Эй! Ты куда?

Обман выглядит так: "минус", помноженный на "минус", результирует в "плюс".

Эта повесть посвящается одной теме: исканиям молодого человека, первым его практическим попыткам осознать себя в мире людей и людей - в мире Бесконечной Природы.

Мне было восемнадцать с копейками, когда голову "заклинило", мысли побежали по кругу, и я не мог, как ни старался, ответить на один-единственный вопрос: "Зачем?"

Итоговое вопрошание: зачем я живу? - складывалось из многих отдельных неясностей, где так же, как вечность над суетой, незыблемо стоял мой вопрос вопросов.

Достаточно было ясной осенней ночью задрать голову вверх, чтобы почувствовать несуразность времен. Моего, маленького времени, где комсомольское собрание корило нерадивого студента за пропуски занятий, и - времени без начала и конца... Два времени никак вроде бы не связывались - масштабы разные, но, тем не менее, существовали. Я иногда чувствовал себя точкой, выражаясь математически, в которую богатое, но равнодушное мироздание навтыкало с разных сторон массу этаких стрелочек-векторов. В результате получился ноль. Если бы не ноль, я бы не спрашивал: "Зачем?" А так - зачем, какой смысл?

В общем, я перестал спать. Внутри черепа, где-то над переносицей, нестерпимо стал болеть огненный шарик. Кажется, тогда я впервые додумался до того, что мы все живем обыкновенно. И чем устойчивее "обыкновенность", тем прочнее счастье. Обыкновенное - это то, что не развивается. Движется, но не развивается. Как у муравьев. "Зачем тогда все? Зачем они хотят сделать из меня инженера-муравья?" - спрашивал я.

Звезды молчали. Декан и родители ругались. Одним было все равно. Других не мучал идиотский вопрос: "Зачем?" Они знали точно: так надо. Короче, если обыкновенная жизнь напоминала мне образ кладбища, то уверенные папы и мамы, сверхуверенные дяди и тети занимали места кладбищенских сторожей. Им всем не нравилось мое "зачем?", не привязанное ни к какой конкретной, а потому достижимой, цели. Поэтому они все, в свою очередь, спрашивали: "Зачем тебе это надо?" Если б я знал! В результате люди, считающие, что они крепко стоят на ногах, протягивали мне руку помощи, учили и воспитывали. Огненный шарик над переносицей от этого болел все сильнее.

Меня отправили в академический отпуск с диагнозом: хронический синусит.

Декан повертел в руках медицинскую справку и с явным удовольствием прочитал на свой лад:

- Симулит!

...Сашка, Сан-Саныч, мой однокурсник и закадычный дружок, определил происходящее так:

- Ты живешь по формуле: "Не хочу учиться, не хочу жениться". То есть угодить на тебя невозможно принципиально, по крайней мере, в тех координатах, в которых это бывает традиционно... Ни А, ни Б, ни богу свечка, ни черту кочерга. Полный абзац.

Сашка, Сан-Саныч, пил водку и спал с девочками. Поэтому он тоже считал, что учить меня - это благородно. У него не возникало никаких "зачем". Он пользовался жизнью не с целью самодоказательства и самоутверждения, а потому, мол, что глупо не воспользоваться тем, что само лежит на дороге. За отличную успеваемость декан любил Сан-Саныча. А меня жалел за "излом да вывих".

- Симулит! - подтвердил Сашка. - Надо просто найти твою нужду в жизни и справить ее.

- Циник.

- Ага. Мы живем в идиотское время, поэтому цинизм - что-то вроде золотого ключика на каждый день. Я так считаю. Когда тебе со всех сторон пудрят мозги, нужно что-то такое, от чего шелуха слетает сразу. Сказал. Увидел. А как увидел - победил. Полный голяк.

- Я не хочу "голяк". У меня такое ощущение, что все меня обманывают. У меня внутри пусто!

Тут мы выпили. Сашка схватился за телефон и стал названивать девочкам.

- Может, я что-то противоестественное делаю? - спросил он.

- Нет. Просто не в той фазе. Зачем?

- Бывают старые маразматики. Это правило. А бывают молодые. И это уже не исключение. Поздравляю. Ты пожрать любишь? Вкусно пожрать?

- Не знаю. Мне как-то все равно.

- А я люблю. Так что секс - это смакование естества. Это не выходит за рамки естественности.

- При чем тут секс?

- А при том, что во мне заложена программа "хочу жениться", значит, заложено и все остальное. И никаких вопросов. Тю-тю вопросы!

На некоторое время перестала болеть голова. Отрицательное действие алкоголя, помноженное на отрицательное содержание мозгов, дало краткосрочный плюс бытия.

Пришли девочки, и Сан-Саныч теперь, наверное, вовсю развлекался. А я топал по ночному городу в сторону дома. Топал, задрав голову к небу.

На ковш Большой Медведицы небрежно была накинута табличка на шнурке. Табличка светилась единственным словом: "ЗАЧЕМ?"

Утром он позвонил с похмелья и в радости.

- Привет, рожа! Знаешь, сегодня ночью я думал о тебе. Причем, думал в самый неподходящий момент... Это большая честь. Ладно-ладно! Можешь придушить меня в воображении. За мысленный садизм не наказывают. Именно поэтому - помогает.

- Ты чего напал с утра?

- Я придумал! При-ду-мал! Придумал, рожа ты опухшая.

- Чего придумал?

- Тебе надо путешествовать в плоскости!

- В чем?!

- В плоскости. В известном заранее измерении. И не стремиться в неизвестное. Самолеты, поезда, рюкзаки, разговоры, тары-бары, встречи и так далее. Знаешь, что тебя мучает? Тебя мучает эффект барона Мюнхгаузена. Ты решил, что находишься в болоте нашей жизни и классически пытаешься выдернуть оттуда самого себя за волосы. Так не бывает.

- А как бывает?

- Бывает по утрам. Но надо воздерживаться, - сказал он и повесил трубку.

Я понял: если я выдерну сам себя за волосы, то, возможно, найду пресловутый смысл жизни и временно отвечу на вопрос: "Зачем?"

Почему временно? Потому что таких умников, пожалуй, много и скоро над поверхностью болота станет тесно от "выдернувшихся". То есть болото прирастет на толщину жизни одного поколения. И снова на Большой Медведице закачается светящаяся табличка.

Короче говоря, путешествовать "в толщину" утомительно и небезопасно. Небезопасно для души. Есть такая субстанция.

Я понял: надо путешествовать "вдоль". В плоскости! Путешествовать и искать "прокол" туда, куда надо 6ы выдернуть себя за волосы. И спокойненько так в этот прокол забраться. Без лишнего риска и жертв. Ведь при самовыдергивании можно запросто оторвать собственную голову. На худой конец, просто остаться с лысиной.

Родители только ахнули, когда чадо сообщило о своем скоропалительном отъезде.

- Куда? Зачем?!

Ответить я мог только на первый вопрос, да и то весьма приблизительно: за Урал, на Восток... Собственно, роль Иванушки-дурачка мне нравилась. Вокруг восемнадцатилетней персоны появился сосредоточенный интерес: не шизофреник ли?

- Зачем? - не унималась мать.

- Хочу посмотреть... - твердил я неопределенно.

- Пусть на кулак соплей-то помотает, - положительно, но неодобрительно кряхтел отец.

Дальше - пуще.

- Ему ж денег на дорогу надо.

- Дай сто рублей. Пусть на аккредитив положит.

- Не возьму - это уже мой голос.

- Молчи, издеватель.

Неожиданно отец ударился в воспоминания.

- Эх, помню, в детстве мы наших деревенских лошадей угоняли. Угоним - пасем их, ухаживаем, моем, сами купаемся. Знаем, что потом по заднице вожжами получим, а все равно счастливые. - Отец набрал полные легкие воздуха и заорал, как в лесу:: " О-о-о!

У-у-у! Полюбил цыганку я!.."

- Придурки! - Тут женское терпение кончилось, с матерью началась истерика и она, выразительно треснув дверью, ушла плакать на кухню.

- Ладно! Поглядишь на мир, встряхнешься и - за учебу, - отец обнял меня за плечи, улыбнулся. Я услышал, как на сердце у него скребут кошки.

К тому времени я уже, конечно, имел кое-какие представления о мире. Возможно, что в каждом таком построении-представлении чистой концептуальности было процентов на девяносто, остальное - кое-что из действительной жизни.

Авторство первой концепции принадлежало моему другу-цинику Сан-Санычу-сан. Она именовалась "Теория каки". Каки в смысле дерьма. Под последним понимать следовало не только прямой продукт отходов, но - шире. Метафоричность! Воображение! Оригинальная вещь!

"Теория каки" давала право считать себя счастливым и быть таковым в самый неподходящий момент, в cамой распоследней ситуации. А именно. Сан-Саныч объяснял на пальцах: "Слушай внимательно, студент. Для того, чтобы заболеть дизентерией, тебе надо зачерпнуть стаканчик из навозной жижи и залпом тяпнуть. Но ты не заболеешь дизентерией на авось, потому что в стакане, скажем, собралась только тыщонка-другая тех самых микробов. Этого мало. Организм привык к тому, что существовать приходится в сплошной заразе, и когда ее мало, он попросту не чувствует. Что она есть, что нет. Тут даже польза в чистом виде: хочешь пить - пей. Ну, а как же с дизентерией-то? Надо, чтобы в стаканчике собралось не меньше, скажем, миллиона палочек-гадиков. Вот тогда все. Тогда точка. Потому что критический порог - дело серьезное.

Теперь мораль. Поскольку вокруг и видимое, и не очень видимое дерьмо - надо помнить о критическом пороге употребления. Хочешь пить - пей. Удовлетворишь потребность. Это польза номер один. Обманешь опасность. Это польза номер два. Научишься умеренности. Это вообще счастье!

Короче. Встретишь каку - не ешь все сразу. Понемногу и с перерывами".

Выходило так: без дерьма вообще ничего не бывает. Все дело в сочетании количества и аппетита. Если количества много -это конец, если аппетита много - это тоже конец. У меня был перебор с "микробами" родительской опеки, внутреннего самовопрошания и академической неуспеваемости по причине не то лени, не то, действительно, головной боли. Собственно, я сам себя чувствовал микробом, значит, пытался доказать свою значимость, значит, хотел найти свое предназначение, как говорится... Предназначение?! Какое? Чтоб от моего существования прохватило кого-нибудь, что ли? Но меня все употребляли без меры и без опасности быть прохваченными. Мне не нравилось, что меня едят, а я - безвредный.

Остальные концепции - собственного производства. Производством служили: несчастная любовь, первое разочарование в окружающем и первые уроки диалектики добродетели - почему сапожник всегда без сапог?

Лучше - по порядку.

В силу явно пуританского уклона в моем воспитании мои любовные порывы гораздо легче устремлялись в теорию, нежели в практику. Правда, учебник по акушерству я изучил по картинкам еще в шестилетнем возрасте... От шести до шестнадцати мать ладонью прикрывала мне глаза, если на экране целовались...

В девятом классе меня на катке насильно поцеловала одноклассница. Год я обращался с этим сигналом "теоретически", а когда решился ответно на чувства - она уже целовала другого. Сначала у меня чуть сердце не лопнуло. А потом понял: любовь дает крылья, но если ими не замахать сразу, то они превратятся в горб. А горб - это или неполучившаяся семья, или неокончательная ссора, или этакая эго-иллюзия о том, что всё зависит от тебя, от твоего лишь хотения. Дудки! Подлость горба в том, что он на самом деле был когда-то крыльями. Об этом сохранилась и память, и чувства. Хоть на секунду, но - был же! И вот тогда появляется надежда и приводит за собой терпение. Но это не массовый путь. Не общественный. Крылья из горба вырастают только в результате чуда и в единичном варианте. А для чуда надо, как минимум, укокать и надежду, и терпение. То есть стать другим. И попробовать еще раз.

Когда я до этого додумался, барон Мюнхгаузен пришел ко мне во сне и помахал шляпой.

К вопросу о "первом разочаровании".

Если идиоту сказать, что он - идиот, то у идиота появится идиотский шанс не быть идиотом. А если ему говорить, что он лучше всех или, по крайней мере, - норма, то удельный вес идиота в безотносительном идиоте относительно увеличится. Относительно его собственного нереализованного "Я".

Расшифрую на примере.

...В две тысячи трах-тибидох таком-то году рядовое население привыкнет питаться не продуктами, а "калориями". Допустим. Ах, какой роскошью может тогда показаться расточительное, неэффективное и ненаучное жевание натурального яблочка! Да и где его взять на всех? Роскошь, она, брат ты мой, любит узкий круг...

Кажется, что и сегодня кое-что из будущих симптомов можно углядеть. А углядевши, озаботиться. Ведь если сегодня душа кушает сплошной эрзац - теле, радио, магнитозапись, печатное слово и т.д. - то в дефиците натуральное человеческое общение!

Получается несвязуха. Нескладуха. Нескладенчик.

Христос призывал к любви. К очень большой любви! Даже показал, как надо махать крыльями. Что вышло? Вырос горб. Очень большой горб! Поэтому формальным утешением личной горбатости является наличие горбатости обшей. Так-то.

...Ночью я орал на весь дом. Снились дурные сны. Барон гонялся за мной с обнаженной шпагой и дико хохотал. Он хотел проткнуть горб за спиной, чтобы выпустить невесть что оттуда. Я боялся боли и неизвестности. Вообще, бегать во сне - занятие не из приятных. Просыпаешься весь в поту и буквально сам не свой.

Слышно было, как разбуженные мать с отцом ворочаются на своем диване в большой комнате.

- Не пойму, маниакальность какая-то, ехать ему надо, вопросы как у дурачка, рот открытым держит... - мать шипела в ухо отцу, как магистраль со сжатым воздухом. От этого шипения в голове у отца крутился маленький бесполезный пропеллер, обдувающий главную мысль:

- Спи. Сам не пойму.

Утром они ушли на работу. А мне казалось, что контуры их маленьких личных горбов совпадают друг с другом. И это было их счастьем. Ужас!

Каждый настоящий шанс - идиотский. То есть даже не шанс, а возможность изведать неизвестно что. Крыльями надо махать. Иначе они окуклятся, а зима может оказаться длиннее жизни... А может, и нет никаких крыльев? Нет?! Махать, махать! И - не оглядываться! Каждый настоящий шанс - идиотский с точки зрения здравого смысла. Жаль только, что здравым смыслом мы называем все вчерашнее, все уже пройденное...

Теперь о "сапожнике без сапог". Тут две крайности: либо он такой хороший человек, что все плоды своего труда раздает людям, это ясно, либо - сапоги просто отбирают.

Быть одновременно и бессребреником, и мастером - путь Учителя, путь гуру, путь святых. У них нет горба. А крылья их невидимы.

Можно даже механически следовать этому принципу: сапожник обязан быть без сапог. И тогда жизнь получит заветный шанс на цельность и удовлетворение. Правда, есть существенная деталь: прежде надо стать сапожником. И не простым, а Божественным Сапожником! То есть Мастером. И если у мастера не принимать, а отбирать радость труда - Мастер превратится в Судью. В результате общий горб вырастет.

