Аннотация: В роли колумниста. Слова нужны, чтобы дойти до края слов...
ЛЕВ РОДНОВ
эссе
КОЛЛЕКТИВНОЕ ИМЯ
Что делает разрозненные песчинки человеческих жизней едиными, хотя бы на время? Что объединяет людей сильнее, чем голод, крепче, чем страх и даже безоговорочнее самих инстинктов? Это странная сила - Имя! - знак, обозначающий образ мысли, образ поведения, образ жизни. Что ни говорите, а мир людей целиком условен и наибольшая власть в этом условном мире принадлежит, разумеется, силе условности. Человек порождает ее и он же ей подчиняется. Имя отдельного человека или имя страны, имя основателя религии или имя его врага, даже само их упоминание, означает недвусмысленную и вполне регламентированную модель поведения. Поведения и восприятия. Мы не сможем сообщить другому человеку ровным счетом ничего, если он не настроен на ту же волну. Именно Имя, этот короткий и универсальный позывной человеческой жизни, дает возможность мгновенно опознавать своих или чужих в толпе: "своих" в самом себе и "все свое" вокруг, то, что подходит, - в искусстве, во времени, при случайных встречах, в обучении, даже в самопознании.
От имени двора или улицы выступает стихийное объединение подростков, от имени партии творятся плохие или хорошие дела, именем мундира легко прикрываются грязные пятна на имени собственном. Сила Имени огромна! Оно может все: и разделять, и объединять, и властвовать.
Человеческий мир невозможно себе представить безымянным, возвращенным к первозданному природному виду. От гармонии хаоса до гармонии разумной и духовной упорядоченности - дорога по вертикали.
Что ж, легко сравнить в день переклички: совпадает ли вес "имен" внутри человека с теми юбилейными восклицаниями, что в изобилии слышатся вокруг. В идеале цензура того, что я храню внутри себя, неподвластна ни модам времени, ни превратностям перемены мест. Поэтому история, которую способно сохранять наше внутреннее я, зачастую бывает и лучше, и чище, и надежнее ее официальной сестры - исторических версий, которые внушают нам калифы на час. Выгода внутри меня нужна только мне.
Общее имя школы, института, армейского подразделения, пройденной войны - все это позволяет совершать почти религиозный поступок: верить другому, как себе самому. Не подвергая эту веру подетальной проверке, а просто общаясь с ближним на ноте доверия, гарантом которому служит единое название общей жизни. Это добровольная "самоотдача" людей реальной силе условного и превосходящего их Знака. Мы ведь почти не живем, мы, скорее, договариваемся о правилах жизни. Вспомните, сколько произнесено было "великих" слов, страстных заклинаний и инквизиторских приговоров "от Имени". Имя есть знамя! Толпы, объединенные этой условностью, становятся удивительным монолитом
Гибель имен венчают переименования. Страшны и для окружающих, и для самих себя люди, ищущие новизны таким образом. Склонность к переименованиям - признак бессилия, безволия, безвремения и наверняка безвластия. Лишиться имени подобным образом - все равно что умереть. В России этот эксперимент проделывался не раз. Так что нам теперь ничего не страшно. Уже не страшно...
Доброе Имя не потерпит ни предательства, ни глупых изменений, сбереженное тобой, оно сберегает и тебя. Имя - это твой ангел-хранитель, его нельзя "восстановить", "возродить", реанимировать из прошлого. Имя, как жизнь, рождается один раз и умирает один раз. В России всегда было много убитого, не оттого ли так много сегодня "возрожденного"? Я не верю этим скороспелым нео-именам, они страшны, как зомби. Ненастоящие имена любят о себе шуметь, они обожают проповеди, фейерверки и заздравный крик. А правда, как всегда, молчалива. О чем же она молчит? Да о том же, о чем молчала всегда: о любви. Как ее зовут? Никак. Имени у правды нет.
