Поредевший, изрядно потрепанный в боях полк, в который входил взвод подпоручика Громыхалиной, пятый месяц набирался сил и проходил переформировку в Крыму. Для того, чтобы восстановить физические силы условия были ниже средних. Мяса, молока, овощей и фруктов, в общем-то хватало. Плохо было с хлебом. А русский человек есть то же мясо без хлеба был не привычен.
Состав взвода сильно изменился. Из тех, кто вернулся с германского фронта, остались только семеро. Взвод пополнился новыми доброволицами.
Пришли четыре сестры милосердия, в свое время окончившие строгие кауфманские курсы. За три года гражданской войны они насмотрелись такого, что напугать их чем-нибудь ещё было невозможно. Сестры были накрепко спаяны друг с другом общими большими бедами и малыми радостями. За неразлучность их прозвали четырьмя мушкетерами. Имена для прозвища были вполне подходящими. Атос - Анастасия, Портос - Прасковья, Арамис - Агафья и Д'Артаньян - Дарья. На этом соответствие заканчивалось. Атос была самой младшей и развеселой, Портос - была самой худенькой, Арамис - терпеть не могла мужчин, а Д' Артаньян - была самой старшей по годам, самой спокойной и уравновешенной. Все четыре вполне управлялись с современными мушкетами.
Попала во взвод учительница младших классов, у которой родители были расстреляны ни за что, их просто забрали на улице в заложники.
Пришла телефонистка или телеграфистка с железнодорожной станции, по той причине, что ей не простили бы службу у белых.
Пришли три молодки из разных деревень - эти спасались от голода, все их родные или умерли, или тоже разбежались кто куда.
Главное же пополнение составили десять доброволиц - именно они ввели слово ''доброволица'' в обиход, наряду с ''ударницей'' - из Петроградского женского батальона. Они под командой младшего унтер-офицера Мухиной не мысленным образом пробились через все преграды и фронты. Таисия, расспросив про их злоключения, добилась приказа о производстве Марии Мухиной в прапорщики и объявлении всем благодарности командования с выдачей денежной награды.
Каждой вновь зачисляемой Таисия без обиняков говорила:
- Положение у армии тяжелое, надежды на победу мало. Против нашей горстки многотысячные стада баранов, которых гонят сотни пастухов, предавших Отечество и глумящихся над Верой. Подумайте.
До самого конца из всех, оставшихся во взводе, не изменила ни одна.
Кроме винтовок ''петроградские'' принесли песню, свою, батальонную, за три года, казалось бы, забытую:
Марш вперёд, вперёд на бой
Женщины-солдаты
Звук лихой зовёт нас в бой -
Вздрогнут супостаты!
И супостаты теперь были другие, и знамёна изменились. Неизменным сохранилось: ''женщины-солдаты'' и ''на бой''.
Подпоручик Подушин остался при взводе в неофициальной должности курирующего офицера или, по новомодному - инструктора. Ему, хоть явно не поставив в вину, не простили метаний в семнадцатом году. Честно сказать, Питириму было не то что наплевать, он напротив, всячески, конечно, скрывая, чувствовал себя на седьмом небе. Даже, если бы ему дали под командование полк, но пришлось бы расстаться с Таисией, он отказался бы и от полка, черт возьми, и от дивизии. В общем, остался при взводе, чему был безмерно рад.
Тем более, что случилось то, к чему зигзагами, с приливами и отливами, убеждая себя, что ''не время для любви'', но всё же они пришли. Таисия, слегка опасаясь печального своего опыта, пробовала пошутить, что вот, мол, не смог ты получить следующий чин, тогда бы... а так несуразица выходит: подпоручик под подпоручиком.
Все шутки и, вообще, все слова смел вихрь, ураган, подхвативший и унесший их в неведомый мир. Они потом долго лежали, с изумлением глядя друг на друга.
- Теперь и умереть можно, - сказала Таисия.
- Ты что? - испугался Питирим, - теперь только и жить.
- Ага, - заметила Таисия, - тебя оказывается тоже есть чем испугать.
И вновь приникла к нему.
Вскоре Таисия и Питирим обвенчались.
***
Мишка по заданию Таисии обходила городские лавки в поисках ткани, годной для перевязки, бинтов не хватало.
- Арзугиль, - окликнул её знакомый голос. Это был дядя Сафаралей, Мишка не поверила своим глазам. В богатом убранстве, на кровном жеребце, сопровождаемый двумя телохранителями в шапках со свисающими волчьими хвостами.