Продолжу мысль.

Чем отличается "благо" от "выгоды"? Вроде бы: благо - для всех, выгода только для себя. Благо - стратегия, выгода - тактика. Противоречит ли выгода благу? И не благо ли это? И что в себя что включает?

Блаженный существует вне времени и вне корысти.

С выгодой повенчан коммерсант.

Я относил себя к блаженным, признавал нечеткое, неясное "благо" и отрицал мудрую, не ошибающуюся "выгоду". Потому что чутьем чуял, что у Блага нет вопроса "зачем?", а у Выгоды - есть.

Причем, кранты приходят от любой перестановки. И когда стратег начинает тактическую суетню, и когда тактик пыжится на стратегию.

Благо - это когда хорошо без выгоды.

Мне было хорошо. Я лежал на верхней полке плацкартно-скорого "Москва- Омск", впервые по-настоящему ощутив, что я на фиг никому в этом мире не нужен. Зато весь мир был нужен мне.

На нижней полке происходили откровения. Молодая белокурая женщина рассказывала вежливому вниманию пассажиров об автомобильной аварии, что постигла ее где-то в Карелии. В доказательство слов она расстегнула кофточку и показала изуродованную шрамами грудь.

- Господи! Детей-то родить успела? Есть робяты-то? - старушка-мухомор в платке искренне ахнула.

- Есть. Но я с ними не живу. Не получилось...

- Неужто по закону отобрали?

- О чем вы, бабуся? По советскому закону женщина всегда права. Но это-то и плохо! Когда "всегда права" - внутри, в душе, что ли, образуется полное свинство. Я же их люблю! Я люблю детей, но у меня, к сожалению, есть деньги и масса неудовлетворенных интересов. Почему я должна жертвовать своим жизненным потенциалом? Пусть детей растят старики или государство... А я... как бы это вам сказать... умножаю количество радости в космосе!

- Не промахнешься, милая? - бабуся уловила суть.

- Не промахнусь. Ведь цену-то я знаю! Снаружи блестит, а внутри - свинство. Внутри - не видно. Это исключительно мое. Молодой человек, вы что-нибудь понимаете в свинстве? - она постучала костяшками пальцев снизу.

Я понял: началось свинство. Притворился в поисках выгоды спящим, от чего "благо" тут же кончилось.

Под вагонный перестук думается ритмично. И я думал. Думал о дифференциальном разложении свинства с помощью "теории каки". Скотина все-таки эта баба! Интересно, сколько у нее детей? Один, два? Небось, мамочкой называют при случае... Коза!

Попробуем выяснить. Самостоятельно действующий объем свинства зависит от многих иных свинств. Явное удовлетворение должно получаться от сложения внутреннего свинства со свинством внешним. Когда они одного знака, в одной фазе. Хорошему человеку хорошо с хорошим потому, что внешний напор гадости жизни лишь помогает их дружбе. Только паразитов-то больше - имеющих внутри себя морального "паразита". Они-то со своим "паразитом" легко плавают в сусле передряг, договоров, условностей, угроз и страхов - как рыба, со специальным пузырем внутри.

За окном мелькали елочки, кустики, мосты, неутомимо махали вверх-вниз провисы проводов. Путешествие в плоскости началось. Путешествие вдоль пространства и вдоль времени.

Старушку сдуло. На ее месте сидел лысый дядька и лучистыми поросячьими глазками молча пялился на Белокурую Козу.Пялился и внимал. Потряхивание вагона на ходу, видимо, располагает одних к аппетиту, других - к исповеди. Жующие соседи безразлично слушали рассказ женщины. Лысый слушал участливо, чтобы потом иметь право пригласить Козу в вагон-ресторан.

- Хочу вам сказать, - она была само откровение, она трогала лысого за руку, - меня - не существует! Конечно, не в том смысле, что вообще нет. Я, как и многие, участвую в трудовой деятельности, плачу, смеюсь, стою в очереди за колбасой... И, тем не менее, почему-то нет ощущения полноценной жизни, словно я сама чего-то недопоняла, недоделала, чего-то мне недодали. Рождение моего ребенка только усилило эту внутреннюю неустойчивость. Почему? Почему каждый день заполнен отношениями между людьми, в которых куда больше корысти, нежели искренности и понимания? По своему характеру наша жизнь - искусственна. Хочу разобраться.

- Я вас понимаю! - искренне воскликнул лысый, и мне показалось, что у него сейчас побегут слюни. У него явно проснулся аппетит. Не тот, правда. Его потянуло на смакование естества.

- Меня нет, потому что не реализован творческий потенциал, давно заглохли благородные порывы времен студенчества. Я участвую в жизни, которая не способна на сто процентов стать действительно моей. Значит, я участвую в чужой жизни. Утром я иду в свою контору без горя и без радости. Просто иду. Слова лозунгов все больше смахивают... на индийское кино: красиво, да не для нас. Пессимист? Сбиваю бодрый шаг всего строя? А я сама разве не в строю? Я, как нервная клеточка, сигнализирую: мне больно!

Мне тридцать два года. Кто я? Муравей? Меня здесь нет, потому что мой первый муж - талантливый человек - спился. Я видела, как он боролся с невидимым чудовищем, имя которому - обстоятельства. Он проиграл. Я не оправдываю своего мужика, но и не вправе забывать, что во многом человека, не умеющего адаптироваться, загнали в угол. Талант сгорел. Сгорела любовь. В борьбе с обстоятельствами можно рассчитывать только на себя. Увы, этот вывод принадлежит практическому максимализму. Поскольку никакие комиссии содействия или официальное внимание своего предназначения не выполняют в силу формализма. Думаю, что формализм существует и в личной жизни. Он начинается тогда, когда впервые плюнешь на свою мечту, когда впервые бездумно подчинишься установке: "так надо". Это разрушение личности. Это конец творчеству.

- Может, мы продолжим нашу беседу в ресторане? Согласны? Соглашайтесь! - голос лысого пружинил.

- Нет-нет! Я потом забуду, что хотела сказать.

- Да!

- Человек сам кузнец своего несчастья. Тут даже помогать не надо. Все готово. Лишь единицы, обладающие сильной волей, могучей целеустремленностью или те, кто прибег к услугам "мохнатой лапы", выбиваются из общего правила, из общего марафона. Меня нет, потому что я не обладаю ни тем, ни другим, ни третьим. Страшно: я коротаю жизнь. С собой, с ребенком, с подругами, с новым мужем... И все время чего-то жду. Нечаянной удачи? Апокалипсиса? Откровений собственной души? Зря! Я утратила способность меняться, я не барон Мюнхгаузен, чтобы выдернуться из болота рутины и быта. Мои глаза стали подслеповатыми к чужому горю, слух испортился от криков "Дай!" или "Даешь!". Я знаю цену поступкам, но не знаю - который из них истинный, который нет.

Я чуть с полки не вальнулся! Она так и сказала: выдернуться. Невероятно! Мысли витают в воздухе. Значит, она тоже путешествует в плоскости и ее тоже мучает вопрос: "Зачем?" Главное - она не знает ответа. И у нее тоже были крылья, которые превратились в горб.

Лысый потускнел. Он думал о ресторане.

- Молодой человек...

Дался я им! Пришлось приподнять голову, встретиться взглядами.

- Вы куда едете?

- Не знаю еще...

- Ты из колонии? Недавно освободился? Знаете, - лысый вдруг тоже захотел быть страдающим и умным, - мне кажется, что в мире происходит поляризация общества. Это вообще свойственно для рабства. Если при обычном рабстве одни копили золото, а другие - большинство - добывали это золото, то то же самое происходит и нынче. Только не с золотом, а с духовным богатством: у одних - густо, у других - пусто. У которых густо - их, как положено, ничтожное меньшинство. Тотальная идея о всеобщем равенства и братстве - это и есть духовное рабство. Потому что нельзя, мол, думать иначе, нельзя рушить заветы отцов и дедов. И если золото можно было просто слямзить, закопать, положить в карман, то духовное золото не слямзишь, потому что надо иметь специальный карман для этого - душу, интеллект, мозг, воспитание. Так-то! Отсюда наши подонки, наши несчастья. Быдло, короче. Тебе, молодой человек, сколько лет?

Это он меня в "быдло" записал! Гад.

- Пятнадцать. Строгого.

- Извини, если ошибся. Но... нельзя ехать в никуда. Это странный способ шутить. Тем более, что мне показалось: вы - не шутите.

Он опять перешел на "вы". Я отвернулся и натянул простыню на затылок.

- В ресторан не надумали? Нет? Простите, я прервал ваш рассказ.

Она продолжила, как ни в чем не бывало.

- Бывшие сокурсники не разминулись со своим призванием: заводской режим их не тяготит, дети их здоровы и веселы. Я за них искренне радуюсь. Но почему эта радость добавляет горечи лично мне? Зависть? Нет, я не завидую, скорее, раздражаюсь: куда, на какую борьбу израсходовалась сама? Или оценки расходятся с амбициями: хотела много - получила мало... Знаете, как в притче: попросил человек поесть, а его спрашивают: "Тебе хлеба в одну руку или в обе?" Он говорит: "В обе". Отрезали тогда такой тоню-ю-юсенький кусочек, что в одной руке не удержать.

У каждого своя притча.

Бегство от действительности - следствие действительности. Не у всех есть силы сопротивляться. Гибнет наследственность, гибнет мораль, гибнет самое ценное в человеческих отношениях - человечность! Сделали, скажем, вино - выгодно. Продали -выгодно. Оштрафовали нарушителя - выгодно. Может, выгодно загонять людей в угол, как страусов? И их же обвинить в "страусиной политике".

Моя подруга, отчаявшись выйти замуж в городе, подалась в отдаленный район. Расчет оправдался: дом, корова, деньги и т. д. Но у бедняжки с каждым годом настроение все "похороннее" - она жалеет о несбывшихся мечтах, о незадавшейся жизни. Опустилась. Говорит матом. Все-все понимает! И - все ненавидит.

Ай да Коза! Я восхитился. Оказывается, она не только грудь казать умеет. Жаль, бабка-мухомор ушла куда-то.

- Еще хуже - уход к боженьке. Есть и такие. Только замаскированные. Веру ведь можно искать и на уровне денег, и на уровне престижа, и на уровне духовности... Я не смею сделать заявление, что нашла - свое. А то, что преподнесли - не приняла полностью. Например, "заветы отцов наших и дедов" велено передать от поколения к поколении. Как передать: не изменяя? Но это же, действительно, духовная смерть!

Я не запуталась. Меня - нет, словно сгорели предохранители...

Все. Тут они снюхались. Она встала, потянулась, безо всяких пошла за ним. Она - печальная. Он - умный, сосредоточенный. Я видел. Я - подглядывал. Они напару понесли в вагон-ресторан своих внутренних "паразитов" - судьбы, действительность, характеры, чтобы подтвердить найденное: бегство от действительности - тоже действительность.

На душе у меня появилось не мое свинство. Я почувствовал, как неведомая сила приподнимает меня над "плоскостью".

Вырваться из плоскости - задача-супер.

У меня был дядя. Алкоголик. Дядя Боря. С детства я слышал о его природном таланте электрика экстра-класса и его золотых руках. И первое, и второе он безнадежно променял на бутылку. Даже его собственная мать, моя полуграмотная бабка, от всей души желала дяде Боре "околеть", "сдохнуть", "не мучать "ироду проклятому". Он дотянул до восьмидесяти с лишним лет. Пил и курил нещадно. Еще песню пел: "Фигаро здесь, Фигаро там..."

Обычно его появление происходило так. На углу, недалеко от нашего дома, стояла голубенькая пивнушка, которую в часы своей вечерней жизни посещал рабочий класс. Дядя Боря объявлялся в заведении, доходил до кондиции, кое-как в сумерках тащился, перебирая руками штакетки палисадников, до наших ворот, бабахал в ворота и, если ворота долго не открывались - писал на них.

- Ирод! - орала бабка. Кормила его супом и хрумкающей капустой из подполья.

Храпел дядя Боря зверски. Но до того как окончательно заснуть, он исполнял некий ритуал - хвалил себя. Нет, сегодняшнего - пьяного и нехорошего - ругал; хвалил того, что с золотыми руками и "экстра-класс". Помнил ведь! Доставал из кармана неоновую лампочку-пробник, совал в розетку, глядел, как призрачно дрожит красный огонек, многозначительно произносил: "Фаза!"

Короче, он вполне удовлетворялся воспоминаниями о своем былом умении. Он разрушал себя и находил удовольствие в мужестве возрождения. Все ломал. Все бросал. Но - каялся, клялся, менял работу. Жена рожала ему очередного ребенка и все повторялось.

Дядя Боря ходил по кругу. Но чтобы иметь для себя самоуважение, он на этом кругу устраивал завалы. Преодолевал их и - самоуважался. Это создавало иллюзию действительного преодоления. Увы. Дядиборина плоскость была не просто плоскость, а - замкнутая плоскость. Круг. Заколдованный, если хотите. Называется - алкоголизм. Глупость от слепоты, то есть.

У него не было шанса выдернуть себя за волосы в какой-то иной мир, в иное измерение. Потому что сначала надо было разорвать замкнутый круг с препятствиями.

Такое желание отсутствовало.

Вообще любопытно: он никогда не задавал вопроса "зачем?"

Так вот. В отличие от "эффекта барона Мюнхгаузена", эффект, когда есть движение, но нет развития, я назвал "эффектом дяди Бори". Они, конечно, почти антиподы, эти два эффекта. Но есть что-то общее, как, например, подвиг отличается от суеты сует только количеством измерений... Относительность - модная вещь, что хочешь объяснить можно! Зачем только? Тьфу! Опять - "зачем?"

...Собака, когда болеет, идет и жует именно ту травку, которую в данном случае надо пожевать. Потому что собака знает, не думая. Знает, не думая! Без всякой относительности! Живет-живет не хуже дяди Бори - знай себе чувствует да хочет. А приспичит - все знание природы к услугам. "Эффект барона" получается. Инстинкт. Темная вещь!

"Эффект барона" позволяет отличить внутреннее свинство от внешнего, а "эффект дяди Бори" - нет. Моща не та. Слабо самого себя за маковку дергать. Только гладить не слабо. А это не благо. Это - выгода.

"Эффект барона" - это фаза. От нее дергает, как от высокого напряжения, даже при слабом, чисто символическом, заземлении. От этой фазы загорается на Большой Медведице неоновый пробничек: "Зачем?"

В общем, о смысле жизни, наверное, надо задумываться до тех пор, пока не задумаешься о смысле смерти. Потом соединишь эти две ипостаси тоненьким проводочком мысли. И - взрыв! Вечный двигатель. Перпетуум мобиле.

"Эффект дяди Бори" в чистом виде - ноль. От него не дергает. Нужен проводник между тем и тем. Тогда появится ток.

Отец при случае говаривал дяде Боре:

- Такой мастер и так себя губишь!