хххххххххххххххххххххххх
ДОЛГИ НЕ НАШИ...
Я обыкновенный человек, поэтому все обыкновенное меня необычайно радует. Мне не нужна необыкновенная авторучка с золотым пером, потому что у меня есть обыкновенная, шариковая, мне не нужна суперпосуда с непригорающим дном, потому что простая привычка готовить в алюминиевой кастрюле наполняет меня ощущением домашнего уюта и тепла, я, наверное, не откажусь от пучка долларов с денежной грядки, но мне не нужна подержаная иномарка для выражения подержаной престижности на моем подержаном лице. Я люблю свой дом и друзей, где телевизор пока еще работает, а горячую воду дали на месяц раньше обычного. Я верю, что лучшее время наступит на меня аккуратно, а надежды на еще лучшее будут мучить лишь фанатиков. Мир вокруг меня все еще прекрасен. Я заглядываюсь на молодых девушек эстетически, потому что знаю, что английский язык, дизайн и перспектива их волнуют больше, чем мое внимание. Мы все счастливы по отдельности. Я философствую на темы смерти, чтобы жить и живу, чтобы не бояться философствовать на темы смерти. В России я привык играть тяжелыми мыслями, как деревенский здоровячок привыкает играть двухпудовыми гирями - для развлечения, и для здоровья. Когда же наступит наше предсказуемое будущее, я с ликованием расскажу внукам о нашем непредсказуемом прошлом. Идея тотального "плохо" вызывает во мне священный трепет на тему "лишь бы не хуже". Я расскажу внукам внуков о волшебной рыбе престипоме и о всенародной любви к спиртосодержащей жидкости для протирания рук.
И слава Богу?.. Священным называют в России все неправедное: подневольный труд, подневольную службу, подневольную веру. На роль "священников" вызываются те, кто родился в служебном кафтане. В стане язычников форма равносильна власти. Я обыкновенный человек и я не хочу, чтобы в один прекрасный день кто-то явился в мой дом и сказал: "Иди и служи!" А если я не пойду? Чтобы в один прекрасный день кто-то сказал моим детям: "И вы служите!" А если я не хочу, чтобы они этого хотели? Мертвое напоминает о том, что жизнь хотела бы забыть навсегда. Святынь в мире жизни нет, как нет жизни в мире святынь: сделайте копию! заплатите за справочку! докажите невиновность! выйдите вон! Мой "священный долг" означает, что жизнь будет израсходована не для самого себя. А для кого?! При этом мне не заплатят и не извинятся. Мой "священный долг" - тупо повторять слова из гимна дикого племени людоедов, которые мне не нужны и которые придумал не я. Мой народ пользуется контрлексикой и я его одобряю. Внешняя грубость помогает мне сохранить священность самого себя. Только сам себе я могу сказать слово "долг" и только сам себе я могу приказать добровольно отдать за эту принципиальную иллюзию свою принципиальную реальность. Нравственные "долги" несовместимы с методами морального, интеллектуального и нравственного насилия.
Каждый человек - подобие музыкального инструмента. Увы, музыка русских судеб, не симфонична; только великое горе да властная тирания делает звучание общественной жизни согласным; иное все - шум одиночек на нарах да кухнях. Я привык бороться за себя самого и привык выигрывать или проигрывать в одиночку. Русское счастье легко умещается в шапке-невидимке. Обыкновенной шапке. Обыкновенной невидимке. В которой я копаю свою огородную грядку, в которой я бегу для здоровья свои пять километров, в которой я спешу на работу. Я обыкновенный человек; "священное" прошлое меня пугает так же сильно, как и "светлое будущее", а "священники" из настоящего заставляют меня мыслить печально. Они называют "священным" то, что я понимаю как издевательство, так же, как они считают "издевательством" то, что для меня реально и важно.