- Абзый! (Дядя!), - бросилась она к любимому с детства родному человеку.
Дядя Сафаралей легко, как молодой, соскочил с седла, один из ''волчих хвостов'' тут же подхватил поводья его скакуна. Они обнялись и так, обнимая Арзугиль за плечи, дядя отвёл её под сень платана.
- Как мама? - задала свой первый вопрос Арзугиль.
Вопрос был тяжелым, но дядя Сафаралей, только увидев племянницу, подготовил себя к ответу.
- Моя бедная сестра Завия. Я привез её сюда в надежде, что морской воздух вдохнет в неё желание жить. Я ошибся, твоя мама угасала, как уголёк в забытом костре. Я похоронил её, Арзугиль, семь лун назад.
Арзугиль заплакала. Дядя Сафаралей, гладя её по коротким волосам и вздыхая, говорил:
- Не убивайся, девочка, всё в воле Всевышнего, она встретилась с твоим отцом, как и хотела все последние годы. Поговорим о тебе. Присядем.
Они сели на парковую скамейку.
- Да, - сказал дядя Сафаралей, с удовольствием оглядывая Арзугиль, - воин, воин. Подросла, окрепла и похорошела.
Арзугиль под пристальным взглядом зарделась.
- Только, вот что я тебе скажу, - в голосе дяди прорезались строгие нотки старшего в роду, - не женское дело воевать, тем более в чужой и обречённой армии.
- Почему же она чужая и обреченная? - вскинулась младший унтер-офицер Зиятдинова.
- Молчи, молода и глупа ещё спорить, пойдёшь со мной, - уже в приказном тоне рубил слова дядя Сафаралей, - с начальством твоим договорюсь, так что дезертирства не будет.
- Не могу я, - вскочила со скамейки Мишка, - не могу бросить своего командира. Я с ней прошла через огонь и кровь. А сейчас оставлю её в ''обреченной'' армии!? Не могу, лучше смерть.
Дядя Сафаралей долго беззвучно шевелил губами, провел руками по густой черной бороде:
- Я бы мог увезти тебя силой, - сокрушенно сказал он, - но верность другу это священная добродетель и перечить тебе я не могу. Всё же запомни. Если судьба вернёт тебя сюда, то обратись за помощью к любому правоверному. Сафара Алиханова знают в каждом ауле.
- Кого? - переспросила Арзугиль.
- Глупышка, ты что же думаешь, что прозвище Сафаралей, данное мне завсегдатаями ипподрома, этими денежными мешками и жуликами, моё имя?! Я ветвь великого и славного рода, наш предок был темником у великого хана Угэдэя, третьего сына величайшего Чингиз-хана.
Дядя помолчал и горестно добавил:
- Мне не дано иметь потомства, а твоя мать стала женой безродного ремесленника. Наша ветвь пресекается, а ты могла бы стать ханум. Береги себя, моя Арзугиль.
Дядя Сафар коснулся щекой её щеки и ушел, не оглядываясь.
- Вот почему он так неприязненно относился к отцу, - глядя в его вдруг ссутулившуюся спину, нашла ответ на давнишний вопрос Арзугиль, - моя милая мама. Что ей титулы, когда у неё была любовь. На всю жизнь.
***
В расположение взвода как-то заявился неожиданный визитер. Отрекомендовался Ником Джонсоном, корреспондентом газеты ''Нью-Йорк Трибьюн''. По русски говорил, как коренной петербуржец. Так, что Таисия первым делом проверила его документы.
- Это фантастично! Грандиозно! - объяснял он причину своего прихода Таисии, - узнал у вашего командования, что женщины с оружием в руках третий год воюют против большевиков. Ваша история, безусловно, привлечёт внимание читателей, а ''Геральд'' взвоет от злости. Прошу Вас, госпожа подпоручик, дать мне небольшое интервью и разрешите поговорить с... гм... личным составом взвода.
Таисия без особого энтузиазма - дел было по горло - ответила на вопросы американца и отправила его общаться с доброволицами под присмотром Мишки, чтобы лишнего не наболтали.
Через довольно продолжительное время Джонсон вернулся поблагодарить за ''сенсационное интервью'' и попрощаться. Собравшись уходить, пообещал прислать номер газеты со своей ''грандиозной'' статьёй.
- Лучше бы ручной пулемёт нам прислали, а ещё лучше, если два, - проворчала Таисия.