Мастером дядя Боря уже давно не был, да и гибнуть, собственно, перестал, поскольку достиг определенного дна, уровня алкогольной деградации и существовал там вполне припеваючи. "Фигаро здесь, Фигаро там..." Это была его "плоскость". Пятачок, по сути. Но в одном дядя Боря был прав, говоря:

- И-э-эх! Веселый я человек. Даю благородный минимум наоборот: в-третьих, нужно жить для себя, во-вторых, для людей, а во-первых... Знаешь, для чего нужно жить во-первых?

- Учиться хорошо. Слушаться, - пытался я подхалимничать.

- Дурак. Во-первых, нужно жить для Бога, для Природы. При-ро-ды! И-э-эх! Фигаро там, Фигаро тут. Ик!

- Я не дурак. Бога отменили в одна тысяча девятьсот семнадцатом году от Рождества Христова.

- А природу, по-твоему, тоже отменили?! В каком году? Не-ет! Природу не отменишь. Она нас любит! И я ее люблю...

- Домой не идешь, к детям, так хоть спать ложись, кобель проклятый! - кричала бабка, замахиваясь полотенцем.

- Эх, Боря, Боря... - кряхтел отец, укладывая на сундук, застеленный старыми пальто, слабеющее тело.

Сам свой "благородный минимум" дядя Боря признавал только в третьем пункте - жить для Бога, для Природы. Минуя первые два, земные. Полностью их игнорируя. Поэтому о нем надо было заботиться, как о ребенке, и давать деньги на водку и пиво.

Бабка часто плакала, молилась на темно-коричневую неясную икону в своем углу, доставала из-под матраца замызганный узелок и совала-таки спящему ироду в карман то трешку, а то и больше. Мать брату денег не давала никогда. Мне даже казалось, что в целях перевоспитания она его запросто бы даже расстреляла.

Проспавшись, дядя Боря изрекал иногда вещи странные и таинственные.

Например:

- Секрет долголетия - в отношении к смерти...

К смерти он никак не относился. Когда одного нашего близкого родственника зарезало трамваем, дядя Боря нес его отдельные, сочащиеся кровью ноги, под мышками. Был случайно трезв. Но вопящие, причитающие женщины все равно боялись: вдруг поскользнется и выронит ноги...

Или:

- Нельзя из грязи - в князи! Нельзя из князей - в грязи! Почему нельзя? Можно! Только когда в восемнадцатом веке лезли в князи - получались Ломоносовы, а когда в том же веке лезли из князей в грязи - получались защитники народа.

Нет, ты нынче посмотри! Когда лезут из грязей в князи - получаются суки, штрейкбрехеры... Калашный ряд, а рыла все свиные... Папочка - начальник, деточка - скотина. Подонки получаются, а не защитники народного Ломоносова...

В минуты таких разглагольствований мне казалось, что душа дяди Бори замыкала на "фазу". Замыкала и светилась.

Неожиданно он мог продекламировать частушки неизвестного авторства:

Висит Гитлер на березе,

а береза - гнется,

погляди, товарищ Сталин,

как он навернется!

- Дядя Боря, а ты воевал?

- Ага. В Африке. Там немцы русских с тылу обходили. Рожи сажей мазали. Под негров маскировались...

Иногда он рассказывал, как топили подводную лодку и получили потом все по важной награде. Какой? Не важно. В следующем своем военном рассказе дядя Боря уже летал на штурмовиках и его трясущиеся руки вдохновенно нажимали на воображаемую гашетку.

- Не свисти, - вмешивался отец, действительно получивший когда-то перелом позвоночника от падения с неба в железной коробке с заглохшим мотором.

- Кто свистит?! Я свистю?!

К сожалению, свист был натуральный. На войне дядя Боря не присутствовал.

Однажды мы всем семейством ужинали на кухне. Вдруг крышка подполья, деревянный люк с квадратной прорезью для кошки зашевелился и стал приподниматься. Мать вскрикнула и схватила меня в охапку. Бабка шипела какие-то молитвы и скоростным образом крестилась. Отец резко дернул крышку за металлическое колечко. Внизу, в темноте, весь в паутине и пыли, мутно вытаращив на нас глаза, стоял дядя Боря. В руках у него была совсем новая книжка, невесть как попавшая в эту нелепую ситуацию.

- Антихрист! Наливку вылакал! - орала бабка, себя не помня.

- Это тебе.

Я взял. Книжка называлась "Приключения барона Мюнхгаузена".

В Тюмени я умер. Не весь, конечно. Просто я отчетливо ощущал, как какая-то важная часть меня перестала существовать. Может, это было тщеславие, может, упрямство, может, самолюбие... Не важно. От такого-то сякого-то, с такой-то фамилией и с таким-то имечком, отваливалась подростковая шелуха - идиллические иллюзии насчет человечества. Ни больше ни меньше. Произошел парадокс: столкнувшись с реальной тяжестью жизни (что я на фиг никому в этом мире не нужен), я вдруг словно "полегчал" - со мной разговаривали на равных НА ФИГ НИКОМУ НЕ НУЖНЫЕ. Именно от этого, видимо, происходила общая наша нужность. А это уже кое-что.

Башка, тем не менее, болела нестерпимо. Огненный шарик над переносицей раскалился, как "белый карлик", и капал внутри черепа мучительными искрами. Я оказался один, в чужом городе, с дурацкого вида сизым чемоданчиком, на дне которого покоился родительский аккредитив с моей подписью. Зачем? - стучало в башке с частотой пульса. Зачем? Зачем? Зачем!!! Путешествие в плоскости полным ходом шло ко дну, то есть к начальной точке, то есть к попытке нейтрализовать жуткое "зачем" нейтральным, а потому надежным в своей неподвижности "незачем". Короче, я мучался на ночной вокзальной скамейке от неуюта и сквозняка.

И тут я дернул себя за волосы! Почти впервые! Почти сознательно! Чуть-чуть приподнялся над плоскостью, но тут же шлепнулся вниз, правда, в другом уже месте... Успел лишь заметить чрезвычайную надпись на стене общественного туалета: "ЖИЗНЬ ОБЫКНОВЕННАЯ. ЦЕНА - ОДНО ВРЕМЯ". Этот товар мне был по карману. Времени - хоть отбавляй.

Бесцельный путешественник часто лишается того, что называется собственной личностью. Лишается без сожаления, добровольно и, собственно, с облегчением души. Еще Мудрец приговаривал: "Все свое ношу с собой". Удобно и никому не обременительно. Так вот. От этого личная ценность встречных-поперечных удивительным образом возрастает. Нет уже в чистом виде, что ли, "хороших" или "плохих" людей. Есть - люди! И вся закавыка дальнейшего путешествия - в твоем собственном интересе к этим людям, ко всем сразу или по отдельности...

Получается вот что: твое "зачем", помноженное на их "зачем", дают в результате обнадеживающее, но совершенно не ясное "зачем-то". А это уже кое-что.

То есть: кое-что - лучше, чем ничего.

И тут я снова дернул себя за волосы! И увидел, что люди, по сути, почти одинаковы. Только имена различны. А имен - не так уж много... Сангвиник, холерик, флегматик, ипохондрик... Психологи придумали четыре основных имени. Бог придумал два: мужчина и женщина. Древние всю видимую и невидимую Вселенную называли одним именем - Человек.

Таня, Вася, Петя... Разве в этом суть? Суть в том, что все мы - одинаковые... И, чувствуя нутром эту безысходную одинаковость, пытаемся если не себя, так хоть ближнего дернуть за волосы - то есть повлиять, убедить, научить, показать на собственном примере и т.д. И так далее, и так далее. То есть: если слабо применить "эффект Барона" на себе, то, по крайней мере, надо спровоцировать на это ближнего своего. Заточили, скажем, в прошлом веке революционера Кибальчича в камеру смертников. А он в ночь перед казнью - ракету на тюремных кирпичах нацарапал... Принцип изобрел! Не от страха, а от того, что дернул себя над плоскостью и увидел то, что никто еще не видел. Ну и передал, как успел и как смог. Потому что это - долг. То есть из области блага, где нет никаких "зачем?"

Царь был неосознанным провокатором. Благодаря общему скотству, жизни тесно стало от "выдернувшихся" и произошла революция. Потом дед зачал на деревенских полатях середняцкой избы отца, потом отец на производственной университетской практике зачал меня.

Для чего? Для того, чтобы теперь вот, лежа на желтой лавке в железнодорожной тоске, я ломал голову над неизвестно чем? Ясно одно: революция сначала совершается внутри черепа, потом снаружи. И это тоже не из области "зачем", а из области "зачем-то".

В голове вертелись строчки: "Весь мир насилья мы разрушим до основанья..." - боль над переносицей раскалялась. Нельзя "до основанья"! Нельзя! Все равно, что лечить от головной боли с помощью гильотины. Нельзя "до основанья"! А как можно?

Таня, Вася, Петя, Нина, Лида, Саня... Кто вы? Где вы? Встретились, выпили, полюбили, подрались, разошлись... И все? И - до основания? Нет, не до основанья. Потому что продолжают рождаться, встречаться, выпивать, любить... Потом кто-то один дергает себя за волосы из болота так удачно, что образуется "прокол" над плоскостью жизни. А дальше - лавина. В прокол полезут остальные. Может, и задавят кого в спешке. Таню, Васю или целый народ. Евреев, например. Обычное дело. На седьмое небо - всем ведь хочется!

Итак.

Организация похорон собственных амбиций - путь прогресса. Если положить два тела - одно на мягкий диван, другое на желтую железнодорожную скамейку, то скамеечное тело придет к идее общеприродной и общечеловеческой любви, в частности, гораздо скорее, чем мягколежащее. К чему я и пришел. И уснул, наконец.

Итак. Люди одинаковы. Имена не важны. Важно отношение к вопросу "зачем?" Бывает, что этот вопрос элементарно не могут найти... Тогда надо просто посмотреть на небо, где, если хорошенько прищуриться, имеется спецтабло.

Это для дураков. До тех пор, пока Истина бесконечна, - дураки неисправимы...

Ну, это так, к слову.

...На широкоскулом желто-коричневом лице, склонившемся надо мной, медленно блуждали глаза-маслины. Парень меня разглядывал в упор, без стеснения. Монгол или бурят.

- Батор, - сказал он. - Пиво будешь? Не могу один.

- Какой батор?..

- Батор. Имя такое, - голос у него был мягкий, спокойный очень. В руках - гигантская авоська, набитая "Жигулевским".

Сквозь вокзальные окна на грязный пол, на опухшие транзитные лица, на желтизну скамеек-близнецов лился свет нового дня.

- Ну? Будешь?

- Буду. Чего не быть-то.

Мы стали быть. Спустя минут десять-пятнадцать после внезапного знакомства мы уже достаточно осведомились друг о друге, чтобы пожинать плоды доверия.

Он - чуть старше: второй курс политеха.

- Я в Бога верю. И в себя. - Он действительно вытащил из-под рубахи нательный крестик. Обыденно так, без пижонства.

- Есть провал... - и я познакомил его с "благородным минимумом" дяди Бори, где в непрерывности спектра между Богом и "Я" стояла коллективная жизнь.

И мы стали взаимно просвещаться. Что забавно в особенности - я представился Санькой, Сан-Санычем. И стал играть роль. Только потом понял: без маски не в силах быть раскованным, независимым, парадоксально-невероятным и т.д. в собственных рамках, называемых личностью, а также не имея сил приподняться над собой (точнее, над собственным показушничеством: ведь боязнь показаться хуже собеседника - это двигатель показухи) - я залез в чужую шкуру. Хорошо знакомую, но - чужую. В общем, спрятался от самого себя. Батор-то ведь знать ничего не знал!

В чужой шкуре "зачем?" застучало в висках ужас как сильно. Я терпел. Велик соблазн - спрятаться от себя!

День прошел под звон посуды. Вечером мой новый знакомый, рискуя головой и водительскими правами, гнал свой "Ковровец" в сторону Туры. Тура - это речка, тихая и слегка вонючая после пребывания в городской зоне. Батор газовал, а я приноравливался к перемене имущества: сизый чемоданчик остался на квартире у Батора, теперь за спиной болтался рюкзак.

Ночь придержала наше стремление двигаться. Мы разожгли костер, сляпали палатку, приткнули куда-то в кусты мотоцикл. Как ни странно, возлияния не мешали разговорам.

Я лежал пластом на спине. Трещали запаленные сучья. Поясницу холодило. Невозможно было представить, что несколько дней назад родители пилили меня своими "зачемами", а я сопротивлялся.

И вот - что-то произошло. Я лежал и пялился в звездное небо. И не было больше вопроса. А был ответ. Но такой, что словами не скажешь. Ну да, ни в сказке сказать, ни пером описать. Что-то вроде этого. Но только очень хорошее что-то! Очень-очень!

Желтыми дырами, как крыша дырявого балагана, мерцало над головой небо...

- Я умер, - сообщил я блаженно.

- Что? Плохо? - Батор искренне озаботился.

- Да нет. Я же не сдох, а умер. Умер! Получил кайф. Понял?

Батор понял.

- Мне кажется, Бог не покинет тебя.

- А почему ты не крестишься при этом? Ты же обязан на каждом шагу кресты метать и лбом стучать.

- Я по-другому верю, - сказал он, и мы еще тяпнули.

- Как это?

- Отдельно от всех...

- У тебя, что ли, свой собственный Бог? Бог богов? Идол?

- Не... Бог один на всех. Это я свой собственный, поэтому отдельный. И для всех. И для Него, - он кивнул наверх.

- Значит, ты тоже умер.

- Поэтому Бог нас и свел, чтобы мы посмотрели друг на друга.

- Зачем?

- А тогда мы оживем и будем искать себе другую смерть...

- Класс! - сказал я, но тут же ударил ниже пояса еще раз. - А зачем?

- Мы любовь ищем! Мы все ищем любовь. Свет! Свет ищем! Понял?

Это дошло. Желтые дырочки на небе наглядно демонстрировали возможность "прокола" в неведомые выси. Тут главное вот что: не посадить "фазу", не растратить разность потенциалов на бесполезное искрение. Нужна работа. Значит, так. Первое - используем "эффект дяди Бори" для разгона, для ускорения. Бегаем по жизни кругами, бегаем и наращиваем обороты. Бегаем, бегаем, бегаем. Но - помним, для чего бегаем! А для чего? Для того, чтобы в самый скоростной момент дернуть себя за волосы. То есть последовательно применить "эффект барона". Двухступенчатый ход -и выход в Куда-то! Все дело в сочетании эффектов.

Все дело в сочетании. Точняк. Тряпки, живность, железяки, камни, планеты - все изготовлено из первичного "электронного супа". Я читал. Значит, надо взять какое-то количество вещества и просто подождать, пока оно внутри себя будет сочетаться. Этот процесс называется временем.

Пока эволюция бегала по кругу - она изготовила в результате всяческих сочетаний меня, Батора, "Ковровец" и речку Тура. И еще она изготовила предмет, называемый головой, в котором мысли тоже идут кругом. Но здесь уже нет времени, а есть сочетание в голом виде: мысль на мысль - ба-бах! Времени нет. Нет времени. Нетути! Есть только любовь и нелюбовь. Точка.

