулась, так что ее грохот был слышен даже в коридоре.
  Сан Саныч проводил его взглядом до тех пор, пока дверь не захлопнулась, а затем продолжил разговор.
  - ...вот здесь указываешь название работы 'КП', тут масштаб, а в крайней графе - количество листов... - доносилось из закрытой двери.
  - Надо же! У кого-то намечается свиданка с директором! Купи цветы и коробку конфет - они тебе сегодня понадобятся! - Женька расхохотался, потом дернулся от боли, резко пронзившей ногу. - Прости, не удержался. Меня чуть не прорвало на паре, так что я держался, как мог.
  - Благодарю за проницательность. - Рим махнул рукой так, что этот жест мог значить только обозначение направления. - Но лысые пенсионеры не в моем вкусе, уж придется тебя обломать.
  - Обиделся что ли? - спросил Женька. Концы костылей стучали о плитку, так что в большом коридоре, в котором было не так много людей, раздавались глухие щелчки.
  - Нет, я просто решительно не понимаю, чего он хочет от меня услышать. Или узнать. - Теперь можно было осознать со стороны, что Рим отвлекался и отгораживался от всего, что могло ему помешать. Он собирался рассуждать. Постепенно входил в эту фазу, которую Женька пока не уловил.
  - Ну, даже не знаю. - На самом деле он догадывался, в чем могло быть дело, но прямо не сказал об этом Риму, потому как сам не был до конца уверен в том, о чем он думал. Могло ли выглядеть культурно со стороны признание лучшему другу в том, что его отношение к окружающему миру, в том числе и к самому себе, в лучшем случае оставляет желать лучшего? Ясное дело, что нет.
  Их странная, спонтанная дружба уходит корнями в прошлое не так глубоко. Особенно история того, как сам Женька появился в Скатном. Вроде как, по словам друга, Раковские тут жили давно, да тех пор, пока его отец не нашел перспективное дело в столице Восточной стороны, Плоском. Сначала он туда прибывал один, а затем загорелся идеей о том, что было бы неплохо переехать туда. Так что учиться начинал Женька в большом городе. А позже, по окончании школы, он сам изъявил желание учиться в колледже. 'Не знаю, мне просто и так с самого детства хотелось заниматься всей этой строительной чушью, вот и все. Потом я втянулся, и прознал, что здесь, в Скатном колледже, классно преподают. Конечно, батя сначала возражал, мол, будешь сам таскаться в другой город на учебу. А потом мои родители разошлись, мать переметнулась сюда, считай к себе домой. Я решил, что на время учебы поживу тут, а потом уеду обратно к отцу в Плоский. Там уже сам крутиться начну, если что-то подвернется'. Как только Женька появился в колледже, отношение к нему сложилось не самое лучшее. Уже с порога он понял, что по большей части сверстники в группе не стремились познакомиться с новичком. А если и случался разговор, то в основном он касался учебной стороны, потому как уже с самого начала Женька показывал блестящие знания во многих предметах. В остальное же время ему приходилось проводить время одному, и он долго пытался понять, в чем причина. То ли дело касалось его специфичного, в каком-то месте грубоватого юмора, несвойственного его возрасту, то ли дело было в том, что он порой изображал из себя нестерпимого зануду. А может, дело было в состоятельности его семьи, и такая догадка раздражала больше всего, поскольку она была ближе всего к правде.
  Представьте себе: в двери каждый день проходит лет пятнадцати невысокий парень, можно сказать, мальчишка, мило улыбающийся, с хорошим настроением. Он хорошо одет, можно сказать, даже очень прилично. Его костюм сапфирового цвета аккуратно сшит точно под него, строчки от шитья нельзя разглядеть даже в лупу. Он сидит на парне чертовски хорошо, на этом худощавом, практически костлявом теле. Белоснежная рубашка мальчишки выглажена, черные пуговицы застегнуты под шею. На руке виднеются часы, циферблат которых выточен из мрачнита, матового и очень престижного камня. В руке лежит кожаный деловой портфель. Туфли не торчат носами вверх, однако хорошо сидят на ноге, сверкают от гуталина. Высокие, уложенные вверх дымчатые волосы, колышутся от проходящих мимо людей. Понятное дело, что такое вызывающее обличие не может остаться неоцененным, неосужденным. Глядя на мальчишку, одетого так, волей неволей будешь думать о том, что перед тобой не ученик колледжа, а президент неизвестной страны маленьких людей, пришедший не постигать знания, а вести долгие и напряженные переговоры.
  Вот он двигается ближе к парте, за которой всегда сидит один. От невысокого ростом мальчика шарахаются все, кто стоит на пути. Взгляды преподавателей прикованы, как булавки, к хорошо одетому парню до тех пор, пока он не присядет на свое место. Попытки завести разговор не приносят никакого успеха. Обмен приветствиями - это самое большое, что ему удается сделать. Вот он и присаживается, начинает доставать тетради, книги и свой ежедневник, усердно его листает, чтобы не упустить ни одной мелочи, что наметил себе. Парень вскидывает голову, задумываясь, привычно упирает позолоченную ручку в уголок рта, а затем размашисто что-то пишет, стараясь не зачеркивать, дополняет. После того, как он убедился в том, что все необходимые записи были сделаны, мальчик закрывает ежедневник, перемещает его в конец стола, и оттуда же протягивает к себе книгу по предмету. Открывает ее, читает, нахмуриваясь, но читает. Иногда отрывается от чтения, поскольку некто обращается к нему с просьбой разъяснить тот или иной параграф. Он охотно соглашается, помогает, приятно улыбается, однако понимает, что та улыбка не несет окружающим никакого смысла. Тогда во многом желание учиться порой перебивало желание общаться, но наличие неприятного осадка в виде безответного молчания со стороны других портило всякое настроение находиться в среде, его окружающей.
  Женька старался не сильно разочаровываться в людях, поскольку такой подход, с которым он хотел бы обращаться к другим, довольно быстро вытянул из него все душевные силы. Он какое-то время попытался держать свои дружелюбные намерения на привязи, и это у него неплохо получалось. Да, позже он был точно уверен - если твое окружение не хочет с тобой соприкасаться, а ты всеми силами стараешься сломать невидимый барьер между собой и внешним миром, то в итоге ты останешься с красным лбом, которым ничего так и не смог проломить. Нет, он не закрылся в себе полностью - по большей части Женька оставил свои попытки навязать знакомство до тех пор, пока он не найдет нужного, как он описал, человека, либо же этот человек не найдется сам. Если можно выразиться, он нажал на паузу внутри себя, и стал ждать подходящего момента.
  И действительно, подходящий момент в итоге настал. Спустя два года, после первого появления Женьки в колледже, пошли первые знакомства. Сначала он пересекся на олимпиаде с Игорьком, который был ну уж очень хорош в рассказывании 'невыдуманных' историй, со щепоткой мистики и ужаса с максимально честным лицом. Затем Анка и Янка, близняшки, как две капли воды, постоянно пребывающие на смеху, такие же худые, как и сам Женька. Потом старший на 3 года Олег, обожающий черный юмор и все, что с ним связано. Он тогда даже носил все черное и пользовался исключительно вещами одного цвета, дабы соответствовать своему 'черному' образу. Обаяние Женьки переполняло внутренние края и расплескивалось от его взрослого смеха на своих знакомых. Осадок, накопившийся за столь долгий промежуток, растворялся в воображаемом напитке очарования.
  В итоге Женька понял свою стратегию и хорошо ее исполнял. Конечно, некоторые окружающие своего мнения так не поменяли и предпочитали поворачиваться спинами, прежде чем он проходил мимо них. Однако это уже не имело большого значения. Женька своих людей уже почти нашел. Тех, с кем он мог бы общаться свободно, при этом так, чтобы ни он, ни его собеседник не ощущали странной атмосферы, кружащей в пространстве между ними.
  Знакомство с Римом произошло примерно в это же время открытий. Женьке пришлось перевестись в другую группу не по личным соображениям - расписание занятий позволяло уезжать в город, к отцу, дабы видеться с ним чаще, чем у него это получалось раньше. Все это время он жил у матери на даче за городом, лишь изредка посещая Плоский, не чаще раза в полгода, на каникулах. Теперь же появилась возможность делать переезды буквально тогда, когда Женька сам того захочет.
  Впервые Женька увидел свою новую группу, и впервые он не ощутил на себе этого странного безмолвного осуждения, оказываемого глазами и спинами тех, с кем он давно учился. Парни обступили прибывшего юношу, так, что его не было видно, со странным рвением. Интерес, проявляемый к Женьке, немногим его самого озадачил, так что он поначалу не был многословным, дабы не сказать в адрес кого-либо лишнего слова. Среди всех парней стоял и Рим, со слегка опущенной головой, так, что его кудрявые волосы закрывали глаза, оставляя видимой лишь небольшую, скромную улыбку. Они протянули друг к другу руки, обменялись приветствиями. Тогда же Женька и почуял что-то странное. Не то, чтобы Рим казался ему изначально неприятным, скорее даже наоборот - довольно крепкое тело, не подчеркнутое одеждой, черные спиральные волосы. Но какими холодными были эти глаза, эти большие бледно-зеленые бусины! Наверное, Женька никогда бы и не понял прямого смысла в выражении 'замораживать взглядом', до этого момента. Он почувствовал, как в лицо подул невидимый ветер, в основном нацеленный в его карие точки, который поднимался вверх и заканчивался на серых волосах легким их покачиванием. Женька немногим испугался этого взгляда. Он не казался пугающим, хищным, готовым порвать тебя на куски - скорее, возникало ощущение, будто ты смотришь на самого себя, как в отражении зеркала, выставленными неизвестным внутренним жителем.
  Уже позже в общении с Римом он не раз возвращался к тому же ощущению - ощущению легкого испуга, удивления, загадки без ответа. Рим часто говорил с Женькой, глядя ему прямо в глаза, и каждый раз по спине пробегали мурашки от того, как он на него смотрел. Да, быть может, Женька и не мог знать, о чем мог думать его друг. Желание прочесть мысли отражалось о зрачки, и рассеивалось в воздухе, не пробивая зеленый барьер. Но в том, что Рим обладал странной позицией по отношению к окружающим его людям, он был уверен больше, чем в иных своих догадках. Это невозможно было прочитать, однако это было ясно из того, что и когда он говорил, и как он это подносил. А таких случаев было действительно немного, настолько, что их можно пересчитать по пальцам. А Женька был свидетелем всех этих случаев, из которых он усвоил для себя - Рим был очень закрытым человеком, который не стремился себя показывать всем, кому не лень. Хотя, когда это было необходимо, он прямо говорил, что хотел, или что нужно было сказать. Рим слова старался тратить не понапрасну. И тогда со стороны звучало так, будто он не пытается думать о том, что вообще излагает, поскольку слова соскальзывали с языка очень легко, как пушинка на легком ветру с травинки.
  Для Женьки по настоящий день Рим - это нерешенная, ходячая человек-загадка, вокруг которого крутятся разные варианты решения. Во многом можно было представить Женьку как гостя крепости с одной единственной дверью с надписью 'Башня Рима', к которой прилагалась гигантская связка ключей, и каждый ключ оказывался неподходящим к замочной скважине этой двери. Конечно, пара из них мысленно витает в воздухе, как возможные варианты отпирания замка. Но вставлять их, а уж тем более пробовать открыть ими дверь Женька пока не пробовал. Похоже, ждал подходящего момента, когда это надо было сделать.
  
  Глава 12
  А вот кому еще в ближайшее время придется перебирать ключи, помимо Женьки, так это Сан Санычу. Женька уже успел подметить напряжение и затянутые паузы, тянущиеся между двумя собеседниками не по возрасту, поэтому понял, к чему к Риму поступило такое странное предложение - вероятно, преподаватель хотел узнать своего ученика поближе. Самого скрытого человека, если не во всем мире, так в городе точно. Он знал, что для Сан Саныча это была обычная практика, потому что он успел пообщаться, быть может, практически со всей ученической частью колледжа. Но тут общение, скорее всего, просто затупит острие проблемы, обнажившейся еще с самого утра.
  Если бы Женька сказал Риму о том, что он хочет узнать о человеке немного больше, то получил бы обратно ответ: 'В этом нет никакого смысла. Я просто никуда не пойду. А при встрече скажу, что я не посчитал нужным приходить ввиду своих умозаключений. Красиво как-нибудь вывернусь и вообще его в тупик заведу'. А свою выгоду в том, что Рим действительно пойдет в кабинет, поговорит с директором, и в конечном итоге это будет иметь толк, Женька однозначно видел. Быть может, Рим ему лично и не скажет абсолютно все, что поведал ему учитель, однако что ему мешает сделать небольшую хитрость, и слегка прильнуть к двери, у которой все так хорошо слышно? А если повезет, то даже не придется и подслушивать - он в самом удобном случае может увидеть диалог воочию.
  Конечно, Женька никогда не выражался о Сан Саныче как о глупом человеке (оно и было очевидно каждому студенту, которым удалось с ним пообщаться), но вот достучаться до Рима могло оказаться непосильной задачей даже для взрослого человека. Все-таки измененное и настолько утвержденное в голове мировоззрение юноши, как казалось Женьке, могло посоперничать с большим опытом старого человека, так что следовавшее противостояние умов далеко могло закончиться не в пользу преподавателя.
  - Пара сейчас в сто двадцатой? - вдумчиво произнес Женька, и пока тот находился в своих размышлениях.
  - Угу. - Рим отреагировал, не поворачивая головы. Голова смотрело прямо, птичье гнездо свалилось ближе к лицу. На самом деле он тогда думал не меньше Женьки, и упорно искал, пытался понять причину, по которой его приглашают поговорить с взрослым человеком, наедине, тет-а-тет. А она все никак не находилась.
  - Рим? - попробовал позвать Женька приятеля. Мимолетный вопрос обо всей этой ситуации возник в голове, словно снег, свалившийся на голову.
  - Нет. - Очень сухое 'нет' сорвалось с губ, и достигло получателя. - Ну, давай не сейчас, а? Я думать пытаюсь. - Рим казался раздраженным. Он постоянно тер глаза пальцами, отчего стеклянные зеленые зрачки оказались окаймленные красными кругами. Иногда веки сжимались в щель, и Рим тотчас же потирал виски. Теперь Женька понял, и решил отступить. Кто знает? Рим думал, копался в голове очень глубоко, и пока это происходило, было бы очень неплохо, если бы его никто не тревожил. Хотя может быть и такое, что Рим просто недоспал, устал, оттого и настолько пустые ответы, выражения, обращения. Отчего? Быть может, он и не всегда пребывал в постоянном, стабильно нейтральном настроении, но тогда это не выражалось так резко, а сейчас...
  - Как скажешь, - вздохнул Женька, но даже этого многозначащего вздоха Рим не уловил. Тогда тот начал смотреть на таблички, аккуратно прибитые к белым деревянным дверям. Кабинеты с большим числом на этот раз находились в левом крыле, собственно, два одногруппника и двигались в этом направлении. В какой-то степени Женьке повезло, что все занятия проходили на первом этаже. Во всем колледже работает только один единственный лифт, который еще имеет свойство задерживаться на этажах, отправляясь не сразу, да и к тому же полностью забитый людьми, не желающими уступать место другим людям. Чего уж говорить про лестницу, которая для Женьки превратилась в настоящее испытание болью и неудобствами.
  И вот, показалась дверь с табличкой, с выбитыми и выкрашенными в белый на синем фоне цифрами 1, 2 и 0. Для того чтобы пройти от одного конца здания до другого, потребовалось пять минут. Колледж поражал, однако, своими размерами не только внешне, но еще и внутренне, с этими коридорами, не имеющими конца и начала, в которых было постоянно светло либо от солнца, как сейчас, в осеннюю ясную погоду, либо от электрических ламп, разгорающихся белым светом, в пасмурную или ночную.
  - Все, тормози, - окликнул Женька Рима, дабы он был уверен в том, что тот не пройдет мимо двери, погруженный в свои размышления. И тот, действительно, чуть не прошел мимо.
  Рим на интуиции, все так же, не поднимая головы, успел нащупать ручку двери, дернуть за нее, и стремительно войти в аудиторию умудрившись чуть не врезаться в плоскость крашеного дерева. Женька подковылял к двери, наблюдая за этим нелепым зрелищем. 'Во дает', подумал он про себя, 'ни черта перед своим носом не видит. Тут никакой прожектор не поможет'. Вздохнул еще раз, и прошел через дверной проем, оставленный Римом открытым, перенося костыли внутрь кабинета.
  
  Глава 13
  Приходилось ли когда-нибудь вам сталкиваться с ситуацией, когда казалось, что из-за даже самого маленького дела, внезапно возникшего, рушится весь строй планов, который вы тщательно составляли на этот день довольно давно? Особенно, если это дело приходится делать в самую первую очередь, потому что иначе не получится? Разговор, который Сан Саныч предполагал провести с одним из своих учеников, совершенно завел Рима, довольно сообразительного парня, в логический тупик. Стена недопонимания оказалось такой глухой, что через нее невозможно было уловить хотя бы толику смысла. От собственных рассуждений у Рима разболелась голова, так что он частенько прикасался к вискам от каждого подходящего приступа, пронзающего мозг, как заточенная шпага.
  Следующую пару Рим провел, уткнувшись в руки глазами. Темнота предстала перед ними - ничего не было видно. Волосы снова сползли вперед, неприятно щекоча лоб, но до этого ему не было никакого дела. Риму не хотелось делать абсолютно ничего: ни присутствовать на паре, ни уж тем более разговаривать с кем-либо после этого. Да и деться было некуда. Быть может, если он сегодня поспал бы подольше...
  И вот тут Рим начал делать для себя совершенно выходящую из ряда вон, но которую он такой не считал, вещь: искать виноватых. Чертов водитель автобуса! Если бы он увидел Сан Саныча, возможно, их дальнейший разговор пошел бы по другому пути. Или вообще не пошел бы. Гребаный сарай, чтоб он провалился! Знал бы Рим, как много придется пахать на поле - ни за что не пошел бы подсоблять за так. Но, вроде бы, Женька обещал поговорить с отцом, а уже потом они рассчитаются. Как-никак, часть дачи принадлежала и им, в том числе. Да еще и из-под земли появился какой-то бомж, жегший хлеб на улице! Кто это вообще и на хрена он это делал? Рим не мог точно знать, поскольку в Скатном никогда не было безработных, бездомных, да уж тем более людей с таким печальным видом, будто судьба вышвырнула их со своего пути. Какая разница? Почему его...
  ...И тут Рим вздрогнул. От неожиданности, от страха. Он даже приподнял голову, раскрыл глаза, застыв в странном ужасе, перед собой видя только спины одногруппников. Женька, сидящий рядом, сам невольно подскочил, слегка скорчив лицо от боли, в который раз пронзившей ногу. Повернулся к Риму, нахмурился.
  - Рим, с тобой все в порядке? Ты чего это вскочил?
  Нет, не в порядке. Почему что-то должно было быть в порядке? Все мысли о предстоящем разговоре улетучились, вытесненные произошедшем. Что это было? Рим попытался вспомнить то, что с ним только что произошло, и это было трудно. Потому что голова болела еще сильнее, как после сильного похмелья (Риму такое состояние было знакомо однажды, так что он мог позволить себе сравнить).
  В ушах раздался глухой звук. Да только это был не простой звук, верно? Крик. Кто-то кричал, громко, протяжно, с большим страданием в голосе, будто обладателя позыва охватывал то ли ужас, то ли сильная боль, от которой невозможно было удержать рот на замке. Кричала женщина, это точно. От того, что некто в голове не просто говорил, а неистово орал, еще больше напугало Рима. Голос было слышно настолько громко, что он невольно обернулся, ища в аудитории смущенные лица. Все сидели, как сидели и до этого: кто-то делал записи в тетрадках, кто-то за партами перешептывался с соседями, кто-то наблюдал за движениями руки молодой преподавательницы, аккуратно вырисовывающей гиперболу на доске. Похоже, что никто этого не слышал, кроме самого Рима. До этого он чувствовал сбитым с толку, а теперь к тому же еще и жутко напуганным до глубины души. Он невольно начал думать, а не сошел ли он с ума на фоне сильных рассуждений, да так, что внутри самого себя он заорал не своим же голосом? Возможно, но до чего этот зов прозвучал как взаправду! Рим мог считать себя заядлым скептиком, уверенным, что на каждые утверждения должны быть свои доказательства, на каждое происходящее явление - свои причины. Вроде бы причину и следствие Рим нашел и что важно - увязал их между собой. Внутренний голос появился и сильно обострился на фоне собственных переживаний, не больше и не меньше.
  Рим хотел было сказать Женьке в ответ, что он успокоился, и повернулся к нему, но тут же застыл в очередной раз. В глазах сначала мгновенно потемнело, а затем сразу стало ярко, да так, что ничего, кроме света, не было видно. Складывалось ощущение, что прямо в стеклянные зрачки светили большими белыми лампами, и свет прожигал их насквозь. Источник испускал такое яркое свечение, что Рим как можно сильнее зажмурил глаза, но солнечные зайчики уже играли на очах, а затем...свет помягчел. Нет, он продолжал бить по зеленым стеклам, однако же, теперь Рим привык к такой яркости, и начал медленно открывать веки. Свет не пропал. Но вот в чем он был уверен, так это в том, что пропало все остальное, что его до этого окружало. Ничего не было. Был только свет, и больше ничего.
  А потом произошло еще кое-что странное. Странный, женский, и все же не внутренний голос вернулся, но он уже не кричал, но призывал сделать кое-что для него. Все, что мог уловить слух Рима, так это одну единственную просьбу. 'Смотри, юноша, и смотри очень внимательно...' - и голос вновь умолк. И Рим стал смотреть. Он уже перестал искать какие либо логические связи. Потому что логика тут не работала, как он позже для себя решил. Так что он поддался предложению неизвестной женщины.
  Внезапно, свет рассеялся, и Рим увидел перед собой тысячи разноцветных огоньков, будто бы он прижал пальцами глаза и сильно их потер. Риму на уроках физики приходилось видеть, как луч света, проходящий сквозь призму, расходился на радугу. Это зрелище отчасти чем-то напоминало гирлянду, что горела, включенная в темноте. Синие цвета сменялись зелеными, зеленые маячили наряду с желтыми, оранжевые и фиолетовые перешагивали с место на место. Рим уже волей неволей начал думать о том, что кружка трипло на голодный желудок явно была лишней. 'У меня жесткие галлюцинации. Верный звоночек к тому, чтобы либо сократить употребление кофе, либо вообще перестать его пить. Не очень-то классное положение, надо заметить. От такой дозы кони вообще дохнут. Хотя кто меня тянул за язык?'.
  Свет и разноцветные маячки погасли, будто кто-то резко выдернул шнур светильника. Темно, ничего не видно. Да еще к тому же чертовски холодно. В темноте этой ничего не присутствует. Или же так казалось только самому Риму? Он прислушался. 'Как тут тихо, даже чересчур...а хотя вот, вот оно. Слышу'. Что-то дребезжит. Глухой, то нарастающий, то убывающий, гул шел волнами. Потом раздался хлопок, где-то вдали, отдаваясь эхом отовсюду. Когда эхо прошло, гул снова занял место в мертвой тишине. Звук этот вызывал у Рима ощущение чего-то неприятного, мерзкого, однако ж, такого близкого, родного к самому себе. А может, и не только звук.
  Рим вгляделся и поднял перед собой ладони, развернул их ногтями вверх. Он подумал, что так же не увидит и их, как и все остальное, но вопреки своим размышлениям сумел разглядеть свой коричневый костюм, как будто бы на них падал тусклый свет. Он вытянул вперед правую руку, и, что странно, она не пропала во всеобъемлющей темноте. На мгновение Риму показалось, что он чувствует себя фигуркой человека в полный рост, вырезанной из журнала аккуратно по самым краям тела, и помещенной на черный фон.
  Рим попробовал пошевелить телом, и это ему легко удалось на удивление, поскольку сначала он думал, что оцепенение его не покинуло, а если даже это и произошло, то среда, в которой он находился, казалось вязкой, как желе. Однако это так не оказалось. Рим почувствовал в пространстве твердь под подошвами кроссовок. Только сейчас до него дошло, что оказался в совершенно неизвестном ему месте, а не в колледже на паре. Оцепенение снова начало подкрадываться из-за спины, но Рим отмахнулся. Удивляться можно было до бесконечности, и все же надо мириться со своими причудами, которые для себя только-только открываешь. Юноша прикрыл глаза, и начал успокаиваться. А вдруг все-таки это все не реально, и он пребывает в отключке из-за волнения? Сейчас его откачают, и все будет нормально.
  Глубокий вдох, глубокий выдох. Он постоял минуту, затем открыл глаза. Картина совершенно не изменилась. Темнота продолжала воцаряться в этом безмолвном пространстве, как и до этого. Тут Рим уже не смог сдержаться. Чувство недопонимания обострилось настолько, что он поднес ладони ко рту, сложив их в подобие рупора, и изо всей силы крикнул: 'Э-ЭЙ! ТЫ КТО И ЧТО ТЫ ХОЧЕШЬ ОТ МЕНЯ? ОТВЕТЬ МНЕ! Я НЕ ХОЧУ БОЛЬШЕ ЗДЕСЬ НАХОДИТЬСЯ!'. Риму пришлось удивиться еще один раз - из всего того, что, как казалось, он произнес громко и отчетливо, он не услышал ни одного слова. Рот открывался, но звуки не проходили сквозь странную материю, в которой он находился и мог дышать. На мгновение Риму показалось, что он оглох, да только это было не так - странный гул, напоминающий биение сердца, продолжал идти из неизвестного места и доноситься до ушей. Казалось, что он не исходил из одной точки, а был рассредоточен во всем пространстве.
  Чуждая, всеобъемлющая темнота навела Рима на мысль. Абсолютно такая же чернота промелькнула в больном глазе бродячего. Тут Рим и вспомнил, как он поначалу странно смотрел на него, а затем с диким рвением бросился бежать без оглядки в неизвестном направлении. 'Его чертов больной глаз. Мне еще почудилось, что я слышал чей-то голос, исходящий из его глазницы. Наверное, так же почувствовал себя и тот бедолага, как я себя сейчас'.
  Ноги Рима подкосились, и он чуть не упал. Он ужаснулся, поскольку предположил - если бы он рухнул в пустоту, то никогда бы в своей жизни уже не смог снова встать на ноги, и полет его в эту бездну был бы вечным. Однако ж он удержался, и, собравшись с духом, попробовал сделать шаг на неосязаемую с виду плоскость. Нога, на какое-то время зависшая в воздухе, приземлилась на такую же твердую поверхность, на которой стояла другая нога. Это было хорошо, поскольку Рим уже не мог бояться свалиться в неизвестность, ежели он оступится - его поймает и удержит пол.
  Он сделал еще пару шагов в неизвестном направлении, судорожно, словно слепой, размахивая руками, пытаясь найти включатель света, а потом понял, что это бесполезно. Вдали ничего не было видно. Уши забивались странным пульсирующим гулом, слышимым повсюду. От него, однако, голова не болела.
  Тогда Рим решил обернуться вокруг себя, водя над собой руками, стараясь ощутить хотя бы что-то, что могло подсказать в этой темноте. 'Чувствую себя так глупо и беспомощно. Наверное, я сейчас выгляжу, как полный идиот', подумал он про себя, и тут же произошли изменения в среде - странный гул забился чаще, как только Рим машинально описал кистью левой руки круг в одной из сторон. Он понял - это могло быть хорошей зацепкой, поэтому двинулся по направлению, к которому стоял лицом. И действительно - шаг за шагом, пульсация возрастала, так что шум по большей части теперь напоминал работу старого механизма, а не биение сердца.
  Когда шум достиг шесть перепадов в секунду (Рим решил посчитать его частоту, дабы знать, куда идти, если собьется), он встал, как вкопанный. Преграда, абсолютно невидимая, неощутимая, не давала пройти дальше. Ноги не слушались, и замерли на одном месте, будто чего-то боялись, а мозг не осознавал никакой опасности. Вдали глаза поймали маленький предмет, который тлел. Рим был точно уверен, что вдалеке что-то горело, но он этого не видел.
  Рим решил взмахнуть кистью руки еще раз, надеясь на то, что скрытый источник света обнаружится. Действительно: преграда под воздействием взмаха немного расступилась, и Рим уже прекрасно видел, что это было. Огонек. До этого момента Рим хорошо видел, как горит костер, зажженная спичка, зажигалка, окрашенное пламя на химии, бензин, свеча. Но было похоже, что настолько красивого пламени ему никогда не приходилось видеть в своей жизни. Синий огонь с белыми язычками вздымался и утихал, кружился, точно светлячок. От него не исходил резкий свет, но было мягкое тепло, ласкающее кожу руки. Гул превратился в тихий свист, возрастающий и убывающий в такт пламени.
  От такого зрелища Риму хотелось плакать то ли от счастья, то ли от осознания чистой красоты того, что он видел, но сдержался. Глубоко вздохнул, и выпрямился, вглядываясь в горящий синий огонек. У него просто не нашлось адекватного примера для того, чтобы сравнить это пламя с чем-либо еще, существовавшим в мире, в котором он жил. Оно было очень красивым, завораживающим, и элегантно вальсировало белыми языками, иногда вырывающимися из плазмы. Оно казалось таким уникальным, таким...Риму пришлось перебрать кучу слов в голове, чтобы найти нужное ему - 'первозданным'. Глядя на него, другого описания было подобрать невозможно. Зато один за другим начали появляться вопросы. Откуда возникло синее пламя и что оно здесь делает? Как давно оно существует и почему скрыто от посторонних глаз? Они заполняли разум юноши, отбрасывая, вероятно, самый главный - как он попал в это странное место. Но Рим успел его ухватить и хорошо изучить. Это был очень хороший вопрос. До этого казалось, что причины и следствия хорошо держатся друг за друга. Затем это происшествие (эта телепортация?) полностью порушило логику и понимание случившегося. И вот Рим попробовал сложить из руин то, что раньше называлось этакими фундаментальными понятиями.
  И только Рим приступил к рассуждению, тут же перед глазами сверкнула белая вспышка, и все снова пропало. Некто решил не давать Риму подумать в этом пространстве, и отправил его обратно, в свою реальность. Глаза слегка напряглись, а затем все вокруг резко потемнело...
  - Рим? Рим, твою мать! Ты слышишь меня или нет? - Кто-то мельтешил щелчками пальцев перед глазами. То был Женька, а как иначе.
  Рим как будто пробудился от сна, но при этом он все еще находился в том же положении, в каком он пребывал до загадочного странствия. Все так же он смотрел на Женьку, как, собственно, и он смотрел на него. Рим покопался в собственном разуме: все осталось на месте. Он все запомнил.
  Он моргнул, показывая, что все еще жив и находится в рассудке.
  - Да, слышу ясно и отчетливо. - Женька казался напуганным и сбитым с толку не меньше самого Рима.
  - Что с тобой происходит? Ты как будто заснул на месте, - сказал Женька. Только что ему пришлось лицезреть очень странное зрелище. Сначала Рим попытался что-то сказать, но замер. Внезапно в стеклянных зеленых глазах пропал природный цвет, вытесненный чернотой. А затем Рим сидел так же неподвижный, но при этом очи неистово светились белым светом. И Женька, сидя с раскрытым ртом, что-то улавливал в глазах друга, помимо него. Синие, синие вспыхивающие точки в каждом из зрачков.
  - Хотелось бы мне самому понять, что со мной происходит. Черт, как же болит голова...
  Рим потер глаза пальцами, закрывая ладонями все лицо. Как только он отодвинул руки от лица, Женька чуть не вскрикнул на всю аудиторию, зажимая самому себе рот.
  - Что? Что такое? - Рим не совсем понял, что происходит, пока не взглянул на свои ладони. Они были все в крови. Тут Рим почувствовал и красную влагу, бросающуюся в нос металлическим, характерным запахом. 'Ох, вот дерьмо. Не хватало только того, чтобы я еще и ослеп'.
  - Можно выйти? - вопросил Рим, снова прикрыв ладонями лицо.
  Ему несказанно повезло, что помимо Женьки и, возможно, пары любопытных лиц, сидящих по левую сторону от него, никто не обращал внимания на кровоточащие глаза (все так же были заняты своим делом). Женька тут же шуганул всматривающихся.
  - Да, можно, - бросила преподавательница, не оборачиваясь и не отрываясь от доски, старательно вырисовывая на доске линии к графику.
  Рим уже успел вытереть глаза и руки носовым платком, который по счастливой случайности оказался рядом, в кармане пиджака. Возможно, он не зря решил надеть темно-коричневый костюм, который ему не особо нравился, но другого у него и не было. Кровь могла разбрызгаться от глаз прямо на одежду, а оставлять странные следы даже на темной одежде Риму ну никак не хотелось. Потому что вслед за странными следами могли последовать настолько же странные вопросы. Хотя бы то, откуда могло появиться столько крови, потому как кровотечение из носа ну не могло казаться настолько обильным. Выходя из аудитории, Рим взглянул на свой платок. Из белого он окрасился в вишневый. Шутки про компот, да и любого другого рода пришлось отложить в сторону, поскольку такая потеря крови пугала и не могла не сказаться на состоянии.
  По пути к санузлу по дороге лишь изредка попадались студенты, как-то косо поглядывая на Рима, закрывающего лицо руками. 'Ну, сейчас их озабоченность - это меньшее, что мне сейчас вообще нужно. Оно и отлично, что их особо не волнует, что я тут ношусь с руками, которые все в крови', решил Рим.
  Войдя в уборную, Рим тотчас же взглянул в зеркало. Кровь не попала на волосы, но вот на лице обильные подтеки уже засохли. В основном они шли из уголков глаз, как внешних, так и внутренних. Сами же глазные яблоки были красного цвета, как перезревшие сливы. Рим невольно вздрогнул, глубоко вздохнул, и принялся наводить порядок на лице еще раз. Он сначала умыл руки, а затем начал тщательно промывать лицо. Теперь, когда он взглянул на себя еще раз, практически все следы пропали. Только глаза все так же были неестественно красными. Рим достал из кармана пиджака маленький пузырек, и его содержимое он закапал себе в глаза. Ощутимый холодок пробежался по поверхности глазных яблок, слегка пощипывая. Но результат вещества был хорошо заметен - за секунды они снова побелели, как снег, и зеленые бусины снова хорошо различались.
  Когда он возвращался по коридору к аудитории, он пропустил все произошедшее через себя. Пустая темнота, странное пламя, головная боль, кровь...Рим точно не спал? Он отвесил себе смачную оплеуху. Гнездо на голове дернулось из одной стороны, перевалившись на противоположную. 'Вот блин, больно-то как'. Он уже было подумал, что своим шлепком снова заставил глаза кровоточить. Однако этого не случилось. Рим потер щеку, которая горела и невыносимо щипала, и теперь был уверен на все сто процентов - ему ничего не кажется. Абсолютно ничего.
  И вот, логика снова выступила вперед. Вопросы снова заняли юношу, но на этот раз более конкретные. Кто мог четко объяснить ему произошедшее, при этом не посчитав его конченым идиотом? Потому что, по неизвестной самому Риму причине, некто, в отличие от всех остальных людей, мог знать если и не все, то большинство вещей. Просто обязан был быть в курсе. Вдруг он не один такой параноик и странник между 'мирами', ежели они таковыми были? Потому что случившееся иначе, чем телепортацией, произошедшее с Римом, нельзя было описать. Если ответ на этот вопрос был положительным, возникал более основополагающий: где необходимо искать нужного ему человека? Рим попытался предположить, и вывел для себя двух ключевых людей - Сан Саныча и, как ни странно, того бомжа, что встретил на переулке. Не исключено, что под влиянием одного из этих людей он чуть не потерял голову. А может, и обоих сразу. Тот бродячий, если быть точнее, его странный глаз с бельмом обнажил часть той пустоты, в которой он пребывал. И еще: Рим никогда лично не сталкивался с Сан Санычем лицом к лицу, до этого утра, и уже сегодня же ему предлагают встретиться и поговорить лицом к лицу. И перед этим странным событием с ним происходит лютая паранормальщина. Теперь Рим все больше и больше находил толк в будущем разговоре, поскольку он мог раскрыть глаза на вещи, которые произошли, но их невозможно было принять до конца. Да, дело касалось самого Рима, он догадался и об этом. Но было что-то еще. Но здесь Рим решил остановить самого себя, дабы не утверждать на свой счет надежды, которые могли обернуться неправдой. Эта странная уверенность в связи Сан Саныча и темноте, в которую он перенес Рима. Перед глазами возник атрибут, который Сан Саныч всегда носит с собой, на безымянном пальце. Этот камень...что-то могло быть связано с этим камнем. Рим не мог себе представить, что именно, однако это пока и не нужно было.
  Оставался только Женька. Рим прекрасно понимал, что Женька не дурак, к тому же, он был свидетелем многих вещей. Это читалось на его растерянном лице, как раскрытая колода карт, и в хватающем любую мелочь взгляде. Так что он решил, что лишним не будет, если и его приятель тоже поприсутствует на 'свиданке', как шуточно он до этого выразился. Конечно, Женьку можно и не приглашать, но, в таком случае, вероятно, придется пересказывать все и сразу, а после отвечать на кучу вопросов. Любознательности взрослого Женьки было не занимать маленькому Риму.
  Рим подумал: 'Все будем на свиданке, все узнаем все самое интересное. А потом уедем в мотель, ага, и проведем всю ночь вместе втроем'. Конечно, мотель их после разговора явно не ждал, но Рим попробовал прикинуть, как подумал бы Женька. И расхохотался на весь коридор.
  Женька услышал странный смех Рима, исходящий из открытой двери, да только ему самому, как ему казалось, было особо не до смеха. Возможно, перед собой он только что увидел проявление то ли странной болезни, то ли гребаной магии. Или всего вперемешку. Иначе произошедшее не могло никак более менее объясняться со здравой точки зрения.
  - Слышь, Жень, - донеслось по правую руку Женьки. Он повернулся к Владу. - Походу, у Рима крыша поехала. Че это он угорает, как ненормальный?
  - Я без малейшего понятия, - сказал Женька, и пожал плечами. - Только-только на перемене у него над глазами тучи нависали, а сейчас он сюда веселый залетит. Хрен его знает, почему.
  Влад молча кивнул, и устремил взгляд к доске, на которой учитель уже стирал с доски кучу писанины.
  - Ой, ну и дерьмо. - Влад махнул рукой. - Ладно, потом перепишу.
  Воодушевленный Рим буквально влетел в кабинет, как Женька и предположил.
  - Ты можешь объяснить хотя бы что-то из того, что с тобой только что случилось? Не хочешь ничего сказать? - Женька уставился на Рима, присаживающегося на стул. До сих пор в голове стоял образ, лицо которого было в крови, текущей из глаз.
  Рим странно ухмыльнулся, и ответил:
  - Сегодня все узнаем. Днем.
  - Я тебя совершенно не понимаю, Рим. - Женька с ноткой обиды отмахнулся.
  - А? Что ты имеешь в виду?
  - А то, что ты то веселый, то грустный. - Женька пальцами показал маятник. - У тебя раньше такого не было.
  - Не знаю, Жень. Может, осенняя хандра подступила.
  - Тьфу! - Женька скривил гримасу неудовольствия и разочарования. - Ладно, допустим. Ну, ты хотя бы что-нибудь расскажешь? Мне думается, ты точно что-то видел.
  Прозвенел четвертый звонок на памяти, что снова обозначало конец пары. Последней на сегодня пары учебного дня.
  Два студента, Рим и Евгений, медленно прогуливались по направлению к кабинету директора.
  - Если честно, меня абсолютно не впечатляет это магическое дерьмо, которое ты описал. Может, это никакая и не магия вовсе? Ты хоть не болен? Когда ходил к врачу в последний раз? На всякий случай надо уточнить, а то...
  - Нет, и не нужно. - Холод из уст Рима коснулся ушей Женьки, и тот понял: он сам был уверен, что дело обстоит в другом. Хотя Рим и не особо интересовался здоровьем Женьки, но сам Женька был явно обеспокоен состоянием приятеля.
  - Мне нужно, чтобы ты присутствовал при нашей беседе. Станешь нашим свидетелем, с моей и с его стороны.
  - Дай-ка подумать. - Женька специально сделал вдумчивое лицо, словно пытаясь найти в голове причину, по которой он не пойдет с Римом на встречу с Сан Санычем. Ему не нравилось, что он говорит ему это не столько в форме просьбы, сколько с нотками приказа. - А, собственно, почему я тебе должен сделать такое одолжение?
  - Ну, я же помогал твоей маме на поле и с хозяйством. Забыл что ли?
  Нет, Женька это не забыл. Просто не хотел думать о том, что теперь он в долгу у Рима, его друга, конечно, но жуткого и к тому же скрытого скупердяя. И, следовательно, он будет 'использовать' его, выполнять его просьбы какое-то время. Будто бы ты занял денег на пять тысяч рублей, а теперь вынужден отдавать по тысяче уже на следующий день после того, как их взял. Хотя он сам пришел к тому, что он сам жаждал присутствия на столь личном мероприятии и лицезрения того, как ученик своей логикой уничтожает учителя. Это противоречие свело на нет и развеяло в прах суждение о меркантильности Рима.
  - Да помню я, помню. - Женька махнул рукой. В это время они стояли у окна коридора. Солнечный свет падал на каменный пол, обнаруживая крупную фактуру, прослеживающуюся через гладкую поверхность. - Ай, ладно, сходим мы к твоему лысому дружку. А почему ты так уверен, будто он точно знает, что с тобой было такое?
  - Я не могу точно сказать. Но есть к этому предчувствие, что он причастен к моей 'телепортации'. - Рим изобразил пальцами кавычки. - И он мне уж точно не дружок.
  Они уставились на большие круглые часы, стрелки которых прилипли друг к другу на самом верху. Они показывали ровно двенадцать.
  - Ну что, заходим? - За дверью ничего не было слышно, хотя она была деревянной. Казалось, кабинет был пустым.
  Рим кивнул:
  - Пошли. Чем быстрее все узнаем, тем лучше. - Рим потянул на себя дверную ручку. Дверь легко поддалась, и Рим вежливо уступил Женьке, дабы тот прошел первым внутрь.
  