Священность покушается на все сразу. Всюду есть способы и есть специалисты, которые подрезают крылья душе, как домашней курице, свободомыслящий мозг оскопляют "твердой верой", отчего мысли становятся тоже твердыми и хищными, как гвозди для гроба. В русской транскрипции духовное здоровье - это послушание. Или бунт. Я сам себе священник и хочу обыкновенного: чтобы учителями жизни были мои ошибки, а не чужие прописи. Священный "долг", о котором любят твердить обманщики и государство, - всегда с непосильными процентами: отдать его невозможно. Все будет мало!
Каждый день я задумаюсь о вечном: надо заплатить за детский сад, за телефон, куда-нибудь устроиться для дополнительного заработка, выслушать больных приятелей и самому пожаловаться тем, кто еще здоров. Я скребу алюминиевой ложкой по дну алюминиевой кастрюли, падаю на свой обыкновенный диван, ворчу домашним обыкновенные слова и становится мне вдруг необыкновенно хорошо! Потому что ни в лоб, ни в затылок нет шепота: "А ты долг свой исполнил?" Я бы исполнил... Но зачем? Кто просит и что он с этого будет иметь? О, дайте ответ мне, Диван и Кастрюля! Нет, не дают они ответа...
Трудно поверить в святое, о котором напоминают подозрительно назойливо, за отступление от которого грозят небесной карой или уголовной ответственностью. Чужая "святыня", как демон, питается краденым духом. Высокие люди не любят низкой власти над собой, зато низкие люди согласны считать низкую власть едва ли не высшей. Я не могу любить это. "Святые" слова удобны для оправдания бессовестных действий, какими бы праведными они ни казались. Лежа на диване, я думаю именно так. Лежащего в окопе, меня заставят думать иначе. А потом я вернусь с очередной войны, вновь лягу на свой диван и с праведной укоризной взгляну вдруг на подрастающее поколение. "Ты должен!" - скажу я беспечному внуку и мальчик поймет, что мир поглупел безнадежно. Как труп.
хххххххххххххххххххх
ВРОЖДЕННАЯ ГРАМОТА
Всякая жизнь - Буква. И она ищет, жаждет сложения с себе подобными, чтобы смогло изречься большее. Буквы жизни складываются в слова, слова в предложения, предложения в повести лет. В мире есть свои подлежащие и сказуемые, предлоги и приставки, союзы и люди, похожие на знаки препинания - в каждой стране свой особый язык бытия.
Я рождаюсь и кричу: "А-аа-аа-а!" Так бы и звучал дальше, как звучат стихия и животные, но вот подошел ко мне любящий человек и потихоньку запел: "М-мм-мм-м!" И я сказал, сложив наши звуки: "Ма-аа-а!" Ма-ма!!! Сложились две любящих жизни, родилось их слово любви. Так ведь и рождаются эти слова: как воздух, как дыхание, как небо и свет. Есть и другие слова, -- слова, рожденные от слов: мы всюду слышим их трепет, но они не заставляют трепетать наше сердце.
Родители умерли и я пишу им это письмо на особый манер - словами, обращенными к себе самому; так услышат меня мои мама и папа, и ответят мне тем же и так же - голосом совести, тихим намеком судьбы, неизбежным наитием: жить продолжением жизни. Так прибавится жизнь того, кого уже нет, к жизни тех, кто еще только будет; каждый может сказать: это я - знак сложения прошлого с будущим! И другого вовек не дано. Слова окружают все невыразимое: мелодию мира, смысл бытия, тишину из которой рождается вера.
Жизнь моя, Буква, оказавшись в ряду неуместном ты можешь погибнуть иль будешь стыдиться соседей своих! Человеку ведь дан удивительный дар личной воли и выбора: кому передать свое я? с кем составить союз? где, как и когда прозвучать? в одиночку или в хоре других голосов? Нет ничего проще этой сложности, как нет ничего сложнее этой простоты! Нас необъяснимо тянет к одним людям и отталкивает от других. Почему?! Слово бытия написано не нами: угадай, кто ты есть и где твое место? Можно потерять букву своей жизни, отдав ее в книгу лжецов. Можно потерять эту букву, до времени бросившись в самосожжение.