Я сказал:

- Внешнее свинство мира можно компенсировать только наращиванием свинства внутреннего. Дерьмо никогда не кончится, значит, самый перспективный путь - поиск супериммунитета. "Теория каки" называется.

Неожиданно вдруг он стал читать стихи. Непонятный, чужой гортанный язык дышал степью и тоской его предков. Я смотрел на его смуглое лицо, на горящие темной тайной глаза, на его покачивания в такт стихотворному ритму и мне сделалось жутко, словно смерть, действительно, с ледяным свистом махнула бритвенным крылом над самой макушкой... Он кончил декламацию, поворошил угли.

- Ты не шути, - сказал он печально, - смерть не любит, когда с ней шутят.

- А что она любит тогда?

- Она любит... Она любит - когда ее любят!

Полный абзац.

Тут, пожалуй, требуется ассоциативное добавление - зарисовка по памяти. Касается она моей незабвенной бабки, ласковой моей бабуси, совавшей внучку в штаны крапиву за любую провинность. Но не этим потрясла она детское воображение, а тем, что с великим упоением и счастьем обсуждались в нашем доме вечерами... похороны бабуси. Бабка обычно восседала во главе таких же престарелых соседок, раскладывала накопленные за долгую трудовую жизнь платья, платки, чулки, какие-то книжечки - говорила, что кому потом взять. Бабки спорили, ругались, мирились, целовались и зажигали тоненькие свечки, когда в очередной раз окончательно договаривались о порядке культовых ритуалов, о том, какой гроб сделать и как покрасивее положить.

Короче, так. Пока бабка готовилась к отходу, в течение нескольких лет, пока ее окончательно не парализовало - она становилась день ото дня все спокойнее и счастливее. А когда тихо, переполошив весь дом, в пятом часу утра умирала - я видел, стоя у изголовья, ее глаза. Глаза... как бы это сказать? Глаза - работали! Словно, действительно, рождалась освобождающаяся душа и радовалась этому. Так бабка при жизни объясняла свою радость- тело умрет, душа родится.

Не тогда ли возникло подозрение, что если при жизни душа станет главнее тела - она же его в дугу гнуть будет. Она же ему, как колода на ноге! Значит, надо найти то, что ровняет всех и всегда. А это - Любовь или Смерть. Тонкое дело! Только стихами сказать.

Я мысленно дернул себя за волосы, но ничего не получилось. Барон больше не махал шляпой и не щекотал шпагой горб за спиной, где - хотелось верить - хоть куриные, но есть крылья.

Опять осенило! Оказывается, в результате жизненных сочетаний мы, в конце концов, попадаем в разные "плоскости", где и пребываем, где и довольствуемся существованием. "Плоскость" узколобого хулигана, например, я бы назвал для удобства и условности - "одномерной". "Плоскость привычной, добропорядочной жизни, обеспечивающей воспроизводство материальное и духовное - только воспроизводство! - это привычное: в длину и в ширину, с медленной перспективой - в толщину (за счет "выдернувшихся" выскочек). Это двухмерность. А какая плоскость у Бога? Трехмерная? Четырехмерная? Хрен его знает, но туда - охота.

Правда, за каждый шаг из "плоскости" в "плоскость" придется заплатить покойником прежней своей сущности...

Да. М-да...

Если уж сочетаться в мыслях с природой (с Богом, по Батору), то лучше, конечно, в сторону Любви. А Любовь сидит на самом краешке Смерти и ножки свесила. И весело ей от этого. И от этого она - вечная. Близко никого не подпускает, даже поглядеть не всем удается. Внизу - тьма бездонная, над ней Любовь сияет, того гляди, сверзится. Ну, это, конечно, самый конечный продукт сочетаний, самый финиш. Но одно понятно. Как сказал бы дядя Боря о факте существования Любви - "Фаза!" И правильно. От нее "дергает". До смерти может дернуть.

А "ЗАЧЕМ?" Я поискал знакомую табличку на ковше Большой Медведицы. Таблички не было. Погасла куда-то к черту.

- То, что ты испытываешь, - это радость прощания, - сказал Батор. - Прощания с каждым мгновением, прощания с ощущением уникальной неповторимости каждого мгновения. Это реквием. Это и музыка, и плач...

- Не ставь мне градусник в мозги. Остыли. Ты-то все откуда знаешь? От попа?

- И от попа тоже. Хотя много других источников. Попа, кстати, я один раз лишь видел, когда креститься ходил.

- И все?!

- Все.

- Значит, ты не настоящий верующий.

- Нет, настоящий. Просто я не фанатик.

- И как тебя такого девушки терпят? Должны клеймить.

-Не знаю, не трогают почему-то. Я ведь недавно совсем окрестился... Мать болела... Я свечку сходил поставил - она выздоровела. А так все, списали ее врачи было.

И тут он сказал:

- ЖИЗНЬ - ЭТО ШУТКА ПРИРОДЫ!

Вот это да! Как тут не приценивайся, а для шутки не годится мерка ни с точки зрения вышеупомянутой "выгоды", ни с точки зрения всевышнеупомянутого "блага".

Короче: если все, что за века веков насочеталось друг с другом - шутка, то нынешнее разнообразие - кажущееся, - и мало чем отличается от первичного "электронного супа" без "фазы". То есть опять надо ждать. Господи! Кто-то там терпел, а нам-то зачем терпеть велел?

В небе светилась дырявая крыша огромного балагана.

- Может, мы все хотим стать суперменами? Бегаем, копошимся. Где руками-ногами не успеваем - воображением щупаем, - заворчал я в его сторону. - Девок, допустим, во сне раздеваем.

- Это не суперменство. Это тренинг, моделирование ситуаций, проигрывание будущих возможностей.

- Брось ты! Иногда такое привидится, что вообще быть не может.

И тут он опять сказанул:

- БЫТЬ МОЖЕТ ВСЁ!

И снова крыть нечем. Опять абзац.

- А что тогда, по-твоему, "суперменство"? - Я жевал какую-то сушеную жилу, которую он называл "строганиной". Булькали в темноте, внизу, тела водяных жителей, которым было абсолютно наплевать и на "плоскость" нашего существования, и, тем более, на невидимые соразмерности, длины и долготы мыслей двух подвыпивших молодых людей. Хотя... Хотя кто знает? Древние тоже упрямились. А пошли в одну сторону и обнаружили, что земля круглая. И подтвердился принцип: исходная точка может быть конечной. И если долго и упрямо думать в одну сторону, то, наверное, придешь опять туда, откуда вышел. Места будут те же, а ты - другой. В этом смысл. Может, доказательство замкнутости и есть суперменство? А?

Быть может все. ВСЕ! Но это - если непрерывно и непредвзято двигаться. Чтобы доказать Круг. Тогда возникает закономерный вопрос: "Зачем?" И двигаться уже не хочется. И тогда уже ничего быть не может.

Такой парадокс. Шутка.

- Суперменство? - переспросил он задумчиво. Крякнул и пошел брызгать на природу.

Минут пять молчали, слушая, как костер стреляет в небо свежей порцией искр от занявшегося лапника.

- Суперменство - это когда делаешь то, что делать невероятно...

- По формуле "быть может все"?

- Да. Я считаю, суперменами хотели стать апостолы, пошедшие за Христом, суперменом хотел стать Иуда... Не вышло. Весь финт в том, что дубль - это не супермен. Дубль всегда ищет выгоду...

- И получается какая-нибудь пакость вместо того, что нужно.

- Ага, - Батор теребил шнурок от крестика, - в стремлении к суперменству, в общем-то, нет ничего плохого. На наш язык перевести - это стремление к новым возможностям жизни. Только когда из этого стремления делают знамя - получается свинство. Крестовый поход. Или нацизм. Или расстрелы в тридцать седьмом. Пускать кровь именем Идеала - самый верный способ укокать и тело, и душу, и человеческого Бога. Аминь!

Тут он сматерился.

Я опешил.

- А государство?

- Что государство? То государство, что мы знаем, полностью построено на зависти! Ты можешь это принять? Я - не могу. - Он приблизил лицо. В темных зрачках плясали язычки отраженного пламени.

- ?.. -

я немо вопрошал.

- Почему на зависти? Потому что уравниловка - дитя зависти.

Точно! Этого я принять не мог. От этого у меня над переносицей начинало болеть.

- А как же тогда? - спросил я в полной растерянности.

- Не знаю как, куда, знаю лишь - зачем.

- Зачем? - спросил я с видом сноба-эксперта-специалиста.

- Затем, что надо двигаться. Иначе - амба.

И мы стали бороться, потому что тела уже глубоко почувствовали ночь и закоченели. Надо было разогреться, вот и разогревались, как могли. Батор быстро прижал меня на обе лопатки, и металлический крестик, попав нечаянно между борющимися, больно впился в ключицу. Я, счастливый, заорал. Вдоль Туры, прыгая над глянцевой смолью воды, к горизонту помчалось эхо.

Нам было хорошо вместе. Жизненная случайность подарила нам эту встречу. Она же ее и забирала. Со своим идиотским "зачем?" я не вписывался в систему Любви по Батору. Он, подобно индийским медитаторам, приспособился дотягивать свой личный эгоизм до боговой многомерности, минуя промежуточную стадию - общественное сознание. Есть, мол, я и Бог, остальное тоже есть, но не в первую очередь. Такой расклад мне не нравился даже в шкуре Сан-Саныча.

Утром в берег, отреагировав на мое призывное махание руками, ткнулась глиссирующая по Type "Заря".

Я торопился дальше, в никуда. Он возвращался к моему сизому чемоданчику, брошенному вчера в прихожей его дома. Сизому и пустому. Пустому и сизому.

- Я, наверное, сопьюсь, - сказал он.

- Офонарел, что ли?

- Нет. Я - знаю. Нельзя долго быть один на один с Богом. Нельзя, потому что сгоришь, расплавишься от... правды жизни. Нужна ложь - противовес - мечта или просто обман... Это все в людском стаде есть. Но я туда не хочу, потому что знаю: меня там нет.

Эко! И я опознал в нем симптомы болезни Белокурой Козы. Она тоже говорила, что ее нет, что она не существует. Но жила, подчиняясь диктату: "Так надо".

В качестве такого диктата Батор выбрал пьянство. У меня слезы на глаза навернулись: он прощался с мгновением. Его мгновением был я, вокзал, эта ночь, этот катер, будь он неладен! Гудит, торопит.

Адресами мы обменялись загодя. Осталось лишь пожать руки.

- Пиши, сукин сын, - сказал он так, что у меня все перевернулось внутри от его грубой нежности и похмельной чувственности.

- Иди ты! - постарался я ответить в тон.

Конечно, мы больше никогда не виделись. Просто я узнавал Батора в других людях, в других лицах, в других временах. Потому что имена не имели значения. Потому что суть оставалась прежней: путешествие в "плоскости". Где возникали и исчезали, повторяясь, Белокурые Козы, Лысые, Сан-Санычи, Бароны, Дяди Бори, Баторы. Они сходились и расходились, словно искали критический порог себя и своих сочетаний. Сочетаний времен и судеб, где одной из действующих частичек была и моя собственная судьба.

- Эй! Ты куда? - спросил меня дядька на катере.

И я купил билет до Тобольска.

Было время порассуждать.

- Ты максималист. Все или ничего, - сказала как-то мать. - Ты надеешься только на себя - вариант на девяносто девять процентов проигрышный. Пан или пропал! Девяносто девять процентов - пропал. Надо потихонечку, закрепляясь на каждой достигнутой высоте...

- А вы надеетесь только на образование! - выпалил я и был, как мне казалось, прав. Родители уже в зрелом возрасте продолжали активно учиться, как в своей, голодной на учебу, послевоенной юности. Ездили на курсы повышения, писали какие-то конспекты на марксистскую тему. От их учебы веяло тоской и плесенью - политические ветры над страной крутились вовсю, и мозги предков, воспитанные на сталинизме и безоговорочном энтузиазме масс, вертелись аки флюгеры. Только треск стоял!

С матерью опять случилась истерика.

Просто мать интуитивно почуяла, что я думаю не в ту сторону. Думаю по максимуму. Как в азах по высшей математике - при исследовании пределов. Вот вам ноль, а вот вам бесконечность. Вот вам добро, а вот вам - зло.

Мать знала по опыту жизни: думать по максимуму опасно. Девяносто девять процентов - "пропал".

Видимо, есть два антагонистических пути туда, где растет древо Истины и на девственной коре еще ни один подонок не нацарапал ножиком-складенчиком: "Здесь был Вася". Ну, речь-то не о Васе. Речь о путях. Так вот. А: можно сначала ЗНАТЬ, и уж только потом предпринять попытку как-то объяснить и систематизировать свое знание. Пример - Менделеев, народные знахари. Б: можно упорно искать объяснение, чтобы в конце концов получить необходимое знание.

Оба пути - практические. То есть от выгоды. То есть от лукавого. Оба пути друг другу поперек, а в общем и целом - прогресс.

Но что-то теряется. Что-то неизбежно теряется! Может даже весь Вася по дороге растеряться, а ножичек - останется... Только нагнись, только подбери.

Доброта обладает совершенно особенной гравитацией - она притягивает и вбирает в себя людскую скверну: зло, подлость, обман... Не поэтому ли все добрые люди, как правило, глубоко несчастливы лично? Некая знакомая девушка Л. считала своим роком, счастьем и наказанием впитывать чужой недуг и гасить его. Бедняжку считали сумасшедшей. В третьем замужестве она вскрыла себе вены...

Развитие по спирали - так представляется нам история развития человеческой эволюции. Развития, разумеется, по восходящей. Но если сравнить: бесконечно долгое время тянется первобытно-общинный период, велик в своей протяженности и рабовладельческий мрак. С тележным скрипом и бряцанием металла взбирается на свою "плоскость", на свой виток феодализм, с железным грохотом машин, с бурею идей и потрясений закладывает свой короткий и крутой вираж могущественный капитализм. И чем уже витки, тем головокружительнее переход на следующий. И чем с большим могуществом мы подтягиваем себя к таинственной оси, тем безудержнее устремляемся в бесконечность. Парадокс движения или его закон? Конец цивилизации или ее цикличность? Если человечество сумеет пройти через этот невероятный "нуль", не повторится ли вся история в обратном порядке - по нисходящей? И так - до нового зарождения.

М-да. Было время порассуждать.

В чреве глиссирующего катера, в кресле рядом со мной оказался Чувак. На груди у Чувака был обширно выколот вождь мирового пролетариата - В.И.Ленин. И когда Чувак размахивал руками, вождь заметно шевелился, выглядывая наружу из расстегнутой до пупа замызганной ковбойки. Ну, о Чуваке - после... Это особый рассказ.

Откуда берется жизнь? Никто не знает! Может, мы просто снимся Природе? Спит она и видит, как мы ездим, летаем, копаем, сочиняем, воюем, используем, объясняем, каемся... Кошмар!!! Проснулась Природа, а на носу у нее шагающий экскаватор - яму копает... Зачем?! Нет ответа.