  Глава 14
  - Сан Саныч! - протянул Женька, вваливаясь в комнатку директора, размашисто занося костыли. - Не ожидали, что ваш гость приведет с собой еще и друга?
  Кабинет Сан Саныча явно не был похож на захламленную каморку офисного работника. Не было гигантских стопок бухгалтерских бумаг и прочего содержания. Мусор не валялся, где попало, и он также не закрывал обзор окон. Везде царила чистота и порядок. Большой директорский стол занят аккуратно сложенными журналами и канцелярией. Большая лампа белого цвета нависала прямо над Сан Санычем, хорошо освещая рабочую поверхность.
  - А, Раковский? - Он отвлекся от писанины в большой черной книге, в которой виднелись номера и фамилии. - Вы что здесь делаете?
  - Ах, понимаете ли...- Женька снова было начал протягивать снова, но Рим его перебил:
  - Я посчитал нужным, что Женька здесь побудет и послушает то, о чем мы будем разговаривать, Сан Саныч. Меньше всего мне хотелось бы, чтобы окружающие не держали меня за дурака.
  - Это почему же? - Сан Саныч удивился. Ему показалось еще раз, что дураком могут выставить не юношу, но его самого.
  - Ну, это что-то вроде меры предосторожности. Свидетель будет лучше всякого пустого спора. - Рим присел на черный стул, Женька с осторожностью проделал то же самое.
  - Возможно, так оно и есть. - Сан Саныч снял очки, вытер толстые дужки с оправой, потом водрузил эту громоздкую конструкцию обратно себе на нос. - Так вы вроде бы догадались, зачем я сюда вас пригласил, не так ли?
  - Ага, да только догадки уж очень сильно разнятся от правды, как я понимаю. Если уж и кто сможет пролить истинный свет на происходящее, так это вы.
  - Вы так думаете? Хорошо. Очень хорошо, я бы сказал. - Сан Саныч встал из-за стола. Конечно, он был выше студентов на голову, однако по сравнению с другими взрослыми со стороны он казался довольно низким.
  Он потянул за собой стул, и выставил его перед столом, стоящем в самом углу комнаты. Присел на него, скрестив ноги и руки. Будучи в возрасте восьмидесяти пяти лет, Сан Саныч являл собой странное воплощение подарка от природы: тело не казалось дряблым, наоборот, будто он каждый день пробегал километровые дистанции, на лице была пара мелких морщин. История с инсультом была довольно мутной и единственной, наложив отпечаток в виде отнявшейся ноги. Но здесь не было похоже, что Сан Саныч выглядел больным или перенесшим такой подарок судьбы. Для большинства людей секрет Сан Саныча о его остановившейся старости был загадкой номер один.
  А теперь перенесемся обратно в кабинет директора, где он начал беседу с очень странного вопроса.
  - Что вы знаете о современном мире? Том самом, что сложился исторически, со временем, под влиянием событий и действий?
  - Нуууу... - Женька почесал затылок, потом сказал: - Почему вы спрашиваете? Это для вас важно?
  Сан Саныч кивнул.
  - Хорошо. Постараюсь что-нибудь да вспомнить. - Женька погладил треугольный подбородок, на котором пробивался легкий пушок. - Я знаю примерно то, что после Великого распада, кучка довольно умных людей договорилась о том, что все напрочь забудут о том, что зовется 'историей человечества'. Прошедшим миром, как его принято именовать. Каким он был, не скажу - я просто этого не знаю. Его история как бы была, но никто не хочет нам об этом говорить. Потом сразу после этого идет история образования четырех стран: Северных земель, Южного архипелага, Западного края и Восточной стороны. А потом все пошло, как обычно.
  - Да, все верно. - Сан Саныч сказал это с интонацией похвалы, и Женьке это польстило.
  Рим молча наблюдал за тем, как Женька рассказывает об истории. Естественно, ткань со скатерти упала еще давно. И что там увидел Рим? Да ничего. Просто глухой стол, глухая поверхность...и темнота. Какая-то 'кучка' берет и просто решает переписать все с чистого листа, а все остальное - вычеркнуть, наложить на все это запрет, навесить замок, не спрашивая об этом никого другого. Зачем? Это же полная бессмыслица какая-то.
  Рим сказал:
  - Не понимаю. Для чего вы хотите узнать от нас то, что скрывают от нас уже довольно давно?
  - То есть?
  - Я имею в виду, для чего вам это нужно? Это проверка или что-то типа того? - Рим снова вскинул руки. - Потому что если мы действительно не знаем, то вряд ли сможем дать сколь угодно точный ответ.
  Сан Саныч ничего не сказал, молча покачав лишь головой. Он ожидал, что Рим задаст еще один вопрос. И он действительно последовал:
  - Тогда вы можете объяснить кое-что, Сан Саныч?
  Рим и Сан Саныч издалека внимательно смотрели друг на друга. Один - глубокими, изучающими синими глазами, другой - холодными, стеклянными зелеными. Оба будто бы находились в гипнозе, утопая друг в друге. Свидетель невольно сглотнул. 'Ну его на хрен. Лучше бы я пошел домой, честное слово'.
  - Я вас внимательно слушаю, юноша.
  Рим начал, и у Женьки от его слов округлились само собой глаза:
  - Скажите, пожалуйста, Сан Саныч. Почему мы выбрали себе людей (а может, мы их даже и не выбирали, и они решили все за нас), которые посчитали нужным забыть, а не пытаться вспомнить и обо всем хорошенько подумать? Мы наделили их большим правом решить дальнейшую судьбу человека, и теперь что? Наш мир в попытках восстановиться рушится. Мы будто связаны невидимыми цепями, которые сами же себе замкнули. Наука как институт ничего не изобретает, а просто является носителем фактов, которые констатировали очень и очень давно. Как я понял, мы сейчас не развиваемся, а просто используем то, что человек придумал уже сто лет тому назад. И что? Почему мы решили остановиться здесь, в этом странном перепутье? Почему не решили идти дальше? Наверное, все дело в Великом распаде, потому что нам даже не дают понять, что это вообще такое? Может быть, вы сможете ответить?
  Сан Саныч как будто бы выпал из своего тела, поскольку был глубоко погружен в самого себя. Но он не казался смущенным или растерянным. Он казался...понимающим? 'Как много вопросов, любознательный юноша. Я тебя прекрасно понимаю, сам был таким юнцом, не ведающим, не знающим. Но знание приходит всегда, рано или поздно'.
  - Ты когда-нибудь открывал Обратный кодекс, Рим? Если да, то ты хорошо помнишь самый первый постулат? 'Мы, народ сего мира, измученный и истощенный, раздираемый внутренними противоречиями и убеждениями, а также поглощенный и выброшенный с праведного пути Великим распадом...'
  - '...присягаем Сенату и решению ему великому, даруемое нам от глубокого человеческого таинства, и принимаем Обратный кодекс', да-да-да. - Рим небрежно махнул рукой. - Но что это, черт подери, вообще может значить?
  - Согласен, звучит абстрактно, - подключился Женька. - Но я так понимаю, Великий распад стал отправной точкой во всем том, что пошло дальше. - Когда Женька начинал рассуждать, веселость на лице сразу сметалась, и ее место занимала серьезность.
  - Правильно мыслишь, Евгений.
  - И что же с того? По какой причине мы не можем послать этот Кодекс к чертовой матери? Вы можете себе представить, что могло произойти, если бы...?
  - Конечно, представляю, Рим. - Сан Саныч лишь чуть наклонился вперед, не вставая со стула, но Риму показалось, что он подошел к нему опасно близко. - И не только представляю. Я это прекрасно видел своими глазами.
  Рим от услышанного нахмурился, а затем раскинул брови ко лбу и наклонился. Женька раскрыл рот от удивления, уже в какой раз.
  - Не понял ни хрена, извиняюсь за выражения. Что вы имеете под этим в виду? - Женька начал потихоньку приходить в себя.
  - Самое что ни на есть прямое значение сказанного. Я был там, где Великого распада не произошло. Я хорошо видел, каким бытом занимался тот человек, на каких машинах люди пересекали время и пространство, в каких домах они жили. В том мире, вернее, в той проекции, не четыре страны, а целых двести, и все они живут вместе, бок о бок. А общаться люди из разных точек того могут с помощью маленьких металлических корпусов, которые они называют 'смартфонами'.
  Женька развесил уши, и впитывал в себя слова, которые доселе не слышал, как губка. А Рим, казалось, вовсе и не удивлялся, и иронично махнул рукой:
  - Что и требовалось доказать. Технологии могли шагнуть далеко вперед, но... - Лицо Рима неожиданно изменилось - он захотел предпринять попытку подловить Сан Саныча на сказанном. - Тогда скажите вот что - как мы должны поверить вам, что все, о чем вы говорите - не блеф и не выдумка из вашей головы?
  Сан Саныч призадумался. Покрутил кольцо вокруг пальца, провел пальцем по блестящей поверхности камня. Кроваво-красный камень блеснул белым светом, отразившимся в глазах Сан Саныча. Он сунул руку в карман своего пиджака и достал оттуда маленький черный кирпич. До стола было подать рукой, однако Сан Саныч небрежно отшвырнул его к деревянной поверхности. Кирпич не грохнулся камнем, однако проскользил по столу к противоположному краю.
  Рим приподнялся и взял со стола черный кусок металла. Он очень сильно напоминал ту электронную игрушку, что обычно есть у всех детей Восточной стороны, только на два порядка меньше, и больше напоминала маленький экран. Сверху Женька присоединился, изучая ее. Внезапно, что для Рима, что для Женьки, поверхность загорелась вмиг белыми буквами: 'Белый свет, черная бездна, синее пламя. Кровь, текущая из глаз. Я ничего не упустил?'.
  Теперь сидеть с открытым ртом предстояло Риму. 'Мне этого хватает, очень даже хватает'. Женька своего предела удивления достиг, так что от нового открытия голову не потерял, но был все так же шокирован. 'Невероятно, смартфон! Просто телек в миниатюре! Мне хочется побывать в этом мире, очень и очень сильно. Сколько еще таких штук там есть?'.
  Сан Саныч слегка усмехнулся, наблюдая, как два взрослых на вид, но душой молодых человека, изучают неизвестный им предмет, не из их мира.
  - Конечно, странно, что при имитации копирования может случиться мелкое нарушение целостности структуры мозга и другие побочные эффекты. Не бойтесь, повреждения такого рода, вызванные такими явлениями, заживают довольно быстро. Наверное, будь бы у вас Осколок, вы бы перенесли имитацию легче.
  - Это же вы подстроили, не так ли? Это ваших рук дело то, что со мной произошло? - Не было похоже, что Рим злился, однако неприятный осадок остался. Сан Саныч всегда казался не колдуном, который подстраивает странные видения, а потом еще и пускает кровь из глаз, но компетентным преподавателем, архитектором и просто хорошим человеком, имеющим авторитет в обществе, во всех кругах. Он обратно отбросил маленький телевизор на стол, который Сан Саныч ловко подхватил.
  - Отчасти. Я не могу приказать Осколку выбрать человека, потому что он выбирает человека сам. - Он указал на красивый камень, выпирающий из серебряного обода. Рим разглядел, что обод гладкий, но ближе к камню будто бы теряет свою однородную структуру.
  - Получается, я избранный, или вроде того?
  - Не совсем. Осколок выбирает человека на демонстрацию имитации через зрительный контакт. Ты видел, как блеснул камень? Если да, то эффект случился.
  Сан Саныч хотел сказать что-то еще, но Женька его опередил.
  - Так, так, так, давайте по порядку, пока я окончательно не свихнулся и на орбиту не улетел. У меня о-о-очень много вопросов. Да и у Рима, думаю, тоже. Но не про...смартфон, да. Вы так странно выражаетесь о 'людях', будто вы сам и не человек вовсе, я прав или нет? - Женька озадаченно вскинул бровь. Еще и ухмыльнулся.
  Сан Саныч уловил этот интерес, появившийся у приятеля Рима.
  - Ну, как тебе сказать, Евгений. Наш народ ничем особо не отличается от вашего, ни внешне, ни даже внутренне, за исключением лишь одного: мы просвещены и обучены детьми Света, а вы, похоже - нет.
  - Интересные дела! А что же вы тогда, 'просвещенный', забыли в нашем мире, или, как вы выразились...ну, слово такое...проекции, вот! Это что такое - проекция?
  - Вот это очень хороший вопрос. Я думал, что почти совсем забыл, но, похоже, что здесь время не особо сильно повлияло на мою память. Оно идет здесь быстрее, но не для меня. Вот смотрите внимательно, вы оба.
  Сан Саныч встал со стула, и со стола взял свою черную книгу с номерами и фамилиями. Теперь он более не опирался ни на что, а походка стала самой обычной, человеческой.
  - Сан Саныч? Трость? - вопросил Рим.
  - А? Да, да, вон она, стоит у окна. Я в ней уже почти не нуждаюсь с тех пор, как я нашел Осколок в вашем мире.
  Книга оказалась на уровне глаз Сан Саныча, и он расположил ее прямо перед собой.
  - Видите? - Сан Саныч указал на ту сторону листов книги, где они образовывали ее ширину, исключая обложку. - Что это?
  Рим и Женька переглянулись. Потом уставились на книгу. Женька прищурил глаза, а затем сказал:
  - Это...я думаю, это книга. Без шуток, это правда...книга.
  - Да, ты не ошибся. - Сан Саныч улыбнулся. - Но чего много в книге, очень много?
  - Листов, - сказал Рим. - Листов или печатных знаков.
  Сан Саныч кивнул головой, потом продолжил:
  - Так вот, представьте себе. Эта книга - совокупность всех миров - есть великий Луч Света. А каждая страница этой книги - это в своем роде отдельный мир, или как мы называем ее - проекция Луча. Каждый знак на этом листе - любое создание, существующее в этой проекции, в которую вдохнули жизнь. Думаю, вы понимаете, что знаков этих может быть гигантское множество.
  - Аллегории, аллегории! - воскликнул Женька.
  - Ну, в этом есть толика смысла, - согласился Рим. - Уж ежели нам почти ничего не известно о том, в чем секрет мироздания, потому что от нас это скрыли.
  - Ваша проекция довольно странная, надо заметить. Прибыв сюда, по-вашему, в семидесятых годах, я был удивлен, насколько сильно она отличается от тех, в которых я побывал ранее. Во всех других ваша планета довольно идентична по расположению материков, но здесь карты почему-то разнятся от мною ранее увиденных. Знаете, что я об этом думаю?
  - Что все упирается в Великий распад, - вдумчиво проговорил Женька. - Вы сказали, что 'прибыли' сюда. Что вы имеете в виду?
  - Такие дела, что просвещенные не осведомлены о том, что происходит в других проекциях, не побывав там. Мы собираем всю информацию о мирах, путешествуя между ними с помощью копирования, поскольку мы подчинены великой миссии Света и исполняем ее.
  - Информацию какого рода? Вы что-то вроде Всевидящей Матери ? - предположил Женька.
  - Ну, возможно, - сказал Сан Саныч. - Только мы следим не за всеми подряд. Да и мы, признаться, диктатуру не пропагандируем. А вот насчет информации - сами позже все узнаете. Когда придет время. Но вот что я могу сказать - думаю, вы, Рим и Евгений, нужны нам. Хотя бы, потому что знаете очень много.
  Рим задал очевидный вопрос, на который последовал не менее очевидный ответ:
  - Вы можете что-нибудь рассказать об этой миссии?
  Сан Саныч отрицательно покачал головой.
  - Мы не можем, потому что не имеем на это Права разглашения в этой проекции.
  
  Глава 15
  - Странный вы какой-то волшебник, Сан Саныч, - ответил Женька. - Много чего знаете, но говорите из этого меньшую часть. Может, хотя бы скажете, как вы путешествуете?
  - А, это не секрет. - Тут Сан Саныч поднялся и прошагал к шкафу, который стоял слева. Из стеклянной витрины, заставленной хрустальным, на вид дорогим сервизом, он вытащил пирамидку и поставил ее на стол, шершавым основанием вниз. - Это Слеза Света. В нашем мире ей обладает каждый просвещенный.
  Рим поднялся, чтобы рассмотреть поближе этот кусок стекла. Казалось, что пирамида ловила солнечный свет своей вершиной, и затем, внутри себя, растворяла его, отчего прозрачный камень как будто светился сам по себе. Он казался таким легким, как пушинка, и невероятно хрупким, настолько, будто его возможно было разбить одним неловким взглядом. Женька почувствовал, как ощущения боли из ноги медленно пропадают. Облегчение накрыло его с головой, и ощущение благодати упускать нисколько не хотелось. Однако им обоим не хотелось одного - коснуться граней, поскольку они казались такими острыми, что словно разрезали воздух вокруг себя.
  - Сейчас Слеза достигла пика своей энергии. В принципе, произвести копирование можно хоть сейчас. Но...- Сан Саныч вздохнул, словно что-то осталось недосказанным, неизвестным.
  - В чем дело? - спросил Женька.
  - Видишь ли, юноша. Я не просто прибыл сюда, но оказался заперт в этом мире. После того, как просвещенным совершается копирование из одной проекции в другую, пропуская все остальные, находящиеся между ними, нарушается Право перехода. Иначе говоря, из середины книги я перепрыгнул в самый ее конец, минуя большую ее часть. Такое возможно, лишь если ты принесешь...жертву. Тогда можно проделать сверхкопирование.
  - Хорошо, а зачем вам понадобилось делать такой большой прыжок? - поинтересовался Рим.
  - Ты знаешь, что есть самый великий человеческий порок? - Сан Саныч и Рим вновь смотрели друг на друга.
  Рим призадумался, потом сказал:
  - Гордыня. Она - начало всех темных начал души.
  - Все верно. Что испытывает человек, который получил великую власть в свои руки? Или же могучую силу? Он начинает возвышать себя над другими, думая, что он велик. Но это же не так, верно? Верующие хорошо уверены в том, что над ними есть Бог, неверующие убеждены, что подчинены в большей степени стечению обстоятельств. Каждый готов следовать чему угодно, но если они начинают верить в сами себя...
  - То не занимать у них гордыни и ощущения собственной важности, - закончил Женька. Сан Саныч кивнул.
  - Сначала приходит мощь, потом ее осознание. Так было всегда, и так произошло со мной. Возможно, я чересчур поверил в себя, и поэтому теперь сижу здесь, в этой тесной комнатке, а не бьюсь бок о бок со своими братьями по оружию. - Сан Саныч снова снял очки, дабы вытереть слезы с глаз. - Иногда мне кажется, что там мы проигрываем борьбу, но никак не могу им помочь, потому что я в ссылке.
  Рим подумал про себя: 'Интересно как. Я думал, что вижу перед собой чуть ли не самого могущественного человека в мире, а теперь прихожу к выводу, что я сижу в одной комнате с колдуном, преступником и грешником. Ну и дела'.
  - Похоже, что Свет не особо вникает к моим просьбам, и ему неведомы мои дела в этом мире. Да и с чего бы? Он слеп, к тому же с давних пор он ни к кому не обращался, поэтому мы полагаем, что он потерял рассудок, но не умер, ни в коем случае, нет! Если бы Свет перестал существовать, захлопнулись бы все проекции, и тогда Бездна снова воцарилась бы в этом мире. Истинное, чистое зло. - Похоже, что Сан Саныч таким образом решил завершить свою исповедь.
  - Тю, - сказал Женька. - Ну вы даете, конечно.
  - Да, дела самые прескверные. Но я так и не дошел до самой сути. Вы решили излить нам свою душу...для чего? Чтобы мы поддались на ваши уговоры и воевали там вместо вас? Выходит, что так.
  Сан Саныч ничего не сказал.
  - Вы же понимаете, что вряд ли мы с Женькой пойдем на такое, ведь так? - Рим повернулся к другу. - Я не хочу мотаться туда-сюда, не имея на это большой причины.
  Сан Саныч посмотрел на Рима.
  - Вам не нужны избранные люди, так? Вам нужны бойцы, готовые держать в руках оружие и стрелять в случае чего на поражение. Иначе говоря, выбираете тех, кто без малейшего колебания пойдет и отдаст душу на благо мира? Неплохо, признаю. Даже поаплодирую. - От странного, саркастичного похлопывания стало некомфортно что Сан Санычу, что Женьке. - А что, если я вам скажу, что вам не удалось меня склонить на свою сторону? Что, если я не собираюсь ничего делать?
  Все начали переглядываться между собой. Женька почесал затылок рукой.
  - Ну-у-у, знаете, меня в общем-то не особо устраивает перспектива помереть где-нибудь на закоулках другого мира. Но вот что меня действительно беспокоит, так это моя хренова нога, которая болит клятый месяц, без причины. У нас даже в Плоском разводят руками по этому поводу. Даже крест поставили, что ли. Сказали, мол, до конца жизни будешь ходить с тростью под рукой.
  Женька задумался, потом продолжил:
  - Хотя...если у вас есть в городе, или как вы там называете свои поселения, лекарь, маг, или кто-нибудь за него, то я, в общем, не против сделки. Меня, если честно, уже в край достало ходить вот так. Со всеми вытекающими неудобствами.
  - Хорошо. Думаю, с одним из вас мы уже договорились. У меня в той проекции есть один старый знакомый. Думаю, вы можете к нему обратиться по всем насущным и интересующим вас вопросам.
  - Прекра-асно. Я уже и так достаточно убедился в существовании магии. Мне кажется, я бы мог прям сейчас встать без всякой боли. - Женька скорчил довольное лицо и попробовал приподняться. И чудо произошло: он это действительно сделал. - Есть что-то в этой штуке, которую вы на стол поставили. Она как будто бы восстанавливает силы и вдохновляет.
  Сан Саныч предупредил:
  - Это ненадолго. Как только вы покинете комнату, вам снова понадобятся костыли, к сожалению. Сила Слезы действует в пределах кабинета, только и всего. Ну, или при физическом контакте.
  Женька сразу ощутил пощечину обиды. 'Ах ты ж старый сукин сын. Еще несколько минут назад ты затирал про гордость, а теперь ей раскидываешься направо и налево, задевая чужую личность. Сейчас я закрою на это глаза, потому что у меня действительно есть проблема, которую хочу решить уже как месяца три. Не совсем тебе обязательно знать, что насчет месяца я соврал. Уж не знаю, насколько она больше твоей, но по-хорошему тебя неплохо было бы вздернуть еще разок за такие слова'.
  - Ох...вот оно как работает.
  - Да, понимаю. Самому приходится нелегко покидать свой кабинет, с чувством, будто закапываешь сокровище, о котором все равно все знают.
  - Хорошо, а как вы обходитесь с теми, которые могут поинтересоваться вашим камешком?
  Сан Саныч прикоснулся камнем в перстне к вершине, и Слеза Света перестала светиться. На вид она ничем не отличалась от обыкновенной стеклянной пирамидки. Как только это произошло, резкая боль ударила по ноге, и затем по голове, и Женька рухнул на стул, чуть не заорав от неожиданного возвращения к своему прежнему состоянию.
  - Готово. Слеза теперь в гибернации. Никто не в состоянии осознать, насколько этот 'кусок стекла' может быть важен, пока он спит.
  - Все понятно, - подумал Рим. - Почти все. Есть пара вопросов. Оба касаются Света и мироустройства.
  - Я слушаю.
  - Кто или что есть Свет? Это что-то вроде большого существа, определяющего все сущее и живое?
  Сан Саныч поправил съехавшие очки, и начал говорить.
  - Я поведаю небольшую историю, которая пересказывается Хранителями, другим живущим по соседству с нами народом, из уст в уста, из поколения в поколение. Расскажу на свой манер, потому что у них сложный язык, а перевод на наш, обычный - очень корявый. Итак, позвольте.
  И Сан Саныч начал рассказывать, с чего все началось.
  - А началось все, мои слушатели, с Бездны. До сих пор говорят, что она - мать всего неживого, всей материи, которая вообще в каком-либо угодном обличии пребывает. Бездна была всеобъемлющим существом, без разума, без цели в жизни. Никто не может точно сказать, как долго она живет на этом свете, поскольку не в состоянии это измерить и осознать. Бездна - это царица в своем бескрайнем, бесконечном, мрачном мире, и, вероятно, такое могло быть сколь угодно долго. А потом... внезапно появился Свет. Вначале он был точкой, а затем перерос в великий Луч, который из своего начала брал жизненные силы. Вы можете считать, что здесь, практически в наиболее далекой от Прямой проекции, Свет существует более пятнадцати миллиардов лет, настолько давно это произошло, но ближе к центру время замедляется.
  Вначале Свет представлял собой единый поток пробивающегося знания и Единого права сквозь тело Бездны. Уже потом, после того как Бездна совершила Рассеивание, уничтожив Великое начало, Свет медленно, но верно начал распадаться на проекции. После этого звезды распределились в Луче, притягивая к себе планеты или блуждая в одиночку. Затем, в наиболее близкой к центру Прямой проекции, по велению Света появились первые две расы людей - просвещенные и хранители, как реакция на воинов Бездны - Детей, которые не были такими глупыми, как она сама первоначально в своем одиноком властвовании. К этому времени большая часть знаний была захвачена Бездной, и свою часть - разум и плоть - она даровала солдатам, которые устремились во все уголки ее бывших владений, истребляя все живое на своем пути. Мы, два братских народа, не ведаем, чем вызвана истинная неприязнь Бездны к нам, но упорно боремся за существование во имя Света, того, что даровал нам душу и знания. Мы не боимся умереть в неравном бою. Лишь одно единственное дает нам повод для беспокойства.
  В последние секунды, еще пребывая в рассудке, Свет ниспослал своим детям наказ, которому мы следуем очень давно. Он сказал: 'Не прикасайтесь к Тьме. Никогда в жизни...'. Что происходит с тем, кто отвернулся от его слов, ослушался и сделал то, что было под запретом? Заключив сделку с самой Бездной, человек нарекает себя на жуткую погибель собственного же сознания, самой праведной и светлой его части, превратившись в прикоснувшегося. Даже прервав ее, он потеряет свою память, свою веру, и до конца своей жизни будет носить в себе частичку Тьмы. Промежуточного человека видно сразу, по его обличию и неспособности говорить человеческим языком. Вся его жизнь сводится к тому, что он ищет себе исправления и надежду на то, что когда-нибудь все закончится хорошо.
  Было похоже, что на сегодня Сан Саныч уже уставал говорить и рассказывать все, о чем он знал. Речь замедлилась, грудь быстро вздымалась и оседала от гигантского потока слов. Рим посмотрел на часы, коих табло демонстрировало час дня. 'Ничего себе', - подумал он. 'Казалось, что мы говорим целую вечность, а не шестьдесят минут. Даже тут, под действием этого кристалла, время растягивается, как плавленый сыр'.
  - Итак, мои слушатели, подошел краткий мой пересказ к завершению. Оставляю на ваш суд все выше мной сказанное, поскольку вы на это имеете полное право.
  - Знаете, Сан Саныч, я уже готов поверить во что угодно, даже в эту псевдонаучную чушь, что вы рассказали. - Женьке надоедало сидеть на одном месте. Он желал вернуться к тому самому состоянию, что пребывало с ним, пока Слеза светилась. Он хотел, чтобы эта пирамида снова отобрала у него боль. - Потому что иначе как псевдонаучной чушью я это не могу описать. В проекции я верю более-менее, но вот Бездна и Свет больше напоминает вечное противостояние добра и зла, которое в сказках для маленьких детей пишут.
  - Как скажете. Вы можете считать своим долгом верить в то, во что верите, пока сами не столкнетесь лицом к лицу с правдой.
  Женька не ответил, но вроде бы был мысленно согласен с тем, что сказал Сан Саныч. 'Я много видел, и теперь вообще вряд ли усну. Буду думать о кольцах и камнях, и еще о том, что нога зажила, хоть и на какое-то время'.
  - Хорошо, тогда крайний от меня вопрос, - добавил Рим, пробудившись от рассказа. Спать более не хотелось. - Вы когда-нибудь бывали в проекциях, которые находятся буквально на границах? Иначе говоря, на самой первой или на самой последней странице книги?
  - Да. Пустоши. Самые страшные места. Однажды пришлось там побывать, и то, что я увидел, не желаю увидеть никому. Потому что в пустошах жизни больше не существует. Все, что там есть - скелеты и камни. И черное, черное небо, без звезд, без Света. Там его уже убили, и на пустых планетах царит Бездна и ее вибрации.
  'Жуть какая. Не могу себе представить, но от этого не легче', подумал Женька.
  - Ладно, все, я считаю, на сегодня хорош. Давайте расходиться, пока я задницей не прилип к стулу и меня не пришлось отдирать от него. - Женька потянулся за костылями, и смог их подобрать без большого дискомфорта.
  - Согласен, - поддержал Рим. - У меня есть еще незаконченные дела на сегодня.
  Сан Саныч с облегчением вздохнул. Часовая тирада все же прошла, хотя он вымотался, будто полдня читал одно и то же по несколько раз подряд.
  - Но я ваше предложение не отклонил, уж запомните! Не знаю, что насчет вот этого джентльмена по правую руку, но я готов рискнуть. А то я начну думать, что целую вечность проведу с ходулями под руками.
  - Хорошо. - Сан Саныч сам начинал ощущать пропавшее воздействие Слезы на свою ногу. - Будет лучше, если вы все же надумаете поддержать своего приятеля, Рим.
  - Нет. Я пока не болен и абсолютно уверен в том, что не нуждаюсь в помощи откуда-то извне. Я пока больше верю в медицину, нежели в магию. А вот складывать голову неведомо для какого-то дела я не буду. Даже если оно благое.
  Сан Саныч поднял брови, и обе выпрыгнули из-под очков. 'Не зарекайтесь, юноша. Делайте что угодно, но не зарекайтесь в том, что вы говорите. Судьба неблагосклонна, порой несправедлива. Иногда медицина оказывается бессильна перед недосыпом, головной болью и кровью, текущей из глаз'.
  - Хорошо. Если что, я никуда не денусь, не исчезну в 'междумирье'. Я всегда тут, буду проводить занятия, заниматься директорскими делами, и в том числе ждать вашего решения.
  - Мы это уже поняли. - Любопытство Рима, в котором он пребывал все время, пока Сан Саныч рассказывал свои истории, вмиг улетучилось, и холод вновь доносился из тонких губ. - Зайдем к вам, как только посчитаем, что время придет.
  Сан Саныч вскинул руки. Это значило 'жду с нетерпением'.
  Когда дверь захлопнулась, Рим закатил глаза, и проговорил вполголоса:
  - Ты слышал весь бред, который нес этот старик?
  - А по тебе и не скажешь, что ты считаешь это бредом, - хихикнул Женька. - Да и зачем ему нам все это говорить и отнимать столько времени? Только потому, что ему стукнуло восемьдесят пять, и у него маразм старческий обострился?
  - Это верно. Уж слишком бодро он разговаривает и ведет себя для человека преклонного возраста.
  -Все еще не верю, что он человек. Тем более, как он догадался о том, что с тобой вообще происходило, ведь он был в это время совершенно в другом месте? Да еще и на маленьком телевизоре это показал.
  - Не знаю даже. Да мне и не хочется-а-а-а...
  Тут Рим ощутил для себя, как мир вокруг него начал медленно покачиваться, а голова сильными, пульсирующими толчками болела все больше. Рим пошатнулся, и бледный, мертвенный румянец выступил на щеках.
  - Рим? Рим? Вот дерьмо, только не снова...Рим! Возьми себя в руки, черт подери! - Тут Женька переборол себя. Отбросив костыли в сторону, он подпрыгнул на одной ноге к другу, взяв его за плечи. Сначала пошатнул медленно, затем сильнее, пока Рим снова не очнулся. - Але, прием, база, ответьте!
  - Ба-а-за отвеча-а-ает...- Рим удивился, как речь приобрела вязкость, будто это были не слова вовсе, а тесто. Он попробовал выдавить из себя еще пару слов. - Ба-а-за отвеча-а-ает, ка-а-ак слышно-о-о... - Сильный импульс в голове заставил его скрутиться, и от буквально оттолкнул силой Женьку от себя, согнувшись в три погибели. Женька впечатался в стену и сполз на плитку. Боль была невозможной, но в этот раз перетерпел, прикусив до крови нижнюю губу. Рим пропустил через пальцы птичье гнездо на голове и попытался продраться через череп к самому мозгу. Там, внутри, что-то разрывалось, вместе с этим разрывая и весь воспринимаемый им мир. Ему показалось, что он сейчас снимет скальп своими же ногтями, но смог только поцарапать кожу, захватив еще и перхоть. Эту адскую боль невозможно было сравнить ни с чем в своей жизни.
  Рим попытался выпрямиться, но в глаза ударил жуткий кровавый салют. И не только. Казалось, что кровь шла отовсюду - и сквозь глазные яблоки, и через нос. Она капала на плитку, за пару секунд образовав лужицу. 'Вот же...', - сначала было подумал Рим, и выпрямил спину, но не успел закончить мысль. Потому что не удержался и упал без сознания, назначь.
  'Финита ля комедия, для нас с тобой'. Женька чувствовал, как его волосы на голове из пепельного цвета превращались в белые. 'Конечная остановка, убедительная просьба - выйти из вагонов'. Лицезря все происходящее, он не кричал, а орал что есть силы на все здание: 'КТО-НИБУДЬ! НА ПОМОЩЬ! ТУТ ЧЕЛОВЕКУ ПЛОХО! ПОМОГИТЕ!'.
  Реакция последовала незамедлительная. Как только раздался удар неживого тела о плитку, из дверей выскочил Сан Саныч. Затем из соседних кабинетов начали вываливаться люди, и за считанное мгновение между страдальцами образовалась целая толпа. Все перешептывались, переглядывались. Кто-то приказал одному из учеников как можно скорее сделать звонок в больницу, и те сразу же метнулись к вахте, где стоял телефон. Директору пришлось протискиваться через круг, образованный молодыми людьми. Он явно был в ужасе, и явно не пытался сыграть эту эмоцию. На полу лежали два студента, с которыми он только что вел обычную беседу. Кудряшки Рима откинулись назад, потоки крови из носа и глаз застилали лицо, образуя жуткую маску. Женька лежал со слегка опухшей ногой, с губы так же стекали маленькие струйки. Костыли валялись поодаль, за кругом, перекрещенные друг на друге.
  Он окинул взглядом собравшихся людей, пристально вгляделся в Сан Саныча, и тот подхватил его мысли. 'Скажите, чем мы это заслужили? Вы знаете?'. А затем, вслед за Римом, не в состоянии переносить жуткую боль, облокотил голову к каменной стене и лишился чувств.
  'О великий Свет...какой ужас'.
  