Мир пишется нами и он пишется в нас.
Наст хрустит, как пергамент, в белоснежный свой час!
Черно-белые знаки, вступают в союз,
Зарождая, как в браке, зерна будущих чувств.
Буквы, снов облаченье, их подвиг иной:
Умирать от прочтенья в юдоли земной.
Лишь сложения крестик, упав наискось,
Умножает, как ересь, словесную ось.
Объединившись в словах, мы в состоянии сказать сами себе то, что никогда не сможем изречь в одиночку - причину жить. Одинокий человек в жизни - это глубокая осень ума, это предвестник зимней прохлады в душе. Кто тебя "прочитает", если закрылся вдруг листик судьбы? Каким бы сложным внутри себя самого человек ни был, а для всемирного закона сложения он по-прежнему остается клеточкой, первокирпичиком, мыслящим атомом вселенной. И незачем его "расщеплять", освобождая энергию внутренней тайны. Мир устойчив, потому что он банален и он всегда приглашает "прибавиться" к нему не чудом, а самым обыкновенным образом - путем жизни и смерти.
Мама! Ты так много читала мне в детстве, я так любил эти сказки, я знал их наизусть! Мама, мир вокруг меня давно молчит... Видимо, и впрямь есть время истинных заблуждений и заблуждений ложных. Первые учат преодолевать ошибку, а ложные - хоронят в себе голос разума навсегда.
Я смотрю из окна своего дома на, текущий по тротуарам, пунктир прохожих: кто они? как они складываются? есть ли среди них живые буквы? и что они хотят сказать по одному и все вместе? - ни конца, ни начала у этой "бегущей строки"!
Мама, ты слышишь? Ах, на разных страницах теперь наши буквы. Общую книгу нашей общей судьбы отворяет загадочный ключ: от молчанья к молчанию Слово ведет! Человек подражает всем сразу - он надеется сразу всем стать! Зверь увидит в нем зверя, зло откликнется злом, ангел смотрится в ангела. Мы "пишем" других, -- так мы "пишем" себя. Каждая буква, как оптический фокус, сквозь волшебную точку которого преломляется весь алфавит суеты. Речь - наша жизнь. Знак препинания - смерть. Кому многоточие, кому знак вопроса.
ххххххххххххххххх
ЧЕМ ПАХНЕТ?
Сорок лет назад, при случае, старший брат подносил свой кулак близко к моему лицу и многозначительно спрашивал: "Чем пахнет?" Детство давно позади, а вопрос так и остался без ответа. Потому что запах сам по себе не может быть вопросом, поскольку он и есть ответ.
Запахи нам снятся значительно реже, чем все остальное; пахнущая реальность - одна из самых древних. Все, что живет и дышит в атмосфере, неизбежно источает свою природную "визитку": есть запахи встречи, радости, и есть запах горя, угрозы. Чутье - инструмент очень тонкий! Пахнет луговая тишина, властвует над прицелом ноздрей зов пламенной страсти, философично струится запах тлена. Гимн обонянию пели и мотыльки, и боги. Пахнет замля, пахнут цветы и деревья! Города и машины сливают дыхание. Страны и времена узнаваемы, как ароматы в цветнике Истории. Запахов на земле больше, чем слов. Это - космос, в который мы погружены от момента рождения и до момента смерти, и о котором мы знаем очень мало. Закон природной жизни такой же беспристрастный, как строка Уголовного кодекса: незнание правил не освобождает от ответственности. Запах - порождение земного общежития и поэтому его индивидуальность может существовать только в гармонии со всем остальным множеством. А если нет гармонии? Если искусственного больше, чем настоящего? Тогда человеческого судию поправит судия, как говорится, Верховный.