Значит, должен быть вопрос-эквивалент. Разумеется, должен быть и ответ-эквивалент. То есть вопрос и ответ должны быть сбалансированы; тогда не возникает вопроса "зачем?" Попросту вопрос и ответ должны быть соизмеримы. Обязательно иметь ограничения: рамки, формы, условия. Получается, в этом - тоже смысл.

Например, заказываешь в ресторане бифштекс, а официант приносит тебе тазик котлет... Заказ не балансируется с исполнением. Вопрос не совмещается с ответом. Объешься. Плохо будет. Помрешь. Видимо, нельзя пока знать, откуда берется жизнь - голова треснет.

БЫТЬ МОЖЕТ ВСЁ! Но - важна порционность. Общедоступна пока только первая "порция"...

Неизбежный, но идиотский, с точки зрения родителей, вопрос: "Откуда берутся дети?" - я впервые задал где-то лет в пять-шесть. Ошарашенные, отец и мать - интеллигенты послевоенного времени середины пятидесятых - ответили сыну нечто невразумительное. Собственно, ответ мало отличался от традиционного "купили", "найден в капусте" и т.д., и, естественно, никак не удовлетворил, не мог удовлетворить просыпающееся любопытство; улица уже достаточно щедро снабжала детское воображение запретной информацией. А именно: когда мы весной веселым табуном пускали кораблики по ручьям, извиваясь, тащились вслед за нашими крейсерами, ставшие ненужными, предохранители человеческой близости. "Знатоки" постарше втолковывали нам, что да как: "Гандон плывет!" От уроков, усвоенных тогда, до сих пор сохранилось чувство неестественного, воспаленного любопытства, перемешанного с чем-то нехорошим, гадким, постыдным... Гораздо интереснее было общаться с девочками-сверстницами, которые запросто показывали нечто сокровенное, зовущее, тянущее, как постоянный магнит. Родители, думающие, что их первоклашки наивны, как райские цветы, ошибаются. Дети просто вынуждены самостоятельно исследовать главнейший принцип жизни - принцип продолжения рода, его механизм, его загадку, его неосознанное пока что чудо. Убежден: нездоровое любопытство всегда имеет в своей основе - запрет. Что же тогда здоровое любопытство? Знание?

Несколькими годами позже мы, подростки, рискуя схлопотать дубинкой по спине, подглядывали, что за жизнь происходит в женской бане. Отбросьте ханжество: мы безотчетно стремились к окончательной ясности. Можно здесь, конечно, говорить и о плохом воспитании, и о ранней похоти, и просто дурости-браваде.

У современных акселератов-нигилистов тайна полов перестала быть тайной и... стала тайной еще большей. Если раньше игры в "больницу" носили познавательно-психологический характер, моделировались чисто житейские ситуации, то сейчас взаимный интерес носит чисто механический характер. О каком уважении речь?! Принцип предельно прост; посмотреть, как устроено, и взять. Эгоцентризм сейчас даже не маскируется, наоборот, многие его стороны, доведенные до блеска, почитаются за доблесть. Научно-технический прогресс, программы ускорений, вообще расчетливо-рациональный способ ведения жизни не оставляют места эмоциям - благородству, страстям, мукам и прочей "лирике". Приобретая одно, теряем другое. Сегодня любого дошкольника вполне удовлетворяет нерасшифрованный, но честный ответ, что дети родятся. Как? Зачем? Эти вопросы возникнут чуть позже, называться они будут иначе: поисками смысла жизни.

Ищем приключений, ищем себя, ищем веру - ищем черт знает что! - забывая, что смысл жизни лежит между смыслом смерти и смыслом рождения. О смерти пишут поэты и шизофреники. О рождении - специалисты по акушерству и гинекологии. Заметьте: больше всех рождением интересуются сами дети!

Значит, до тех пор, пока меня интересует: откуда взялась жизнь - я дитя Природы. То есть живу под знаком Блага. Так я думал. И это - утешало.

Я снился Природе. Мне снился Сон.

Впереди меня, растекшись телами в полунаклонных креслах, ворковали Очередная Белокурая Коза и Очередной Лысый.

Лысый говорил:

- Знаете, еще лет десять назад приходилось по два-три раза в году бывать на свадьбах; теперь я все чаще бываю на похоронах...

Лысый тоже приснился Природе. Но сам он настоящих снов не видел, потому что видел то, что привык называть реальностью. И гордился этим. Потому что на эту словесную "капусту" охотнее всего шли Белокурые Козы.

Коза отвечала:

- Печаль жизни происходит от того, что люди поделили эту жизнь на будни и праздники...

О,кей! Мне это понравилось.

Потом мне приснились Мудрецы, которые считали себя хорошими.

Один их них сказал:

- Жизнь - это переизбыток смысла. Быть в великом мире прекрасно! Быть! Быть! Смысл - в радости! Тогда будущее - ясно.

Вокруг стояли люди. Они послушали и отошли с улыбкой.

Другой сказал:

- Цель - вот что главное! Но выбери ее почти недостижимой, и - достигни. Непреодолимая дорога - преодолима...

И люди отошли от него со вздохом.

Третий сказал:

- Мудрость дала мне очи. Очи дали - сомнение. Сомнение убило веру. Нет больше Истины...

И люди отошли от него с тревогой.

Четвертый не сказал ничего. Он стоял неведомо и немо.

И люди закричали наперебой:

- Зачем тогда все?!

И немой тогда снял шляпу. Голова его была без единого волоса. Он обхватил голову руками и мучительно дернул ее куда-то вверх. И - исчез.

Толпа возликовала. Толпа помчалась его догонять. Первым бежал Сан Саныч-сан. Он кричал: "Хочу жениться!" Значит, он хотел и всего остального. Сан Саныч считал себя мудрецом. То есть умным. Потому что из "теории каки" выходило: червеобразное проедание картины жизни в плоскости полотна - благо. Полный желудок благо. Тазик котлет - благо. И так далее. До появления внутреннего свинства.

Я представил, что за штурвалом нашей "Зари" стоит - слегка "под газом" - дядя Боря. И мы продолжили, как бывало раньше, нашу бесконечную "почемучку".

- Фигаро здесь! - объявил дядя Боря. И я почувствовал знакомую "фазу". - Одни люди гавкают, потому что дураки, другие не гавкают, потому что тоже дураки, все остальные - есть сочетание предыдущих категорий.

- Почему?

- Потому что представь себе: лезет человек в гору, надрывается ужасно, а впереди, на горе, стоит пивнушка, на пивнушке написано: "Цель". Он долез, пивка тяпнул, и выше полез. Чтобы свою пивнушку построить. Как построит, напишет на ней: "Цель". И полезет следующий желающий тогда.

- Почему?

- Потому что так эта гора устроена. Жизнь называется. Она вся целиком из наших с тобой костей состоит.

- Но это же дурость, сизифов труд!

- Ага. Обман в том, что на самой верхней пивнушке всегда пишут: "Цель". Не надо этого писать.

- Почему?

- Потому что тогда получится, что вся гора - Свобода...

Фаза у меня в голове заискрила. Потому что мысли стали натыкаться на заземление с надписью: "Цель".

- А я видел на Большой Медведице другую табличку: "Зачем?" - сказал я задумчиво.

- Будешь все время ходить с задранной башкой - переломаешь кости раньше положенного.

- Почему?

- Потому что "цель" написано только на пивнушке...

- Почему?

- Дурак, - удовлетворенно заключил дядя Боря и круто направил глиссирующую посудину прямо в небо.

В салоне катера кто-то истошно кричал. Я проснулся. Орала Коза. Поскольку Чувак просунул в щель между креслами расписную волосатую руку и щупал ее за окорок. Вождь мирового пролетариата при этом снисходительно щурился.

Выходили в Иртыш. Катер тяжко шлепался гладким своим днищем на каждый бугор крутой волны. Плоскость жизни трясло от ветра, бессонницы, от бестолковости дней и ночей, от мелких и крупных столкновений судеб и судьбишек... Каждый из нас был, собственно, участником все того же "электронного супа", варева Вселенной. И орал, орал, орал, если что-то не так. Можно, конечно, еще и терпеть. Но это, по сути, тоже орать. Только молча. Эх, Фигаро...

Чувак знал, что та часть Козы, которая "окорок", принадлежит ему. Лысый претендовал на другое. Коза раздваивалась. Умение раздваиваться было на порядок выше свинства, то есть означало скотство. Очень опасный вариант когда желудок, "окорок" и интеллект составляют коалицию.

Коза страдала.

- Ты знаешь... Я все время боюсь соврать!

Чувак щупал. Лысый слушал.

- ?..

- Кому соврать? Да никому! Просто я живу с чувством страха, что вот-вот совру. Сегодня, сейчас, сию минуту кажется: честно живу, а оглянешься - вранье одно.

- Не п-понял, - сказал Лысый.

- Ну, как тебе объяснить?! Музыкант вот играет по нотам. У него ноты есть. Там все четко расписано. А он играет... И все время боится соврать. Должен, обязан бояться, иначе - это не музыкант! И не артист, и не певец, и не рабочий, и не президент... Все боятся сфальшивить!

- Ноты, однако. Сама же говоришь...

- Да в том-то и дело, что в жизни по нотам не получается! Кто по чужим играет - пусть! А как быть тем, кто и своего написать не может, и чужое - поперек горла?! Страшно! Репетиций не бывает; что ни день - сразу набело. А?

- Кыса! - позвал Чувак, но сейчас его не услышали.

- Ну, не совсем же так-то. Вон сколько живут себе и живут. И не сомневаются, - утешительно констатировал Лысый, глядя на Чувака.

- Вот! Не сомневаются! А мой бог - сомнение. Я хочу быть ищущей, хочу сомневаться. Чтобы знать: не вранье ли все? Господи! Я боюсь, я ненавижу людей, которым никогда не бывает страшно, которые ничего не боятся. Они хоть душу, хоть страну запросто вытопчут. Ты вот боишься? - спросила она меня неожиданно.

- Я боюсь, что перестану когда-нибудь бояться... - ответил я в ее ключе.

Коза похлюпала носом, погладила Чувака по татуированной руке.

- Я атомной бомбы боюсь не так, как саму себя.

- Дрюкаться надо, - сказал Чувак. - И вся система! Дом-работа, работа-дом, дом-работа... Тьфу. Призвание называется.

- Не переделаешь! - Лысый с чувством пожал его татуированную длань.

- Не переделаешь... - согласился Чувак.

Коза слушала их приговор, и видно было, как умирает в ней ее последняя надежда - Его Величество Сомнение. Короче, Коза больше не сомневалась, что надо "дрюкаться".

Пан или пропал. Все или ничего. Тут или там. Хочешь? Как хочешь!.. И так далее.

Все в мире орет: "Я! Я! Я!" Человек вроде додумался до "МЫ", но тут же заорал: "Это я придумал!" Как в сказке, в Лягушке-путешественнице" - "Это я придумала"... Чем кончилось - все знают. Хряпнулась она после своего заявления. Потому что "якать" на высоте не рекомендуется, высота этого не прощает. Якать-квакать можно без опасности для жизни только в болоте.

Поляк, писатель Ян Парандовский заметил как-то, что вот все его упрекают за слишком частое яканье. "Господи! - сказал он, да что же у меня еще есть, кроме моего тщедушненького "я"?! Тут тоже: пан или пропал. Парандовский не боялся "пропасть" и поэтому его шансы на "пан" - выигрывали. Шутка природы. Природа ведь тоже - "Я". Только очень большое. То есть, можно договориться.

От первого вопля новорожденного до скорбно-молчаливого, но полного житейской мудрости взгляда, прощающе брошенного с недосягаемой высоты смертного одра, мы, в силу преходящих умений и способностей, мощью духа, кулаков, болезненного ли, тупого ли равнодушия, возвышением или падением своим неизменно заявляем одно, самое наипервейшее - О СЕБЕ.

Зачем, спрашивается?

В первом приближении: для удовлетворения простого потребительского примитива. Это многим кажется "паном".

Далее: во имя высших целей не избежать самоотречения. Это уж точно - "пропал".

Пан или пропал! Весь фокус - в диалектике.

Я - в мире, и мир - во мне. Высоцкий, например, был - Мир. Большой внутренний мир. Но он вытолкал его наружу. Он вернулся в мир внешний - яростный и больной, с совестью, плачущей от радости за чужие обиды...

Тут тебе сразу и пан и пропал. Многие поэты, почуяв редчайшее схождение, вешались от счастья. То есть смертью своей заявляли: "Я! Я! Я!" Только эти уже не упадут, не сверзятся обратно в болото; эти - из выдернувшихся.

Когда я учился в десятом классе, мама подарила мне маленький томик Есенина, надписав на обложке: "...рубцевать себя по нежной коже". Такой мазохизм.

Я понял, что мне нравилось в людях! Нравилось, когда "рубцевать", чтобы, достигнув "пана" - "пропасть". Такая диалектика. Марксизму не противоречит. Закон отрицания отрицания. Эффект Барона.

Я высказался по этому поводу.

Из носа и из глаз у Козы потекла жидкость. Чувак матерился.

- Базар-вокзал! - сказал он.

- Все плохо! Все дураки! - объявил через динамик на весь салон дядя Боря. - Приехали!

По тобольскому речному порту ходили пьяные. Мест в гостинице не было.

Трое суток я ночевал в небольших катерах, речных трамвайчиках, вновь маялся на деревянных лавках, корчась и извиваясь от холода и сквозняков. Днем мотался где-нибудь по порту или в городе, а ночью непременно маялся. На четвертую ночь из машинного отделения неожиданно вывалился изрядно "датый" Чувак. Может, тот, а может, и не тот. Весь, в общем, колотый.

- Привет! - сказал он. - Чувак-человек! - сказал он.

И сел мне на ноги.

- А-а-а!!! - сказал я.

И я упал в его плоскость. И мы стали в ней путешествовать.

Чувак сказал:

- Я расскажу тебе рассказ.

Его рассказ назывался

СВЁКЛА

Итак.

- Полгода, понимаешь, мотался в отпуске на материке. Надоело - во как! Приезжаю, понимаешь, домой, понимаешь. Захожу, ёк-макарёк, на порог, обнимаю свою бабу. Она радуется, чуть не плачет. Ну, понимаешь, жду слов, каких не слышал. Настроился. А она говорит: "Ой, у меня свекла на кухне кипит..." Ладно. Раздеваюсь. Питаюсь. Чемодан разобрал. Помылся - спать пора. Тут она, конечно, под одеяло и - ко мне. А мне уже не надо. У меня своя "свекла" на кухне кипит! Ладно. Утром пересилил себя, улыбнулся, обнимаю ее в прихожей, понимаешь. А она как заверещит: "Ой, я на работу опаздываю!" Тогда я всю картину целиком увидел. Увидел, понимаешь, и сказал: "Если ты все время свою свеклу варить будешь, то когда сваришь - едоков не останется". Свекла! Так и развелись...