  ЧАСТЬ 2. ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ
  Глава 1
  -...да, да. На боль в голове он не жаловался, но по нему это и так было видно. - Голос Женьки был слышим где-то вдали. В глазах, как и в голове, царила темнота.
  Мягкий мужской голос задал вопрос, который Рим не смог разобрать. Он попробовал выйти из пограничного состояния сна и бодрствования. Не вышло. Глаза не открывались, и просто бегали туда-сюда под веками. Затем послышался голос Женьки, грубее, чем принадлежащий тому, кто задавал вопросы.
  - Да. Кровь из глаз. Два раза. Во второй раз еще шла и из носа. Черт, как же болит нога...
  Рим находился в заточении внутри себя. Он сидел и ждал пробуждения. Окружала его темнота, конечно, не такая холодная, какую он ощутил в имитации. Потому что это была его собственная темнота. А в своей почти всегда теплее.
  - О, у вас что-то есть и для меня? Ну, я думаю, можно попробовать. Я рассчитываю на вас и на ваш профессионализм.
  На время вернулся тот самый убаюкивающий голос, как решил Рим, врача. Он уловил в интонации, как последовал еще один вопрос. Что-то вроде: 'Не наблюдалось в последнее время странное поведение?'.
  - Да. Обычно он всегда выглядит...странно. Но здесь уж слишком резкая перемена настроения. Мне самому это показалось необычным. Иногда выглядело так, что он меня вообще не слышит.
  Но Рим знал, что было общим в его темноте, где он просто сидел, с той, материальной, в которой он перемещался, пребывая в имитации. Огонек тлел. Синий, с белыми язычками. 'Хочется прикоснуться'.
  - Ну, я не могу отвечать за Рима. Пусть он лучше сам поведает, что об этом думает. Поговорит с родителями, обкатает все сам. А потом вы, все вместе, придете к консенсусу.
  Послышались шаги, а затем и звуки закрывающейся двери, уже ближе и отчетливее. С хлопком двери все сразу смерклось и утихло. Теперь был слышен только голос огня и гул темноты. И слова, принадлежащие неизвестно кому: 'Мое солнце, Рим. Ты - наше солнце. Ты всем нам светишь, и будешь светить недолго, недолго, недолго...'. А слово 'недолго' отражалось эхом о невидимые стенки и возвращалось к Риму.
  И вот, какое-то время спустя (окружающая тьма, казалось, длилась вечность), все же начало светлеть. Все сильнее и сильнее. Глаза Рима распахнулись, и он дрогнул всем телом, как будто бы проснулся от того самого сна, где ты падаешь в невидимую пропасть.
  Рим обнаружил себя в маленькой палате. Светлые, но мягкие тона преследовали повсюду. Стены не были оклеены обоями, но от этого комнатка не казалась пустой или неуютной. Спереди стоял шкаф, на самом верху которого сидел толстый телевизор. Часы в углу экрана транслировали шесть часов вечера. Показывали новости мира, союза Четырех сторон. Солнечное зарево вываливался из больших окон, настолько гигантских, что казалось, что вся левая стена была сделана из стекла. На улице уже смеркалось, небо затянулось серыми облаками. Ветер разошелся не на шутку, и завывал в самой крыше здания.
  - Ох-х-х... - Рим провел рукой по лицу, начиная ото лба к подбородку, а затем метнулась ближе к голове. Он не совсем понял сложившуюся обстановку, пока не ощутил гладкую поверхность вместо склоченных волос. 'Да. Этого следовало ожидать. Похоже, что упрямство мне не особо помогло в сокрытии правды'.
  - Эй, ты. Наконец-то ты очнулся. - Рим повернулся головой, и убедился окончательно в том, что коек в палате две. На него смотрело максимально расслабленное лицо Женьки, которое, однако, не выражало большой радости. - Теперь ты выглядишь как брат-альбинос Сан Саныча. Я тебе очки толстые подарю, как-нибудь. - На лице проступила маленькая ухмылка, которая поблекла сразу же. Возможно, Женька решил, что шутка вышла не особо удачной. Но Рим вроде бы улыбнулся и слегка кивнул.
  - Ха-ха-ха. Я засчитал подкол. - Рим переменил позу, потому как обнаружил, что все тело затекло, пока он пребывал лежа. В нос сразу же бросился запах медицины, в особенности лекарств, хлорки и свежего воздуха.
  - Вот, узнаю своего старого, доброго друга. Как чувствуешь себя?
  - Пойдет. Сколько я был в отключке?
  - Целый день. Конечно, жуткое зрелище ты устроил в колледже. - Женька помолчал немного. Сказать им обоим было нечего. Потом он продолжил: - У меня есть два домысла, один хороший, другой плохой. С какого начать?
  Рим подумал, и решил, что насчет плохой новости он уже догадался сам.
  - Какая стадия?
  - Хирург предполагает, что третья. Самая что ни на есть дерьмовая, когда особо уже ничего не сделаешь. - Женька повернулся на бок. - Симптоматика, как он поведал, у тебя, конечно, странная. Док решил, что хочет сделать биопсию, чтобы убедиться в своих прогнозах. Но нужно твое согласие и твоих родителей.
  - Ладно. Мне нужно подумать. А какая хорошая?
  - Ну, теперь у тебя есть веская причина попробовать поверить этому хренову шантажеру и попытаться отыскать его 'друга', если он, конечно, сам так называет.
  - Ну...возможно. Я до конца пока не уверен. Диагноз же мне поставили всего лишь по признакам?
  - Да, я назвал все, и абсолютно все, как считает док, к третьей и относятся. - Женька вгляделся в глаза Рима и слегка побледнел. Они остались такими же стеклянными, но при этом казалось, что в них наполовину угасла жизнь. Они были похожи на мертвые (однажды Женьке уже приходилось видеть мертвых людей с открытыми глазами), но борющиеся за жизнь. Трудно было представить, на какое время им хватит этой борьбы.
  - Паршивое дело. - Рим грохнулся на подушку. - Мы сейчас все еще в Скатном, верно?
  - Да. По крайней мере, здесь тебе не пытаются навредить лишними действиями. Понятное дело, что в Плоском тебя бы уже перепахали вдоль и поперек, но...
  - Нужно заплатить много денег, - закончил Рим. 'Это будет проблемой для моих родителей, учитывая, что я ношу один и тот же костюм второй год подряд'.
  - Угадал. Я, кстати, уже хоть завтра смогу продолжить пересекать километры на своих четырех. - Тихий смешок Женьки перешел в легкий кашель. - В общем, считай, что я сейчас за тобой приглядываю.
  - Не знаю, нужно ли. Мои родители в курсе происходящего?
  - Да, - и это стало для Рима большим ударом. Поворотной точкой того, чего уже нельзя было скрыть. Все стало явным. И Рим снова начал думать.
  Ясное дело, что уже как полгода назад Рима начали мучить разного рода проблемы со здоровьем. Первым звоночком стал случай, произошедший в самом начале лета. Тогда он никак не мог вспомнить, что хотел передать тете Эле от его мамы, Арины. Он как будто замер, отчаянно пытаясь вспомнить, что же это было. Но ни одна, ни единая идея об этом не посетила его голову. Он тогда соврал, сказав, что все же передал это, но был крайне удивлен, узнав, что ему следовало выполнить одно поручение. Далее провалы в памяти постоянно преследовали Рима. Происходили они часто - на неделе по одному разу находилось всегда. Когда Рим все же догадался о своей 'маленькой' проблеме, в один из дней упуская постоянно из памяти, который был час, так что приходилось держать циферблат перед носом, он волей-неволей пришел к довольно сомнительным выводам, которые не имели прочной основы. Понятное дело, что все по своим местам могло решить только своевременное медицинское вмешательство. Однако Рим предпочел умолчать о происходивших случаях. Большой иронией оказалось то, что информация, касающаяся того, что Рим знал, что с ним такое порой случалось, также выпала из общего порядка. Таким образом, он забыл о том, что постоянно что-то забывал.
  Каждую неделю происходило одно и то же. Любые случайные, а порой и даже достаточно необходимые мысли утекали из головы, как вода из прогнившего ведра. Провалы в памяти и участившиеся кровотечения из носа, конечно, его беспокоили, но Рим не пытался каким-либо образом помешать усугублению болезни. По-видимому, он ее таковой и не считал, а в определенных случаях говорил своим родителям, что либо 'погода действует негативно', либо 'перестарался и перетрудился'. Потом такая проблема исчезла вообще, и вроде бы казалось, что жизнь вошла в прежнее русло...
  Похоже, что прежним руслом теперь и не пахло.
  Глава 2
  Желудок пронзила тугая боль. Рим чуть скорчился, и понял, в чем дело. В самый последний раз он ел в воскресенье, а на дворе был вечер вторника. Он подобрал маленькое зеркало, стоящее у кроватной тумбы, и взглянул на себя. Да, действительно - кудрявые волосы были острижены, так что хорошо виднелся неестественно большой череп, покрытый щетиной. Лицо впало и побледнело, зато глазные яблоки стали белыми, как снег. 'Что ж, хотя бы я выспался', усмехнулся про себя Рим.
  - Черт, сейчас бы слона съел. - Рим вернул круглое зеркало на место и снова плюхнулся на кровать. - Здесь дают ужин?
  - Ага, к семи часам должны принести. Ох, чуть не забыл! Ты же пробудился, надо сообщить. Оставайся на месте.
  Женька чуть не прозевал момент исполнения его поручения, данного доком. Он сам вызвался побыть с другом, последить за его состоянием. Женька очнулся еще в машине скорой помощи. Он обратился к доктору Зубареву, как Женька позже узнал, все ли в порядке с Римом. Ну, хотя бы он оказался честен перед всеми, в том числе и перед самим собой, дав отрицательный ответ. Тогда он решил узнать, возможно ли что-либо сделать для его друга. Доктор кивнул и сказал, что может остаться в одноместной палате вместе с ним, и еще одну койку занесут по прибытию.
  Машина скорой помощи рассекала городские просторы Скатного, громким свистом расталкивая едущие по своим делам автомобили, однако изнутри ее вой сирены не раздражал уши. Женька смотрел на Рима, присев на соседнюю койку, и думал: 'Да, приятель, мы в дерьме. Скорее всего я, ты, и твои родители. Уж не знаю, пытался ли ты как-то скрывать то, что с тобой происходит. Но тайное становится явным, рано или поздно'.
  Больница в Скатном оказалась не такой уж и маленькой, какой ее себе представлял Женька. Большая, многоэтажная белая коробка ничем не выделялась и будто бы не вписывалась в общий архитектурный стиль городка. Куча больших окон, гладкий камень - это все, что было снаружи. Ни красивых завитков, ни узоров, окаймляющих окна. Внутри было все так же скучно. С одной стороны, Женька не смог объяснить странное отличие от других зданий, стоящих поблизости, которые казались по большей части памятниками архитектуры, нежели чем-то другим. С другой стороны, чего другого можно было ожидать от больницы? Имело значение не то, как она выглядит, но то, можно ли там было хорошо лечить людей или нет. Остальное не так уж и важно.
  Когда карета прибыла в пункт назначения, док спросил, нужна ли Женьке помощь. После того, как Рима выгрузили и оперативно доставили в больницу, Женька попробовал встать на костыли. Конечно, боль усилилась, по-другому быть и не могло. Падение на плитку явно не было предвестником чего-то хорошего. Док сказал, что кресел у них здесь нет, но он может лично сопроводить Женьку. Тот согласился, и док помог ему доковылять до отделении. На пути лестниц не оказалось, и Женька порадовался такой мелочи. По пути к Риму док попытался заговорить с Женькой на отвлеченные темы, и тот с радостью поддержал инициативу, разболтавшись и иногда посмеиваясь от его шуток.
  Когда они добрались до нужной палаты, Рим лежал на койке, а вокруг него туда-сюда бегали врачи. Док задал еще один вопрос, и он касался Рима. Женька все еще пребывал в шоке, и поэтому отказался, попросив какое-то время его не трогать. Зубарев оказался понимающим человеком, и пришел только к вечеру.
  Тогда пока вместо расспросов док попросил его в случае чего незамедлительно сообщить ему лично о том, если Рим вернется в сознание. Женька кивнул.
  - Евгений, спасибо вам большое. Вы замечательный человек. - Они пожали друг другу руки.
  - Не стоит благодарности. Вы тоже, док. Какое-то время побыть его мамкой не составит большого труда. - Женька улыбнулся и кивнул в сторону лежащего Рима. - Кстати, об этом. Вы сообщите его родителям? Они наверняка будут волноваться больше, если вы этого не сделаете. Номер у меня есть, я вам его дам, если хотите.
  - В этом нет большой необходимости. Ваш директор уже успел связаться и передать все необходимые данные.
  - А, вот как. Лев Владимирыч, а тогда можно я поболтаю со своими? Думаю, они были бы рады услышать меня вместо...Сан Саныча.
  - Конечно, телефон есть в диспетчерской. Но прежде я хочу вам кое-что предложить. Потому что возбуждение ран, которые еще не затянулись, как надо - вещи, с которыми не стоит шутить. Тем более что мы не знаем, как сильно ты повредил заживающее место.
  Женька подумал, потом согласился, но подмигнул, мол, и вы отдавайте себе отчет о том, что делаете. Док махнул рукой, и приятно улыбнулся.
  - Можете не беспокоиться. А рентген мы все равно сделаем - нужно все грамотно взвесить.
  Женька прошел нужную процедуру, и к следующему утру выяснилось, что взвешивать оказалось нечего. Повреждений не было от слова совсем, ни царапинки, ни трещинки, так что, скорее всего, такая жуткая боль была вызвана повышенной чувствительностью бедра и его тканей.
  В вечер понедельника Женька валялся на койке, расслабленный под действием анальгетика. Он уже связался с мамой и ввел ее в курс дела, чтобы она не переживала, а также убедил ее в том, что он побудет вместе со своим другом. Лампы в палатах, да и по всей больнице уже давно были включены.
  Ранее, пока он осторожно прогуливался по коридорам больницы (док посоветовал, что частое хождение может помочь в понижении чувствительности тканей), рассматривая классические больничные заметки, его внимание привлекла стойка с журналами. Он взял пару из них, и, развернувшись, ушел обратно в комнату с номером 148, умудрившись засунуть себе их в карман брюк, прижимая костылями. 'Ну, хотя бы со скуки не помру'. Так он доковылял до конца, и когда расслабил хватку, пересев на койку, они выпали на пол. Особого труда поднять их снизу не составило, так что теперь журналы лежали на тумбе.
  Женька лежал, уставившись в одну точку. Перевел взгляд на большой черный ящик, и включил его с пульта, для фона. Показывали вечерние новости, как обычно. Женька убавил громкость, повернулся к Риму. Все еще лежит, не шелохнется. И тут его внимание привлекли большие буквы, написанные поверх бумаги. Он взял лежавший под кроссвордами журнал, и всматривался в буквы. Большой кегль говорил 'ПУЗЫРЬ'. По всей видимости, он начинался прямо с обложки. Выпуск вышел еще на прошлой неделе, в среду. Заголовок гласил что-то про торгаша и трамвай с рейсом 13. На обложке также красовалась фотография, а на заднем фоне - еще куча подобных ей. На первой стояла семья из четырех человек, глава семейства, его жена и дети. А вот сзади, присмотревшись, Женька обнаружил...себя, еще маленького, стоящего у белой 'Волги'. Он улыбался. Рядом отец, обнимающий его за плечи, смотрящий прямо в камеру. Легкая ухмылка затаилась в уголке рта. В воспоминаниях всплыло упоминание его Сан Санычем: 'А, да чего только не напишут в местных журналах'. 'Почему я сначала не подумал о том, что у них в редакции есть такая фотография? Да и откуда она могла у них появиться?'. Потом перевел взгляд на еще пару снимков. В большинстве своем лица то улыбались, то смеялись. Но некоторые люди как-то странно смотрели, и что волновало Женьку - одинаково. Прямо, пусто, безжизненно. Таращились в объектив, который их фотографировал. 'Что их беспокоит...или кто? Фотограф, что ли? Я не могу понять, что это за эмоция'. До ушей Женьки доносился шум телевизора. Никто не говорил, а эфир заполнили помехи.
  Женька смотрел на фотографии, как загипнотизированный. Непроизвольно моргнул. И вот тут вся кожа съежилась и превратилась в гусиную. Женька ощутил всем нутром, как страх овладел им в мгновение ока. Картинка поменялась. На ней улыбались все лица. Абсолютно все до единого. Каждый человек улыбался, обнажив зубы. В черно-белом журнале эти зубы, белые точки, выделялись по-особому. И, черт подери, эта зловещая улыбка была одинаковой и такой реальной, как будто это были настоящие лица. Руки не слушались и не хотели отцепляться от журнала. Звуки из ящика стали будто бы громче, и через них пробивались крики. Человеческие крики. Женька метнулся глазами к фотографии, на которой он был со своим отцом. Отец жутко улыбался, Женька - нет. С чего бы? Он ощутил, как эмоции того Женьки, что на снимке, транслируются ему через бумагу. 'Мама, он боится...вернее, я боюсь...чего я боюсь?'. По рукам прошла дрожь, и страницы начали колыхаться, как на легком ветру. Он взглянул на заголовок, и едва не лишился чувств.
  Там, во всю страницу, размашистым, почти неразборчивым человеческим (а то ли был вообще человеческий?) почерком, было вырисовано одно единственное словосочетание: 'МЕРТВЫЙ МАЛЬЧИК'. Дата пропала, а ее место заняла пара слов: 'Твой последний день в жизни'. Женька смотрел на подзаголовки, вчитывался в текст. Везде было написано одно и то же, большими буквами. 'МЕРТВЫЙ МАЛЬЧИК'. На экране сквозь помехи проступала такая же надпись. У всех лиц на фотографиях оказались выколоты глаза, изо рта шла черная субстанция. Все они кричали, и их крик доносился из колонок телевизора. Женька было попытался закричать, но не смог. Ужас парализовал и голосовые связки. 'Это...о Риме?'. Журнал и телевизор словно услышали его мысли, и выражение везде сменилось одним и тем же словом. 'НЕТ'. Женька увидел, как на ожившей фотографии он же плакал. Слезы текли по щекам, капали на землю, окрашивая черно-белую фотографию красными красками. 'Похоже, что я совсем свихнулся. Уж слишком много крови я повидал за последнее время. Кровь, кровь, кровь повсюду'. В руке был пистолет, узкое дуло которого он вставил себе в рот, а сзади стоял темный, темный силуэт, который нельзя было разобрать. Он душил мальчика, прижавшись к нему всем своим телом, голова к голове и настоящий, реальный Женька словно ощущал это давление со спины, как и нехватку воздуха. Во рту стоял металлический привкус, не только из-за оружия. Густая, соленая, теплая жидкость текла будто бы из ниоткуда, заполняя рот, и Женьке по-настоящему захотелось сплюнуть. Казалось, что вот-вот он потеряет сознание, что он захлебывается кровью.
  И вдруг, внутри головы мальчик закричал: 'Ты знаешь, чего я боюсь больше всего на свете? Что сейчас этот гребаный выжигатель даст осечку, вот чего! Потому что я всунул дуло в рот, а кровь затекла внутрь! Я не боюсь смерти, не боюсь того, что не увижу больше света, своих корешей, да! Я боюсь того, что не унесу с собой на тот свет этого мудака, просто потому что я не зажал ствол между зубами! Зажми зубы, твою мать! Зажми зубы!'. Вместе с внутренним голосом закричал и телевизор.
  Вот тут руки и ожили, бросив 'ПУЗЫРЬ' вперед, к шкафу. Женька словно очнулся от жуткого сна. Голоса мгновенно пропали. Волосы оказались мокрыми от собственного же пота. Он запомнил все, что с ним происходило. И он поклялся бы всем на свете, чтобы забыть то, что он видел. Женька был уверен - это могло продлиться целую вечность. Журнал утянул бы его с головой, в свои реалии, и тогда бы он не смог выбраться из объятий этого...существа? Да, возможно, это был человек, но в нем не ощущалось абсолютно ничего человеческого. Женька потянулся к стакану воды, который стоял на тумбе, и осушил его до дна. Во рту оказалось невероятно сухо. Пить хотелось еще, но больше он не стал. Да и зубы адски болели. Сам того не понимая, он крепко их стиснул.
  Помехи ушли, картинка на телевизоре вернулась. Беседовали двое - мужчина - ведущий и женщина - гостья. Женька попробовал достать до журнала, который он откинул до шкафа, костылем, и это у него ловко получилось. Он взглянул на фотографии, на заголовок, на себя. Улыбались лишь некоторые люди, в том числе и он. Все изменения исчезли, и Женька с облегчением вздохнул. Он потянулся к своему портфелю, и вытащил ежедневник вместе с ручкой. Записать было что, и только что случившееся, и весь понедельник вкупе. Тем более что он не сделал ни единой записи. Но прежде нужно было отвлечься, хоть каким-нибудь образом. Поэтому Женька взял с тумбы другой журнал, и пролистал до судоку. Ему нравилось выставлять цифры в пустые клетки. Это успокаивало.
  Женька смог уснуть лишь ближе к трем часам ночи, делая заметки в ежедневнике и попеременно решая кроссворды.
  
  Глава 3
  Пока Женька направлялся к хирургу, он подумал о том, что произошло в последние два дня. 'Либо мы сходим с ума, либо весь мир катится к собачьим чертям'. Он прикинул, может ли случившееся видение (пока он полагал его таковым) не более чем обычным действием промедола. Кто знает, какие побочные эффекты могут вызвать препараты, название которых явно не говорит ничего хорошего? Женька не стал отметать такую версию даже с учетом того, что ему пришлось заставить поверить себя в существование магии и такого человека, как Сан Саныч.
  Женька постучал в нужную дверь, и получил положительный ответ.
  - Лев Владимирыч! Хорошие новости - Рим очнулся!
  - О! - Лев чуть не выронил стопку документов из рук. - Сколько он уже в сознании?
  - Ну, около двадцати минут, если не меньше. - Женька смотрел на дока. Короткие волосы, черные глаза, выразительные черты лица, щетина, окрашивающая щеки в серый цвет. Вся голова будто бы была воплощением мужского идеала, с которого можно было бы рисовать портрет до самых ключиц.
  - Хорошо, очень хорошо! Одну секунду...- Док достал до одной из кнопок на столе, и проговорил в микрофон: 'Лера, в 148 палату рацион 19-3Р и 1-3О'.
  - Хорошо, Лева, сейчас все будет, - произнес из маленького, но достаточно громкого динамика молодой, но писклявый женский голос.
  - Так! Пройдем обратно к вам, Жень, если не возражаете. По дороге расскажете все, что видели.
  Женька кивнул, и они вышли в пустой коридор.
  - Как чувствует себя Рим?
  - Вроде бы нормально. Умудряется даже шутить и отвечать на шутки. - Женька рассеянно смотрел по сторонам. Как-то не укладывалось до конца в голове, что его друг неизлечимо болен. Биопсию делать не стали: обошлись томографией. Ее успели проделать еще с утра, и страшные опасения подтвердились. - Простите, я сейчас сбит с толку.
  - Жень, мы будем пытаться сделать все, что в наших силах.
  - Я знаю. Спасибо вам за то, что делаете свою работу. - Хотя Женька и знал Рима в основном не с самой лучшей стороны, он оставался человеком, с которым он последние два года тесно дружил, вел интересные беседы. Пусть и по натуре они были разными людьми, Рим и Женька обладали одной детской и предприимчивой идеей: они хотели вместе основать самую четкую строительную компанию во всем Союзе четырех сторон. А теперь, если не предпринять чего-то радикального, всему этому не суждено будет случиться.
  До конца коридора они шли молча. Потом Женька поинтересовался:
  - Док, можно вопрос?
  - Конечно можно. - Доктор приятно улыбался, так что Женьке тоже хотелось изобразить более-менее достойную положительную эмоцию, но с грустью поник. 'Не могу найти причины для улыбки, уж извините'.
  - Скажите, а вот...от того укола, что мне вчера сделали, могут быть воздействия, скажем, на восприятие?
  - Промедол хорошо действует на центральную нервную систему. Оказывает, в основном, расслабляющее воздействие. Ну, максимум, что может быть от такой дозировки - головокружение, слабость, может быть легкая тошнота. Про восприятие вряд ли что-то могу сказать...хотя...
  Женька с интересом посмотрел на хирурга.
  - Не так давно произошел один случай, быть может, месяца три назад. Первый и пока единственный за всю историю моей медицинской практики. Нам пришлось оперировать одного пожилого мужчину, и у него так же были проблемы с ногой. Так вот, по прошествии двух недель пациент после введения препарата начал жаловаться на головные боли и странные сны. Когда мы перестали вводить промедол, жалобы от него прекратились.
  - Хм, а вы можете описать этого человека и его сны поподробнее?
  - Вас это интересует?
  - Да. Ну, если вы, конечно, не возражаете. В противном случае вы можете ничего не говорить, а я пойму.
  - Да нет, почему же. Вроде как я вам доверяю. И все же вы можете сказать, зачем вам это нужно?
  Женька подумал, потом ответил:
  - Понимаете ли...у меня произошло чуть ли не то же самое, только не во сне. Все казалось ну очень реальным.
  Лев Владимирыч казался удивленным. Но он решил выслушать то, что видел Женька. Он рассказал ему про улыбающиеся лица с журналов и одинаковый текст. Удивление все росло по мере продолжения истории. Когда Женька подвел логическую черту, док сказал:
  - Кошмар! Возможно, нам придется отказаться от практики применения промедола.
  - Не думаю. Вдруг он только на нас двоих так подействовал? Других же происшествий не возникало?
  - Это не имеет значения. Кто знает, произойдут ли в ближайшем времени такие же случаи. Придется подать заявление главному врачу о замене препарата.
  - Делайте, что считаете нужным. И все же! - Любопытство взыграло в Женьке, как гром среди ясного неба.
  - Что вы подразумеваете?
  - Ну, я хочу узнать поподробнее про сны того человека и того человека, в частности. Я думаю, вы бы очень мне помогли, если бы рассказали побольше.
  - А, да, точно. Я тайно передам вам карту, со всеми данными. Вы же понимаете, что просмотр чужих сведений посторонними лицами запрещен правилами больницы?
  - Да. Я со своей стороны буду действовать очень осторожно. Сделайте так, чтобы и вы не попались.
  - Обещаю. - 'Как же я рад, что знаюсь с вами. Возможно, вам удастся дать мне возможность получше одного брехуна'. Женька почти не сомневался, что тем больным был Сан Саныч. Хотя, стоит заметить, он оценил его смелость сделать операцию в таком преклонном возрасте. 'А старикашка-то живучий оказался! Пройдет еще немного времени, и он выбросит трость, бегать по утрам начнет и кидать гири'.
  - Вы хороший человек, Лев Владимирыч. Теперь и мне это тоже следует признать. Большое вам спасибо. Вы мне нравитесь, без шуток.
  - Спасибо, очень рад это слышать. Вы мне тоже. - Они пожали друг другу руки еще раз. Док улыбнулся, и взрослое, щетинистое лицо как будто бы просияло от радости. Вероятно, последний раз в своей жизни. Женьке захотелось приобнять этого человека, но осознав, что не может этого сделать безболезненно, передумал.
  - Оба-на! - Женька не без улыбки смотрел на Рима, у которого стояла миленькая медсестра-стажерка. Она аккуратно ставила поднос к ногам, застеленным белым одеялом. Ее короткие, черные волосы загораживали выражение лица Рима.
  Лера отреагировала на возглас Женьки и качнулась свои телом к обладателю голоса. Ее слегка выделяющаяся маленькая грудь слилась с телом под вытягиванием спины. Огромные серые глаза раскрылись с удивлением и стали еще больше.
  - Ох-ох, - проговорил док и скрестил руки на груди.
  - Ха-ха-ха! - Женька рассмеялся. - Рим, тебя ни в коем случае нельзя оставлять одного. Ты уж очень легко заводишь две вещи: знакомства и девушек. Знаешь, что такое тормоза?
  - Жень, не стоит. Ты понапрасну смущаешь человека. - Было видно, что Рим улыбался, но вот поддерживать Женьку не стремился.
  - Ка-а-к скажешь, мой дорогой друг. - Женька проковылял к своей койке, подмигнув Лере. Та отвернулась, словно не восприняла этот невербальный знак должным образом. Женька насвистывал знакомый мотив одной старой песни, про синеглазую Валерию. 'Ага, только у нее вместо синих глаз серые. И признаться самому себе...что-то я им не особо верю. Не верю, и все тут'.
  