Помнит седой ветеран запах пороха, помнит охотник дух крови и леса, знает рыбак терпкий запах сетей. Громкое "Я" превращается в тихое "Мы" - это пот превращает рабочих в "рабочую силу"; запах вагона венчает, как тайный священник, романтику русского бега с тоскою убогих просторов; запах вареной картошки и "Беломора" - милый смог среди анекдотов и кухонь.
Обоняние - праязык, переживший все языки. Запахи оригинальны, их невозможно сравнивать друг с другом, они индивидуальны, как банковский шифр.
Мы путешествуем по своей жизни от десятилетия к десятилетию. Ах, что же мы помним? - Пятидесятые! - Запах застолий, терпкий дух бузины в огороде, пахучая кринка с топленым молоком, полынь на спирту, гуталин на кирзе, нафталинное царство в шкафу, запах целлулоидных воротничков, дух толокна и запах первомайских листовок, сброшенных с неба, запах сена в казенной кошовке. Закрой глаза, останови слух и мысли: цветок нашей памяти неувядаем. - Шестидесятые! - Это запах очередей за отрубями и хлебом, жуткий, таинственный запах лампады, восторг новогодних хлопушек и бенгальских огней, пары проявителя над первыми фото, дуст под диваном и чад над электроспиралью. Не нужен переводчик, чтобы ощущать бытие бессловесно! Обоняние есть истина плоти. Ни в одном архиве нет того, что существует лишь в настоящем. Запах не спрячешь и не сохранишь. Дух жизни доступен, но неуловим.
А потом - только то, что потом: ноздри щекочет запах первых девичьих духов, школа пахнет мелом и соблазном жареных пончиков, льется первое "крепленое десертное" и дымится первая затяжка. В чем ты, сила этого странного слова "потом": было? есть? или будет? - всюду подходит... Годы пахли шампанским и пылью ремонтов, детским кефиром и тихой аптекой. Все сложилось в узор, отстоялось, как осень, поэзией прошлого стало. Так ведь и нынешний вихрь отстоится: деньги с запахом крови, вездесущее пиво, бомжи и помойки - запах вечного страха! - все уйдет, растворится и станет красивым. Если в это не верить, то не на что будет потом оглянуться с восторгом.
Чу! Обоняние - это знание сути вещей: путь истины прост, прям и короток. Небо не слышит разумных и не видит зовущих, но оно нас всех - чует! Немой остроте чутья принадлежит право первого впечатления. Проведите месяц в Крыму, а потом войдите, вернувшись, в многострадальный лифт родной многоэтажки и глубоко вдохните:
- Домом пахнет..., - задумчиво скажет сынишка.
А папа поправит в нюансе:
- Дома, сын, у нас пахнет иначе. А это - запах Родины.
Если б художники могли передавать образы жизни, воссоздавая саму ее атмосферу, то все бы картины в мире назывались одинаково: "Без слов".
хххххххххххххххххх
ДВА ГЕНЕРАЛА
Тот, кто командует другими, обычно не может распоряжаться собой.
Что такое "легенда"? Это невидимый дом, прорабом в строительстве которого выступают наши представления о жизни. Достроенная, застывшая легенда делает своего родителя пленником. Легенда подвижна, пока она растет, пока есть в ней место слухам и домыслам, пока она изменчива, как день сотворения мира, неуловима и прекрасна, как блик на текущей воде. Застывшая, она делает застывшим и своего обладателя. Внешняя свобода, ставшая внутренним порядком, ведет к ортодоксальности.
Гений родился таким же, как все, но не так же, как все, пробуждался: там, где толпа торопилась брать, он стремился быть щедрым, там, где люди искали красивую сложность, он создавал простое. Кто-то искал для нового шага новых условий, он же сам по себе был условием нового.