Тобольск - город рассказов. Здесь Ершов родился, который "Конька-Горбунка написал. Здесь тюрьма есть. Здесь божий храм на двух хозяев был: с одной стороны - крест на маковке, с другой - звезда. Так как: музей революционной и боевой славы. А в храм на двух хозяев ведет лестница-рентерея. Жуткой длины лестница! Тюрьма, пивнушка и храм - на крутояре, почти летят над Иртышом, а под горой тоже город, здесь во время наводнений диваны по улицам плавали... Всякое рассказывают.

И я рассказал Чуваку про синусит-симулит, постучал себя по лбу пальцем. Чувак понял. Сказал:

- Понял. Пошли. Тебя Санечка вылечит.

Санечка оказался еще одним Чуваком, только очень старым, на мой взгляд. Личико его напоминало сморщенную куриную жопку, в мелких складках которой бегали васильковые глазки. Санечка обретался, в отличие от некоторых, вполне цивилизованно - в портовой гостинице, точнее, в одноэтажном мрачноватом бараке-насыпушке, над которым охрой по жести было намалевано: "Гостиница". В коридоре стоял оцинкованный бак с привязанной на цепь кружкой. Санечка один занимал двухместный номер. Окно смотрело прямо на помойку.

Санечка встретил вошедших словами:

- А-ля-мафо-мадера-фикус-кокен-квакен-хопсен-мопсен-кочерыжка с волосам!

В переводе это означало: "Рад видеть. Зачем приперлись?"

- Шиза косит наши ряды, - сказал Чувак и кивнул на меня, - у парня крыша едет. Четыре сутки в катерах кантуется.

- У меня голова болит, - сказал я. Вообще-то голова в этот момент не болела, но Чувак велел сказать именно так.

Мы лечились всю ночь, истратив на это почти ящик семнадцатиградусного плодово-ягодного лекарства.

Где-то рядом работала большая сибирская река, гугукали сухогрузы, танкеры, кто-то кого-то крыл на всю реку через мегафон-матюгальник; в темноте порта под каждым кустом, казалось, происходило шевеление, напоминавшее о разбойниках и шпане. А в номере гостиницы два непонятных человека непонятно зачем за бесплатно накачивали странствующего придурка алкоголем. Впрочем, нет, не за бесплатно. У меня очень внимательно работали уши. Внимательно раскрытыми держал я и глаза, старался, по крайней мере, держать. Таращил. Именно тогда я, пожалуй, сообразил, что самый дорогой товар - внимание.

Потом - не помню.

Потом, помню, Саня-старичок многократно декламировал: "Когда вы видите, какое я говно, я вижу: вам от этого полегче!" И каждый раз счастливо ржал, резко обнажая золотое состояние во рту.

Похоже было на высказывание моего студенческого друга-циника. В его варианте это звучало: "Знаешь, старик, ничто меня так не окрыляет, как чужие неудачи!". Заявление действовало хуже пощечины, поскольку за Сан Санычем я признавал недюжинный талант. То есть рассчитывал на стереотипную добродетель и снисходительность здоровяка. Шиш!

- Саня, а как тебя по отчеству? - спросил я вдруг.

Васильки остановились в своих складках и стали сверлить мою переносицу цветными сверлами:

- Сан Саныч.

Я безотчетно похолодел.

- Вас, юноша, следует учить.

- Учиться?

- Нет. Учить, - многозначительно изрек васильковый старичок. Было ему, кстати, как выяснилось, всего сорок два года, двадцать из которых он провел на "зоне".

Потом - не помню.

Потом, помню, Саня и Чувак прямо через окно вылезли наружу и устроили рядом с помойкой сортир-экспромт. Они сидели очень деловито, с большим достоинством. И текла беседа.

- ...Фадеев-то, говорят, застрелился.

- Ну. Из-за "Молодой гвардии", говорят. Налажал он чего-то там. Потом уж определили. В немецких архивах документы нашли.

- Да нет... Из-за сына он там...

- Вообще-то, конечно... Из-за чего-то не будет... Если только из-за личного.

- Охамели в корень! - раздался истеричный женский крик. Как черт из табакерки, с той стороны помойки выскочила смотритель гостиницы.

Орлы не спеша засупонились и тем же макаром - через окно влезли обратно. Крик прекратился, будто его выключили.

- Учись, студент, - сказал Сан Саныч. - Наглость - второе счастье.

- А первое?!

Насчет первого счастья, счастья номер один, мнения разошлись.

Счастье - это нечто, что всегда остается на "потом".

Главное - помнить!

У каждого на предмет счастья существует своя собственная сентенция. Поэтому так мучителен поиск счастья коллективного. Счастья-социума. А есть, небось, еще большее счастье, страшно сказать - какое!

- Не трогай "фазу". Долбанет, - сказал Барон внутренним голосом и кончиком шпаги ткнул в стакан с плодово-ягодным. Стакан выпал из моих рук, все вокруг окропив.

- Готов, - сказал Санечка.

- Счастливчик, - сказал Чувак. И добавил: - А меня и ведро не берет, понимаешь.

В Тобольске, кстати, похоронены декабристы. Они прилетели сюда на крыльях кандалов в поисках счастья-социума. Но Чувак начала девятнадцатого века их не понял. Не понял, что их благородное стремление к благу - его прямая его выгода. И уж тем более не понял это Чувак из XX века, отвинтивший с могилы декабристов чугунный крест. А это опять-таки свинство. И не зря, наверное, мечтают самые неиспорченные из школьников о любви а-ля Наташа Ростова... Мечтают. Потому что нет уверенности, что не явится вдруг Чувак, не скажет вдруг: "Свекла!" - и не порушит все. Короче, отвинтит счастье прямо по живому.

Может, мы живем неправильно? От выгоды, а не от блага. Не от того танцуем. Ведь логично предположить: если все выгоды собрать вместе - блага не получится. А поделить благо на всех - все равно будет благо. Выходит каламбур: дело вовсе не в шляпе, дело - в общем знаменателе.

...Вечером познакомились. Ночью пообщались. Наутро у всех голова одинаково болит. Общий знаменатель! Почти счастье.

... В начале девятнадцатого века вдохнули свободы. В начале двадцатого - выдохнули. В конце двадцатого - дышать нечем. Почти счастье! Думали: крылья для общего пользования растут, вырос горб. Выносила эпоха в том горбу ребеночка - дядю Борю, Батора... Лица и имена разные, а знаменатель - один: трепещи своими мелкими крылышками, если есть таковые, летай внутри Горба. Такая уж "плоскость". В трех измерениях. Не сразу и разглядишь, если привык мерить лишь вдоль и поперек. То есть крест-накрест. Только так уже не меряют давно. Нет этой мерки. Отвинтил ее Чувак и на барахолке в субботу утром за "полтинник" толканул. Был, кстати, счастлив.

В те же дни в порту произошел еще один случай. Ко мне подошел мужик. Поговорили. Объяснился мне, что первый день на воле. Отдал вдруг на хранение - на вечер - целую пачку денег. Извинился. И пошел в ресторан "за бабой". Боялся, что не рассчитает, переберет и потеряет гроши... Зато доверился первому встречному! Я был тем счастлив безмерно.

А потом я обнаружил его за углом, на лавочке. Мужик сидел скрючившись, один, без бабы и рыдал навзрыд в три ручья. На коленях он держал какую-то ледащую кощонку, которую неостановимо гладил по головке клюковатой своей рукой. Господи! Я закрыл глаза.

О чем это я? Ах, да, о счастье! В результате некоторых наблюдений я полагал, что наиболее эффективный призыв счастья на свою сторону происходит с помощью широко известного "доказательства от противного". В натуре это выглядело как надпись на теле: "Нет в жизи щасья". Именно такая надпись красовалась на левой руке у дяди Бори: "ирод проклятый" утверждал, что "принял на себя писание" в одесских катакомбах в сорок первом.

- Общество - это осел, - любил, бывало, говаривать дядя Боря. - Перед ослом, как положено, привязана бутылка водки. На горбу - тюк. Сзади - телега. На телеге - воз. Осел упрям, но глуп. Поэтому он реагирует только на уменьшение или увеличение бутылки. На все остальное - не реагирует. И если тот, кто сидит на возу, уменьшает бутылку, то, в первую очередь, глуп сам. Потому что без бутылки вообще все останавливается.

Логика у дяди Бори была - кремень. Сам он без бутылки даже собственный огород весной не копал. Потому что бутылка - соблазн то есть - единственное счастье осла. Общественного производителя, то есть. Осел не думает о судьбах мира, осел всегда о еде-питье думает. О судьбах мира думает тот, кто едет...

- Хочешь быть ослом? - спрашивал дядя Боря.

- Не-а, - говорил я, пугаясь.

- А мне нравится, - говорил дядя Боря. - Потому что когда осел научится думать о судьбах мира сам, без бутылки и без того, кто на телеге, - сам по себе и останется. Остальное - отвалится. Короче, пока я - осел, у меня есть перспектива. Вера то есть. То есть, есть надежда, что я не скотина.

При этом он тут же просил честно и непосредственно "трояк без права отдачи". Получал деньги. И, сияя, мчался к пивной. Цель! Еще не смысл. Но уже близко.

Счастье - это когда одной рукой держишься за "фазу", другой держишь заземление. И терпишь. Так вот, если терпишь запросто - это счастье.

И если попадаешь в чужую "фазу" и чужое "заземление" , то терпежу тоже должно хватать запросто. Иначе "своим" не признают. Может, даже бить будут.

Чувак считал меня своим. Своим считал Батор. Это было хорошо. А вот декана, например, или собственную мать ощутить целиком по-свойски, как совпадение душ, я не мог. Не получалось собезьянничать.

Короче, весь мир кипел, как чувакова свекла на кухне. Булькал, пузырился, ядовито брызгал. И это было жизнью. А то, что было любовь - было второй сорт. И от этого мир болел сам, весь в целом, и заражал своими болезнями каждого в отдельности. Дядю Борю он, например, заразил алкоголизмом, Батору свихнул мозги. Сан Саныча наградил цинизмом. А у меня пылало над переносицей внутри черепа: симулит!

Любопытно, что каждый спасался от ожогов булькающего мира именно тем, чем болел - цинизмом, вином, глупостью... То есть любовь по принципу: клин клином, "минус" на "минус" равняется "плюс". Продолжение все того же: сочетание внутреннего свинства с эквивалентным количеством свинства внешнего ведет к устойчивости жизни. Ведет к комфорту через свинарник. То есть опять - скотство. А так хочется быть человеком!

Человек - это Благо.

А благо не может существовать стационарно. Оно обязано Двигаться, освещая, обогревая или разрушая все на своем пути. Лучше, конечно, если - обогревая.

Блажен, кто верует. Точно! Во что и в кого только не верили. Теперь - блажим. Произошла инверсия: верим, что чем сильнее будем блажить, тем крепче будет вера... Уникальный случай. Одно слово - Расея. Полный абзац.

Вот какие были мысли.

Вылечить меня Санечка, конечно, не вылечил. Но наболтал до черта. Например, мне очень понравился его трактат о "Плотинах жизни".

ТРАКТАТ О ПЛОТИНАХ ЖИЗНИ

Человеческая голова отличается от булыжника тем, что она помнит образы. То есть она их консервирует, чтобы потом ими же ворочать. Это память. Память - это необычная плотина на пути необычной реки, именуемой Временем. Вокруг этой плотины, как родишься, сразу же начинает образовываться озерцо, лужица или даже когда-нибудь - море, океан. Так вот. Это море, лужица или океан и есть твоя Жизнь. Тело, допустим, уже умерло, а жизнь твоя продолжается еще долго. Если, конечно, ты - океан. Все дело в плотине. Низка ли, длинна ли, крепка ли? Бобер строит, и ты строишь. Только он на воде из веточек, а ты во времени: из себя, из упрямства, из мечты. Призрачна река времени, призрачен и строительный материал. Но Плотина - не призрак. Это твоя жизнь. Не поверишь - так и проживешь... мертвым. Не понял? Думай, как знаешь.

Здоровье, например, зависит от качества плотины по всей ее длине. Нельзя укрепить лишь физическую плоть, это лишь участочек; нельзя отгородиться от времени богатством лишь, нельзя укреплять то или иное в жизни - по отдельности. Это не гармония. Это не жизнь. Это не Человек. Потому что, например, психанешь и - потечет ручеек. И - размоет все. Ему не важно, где брешь размывать. И утечет твое озерцо. Кончится тогда все. Все кончится. Инфаркт будет. Ящик.

- А по Жизни гуляют волны, колотят в Плотину, тоже размывают. Пузырь махнешь - волны поменьше становятся... - сказал Чувак.

- Тоже вариант, - охотно поддержал его Санечка.

Короче, мы пришли к выводу, что все зависит от количества "выпитой" любви.

- Сегодня я кому-то харю начищу, завтра мне начистят... Не Жизнь это! - Чувак расчувствовался.

- Может, тебя - нет, - стал я подсказывать.

- Чего-о?! Я за такие формулировки и харю могу начистить!

В общем, Чувак - был. Даже совет на дорожку дал:

- Когда надумаешь, парень, жениться - не носи невесту на руках слишком долго.

- А то?..

- А то на шею поползет.

М-да. Здесь каждый надеялся на себя. И никто не надеялся на образование. Или надеялся на другого, как на себя. Но это - уже высший пилотаж. М-да. Такие университеты, понимаешь.

И опять, наступила радость прощания. Опять я ощутил фантастическую неповторимость каждого мгновения. Будто забрался на самый гребень Плотины и враз увидел: с одной стороны - мрак бездонный, с другой - свет. Не надо большого ума, чтобы понять, куда башка повернется. Тепла ведь всем хочется. Да будет! Аминь.

Лирическое отступление.

Теперь я был уверен: к восемнадцати годам существования каждый, наверняка, успел назадавать себе и другим массу вопросов. Худо ли, бедно ли, но были и ответы. Кроме одного. Ответа на вопрос: "Зачем?" - не существует. Точнее, не существует Абсолютного Ответа. Потому что, появись он, и все будет - незачем.

Так кривая может вечно стремиться к своей ассимптоте. Сливаться с ней практически. Но теоретически - нет. Значит, и практика не всегда критерий познания. Иначе - зачем?

На ковше Большой Медведицы болталась бирка. На ней было написано: "Ку-ку!"

Я понял: смысл жизни не найти, оставаясь в неподвижности.

Я понял: смысл жизни не найти, двигаясь по Кругу.

Я понял: смысл жизни не найти, пытаясь уравновесить внешне свинство - накоплением внутреннего. Или наоборот.

На главпочтамте я обнаружил письмо до востребования. От отца. Оно начиналось словами: "Милый наш, любимый сын..."

От этих сю-сю мне сразу же стало противно и тоскливо. И только спустя годы я понял: ни черта я тогда не понял!

Любовь - есть. Либо ее - нет. Вот что я не смог тогда понять: любовь - не диалектична! Это данность, это аксиома. Это гармония. Попытка создания в океане любви, то есть в Природе, "островков независимости", типа "человек - венец природы или "человек - хозяин природы" ведет, в конечном итоге, к результату "шиш на постном масле". Масла, правда, тоже может не оказаться. Тогда останется только шиш. Голый. Вполне абсолютный. Своего рода - гармония. Тьма. Тишина. А-ля-мафо-мадера-фикус!