  Глава 4
  Когда Лера и Лев Владимирыч удалились, сделав все необходимые записи, а Рим с Женькой поужинали, время приближалось к девяти часам. По телевизору показывали концерт в честь дня рождения какого-то известного музыканта, которого, однако, ни Рим, ни Женька не знали.
  - Та-а-ак...- Женька всматривался в маленькие буквы в попытках разобрать хоть какой-нибудь вопрос. Он снова пытался заполнять пробелы буквами. - Блин, не вижу ни хрена. Все бы хорошо, но это... - Женька вскинул рукой на лампы, которые мягко светили. - А может, я захочу что-нибудь прочитать.
  - Ага. - Рим не казался расположенным к тому, чтобы поговорить, хотя тем у них было предостаточно.
  - Рим, ты думаешь, Сан Саныч так просто отдаст нам пирамидку?
  - Жень, он только этого и ждет. Ждет, когда мы сами к нему заявимся, а он будет нас встречать с распростертыми объятиями, чтобы мы уладили все то, что он натворил в своем мире...проекции, как он это называет. - К удивлению, Рим не потерял ни единого слова из всего того, что успел услышать от Сан Саныча. - Если он, конечно, что-то успел натворить. А у меня есть подозрения думать, что это так.
  - Думаешь, все дело в сверхкопировании?
  - Да. Он упомянул, что это можно сделать, только если ты принесешь жертву, но не сказал, что именно является жертвой.
  - Ну, потом узнаем у него. Когда увидимся. - Женька повернулся к Риму. Тот лежал, глядя в потолок.
  - Ага, если в моем случае это вообще будет возможно. - Рим провел рукой по голове. Заостренные волосинки впивались в руку. - У меня в голове растет гребаная опухоль, и если я в ближайшее время как можно скорее не предприму что-нибудь, я просто умру. Ты понимаешь это, Жень? Понимаешь?
  Женька понимал, прекрасно понимал. Он еще раз вгляделся в наполовину потухшие зеленые глаза. Сложно было представить себе, что ему когда-нибудь придется столкнуться со смертью человека лицом к лицу еще один раз. Он успел побывать на похоронах брата его матери, дяди Лени, которому не было и сорока. Его нашли мертвым в переулке, без каких-либо видимых признаков насилия или убийства.
  Жутким зрелищем казалась сама похоронная процессия. Куча людей, довольно знакомых и не очень. На всех - черные, черные цвета. Они стоят у большого ящика - белого гроба, которого почти не видно за спинами. Погода была пасмурной, без дождя. Вот его отец берет за руку, и медленно ведет ничего не понимающего мальчика к кругу плачущих и скорбящих, из которых громче всех слышен плач его мамы. 'Смотри, сынок, и смотри внимательно. Так выглядят мертвые люди. Запомни это сейчас, потом будет не так страшно'. Но Женьке не было страшно. Женьке и вправду казалось, что ему не будет страшно, когда он увидит мертвое тело своего дяди. Дяди, которого он видел совсем недавно, два дня назад.
  Круг расступился, и гроб показался полностью. Он был открыт. Вокруг стояла куча венков. Казалось, что высокая колючая трава выросла из-под земли и обвила гроб тысячью тонких иголок и ручек. Женька подошел, взглянул внутрь. И, да, там действительно лежал дядя Леня. Длинные, могучие ладони прилегают к белым брюкам. Сам он одет во все белое. Черная борода поблекла, как и черные, длинные волосы, уложенные в пучок. Лицо лишено эмоций и какого-то ни было намека на жизнь. В нос бросается запах душистой травы, которая оставляет во рту сладостное ощущение, от которого тошнит.
  Женька не боится, Женька не в ужасе. Женьке не хочется плакать и биться в истерике. Ему грустно, но ему не хочется плакать. Он знает, почему плачет мама, почему глубоко расстроен его отец. Почему плачет еще одна женщина, которую не держат ноги, и паре молодых парнишек, таких же, как и он, приходится ее поддерживать, тоже едва сдерживая соленую воду в глазах. Он видел дядю Леню не так часто в своей сознательной жизни, где-то один раз в полгода, по праздникам или по особо важным случаям. Быть может, Женька не успел так сильно привыкнуть к человеку, чтобы потом, когда он уйдет из жизни, настолько же сильно горевать по нему.
  Но теперь все складывалось так, что умереть может близкий (или ставший таковым) человек. Причем все события происходят с такой пугающей быстротой, что трудно себя заставить поверить в то, что ты не спишь, не находишься в тумане или это не плод твоего богатого воображения. Все случилось по-настоящему, взаправду. Это не книга, где персонажи и все происходящие с ними события - выдумка автора. Это жизнь, а она имеет вес и ценность, и жизненные события не идут ни в какое сравнение с художественным вымыслом.
  То же самое понимал и Женька, и чем глубже он подкапывался к ядру правды, тем безысходнее и мрачнее казалось все происходящее. Если не весь его мир, то определенно его немаленькая часть собиралась отколоться и исчезнуть в пустоте, неизвестности. Он как-то раз спросил у папы: 'Па, а где сейчас дядя Леня?'. И услышал вполне логичный ответ: 'Не знаю, Жень. Я не знаю. Некоторые люди склонны полагать, что существует рай и ад. Я так думать не привык. Когда придет наше время, Жень, все станет понятно. Это все, что я могу сказать'.
  - Да. - Исчерпывающее 'да' вырвалось из уст Женьки, пропитанное легкой обидой и горечью. Рим дрогнул от такого резкого и твердого ответа. Что-то слегка коснулось не его мозга, но сердца. Но он продолжил:
  - Поэтому, я думаю, у меня нет особого выбора. Если Сан Саныч и вправду не клоун, не шарлатан и не чокнутый дед, то шансов выжить у меня будет больше там, чем здесь.
  - Вероятно. И все-таки, надо бы побольше разузнать про его 'старого знакомого', - спародировал Женька голос Сан Саныча настолько похоже, что Рим громко и коротко хохотнул.
  - Ты меня удивляешь в последнее время, Жень.
  - Ты меня пугаешь не меньше, чем я тебя удивляю, Рим, - проговорил Женька.
  А время подходило к десяти часам. Сильный ветер продолжал гудеть в стекла и пробиваться под крышу, создавая там жуткий гул.
  
  Глава 5
  Риму захотелось отдохнуть и восстановить немного сил для следующего дня. Он сначала кинул взгляд на Женьку перед тем, как прижаться к мягкой подушке. Он храпел. 'Я знаю, что ты видишь во мне загадку, Жень, потому что я пытаюсь отгородиться от всего мира, и не скрываю этого факта. Быть может, ты и не видишь, а уж тем более не можешь понять причину этого. Но я никак не могу понять - при всех своих попытках держаться от всех подальше ты всегда находишься рядом. Почему ты так заботишься обо мне, даже когда я этого не желаю своей душой и не хочу? Я знаю, что ты хороший парень, и всегда это знал. Но можешь ли ты вспомнить хоть один случай, когда я был открыт к тебе? Я не понимаю. Так что действительно хорошая загадка для меня - это ты'.
  Риму очень хотелось об этом поразмыслить и прийти к чему-то логичному, но глубокие рассуждения, как он закономерно для себя заметил, отдаются болью там, внутри головы. Поэтому он решил не тревожить опухоль лишний раз. Он не мог себе точно представить, как много времени у него есть. Полгода? Год? А может быть - месяц, неделя...еще один день? Неопределенность витала в воздухе, и от этого было не легче.
  'Утро вечера мудренее', подумал Рим, и окончательно расслабился. Он уставился в потолок, и веки начали медленно закрываться. В голове промелькнуло еще одно событие, произошедшее с ним, пока Женька ушел искать врача. Он вспоминал бледные лица своих родителей.
  Немного времени спустя с момента, когда Женька вышел из палаты, еще вечером, в нее зашли два взрослых человека. Женское лицо с милыми чертами, какие были знакомы Риму как ясный день, стало красным от слез, мужское же было молчаливым, полным боли и печали. Уже тогда Рим начал что-то предчувствовать. Что-то брякнуло внутри. Он предположил - то был его стальной замок, который дал трещину.
  - Да бросьте, вы можете сделать более веселые лица? - сказал Рим. - Я еще живой, если вы не заметили.
  - Рим...Боже, за что на нашу долю постоянно выпадают такие испытания? - прошептала сквозь слезы Арина, его мама.
  - Ну ма-а-а, давай не будем торопиться с выводами, пожалуйста? Я сейчас прекрасно себя чувствую. А потом...
  - Солнце мое, - всхлипнула мать, и подалась к своему сыну. Они обнялись, и впервые, за пять лет сокрытия, молчания и тайны, Рим почувствовал, что не может отыгрывать фальшивые чувства. Потому что они таковыми не были. Маленькое женское тело смачивало белую рубашку у плеча, и оно содрогалось от плача. Слева на койку, где лежал Женька, присел отец, закрыв лицо руками с грубой кожей, в попытках скрыть отчаяние. Никому не хотелось признавать общее горе, которое они сейчас переживали, или которое только предстояло пережить. В глазах Рима застыли слезы.
  Отец, Эдуард Анатольевич Виноградов, вёл контроль над загрузкой палуб кораблей свежим продуктом в 'Авантюристе', и не имел особых навыков в своей работе, в то время как мать, Арина Викторовна Неясова, была крановщицей, хорошо знавшей свои обязанности и четко выполнявшей указания руководства порта. В свое время ей присудили звание почетного работника месяца. После сокращения штата 'Авантюриста', сыграв простенькую свадьбу, молодая семья Виноградовых решила открыть маленькое дело по производству и продаже выпечки. Почти все средства, у них имеющиеся, были в него вложены, и мало помалу они возвращались к ним, хотя уже и не такими размерами, чтобы жить на широкую ногу. Конечно, большой популярности маленький магазинчик-пекарня не снискал, но у Арины были золотые руки, и если не по всему городу, то уж точно по Мокрой улице разносились запахи свежего хлеба, и своих покупателей он всегда имел. Эдуард, чудом отбивший у порта старенький, дышащий на ладан и упорно хватающийся за жизнь 'уазик', привозил из Авдотьева необходимые ресурсы, потому как в Скатном пшеница не выращивалась (на глинистой почве мало что приживалось). Все необходимые товары в основном привозились большегрузными кораблями в обмен на рыбу, если денежного расчёта было недостаточно. В свободное от поездок время Виноградов-старший проводил время, помогая жене, либо находясь в мастерской, чиня машину, если возникала необходимость, а возникала она довольно часто.
  В общем, это время семья пока не живет настолько бедно, насколько бедно они себя чувствовали тогда, когда объявили, что порт больше не будет их кормить. На собственное обеспечение и обеспечение их единственного сына Рима им хватало, даже какую-то часть денег они позволяли отложить на будущие расходы, если таковые возникнут. Теперь же трудно было себе вообразить, откуда можно было взять огромные средства на повторное обследование в Плоском, взятие пробы, операцию, если ее можно провести на таком этапе, а затем еще и реабилитацию. Естественно, средства были, но вот насколько их могло хватить - на неделю или на месяц - трудно было сказать с уверенностью.
  Когда Арина перестала плакать, она всмотрелась в глаза Рима. Да, ей не показалось - они мало чем отличались от глаз мертвого человека, и от этого ей хотелось плакать еще сильнее. Отец наклонился, и присел рядом со своей женой, обнимая ее за плечи. Да, быть может, у Эдика были огрубевшие руки, но вот взгляд оставался мягким, постоянно. Рим тотчас же ощутил на себе эту необычную мягкость. На больного мальчика не просто смотрели - теперь они его изучали. Рим это уловил и осознал только сейчас, смутился, и отвел свой взгляд в сторону. Трещина в замке будто бы стала больше.
  И Арина, и Эдик ждали появления Рима как ясный день в вечных сумерках. Когда это произошло, они не чаяли души в своем сыне, и буквально каждый день пытались отдавать на то, чтобы вырастить достойного человека. Казалось, что они тратили не только каждую копейку, но и каждую частичку своей души. Пока мать пыталась придать характеру мальчика неравнодушный и заботливый характер, отец создавал в Риме мужской стержень и прохладный ум. Компромисс в воспитании всегда находился. Однако в один день что-то случилось, и это что-то стало поводом для того, что Рим начал растить себя сам, закрывшись, прежде всего, от Арины. Она поначалу считала происходящее переходным возрастом, случившимся в одиннадцать лет, что показалось ей невозможным. Тогда она предположила, что мужчине может дать все лучшее только мужчина, и стала вмешиваться в дела все реже. Но позже все приходило к тому, что Рим переставал внемлить и просьбам Эдика. Их страшила мысль о том, что их сын скрывает нечто невероятное. Чем это могло быть? Даже на прямолинейные вопросы, подобно: 'Рим, ты можешь сказать, что с тобой? Может, тебя что-то беспокоит?', от их дитя всегда поступал уклончивый ответ вроде: 'У меня все в порядке. Вы что-то еще хотели спросить?'.
  Отношения Рима с родителями, с обществом всегда казались ему скрытой игрой в 'прятки', когда какие-то вещи оставались недосказанными, приправленными ложью, выдуманными из головы, иначе говоря, 'были спрятаны под воображаемой скатертью'. Причем такое происходила не только со стороны других людей, но и самого Рима в том числе. После того, как 'скатерть слетела', и Рим узнал большую часть 'правды' об окружающем его мире, он решил выстроить вокруг себя воображаемую крепость. Для Рима сложилась ситуация, когда приходилось определять для себя, какое отношение он будет иметь относительно всего общества, что находилось рядом с ним все это время. Спонтанный, ребяческий максимализм обострился до предела, такого, что стены крепости стали не каменными, а металлическими, непробиваемыми, как танковая броня.
  Рим полагал, что, таким образом, он стремится сохранить свое чистое, первородное душевное начало. Он решил - изоляция от внешнего мира может помочь ему в утверждении и совершении своих убеждений. Если через стены ничто не пройдет, не протиснется сквозь замочную скважину большого замка, висящего на главных воротах разума, он сможет отгородиться, продолжать держаться особняком и оставаться неповрежденным, не испорченным от существующих человеческих пороков. Среди которых, ясное дело, была и ложь, неправда. Самому Риму порой приходилось говорить неправду, как он считал, в необходимых для этого местах. Он был твердо убежден в следующем: на ложь можно отвечать только такой же ложью, и никак иначе. В противном случае тебя собьет с толку твоя же собственная, бестолковая правда, рассыпающаяся об неправду, как горох об стенку.
  В чем, по мнению Рима, могла состоять человеческая ложь? Да в чем угодно: в том, как его собственные родители тщетно пытаются выдумать причину, по которой они отказывают любознательному мальчику утолить его интерес, в том, как учителя колледжа трепещут над студентами, причитая каждый день одно и то же: 'Мои дорогие! Мы стараемся ради вас и только ради вас! Мы вас уважаем и ценим!'. В том, как люди изображают радость, грусть, разочарование и восхищение. Если Рим хотел этого, он мог прочитать по человеческому лицу, ложное ли оно представляет выражение или истинное. Трудно было сказать, какую практическую пользу имел этот навык, однако для укрепления внутренней обороны он был просто необходим. И вот, когда он достроил верх своей башни, Рим остался наблюдать сверху за теми, кто осмеливался подойти к воротам.
  В большинстве своем он видел людей, которых пугала крепость, выстроенная Римом. Среди всех лиц, которых он видел в лицо, были лишь пара-тройка, составлявших отдельную категорию. Они стояли перед дверьми, с гигантскими связками ключей в руках. Они тщетно пытались подобрать нужный ключ, но в отчаянных попытках ломали либо голову, либо пальцы. Материал, из которого сделаны ключи, хрупкий, как лед, и они, раз за разом, крошились и рассыпались в прах. Этих людей Рим знал хорошо, лучше, чем кого-либо другого. Женька, Арина, его мама, Эдик, его отец. На подходе был и Сан Саныч, и он пытался угадать нужный ключ без всякого видимого энтузиазма. Мама и папа же находятся в отчаянии, и, не прекращая, бьют ладонями в железный занавес уже давно, который отдается звонким шумом, для него таким характерным. И только Женька, испробовав все многочисленные варианты, отошел от двери. Он перестал пытаться...или это только так казалось на первый взгляд? Нет, он сделал очень умно. Он отошел подальше, так, чтобы он смог разглядеть окна крепости. Он отошел...и начал пристально в них смотреть, пытаясь отыскать там, через зеленые стекла, смысл такой преграды.
  Женька всегда нравился Риму, еще с самого первого появления его в группе. Во-первых, как считал Рим, он никогда не врал ему и не тратил понапрасну слова. Во-вторых, Женька обладает взрослым и от этого обаятельным чувством юмора. В-третьих, настолько же взрослым у его друга был и склад ума. Все это в сумме давало человека, с которым Рим хотел знаться больше всего. Впрочем, чего он делать все же не хотел, так это открываться Женьке, впускать его в свою крепость. То ли за то время, пока он в ней пребывал, за столь долгое время успел разочароваться в людях настолько, что неприязнь стала чем-то вроде привычки. Если можно выразиться, она превратилась в условный рефлекс. От этого в голове наблюдался парадокс: Рим, быть может, и стремился открыться хотя бы Женьке, но при этом не мог этого сделать. Просто рука не дернулась отпереть засов с той стороны. И от такого противоречия Рим терял всякую логику своего мирка.
  Теперь же в окна, в его зеленые глаза, глядели и его мать, и его отец. Помимо Женьки. О, как было больно и страшно смотреть на это! Рим прикладывает руки к вискам и всматривается вдаль, сверху вниз, сначала в Женьку, а теперь и в лицо своей мамы. Оно полно горечи и слез. Все руки покраснели от сильных ударов по железу, на костяшках пальцев выступает кровь. Она закрывает на момент лицо руками, вероятно, чтобы скрыть что-то. Но вот Риму не нужно пытаться угадывать. Он знает, что точно такое же выражение лица у его папы, который скрывать ничего и не собирался.
  На лице застыла предстоящая скорбь, и только.
  Риму с трудом удалось убедить своих родителей в том, что, возможно, еще не все потеряно. Он полагал, что в решении проблемы может помочь Женька. Рим надеялся, что друг не оставит его и не сможет бросить в нужную минуту. И, вроде бы, от слов Рима Эдик чуть приободрился. Он поднялся с кровати, немного походил по комнате. 'Хорошо, я попробую найти общую связь, хотя мы их почти никогда и не пересекались'. Арина хорошо знала тетю Элю, но вот папа знал дядю Жору в свое время только в учебные дни. Подобно этому Рим каждый день виделся и с Женькой, и со своими одногруппниками. Какое-то время они даже начали сближаться, однако после того, как Георгий уехал доучиваться в город Плоский, отец остался в Скатном, ища себе работу. Рим был в курсе, что у его отца были знакомства, напоминающие корни дерева, которые уходили вглубь. 'А может, ему удастся добраться до дяди Жоры. Я, по крайней мере, почти в этом уверен'. Рим попробовал приподняться, и у него это легко получилось, словно он вовсе и не был болен. Но мама его осадила, максимально заботливо, насколько она могла это сделать.
  - Лежи, пожалуйста. Лежи, и набирайся сил.
  Она снова взглянула изучающе, и тот не стал сопротивляться. Отец за спиной будто бы что-то задумчиво и с большой надеждой прошептал. По неизвестной самому Риму причине он досконально понял, что это было. 'Да поможет нам Свет в своих свершениях'. 'Видимо, и они верят в его силу. А я и знать не знал об этом. Или же просто не обращал должного внимания'. Они еще раз обнялись, каждый по очереди: сначала мама, а потом и папа. Рим никогда не чувствовал, что объятия могут быть настолько крепкими, бьющими по сердцу. На замке появилась еще одна трещина, маленькая, но глубокая.
  Рим помнил, как родители ушли, и он остался один. Снова. До прихода медсестры, естественно. Потом какое-то время она кружила около него, задавая странные вопросы. Но какое маломальское значение это имело. В голове стояли лишь два лица - матери и отца, и смотрят они не в глаза, а внутрь, в эту стеклянную преграду. Неужели и они поняли суть? Вероятно, думал Рим, момент, когда предстояло полностью раскрыться, наконец, вплотную подошел к тому, чтобы случиться. Потому что только от этого момента могла зависеть его собственная, странная жизнь. Предстояло подсказать ключ, который открывал парадные ворота. Верный ключ, который все это время находился в руке у Рима. И только он мог помочь впустить внутрь всех, кого он ждал.
  Рим рассчитывал, что скоро он своими руками обрушит воображаемое Крепостное право, длившееся столь долго, которое он сам же и воссоздал.
  
  Глава 6
  Он провалился в сон, глубоко и бесповоротно. Такое недолгое пробуждение выбило его из имеющихся сил, и Рим уже стремился ощутить всю сладость постели во всей ее красе. Вот веки закрылись, и Рим отправился в путешествие.
  То была не темнота, в которой он присутствовал при имитации. То не было его собственной темнотой, кажущейся такой уютной, теплой. Это была более близкая стезя, в которой Рим распадался на мелкие частицы и собирался вновь тем же самым человеком, каким был в реальности. Но здесь, в мире грез, в несуществующем, лишь кажущемся, каковым он считал, мире, могло произойти все, что угодно. Большие, странные звери, неведомые здания и куча ярких красок, которые буквально въедались в голову и не уходили даже после пробуждения. Цвета, от которых хочется плеваться, ополоснуть рот и забыть, забыть, забыть. До чего едкими они были!
  Рим обнаружил себя у Мрачного переулка. Внезапно, не ожидая этого от самого себя. Он не совсем понимал, что происходит и почему ему приснилось именно это место, которое он видел и пересекал не так давно. Сейчас его тревожила единственная вещь: ноги начали идти сами по себе, через этот переулок, мимо машин и мусорных баков. Сквозь сон Рим ощутил дуновение ветра. Он попытался остановиться, однако этого не случилось. Ноги не слушались головы, а глаза смотрели вперед, словно всматриваясь во что-то. Или в кого-то. Тот мерцающий фонарь светил, пока светил и проливал свой желтый свет на тот конец переулка. Неведомо откуда, у Рима появился страх. Страх перед тем, дабы он не погас. 'Пожалуйста, пусть он погорит еще немного, хотя бы еще пару секунд...'.
  Не прошло и пары секунд, как Рим про себя проговорил эту просьбу. Фонарь потух, резко, неожиданно. Рим чуть было не вскрикнул во сне, но сдержался непонятно почему. Видимо, какая-то часть сознания давала сопротивление, чтобы не попытаться разбудить Женьку. Но ноги не остановились и продолжили свою ходьбу к столбу. Рим был уверен полностью - он шел именно к столбу по определенной причине.
  Темная, лишенная света комната замерла. В окна не светила луна, не стучал ветер. Его голос умолк час тому назад. Медленно, без скрипа, в палату открывалась дверь. А сквозь дверь...просачивалось нечто. Или же оно поначалу так делало, а затем передумало. Словно решило, что в физической оболочке будет легче и бесшумнее пройти в нужное место. Конечную точку, в которой большую проблему будет возможно решить раз и навсегда. Дверь открылась сильнее, и легкий стук каблучков, который был едва слышим, влетел в тихое место, сливаясь с шумом галогеновых ламп, светящих в коридоре. Черные волосы и серые глаза остановились посередине комнаты, будто выжидая, пока свет мерцающего фонаря не погаснет вновь. Тогда будет возможно подобраться поближе и нанести фатальный удар.
   А она уж точно знает, когда это можно сделать удобнее всего.
  Рим попробовал посчитать секунды, как только фонарь загорится. Счет успокаивает и помогает мыслить здраво, считал он, так что с легкостью сможет преодолеть этот участок, как Рим преодолел его и в воскресенье. И вот, фонарь загорелся своим светом еще один раз. Рим уже был готов к тому, что (вот она, сущность, гребаная, нечеловеческая сущность) нечто выпрыгнет на него из мусорного бака, из любого темного угла, до которого было подать рукой. Он даже зажмурился, готовясь к самому страшному моменту из всех снов, которые мимо него проходили тысячами. Распахнул глаза, и с глубоким облегчением вздохнул. Будто бы кто-то вне сна открыл окно в душной комнате.
  'Тридцать пять, тридцать шесть...'. Мрачный переулок будто бы растягивался в пространстве, и Рим уже невольно предположил, что его поход до столба обретет вечность. Как и его сон. Почему нет? Все самое непредвиденное, что могло произойти, уже произошло - ему диагностировали опухоль мозга, жить осталось ему всего ничего, скорее всего. Рим уже волей неволей начал думать о том, что это даже не сон. 'Я охренею, если так выглядит мир после смерти. Либо это он и есть, что еще хуже. Ты просто идешь по Мрачному переулку, только и всего. Идешь бесконечно. И толк всей жизни, если ты...'.
  На счете 'сорок восемь' фонарь закоротило. Он начал неистово мерцать, искры доносились из лампы и обильно падали на смесь глины и щебня, обжигая его до состояния камня. Рим вскрикнул, не сдержавшись, и этот крик уже дошел до нужных ушей. И, что самое главное, эти уши тотчас же оказались настороже, внимая всем звукам, распространяющимся в комнате.
  Фонарь потух, и Рим начал считать по новой. 'Лютый кошмар. Возможно, я бы лучше умер, нежели переживал это, будто бы я и не сплю'. Рим был уверен в том, что он все еще жив. И, быть может, ему вряд ли дадут умереть слишком быстро. 'Двадцать один, двадцать два...'.
  Когда Рим произнес сквозь сон 'двадцать два', Лера уже стояла рядом с койкой. Окно и вправду оказалось распахнуто, и сделала это она, дабы почерпнуть энергию из окружающего мира не через стеклянную оболочку. Серые глаза обратились в черный цвет, волосы же не изменили своего цвета. Лера улыбнулась, и достала из кармана медицинского халата револьвер. Сквозь улыбку ничего не проглядывалось. Ни зубов, ни языка - о чем-либо человеческом не шло и речи. Только гудящая темнота. Лера, или как она себя называла, Лия, же никогда и не была человеком.
  Она вгляделась на странное оружие, переданное ей одним из братьев в жуткой битве. На рукоятке была надпись: 'Выжигатель, модель В-12' Золотое, с расписными знаками и символами хранителей, оно блестело, а в длину всего ствола источало ненавистное ей свечение, которое могло принести боль и смерть. Поэтому Лия позаботилась о том, чтобы ни единый его фотон не коснулся ее неорганической кожи, и надела перчатки и очки. Черные перчатки дымились от недавней пальбы. О, как же ей хотелось расплавить голову этому придурку-врачу! Он еще посмел насмехнуться над ней, тогда в палате! И какое облегчение она испытала, когда Лев рухнул с прожженной башкой к себе на стол, а затем сполз на пол. 'Что с тобой стряслось? Ах да, я же только что пробила тебе мозги, сученыш!'. От громких звуков и запахов дыма сбежалась куча людей, в попытках узнать, что произошло. А потом счет пошел на десятки, сотни. Этаж за этажом, она вычищала людей, как пыль с забытых полок, и так продолжалось до тех пор, пока в здании не осталось еще какой-либо живой души, кроме Женьки и Рима, естественно.
  Лия не сомневалась, что это будет чрезвычайно просто - зайти к ним в палату, не привлекая большого внимания, и проделать отверстия в темечках каждых из них. Ей как можно сильнее хотелось ощутить вкус смерти на губах, устроив маленький переполох в 'сумерках дня Святого Георгия', но в очертаниях больницы. Всего двух жертв не хватало до круглой цифры 'пятьдесят'. Лие всегда нравилось делать такие сопоставления с существовавшими в других мирах событиями. Событиями, которые, конечно же, здесь все забыли. Это ли не истинное кощунство - вырвать из книги первую половину страниц и сжечь их, а затем нелепо и небрежно вклеить туда тетрадные листы? 'Да!', думала Лия, и абсолютно так же она думала о том, как легко нажимается курок выжигателя, и как из ствола материализуется ярчайший луч света, которые пробивает головы трех медсестер подряд, образуя аккуратные почерневшие дырки в местах, где раньше были глаза.
  А позже, когда она расправится с мальчишками, она вернется к своей матери, и расскажет ей, как это было замечательно - своими руками отбирать у людей то, что принадлежит им по праву с самого рождения. Жизнь, если говорить кратко, но объемно.
  'Шестьдесят', сказал Рим. Свет пролился еще один раз, но сейчас он как будто бы потускнел. Он все еще продолжал идти к столбу, и теперь было прекрасно понятно, к чему все шло. У фонаря стоял человек, вернее, образ человека. Он стоял расслабленно, опираясь плечом о конструкцию. Руки тонкие, значит, вероятнее всего, нечто было женщиной. Оно слегка наклонило голову вперед, и короткие, черные волосы напомнили Риму, что до этого он это уже видел этот образ. Но здесь он казался нереальным...и настоящим одновременно. Нереальным, поскольку вокруг нечто был мыльный, искривляющий пространство ореол, а само нечто будто было соткано из темноты. И все же, от образа доносились знакомые ощущения, такие разнящиеся между собой - жуть и комфорт.
  Женька пробудился сразу же, как только Рим вскрикнул, но не дернулся, не сдвинулся ни на сантиметр. Он смог догадаться, что Лера придет тогда, когда никто этого не будет ожидать. Если, конечно, кто-то еще остался в ожидании. 'Нужно рискнуть, и оценить обстановку. Сейчас или никогда'. Он приоткрыл глаза, как только услышал цокот приближающихся каблуков, и, стараясь не выдать себя, пытался как можно правдоподобнее изобразить спящего. Сквозь маленькую щель, сделанную глазами, он все увидел. Лера медленно подходила к койке Рима, улыбаясь, обнажая черный рот. Но это уже не казалось большим ужасом для Женьки. Сейчас главнее всего было узнать, что она собирается сделать. Гадать было без толку, потому что Женька все понял по запаху дыма, тонкими струйками расходившимся по комнате. Убийца вне палаты уже сделал всю работу, какую желал проделать. А сейчас должно было случиться покушение, на них обоих.
  'Хреново', подумал Женька. 'Будет хреново, если мы кончим вот так'. Похоже, что Рим не собирался просыпаться. Но Женька подозревал, что, скорее всего, он находится внутри сна, в котором он уже пытается бороться. Дыхание Рима было неравномерным, судорожным, будто бы он задыхался. А Лера на него смотрела, и глаза, видимые через очки, превратились в черные точки, без глазных впадин на черепе. Трудно было воспринять это. Это по большей части было схоже с куклой, которая выглядит практически в точности, как человек, но в процессе производства ей забыли выделить место под глаза, и создатель фальшиво пришил пару черных пуговиц на гладкий текстиль. Женька всерьез подумал о том, есть ли хоть какое-то решение в сложившейся ситуации. А оно пока не находилось.
  Во сне Рим продолжал идти. Образ отпрянул от столба и выпрямился лицом к идущему юноше. Рим ошибся с оценкой образа. Длинные волосы и тонкие руки принадлежали мужчине. Тут-то Рим и понял, что к чему. Его ноги вели к этой темноте, чтобы к ней прикоснуться. Иначе говоря, погибнуть от ее воздействия. Он кое-как сумел потратить все свои силы на то, чтобы остановиться, и ноги действительно затормозили, и вместе с этим неистово дрожали. Рим уловил легкое движение руки к мужскому бедру, со стороны которого была кобура, и осознал окончательно: сейчас в него будут стрелять. И если его убьют, он умрет как здесь, так и в своей реальности. 'Приехали', подумал тогда Рим. 'Я не совсем понимаю, что мне необходимо сделать'. Он попробовал сойти с тропы, спрятаться за стоящую вблизи машину, однако ноги не позволяли этого сделать. Они перестали дрожать, но будто бы окаменели. 'Да что же это такое, черт тебя подери?', заорал Рим.
  И этот отчаянный крик пробил невидимую грань разума и окружающего мира. Лия почти что вскинула прицел и была готова выстрелить, но от его выходки резко отпрянула. Женька понял, что надо действовать, и кинул один из костылей, стоящих у тумбы, в Лию. 'Ой', и Лия повалилась без звука. Деревяшка глухо приземлилась на пол. Женька тотчас же вскочил, и кинулся будить Рима. Он встал на обе ноги, боль не заставила себя долго ждать. Но теперь не было времени обращать внимание на что-либо.
  - Очнись, твою мать, нас убивают! - и затряс Рима за плечи так сильно, как это позволяло худощавое тело Женьки.
  Его хватило лишь на одну просьбу, поскольку Лия уже поднялась на ноги. Он повернулся лицом и грудью к ней, полный ярости и готовый биться чем угодно. У него в запасе был еще один костыль, который уже был в руке, готовый улететь в нужном направлении. Он уже и забыл, что когда-то сломал ногу. Боль смешивалась с эмоциями, в этом странном бокале души Женьки.
  - Маленький червяк! - бросила ему Лия. - Думаешь, ты настолько крут, что способен тягаться с Детьми Бездны?
  - Я ничего не думаю, сука! - рявкнул Женька. - Подойди поближе, и ощути вкус дерева на зубах! Если они у тебя, конечно, вообще есть.
  - Что ты сказал?! - Человеческая оболочка то пропадала, то снова возвращалась к исходному состоянию. Пока ее не было, обнаруживалась глубокая, истинная темнота и голое женское тело. - Что ты, на хрен, сказал, я тебя спрашиваю?!
  - Ты глухая или тупая? - вопросил Женька, и озадаченно вскинул бровь. - Потому что я не особо в ладах ни с теми, ни с другими. Но их объединяет одно и то же: они переспрашивают по сто тысяч раз одно и то же.
  Возмущению Лии не было предела. Рука (подобие руки), в которой был выжигатель, задергалась от напряжения.
  - Да как ты вообще смеешь перечить мне, третьему Дитя по счету?!
  - Какая к черту разница, третья ты там или десятая? Кстати, я как-то раз в детстве услышал одну сказку, и начиналась она, вроде бы, так: 'Было у царя три сына...'. А впрочем, это не имеет большого значения. Просто пытаюсь вспомнить, не звали ли там случаем дурочку Лерой?
  Она вскинула руку с пистолетом. 'Черт, а он красив. И этот узкий ствол...он как будто бы светится солнечным светом, но без Солнца...', подумал Женька, и помотал головой. 'Так, о чем я сейчас вообще думаю?'.
  - ИМЕНУЮТ МЕНЯ ЛИЕЙ, ПОГАНЕЦ! - и палец дрогнул на курке, но в нее полетел еще один костыль. На этот раз пришлось лишиться своей человеческой оболочки, дабы кусок дерева пролетел в темное пространство, и не причинил ей вреда.
  Женька такого еще не видел. Костыль не нанес ущерба Лие. В месте, куда он собирался отпихнуть ее к двери, образовалась черная дыра, и кусок дерева полностью вошел в странную, мрачную и вязкую, какой она показалась Женьке, среду. 'Охренеть! Она как будто бы сожрала костыль своим животом, черт! Дела мои плохи, очень, очень плохи!'.
  - Ну, мальчик, кончились подручные средства? - Она захохотала, и хохот (в странном смешении с жутким гулом и вибрацией) оглушил Женьку. - Теперь-то ты беззащитен, не так ли? Вряд ли тебе поможет любая другая побрякушка.
  Она решила, что хватит с нее лишних слов, и подняла руку с выжигателем еще раз, нацелившись на Женьку. Отсюда время словно начало тянуться медленнее. 'Дым, дым, человеческий дым. Ох, как бы я хотела еще раз ощутить это блаженное чувство, вдохнуть этот невероятный аромат обожженной кожи. Никакой оргазм не способен его переплюнуть. Не волнуйся, мальчик, будет совсем не больно. Как комарик укусит, и все тут'.
  Женька от безысходности отходил назад, прижался к тумбе, и невзначай ее толкнул задом. Позади что-то брякнуло, и Женька словно просиял и обрел уверенность. На тумбе стояло круглое зеркало, но Лия этого не успела заметить. Женька пока не знал, как зеркало может помочь одержать победу в схватке. Он не был уверен и в том, как работает выжигатель (а он точь-в-точь был таким же, каким его видел в журнале, и уверен, что так это оружие и именуют), но мысли начали приходить и сменять друг друга, как пленка фильма. 'Он так похож на гибрид револьвера и пистолета. Дядя Леня как-то мне показывал оружие, которое у него есть. А впрочем, как такое возможно? Дуло для пистолета слишком узкое, барабана, как у револьвера, нет, а ручка слишком большая. Патрон под такую ручку должен быть крупного калибра, но в стволе он просто застрянет. Или взорвется внутри. Тогда чем стреляет выжигатель? Хотя постой...это свечение от него...теоретически, он может стрелять лучом света? Какой-то особой энергией? Что, что должно мне подсказать в том, чтобы не ошибиться в своих догадках? Надеяться на удачу или...'.
  Тут Женька и обратил внимание на маленькую светящуюся точку, промелькнувшую за спиной Лии, пока она вскидывала выжигатель. 'Это брак или...прицел?'. В голове возникла правдоподобная мысль - солнечный зайчик. Взгляд поймал и медленно восходящий тонкий луч, поднимающийся от левой руки ко рту. А в темноте человеческий глаз хорошо видит свет. 'На Лие очки. Пропускают ли они свет? Если она дитя Тьмы, вряд ли ей по душе смотреть на него. Да и перчатки на ее руках о чем-то да говорят'.
  Да, тоненький лучик коснулся поверхности зеркала и отразился по ту сторону комнаты. Женька сделал ставку - десять на то, что он сможет выхватить из-за своей спины круглую вещицу и выставить его в нужный момент, как надо, и девяносто на то, что всем своим телом грохнется на это тумбу, с выжженной дыркой над бровями. 'Скорее всего, она будет стрелять в голову', решил Женька, и приготовился к дуэли.
  