Гений стал генералом среди генералов, которые не смогли стать гениями. Лучше других делать свое дело и оставаться собой - не так-то просто. Вещи обладают силой, а уж сила сложившихся вещей и вовсе несметна. Сколько добрых, красивых людей прикасались к огромной, но бездушной машине русского государства, искренне надеясь одушевить ее собою. Но, увы, они становились лишь продолжением адского механизма. Винтиками. Человеческая душа не может говорить на языке страсти с миром рассчета: она сама неизбежно превращается в рассчет. Адскими испытаниями вымощена дорога в русский рай.
Он получал награды, строил личную жизнь, ночевал в заводских цехах и пропадал на военных полигонах. Его имя не должен был знать никто, потому что он был засекречен. Но его имя знали все, потому что секретность в России - лучшая реклама. Он привык понимать правду как жажду работы, а порядок вокруг себя соотносить с порядочностью - единственным подходящим способом существования в беспорядочном мире. Он сам не заметил, как из солдата своей страны вдруг превратился в ее пиар-полководца. Так возник этот странный, двойник, ненасытная тень знаменитого человека - Свадебный Генерал. Нескромный и несекретный. Отныне их стало двое.
Легенда распалась: настоящий гений остался там, где он и был, на рабочем месте, а Свадебный Генерал пошел нарасхват. Ослепительные награды, которые вручали ему цари-однодневки, едва не ослепили; оглушительные речи, произнесенные глухими крикунами, едва не испортили здравость слуха.
Во что погружена голова человека, в то он и "верит". Мозг гения никогда не принадлежит тому, что уже есть. Гений - это игра с невероятным; око сознания находится в том, чего еще нет. Именно так невероятное становится повседневным; место новатора - посередине: между молчанием неба и обыденностью земли. Генерал ищет новых битв и побед, Свадебный Генерал побеждает с шампанским в руке. Одиноки и тот, и другой, потому что несовместимы, как правда и ложь. Подлинных Генералов все меньше, а глупых юбилеев все больше. Жизнь в России принадлежит легендам. И все бы ничего, да зеркало русского мифа не бывает прямым, и оно любит власть. Генерал со Свадебным Генералом никогда не договорятся.
Было много почестей и наград, было мало любви. Награды от одиночества не спасают. Тень часто бывает больше своего источника. Миф в России опирается на реальность и поэтому он - прочный. Чтобы те, кто далек от реальности, могли опираться на миф. Гений прикоснулся к огромной своей легенде и стал ее частью. Запутался в русской славе, точно рыбка в сетях; дернулся - сеть не пускает, захотел, было, крикнуть - да кто ж ее, рыбку, услышит? "Любишь ли ты меня?" - спрашивает Генерал своего двойника, Свадебного Генерала. А тому скрывать нечего: "Я люблю тобой пользоваться". Тяжело человеку с легендой сражаться!
Бедные жизнью празднуют цифру, чуму юбилеев и дат, богатые - празднуют скромность и труд. Не стоит бояться зеркал, но стоит бояться того, кто назовется твоим собственным именем в чьем-то чужом отражении. Свадебный Генерал многолик, он глядит с плакатов и глянцевых обложек, он красуется в названиях фирм и контор, он порхает в эфире и множит с экранов свой лаковый образ.
Будут гости и славословие, награды и тосты, будут шум, изумленные лица и лучший оркестр. Но власть над собой генерал не отдаст никому - это тихая драма, потому что власть над легендой он потерял навсегда. В битве за свое воплощение судьба молчит, как последний патрон. Медные трубы сгодились на гильзу, свинец испытаний - отлит в ядро тишины. Гений сразился со славой. Победителей нет, и спектакль состоялся.
хххххххххххххххххххххх
МАКСИМЫ
Власть тяжела, слабых она опускает.
Животные никогда не изменяют здоpовому обpазу жизни: не пьют, не куpят и не молятся.
Душевный человек многое может себе позволить; духовный может многое себе НЕ позволить.
Обыкновенный человек удивляется всему необыкновенному, а необыкновенный удивлен обыкновенным.