Мы сидели с Бароном на могиле Мудрецов, которые полтора века назад верили: стрельнем в царя и - все будет хорошо. Повесили их. Потому что достаточно опасна мечта о личном счастье, а уж мечта о счастье всеобщем - смертельна стопроцентно. Тогда был декабрь... Сейчас было другое время.

По Иртышу, как букашки, туда-сюда медленно тащились различные посудины, медленно, с упорством короедов перемалывая винтами могучую реку. Небо над ними "проедали" летающие железяки, которые везли в глубь нефтеносной Западно-Сибирской низменности другие железяки, которые, в свою очередь, прогрызут землю.

Вокруг нас копошился, гремел, вонял и тужился жизненный ресурс человеческого века. Люди... Вселенная варила "электронный суп", люди надеялись "сварить" свою собственную Свободу. Счастье, то есть.

Эх! Таня, Вася, Петя, Нина, Лида, Саня... Кто вы? Где вы? Встретились, выпили, полюбили, подрались, разошлись... И все? И - до основанья? "Весь мир насилья мы разрушим..." 0-хо-хо.

И я дернул себя за волосы.

- Когда в мире накапливается масса сложностей - мир запутывается. Потому что старых извилин для удержания всех сложных связей уже не хватает. А где взять новые? Новые мозги, то есть. Новые взять негде. А старые уже не годятся. Малы стали. Сложности при этом стали плодиться, как крысы на харчах. Что делать? Мозги не изменишь, другого мира - не дано. Нет выхода? Спокойно! Надо просто изменить систему координат. Координаты как бы увеличить, тогда запутавшийся мир как бы уменьшится и все опять станет понятно. И волки сыты, и овцы целы. И мир на месте. Уменьшать его можно только относительно, а вот "до основанья" нельзя ни в коем случае. Тьма получится, - сказал Барон и потрогал шпагой земляной горб - могилу декабриста. Из-под жухлой травы вылетел, суматошно трепеща маленькими крылышками, светящийся ангелок и тут же растворился в воздухе. - Любовь -это константа, постоянная величина, - сказал Барон. - Без нее нельзя себя из болота дергать. Потому что она - маяк, потому что она - не изменяется ни во времени, ни в пространстве, ни в масштабах. Это - универсальный, самый универсальный поплавок!

- Благородный минимум дяди Бори, - пробормотал я.

- Какого дяди? - Барон явно оживился.

- Вашего предшественника.

- Ну! Быть не может! До меня никого не было.

- Был. Алкаш, правда. Но - интересный. Он до вас не во времени, он до вас в плоскости был. В другой плоскости. По кругу бегал.

- Ну?

- Добегался.

Барон вздохнул.

- Всем не поможешь: на ядро не посадишь, за волосы не дернешь... А что за "мининум"?

- Сначала живи для Бога, потом для стада, потом для себя.

Барон аж рассердился.

- Глупости! Для всего сразу надо жить.

С реки доносился унылый стон сигналящего теплохода.

- А вы супермен? - обнаглел я слегка.

- Не... Просто ты путешествуешь в плоскости: плацкарт, мотоцикл. Луна, река, размножение, уничтожение - все твоя плоскость. А я путешествую по вертикали...

- Куда?

- Не знаю...

- Зачем?!!

- Не знаю...

- А шпага зачем?

- Привык, - ответил он простодушно.

Мудрецы лежали смирно. Их уже не тревожил ни свист ветра, ни вопли многострадальной истории, ни рокот тяжелых вертолетов, волочивших свои зеленые пуза над маковками елей. Мудрецы свое дело сделали, на примере их геройства другие учатся. Скучно все это теперь. И лишь когда к могиле приближалось человеческое сердце, от земли ненадолго отрывалось невидимое существо - душа. Кольнув, она застенчиво исчезала...

- Для того чтобы петь о свободе, смею доложить, надо сидеть самому в клетке, - сказал Барон.

- Надо полагать: под "клеткой" вы понимаете условность.

- Разумеется. Твоя клетка - это всегда твоя плоскость... У каждого, собственно, своя тюрьма. Мещане измеряют жизнь в квадратах жилплощади, поэту - и на Земле тесновато. Ты лично вот мою вертикаль учуял. А зачем? Можно сказать, отравил свою обыкновенную жизнь.

- Обыкновенную?

- Да.

- Это ужасно.

- Да.

- Барон, а куда вы из своей "вертикали" лезете? Вы - лезете?

- Пробовал по молодости.

- Ну и как? Почему, почему вы снова здесь? То есть, нет. То есть, да. Извините... Почему вы вернулись?

- Молодой человек! Мир стянут в одну бесконечную точку. Думайте! Куда бы вы ни бежали, вы должны вернуться к себе.

- Значит, и у вас там - "земля - круглая"?

- Конечно. Я могу предъявить доказательства, - и он снял с головы свою знаменитую шляпу, обнажив бильярдной чистоты череп. - Я, молодой человек, дергал себя за волосы семнадцать миллионов четыреста тридцать одну тысячу двести один раз. И каждый раз возвращался к себе. Заметьте: каждый раз! Это происходит даже тогда, когда дергаешь себя за уши. Или водишь за нос. Взгляните!

Он дернул себя за ухо и на минуту исчез, но тут же появился вновь. Что-то в нем, правда, было не так. Что-то... Что-то. Господи! На нем был другой кафтан!

- Уловили суть? Эй, молодой человек! Эй!

- Полный абзац, - сказал я, потому что не мог поймать всю суть. Ловилка оказалась маловата.

- Вернемся к вопросу о свободе, - сказал Барон, устраиваясь на могилке поудобнее. - Если петь о свободе имеет смысл только в клетке, то имеет ли смысл бороться с клеткой до полной победы? А? Ведь, насколько я знаю, вы превыше всего цените свободу. А может, вы ее неверно понимаете? А? Если сломаете клетку, то будет воля. А на воле надо петь о любви. На воле петь о свободе бессмысленно. Вы, молодой человек, умеете петь о любви?

- Мой друг говорил, что секс - это смакование естества.

- Ваш друг - идиот.

- Нет, он просто грубостью снаружи защищает нежность изнутри...

- Как хотите. Я бы не стал защищать идиота.

- Барон! А как это: петь о любви?

- О! Вам этого не понять... На воле вы, люди, сразу же начинаете петь о... новой клетке. И - непостижимо! - называете это любовью до тех пор, пока не возненавидите и себя, и клетку, и вообще все.

- Кажется, я улавливаю.

- Пусть кажется.

А показалось вот что.

Отец был юристом, и в связи с этим в наш дом иногда проникали специфические рассказы из неведомого уголовного мира, из чужой для нас "плоскости", где, казалось, все ценности были поставлены с ног на голову.

Однажды произошел случай.

Отец сидел в своем казенном кабинете, когда к нему тихо-тихо вошел старичок-моховичок с лицом - куриной жопкой.

- Не узнаете?

- Что-то не припоминаю...

Моховичок просиял.

- Пятнадцать лет назад вы приговорили меня к расстрелу. Припоминаете?

Отец вспомнил.

- Но!.. Вас помиловали? Заменили казнь?

- Да. - Ноги под стариком дрожали. Чудом казалось и то, что он самостоятельно дышит, смотрит и - даже связно говорит. Перед отцом стоял не жилец.

- Что вы хотите?

- Ерунду. Я не хочу освобождаться. Я не хочу на волю. Мой дом - в тюрьме, а здесь, у вас, все чужое. Все! Это вы понимаете?

- Что вы хотите?

- Я хочу, чтобы вы опять меня посадили.

- Абсурд. Мы не можем судить человека, который отбыл наказание и не совершил вновь никакого преступления.

- Понял, - сказал странный старичок и, ухмыльнувшись, скрылся за дерматиновыми вратами.

В оперативной сводке следующего дня было сообщение о безмотивном преступлении: ранее судимый такой-то нанес ножевое ранение гражданке...

Такие дела.

Умер старик на нарах, в следственном изоляторе, так и не дождавшись нового суда. Последние свои дни он был весел и счастлив. Хоть и шиворот-навыворот, а он добился своего: вернулся к себе исходному, к точке, к страшному своему дому - тюрьме.

Ну, это опять так, к слову. К вопросу о клетках.

- Все самые лучшие человеческие качества в личности надо подвергать сомнению в первую очередь! - заявил вдруг Барон.

- Сильнее всего недоверие оскорбляет самого не верящего... - попытался я парировать нападение библейской истиной-щитом.

- А если занять позицию, где глубоко плевать на - оскорбляет или не оскорбляет...

- Брр-р! Вы говорите чудовищные вещи.

- Молодой человек! Дитя! Что вы знаете о чудовищах? Вы думаете, что чудовище - это смерть? Ха-ха! Чудовище - это жизнь!

- Недавно мне сказали: смерть любит, когда ее любят...

С Бароном опять что-то случилось. Он долго молчал. Потом прокашлялся:

- Молодой человек, вы играете краплеными картами.

- Я не играю! Я хочу знать, почему надо сомневаться в лучшем. Да еще в первую очередь.

- Хотите?

- Хочу.

- Пожалуйста: ВЫ НА ФИГ НИКОМУ НЕ НУЖНЫ!

- Без пузыря не разобраться! - сказал дядя Боря и принял бабкин удар веником прямо на грудь.

- Да когда же ты околеешь-то? - голосила бабуся. - Прости меня, грешную... - оглядывалась она на икону.

- Человек есть свинья, - изрек дядя.

- Свинья и есть. Погляди на себя, погляди!

Дядя Боря подошел к трюмо, протер воспаленные водянисто-красные глазки и окончательно подтвердил:

- Свинья.

Дальнейшая беседа была обращена ко мне.

- Ум у человека - от обезьяны, а сердце - от свиньи. Медицинский факт! Ик. Поэтому нельзя верить ни уму, ни сердцу. Потому что, знаешь, что они делают всю дорогу? А я знаю: при-тво-ря-ют-ся!

- То есть?

- Вот тебе и то есть! Вся дальнейшая свистопляска в жизни зависит от устройства желудка. Какой желудок - такая и свистопляска. Поясняю от первоисточника. - Дядя Боря наморщил лоб, вспоминая, видимо, первоисточное объяснение поточнее. - Ну да. У меня есть хороший кореш. Конюх, но - еврей. Умный человек, между прочим! Так вот. Он рассказал: психов лечат с помощью макаки, а таблетки проверяют на свинье. Потому что желудок у свиньи точь-в-точь как у нас.

- Свинья водку не жрет. У нее желудок не луженый. Скотина! - приговаривала бабка уже мирно.

- Правильно. Не жрет. Потому что у нее нет сочетания желудка с мозгами. А у нас есть. Я вот что думаю: если оставить один на один желудок и мозги, а все остальное выбросить, получится потрясающая тварь!

- Супер?

- Что-то в этом духе. Сожрать, чтобы познать. Познать - значит, сожрать...

На этом месте дядя Боря захрапел. Бабка накинула на него какую-то домотканую рогожку, глаза ее увлажнились, голос дрогнул.

- Нажрался... - Бабка любила своего непутевого сына до ненависти.

- Убедился? - Барон, похоже, был настроен ехидничать.

- Что дядя Боря на фиг никому не нужен?

- Хе-хе... Не угадали, батенька. Что ему - на фиг никто не нужен. Зато он всегда такой, какой есть на самом деле. От этого и жил долго, не по научному. Ты, простите, вы никогда не думали о хороших людях плохо? И...

- О плохих - хорошо?

- Умница. Знаете, меня во все века забавлял тот факт, что обаяние, благородство, ум, воспитание и т.д. могли служить превосходным оружием, ширмой для прикрытия внутренней мерзости. Самое ужасное, что сами "благородные" считали: никакой мерзости нет...

- Знаете, Барон, если бы я был вашей матерью - уж извините за неудачное сравнение...

- Ничего, ничего...

- ...Я бы закрывал вам глаза ладошкой.

- Ага. Чтобы я поменьше видел и поменьше болтал. Но ведь я - врун, самый известный врун! Не верьте!

- Я не могу не верить.

- Почему?

- БЫТЬ. МОЖЕТ ВСЁ.

Барон сразу насупился, промокнул лысину кружевным платочком образца не нашего века и уставился взглядом себе под ноги.

- Ну что ж, - сказал он. Он был очень печален. - Мне нечего вам сказать.

"У-у-у!" - кричал с реки теплоход; рычанием винтов отвечало ему, осваиваемое техникой, небо. Где-то посередине, в своем последнем доме, лежали декабристы - чистые, светлые души, мечтатели. Мудрецы, унесшие с собой чистоту своих душ, прекрасную чистоту идеи о всеобщем счастье, равенстве и братстве.

Счастья, равенства и братства пока что не получилось. Потому что осталась на земле мерзость. Но надо верить, что все будет хорошо. Потому что: БЫТЬ МОЖЕТ ВСЁ.

Интересно, устает или нет Вселенная? Расширяется-сужается, это понятно. А вот устает ли она варить свой "электронный суп"? Так я думал, потому что голова теперь постоянно "варила" от переизбытка встреч, впечатлений и всего остального. И от этого уставала. Я где-то слышал: мозг - Вселенная в миниатюре. Потому и сравнил. Ну, моя-то "варила", конечно, не "электронный суп", а что-то попроще. Но все равно - мне уже мало было собеседников и собутыльников, мало было даже тех игрушек, что подбрасывало воображение. Короче, голова-патефон начала разговаривать. Увлекательное дело! Хуже телевизора. А почему бы не попробовать? И я смеху ради завел блокнотик-дневничок.

Итак.

Итак.

Итак.

ДНЕВНИК ОТДЕЛЬНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ

Известно, что нельзя заставлять дурака богу молиться. Лоб разобьет И себе. И ближнему. Хорошо, если этот дурак - только сверхзаботливая жена. А если этот дурак - целый народ?

Из разговора с Батором: мужчина оплодотворяет тело женщины, женщина оплодотворяет душу мужчины. Женщина рождает в муках нового человека. Мужчина рождает в муках новую душу.

Я видел капитана танкера, колющего себе в вены какую-то дрянь, видел "полосатиков" - расконвоированых заключенных, которые работали уже не под дулами автоматов, потому что приходил конец их гигантским срокам; я видел в салехардском порту проституток, перетягивающих колено белой марлевой повязкой - сигналом о том, что вечер и тело свободны... Великая школа Жизнь! Все эти люди были "двоечниками жизни". Но я подумал - а что, если любого из них перенести, скажем, в каменный век? Тогда любой из них, имея даже минимальные знания и навыки, будет гением. Пещерным, но - гением!

Интересно, есть ли у "эффекта Барона" антипод? Придет ли кому-нибудь из жителей. Седьмого Неба в голову - дернуть себя за ноги?

И я подумал: если одновременно дергать себя вверх и тут же топить - получится Настоящее. Но если тяга вверх будет хоть чуточку сильнее - получится прогресс, "тройка", "четверка" или даже круглое "пять" за участие в гонке жизни. А если нет, то получится проститутка из Салехарда. Ей, конечно, тоже хочется быть гением, но пещеры и каменные топоры уже, к сожалению, кончились...