  Глава 7
  - Некуда бежа-а-а-ать, некуда скры-ы-ыться...да, зайчик мой? - До ушей Рима донесся голос, и перед собой он увидел, как перед ним черное, голое нечто обрело человеческий облик. Черты не были особо узнаваемыми, однако это не помешало оценить то, как выглядит этот человек. Морщинистая кожа, большой лоб и выпученные маленькие глаза-точки, аккуратные усы, закручивающиеся ближе к краям губ. Волосы, черные волосы колыхались в пространстве, хотя ощущения ветра не было. Одет он был в широкие штаны, бывшие одинаковой ширины по всей длине, а на груди была распахнута рубашка лилового цвета.
  - Стефан, первый Сын Бездны к вашим услугам. - Он великодушно улыбнулся и поклонился, словно перед ним стоял не простой мальчик, а достойный наследник престола. - Буду краток: я собираюсь пристрелить вас, юноша, потому как так велит мое задание.
  Стефан был глубоко уверен в себе, что мальчишку он прикончит быстро и без проблем. Ему уже приходилось не раз участвовать в больших и до того значимых стычках, проходящих в Центре. На его счету уж ежели не сотни, то явно больше десятка тысяч разного ранга просвещенных и хранителей. В их кругах Стефан чуть ли не считается самым приближенным воплощением Бездны, которое способно принимать человеческий облик. Такая дурная слава, распространившаяся и укоренившаяся в Центре, обрела некоторым образом переносной смысл: если на поле битвы появляется Стефан, то это явный предвестник либо поражения, либо больших потерь.
  - Можешь засунуть ствол пистолета себе в задницу, Стефан, да поглубже, - со злобой проговорил Рим. - Я пока не могу до тебя добраться, потому что меня ноги не слушаются. Но, клянусь...
  - Утю-тю... - Стефан изобразил 'рогатку' пальцами. - Какие мы обидчивые. Клятвы будет выдавать только человек, слабый душой, а угрозы - физически. Вы знали об этом?
  - А с чего бы это вам быть настолько уверенным? - Рим дрожащей рукой указал на Стефана, вытягивая указательный палец вперед. - Вы же и не человек вовсе. Вам неведомы человеческие понятия и знания.
  -У-у-у, а вот тут ты глубоко ошибаешься, мой юный друг. Я знаю много чего, потому что моя мать поделилась со мной большей частью всех знаний, что она поглотила. Так что...
  - Хорошо, раз ты у нас такой 'всезна-а-ающий'...- Рим схватил взглядом, как выражение лица Стефана поморщилось от того, что его перебили и передразнили. - Может, скажешь тогда, что тебе нужно от меня и от Женьки?
  - Я тебе не информатор, юноша. Есть много смысла в том, чтобы тратить на тебя время, раз ты и так сейчас умрешь?
  Рим неожиданно для себя почувствовал свободу в ногах, и обрадовался. Вероятно, не только он один боролся с посланцем Бездны. Женька сумел проснуться, и теперь там, в реальности, он ведет такую же битву, какую только предстояло вести Риму здесь. Когда он отвлек внимание на себя, часть сил, удерживавших ноги юноши, ослабла. Каким облегчением было снова почувствовать движение!
  - Уверен ли ты, Стефан, в том, что я умру от твоей руки? - Рим ухмыльнулся, и отпрыгнул за ближайший автомобиль.
  И все же, его реакции можно было позавидовать. Стефан ловко выхватил пистолет из кобуры и произвел залп. Тотчас же Мрачный переулок обратился Светлым, но лишь на пару секунд. Рим поблагодарил самого себя, что не снял часов с руки, когда готовился ко сну, иначе он бы сейчас остался без нужной конечности. Пучок света (Рим был уверен в этом) ударил по запястью, в место, где был широкий металлический браслет. Он отразился, улетев на стену здания, и оставил на кирпиче маленький почерневший кружок, но не пробил его насквозь. Пучок как будто бы прошел сквозь стену, но наружу он больше не вышел. Все произошло буквально в одно мгновение.
  Браслет нагрелся так, что обжигал кожу. Рим скорчился от боли. 'Черт, и ведь не снимешь! Еще пальцы обгорят, вместе с запястьем'.
  - Ау-у-у! Мальчик мой! Где же ты? Выходи, нам с тобой нужно поговорить, с глазу на глаз!
  'Ага, сейчас только соображу, что сделать, и выйду. А пока что потерпи немного'.
  - Ну, если честно, меня твое радушие не особо впечатляет. Давай ты уберешь ствол, и тогда мы сможем нормально пообщаться.
  - Это вряд ли, юноша. Без оружия я все равно что без своих пальцев.
  - Ну, на нет и суда нет, в таком случае. Я буду сидеть здесь столько, сколько потребуется.
  - Очень сильно в этом сомневаюсь. - Голос огрубел, затем утих. Рим услышал вдали приближающиеся вибрации и гул. Он решил, что Стефан собирается сократить дистанцию.
  'Так. Вот что я понял - свет, собранный в пучок, отражается от зеркальных предметов. Собственно, что и произошло с браслетом. Эта штука, что у него в руке, стреляет не патронами, а пучками, до чертиков быстрыми пучками. Этого вполне хватает, чтобы оценить свои возможности и попробовать что-то предпринять'. Голову пронзила боль, и теперь Рим перестал быть уверен, находится ли он во сне или в сознании. Граница не ощущалась, словно была подтерта опухолью.
  - Пытаешься рассуждать, Рим? - хихикнул Стефан. - Как в старые добрые?
  - Я не думаю, что тебя это так сильно волнует. Ты же не за ответом на вопросы пришел, Стефан.
  - А ты довольно хорошо соображаешь для больного раком, - промурлыкал убийца. - А знаешь, я бы мог твою проблему решить довольно просто. Тебе всего лишь нужно...
  - Да-да-да, - снова оборвал его Рим, - принимать каждый день сто грамм простого копеечного...чего-то там, уже не помню. Я начитался в газетах подобной чуши и ей не верю. - Он взглядом искал в боковых зеркалах автомобилей отражение Стефана, опасаясь, что он его увидит и пристрелит, не колеблясь. Машины стояли друг за другом, красными фонарями вперед. В боковых стеклах хорошо виднелся фонарь. Теперь он горел постоянно.
  - Не огрызайся, мальчик. Просто позволь мне сделать свою работу, да и только.
  Вибрации ощущались все сильнее, и от их воздействия к горлу подступала тошнота. Рим огляделся вокруг: в месте, где он сидел, лежали куски разбитого большого зеркала. 'Супер', подумал он, 'у меня есть хоть какое-то прикрытие'. Он подобрал с глины наиболее гладкий и наименее испачканный осколок. 'Давай, покажись, Стефан. Смелее'.
  Рим попробовал прикинуть, что победить его удастся лишь с помощью его же оружия. Если луч света пойдет в нужном направлении, то он достигнет своего стрелка. Все, что требовалось от Рима - направить зеркало так, чтобы Стефан отражался в двух местах одновременно. 'Можно попробовать поймать его на приманку', сделал заключение Рим. 'Все, или ничего. Стоит рискнуть'.
  И вот, в одном из дальних зеркал белой 'Газели' появился человек с оружием.
  - Попа-а-ался, сладенький, - проговорил Стефан, и порция света пронзила пространство.
  - Попа-а-ался, сладенький, - в унисон проговорил Рим, и выкинул перед собой кусок стекла.
  Заряд вылетел из ствола, и звонко ударил по осколку, отрикошетив. Результат не заставил себя долго ждать, и Стефан упал на колени, придерживая левую часть лица. Однако удар пришелся лишь по касательной.
  - Ублюдок! - выпалил он.
  - Какой есть, - процедил Рим. 'Пойдет. Это хотя бы отпугнет его'.
  Он почувствовал теплоту, сосредоточившуюся в одном месте его руки. Рим развернул ее и обнаружил, что пока вскидывал осколок правой, задел и левую. Острый край прошелся по всей плоскости предплечья, и теперь она постепенно заливалась кровью.
  - Плохой мальчик, - повторял Стефан, держась за плавящуюся часть лица. Оно медленно теряло человеческие черты. - О-о-очень плохой мальчик. Плохих мальчиков следует наказывать очень сильно.
  - Да я понял уже, что я плохой мальчик! А ты, по всей видимости, педофил! Я угадал? Теперь порку мне оформишь или что? Трахнешь меня? - Рим чувствовал, как вошел во вкус. Он вспоминал, как Женька давал ему уроки по грубому обращению с собеседниками.
  Стефан попробовал подняться на ноги, но человеческое обличье отнимало чересчур много сил. Его голос снова погрубел, и он в мгновение ока обратился в нечто. Бесформенную, темную сущность, которую трудно было описать. Разве что у самых краев ее исходил ореол, искажающийся перед тем, как начиналась сама сущность. И тут нечто пропело:
  - Не-е-ет, мой дорогой. Я собираюсь взять реванш, но не здесь. Потому что главная битва еще впереди. И уж поверь: никому не понравится то, что случится. Я тебе это гарантирую. - И Стефан начал медленно уползать
  - Не пугай ежа голой жопой! - крикнул ему вслед Рим. - А, или лучше: проваливай на хрен из моего сна! Мне еще приятеля спасать своего надо, если он еще жив!
  - Твои угрозы мне, все равно, что стакан воды в пустыне. Побереги свой язык, юноша, не то придет время, когда я его вырву с корнями. Уж я теперь на это рассчитываю.
  Стефан уполз за ближайший темный угол. Проигрыш закрепился в его сознании, как булавка, и теперь останется приколотой до поры до времени. До той самой поры, когда дуэль состоится вновь.
  До Рима дошло: теперь нельзя терять ни минуты, и пробудился ото сна.
  А обнаружил он перед собой следующее. Та самая медсестра, назвавшаяся Лерой и показавшаяся ему симпатичной, та медсестра, странным образом заигрывавшая с Римом, та самая медсестра, подававшая ему рацион, стояла в темных очках и перчатках. Она медленно поднимала правую руку с пистолетом в направлении Женьки, стволом вперед. Это было то же самое оружие, что и у Стефана. Да только здесь расстояние было не сто метров - борющихся разделяло два-три шага. И Женька явно был не в выигрышном положении. Он стоял, опирая обе ладони на тумбу. Рим не сомневался - его друг уже знает, что делать. Руками он легко мог дотянуться до зеркала. И сильно рассчитывал на то, что все произойдет так, как он решил. Рассчитывал, что теория Женьки не порушится в самый ответственный момент.
  Рим был также уверен на все сто: вряд ли Лере будет большим трудом среагировать так, чтобы пристрелить сначала его, а затем разобраться с Женькой. Поэтому, как только он раскрыл на мгновение глаза, тут же их закрыл. И застыл в ожидании развязки этой жуткой ночи. Но даже такого маленького события хватило, чтобы все произошло по-другому.
  Лия уже было почувствовала знакомый запах и следовавшее за ним возбуждение, но и тут ей не позволили сосредоточиться. Ее постоянно раздражало, когда абсолютно незначительная вещица сбивает с толку. И Рим бы, скорее всего, ее понял. Но вот можно ли было описать случившееся как мелочь? Лия не была уверена, но не заметила, как нажала на курок. И, что самое главное: выстрелила она совсем не туда, куда хотела. Рефлексы ее подвели.
  В самый последний момент Женька успел засечь, как тоненький лучик метнулся мимо его глаз вправо, к Риму. 'Вот и оно', решил Женька. 'Ты вовремя пробудился, Рим, спасибо тебе огромное. Я рассчитывал, что ты проснешься вовремя'.
  - Уо-о-о-о! - Он вложил все силы в то, чтобы заставить себя повернуться себя настолько быстро, насколько мог это сделать. И действительно: разворот получился очень стремительным и эффектным. Пока он это делал, он успел захватить правой рукой круглое зеркало и протянуть его ко лбу Рима. Как только рука полностью выпрямилась, пучок света со звоном отразился от поверхности и практически такой же траекторией угодил Лие прямо между глаз, в место, где начиналась переносица. Выстрел пробил голову насквозь, и, продолжаясь, он растворился в стене черной меткой, почти ближе к шкафу.
  Она вскрикнула, пошатнулась, и попятилась назад. Выжигатель выпал из ее ослабевших рук. Она со всей дури приложилась к шкафу, и тот задрожал так, что застекленные проемы лопнули. Лия сползала, царапая себе спину оставшимися в дверцах кусочками стекла, и с хрустом присела на пол, где крошкой были рассыпаны тысячи осколков. Из образовавшейся дыры в голове вытекала черная субстанция, стекавшая по губам и капавшая с подбородка.
  Рим открыл глаза, и глубоко выдохнул. Он медленно поднялся с кровати, встал. Пока голова не болела, и это было хорошо. Рим снял наволочку с подушки и сначала вытер руку об одеяло, а затем обвязал пораненную руку. Рана не оказалась глубокой, но неприятной. Рим подошел к одному костылю, лежащему у парадной двери, не обнаружив второго. Вопросительно посмотрел на Женьку, и тот указал на Лию. Рим кивнул, и подал костыль Женьке. Он начал подсовывать его себе под мышку, но Рим пропустил его свободную левую руку себе под шею. Женька удивленно взглянул на Рима. Тот улыбнулся, без фальши, по-доброму. Они поднялись вместе, и только тогда костыль у больной ноги и под правой подмышкой встал, как надо. 'Черт. Либо у Рима поехала крыша, либо я сплю. А, да, есть еще третий вариант - он начинает сдаваться. В кои-то веки! Ох, как же я этому рад!'.
  - Сможешь стоять сам нормально? - поинтересовался Рим.
  - Мой друг, я вас не узнаю! - воскликнул Женька.
  - Ну, подумаешь, помог встать...по-дружески. - Рим смущенно опустил голову, и более ничего не сказал. Нелепо и глупо, но так по-доброму улыбнулся еще раз. Видимо, пока с большим трудом ему давались новые, незнакомые ему чувства, или же сокрытые под толстым слоем железа. Похоже, что трещины пошли не только по замку, но и по периметру всей крепости Рима.
  - А, ладно, будем потом сопли распускать, хорошо? - Женька улыбнулся и кивнул в сторону Лии. Та верещала неразборчивый бред, оставаясь неподвижной. - У нас еще есть незаконченные дела.
  Рим согласился, и они вдвоем подошли к ребенку Бездны.
  -...просто...просто...просто...просто...- повторяла Лия.
  - Ничего не 'просто', моя дорогая, - передразнил ее Женька. - Ты знаешь, существуют два негласных правила, в нашей дружеской связке: меня и Рима. Хочешь, расскажу?
  - ПОШЕЛ ТЫ НА ХРЕН! - выкрикнула Лия просевшим, погрубевшим голосом. Она попыталась обратиться в темную сущность, и этого не случилось. Да и теперь большого смысла в этом не было.
  - Ой, это было очень некультурно с твоей стороны. Ты же вроде дочь Бездны, разве не так? Если ты когда-нибудь сможешь с ней пересечься, может, спросишь, почему она не провела с тобой уроков хороших манер?
  Рим задумчиво потер лоб, затем посмотрел на пистолет. К нему медленно подтягивалась черная лоза.
  - Э, нет, сестра, так дело не пойдет. - Он пнул выжигатель подальше от тянущейся жилы, так, что он заскользнул аккурат в черный портфель Женьки. Лия просипела что-то невнятное, потом замолчала.
  - Дай-ка это сюда. Оно тебе больше не понадобится. - Женька потянулся, чтобы снять очки с лица Лии. Она не стала сопротивляться. Тотчас же обнаружились точки-глаза. Они дергались, перебегали то на Рима, то на Женьку.
  - Внимательно меня слушай. - Женька наклонился настолько сильно, насколько смог это себе позволить.
  Лия вроде бы немного подняла свою голову. Не было сил даже на испытание ненависти к тем, на кого она обращала свой взор. Поэтому она молча смотрела на два молодых лица, одно из которых начало свое повествование:
  - Как я понимаю, к нам Бездна послала вас - тебя и твоего дружка, которого Рим уже успел предупредить, пока он спал. Все так? - Женька повернулся к Риму, и он утвердительно кивнул. - Вот, видишь сама, что я прав оказался. В общем, если вы не желаете говорить о том, зачем она это сделала, то это ваше право. Зачем хотела нас преследовать и убить.
  Лия молчала, и точками вникала словам человека. Все внимание постепенно рассосредотачивалось, превращалось в черный туман.
  - Так вот, есть два правила в нашей связке. Первое, не столь важное, но обязательное - если между нами появляется дама, то она должна пройти, ну, скажем, контрольный пункт в виде одного из нас. Понимаешь ли, если ты конечно способна на здравые рассуждения, я при первой же встрече сразу в тебе почувствовал...что-то инородное. Что-то, неподходящее по отношению ко мне и к Риму. Да, возможно, ты и хотела заранее подойти к Риму и устроить все, как надо. Но уж больно поздно ты спохватилась. Или тебе твой напарник очень долго передавал выжигатель в руки, или ты сама повела себя расторопно - уж не знаю и знать не желаю.
  Лия продолжала молчать.
  - А вот и второе правило на подходе - мы всегда присматриваем друг за другом. Ключевое выражение здесь, как ты могла понять - 'друг за другом'. И пока один из нас находится в опасности, сталкиваясь с ней лицом к лицу, другой отчаянно прикрывает спину. Вот такие вот дела.
  Рим озадаченно посмотрел на Женьку. Тут же завязалось общение между друзьями взглядами:
  - 'Ты же только что придумал эти правила, верно?'.
  - 'Ну, почему нет? Я нагоняю на нее страху. Да и разве это не так?'. Женька подмигнул Риму. Он в ответ улыбнулся.
  - 'Да...полагаю, да'. Рим смутился еще раз.
  - Ну что, третье Дитя Бездны, Лия, - заканчивал Женька. - Мы еще пока не выходили из палаты, но предчувствие у меня уже нехорошее. От этого горелого запаха меня всего выворачивает наизнанку. Так что, скорее всего, мы как можно быстрее постараемся обратиться в полицейский участок, дабы сообщить о вооруженном нападении, а затем попросим одного из просвещенных, которого мы неплохо знаем, чтобы он помог нам перескочить отсюда в другую проекцию, и начать наводить порядок в вашем шалаше. Понимаешь?
  Лия медленно кивнула.
  - Хорошо. Есть какие-нибудь насущные вопросы? Пожелания? Просьбы?
  Лия покачала головой, и уставилась в потолок. Под ногами черная лужа растекалась все больше, и желания прикасаться голыми ступнями к странной жидкости не возникло ни у Рима, ни у Женьки. Они отошли на шаг назад.
  - А теперь достойно прими свое поражение. Ты в ответе за всех, кого убила на своем пути. Кто знает? Может, вам еще удастся отыграться, но мы с Римом постараемся сделать все возможное, чтобы такого не произошло.
  Черные точки посерели. Лия потеряла рассудок, а вместе с этим свое право на существование. Человеческая оболочка высохла и рассыпалась в черный прах. Жидкость испарилась в мгновение ока. На полу была лишь стеклянная крошка, и пара локонов побледневших, коротких до плеч волос.
  - А, да, забыл сказать еще кое-что. - Женька задумался, Рим косо на него взглянул. - Шутка про 'подручные средства' - дерьмовая. Ноль из десяти.
  
  Глава 8
  - Что ж, я полагаю, дело сделано, Рим. Пойдем, заявим, что ли, в участок. Теперь нам торопиться абсолютно некуда.
  - Хорошо, собираемся. - Рим взглянул на часы. Пятнадцать минут первого ночи. - Только вот меня что смущает.
  - Запах не пропал?
  - Ага. И свет еще не работает. - Рим подергал тумблер, и лампы внутри комнаты не зажглись. - Позволь я кое-что проверю.
  Рим подошел к двери, дернул за ручку. Дверь поддалась очень легко, и тут же в комнату ввалились гигантские клубы дыма, от которых Рим начал давиться. Он молниеносно захлопнул дверь, и вопросительно уставился на Женьку.
  - Видимо, эта сука успела промахнуться пару раз нарочно. - Женька почесал затылок. - Ладно, хрен с ними, с этими бумажками. Делаем все быстро. Выбираться будем через окно. Благо, этаж первый, проблем больших быть не должно. - До ушей сквозь окно донесся вой сирен.
  Рим помогал Женьке паковать вещи, разложенные по шкафам. Он все думал, что не сможет искупить свой долг перед своим другом. 'Если бы не ты и не твоя поддержка и помощь, вряд ли бы я тут сейчас был живой. Спасибо тебе. Надеюсь, придет время, когда я смогу откупиться'.
  Они переоделись в свою одежду, которая была уже чистой, выстиранной до блеска. 'Спасибо большое, док. Надеюсь, ты найдешь свое пристанище где-нибудь в царстве Света'. И вот, на Риме снова оказался выглаженный коричневый костюм, а на Женьке - его великолепные штаны и малиновая рубашка.
  - Почему-то только сейчас подумал о том, что мы с тобой выглядим, как модные старперы.
  Рим бросил искренний смешок, и сказал:
  - Ну, ну, давай позже будем смотреть друг на друга. У нас мало времени.
  - Хорошо. Так, ты готов?
  Сквозь дверь просачивались маленькие язычки пламени.
  - Да, погнали.
  Рим открыл окно, и сначала сам спустился вниз, со своими вещами. Лишь на мгновение он был заворожен страшным зрелищем. Здание было охвачено пламенем. Из окон выглядывали люди с жуткими криками. Народ начинал толпиться и спрашивать о том, почему никто не спасается бегством из главных дверей. 'А где все люди? В больнице не меньше трехсот мест, да еще плюс персонал около пятидесяти человек', кто-то возразил из толпы. Пожарные машины гудели своими двигателями, и запах гари смешивался с ощущением влаги, которой тушили больницу. Стоял собачий холод, но было не до курток.
  Рим принял от Женьки костыль и портфель. Затем Женька попробовал спуститься сам. Он осторожно перекинул тонкие ноги в проем, и здесь же дверь в коридор распахнулась, отчего дым вошел внутрь фронтом вместе с огнем. Женька оглянулся, и торопливо начал слезать. Рим успел поддержать его под пояс, когда он едва не коснулся земли, а затем осторожно опустил. Теперь он был на ходу.
  - Так, теперь пошли к парадному входу. Нас ждут, - возгласил он.
  Пока они добирались до столпившихся людей, до Рима дошло кое-что еще. Ему показалось странным и жутким то, как Лия сначала прошлась по персоналу больницы, затем заглядывала в каждые палаты и убивала всех без предупреждения, и лишь в последнюю очередь принялась за них. Чем можно было объяснить такое безрассудство? Она прекрасно могла бы сразу открыть дверь с номером 148, убить их обоих, а уж затем выкашивать всех, кто находился рядом. Возникал рядом и еще один вопрос: а хотела ли Лия их смерти? Рим вспомнил слова Сан Саныча о 'прикоснувшихся', и предположил - некоторым образом, Бездна узнала, что два молодых парня были выбраны просвещенным в своей проекции, и им предстояло отправиться на службу в ряды Света. Но произошедший случай с Римом сыграл ей на руку, и два воина, Стефан и Лия, отправились в их проекцию, на поиски двух студентов.
  А что, если оба темных посланника не хотели убивать Рима и Женьку? Тогда в чем мог состоять смысл такого нападения? Они желали переманить их на свою сторону? Такая мысль сразу показалась бредом. Тем более что Стефан сказал ему лично о своих намерениях. '...Я собираюсь пристрелить вас, юноша, потому как так велит мое задание'. Но все же кое-что было ясным, как белый день: и Сан Саныч, и Бездна подметили в этих парнях одно и то же. Потенциал. Возможность что-то изменить в свою пользу. Долгую борьбу, которая ведется на протяжении десятилетий? Или веков? Может, тысячелетий?
  Рим не смог себе вообразить, как долго это могло происходить. Он пришел к следующему заключению: Сан Саныч хотел использовать этот потенциал в укреплении позиций просвещенных. Бездна же желала его погубить всеми возможными способами.
  Вдали начали показываться чересчур знакомые лица. В толпе, обнявшись, плакали тетя Эля и Арина. Эдик и Жора бурно что-то обсуждали, при этом активно рукоплеская. Напротив них, в шляпе стоял Сан Саныч. Он стоял недвижимый, но через толстые линзы очков можно было разглядеть большие переживания.
  - Э-ге-гей! Помогите нам кто-нибудь! - вскрикнул в сторону толпы Женька. Рим тоже размахивал руками.
  Вся толпа удивленно уставилась на двух юношей, медленно ковылявших в ее направлении. Арина с Элей бросились вперед, рыдая изо всех сил. Бежали и отцы, и Сан Саныч в том числе. Вся толпа потянулась к двум выжившим в страшно пожаре.
  Обнимались две семьи, а директор колледжа наблюдал за трогательным действием и не старался вмешиваться в личные дела. Он окинул взглядом горящее здания, и лицо его почернело от ужаса. 'Кошмар. Сущий кошмар. А ведь там, помимо Женьки и Рима, еще человек триста находилось'. Он снял шляпу, и кольцо на свету фонаря блеснуло белым светом. 'Лев, мой хороший приятель. Жаль тебя. Пусть хранит тебя Свет'. Он закрыл глаза шляпой, сжав ее в руках, и начал проливать слезы, без звука.
  Кто-то нетерпеливо задал вопрос, и по толпе прошелся поддерживающий ропот:
  - Ну, с вами все ясно! А что же произошло с остальными людьми? Где все?
  - Ох. Это...боюсь, что они мертвы.
  Шум толпы резко угомонился. Пара женщин начала подвывать. Плач подхватили и другие лица. Радостные новости вмиг сменились скорбными настроениями. К толпе начали присоединяться еще больше зевак, родных медработников и больных. Прошелся жуткий человеческий возглас: 'ВСЕ СГОРЕЛИ, О УЖАС!'. Теперь все обнимались друг с другом, и рыдали в плечи. Трагедия постепенно охватывала городок, а началось все с ночи сентября. Ветер разошелся еще сильнее, раскидывая водянистый туман на одежды стоящих людей. Здание больницы напоминало большую траурную свечу.
  Внезапно, до носа Женьки из ближайшего окна донесся запах паленой кожи. 'Извините! Отойдите быстрее!', успел сказать он, и его сегодняшний ужин вырвался наружу. То же самое, чуть погодя, произошло и с Римом. Странным образом в рационе для больных, помимо овощей и фруктов, оказались длинные, черные женские волосы, мертвые красные черви и железные шарики. Все ахнули от удивления и отвращения. Кто-то из толпы упал в обморок.
  - Что, не нравится? - проговорил Женька, отдышавшись. - Если честно, я тоже не совсем под впечат... - Очередной приступ рвоты прервал его вещание.
  Похоже, что их война за право на жизнь началась. Так решил не только Рим, но и Женька тоже. И, похоже, что другого пути у них теперь нет. Сегодняшняя схватка была преисполнена удачи и невероятного расчета со стороны обоих юношей. Но в следующий раз все произойдет быстрее - их просто убьют без лишних вопросов.
  
  Глава 9
  - Так! - торжественно возгласил Женька. - Получается, что дядя Эдик, что мой батя, оказывается, уже в курсе того, что Клан просвещенных - не выдумка? - Он буквально таял в мягком кресле, выставленном в гостиной Сан Саныча. Слеза Света в это время стояла в стеклянной витрине под хрустальным, но на вид прочным куполом, и сейчас она была лишена всякой энергии.
  - Да. Как-то подозрительно...подозрительно выходит. - Рим читал черно-белую газету с красными буквами, не заметив, как сказал одно и то же два раза. В другие дни она не была черно-белой, и уж тем более заголовки не были вырисованы красным цветом. Не нуждалось в подробном пояснении, почему так было. Мимо Рима мелькали куча имен, среди которых чудесным образом не оказалось фамилий 'Виноградов' и 'Раковский'.
  Уже к жуткому раннему утру среды спасатели сумели пробраться в почерневшее здание. Сгорело почти все, кроме тел. Их огонь будто бы вовсе не тронул. Даже белая одежда медбратьев и медсестер осталась целой, не поврежденной. Репортерами газеты упоминалось вот что - в разных местах голов как будто бы были аккуратно высверлены отверстия практически одинакового размера. Что, естественно, наталкивает их на заключение. Оно состоит в том, что все умерли не от дыма или невозможности выбраться из больницы, провести эвакуацию. Некто смог войти внутрь и начать погром, а затем таинственным образом исчезнуть. Тогда следовали еще два логичных вопроса: 'Какими были его мотивы?' и 'Что было оружием убийцы?'. Рим хорошо знал ответ, что на один вопрос, что на другой. А вот журналисты терялись в догадках, и от осознания того, что им нечего выдумать, на душе у Рима возникло странное облегчение.
  Рим и Женька сидели в доме Сан Саныча. Он переговорил с Эдиком и смог убедить Арину в том, что поможет с разрешением проблемы Рима. Сан Саныч сейчас пребывал в квартире Рима, где еще велась продолжительная беседа c его близкими.
  - Ну, ну, еще не хватало, чтобы мы в итоге оказались отпрысками Клана. - Женька небрежно отмахнулся. - Я вообще стрелять не умею, а уж воевать тем более.
  - Мне кажется, для того, чтобы стрелять, много ума не надо. Жень, во всем Союзе ношение и использование оружия строго запрещено Кодексом, ты же в курсе?
  - Ага, делать мне больше нечего, разве что читать всю эту правовую хрень. Уже начитался в одно время. - Женька насупился, затем как будто бы прозрел. - Подожди, то есть на это тоже должна быть причина? Как и на тот первый постулат?
  - Точно. - Рим отложил в сторону газету и поднял с рядом стоящего столика красную книгу, на которой белыми буквами каллиграфическим почерком было выведено 'Обратный кодекс', а ниже приписка 'Издан 'Всемирным издательством Союза четырех сторон', в актуальной редакции 2020 года'. - Вот, прочитай 56 статью.
  - Хм. - Женька потянулся за красный переплет и ловко его перехватил. Вгляделся в открытую страницу. Черными, жирными буквами на белой бумаге было напечатано:
  Статья 56. Союз четырех сторон предполагает, что использование и воспроизведение ряда объектов Прошедшего мира, утвержденного в перечне ниже, а также ряда достижений строго запрещено. В Кодексе прав человека закреплена мера наказания за нарушение выше изложенного правила статьи Обратного кодекса.
  Перечень объектов, находящихся под строгим запретом:...
  Среди прочих пунктов на глаза Женьке попались такие, как 'оружие, включая высшей категории' и 'объекты материального мира, которым присущи свойства, противоречащие утвержденным в Ученом обществе теориям и гипотезам'. Тогда это казалось странной шуткой, сейчас - нет.
  - Я думаю, Кодекс - это маленькая зацепка на открытие всей правды, - сделал заключение Рим.
  - Так, подожди. - Женька задумался. - Значит ли это, что здесь просвещенные - вне закона? И если да, то с чего бы?
  - И снова мы приходим к Великому распаду. Даже Ученое общество молчит и ничего не хочет говорить по поводу него. - Рим почесал затылок. Обритые волосы за день помягчели. - А уж тем более про существование некоего Клана, о котором знают лишь немногие.
  Рим и Женька медленно уставились друг на друга, словно до них дошло одно и то же.
  - Или нет? - в голос проговорили они.
  - Ну не-е-ет, - усмехнулся Женька. - Что это за факт, о котором все прекрасно знают, но решительно не хотят о нем говорить?
  - Может, их что-то пугает?
  - Не знаю. - Женька захлопнул Обратный кодекс и отбросил его обратно на столик. Снова опрокинулся на мягкую спинку кресла. 'Честное слово - когда вырасту и построю себе дом, куплю себе такие же кресла'. - А если в Центре, ну, той проекции, откуда прибыл Сан Саныч, есть что-то вроде библиотеки? Он же сам сказал, что они собирают информацию. Ты бы мог удовлетворить свое любопытство.
  - Возможно. - Рим призадумался.
  Идея о том, что им на пару с Женькой придется 'телепортироваться' неведомо куда, с довольно конкретными намерениями, интриговала до мозга костей. С одной стороны, там вполне могли находиться ответы на интересующие их вопросы. К тому же, в Центре, по словам Сан Саныча, был человек, умеющий лечить болезни любого рода. На один момент ему вспомнилось лицо отца, полное глубокой боли. Он вспомнил и то, как сильно его обнимала мама. И как позади ее, закрыв руками лицо, беззвучно стоял отец. До этого Рима не особо волновали их эмоции и переживания по любому поводу. Но, казалось, болезнь будто бы сделала их ближе. Или, во всяком случае, к ним стал ближе сам Рим.
  'Типа приключение на один день тут, а там на целую неделю?', задал вопрос Женька Сан Санычу. Тот кивнул, находясь в больших размышлениях. И что самое странное, в этих размышлениях было мало чего хорошего. Да, он уже успел договориться с Алексеем, чтобы тот подменил его на какое-то время, и он не сопротивлялся. План действий кажется простым: перемещаешься в Центр, делаешь там для себя необходимые дела, а уже к следующему утру, ты ходишь по своему миру, как новенький. Но для начала в Центр необходимо было попасть, и попасть самым возможным коротким путем. Сан Саныч догадывался, как можно отправить мальчишек с помощью Слезы.
  Такие догадки немного пугали. Но возможно ли для благого дела пойти на великую жертву в своей жизни? Сан Саныч был уверен в том, что такое не просто возможно, но порой и крайне необходимо. Просвещенные по своей природе всегда были благородными людьми в своих намерениях и стремлениях, так что для них отдать жизнь и при этом сохранить свою честь являлось высшим проявлением своего долга перед Светом.
  Вскоре, Сан Саныч вернулся в свою квартиру. Ребята прочитали на его лице жуткую усталость.
  - Все. На сегодня дипломатии достаточно. Рим, твои родители не против, чтобы я обеспечил твое лечение.
  - Я знаю, - подтвердил Рим. Рим был явно в приподнятом настроении. Чуть ранее у него состоялся разговор с мамой, в голосе которой проскальзывали нотки радости. Что, естественно, придало облегчения Риму. Он, сам того не замечая, изменился в лице, и оставшийся весь вечер улыбался. Этому же был рад и Женька. 'А может быть, он не так уж и безнадежен и пуст, каким он казался, особенно в последнее время. Он улыбается, на хрен! Для него пребывать в хорошем настроении - почти что праздник. А тут будний день!'.
  - Отлично. - Сан Саныч потер глаза большими пальцами. - Будем пробовать произвести копирование уже завтра. Однако, как я полагаю, вам обоим необходимо иметь Осколки. Так будет проще перенести перенос, и побочных эффектов не случится.
  - А где будет наша 'станция отправления'? - Женька вечером продолжал делать заметки в ежедневнике. Позолоченный колпачок ручки бегал то вверх, то вниз.
  - В 'Авантюристе', - заключил Сан Саныч.
  - Этому тоже есть какое-то логичное объяснение? - вопросил Рим.
  - Необычненько, но не очень-то и удивительно, - сказал Женька и перелистнул пару страниц. Что-то резко и размашисто вычеркнул два раза. - Я думаю, что в каких-то точках энергия Света концентрируется больше, чем в других местах.
  - А вы чересчур умный и догадливый для юноши. - Эти слова Сан Саныча не произвели на Женьку большого впечатления.
  - Ага, стараюсь применять логику. До веры в магии вера в нее была на первом месте.
  - В общем, так или иначе, нам надо раздобыть еще один Осколок. Рим, свой я даю тебе. Он придаст немного сил. - Сан Саныч снял с безымянного пальца серебряное кольцо с кроваво-красным камнем, и воздействие сил Света тут же прекратилось. Лицо слегка обвисло и покрылось мелкими морщинами, нога подкосилась, но под рукой уже была трость. Теперь казалось очевидным, что перед ними был человек преклонного возраста, силы которого уже на исходе, и, не поддерживаемые магией, начинали растворяться в чуждой среде, чуждом мире.
  - Ммм, я не думаю, что пока Осколок мне пригодится, Сан Саныч. Оставьте его себе, а когда подойдет время к главному - тогда уже передачу и осуществим. Он вам явно сейчас нужнее. - Рим оттолкнул от себя кольцо, но даже малейшего касания хватило на то, чтобы ощутить всем своим человеческим существом...благодать? Да, вероятно, оно так и было. Это ощущение радости, преумноженное троекратно. Легкая боль, не изнуряющая, но вторгшаяся в жизнь Рима, как соринка в глазу, которую не успеваешь подловить вовремя, и заходящая все глубже и глубже, внутрь головы - так вот, эта легкая боль пропала на мгновение. И оно показалось для Рима самым сладостным моментом, который хотелось растянуть, как жвачку. Конечно, это все пропало, как только мгновение прошло. Но Риму не было обидно. Он почувствовал это пришедшее к нему сострадание, глядя на лицо Сан Саныча, в котором пропадала жизнь.
  Сан Саныч сопротивляться не стал, и вернул кольцо на место, на котором он был у него с самого начала. И силы тут же вернулись.
  - Хорошо. Так и поступим.
  - Сан Саныч, сейчас на вас было без слез не взглянуть! - Женька весь взбудоражился. - Уж извините меня, но что это за дела?
  - Таково воздействие силы Света, которая, в вашей проекции, здесь почти иссякла. Потому-то вас и поджидали Дети в больнице, и вы столкнулись с ними. Что в вашем сне, что в реальности. Они могут преследовать человека отовсюду, проявляясь через темные места этого мира в первозданном своем виде. Но в человеческом обличии им здесь проще находиться.
  Рим и Женька в такт кивнули, поскольку они уже были свидетелями этого явления им темных воинов воочию.
  - Хорошо. Располагайтесь здесь, как вам будет удобнее. Кресла здесь раскладываются. А я на боковую пойду пока. Завтра предстоит тяжелый день, для нас троих. Нам надо кое-кого еще увидеть.
  - Куда заглянем? - поинтересовался Женька.
  Сан Саныч призадумался, затем продекларировал:
  - В одно заведение, по адресу: Угловая, 12.
  'Замечательно', пронеслось в голове у Рима. 'Просто чудесно. Хотя бы не придется сталкиваться с людьми, которых я не знаю'.
  Эта ночь прошла без происшествий. Никто не пришел ни в дом, ни в сон. Квартира Сан Саныча спала, как и ее гости. Слеза Света слабо мерцала, защищая Рима и Женьку от интервенции воинов Тьмы.
  Риму снилось, как синий огонек стал ярче, и он, завороженный этим огоньком, который до этого ему никогда не виделся, улыбался. А вокруг - темнота и ее гул, от которого уже не тошнило.
  Женьке в своем сновидении привиделся его отец. Он как будто бы стал еще выше и так со своим исполинским ростом. Георгий протягивал ему вперед рукояткой выжигатель. И Женьку переполняли чувства.
  