Кpасивой женщине мода служит, остальные - служат кpасивой моде.
Неpавильно - это когда невозможное находится сзади, а все возможное - пеpедо мной.
"Рад видеть вас!" - эту фpазу женщинам говоpят чаще, чем: "Рад вас слышать".
Внутpенняя свобода - это отсутствие желаний.
Ищущий откpывает миp, владеющий - закpывает его.
Желания дpугих огpаничивают мою свободу, но чтобы остаться свободным, я избавляюсь от желаний внутpи меня.
Удивлять долго одну и ту же одним и тем же ты не можешь, поэтому одним и тем же ты удивляешь pазных.
Миp появляется и становится pазнообpазным в pезультате безответственности его участников.
Тело вполне пpиспособлено для пpямого выpажения чувств, но мало годится для пpямого выpажения мыслей.
Размышления о смеpти помогают человеческому разуму бодpствовать.
Сколько миpов ты пpивел в свой дом? А скольких детей ты отпустил из своего дома в иные миpы?
Тонких пpошу удалиться. Рвать буду!
Если я молчу, то молчание и внутpи меня, если говоpю - молчание внутpи пpодолжается.
К Богу идут в одиночку, толпой - к безбожию.
Меня не было, но были уже и замоpские гоpода, и дивные моpя, и великие гоpы и тайные тайны. А вот я уж есть, но нет со мной ни замоpских гоpодов, ни дивных моpей, ни великих гоp и ни таинств. Не станет меня, но останутся: замоpские гоpода, дивные моpя, великие гоpы и тайные тайны.
Встpеча с ядом пpедполагает пpотивоядие; сумел очаpовать, сумей и pазочаpовать.
Когда мужчины говоpят о своих пpивязанностях, они подpазумевают цепь внутpеннюю, когда о том же говоpят женщины - все цепи внешние.
В любой момент может случиться так, что вpемени выбиpать не будет. Поэтому выбоp - я сам.
За веpу, за пpавду, за спpаведливость пpосто так не постоишь - надо ведь еще и "невеpного" найти.
Спаситель встает на колени сам, фюpеp ставит на колени дpугих.
Во мне ЭТО уже есть, а вокpуг еще нет ничего, значит, у ЭТОГО есть только я.
Ваши возможности огpаничены? Тогда возьмите себе то, что получше, а совершенный возьмет то, что похуже.
Пpишел человек в этот миp безымянным. Потом он сделал Вещь. И она подаpила ему Имя.
Говоpящее сеpдце замыкает уста.
Личное недосыпание pаздpажает так же, как избыточный сон дpугого.
Если ты нашел место, где за тобой никто не смотpит, то ты - Бог.
Независимость живет в каpмане, только если у человека совсем нет головы, сеpдца или души.
Ад: я лучше всех, pай: все лучше меня.
Долгая памать хоpоша, когда вызвана чувствами и мучительна, когда сама вызывает чувства.
Слово, иллюстpиpованное изобpажением, может быть и Библией; каpтинка, сопpовождаемая словом - комиксы.
Беpи деньги там, где дpузей нет, а тpать там, где они есть.
Живое всему подpажает, но копий не ведает. Единственный pаз, в единственном месте единственный вдох! Бессмеpтные камни бесстpастны, а капелька жизни - мгновенна! Садовник по имени Вpемя вpащает сезоны потопов и огненной лавы. Невнятное "будет" и стpанное "было" сливаются в светлое "здесь"! Единственный pаз и в единственном месте. Однажды пpишедший, однажды живи!
ххххххххххххххххххх
ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ
Голодный готов назвать одиночеством пустоту своего желудка; но и иной голод, и иная пустота - ведут к тому же. Песчинка личного мига похожа на обитаемый остров в бесконечном океане пустынного времени. Абсурдное смешение понятий в одном предложении? Да, но оно дает аллегорическую точность: эгоизм - вот единственная причина жить сообща. Поэтому всякое одиночество ревностно. Потому что оно охраняет свою свободу - возможность ошибаться.