Джонсон некоторое время поразмышлял и залучился своей американской улыбкой:
- О'кей, мэм, заключаем деловое соглашение. Я достаю вам два пулемета, а взамен получаю фотографию всего взвода. На добрую память. Идет?
Таисия с трудом скрыла радость, протянув:
- Вот новости какие, фотографию ему... Ну, да, шут с вами, согласна.
- Грандиозно! - вскричал Джонсон, - ждите. Он опрометью выбежал за дверь.
- Свежо предание, - скептически глянула ему вослед Таисия и спросила:
- Ну, что этот писака насобирал?
- Дотошный, - отвечала Мишка, - что да как? Не страшно ли? Сколько комиссаров убили? До Никеи основательно докопался, всю её жизнь чуть ли не с пелёнок выпытывал. Дескать, хочет написать книгу о женщинах на войне. Врёт, мне кажется, просто глаз на нашу гречанку-раскрасавицу положил.
- Хорошо, на всякий случай передай личному составу, чтобы прихорошились. Ударницы мы, в конце концов, или обозницы!?
К удивлению Таисии на следующий же день мистер Джонсон заявился с тремя экипажами. На первом прибыл самолично, второй доставил некого господина Фурлянского, известного владельца сети ''художественных кабинетов'', с помощником и фотографическим аппаратом. Третий - не экипаж, а простая арба - был нагружен ящиками с двумя пулеметами системы Льюиса и дисковыми магазинами к ним.
- Наши Кольты для женских рук тяжеловаты, свыше пуда тянут, а эти английские штучки полегче - тринадцать килограмм. Так что, моя фирма условия договора выполнила, - блеснул улыбкой Джонсон, - дело за вашей.
- Посмотрим на качество товара, - наученная печальным опытом общения с интендантами и торгашами, ответила Таисия.
Опасения её не оправдались, очищенные от заводской смазки пулеметы, опробованные в стрельбе, нареканий не вызывали. Матрена Бузькова (прозвище Матюха было давно забыто) прямо-таки влюбилась в скорострельную машинку. Схватила один из пулеметов, прижала его к своей крепкой груди:
- Мой, - заявила таким тоном, что возражений не последовало.
Джонсон по поводу проверки качества его ''товара'' выразил возмущение - или изобразил, или попросту валял дурака:
- Это есть оскорбительно. Я есть честный бизнесмен.
После приемки пулеметов перешли к фотографированию. Господин Фурлянский своё дело знал досконально, расположил взвод перед фотоаппаратом ''по ранжиру, по весу и по жиру'', немало насмешив ударниц.
Джонсон, забыв обиду, пришел в благодушное состояние.
- Всем приз, - объявил он, - индивидуальное фотографирование, абсолютно бесплатно, за счет фирмы.
Отказались только две ''мушкетерки'' - Дарья-Д'Артаньян из суеверия и Прасковья-Портос по причине своей ''не фотогеничности''.
Остальных Джонсон или обаял, или убедил. Никее, например, он сказал:
- Вы же верите, что несмотря ни на что, встретите своего любимого? А теперь представьте - при встрече Вы дарите ему свою фотокарточку. Он же будет безумно рад. И вот ещё - только для Вас - напишите несколько строчек ему, господин Фурлянский художественно изобразит их на фото.
Джонсон достал свой блокнот и с массивным ''вечным пером'' протянул Никее.
Та написала только одно слово: Верю.
Слегка раздосадованный Джонсон буркнул:
- Ну, хоть дату поставьте и распишитесь.
Никея выполнила его пожелание, а Джонсон, выхватив у неё блокнот, рассыпался в благодарностях и тут же заторопился с отъездом.
- Чудной он какой-то, американец этот, - сказала Мишка, - на кой ляд ему наши фотографии.
- Всё, забыли, - ответила Таисия, - главное, что этими двумя пулеметиками мы обзавелись очень даже вовремя. Звонили только что из штаба, завтра выступаем на фронт. Вернее, отплываем.
- То есть как?
- В составе морского десанта.
- Ой, мамочки, я же по морю никогда не плавала.
- Ничего, подруга, - приобняла Таисия верную Мишку, - в огне не сгорели, значит, и в воде не потонем. Будут ли вот только медные трубы?
В сгущающихся сумерках следующего дня их полк погрузился на баржу. В нее впрягся буксирный катер и, напрягая изношенную машину, потащился к материковому берегу.