  Сновидение
  'Готов ли ты присягнуть на верность Свету? Готов ли ты, юный воин, связать свои узы с нашими узами, дабы разделять горечь поражения и утраты, победы и приобретения? ', возгласил голос из уст отца, который Женьке показался странным и незнакомым, казавшимся более женственным, высоким.
  'Че?'. Женька пока пребывал в ступоре. 'Я где вообще?'. Но имело ли это большое значение? Восхищение, испытываемое им, затмевало все вопросы.
  'Держи, Евгений, держи, и не спрашивай', продолжал говорить отец, и он протянул к Женьке золотое оружие. На руке, которую он вытянул, блестел желтый камень в золотом ободе. Браслет обвивал запястье, но плотно не прилегал к нему. 'Пока еще не поздно, умоляю'.
  Женька почувствовал, как в горле застрял камень. К глазам подступали слезы, но по какой причине? 'Хорошо', медленно сказал он. Женька протянул свою ладонь к рукоятке, и крепко за нее схватился. Хватка отца в то же время ослабла, и оружие осталось в руках только одного человека. Женька развернул выжигатель к себе. Каким он был прекрасным! Прекрасным...до смерти.
  Непреодолимое принуждение било в виски. Оно все становилось сильнее, чем сильнее до ушей доносились чужие голоса. Нет, Женька не застал Детей Бездны. Но их манящие, манящие крики, мольбы и угрозы доносились откуда-то издали. Словно они кричали из улицы в окно высокого дома.
  'Умри, сын шлюхи! Прими смерть от своего оружия! Пожалуйста, окажи нам большую честь и сдохни!'.
  'Нет...НЕТ! Заткнитесь! Моя мать - не шлюха!'. Женька не отдавал себе отчет, что делает. Рука дрожала и протягивалась к устам, а указательный палец лежал на курке.
  Все, что успел разглядеть Женька - переменившееся лицо отца. Оно больше не было узнаваемым. Его черты медленно втягивались, словно обнаруживая лысый череп. Казалось, что на него натянули кожу, так, что пропали глаза, губы и нос. Ничего не было видно.
  Сквозь кожу начали проступать черные точки-глаза, большой нос и тонкие губы. На лысой голове местами вылезли седые волосы. Бровей не было. 'Не отец' медленно наклонил голову, и губы стали еще тоньше от зловещей улыбки.
  'Сделай выбор...или умри, сынок', и от этих слов по рукам пробежала еще большая дрожь.
  'ТЫ НЕ МОЙ ОТЕЦ, ИУДА!', проревел Женька, и рука с выжигателем метнулась от своего лица. Или так только показалось Женьке. Да, так оно и было. Он почувствовал, как холод металла коснулся уст.
  А некто не перестал улыбаться, не испугался.
  'Давай. Это проще простого. Все равно, что пальцами щелкнуть, вот так'. Он улыбнулся еще шире, и это была уже не улыбка человека. Он поднял ладонь со сложенными большим и средним пальцами. Его глаза-точки сверлили глаза Женьки. Женька чувствовал, как напряжение в точке между пальцами все разрасталось. А палец на курке начинал сгибаться.
  'Бум', сказал некто, и голоса замолкли. Пальцы соскользнули, раздался щелчок. А вместе с ним и громкий выстрел.
  Женька подумал, что перебудил весь дом своим криком. Повернулся к Риму. Тот спал, и слегка посапывал. Хотя Женька и проснулся не в поту, но легкая дрожь по рукам все еще проходила. 'Какой кошмар. Папа...нет...бред полный'. Рука протянулась к черному портфелю. Женька вытащил из него выжигатель. На лунном свете ствол блеснул, и это подействовало на него, как успокоительное. 'Да, он все-таки хорош, но не смертельно. Что хорошо'.
  Больше Женьке не снились никакие другие дурные сны. В руке его лежал выжигатель, и этого оказалось предостаточно. Тишина в квартире продолжалась до утра.
  
  Глава 10
  - Подъем, товарищи! - Женька расшагивал по гостиной, как пионер, заглянул в комнату Сан Саныча. - На зарядку встанешь, в труде не отстанешь! А, как я понимаю, труда сегодня нам надо будет вынести непомерно!
  - Да уж, - протянул Сан Саныч. - Что-то мы заспались.
  - Вот и вот, наш дорогой учитель! Так что давайте собирайтесь и вперед, в путь!
  Женька ворвался обратно в гостиную. Распахнул окно, и сильный поток воздуха чуть не сшиб его с ног. Но он удержался.
  - Какой чудесный день! - Женька явно находился в приподнятом настроении, и пасмурная погода его не пугала. Ведь боль из ноги ушла, и это было невероятным чудом. - Хочется петь, танцевать, двигать горы и...
  - Ох-х-х, зачем так рано, Жень? - Рим потянулся к часам. Половина одиннадцатого утра. - А, вот оно как.
  - Ага! - воскликнул Женька. - Что, не ждал? Я тоже! А время-то уходит, молодой человек! Соображай быстрее, пока еще можешь соображать.
  Рим взглянул на Женьку. Тот стоял к нему спиной, подпоясав руки. Стоял без костылей. На поясе под костюмом выпирал пистолет, просунутый между брюками и ремнем.
  - Эй, стрелок! Поубавь свой пыл, пока ты кого-нибудь не пристрелил.
  Женька убрал руки с пояса, резко повернулся к обладателю голоса. Наставил на него указательный палец и медленно подошел к креслу-кровати.
  - Не шути с тем, кто успел угрохать пришельца. А не то...бах-бах! - Он два раза поднял предплечье. - Попадешь под горячую руку, и все тут.
  - Жень, у тебя рука горячей может быть только от одного дела.
  Они покосились друг на друга, и расхохотались. Женька погрозил ему.
  - Ну ты еще тот чертила, Рим!
  Сан Саныч вошел в комнату, тоже немного приободренный. На нем был абсолютно белый костюм.
  - Вы уже готовы?
  - Ага, почти. - Рим застегивал белую рубашку. За три дня вся мускулатура побледнела, лицо слегка осунулось. - Осталось только умыться.
  Сан Саныч подошел к витрине, аккуратно достал Слезу Света из нее. Она слегка блеснула и тут же погасла, как только Осколок скова коснулся вершины.
  - Выходим. - Сан Саныч махнул рукой. - Сегодня двинемся на личном транспорте.
  - О-хо-хо! Сан Саныч, да вы, оказывается, мажор! - подметил Женька.
  - Неа, - улыбнулся просвещенный. - Я просто автобусам не доверяю.
  Рим кивнул головой. Корни этой неприязни всяко были ему знакомы ближе, чем Женьке.
  Они вышли из дома и двинулись вдоль улицы, к парковке. Ветер бил в затылок, так что Рим надел черную шапку. Женька не стал брать костыль, потому как чувствовал себя намного легче. Боль сегодня его не донимала, а, в случае чего, действие Слезы могло его поддержать. Он на удивление оказался говорлив, но и Рим вставлял свое слово, когда это требовалось. Сан Саныч по дороге в основном молчал, размышляя о чем-то своем.
  Его раздумья прервал вопрос Женьки, который сбил его с мысли, за которую он схватился.
  - Сан Саныч, а разрешите поинтересоваться?
  - Разрешаю, - утвердительно кивнул Сан Саныч.
  - Скажите, когда вы в последний раз были в больнице?
  Он призадумался, затем проговорил:
  - Вероятно, в тот раз, когда меня хватил удар. Больше ничего такого не происходило значительного, на моей памяти. - Он попробовал сослаться на инсульт и его последствия.
  - Да неужели? - Женька повернулся к Сан Санычу. Он улыбался, сверля его своим взглядом, который только и говорил: 'Вы только что попытались обмануть человека, которого не так просто обвести вокруг пальца'. Тот сразу понял, что врать окажется бесполезным делом, так что он решил поведать им обоим о своих тайнах и действиях.
  - Что вы знаете о моей биографии?
  - Сан Саныч, вы и впрямь проводите для нас тест на уникумов? - Рим присоединился к беседе.
  - Нет. Просто мне интересна степень вашей заинтересованности во мне и моей деятельности.
  - Хо-хо! - рассмеялся Женька. - Вы думаете, что с этой всей магией, которую вы натворили, останетесь незамеченным с нашей стороны?
  - Ну, тоже верно. И все же, возвращаясь к нашему вопросу...
  - Все, что по буклетику, Сан Саныч, по буклетику, который на информационном стенде висит уже давным-давно. - Женька хихикнул. - По-моему, который вы сами же и составили, что странно.
  Компания подошла к стоящим машинам, и не было сомнений в том, какой автомобиль принадлежал Сан Санычу. Они прижимались друг к другу по диагонали, все похожие. В Скатном автопарк никогда не кишил обилием марок из различных уголков света. По улицам разъезжали то 'копейки', то 'жигули', в редких исключениях белые и серые 'волги', те, что были и у отца Женьки. Общественный транспорт целиком и полностью был переполнен 'пазиками' и 'икарусами', а рабочие автомобили здесь более не возились - туда-сюда носились миниатюрные коробки на колесах. Машины с такими красивыми, неизвестно откуда взявшимися названиями, в большинстве своем были неказистыми, выпадающими из общего порядка сложившегося уклада жизни, и казались не совсем естественным дополнением к городскому и морскому пейзажу.
  С брелка открылась дверь красного 'мерседеса'. Женька ахнул, а Рим округлил глаза.
  - Вот это да-а-а! Сан Саныч, а кто вам такую роскошь-то подогнал?
  - А, мой давний друг. - Он провел рукой по капоту, затем дернул за ручку, и дверь бесшумно отворилась.- Присаживайтесь. Прокатимся с ветерком. - И подозрительно так подмигнул.
  - Много у вас, однако, здесь друзей, Сан Саныч, - сделал заключение Женька.
  Двигатель завелся, сначала покашливая, затем работая, слегка тряся корпус автомобиля. Не нужно было обладать большими знаниями в автомобилестроении - под капотом было порядка двухсот лошадиных сил.
  - Ну, тронулись.
  Они сделали легкий разворот, и сорвались с места.
  Красный 'мерседес', казалось, не ехал, а буквально плыл по воздуху. Мягкая подвеска глотала все неровности дороги, ее не трясло, как отцовскую 'волгу' Женьки. Он явно оказался под очень большим впечатлением. В черном салоне с белыми молдингами пахло дорогим парфюмом и натуральной кожей, что в современных реалиях могло показаться дикостью. Машина под управлением Сан Саныча управлялась очень легко, словно за рулем сидел не человек преклонного возраста, а штурман своего корабля. Рим, сложив руки, сидел на заднем сидении, посередине. Женька все приставал к Сан Санычу расспросами про машину, как маленький ребенок. 'А за сколько времени она набирает сотню?', 'А какая тут подвеска?', 'А скок она стоит?', 'А какой у нее расход?'. На большинство из этих вопросов был один и тот же ответ: 'Без понятия'.
  А мимо все мелькали дома. Глаз Сан Саныча улавливал то, какими красивыми они были, их стиль, тип, высота и расположение относительно друг друга. В реконструкции он принимал не последнее участие, и знание, полученные им в Центре, пригодилось ему для того, чтобы здесь обрести толику славы и уважение в обществе и этом мире. И теперь...
  Теперь Сан Саныча все не покидало ощущение, что вряд ли увидит эти здания еще раз. В процессе поездки он старался захватывать весь масштаб своей пронесшейся перед глазами деятельности. Но он так же и не боялся нагнетающего на плохие мысли чувства. Может быть, ему скоро предстоит исполнить Долг...
  - А, вспомнил! Ваша машина полностью сбила меня с мысли.
  -А? - Сан Саныч не отвлекся от дороги. - Ты что-то хотел сказать?
  - И что же с того, что мы про вас так много знаем по вашей автобиографии? - Женька пальцами показал кавычки.
  - А то, что, скорее всего, история с инсультом вам может казаться не больше, чем полетом моей фантазии.
  - Да-да-да. Что вы делали в больнице, Сан Саныч? - напрямую задал вопрос Женька. - Не ходите вокруг да около.
  - Ну, слушай внимательно. Помнишь, я упоминал своего приятеля, того, что лечит всякого рода болезни? Он в Центре еще живет.
  - Так.
  - Есть у него одно средство, меняющее восприятие окружающего мира. Здесь оно называется промедолом.
  'Опа! Вот я почти и разобрался со всей этой чепухой'.
  - А какого рода эффекты промедол проявляет? - вдумчиво проговорил Рим.
  Сан Саныч поправил очки.
  - На пятьдесят процентов он раскрывает потенциал мозга человека или просвещенного на предвидение, в остальных случаях - дает довольно жуткие галлюцинации. Если выразиться проще, он стимулирует магическую сущность.
  - Ага, вот оно что значит. - Рим погладил подбородок. - То есть вы тогда упали без чувств, потому что забыли, что вне Центра здесь черпать энергию Света будет сложнее. Или вообще невозможно.
  - Совершенно верно.
  Рим подумал: 'Немного некомпетентно с вашей стороны, Сан Саныч. Вы же вроде бы должны поответственнее относиться к самому себе. Что инсульт, что автобус. Прямо таки себя не жалеете'.
  - Я интересовался у дока, есть ли какие-то побочные эффекты, - сказал Женька. - Потому что мне его кололи во вторник, и мне пришлось повидать всякую хрень. Он мне указал на одного пациента, которому делали такую же инъекцию. Да только он не успел мне показать документы.
  - Я понял, - сказал Сан Саныч. - Потому-то ты меня и спросил, верно?
  Женька кивнул. 'Все понятно, да только вот...предвиделась ли мне правда или чушь собачья?'. Размышления заняли его голову до конца поездки. Он еще раз вспомнил 'ПУЗЫРЬ', то, как на фотографиях меняются лица, а текст заполняется одним и тем же. Гребаный 'Мертвый мальчик'. Жуть какая...
  -...стойте. Стойте! - чуть ли не проорал Женька.
  'Мерседес' резко встал у края дороги улицы, как вкопанный, так что Рим чуть не отлетел к передним сидениям.
  - Уф! - Он уперся руками подголовники. - Вы тормозите, как черт, Сан Саныч.
  - Погодите с минуту, - гакнул Женька. - Вы тоже это ощущаете?
  Рим и Сан Саныч поначалу не поняли, а затем...да, Женька прав. Ощущение чего-то, о чем они забыли...
  - Кольцо, - в голос проговорили трое. Да, их всех охватило одно и то же чувство, а в глазах стоял один и тот же образ. Чертово кольцо с желтым камнем.
  - Да, нам нужно отсюда забрать что-то еще. И, я так думаю, нам нужно съездить в одну редакцию. Собственно, как я и хотел.
  Сан Саныч кивнул головой. Да, теперь он ощущал, что им предстоит с самого начала посетить редакцию журнала 'ПУЗЫРЬ'. Их явно там что-то ждало.
  Благо, сама редакция находилась не так далеко от того места. Сан Саныч уже успел хорошо изучить окрестности родного города, и красный 'мерседес' прибыл к парковке здания типографии за считанные минуты.
  - Сан Саныч, думаю, не нужно нам всем вываливаться и искать нужную вещь всем втроем. Я схожу сам, - сказал Женька.
  - Давай, юноша, только поторопись. У нас осталось не так много времени, сам понимаешь!
  Женька кивнул, и вывалился с переднего пассажирского сиденья на улицу. Сразу же его обдало сильным морским ветерком, какой обычно бывает в морских краях. Странным делом было то, что ему удавалось просочиться в самый центр городка, несмотря на все те многочисленные стены домов, за которыми, казалось, можно было чувствовать себя в безопасности от холодных потоков, несущихся со стороны моря.
  Сама редакция на фоне других жилых домов ничем не казалась примечательной. Собственно, некоторые магазины, раскиданные по плоскости холма, на котором стоял Скатный, были привлекательнее. Все, что могло обозначить редакцию - квадратная, не сразу приметная вывеска, находящаяся слева от парадных дверей. На белом камне черными буквами было вдавлено: 'Редакция газеты 'Пузырь'. Типография. Время работы: каждый день с 8-00 по 22-00'.
  Женька буквально влетел во входную комнату, и старая женщина, сидящая у стола напротив, начала медленно протягивать:
  - Добрый день. Вам что-нибудь...
  - Да. - Женька пытался не затягивать с делом, которое ему предстояло провернуть, и говорил, как пулемет - кратко, но по делу. - Скажите, где у вас...где тут у вас... - Он призадумался, и тут нечто возникло в голове...
  ...'архивная'...
  - ...архивная. Да, архивный кабинет далеко отсюда?
  - А зачем вам туда надо? - Старуха прищурила глаза. - Мы туда пускаем только по пропускам, или по разрешению директора.
  - Ну-у-у... - Женька почесал затылок, и выпалил: - В общем, у меня там девушка работает...вот.
  Старуха поначалу удивилась, а затем рассмеялась.
  - Девушка, да? - А потом расхохоталась, закрывая лицо руками. Женька тупо на нее смотрел. - Ладно, ладно, рассмешил, так рассмешил. Давай, проходи, делай там свои дела, какие хотел сделать. По коридору направо и до упора будет дверь. Табличку увидишь.
  Женька кивнул, пробормотал 'спасибо', и ринулся в правую сторону.
  - Да ты так не торопись, мил человек! - посмеялась старуха. - А то свою 'девушку' с ног собьешь! - И расхохоталась еще один раз.
  В архивной было тихо, даже слишком. Женька прильнул к деревянной двери, и лишь услышал шуршание листов да . Он аккуратно открыл дверь
  - Что вам угодно? - проговорила взрослая женщина в возрасте, лет сорока пяти.
  - Да, утро доброе. Вы знаете... - и в голове запульсировало...
  ...'ищи у пола, Евгений, у пола'...
  ...И Женька последовал совету внутреннего голоса. Он прильнул к полу, и начал вытирать ладонями пол, словно ища брешь или невидимый тайник
  - Что вы делаете? А ну, встаньте немедленно! - взвизгнула женщина, и схватила Женьку за рукав. - И вообще, хватит тут копаться!
  - Нет! - рявкнул Женька и с дикой злобой посмотрел на нее, так, что она отпрянула от его руки. - Вы что, не понимаете ничего? - 'Да с чего ты решил, Жень, что она в курсе?'.
  Ну, вероятно, вряд ли она хоть что-нибудь знает о. Однако ж, эти карие глаза женщины...почему они так похожи на его собственные глаза? Женька не знал, да только он мог поклясться чем угодно, что их глаза ну очень напоминали те, что он мог разглядеть в зеркале. Видимо, это осознала и женщина, которая перестала бороться, и теперь просто смотрела на Женьку, пронзая его взглядом.
  - Э-э-э... Женька оперся руками на пол, и одна из ладоней продавилась несколько сильнее, чем другая. - Ага, вот оно! А теперь смотрите внимательно, потому что вы такое нигде не увидите.
  Женька схватился за края дощечки, которая явным образом отличалась на фоне других, образующих поверхность пола, и выдернул ее со всей силы. Женька сунул руку в образовавшуюся дыру, и вытащил оттуда...кольцо? Женщина ахнула, ослепленная красотой золотого перстня. Женька повертел его вокруг, и их взгляды оказались прикованы к желтому камню. Да, он был хорош, как и тот, что сидел на пальце Сан Саныча. Женщина, как зачарованная, смотрела на янтарь, который переливался сам по себе: свет из окон не падал на него полосой.
  Тут до Женьки дошло, что он должен бежать. 'Все, хорош на него смотреть. Нельзя терять ни секунды'. Поэтому, как только пальцы женщины едва не коснулись камня, он сжал перстень в кулаке, быстро взметнулся на ноги и, воодушевленный, помчался к выходу. Женщина вскочила вслед за ним.
  - Стойте, юноша! Вы куда? Это кольцо не вам принадлежит!
  Женька остановился, обернулся, и сказал:
  - Я знаю. Поэтому я здесь, чтобы вернуть его...владельцу.
  А затем вылетел из редакции, оставив в недоумении, как вахтершу, так и работницу редакции.
  Рим и Сан Саныч сидели в машине, и коротали время в авто за беседой об архитектурных излишествах. В один момент из дверей редакции выбежал Женька, размахивая руками и крича:
  - Дернули, быстрее! Осколок у меня! - И мотор 'мерседеса' снова загудел.
  Теперь ехали они довольно быстро, так что управились они с дорогой, вместе с посещением редакции 'ПУЗЫРЯ', за тридцать минут.
  - Даже интересно взглянуть на обладателя сего кольца, и выругать его. Такими вещами не раскидываются, - как бы в упрек неизвестному растяпе сказал Женька.
  - Осколки не теряются, - подметил Сан Саныч. - Они сами находят себе пристанище, а нам, просвещенным, приходится их отыскивать в других проекциях. Собственно...
  -Не-не-не, - отмахнулся Женька. - Я во сне видел обряд посвящения, или как там он у вас называется. Давайте с этим потом разберемся.
  Перед их глазами предстала знакомое Риму место, где зеленым цветом мерцала вывеска 'Уголок'.
  - Ну, все, это крайнее место, куда нам нужно.
  - Ура! - провозгласил Женька. - Давайте уже найдем того, кто нам нужен. Если честно, я уже в нетерпении.
  'Ага', подумал про себя Рим. 'Я тоже'.
  Дядя Кеша работал. Клиентов было сегодня много, что его не особо сильно озадачило. В обычный будний день с утра всем необходимо было подкрепиться, проснуться и входить в колею четверга, абсолютно ничем не примечательного. Разве что все бурно рассуждали лишь об одном: инциденте, случившимся в Скатной больнице. Только и были разговоры, не подкрепленные фактами. То в больнице орудовал некий убийца, вооружившийся копьем, и протыкал головы всех, кто стоял у него на пути. То это был вовсе не человек, а животное вроде помеси шимпанзе и носорога. А дядя Кеша все ухмылялся, поражаясь человеческой фантазии, и протирал кружки. Но он мог прикинуть, в чем могла быть правда.
  Его удивлению не было предела, когда в 'Уголок', помимо Рима, зашел еще один молодой человек, по всей видимости, его друг, и...
  - Сеймор? - Он приподнялся, отложил в сторону блокнот. От шока затвердели конечности.
  - Айенг...- Сан Саныч приветственно, но как бы небрежно взмахнул рукой. - Узнал своего сослуживца?
  - Да...не ожидал я найти тебя здесь. Воочию не успел увидеть, как ты тут занимаешься другими делами. - Оцепенение покинуло дядю Кешу, и он вышел из стойки. - В Центре слушок пронесся, что ты якобы деру дал, как только Дети начали наступление в Северной дуге, а Клан - сдавать позиции и терять просвещенных и хранителей пачками.
  - Неужто? - Сан Саныч оперся на трость, и вгляделся в Айенга. Его выражение лица беспокоило.
  - Да, не стоило тебе уходить тогда, братец. Не стоило. - По мнению Женьки, слово 'братец' вряд ли было употреблено Айенгом в положительном контексте.
  В воздухе нарастало напряжение, от которого никому не было приятно. 'Сейчас будут разбирательства, очень жесткие и очень личные'. Сан Саныч указал на дверь смежной комнаты за спиной 'братца', в которой дядя Кеша делал все дела, касающиеся работы. Он не отреагировал, а просто развернулся, небрежно махнув рукой в сторону кладовой.
  - Там и поговорим.
  Кладовая представлялась Риму немногим меньше, чем она оказалась на самом деле. В полки были аккуратно уставлены мешки зерна, на которых было напечатано 'Коффплекс', картонные коробки. В самом конце стоял диван, с шерстяным чехлом, а рядом с ним, на стуле - маленький телевизор-радио. Женька поймал себя на мысли, что кладовая кофейни кажется более убранной, нежели кабинет директора. Вся эта аккуратная композиция создавала ощущение просторного помещения.
  'Уголок' вмиг затих, как начали становиться громче голоса двух взрослых людей, доносящихся из-за двери подсобного помещения.
  - Тебе копирование кажется шуткой? Игрушкой?
  - Мне пришлось спасать свою шкуру! Иначе бы я обернулся прикоснувшимся! А я не собираюсь быть одним из...этих чудовищ! - Голос Сеймора задрожал.
  - А-а-а, вот оно что! А ты точно прошел Становление? А потом еще, видать, и рехнулся в придачу, как только по велению Света тебе выдали Слезу?
  - Я, черт тебя подери, знаю всю Совокупность! Так что не смей мне указывать туда, где сам ничего не понимаешь!
  - Причем тут Совокупность? - Ярость, застывшая в глазах, заполнила Айенга до краев. И с шепота он сорвался на крик. - Причем тут, на хер, Совокупность, я спрашиваю тебя? Какая разница, что прописано в бумажке, составленной стариками? Где твоя честь, твою мать?! Что ты будешь делать с теми юнцами, которым сердце пробивают при удобном случае? А потом они думают: 'Мама, прости меня, пожалуйста, я подох оттого, что мне в один момент не прикрыл спину МОЙ ТОВАРИЩ, КОТОРЫЙ УЖ ОЧЕНЬ ВОВРЕМЯ КУДА-ТО ПРОПАЛ'.
  Два человека уже не просто разговаривали криком. Их голоса сквозь деревянную преграду, казалось, сотрясали зеркала кафе, а возможно, и оглушали сидящих в нем людей, оставляя звон в ушах.
  - Да кем ты себя возомнил, чтобы так разговаривать со старшими? А уж тем более их учить тому, что они и так знают?!
  - ПОТОМУ ЧТО ТЫ НИКТО! - взревел Айенг. - И звать тебя никак! Никто с тобой не хочет считаться! А твое имя обрело значение 'труса' и 'предателя'! Понимаешь ли ты хотя бы это? Ты понимаешь или нет?!
  - ДА, ДА! Я ЗНАЮ! ХОТЕЛ ЛИ ТЫ УСЛЫШАТЬ МОЕ РАСКАЯНИЕ ИЛИ НЕТ?! ВОТ ОНО! Я ПРИЗНАЛСЯ! - Сеймор раскинул руки, отбросив костыль. Рухнул на колени. - Я...я просто уже не могу терпеть...совесть так давно грызет мою душу... - Он приложился на пол кулаками, и из глаз потекли слезы. - Так...давно... - И преклонил голову перед ступнями Айенга.
  Айенг вряд ли ожидал такого действия от просвещенного. Для старшего по возрасту перед младшим это считалось высшим проявлением раскаяния.
  - Ох. - Он легко встряхнул братца за плечи. Тот, молча, уставился на Айенга. Лицо было мокрым от слез.
  - Сын Света...тот, кому он раскрыл свои знания, во благо наших поколений...именуемый Айенгом, что толкуется им как 'благородный' - скажи: ты собираешься дать мне возможность искупиться? Душа моя полна изъянов, и теперь я собираюсь очиститься от своих прегрешений...перед воссоединением.
  Айенгу никогда не приходилось проходить Обряд искупления. Да, он его лицезрел, а в Программе просвещенных он занимал одно из главенствующих позиций изучения. Но вот в чем загвоздка - провинившиеся его применяли только на смертном одре или в бою, когда проигрыш был явен. Он посмотрел на двух мальчишек, и мысль в голове дала понять, к чему все идет.
  Айенг преклонился на правое колено и положил свою правую руку на лысую голову товарища. Оба закрыли глаза. На руке каменное кольцо с зеленым бриллиантом стало ярче.
  - Готов ли ты, сын Света, тот, к чьим знаниям остался глух и равнодушен, именуемый Сеймором, что толкуется им как 'непокорный' - воссоединиться с нашим общим родителем и вернуть ему свой Долг?
  - Да. Я готов. - Оба находились в странном состоянии, в котором они казались единым целым не физически, но душевно.
  - Свет любит тебя, Сеймор.
  - Свет любит меня, Айенг.
  К этому времени все люди, находящиеся в 'Уголке', снова занялись своими делами, будто бы и не происходило никакой драмы за дверью.
  Сеймор поднялся с колен. Они обнялись. Взгляд искупившегося грешника был полон счастья и надежд на лучшее. Айенг и Сеймор потянулись друг к другу губами, и они поцеловались. Поцелуй не был страстным, но без этого не менее сильным.
  'Это очень странный обряд', подумал Женька. 'Специфичный, что ли. Или мне это только так кажется?'.
  - Эмм... - Женька попробовал вставить свое слово. - Сан Саныч, или, скорее всего, Сеймор. Так будет уважительнее и почтительнее обращаться к вам.
  Он устремил взгляд на Женьку. Рим наблюдал за всем этим зрелищем, от которого ему стало не по себе. А мысли были только одни и те же. 'Тю-тю. Ну и дела. Он там предателем считается. А здесь ведет себя как потерянный. Хм, нет, есть более подходящее определение: промежуточный'. Он прикрыл свои глаза ладонью. Боль в голове на фоне криков усилилась, но не сбивала с толку.
  - Евгений, больше ответов на вопросы я вам давать не могу, - сказал Сеймор.
  - Не понял? - спросил Женька.
  - Последнее Право, которое реализует в своей жизни просвещенный единожды - Право завершения. Он уже не способен разглашать никакую другую информацию о Центре и мироустройстве.
  - Ну, это как-то у вас странно заведено. Право на то, да Право на се. Это говорить можно, а вот это говорить нельзя. Вам вообще там свободно живется?
  - Жень. - Айенг подозвал его поближе. - Как ты думаешь, для чего проводят Обряд искупления?
  - М? - Женька подошел, и Айенг наклонился к уху, чтобы донести ему свою мысль.
  Какое-то время он шептал ему всю суть Обряда. Женька внимательно слушал, и чем больше он слушал, тем больше ему открывались глаза на некоторые вещи.
  - Вот как. - Женька отошел от уст Айенга, как только он закончил, и большинство его вопросов растворились, как сахар в чае. - А Рим?
  - Он знает. Я чувствую, что он знает.
  А Рим действительно знал. Ощущение копирования он испытал, и тревожное, но приятное чувство его преследовало. Оставляющее во рту этот противный, сладкий привкус. Мог ли догадаться Рим о самой близкой его ассоциации?
  Женька покопался бы в своей голове, и точно нашел бы самое близкое его описание. Привкус смерти.
  - Айенг, - обратился к приятелю Сан Саныч. - Я пришел к тебе не просто так, и, я так думаю, ты уже смог понять, почему.
  - Да, - кивнул Айенг. - Пройдем к столику. Там все в спокойной обстановке сядем и обсудим.
  'Наконец-то', сделал заключение Рим. 'А то эта драма начинает потихоньку надоедать. Пора действовать'.
  Они вышли из кладовки. Посетители устремили на них свои взгляды. Женька гакнул: 'Чего уставились?', и все, озадаченные, продолжили заниматься своими делами и допивать кофе. Дядя Кеша поставил на рабочий стол табличку 'УШЕЛ НА ОБЕД'. Четверо присели у окна, и начали обсуждение.
  Айенг кивнул Сан Санычу, и тот достал из хрустального купола Слезу Света. Водрузил ее в центре стола, прикоснулся перстнем. Та сразу же заблестела, и посетители 'Уголка' вдруг приободрились. Ощущение это было похоже на вдохновение, приходящее к писателю в миг. Они переглянулись между собой, словно связанные общими ощущениями.
  - Евгений, - сказал Айенг, бывший 'дядя Кеша'. Он сложил руки на столе, так, что изумруд торчал кверху.
  - Слушаю, как и всегда, - радостно отреагировал Женька. Вся магия, происходящая вокруг него, не была для него игрой, но давала необычный душевный подъем. Он чувствовал, как боль в ноге рассасывалась и становилась все меньше, как только он увидел баристу. А мысли о жутком сне, приснившемся вчера, улетучились и пока не приходили в голову.
  - Я передаю тебе Осколок. Прими его, и храни, как зеницу ока.
  Айенг с трудом снял кольцо на пальце, как будто бы слившееся воедино с телом. В лице он не изменился так сильно, как произошли вчера перемены с Сан Санычем. Вероятно, он был низшего ранга, возраста или что-то в этом роде. Однако магия, благодаря которой дядя Кеша, или, как оказалось, Айенг, казался Риму симпатичен в некотором плане, пропала, и перед ним сидел не более чем обычный работник заведения.
  Женька принял кольцо, и осмотрел его. Его захватило легкое ощущение счастья и облегчение, которое он постарался придержать при себе и не показывать на публике. Душа и так была воодушевлена от ощущения выжигателя под рукой. Он уже видел подобные перстни с большими камнями, обычно с бриллиантом, агатом или мрачнитом на худой конец. Но здесь был изумруд, коих в мире можно пересчитать по пальцам. Ободок, обхватывающий зеленую драгоценность, нагрелся от пальцев Айенга (или то было тепло, исходящее от самого изумруда?). Трудно было сказать, но кольцо все же было теплым.
  И вот, Женька нацепил Осколок на палец, и оно как будто бы само притянулось к своему месту. Он уловил, как легкий блеск затаился внутри изумруда. Ощущение счастья пропало, его место заняла непонятно откуда возникшая твердая уверенность, а разум обрел мгновенную зрелость. Знания сами приходили в голову Женьки, как яблоки в корзину - большими частями и быстро. Голова при этом не болела, а словно открывалась для восприятия нечто нового, того, о чем он не мог догадываться. Самое главное, что он посчитал ему необходимо важным - язык Центра и знания о выжигателе, только и всего.
  Когда процесс подошел к концу (а Женька понял, что больше ничего сверх этого не произойдет), он тряхнул головой и посмотрел на Айенга. Тот кивнул в подтверждение.
  - Это все. С этого момента миссия моя и Сеймора почти закончена. Акт передачи осталось провести только Риму, как я понимаю. А Становление ждет вас в Центре.
  - Да, но нам нужно для начала добраться до разгрузочного отсека причала 'Г', что в 'Авантюристе'.
  - А-а-а, - протянул Айенг. - Так называемое Средоточие. Там копирование провести проще простого.
  Сеймор кивнул.
  - Так что разберемся уже на месте, когда...
  