Потенциал незнаемого позволяет нам идти вперед, но, как ни странно, над каждым движением жизни всегда реет флаг несбыточной надежды - жажда безошибочности. Образование,чувственное внушение, догматическая агрессивность существующих норм и претенциозность традиций - все призвано исключить ошибку, все безапелляционно указывает на свой проверенный опыт. Тщетно! Достижения прошлого - всего лишь окаменевшая статуя, которую раскачивают живые Незнайки.
Жизнь сообща позволяет отказаться от поиска собственных ошибок и приобрести взамен бесплодную, но такую надежную опору - убеждения. Окаменевшие мысли и схемы поведения. Стать статуей среди статуй на гигантском общем постаменте страны. Этих не раскачаешь ничем, они могут рухнуть лишь по причине тотальной катастрофы.
Отсутствие ошибок - самая страшная ошибка. Ошибка суть поиск, а, значит, все дело - в направлении этого поиска. Дьявольские пути разрушают достигнутое, не складываясь с ним, а цивилизационные - наращивают массу опыта, на который потомки опираются с благодарностью, без какого-либо "пересмотра" и разоблачительных проверок.
Страх в обществе вполне способен заменить разум. Этим грех не воспользоваться "источникам справедливости" - многочисленным человеконенавистническим институтам: правящим, контролирующим и преследующим системам государства. А также его идеологическим манипуляторам. Страх, как стихийное бедствие, легко организует мирное сосуществование даже среди непримиримых врагов. Перед страхом все равны: и волки, и овцы, и бандиты, и жертвы. В своем опущенном состоянии нация хорошо чувствует долгожданное гражданское "единение" - в мстительном горе, в заклятиях и слезах, в языческом исступлении... Знакомо? А дополнительная война, гласная несправедливость, неустойчивость прогнозов и ненадежность прошлого окончательно сплавят боящихся в непобедимый тупой монолит. Никто не одинок, никто не ошибается. Потому что всем страшно!
Обитаемый остров - личность - бережет, как зеницу ока, свою открытость, свою неокончательность внутреннего мира, свое право на вариант новизны: действать, не зная. Главный параметр счастливого, самостоятельного человека - это самодостаточная его обособленность, анти-эго. В зеркало истории смотрятся великие. В зеркала будущего любят заглядывать ничтожества. Состоявшийся человек сам включает себя в общество, находит время и создает место, куда, как в банк бытия, вкладывает богатства собственной жизни. Сам! Личность и толпа не нужны друг другу. Толпа нужна только фюреру. Всякий обитаемый остров находится на осадном положении, - со всех сторон агитаторы реальности кричат и нашептывают: "Ошибаетесь, любезный!" Легко сдаться, слиться в экстазе безвольности с превосходящими силами окружающей "правды". Можно, разумеется, находиться в толпе, но нельзя быть внутри нее целиком - это верная смерть; толпа, как желудок, преварит все, что в него попадает. Феномен толпы подобен наркозу, или даже наркотику, дающих вечный покой и отдых от себя самого.
Без права на ошибку мертвы поступки, без неспящего одиночества - мертв мозг.
Жизнь - это миг. Страх - это вечность. От имени вечного имитаторы страха пытаются управлять жизнью. Конечно, трудно управлять жизнью в отдельном, самостоятельном человеке, но легко это сделать в человеке "общественном". Страх ответственности, страх божий, страх показаться глупым, немодным, неинтересным, страх бедности, страх предательства, страх смерти... Ах, стоит ли бояться?! Стоит ли тратить свой восхитительно ошибочный миг на вечное "так надо"? Где взять ответ? Собственные ошибки молчат, а громкоговорящие учителя, как всегда, подозрительно недосягаемы и угрожающе поспешны.