- Гнилость яблока не влияет на качество семян! - любил говаривать наш незабвенный дядя-электрик.

Действительно, все его дети выросли, ориентируясь в поступках и мыслях на обязательную добропорядочность.

Для своих детей дядя Боря был "доказательством от противного".

Все привыкли к медицинским прививкам. Я не знаю человека, у которого не было бы на руке оспяных пятнышек. Тело пятнышки не портят, а оспы в мире - нет. А что, если делать в младенчестве и духовные прививки? Причинив малую боль, спасем в будущем от боли смертельной. Увы. Я не знаю взрослых людей с гарантированным духовным иммунитетом. Сильные души - в шрамах, слабые души - гаснут... В мире свирепствует "духовная оспа". Белокурые Козы, Лысый, все Чуваки - ее жертвы.

Лучшие любовные сцены писали закомплексованные личности.

Лучшим слухом обладают слепые.

Лучший метод воспитания - сиротство. То есть дозированное лишение.

Эту "линейку" выстроил учитель географии из Ханты-Мансийска, добрейшего нрава человек и закоренелый сталинист.

Бессмысленно искать смысл в данности (из бесед с Мюнхгаузеном).

Говорят: нет, нет, мол, культуры поведения, нет культуры общения, нет... Еще страшнее! - Нет культуры образного мышления. То есть: стань реальным хотя бы на миг наш воображаемый мир, и мало кто уцелеет от страха, чудовищ и глупости...

Часто правота любит строить вокруг себя фальшивый забор. Ну, например, под маской клоуна может скрываться серьезнейший человек, за неопрятной одеждой и клочковатой бородой - ранимый интеллигент. Способ детекции чрезвычайно прост: для фальшивого фальшивый забор непреодолим, а настоящее чувство, настоящий интерес пройдут здесь беспрепятственно.

Телеману трудно оторваться от экрана, потому что телевизор "забил" почти все каналы восприятия и человеку трудно вспомнить о... себе. Это порабощение духа, точнее, первые опыты порабощения. И чем интереснее передачи, тем глубже рабство. Обратная сторона медали, так сказать.

А что, если "забить каналы" передачей в сто, тысячу, миллион раз еще более интересной? Способен ли будет человек вообще когда-нибудь вспомнить о себе?

Где такую передачу взять? А что, если ее будет транслировать сама Природа? Без всякой техники, прямо в мозг. Что тогда? Не в этот ли "телевизор" засмотрелись сумасшедшие?

Книге Книг - жизни - надо "позволить" завоевать тебя; и лишь потом освободиться от ее "ига"... В этой борьбе рождается твоя собственная неповторимость.

Батор сказал: в каждом есть хорошее и плохое. Но Дьявола в себе можно перекрыть только с помощью Бога. Что ж, если нет в тебе Бога, то ты - Дьявол!

"Белый карлик" над переносицей от умствований раскалялся, сеял боль и неприятное самочувствие. Но я спасался тем, что старался почаще вспоминать благоприобретенный тезис, что жизнь - это шутка. Я улыбался, когда в тобольской пивнушке дядиборино неискоренимое племя трясло друг друга за грудки, требуя немедленно выслушать, понять и засвидетельствовать уважение. Я видел, как, осерчав на что-то, один мужик другому ударом кулака надел пивную кружку на нижнюю челюсть, как порвались щеки и хлынула кровь. Не было ни страшно, ни весело.

Был какой-то зоопарк.

Я улыбался, когда в кубрик, на танкере, зашла после смены повариха, защелкнула дверь и стала молча раздеваться догола. А потом, постояв так и не найдя внимания - она ушла. Голая. За одеждой приходил капитан. Глаза его блестели, как стеклянные.

Я улыбался... Тогда я еще не знал, что улыбка - частный случай скорби. М-да. Шутка Природы.

"Рубцевать себя по нежной коже..." - нашептывал Есенин.

"Максималист! Все или ничего ему..." - слышал я мамин голос.

"Бегство от действительности - действительность..." - всплывало из памяти лицо Козы.

- А я еду за туманом, за мечтами и за запахом тайги, - напевал я популярные по всей стране строчки из немудреной песенки. Тогда геологи-романтики открыли свою "плоскость". И - кто только там не путешествовал! Многих грела надежда: дорога из тайги ведет прямо к звездам.

Мой "туман" находился где-то посередине между Тобольском и Тюменью. К тому времени я под завязку наплавался на танкере со стеклянноглазым капитаном. Уже было холодно. На Севере по воде вовсю шла крупная шуга - ледяное крошево.

В знакомом Тобольске я не нашел знакомых. Рано утром РБТ -речной буксир - подкинул меня до не сданного еще в эксплуатацию железнодорожного моста. Здесь крепкие зубоскалы тянули сквозь топи и болота героическую жэ-дэ ветку Тюмень-Сургут. Тысячи тонн гравия и щебня тонули в бесконечных хлябях. А они все сыпали и сыпали...

В рабочем вагончике, прицепленном к мотовозу, я оказался вместе с вахтой. Только вахта ехала дело делать, а я продолжал экскурсию. Поэтому ощущал себя как... как... как... чмо болотное! Вагончик раскачивался и спереду назад и с боку на бок. Ехали километров пятнадцать в час. Вдоль полотна тянулись дренажные каналы, наполненные маслянисто-рыжей водяной гадостью, в которой тучами плескались отлетающие утки.

От железнодорожной "фазы" тайга расползалась, как кожа под бритвенным порезом...

У меня имелось намерение: посетить деревню.

Тот, кто помнит и знает вкус тыквенной каши, только-только вынутой из русской печи, кто знает, как, мурлыча, коротает жизнь у беленого кирпичного бока живая пушистая Муська, кто в одной рубашонке сигал через весь двор в крещенские морозы до ветру, тот навсегда сохраняет удивительно светлую ностальгию по этому деревянному уюту, по этой неповторимой домашности, где каждый двор, каждый дом неподражаем и своим особым запахом, и своим особым устройством; и вся эта "домашность" автономна, как космический корабль дальнего следования. В этих стенах кричит новорожденный. Из этих стен выносят гроб. И печет русская печь пироги то на крестины, то на поминки...

У детей здесь родители - отец и мать, отец отца и мать матери. У всей жизни родители - Земля да Небо.

"Мысль изреченная есть ложь!" - заметил как-то сапожник без сапог. Мастер, мудрец цивилизации.

Это изречение приоткрывало потрясающую "плоскость"! Сильнее всего людям хотелось изречь Свободу, Равенство, Братство, Счастье. Или - одним словом - Любовь. Но, изрекая, фиксируясь в форме, не обрекала ли мысль сама себя на поражение? Что? Сонеты Данте, Шекспира, упрямство Бруно, топающего на костер, - все ложь? Нет, наверное. А что тогда? Тактика в поисках стратегического Блага? Алгоритм? Но это уже "изреченное", то есть от выгоды, то есть с чертовой метой лжи. Круг замыкается дальше: изреченное - строительный материал для высоты, с которой видать неизреченное. То есть, у цивилизации тоже есть горб, из которого - она надеется - вырастут крылья.

- Хочу, чтобы из меня человек вышел. Выходи, гад! - сказал я и выпрыгнул из вагона на гравий. Мне посоветовали, в двадцати-двадцати пяти километрах от дороги есть, мол, забавная деревушка...

Вечерело. Мотовоз медленно утащил вихляющийся вагончик дальше, куда-то по своим делам. Мордастые зубоскалы ехали покорять, осваивать или присваивать несметную Сибирь. Они хотели денег.

Мои же средства были на исходе. Кое-что я, правда, заработал, болтаясь на танкере. В рюкзаке за спиной брякали четыре банки "Сардин". Были еще булочки.

Я огляделся. Стало не по себе. Холодно. Кругом вода и тайга. Брр-р! Только в сторонке от полотна стоял просвечивающий насквозь от обилия щелей сортир. Или зал ожидания. Все. Других примет человеческой деятельности не было.

Вот это да! Ситуация. Так ведь и к медведю на ужин попасть недолго. Почему-то мерещился именно медведь, хотя все встречные-поперечные пугали меня змеями, гадюками размеров анаконды. Но я был уверен, что в такую холодрыгу змеи уже спят.

...Она поднялась очень тихо и неожиданно! Черная, с плоской головкой и черными бусинками глаз. В нескольких метрах от сортира я увидел подосиновик, крепкий, ядреный, и зачем-то решил его сорвать. Наклонился... Из-под гриба вырос черный вопросительный знак. Он шипел и маячил у меня перед лицом. Я хорошо помню, как стал неподвижным до окаменения, как вопрошающий жгут смерти стал уменьшаться, сник и уполз в сторону. В ушах у меня стояла космическая тишина.

- А-а-а-а!!! - донеслось вдруг до слуха. Оказывается, это я сам орал на одной долгой и высокой ноте. Скорее, это был даже непрерывный бабий визг.

Вот с тех самых пор я и утратил паническую боязнь перед миром пресмыкающихся. Ничего символического в этом примере нет. Просто, когда жизнь существует в чистом, что ли, виде, без угрозы - ей страшно за свою "рафинированность". А когда она заглянет одним глазком "за черту" - ее уже не испугаешь смертью. Потому что смерть - это тоже инструмент жизни. Праздники и будни, как сказала бы Белокурая Коза: печаль жизни происходит от того, что мы делим ее на праздники и будни.

Змея сказала мне: "Нет будней. Вся жизнь - праздник. И жизнь - праздник, и смерть - праздник". И я перестал бояться. Потому что змей на Востоке считали символом мудрости. А в нашем пионерском лагере я видел, как пацаны рубили на части безобидную медянку: они ее "победили"

Этот черный вопрос с жалом на конце я запомнил навсегда. Словом "ЗАЧЕМ" - был я. Вопросом - была ОНА. Мы встретились на миг. И, может, в этом был ответ.

Тропинка все-таки обнаружилась. За сортиром.

Время ходьбы выглядело так:

Топ-топ, топ-топ, топ-топ. Прыг! Топ-топ, топ-топ...

В сумерках то справа, то слева из получахлого леса доносились звуки и голоса. Совсем, как в песне: "Стр-р-рашно, аж жуть!" Кое-где были брошены гати, и когда я скакал по скользким бревнышкам. "Сардины" на спине катались, соприкасаясь с позвонком. Увы, крылья из рюкзачного горба вырастают только у альпинистов.

Потихоньку втянулся, привык к тропинке. Ведь дорога не любит, когда ей изменяют: когда она тебя ведет, а ты мечтаешь о другой дороге. Тогда это не путь. Тогда это - каторга. Ну, это опять так, к слову.

Настоящее кино началось в деревне.

Итак.

Кадр первый.

Деревня оказалась напрочь татарской. В дом к себе никто не пускал. Счет такой: из ружья целились - один раз, обозвали "шпионом" - один раз, обещали пожаловаться в милицию для установления личности - многократно. Я показывал паспорт, но паспорту не очень-то верили.

Кадр второй.

Нашелся брат по крови. Дед. Старый-престарый, который называл меня "земеля-парень". Давным-давно дед, оказывается, побывал в моем родном городке с военной миссией Колчака. Бился против красных. Не победил и стал жить в Сибири. Но политика сейчас была не важна, а важна была общая географическая точка, которая, в отличие от политики, не корродировала в водах лет. Дед пустил меня на постой.

Кадр третий.

Сын дедова соседа - вертолетчик. Он завис на своей брюхастой железяке над родным кровом и сбросил с неба мешок хлеба. Но не рассчитал. Хлебом убило двух куриц.

Кадр четвертый.

Ходил по деревне, просил продать немного хлеба. Никто не продал. Попросил взаймы - дали, зная, что не смогу вернуть...

Кадр пятый.

Земелю-парня допросили в сельсовете. Убедились, что не беглый. Еще больше насторожились: зачем явился?

Сплю на детской железной кроватке в три погибели. На ночь кроватные ножки опускаю в четыре жестянки из-под сардин, наливаю туда воду. Клопы. Клопов - гимзит.

Дед курит махорку и один раз в день питается: ест жареных карасей. Жарит он их нечищенными. Ловит - за огородом, в болоте.

Кадр шестой.

Деревня стоит на относительно сухом, чуть возвышенном месте, но вокруг - топи. Как построили здесь белокаменную церковь, царапающую крестом по облакам? Как?! Каким образом и откуда везли камень? Сколько людей угробилось на этом строительстве? Вопросов - тьма-тьмущая. Но нет одного: "Зачем?" Потому что под этим куполом ночью змеится Млечный Путь. А купол с крестом, как вызов, стоят - не кланяются. И страшно. И хорошо. И не выразить словами чувство.

Кадр седьмой.

Нет у белокаменной ни окон, ни дверей. Потому что, как победили Колчака, забыли победить в себе свинство. Мусор, грязь и запустение теперь в храме предков. Но это не причина, это - следствие. Первым пал внутренний храм храмов - душа. Кругом теперь - экскременты.

Кадр восьмой.

Перед трактором стоит бригада. Стоит на коленях. Бригада молится.

- Помоги нам, Черный Конь, заработать больше всех...

Постскриптум (кадр девятый).

Кадр номер 8 - вымысел. Остальное - хуже правды.

И я понял, что нельзя не уважать "плоскости" прошлого, их месть будет неотвратима и беспощадна. Потому что смертельно не только неуважение к Будущему, но - в равной мере - и неуважение к Прошлому. Это то, чего, казалось бы, - нет. Но это и то, без чего нет Настоящего. Такая паутинка.

- Не тушуйся, земеля! - сказал дед. И я не стал тушеваться. Но это уже был кадр

номер 10. Это было - возвращение.

Возьмите связку радужных мгновений,мешной рассказ, написанный легко,

так дарят вещи и стихотворенья,

когда вдруг едут слишком далеко.

Окончен бал...,

уж осень хохотала,

как через рупор - через водосток,

и легким дуновеньем оборвало

одежды праздничной

последний лоскуток.

М-да. Такие, понимаешь, стихи.

- Эй, ты куда? - возмутился Лысый. Но я оттолкнул его от окошечка кассы.

- Извините... Один плацкарт, пожалуйста.

- Куда ты? - заплакала женщина-кассир.

- Меня ждут. Меня, кажется, очень ждут!

- Кто?

- Не знаю...

- Где?

- Не знаю...

Над крышей вокзала дул звездный ветер.

К шумящей перед окошечком кассы очереди подошел станционный смотритель.

- БЫТЬ МОЖЕТ ВСЁ, - сказал он. И я узнал Барона.

- Извините... Меня ждут... - успел я лишь им всем сказать. Меня - ждут. Здравствуйте! Жду-ут!..

Нет, я не дергал на сей раз себя за волосы. Потому что чудо нельзя призвать насильно. Оно должно происходить само. Как любовь. Как счастье. Великая сила несла и поднимала меня куда-то. Я думал, что это Чудо, а это была - просто ЖИЗНЬ.

Такая история. Путешествие в "плоскости".