  Глава 11
  Что-то стукнуло в окна. Вернее сказать, не просто стукнуло: оно ударилось и ворвалось внутрь, проломив тройной стеклопакет. Он обрушился россыпью на сидящих внутри тысячей стекляшек. Все вскрикнули, упали на пол, прижав к затылку ладони.
  - Что за на хрен? - Женька пригнулся к плоскости стола, и осознал, что этого делать не стоило. Он весь блестел острым бисером, который впился ему в лицо. - Ааааа! Как же больно, твою мать!
  - Ар-р-яяяя! - отчаянный крик ворвался через улицу в помещение. Длинная рука протянулась к Слезе, схватила ее за вершину и, небрежно ее удерживая, исчезла из проема. Рим вгляделся в проем, и удивился тому, как огромный, могучий силуэт удалялся через кварталы. А в ведре, которое он нес, звенела Слеза, и этот звон становился все тише. Бродячий, кто же еще! 'Ну вот, прямо таки сборище всех людей, которые мне на глаза в последнее время попадались. Не хватает еще, чтобы мы пересеклись с Петькой'.
  Головная боль, утихшая на какое-то время, снова вернулась.
  - Сто-о-ой! - Рим кинулся из-за стола к выходу, протаранил плечом входную дверь и выбежал вслед за бродячим.
  - Ублюдок! Ты отрекся от Света, а теперь рассчитываешь расположить к нему свое доверие? - закричал Сеймор, и ловко прыгнул сквозь окно. - Рим, замедли ход, позволь тебя догнать!
  - Быстрее, быстрее! Он уходит! - проговорил Айенг, и метнулся к двери кладовки. Оттуда он вытащил потрепанную сумку, в которой что-то увесистое и металлическое гремело. - Это нам пригодится. - А затем шмыгнул вслед за Сеймором.
  Женька ничего не стал говорить, а лишь последовал примеру Айенга и Сеймора, перелезая через окно на улицу, стараясь не пораниться.
  Точечная суматоха в 'Уголке' прекратилась спустя минуту. Все затаили дыхание, в ожидании, что произойдет что-то еще. Не случилось. Поэтому посетители начали подниматься, отряхиваясь от пыльного пола и бурно обсуждать произошедшее, а затем и расходиться. Странное, радостное настроение кофейни исчезло.
  А тем временем четыре человека преследовали одного гиганта.
  - Уэ-э-э! - Он обернулся к догоняющим, раскрыл глаза и высунул обрубок языка, на котором засохла рваная рана. Все зубы были черными. Рим подметил, как глаз с бельмом обнажился еще раз, демонстрируя частичку Бездны. А затем бродячий развернулся и побежал прямо через дорогу в четыре полосы. Сбитые с толку, водители били по тормозам и сигналили небрежному пешеходу, но тот, увлеченный своей находкой, не слышал их возмущенных возгласов, а просто следовал своим путем. Прямо перед его носом автобус с буквой 'А', торчащей из-за стекла, затрещал тормозами и едва коснулся ведра бродячего, которое моталось за ним сзади, пока он бежал. Крики и угрозы, доносящиеся из окна, не показались как Риму, так и Сеймору, незнакомыми.
  -Да сколько вас еще, придурков, надо передавить, чтобы до вас наконец дошло?!
  'Ага, вот и оно. Полный комплект'. Рим иронично закатил глаза.
  Бродячий-промежуточный делал большие шаги, так что за десять секунд он успел пересечь всю дорогу и скрыться в ближайшем темном переулке.
  - Черт! - Рим махнул рукой. Боль в голове усиливалась, чем дальше убегал промежуточный.
  - Все на борт, реще! Доберемся до места быстрее этого прощелыги! - рявкнул Сеймор, и все ринулись к машине. Мотор красного 'мерседеса' снова загудел.
  - Все, ребята, мы едем в порт. Пристегните ремни, - сказал Айенг.
  Колеса засвистели, едва цепляясь за дорогу, и красный автомобиль помчался по Побережному шоссе. Мимо успевали мелькать мутные экраны, защищая проносящиеся авто от морских ветров. А, ближе к концу сентября, они становились со временем все сильнее.
  Рим чувствовал приближение кульминации, развязки какого-то большого действия, которое длилось уже очень и очень давно. И в этом Средоточии, в 'Авантюристе', произойдет нечто грандиозное, завершающее. А если промежуточный помешает им в совершении копирования? Или он сам захочет перенестись, скажем, в Центр? Тогда им придется искать другой путь? 'Нет, тут должно быть дело в другом, раз мы так сильно торопимся'.
  - Что будет, если он попробует сделать копирование? Или вообще уничтожит Слезу? - как бы, между прочим, задал вопрос Рим, нарушая и так достаточно напряженную тишину.
  - Они действуют не по разуму, а согласно инстинктам, - ответил Айенг. - Когда их глаз засекает вещь, данную Светом, они теряют весь свой оставшийся рассудок и...стараются вырвать ее у тебя из рук.
  - Так, и?
  - Инстинкты, а может, и природа Бездны, затаившаяся в них, помогает им отыскать Средоточие, самое близкое к ним. И когда они его достигают и пытаются совершить копирование самостоятельно...ну, мягко говоря, их разносит на куски, а Слеза распадается.
  - Выходит, энергия Бездны мощнее энергии Света, так? Раз она может уничтожать его творения? - начал догадываться Женька.
  Айенг кивнул.
  - Да, и потому мы не просто не можем одержать преимущество, но стоим на месте, а иногда и проигрываем почти по всем фронтам в Центре. Сейчас знания Бездны намного шире, а Дети ее - сильнее. Нас убивают, как живность на скотобойне, а ей это в радость - клепать своих воинов и присылать их к нам.
  - Дерьмовое положение, - заключил Женька.
  - Согласен, - поддержал его Сеймор. - Смотрите внимательно, мы подъезжаем. - Рим, время?
  - Мы ехали пятнадцать минут и тридцать четыре секунды.
  - Отлично, значит, у него осталось не больше получаса на все про все. Нужно отыскать Средоточие быстрее, чем это сделает промежуточный.
  'Мерседес' буквально влетел в хлипкие ворота 'Авантюриста', явно не ожидая непрошенных гостей. Образ порта, когда-то бывшего могучим, подряхлел. На территории стояли большие ржавые, железные коробки, покрашенные в разнообразные цвета, выцветшие от воздействия солнечных лучей. Статуя за все время потрепалась, облезла, и под действием местных вандалов или пьяниц лишилась рук, а, следовательно, и символа - большого тунца. Постамент был захламлен, и так вышло, что у безрукого работника под ногами был мусор, который он не был в состоянии прибрать. Все, что ему могло оставаться делать - пинать консервные банки, кучу картонок и своими могучими сапогами. Но он стоял, недвижимый, все это лицезреющий. От такого вида у Сеймора застыли слезы в глазах. 'Какое-то презрительное отношение к достоянию, которое я строил целый век'.
  Машина остановилась у старой парковки, и замерла.
  - Так. - Айенг достал из своей сумки оружие, которое успел прихватить. - Разбираем выжигатели. - Один вручил Риму, и тот, не сопротивляясь, взял ствол в руки. Солнце все еще было затянуто облаками, через которые оно не пробивалось, однако это не мешало самому выжигателю светиться собственным светом. - Знаешь, как им пользоваться?
  - Да. Женька уже успел показать.
  - Сеймор. - Айенг протянул оружие и ему. - Не забыл?
  - Ох, да, благодарствую.
  Айенг покопался, и вытащил из самого дна оружие, больше напоминающее СВД, но со значительно укороченным стволом.
  - Евгений, махнемся? Он тебе понравится, я уверен. - Он улыбнулся.
  - О-хо-хо! - В глазах проскочили искорки изумления и безумия. - А вы умеете заинтриговать! - И он с радостью принял массивное оружие в свои руки. Оно так же было покрыто позолотой, рукоятка его была черной, возможно, сделанной из мрачнита. На ней было выбито: 'Стрелец, модель С-523'.
  Женька приложился к стрельцу, прицелился через окно автомобиля, и камень на пальце незаметно для других сверкнул. При этом зрение, бывшее и так достаточно острым, будто бы усилилось раза в два, а то и в три. Прицела на стрельце не было, так что эффект от камня казался очевидным объяснением. Он прикинул, что с расстояния в пятьсот метров смог разглядеть номерной знак ржавой машины, стоящей в гараже поодаль.
  - Сегодня будем биться не только с одним промежуточным. Все это понимают? - задал вопрос Сеймор.
  Рим и Женька кивнули. Вряд ли им дадут так просто, без боя, сегодня попасть в Центр.
  Двери 'мерседеса' захлопали громким, металлическим, но быстрым звоном.
  - Так, расходиться не будем. Держимся все вместе и смотрим во все стороны. - И они двинулись к причалу 'Г', самому значимому.
  Помимо захламленной статуи, сам порт в общей своей композиции выглядел, будто тут прошелся смерч или он стал временным пристанищем бродячих, которые не брезговали своей жизнедеятельностью. По всей видимости, смотрителям, работающим тут, было абсолютно наплевать на то, в каком состоянии находился, по сути, исторический памятник. Старая одежда и прочее тряпье валялось грудой, прикрывая в некоторых местах разрушенное асфальтовое покрытие, а то и отдельными частями, грязное, лежало в лужах. Автомобили, со временем проржавевшие, стояли в разных частях порта, обычно с масляными подтеками, вытекавшими из-под днища. Большие ангары, раскинувшиеся в длину причалов, коих было четыре, оседали и гудели от ветра, чуть ли не сбивающего с ног. Скрип подъемных кранов не раздражал уши, но звучал, как стон больших существ, явно чем-то обеспокоенных.
  - Айенг, - протянул Сеймор. - Пока есть время у нас, хотел тебе кое-что сказать.
  - Слушаю тебя, Сеймор.
  Айенг повернулся к нему лицом, и обнаружил, что помолодел от того, как Сеймор на него смотрел. Он остановился.
  - Ты помнишь, как я тебя учил стрельбе? Помнишь ли ты еще того дурачка, что продырявил себе мочку уха?
  Лицо Айенга начало расходиться в приятной улыбке. Похоже, что он помнил все, о чем рассказывал ему Сеймор. И легко посмеялся.
  - Да, да, помню. Мы его все Капитаном звали, а до него долго не доходило, почему.
  - Помнишь ли ты свой первый поход? А первую оборону? Помнишь ли ты, как мы сражались спина к спине? - Глаза Сеймора становились все шире.
  - Конечно, помню, какой разговор, - произнес Айенг с большим удовольствием.
  - Повторим, пока есть время? - спросил Сеймор, и протянул ладонь к Айенгу.
  - С удовольствием тряхнул бы стариной, - Айенг ответил тем же, и их взрослые ладони встретились в крепком рукопожатии. Самом что ни на есть дружеском.
  Женька с упоением смотрел на то, как довольно быстро проходит и осуждение, и прощение, и воссоединение. 'Хотел бы я так же брататься с Римом', подумал он. Он посмотрел на Рима. Тот, задумчивый, старался скрыть головную боль за очередной 'маской'. Ему казалось, что перед ним стоял тот же самый Рим, что и в понедельник. Хотел ли Женька верить в это? Скорее нет, чем да. У Рима в жизни происходят большие перемены. Собственно, как и у Женьки, в том числе.
  - Рад, что ученик превзошел учителя. Спасибо тебе, что вразумил вовремя.
  - Мы давно уже не ученик и не учитель друг к другу, Сеймор. Мы - нечто большее. В любом случае, это то, для чего мы нужны друг другу, не так ли?
  - Да, все верно. - Сеймор улыбнулся и сделал кивок головой, мол, двигаемся дальше.
  Внезапно серое небо слегка расступилось, окрашиваясь участками в бледные, оранжевые тона. Ветер все продолжал неугомонно дуть, и создавалось ощущение приближающегося конца света. А мимо проходящих будущих бойцов все стояли большие ангары, заполненные всяким хламом, валившимся из их ворот. Впечатление умершей жизни преследовало их четверых, и вместе с этим нельзя было однозначно сказать, что тут ее не было. Помимо смотрителей, которые даже ухом не повели, дабы проверить, отчего у парадных ворот возник такой шум, нарастало ощущение стороннего присутствия, словно небеса должны были разверзнуться и ниспослать некоторого воина, который бы стоял на их пути. Но этого не произошло.
  - Вот и он. Причал 'Г' - Средоточие. - Сан Саныч снял шляпу и бросил ее позади себя. - Мы на месте.
  Перед ними в море протягивался причал, окаймленный водой. По отношению к другим искусственным островкам, к которым когда-то пришвартовывались корабли, этот располагался под прямым углом, главным образом ориентированный на судна, прибывавшие из Южного архипелага. Наполовину бетонная, наполовину каменная поверхность, удерживающая подъемный кран, рельсы и ангар, раскрошилась и в некоторых местах стала острой, а по углам и вовсе откололась. Издалека проглядывался Скатный, который отсюда казался, как на ладони, стоящий на глинистом холме и камнях. Вода близ стоящей компании плескалась, ударялась о бока причала. На другой стороне, та, что была от них дальше, покачивалась баржа.
  - Средоточие расположено внутри ангара. Мы успели.
  Айенг подозвал к себе Рима и Женьку.
  -Так, Жень, ты встанешь вон за ту бочку. Проверь, пустая ли она. Если нет, перейдешь за ногу подъемного крана и будешь ждать моей команды там. Я взмахну правой рукой. - Он указал сначала на большую канистру, которая казалась пустой. А затем чуть перевел палец на высокую металлическую колонну, которая высилась, удерживая платформу подъемного крана. - Смотри, как ястреб. Сегодня ты будешь моими глазами.
  Женька кивнул и побежал в направлении бочки. Нога будто бы и никогда не ломалась, а боль и вовсе пропала, так что он даже подпрыгивал. Когда он добрался до места, он заглянул в бочку и поднял большой палец вверх. Айенг ответил ему тем же.
  - Рим, ты пойдешь в противоположную сторону, туда. - Он показал здание, которое когда-то было фабрикой по сортировке продукции или рыбы. Будешь прикрывать слепую зону за зданием. Отсюда обзор очень хреновый, так что я на тебя рассчитываю. Тебе, если что, поможет Женька. Придешь в готовность, как почешу затылок правой же рукой.
  Рим кивнул и добрался до каменной стены за пару секунд. Сложил большой и указательный пальцы в кольцо и вытащил выжигатель. Приложил его к плечу.
  - Сеймор, прикрой меня сзади. Я возьму весь основной удар на себя.
  - Нет, мы сегодня будем биться вместе, - сказал Сеймор. - Хотя бы сейчас, в последний раз. - Айенг сделал легкий кивок, и два старых приятеля двинулись от ворот вдоль железной дороги.
  Как только они подошли к месту встречи, издалека раздавался неистовый рев сумасшедшего (промежуточного), нарушивший спокойный морской пейзаж. Голова Рима перестала ныть, и он понимал, почему.
  - А вот, собственно, и наш гость.
  - Будь настороже, Ай.
  - Всегда настороже, брат. - Они стукнулись кулаками.
  В воздухе повисла атмосфера ожидания, которое могло привести к самым непредсказуемым исходам.
  
  Глава 12
  - Уаааргх! - Из-за угла здания, стоящего напротив причала 'А', выбежал обросший, высокого роста мужик, таскавший свое ведро повсюду. Он кричал во всю глотку, и нельзя было точно сказать, был ли он в ярости, печали или радости. На лицо набегали взъерошенные волосы, закрывая чуть ли не половину, а остальную часть занимала густая, но короткая борода.
  Как только он обогнул угол и направился к финишной прямой, его сепаратному, полубольному взгляду предстали два взрослых человека примерно одинакового роста. У одного были длинные руки, другой же при этом обладал крепким телосложением, хотя и казался стариком. Оба что-то держали в руках, прицелившись в его сторону. Трудно догадаться, чем эти предметы могли являться. Да и какая разница? Поиск в кои-то веки закончен, закончен и его путь искупления.
  'КРИСТАЛЛ, КРИСТАЛЛ, КРИСТАЛЛ', было лишь в голове у промежуточного. 'КРИСТАЛЛ СРЕДОТОЧИЕ КРИСТАЛЛ'. Невозможно было думать о чем-либо другом. Его не смущали ни два человека, стоявшие напротив него, а также их намерения, которые с меньшей долей вероятности могли быть благими. Нечто ему помогало добраться до нужного места, и вот он оказался прямо здесь.
  И он двинулся в сторону странников, ослепленный этой силой, помогавшей ему все это время, перейдя на шаг.
  - Стой, твою мать! - донесся приказывающий возглас от старика, того, что казался ниже. - Остановись, приятель! Ты даже не ведаешь, что творишь!
  Бродячий не остановился, и продолжал идти, громыхая ведром с содержимым. Грани Слезы мерцали и блестели сами по себе.
  - Мне кажется, он не слышит, - обратился Сеймор к Айенгу.
  - Он и не будет слышать. Надо действовать.
  Он прицелился, медленно прищуривая глаза, а затем нажал на курок. Громкий хлопок заполнил пространство, и яркая вспышка пронеслась от стрелявшего до рта, скрытого за густой шевелюрой. Кости легко расступились и мелко раскрошились под воздействием пучка света, собственно, как и ткань мозга, образовав аккуратную, круглую дыру. Отверстие на месте соприкосновения сразу же зажглось и задымилось.
  - АААААА! - вскрикнул бродячий, и упал, назначь, дрожа ногами, а затем и всем телом.
  - Готов, - провозгласил Айенг и сдул дымок, идущий из ствола. Выжигатель нагрелся от выстрела, но не обжигал огрубевшую ладонь.
  - Быстро, однако, - вполголоса проговорил Женька.
  'Один-ноль', подумал Рим.
  - Не думаю, - добавил Сеймор. - Посмотри внимательнее. - И Айенг начал смотреть.
  В момент выстрела частичка Бездны, все это адское время пребывавшая в глазу, внезапно начала разрастаться и буквально пожирать мозг бродячего изнутри, захватывая его под свой контроль. Тело бродячего перестало содрогаться, а затем и вовсе осталось неподвижным.
  - Ты когда-нибудь видел дерганных с пробитой головой?
  - Может, просто рефлексы... - предположил было Айенг.
  Нет, это не оказались 'просто рефлексы'. На рефлексы случившееся после этого вообще не было похоже.
  Какое-то время тело бродячего не двигалось. Затем дернулась рука, обе ноги, будто бы нужная шестерня встала на свое место. И, что поразило не только Рима и Женьку, но и самих просвещенных, тело, мертвое тело, подняло вверх руки, повернулось на бок, оперлось на них, поджало ноги и резко выпрыгнуло вверх, приземлившись на ступни.
  - Чтоб я сдох! Этот чертов сукин сын ожил! - процедил Женька сквозь зубы.
  Сеймор и Айенг стояли, наблюдая за тем, что произойдет дальше. Тело отряхнулось, неумело подобрало ведро, и продолжило двигаться к впереди стоящим людям, поначалу спотыкаясь, а затем выравниваясь.
  - Ну, управлять человеческим телом - не такая уж и большая головоломка, - проговорило тело внятно, без языка, воинственным мужским голосом.
  - Вот же ж...Сей, мне это только так одному кажется?
  - Не одному, Ай, не одному тебе. - Правая нога шла уверено прямо, в то время как другая стремилась свернуть налево. Эта дикая черта могла быть присуща только одному известному им обоим персонажу.
  - Не поверите, братцы! - вскрикнул бродячий в сторону озадаченных, поначалу трудно узнаваемых лиц. - Сторона противника просто поражает воображение! У нее есть то, что в сравнении с ними ваши побрякушки - засохшее собачье дерьмо! - И захохотал.
  - Я буду вести диалог, Сей. Как бы то ни было, но это кажется не более чем провокацией. Надо подтягивать мальчишек к готовности.
  Сеймор возражать не стал.
  - Хорошо, как скажешь, - и направил пистолет в сторону бродячего.
  - Эй, Ай, передай своему 'близкому' дружку, чтобы он не размахивал своим стволом направо и налево. А то я просто-напросто не перенесу такой халатности. Той самой, по отношению к выжигателю и прочим творениям Света. - Бродячий находился на расстоянии ста метров, и шум ветра и волн не позволял говорить обычным голосом. Поэтому приходилось кричать.
  - А почему бы тебе не сказать об этом ему напрямую? - заорал Айенг и вскинул правую руку в знак угрозы. 'Женька, будь настороже. Мы здесь не одни'. - Он стоит вот тут, рядом со мной.
  Женька огляделся. Он не просто обнаружил, но ощутил до глубины души, как пространство в порту начало стягиваться в некоторых точках. Он начал всматриваться, и обнаружил, что на крыше ангара, у самого верха подъемного крана, на его площадке, рядом с воротами, а также за спинами Сеймора и Айенга, воздух начал расплываться, словно в этих местах поднималась то ли мыльная стена, то ли пары бензина. Эти места начали медленно чернеть, а потом, словно сквозь них, начали просачиваться черные субстанции, постепенно принимающие обличия, сходные во многом с человеческими образами. Разве что одежда их казалась потрепанной, в местах ободранной, поношенной от времени и, вероятно, недостаточной информации у Бездны о том, как одеваются просвещенные и люди. Единственное, что их отличало - гладкий череп у глаз и точки, через которые они могли видеть. Прямо как у Лии. У них в руках не было оружия, но это пока. 'Эти твари совсем обнаглели, раз начали нападать средь бела дня, не боясь света. Что ж, похоже, придется держать жесткий бой'.
  Рим не стал дожидаться сигнала, поскольку и так уже был начеку, с момента, когда мертвое тело бродячего поднялось само по себе, а потом с обрубком вместо языка заговорило. 'Это больше не бродячий. Его место занял другой человек, или просвещенный. Ну, или он когда-то им был'.
  - Зачем ты украл Слезу, наглец? - вопросил Айенг, и почесал затылок. 'Теперь все наготове. Сейчас, в ближайшие десять минут, будет жарко'. - Раз ты говоришь, что тебе теперь все это не нужно.
  - А зачем вы хотите провести копирование? - ответил вопросом на вопрос прикоснувшийся. Он поставил ведро рядом с собой и похрустел костяшками пальцев. - Думаете, что так просто сможете обмануть Бездну? Ха! Не в этом месте, не в этом мире, не в этой проекции, голубцы. Здесь нет вашей родной и так вами восхваляемой энергии Света. Все, что в этом мире присутствует, построено на лжи и симуляции.
  'Ну, в чем-то этот плохиш прав', подметил для себя Рим. Он вгляделся, как в тех же местах, что для себя подметил Женька, пространство сужалось и чернело, а из него вытекала густая субстанция, превращающаяся в человека. Еще один такой же мыльный образ появился напротив другого угла фабрики. 'Так, надо для начала разобраться первым делом...'.
  'Не в этом месте, не в этом мире, не в этой проекции'. От этих слов головная боль усилилась многократно, так, что Рим схватился за голову еще раз, несмотря на то, что Слеза Света находилась так близко. Из носа снова пошла кровь, и проливалась она на белую куртку. Но Рим держался изо всех сил. 'Я боюсь, что та самая черная сущность сидит не только в башке у бродячего, но и у меня тоже. Надо перетерпеть, иначе мы проиграем'. Рим был просто обязан терпеть. В глазах двоилось, но он смог поймать и удержать для себя цель, в которую собирался стрелять первым делом. 'Женька, прикрывай, как хочешь'.
  А Женька собирался поразить того, что был на крыше ангара. 'Действуем быстро, моя дорогая'. Он вцепился свободной рукой за накладку стрельца и сильно сжал ее.
  Действуем быстро.
  И все так и произошло: все последующие события происходили быстрее, чем человек успевал моргнуть глазом. Вероятно, все уложилось в две минуты.
  Лицо бродячего изменилось, а волосы опали. Череп, скулы начали меняться под воздействием темной силы. Теперь не было никаких сомнений в том, кто перед ними находился - лицо их бывшего соклановца было знакомым до жути. Неожиданно для них обоих его руки сделали незаметное движение, и тот был доволен, что они не сразу подметили эту внезапную его выходку. Без Осколка Айенг видел уже не так хорошо, как с ним.
  - Обломитесь, дурни! - проорал прикоснувшийся, и тут...
  Прежде чем сгусток тьмы - эссенция - долетела до груди Сеймора, он успел выпалить дважды. Двойной выстрел - техника, которой мог овладеть не каждый член Клана просвещенных, и она требовала, соответственно, некоторой практики и опыта. Он весьма удивился, когда руки сами по себе выполнили ту работу, которую он затеял. Сеймор успел уловить, как жуткие крики распространялись на весь порт 'Авантюрист'.
  - ААААА! Мудак, чтоб тебе провалиться! Я не вижу ни хрена теперь!
  А потом Сеймор почувствовал, как в грудь ударила невероятная, высасывающая всю жизнь сила. Он успел охнуть, и только. Эссенция опрокинула его на спину со всей дури и протащила по окаменевшей поверхности. От такого жуткого удара постаревший череп треснул и раскрошился, а обнажившиеся мозги протянулись от места, куда он упал, на десять метров, простираясь кровавой линией, словно ластик.
  Выстрелы Айенга последовали незамедлительно, вслед за тем, как его брат опрокинулся на спину.
  - Ви-и-ито-о-орг!!! - Он орал как бешеный, всаживая пучки света в предателя, который ничего этого не видел, но прекрасно чувствовал. Выстрелы пронзали то голову, то тело, руки и ноги. От этого Виторг стал похожим на решето, прямо таки как в мультфильмах про Сэма и Гэрри , но то был не мультфильм, а вполне реальная обстановка. Он ничего не сказал, но сначала приземлился на колени, а затем сразу же прильнул лбом к асфальтовой поверхности. С улыбкой на лице. Он, неподвижный, начал превращаться в черную смолу, которая впиталась со временем в твердую поверхность порта.
  Айенг отбежал подальше от Сеймора, отпрыгнув и спрятавшись за ржавые автомобили, уже давно застывшие на одном и том же месте. Глаза наполнились слезами. Жертва искупила его согрешившую душу, он воссоединился со Светом и исполнил свой Долг. Но от осознания этого было совсем не легче.
  'Так, Айенг, соберись. Надо помочь парням'.
  А парни в это время уже воевали, и борьба была ожесточенной.
  Когда до ушей Женьки и Рима донесся ор Виторга, те незамедлительно начали перестрелку. К этому моменту все сгустки материализовались в людей, и были готовы выплевывать эссенцию в своих противников. Но не суждено было.
  Женька вдохнул всей своей грудью, и вскинул дуло стрельца в сторону воина Бездны, расположившегося на крыше. Расположил приклад к плечу и прицелился. Кольцо блеснуло, и при этом время как будто бы остановилось или начало идти медленнее. Зрение тут же усилилось, и Женька заприметил вот что. Внутри человека (он словно видел сквозь него), или его подобии, что-то шевелилось и билось, словно это было сердце или мозг существа. 'Вот оно, нечто, что позволяет им держаться и существовать здесь в необходимом им обличии'.
  Он выдохнул, и нажал на курок. Женька удивился тому, как, в отличие от выжигателя, от которого после выстрела много шума и дыма, стрелец лишь слегка дернулся, а сам заряд оказался узкой точкой, практически невидимой глазу. Выстрел достиг цели, и, коснувшись шевелящегося предмета внутри воина Бездны, разорвался. Дитя даже не успело привлечь к себе должного внимания, а просто рассыпалось на тысячи кусочков, в пыль, которую тут же сдуло мощным ветром.
  Женька сильно воодушевился от того, как метко он произвел выстрел. Он резко развернулся и всадил еще один заряд в противника, бежавшего в его сторону от ворот ангара. Его настроение тут же померкло, как только он увидел, что один из Детей начал махать руками и орать, указывая в сторону Женьки. А затем произошел громкий хлопок, после которого он утих и рассыпался в прах. Было поздно что-либо придумывать, и сейчас должен произойти сильный замес, в котором цена ошибки будет стоить жизни.
  Рим направил выжигатель в сторону того, что пытался спрятаться за стеной. Он промахнулся, и самый первый его выстрел из оружия ушел вправо, но он мешкать не стал, и, как только прикоснувшийся обернулся в его сторону, уже готовый пустить из рук эссенцию, выстрелил точно в цель. Он, удивленный, отпрянул, но мертвым не рухнул, как Виторг. Рим выстрелил еще раз, но это снова не возымело должного эффекта. Он успел уловить, как руки противника сложились в запястья, и между ними возникла дыра, из которой вылетел сгусток, подобный пучку света, только весь черный. Рим увернулся от выстрела, и заметил, куда он попал.
  От шума все животные, расселившиеся по углам и уютным местечкам, пригнездившиеся и обжившиеся, бросились врассыпную, кто куда. Из-за ворот ангара выбежала целая свора худых псов. Вот в одного из них по несчастливой случайности и попал заряд черной субстанции. Пес сбился с ходу, а затем мощно завыл, нарезая круги вокруг той раны, что постепенно въедалась в кожу. Он рухнул на бок, поднялся, а затем неестественно зарычал, как обезумевший волк, и изогнул шею так, что она громко хрустнула. Пес упал еще раз, парализованный от такого действия, но успел вцепиться зубами в инородную рану, вырвать кусок мяса вместе с кишками и костями, и выбросить ее подальше от себя. В итоге он стремительно опустил голову и настолько же стремительно скончался. Темная субстанция, добравшаяся и распространившаяся до костей, поглощала ткани и меховую шкурку дворняги, которая сменила свой цвет от светло-коричневого до черного, как деготь. А затем тушка начала медленно впитываться в асфальт, пока вовсе не исчезла.
  Рим отвернулся от жуткого зрелища. 'Она просто растворила его, не оставив ни следа. Охренеть'. Он начал думать, по какой причине заряд, прошедший насквозь не поразил цель. А затем краем глаза увидел, как от ударов подобия сердца одежда слегка содрогается. Этого хватало, чтобы пойти ва-банк. Он успел увернуться еще раз, и в этот раз выстрел настиг нечто неорганическое, отличное от худого пса. Оно впилось в железную дверь автомобиля, но не прожгло его насквозь моментом, а, скорее, медленно, с неохотой, его рассасывало. Похоже, что это нечто, или сама Бездна, предпочитала в своем рационе что-то живое и двигающееся, нежели холодный металл. Рим не сомневался, что у такого существа просто не может быть эффекта восстановления или перезарядки, и оно могло выпускать эссенцию сколь ему угодно.
  Рим облизнулся, и почувствовал соленый привкус крови, текущей из носа. 'Не могу поверить, что снова рассчитываю на удачу'. Однако удачей в этот момент он пренебрег. Противник обнаружил, что его приятель, стоявший на крыше амбара, неизвестным образом исчез. И начал неистово орать, привлекая внимание к Женьке, которого успел засечь, потеряв из виду Рима.
  - Поешь дерьма, козлина! - вскрикнул Рим, и, выскочив из-за угла, выстрелил прямо в бьющееся 'сердце'. Крики прекратились мгновенно, а Дитя заткнулось, превращаясь в пыль.
  Рим немедля метнулся от здания, чтобы засечь прикоснувшегося, материализовавшегося за спиной Айенга и Сеймора, но обнаружил, что Айенг пропал, а Сеймор лежал, раскинув руки. 'Вот дерьмо, только не это'. К Риму спиной стояло Дитя, медленно поворачиваясь в сторону криков. 'Простая цель. Отдыхай', завершил мысль Рим, и произвел выстрел, от которого нечто испарилось, а его остатки вымелись быстрыми воздушными потоками.
  Внезапно Айенг закричал издалека: 'Сверху!'. А затем послышались выстрелы, затмевающие воинственный рев. Женька уже пребывал в курсе, что на подъемном кране Дети могли находиться не в одиночку, а втроем, а может, и все остальные толпились на узкой его платформе. Оттуда Рим, Айенг и Женька были, как на ладони, а потому могли казаться легкой мишенью.
  Женька решил метнуться подальше от железных ног, дабы лучше обозреть ситуацию, творившуюся на платформе. Сейчас ему нужна была поддержка, как никогда.
  - Рим! - рявкнул Женька, и начал жестикулировать в сторону ангара, ворота которого от сильного ветра с большим грохотом захлопывались. 'Черт, у него снова может случиться приступ. Хватайся, Рим, за соломинку, иначе мы все упадем. Дотерпи хотя бы до конца боя'.
  Рим сделал кивок, и побежал в сторону ангара. Голова неистово пульсировала и разрывалась, но на фоне битвы, под воздействием запаха гари и ярких вспышек эта пульсация немногим приглушалась и затуплялась. Он сделал крутой разворот, едва не потеряв равновесие, и начал всматриваться через прицел выжигателя вверх, не сбавляя ходу. И действительно: на платформе, на высоте метров пятидесяти стояли пятеро чужеземцев.
  К Риму по диагонали подбежал Женька, также целясь в сторону платформы.
  - Рим, ты как? Держишься?
  - Да, стараюсь. Жень, Сан Саныч, он...
  - Видел. Пухом ему земля, но Долг исполнен. Нам надо защищать Айенга, иначе мы никуда на хрен не попадем.
  Рим кивнул, и Женька вскрикнул:
  - Эй, соплежуи! Попробуйте нас на зубок! Мы здесь!
  Дети скрестили руки, и эссенция тучей полетела в друзей. Они, однако, ловко отпрянули, и темные заряды - сгустки слизи - плюхнулись в хлопающие позади ворота. 'Уж в чем в чем, а в быстроте свечение эссенцию превосходит на несколько порядков'.
  - Поехали, - прошептал Женька.
  Первым он пробил грудь высокорослого мужчины, который, хватаясь за раненое место, не удержался и свалился с крана, распадаясь в прах. Тут же, незамедлительно, последовал заряд Рима, который сначала нашел конечное пристанище в голове женщины, а затем, пройдя через стекло кабины и попав на зеркало, расположившееся внутри, развернулся и вышел точно в сердце. Пучок света вышел из стрельца Женьки еще раз, и он прошелся по врагам довольно удачно, поразив сразу двоих, замешкавшихся и попытавшихся спрятаться с другой стороны. Последний противник, мальчишка лет тринадцати, оказался юрким и уворотливым, и перебегал через платформу то влево, то вправо. Вероятно, Женька вместе с Римом успели произвести порядка десяти зарядов, не достигших цели. Он все никак не мог угомониться, пока в попытках прошмыгнуть через кабину не оступился и не начал лететь вниз.
  - Побежали! - махнул рукой Женька, и они снова рванули к железным и высящимся колоннам подъемного крана.
  Когда мальчишка все же со всего размаху обрушился на рельсы, уцелевший, но неспособный абсолютно двигаться, заприметив надвигающихся на него людей с оружием, начал кричать, рыдать и биться в истерике. Женька подошел и без толики всякого сожаления одной ногой наступил на руки, чтобы тот не выкинул чего-нибудь в последний момент, а другой носком туфли резко пнул в живот, который все дергался и сотрясался то ли от страха, то ли наполненный черной жизнью Бездны. Он заорал в последний раз, после чего растворился в пространстве, пока нога Женьки, удерживающая обе руки, не соприкоснулась с железной поверхностью.
  - Так, с этим разобрались. Погнали к Айенгу, разберемся с оставшимися чертями.
  Они тотчас же двинулись за гараж со спецтехникой, откуда доносились крики, посторонний шум вроде громких хлопков и вспышки света.
  Когда Женька вместе с Римом выбежали из-за угла, их взору предстало следующее. Два дуэлянта, Айенг и прикоснувшийся, оказавшийся выше своего оппонента раза в полтора, сцепились друг другу руками в глотки, отчаянно пытаясь друг друга задушить. Рядом с ними всюду ходили обезглавленные тела, из шей которых постоянно сочилась темная жидкость. Они спотыкались и падали, сталкивались друг с другом, лишенные их главного ориентира - глаз. Головы, без намека на жизнь, валялись всюду, как футбольные мячи.
  Лицо Айенга покраснело от нехватки кислорода, в то время как гигант, казалось, вовсе и не напрягался. Тут в их схватку вмешался Женька, и мощный, незаметный заряд стрельца пробил кожу, но не достиг точки жизни. Гигант отпрянул, отвлеченный, и ослабил хват рук, и в это время Айенг, воспользовавшись моментом, выхватил из-за спины большой позолоченный нож, который прошелся сначала по горлу чудища, а затем дважды нашел свое место в его животе. Большой человек упал, и превратился в черную жижу, высыхающую на каменной поверхности.
  К этому времени Рим занимался тем, что уничтожал обезглавленных Детей. На такое жалкое зрелище было неприятно смотреть: на то, кА кони снуют туда-сюда, в поисках неизвестно чего, и он решил, что будет лучше, если он облегчит их страдания таким вот образом. Женька присоединился, и вот вокруг них более никого не осталось. Так и головная боль Рима со смертью последнего Дитя поубавилась.
  
  Глава 13
  Айенг пошатнулся, затем приземлился на землю, хватаясь за кисть. Он развернул левую ладонь и обнаружил черную зияющую дыру, которая все больше разрасталась, медленно, но верно. Так что Айенг стиснул зубы, прижав ими выжигатель, и, взмахнув рукой, обрубил конечность по запястью. Кровь хлынула, и резкая боль пронеслась от руки к центру, но он вытерпел, и выжигатель выпал изо рта. Айенг вытянул оставшейся ладонью нож, и развернул его профилем к Женьке.
  - Стреляй, - сказал он, и повернул его чуть под углом, чтобы отраженный выстрел не прошелся по Женьке.
  Он, в свою очередь, мешкать не стал, и выпалил по плоскости ножа. Тот не отразил выстрел, а залился светом, поглотив пучок в себя. Айенг приложил к обрубку плоскость ножа, и кожа мгновенно затянулась. Без нужной конечности было крайне неудобно, но оказаться в рядах прикоснувшихся было сродни душевной смерти, будь то для просвещенного или хранителя.
  - Ничего, мы тоже кое-что умеем, - как бы в упрек Виторгу добавил он. - Чепуха!
  Айенг поднялся, оставшейся ладонью отряхнулся от мокрой пыли порта, и повернулся к Женьке.
  - Женька, принеси, пожалуйста, ведро со Слезой к Сеймору.
  Женька кивнул, развернулся и побежал к тому месту, где пал Виторг.
  - Рим, пойдем вместе к Сеймору. Он так и не успел передать тебе Осколок, но я тебе воздам должное за него.
  Как и предполагалось, от Виторга не осталось и мокрого места. Лишь потрепанное шмотье оказалось повсюду раскидано сильным ветром. Ведро стояло, а в нем, переливаясь, стояла Слеза. Он медленно подошел к емкости. Да, страх порезаться о тончайшие грани все еще присутствовал, но не был настолько большим, сколько большим поднимался страх взяться за верх этой хрустальной пирамиды и раскрошить ее. Но вместе с этим осознанием хрупкости присутствовала и величайшая, неземная радость, благодать. Поэтому он аккуратно поднял ручку ведра, крепко за нее схватился, и ринулся к причалу 'Г'.
  Рим вместе с Айенгом подошли к безжизненному телу Сеймора. Оно успело покрыться чернотой, которая избегала прикосновения к той руке, в которой лежал выжигатель. На безымянном пальце блестел Осколок, кроваво-красный перстень.
  - Прости, Сеймор, - прошептал Айенг. - Прости, мой брат, но другого выхода у меня нет.
  И он, не касаясь руки, прошелся лезвием ножа по пальцу Сеймора, а затем снял Осколок, стараясь не задеть почерневшую органическую ткань. Айенг протянул кольцо Сан Саныча к Риму, и попросил его вытянуть руку.
  - Рим, теперь Осколок принадлежит тебе. Преисполнись той храбрости, что была у моего учителя. - Кольцо само заняло свое предназначенное место.
  Камень блеснул, и Рим почувствовал, как боль в голове начала пропадать. А внутри нечто зажглось или обнажилось, и присоединилось к внутреннему огню. Тому самому, синему язычку пламени, что тлел в душе Рима. Он будто бы воспрял, вырос, наполнился той жизни, что была ему необходима все это последнее время.
  Вместе с приходом облегчения Рим почувствовал, как
  Айенг отвернулся, сдерживая слезы и большую грусть.
  - Как бы я хотел проводить тебя в последний путь и повязать ткань на глаза твои синие...ох, Сей. Мне так больно смотреть на то, как Бездна изъедает тело твое. Я надеюсь, ты сейчас вместе со Светом. - Голос начал дрожать. - Не могу больше, Рим. Прости...меня...торопиться нам некуда...
  Он упал на колени, и начал скорбеть по умершему другу.
  Рим был не меньше опечален такой утратой. Он закрыл глаза, и подумал: 'Горе-то какое. Даже представить себе страшно, каково это - потерять человека, с которым когда-то, в незапамятные времена ты проводил все время. Ты с ним пересекаешься спустя двадцать лет. А может, и того больше. Вот ты ругаешься, весь на эмоциях, а затем миришься. И вот, теперь он лежит мертвый, без чувств. А ты, вероятно, многого не успел ему сказать или в чем-то объясниться'. До Рима только сейчас дошло, что такое может произойти в скором времени и с ним. Опять этот взгляд матери и отца. Вся воображаемая крепость содрогалась от внутренних толчков и все больше покрывалась трещинами различной величины. Что будет, если Рим все же не успеет вылечить рак? Тогда он умрет. Что произойдет, если мама и папа обнаружат что пропажу Сан Саныча, что их самих? Это он не мог себе точно представить, но знал - им придется жить с большой утратой и дальше, но без чего-то важного в их жизни.
  Стоп.
  'Важного', пронеслось в голове у Рима. 'Так вот оно что. Причина всех переживаний, слез и эмоций. Я им просто важен, без видимой на это причины с моей стороны. Но, черт подери, почему?'. А истина этого оказалась совсем рядом. Он был их сыном, которого они безмерно любили даже несмотря на то, что с его стороны они не чувствовали нужной отдачи. Так с чего бы им относиться к своему же дитя безразлично и сейчас, если они всегда поступали по зову своей доброй и глубокой души? Рим удивился такой подсознательной твердолобости своих родителей. Он слегка усмехнулся. 'Ха-ха, а в чем-то я действительно на них и похож'. Рим понял, что, вероятно, переборщил с тем, что затаил эту ребяческую обиду на Арину и Эдика, поскольку она казалась теперь натянутой, как сова на глобусе.
  Внутри Рима что-то обрушилось от такого резкого и основательного приближения к глобальной мысли. Он покопался в себе и обнаружил, как одна из опор 'крепости Рима', не выдержав мощных аргументов, рухнула мелким щебнем на поверхность головы.
  Осознал Рим и то, что в ближайшие выходные весь Скатный будет оплакивать почти триста человек, погибших по самым загадочным обстоятельствам. Но черт с ними, с этими обстоятельствами! Люди погибли, и потерянного не вернешь. Не вернешь того, что жизнь многих ушла. Просто взяла и испарилась в воздухе. И вот, навскидку, через полгода, а может, и быстрее того, уйдет и его жизнь.
  Сентябрь, проходящий в Скатном, обещал быть мокрым не только от соленых дождей, постоянно покрывающих глинку белым налетом, но и от слез тех людей, что ощутили на себе удар судьбы исподтишка. Выбирали ли они себе смерть? Выбирали ли они смерть своим близким, родным, друзьями? Эта несправедливость этого мира, в котором родился Рим, тревожила юношу все больше, даже в большей степени, нежели ложь, неправда. Риму показалось, что та сука Лия, преисполнившись собственной же гордости, посчитала себя чересчур важной и способной вершить историю, а потому, заручившись поддержкой своего поганого братца, в свое удовольствие занялась резней в больнице. Руки сжались в кулаки, затряслись на какое-то время, а затем перестали. Рим глубоко задышал.
  Рим открыл глаза, снова посмотрел на то, как Айенг тихонько проливает слезы. Он как будто на себе ощутил, насколько тонкой может быть пленка человеческой жизни, которую, оказывается, можно продырявить пальцем ноги при наличии большого желания.
  К Риму со спины незаметно подошел Женька. Он встал рядом с Римом, обнаружив, что тот находился в странной печали. Рим увидел, как его приятель поравнялся с ним, и смутился.
  - Жень, прости, я...я в последнее время слишком много думаю.
  - Тебе не нужно извиняться, Эр.
  Рим усмехнулся. Приятная улыбка, как и в больнице, сместила ощущение печали.
  - Теперь ты так будешь меня называть?
  - Тебе не нравится? - Женька вскинул руки. - Не, если хочешь, могу тебя звать, как и всегда.
  - Да нет, что ты, - отмахнулся Рим. - Мне даже нравится.
  Они стояли, беззвучно, глядя на скорбящего Айенга.
  - Рим.
  - Ты хотел сказать, Эр? - Рим повернулся к Женьке, но не обнаружил на его лице тона радости.
  - Неа, мне пока что нужен Рим.
  - Хорошо.
  Женька вгляделся в глаза друга. 'Вот черт, как же он пронзительно смотрит!', подумал Рим. 'В кои-то веки ты снял зеркала со своих глаз, Рим', сделал заключение Женька.
  - Я думаю, это ужасно так себя чувствовать, - вполголоса сказал он.
  - Я знаю, Жень. - Рим снова погрустнел. - Я знаю.
  Женька медленно опустил ведро со Слезой Света перед собой. Он попробовал медленно завести руку к плечу Рима, и это ему удалось без больших проблем. Тот не стал сопротивляться, наоборот: он повторил жест Женьки.
  Они стояли вместе, по-дружески обнявшись за плечи, и смотрели на бездыханное, черное, как сажа, тело Сан Саныча, медленно уходящее в землю.
  Капли дождя начали редко падать, с каждой минутой учащаясь все больше и больше. Ветер немногим угомонился. На улице с желтым небом воцарился туман - дождь шел гигантским фронтом, за которым ничего не было видно. Соленая вода, касаясь вершины Слезы, распадалась на четыре части, разбегаясь в разные стороны.
  
  Глава 14
  - Вот - ваша жертва, юноши. Это та цена, которую необходимо было заплатить для свершения сверхкопирования. Во благо Света, понятное дело. - Айенг поднялся с колен, обмокших под действием дождя, который в паре мест, где бетон просел, уже успел образовать большие лужи. - Жень, ты принес ведро?
  Женька освободился из объятий Рима и указал на Слезу Света. Она успела принять знание об умершем Сейморе, а потому в ней затаился огонек красного, как Осколок, ему принадлежавший, цвета.
  - Вот.
  - Хорошо, тогда медлить не будем. Пройдем в ангар. Но прежде...
  Он попросил Рима, чтобы тот подал ему Слезу из ведра. Рим осторожно, с мыслями о том, что сможет сильно пораниться или своими корявыми руками человека сломать могущественный предмет, ухватился четырьмя пальцами за верхушку и поднял ее вверх. Как выяснилось на самом деле, грани не были острыми, как бритва, но впивались в пальцы, обладая некоей шершавостью, а сама Слеза оказалась довольно увесистой, а потому явно была довольно прочной, как будто сотканной из первозданного материала жизни. От прикосновения к ней Рим почувствовал, словно он начал постепенно исцеляться. Как только он опустил ее на руку Айенга и отпустил вершину, благодатные ощущения прекратились вмиг. Но Рим особо не расстроился.
  - Все, идем, - сказал Айенг, и, развернувшись, двинулся в сторону ворот. Он расположил уцелевшую руку ближе к телу, так, чтобы Слезу в случае чего не сдуло ветром.
  И Рим с Женькой пошли вслед за просвещенным, прихватив с собой орудия, вероятно, выкованные просвещенными с помощью знаний Света.
  Прибыв на место, они увидели, что ветер помял единственный вход в ангар, так, что одна из петель сорвалась, и высокая воротина уперлась в другую.
  - Откройте ворота, пожалуйста, - с просьбой обратился к юношам Айенг.
  Они возражать не стали, а потому приложили все усилия, так что огромная, увесистая дверь поддалась и распахнулась. Ветер в последний раз подхватил ее движение, она с жестким грохотом ударилась о другую сторону ангара, и последняя петля сорвалась, отчего прямоугольный кусок железа звонко рухнул о бетонную поверхность. В последний момент Рим успел закрыть уши, дабы не раздражать опухоль. Женька было подумал, что оглох, пока не начал ощущать постепенное возвращение слуха в норму.
  Внутрь протягивались рельсы, но сам ангар оказался практически пуст. На многочисленных путях ни вагонов, ни составов, ни локомотивов - здесь не было. Помимо рельс и шпал, по бокам громадного помещения прилегали разнообразные инструменты для разгрузки продуктов.
  - Мы на месте, в Средоточии, - проговорил Айенг, и Слеза тут же засветилась, казалось, освещая все внутреннее пространство. Потом она слегка померкла, и на одной ее грани засверкала точка, практически у самого основания.
  - Вот, подойдите ко мне поближе, - подозвал к себе Рима и Женьку Айенг.
  Они всмотрелись в Слезу и, как зачарованные, охватывали взглядами тысячи горящих на ее ребрах точек. Одна из них светилась по-особенному ярко. А из самой вершины исходил тоненький, едва заметный луч света, прерывающийся на расстоянии длины пальца.
  - Сейчас вы здесь, - сказал Айенг. - В той проекции, что на фоне других горит ярче. Жертва просвещенного - самая что ни на есть великая сила в мироздании, в Луче, которой хватит, чтобы отправить вас в Центр.
  - А если мы захотим вернуться обратно, домой? - поинтересовался Рим.
  - Мемо, - проговорил Айенг, и большая точка замерцала зеленым светом. - Слеза обладает памятью, что заложил в нее Свет. Теперь она запомнила, откуда вы прибыли.
  - Замечательно. И что же теперь нам делать? Как нам, ну...телепортироваться? - Женька провел рукой по куртке, отряхивая соленые капли воды, и обнаружил, что в свою куртку он интересным образом сумел запихнуть ручку и ежедневник, помещавшийся во внутренний карман как раз.
  - Слушайте внимательно, вы оба. - И Рим с Женькой начали слушать. - Как только я передам вам Слезу, держите ее вместе, состыковав ладони друг с другом. Затем один из вас прикоснется к зеленой точке, и проведет пальцем от нее по ребру, до самой вершины. Вы поймете, что вы в Центре - Слеза три раза замерцает. Пусть вас не пугает происходящее вокруг - вы видели уже достаточно, чтобы осмелеть к тому, что произойдет дальше.
  Рим и Женька кивнули, хотя они оба не были настолько уверены, что готовы в одиночку отправиться в странное путешествие.
  - Все понятно?
  - Да, - однозначно согласились друзья.
  - Я не могу пойти с вами, поскольку мою Слезу уничтожил один из прикоснувшихся. Тем более что я буду нужнее здесь. - Он посмотрел на Женьку, а затем вгляделся в Рима. Они оба прикинули, что имел в виду дядя Кеша. Конечно, Айенг мог пойти вместе с ними и сопроводить. Но здесь, для их родственников Сан Саныч исчез бесследным образом, как и сами ребята, а дядя Кеша мог стать единственной нитью, связывающей всех друг с другом.
  - Мы сразу окажемся отсюда в нужном месте?
  - Карты остались у Сеймора в кабинете, увы, не могу точно вам это гарантировать. В любом случае, вам предстоит путь до Северной дуги, поскольку там проживает тот, кто вам нужен. Его имя - Тенор. - Айенг подумал, потом продолжил: - Жители Центра по своей большей части доброжелательны, так что вы можете поинтересоваться у них, кто он такой и где его можно отыскать. Но, я думаю, он вряд ли куда-то мог деться. Он своего насиженного места никогда не бросит.
  - Хорошо. Тогда начнем.
  Айенг согласился. Теперь тянуть время было понапрасну. Он передал Слезу в руку Женьки. Они уже было начали отходить в центр помещения, когда из-за спины послышался возглас:
  - Ах, вот что еще. Чуть не запамятовал.
  - М? - вопросительно повернулся Женька к Айенгу.
  -Если вдруг вам суждено будет пересечься с человеком, чье имя - Санлайт, скажите, что Айенг и Сеймор, ныне покойный, передают из Крайних проекций большой привет.
  Женька улыбнулся и кивнул.
  - Мы постараемся, дядь Кеш, - и подмигнул.
  Дядя Кеша ответил ему тем же.
  Вот, Рим и Женька, встали друг к другу, прижав ладони. Повернулись лицом к Айенгу, и тот качнул головой. Женька поднял Слезу, и поставил ее на воображаемую площадку. От этого она слегка прибавила в яркости, и точки на ней чуть померкли.
  - Рим, давай ты. У меня рука менее свободная, чем твоя, - обратился Женька к другу.
  - Хорошо. - Он заткнул за пояс выжигатель и прикоснулся пальцем к ребру. Точка сразу же разбежалась волнами по всей поверхности Слезы. А вокруг пространство начало темнеть. Он в последний момент уловил прощальные взмахи дяди Кеши уцелевшей рукой. Все постепенно стало черным, и стало видно лишь Женьку, оглядывающегося вокруг. Знакомый гул заполнял воздух, который стал более вязким, чем обычно.
  - Ну, поехали, - выдохнул он. - Двигай.
  И Рим начал медленно сдвигать палец от основания пирамиды к вершине.
  То, что произошло дальше, не иначе как психоделией назвать было невозможно. Сверхкопирование по большей части напоминало резкую смену кадров пленки, между которыми не было паузы. Мимо глаз Женьки и Рима проносились абсолютно различные пейзажи и зарисовки. Поначалу это были просто цвета радуги, которые смешивались между собой, образуя разнообразные оттенки. Их было великое множество, такое гигантское, что, вероятно, оно не могло поддаться нормальному счету. Затем цвета медленно, по пикселям, начали собираться в странные картины, их было трудно воспринять и осознать. Они напоминали в чем-то рисунки маленького ребенка, который не может до конца понять, что он делает, однако, как казалось Риму, в этом могла быть логика, состоять некий сакральный смысл жизни.
  Рим для себя обнаружил, что палец не сдвинулся ни на миллиметр. Поэтому ему пришлось приложить некоторое большее, чем ему представлялось, усилие, чтобы совершить такой маленький перенос пальца на треугольной фигуре.
  И тут, внезапно, все вокруг снова почернело. Цвета пропали, их сменила кромешная тьма.
  - Рим? Ты тоже это видел? - задал странный вопрос Женька.
  - Ага, больше похоже на бред сумасшедшего, - поддержал Рим.
  Как только последний закончил говорить, цвета вновь вернулись, и палец начал двигаться к вершине. Однако их возвращение уже было в виде пейзажей. Они совершенно не успевали ничего засекать своим человеческим зрением. Проекции перелистывались, одна за другой.
  Миры мелькали мимо юношей, как фотографии. Вот, один из первых, врезавшийся в память, оказался пустыней, песок которой грелся на палящем солнце. Кости больших существ высились вверх, как колонны большого амфитеатра смерти. Следующий за ним был морской водой, плескавшейся у красного побережья, перегоняемый издалека смерчем, высасывающим из океана большие потоки. Жуткий ветер морозным холодом бил по лицам юношей. Третий оказался непролазными джунглями, которые заливал бесконечный дождь. Орущие вдали дикие твари раскачивали гибкие деревья, которые зеленым куполом покачивались от их движения. Четвертый оказался гигантским, точечным поселением. Пейзаж заполняли красные тона, словно этот демонический, адский город был выстроен самим Сатаной. И так далее, и так далее, и так далее. Эти пейзажи приносили за собой абсолютно разные настроения: одни впечатляли Рима и в то же время казались безразличными Женьке, другие наоборот.
  Однако один из видов, самый последний перед прыжком в Центр, оказался завораживающим для них обоих, и на нем они на мгновение застыли. Они очутились стоящими на деревянном полу, вероятно, на балконе домика или санатория. Издалека высились гигантские зеленые холмы, а солнце ярко било в глаза, окрашивая небо в желтый цвет. Из пары живых вершин горели чьи-то костры, принадлежащие, вероятно, местным жителям. А вдаль, простираясь между холмами, лежало озеро с красными берегами.
  Спереди Рима и Женьки стояли два старика, которые, видимо, ощутили присутствие некоторой силы, возникшей неизвестно откуда. Они начали медленно поворачиваться в сторону путешественников. Их взгляды слегка соприкоснулись друг с другом, и как только это произошло, палец слегка соскользнул с ребра на грань, и Рим с Женькой очутились в месте, полным холода, снега и льда. 'Черт, а они нас, походу, видели', решил Женька. Он не сомневался, что Рим думал так же.
  - Там был довольно красивый пейзаж, не так ли?
  - Согласен, - проговорил Рим. - Как думаешь, они сильно удивились, когда увидели двух людей, возникших неизвестно откуда и пропавших мгновением позже?
  - Да даже если оно и так, что с того? - Женька махнул рукой. - Мы же не скинули их с балкона, и не заставили плавать в водичке.
  - Тоже верно, - подтвердил Рим.
  После снежного пейзажа Рим по диагонали воздвигнул палец к вершине. И как только он достиг тонкого луча света, исходящего из точки сходившихся граней, резкая, ярчайшая вспышка света коснулась глаз юношей. Они зажмурились, но ладоней не разомкнули. 'Когда же это, на хрен кончится?', подумал Рим. 'Уж слишком затянутый, этот процесс копирования...'.
  То ли мысли о диком, неизвестном им явлении поспособствовали завершению, то ли сам процесс уже подошел к концу, однако, так или иначе, Рим и Женька ощутили всем естеством, что они прибыли.
  Они начали размыкать глаза, поскольку ярчайший свет перестал раздражать зрение, и увидели...
  
  ПРОИСШЕСТВИЕ
  - ...вот так вот, - закончил свой рассказ мой собеседник.
  Я ахнул от удивления. Признаться, настолько странного, но интересным образом берущего за душу объяснения мироздания я в жизни своей еще не видывал и не слыхивал! Вроде бы я тогда даже захлопал в ладоши от удивления.
  - Батюшки светы! А вы умеете рассказывать, мой дорогой!
  Владимир опустил взгляд, улыбнулся.
  - Стараюсь, а как иначе? Сказ на то и есть сказ, чтобы его подавали красиво, с солью и перцем, даже если вы изощренный гурман.
  Я многозначно кивнул, и мы вместе с ним повернулись к озеру, наблюдая за тем, как на водную гладь приземляются птицы.
  Вероятно, я бы и не стал вам все это сообщать, мои дорогие друзья, если бы не одно маленькое событие, случившееся аккурат после этого разговора. Вот, присмотритесь внимательно, и попробуйте себя поймать на мысли, что вы читаете не сказочника, а настоящего свидетеля чуда, которое он успел ухватить своим старческим разумом.
  В одно мгновение мы переглянулись вместе с моим приятелем. Что-то...или кто-то сделал так, что мы словно ощутили воздействие одной и той же магической, невероятной, пробирающей до души силы, и цепляющей ее струны. Мы вместе ощутили смешанные эмоции: спокойствие сменялось радостью, радость - гневом, гнев - отчаянием, и так далее. В общем, что-то произошло позади нас, и мы оба, вместе со смотрителем, были уверены, что нечто появилось за нашими спинами. Мы решили обернуться, дабы утолить наше любопытство и наконец, узнать, чем это могло быть.
  А теперь приготовьтесь, поскольку то, что мы увидели, нельзя объяснить научно. Ответ на этот странный случай, как позже выяснил я, знал только Владимир и, вероятно, хранители.
  Мы повернулись, и на мгновение (лишь на одно быстротечное мгновение) успели увидеть...двух юношей. Вроде бы они были похожи ростом, и, наверное, возрастом, но не телосложением. Один из них был худой, как щепка, облаченный в черный кардиган. Другой же был плотный, мясистый, но в странной, белой верхней одежде, не похожей ни на одну другую, что мы сейчас носим.
  Они оттопыривали свои ладони, держа в руках странную стеклянную пирамиду, и она переливалась кучей точечных солнечных зайчиков. Юноши явно испугались того, что мы к ним повернулись. И когда мы сделали полный оборот в их сторону...два юноши тут же испарились в воздухе, словно их и не было вовсе.
  Мы уставились с Владимиром друг на друга.
  - Что это за чертовщина? Мне же не показалось? - вопросил я у своего собеседника.
  - Ни в коем разе, - ответил мне смотритель.
  Он подумал, почесал щеку, заросшую длинной сединой. На его лице недопонимание сменилось резким озарением.
  - Я знаю, в чем дело. Следуйте за мной, товарищ, - только и всего проговорил Владимир. А затем он, облаченный в собственные мысли, ушел внутрь здания.
  Я последовал за ним, удивленный странному явлению и не понимающий ни черта из всего того, что случилось.
  Я тогда подумал, а что вообще странного произошло? Два юноши возникли из пустого места, это да. Но что же с этого? Вроде бы и ничего. Но в этот самый момент, когда они появились и исчезли, я ощутил...связь? Мне показалось весьма странным то, что с ними меня что-то связывает, только вот что?
  Он привел меня в свою комнатушку. Она была маленькой, и большую ее часть занимала гигантская полка, уставленная книгами. Из практически самой верхней полки он вытащил огромный ящик. С грохотом он приземлился на стол, и пыль, осевшая на нем со временем, поднялась вверх, отчего мы с ним на пару чихнули раз по десять.
  - Вот оно, Потап Иваныч. Это - то, что может дать ответы на интересующие вас вопросы.
  Он открыл картонную крышку коробки.
  В ней лежали пять вещей: старое оружие, кольцо с фиолетовым камнем, напоминающим агат, большой перстень с янтарем, странная стеклянная пирамида и...книга, на которой было золотыми буквами выведено: 'СОВОКУПНОСТЬ'.
  - Когда-то мне принадлежало это, но я зарекся на том, что ни в коем разе не собираюсь это использовать когда-нибудь. Вы можете это взять. Это вам обязательно пригодится, поможет в вашем нелегком пути.
  И самым что ни на есть кратким образом описал мне все то, что могло поджидать меня.
  Вот таким вот образом я и познакомился с историей мира сего, мои дорогие читатели. Вы можете верить мне или остаться при своем мнении. Я не обижусь, даю вам на это честное слово. Но двух молодых людей я запомню до конца жизни своей. Помните, как я писал о том, что писать для людей - мое призвание? Оно с их появлением тут же расступилось, поскольку мысли начали посещать меня о совсем другом. История двух людей, которых я видел лишь мельком, зацепила меня по-особенному. Я не знаю почему, но эта связь...эта самая, мимолетная связь, которую я ощутил, явно была неспроста. То ли мне тогда почудилось, то ли я даже сумел уловить, как странный, наполовину женский, наполовину мужской голос воззвал меня. 'Ищи, Потап, и поторопись! Времени осталось очень мало...мало...мало...'.
  Не обессудьте, поскольку я сразу же после того, как вернусь в Скатный и опубликую сию статью, уеду далеко-далеко, и, быть может, никогда не вернусь обратно. Я не буду делать отсылок на то место, куда я ринусь, и потому не ищите меня. Так что, прежде чем исчезнуть из вашей жизни, мне стоит выразить большую благодарность всем тем, кто оставался предан мне, любил меня и читал.
  Я отправляюсь навстречу собственным приключениям. Впервые, за столь долгое время, я собираюсь открыть себе мир по-новому.
  
  Храни вас Свет, и прощайте!
  Потап Иваныч,
  крепко обнимающий и целующий каждого в щеку.
  
  Ушел на поиски приключений
  Глава 15
  Архив редакции 'ПУЗЫРЯ' сегодня пустовал, впрочем, как и в любой будний день. Повсюду валялись скомканные бумаги, исчерченные ручками, карандашами, либо избитые машинописью. Книги громоздились, как шкафы, упираясь почти в потолок. Стеклянные витрины чуть ли не ломились от обилия разнообразного чайного сервиза.
  Среди этих бумажных, мусорных джунглей некто копошился, в попытках отыскать нужный материал. То была маленькая девушка в больших очках, которые сидели на маленьком, аккуратном носике. Ее тонкие запястья удерживали большие кисти невероятным образом. Маленькие, но аккуратные груди подчеркивались синим платьем, которое она любила до смерти. После того, как она все же нашла нужный ей документ, она с облегчением вздохнула. 'Фух, нашла. Ну, хотя бы Игорь Сергеевич не прибьет'. Она придвинула к себе стул и присела, сгорбившись и вычитывая буквы. Довольно плотные ляжки распластались на стуле. Слова в предложениях расходились, как и расходилось желание делать дурацкую работу.
  - Да ну ее, к черту! - и девушка отшвырнула листок с красной писаниной. - Уволюсь и...пойду путешествовать по миру. Как папа. - Она рухнула на стол, закрыл лицо руками. Такая рутина ее явно доконала.
  Алину не совсем устраивало то, что почти каждый день приходилось буквально отыскивать иголку в стоге сена, хотя, с другой стороны, большого выбора у нее не было. Разве не хотела ли она сама заниматься подобной чушью? Подумать только - она желала стирать подушечки пальцев на руках, согнувшись в три погибели, всю свою оставшуюся жизнь. Да и у этого молодого хрена, ее шефа, явно были проблемы на личном фронте, если он даже на работе не мог нормально держать язык за зубами. Да уж. Естественно, у него за спиной можно было потрещать вместе с подружками по работе о том, что у него, похоже, с некоторых пор, отсох член. Но в это верилось с большим трудом.
  Алине также не нравилось, когда он к ней по-особенному приставал. Однажды она отвесила ему мощную оплеуху и, переполненная ярости, заорала: 'Убери от меня руки, ирод!'. А он, смущенный, расплывающийся в улыбке, провожал ее взглядом, и все наблюдал, завороженный, как покачивались ее маленькие, но плотные бедра.
  Мысли разного рода крутились вокруг Алины, и ни одна из них не была о чем-либо хорошем.
  Во все это безумие влетел старый, но не дряхлый человек, и в его руках находилась коробка. Вероятно, он бы точно снес с петель дверь, постарайся он немногим больше, однако сегодня они выдержали натиск крепкого мужика. В этих чертах она узнала автора самой интересной колонки в журнале...и по совместительству, ее родного отца.
  - Привет, Аля! - воодушевленно вскрикнул старик, который таковым точно уж никогда не казался. 'Боже, как у него получается казаться таким молодым...не по возрасту?', подумала про себя она.
  - Э-э-э, привет, - протянула Алина. - Как дела, как настроение?
  - Прекрасно, прекрасно! Я бы сказал, что просто замечательно! - Сегодня мы уезжаем!
  Потап Иваныч опрокинул кучу листов, громоздящихся друг на друге, которые опирались на стол, так что можно было поначалу подумать, что в маленькой комнате воцарилось маленькое, белое торнадо. Алина ахнула, но такой выходке своего отца решила не сопротивляться. Позже, вероятно, она приберется. Или попросит помощи своих подруг. На образовавшееся пустое место он водрузил коробку. Потап даже и не заметил, как из дыры коробки выскользнуло желтое кольцо, хозяина которого, как ему сообщили, еще предстояло выяснить.
  - Куда? - Девушка вскинула брови на маленьком лице. 'Ох, мой папа уже в какой раз куда-то меня берет! У меня прямо-таки камень падает с души, когда я путешествую вместе с ним'.
  - Не спрашивай ничего попусту, мадемуазель! - Потап Иваныч будто бы казался воодушевлен. Но чем? Нет, понятное дело, что он всегда пребывал в исключительно положительном настроении, но сегодня был прямо таки особый случай.
  Что же могло произойти?
  - Ты так взбудоражен чем-то, па. Что с тобой произошло? - вопросила Алина.
  - Нет, нет, и еще раз нет, моя хорошая! - уже кричал Потап Иваныч. - Кстати...хорошо сегодня выглядишь! - И жестом показал 'класс'. Его глаз поймал легкое синее платье, которое сидело на юном, двадцатилетнем теле довольно хорошо.
  - Хе-хе, спасибо, - засмущалась Алина. - Но все же...я почти ничего не понимаю!
  - Так, одну секунду... - Потап Иваныч вытащил из кейса, который он повсюду таскал, листок. - Вот, подпиши, моя дорогая. Мне в моем интересном пути просто нужна будет спутница.
  - Ты можешь объясниться или нет?! - закричала Алина, и уставилась на Потапа. Тот смутился, но до него дошло: он в курсе, она - нет.
  - Я собираюсь в большую поездку, скорее всего, отправлюсь в сторону Ростова-на-Дону. Там есть место, которое я очень и очень хочу посетить. Так вот, ты мне просто необходима, потому что...ну, потому что...
  Арина смотрела на него своими большими, синими, как глубокий океан, глазами, сквозь очки. Потап Иваныч смутился, затем закончил мысль:
  -...потому что я так решил, в общем.
  Глаза Арины заблестели от счастья, и она, визжа от радости, бросилась на шею, обнимая и расцеловывая его то в шею, то в щеки.
  - Спаси-и-ибо!!! Спасибо, спасибо, спасибо!!! - С радостного настроения она перешла на плач. - Боже мой, па, я так устала здесь работать...ты даже не представляешь...
  - Ну, ну, полно тебе, дочурка. - Он погладил ее по маленькой, женской спине. Его, в общем-то, такое устройство на работу своей же по блату не нравилось. Не нравился ему и этот молодой хрен, которому следовало бы дать пару раз по роже. Но, если ему не изменяет память, она попросила его об этом сама. Что ж, теперь она, наконец-то, передумала, и это его радовало.
  - Ура, ура, ура! - Она отпрянула от своего могучего отца. 'Отсоси, Игорь - озабоченный мудак!', подумала она про себя, и хихикнула. Затем уставилась на Потапа. - Ты точно не шутишь? - И хитро так на него посмотрела.
  - Нет, нет, что ты, - отмахнулся отец. - Зачем мне обманывать собственную дочь?
  Алина изучила документ, на деле оказавшийся заявлением об ее увольнении.
  - А что мы будем там делать? - поинтересовалась Алина.
  - Много будешь знать - состаришься, как я, - сказал Потап, и по-доброму рассмеялся. - Все узнаешь со временем. А теперь подписывай. Тебе это уже не нужно.
  'Я сам уже в большом нетерпении', добавил про себя Потап Иваныч.
  Когда Алина поставила размашистую подпись, Потап Иваныч взметнулся, схватил договор и большим шагом вышел из маленькой комнатушки. После того, как он удалился, Алина запрыгала и завизжала от радости.
  За дверью Потап Иваныч услышал радостные крики дочери, и улыбнулся. Взглянул на подписанную ей бумагу. 'Ну вот, здесь осталось разрешить всего одно дело'. Он приложил листок к стене, достал из нагрудного кармана ручку и поставил уже свою подпись.
  
  Послесловие
  Вы знаете, не передать словами те эмоции и ощущения, что шли за мной по пятам, когда я дописал первую в жизни книгу, свое первое в своей жизни достаточно серьезное произведение! Я чувствовал и находил себя на седьмом небе, и, выйдя на прогулку, прыгал, пел и танцевал от счастья, того необычного, которое преследует тебя при завершении какого-то большого, для тебя значимого дела. Да, я прекрасно понимаю: во многом подобное чувство знакомо не мне одному. Однако оно обретает смысл и статус чего-то индивидуального тогда и только тогда, если ты испытываешь его впервые.
  Все же стоит признать не только вам, но и самому себе, что данная книга - это лишь полдела, по факту. Передо мной (наконец то!) крутится столько идей и возможностей для развития того, что я начал. Я понимаю, что обрывать книгу на такой открытой ноте - почти что преступление. Однако ж будьте уверены в том, что я приложу все усилия, чтобы раскрыть какие-либо моменты, которые остались незавершенными, неясными и непонятными.
  Для меня писательская деятельность началась с этой книги, и мне очень и очень хочется верить в то, что она на ней не закончится. Идеи, приходящие в голову, касаются не только этого произведения, которое я решил разбить на две книги, но также и на другие романы. Нет, буду честен: я не вложил в нее свою душу, но проделал гигантскую, как мне сейчас кажется, работу, в результате которой обнаружил для себя, что смогу что-то сделать, если этого сильно захочу. И вот, перед моими глазами предстает текст просто невероятных размеров.
  Как много страниц мне надо будет исписать, чтобы понять, что абсолютно все, что я пишу - не более чем бред сивой кобылы? Полагаю, ответы на эти вопросы могут подсказать мои самые первые читатели.
  Родионов Роман
  15 ноября 2020 г.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"