В прямом смысле слова, назвать их высадку на противоположном берегу залива десантом было нельзя. Полк высадился на территорию уже освобожденную от вражеских войск. Звучное и значительное слово ''десант'' было употреблено адъютантом командира полка в телефонном разговоре с Таисией может быть и с иронией. Однако, госпожа подпоручик в служебных разговорах никакой иронии не допускала. Короче, полк высадился там, где ему было приказано высадиться.
Известно, что Главнокомандующий был противником участия женских подразделений в боевых действиях. Как максимум - охрана складов, штабов, госпиталей, железнодорожных станций и разъездов. Поэтому полк ушел на передовую, а взвод оставили охранять формирующиеся армейские склады. Под них использовалось одно из поместий известной помещицы Софии Фальц-Фейн, убитой большевиками в прошлом году.
Взвод занял под казарму большой дом управляющего, который в том же девятнадцатом уехал в Крым со всей семьёй.
Для собственно склада вполне подходили хлебные амбары с закромами, надо сказать, дочиста подметенные проходившими здесь частями и одной, и другой стороны.
В целом же поместье, как ни удивительно, было почти не тронуто войной. Несколько разбитых окон, частью растащенная или, что вероятней, сожжённая в кострах мебель, ну, загаженность. В общем, порядок был быстро наведен.
Как и всякая караульная жизнь у взвода была скучноватой. Таисия, зная к чему приводит безделье, ввела жесткий график воинских занятий. Не шагистикой - она ограничивалась сорока минутами в день - а совершенствованием приемов штыкового боя, передвижением по пластунски, способам маскировки. Учебные стрельбы не проводились по причине недостатка в боеприпасах.
Потом размеренное течение было нарушено. Повадился налетать бомбардировщик ''Илья Муромец'', каждый день в одно и то же время. Около полудня. Бросал бомбы, строчил из пулеметов.
Как они восторгались небывалым перелетом Сикорского перед войной. От Санкт-Петербурга до Киева и обратно. Как гордились, ни у кого в мире таких могучих аэропланов нет! И вот. Чтобы не класть грязное пятно на славное имя былинного богатыря, бомбардировщик прозвали Змеем Горынычем. В первый день по нему палили из винтовок, но толку не было, а патронов в обрез. Подпоручик Подушина запретила бесполезную стрельбу, выставила наблюдателя для оповещения о приближении Горыныча. По большому счету, сильного урона налеты не причинили, но в один из дней тяжело ранило осколком Прасковью-Портоса и Никея решительно заявила:
- Ну, всё - завтра я устрою Горынычу мертвую петлю.
- Не над нами, - тут же отреагировала Таисия, - будут мстить. Потому выдвигайся, рядовая Марципулос, хотя бы на версту вперед, там и встречай воздушного змея.
Подушин отвел Никею в сторонку и под ревнивыми взглядами Таисии провел инструктаж:
- Вот смотри, - рисовал он в своем блокноте, - это вид бомбардировщика С-22 спереди, это - с правой стороны, это - с левой. Командир экипажа находится, как правило, здесь, - он проставил на своих рисунках по одной жирной точке. Всё понятно?
- Яволь, герр лейтенант, - с чего-то захотелось подурачиться Никее, может быть из-за взглядов взводной.
Подпоручик улыбнулся, скрытно подмигнул и громче, чем надо, сказал:
- Зеер гут, майне кляйне.
На следующий день Никея с вездесущей Мишкой лежали за валуном. Мишка рыскала глазами по сторонам, Никея сторожила небо.
- Летит пятиглавый, - с облегчением прошептала она, а немного погодя послышался и звук четырех моторов.
Громадный Горыныч приближался. Летел он на такой высоте, что с земли не видно было даже верхушек шлемов экипажа. Никея изготовилась было стрелять вслепую в то место, которое пометил подпоручик. Однако, в этот момент на нижнее крыло вышел кто-то из летчиков - для осмотра ли мотора, а может просто покурить перед атакой.
Никея взяла его на прицел с чисто интуитивным упреждением - стрелять по воздушным целям ей не доводилось - и плавно нажала на спусковой крючок. Грянул выстрел, лётчик упал на крыло, его потащило воздушным потоком на край, но тут же, ползком из кабины, выбрался кто-то и втянул его вовнутрь самолета. Никея успела выстрелить и в этого спасателя, но не была уверена, что попала.
Горыныч, пролетев ещё немного по прежнему курсу, лег в разворот и через несколько минут скрылся с глаз. Больше он не прилетал, а Никею - после восторженного рассказа Мишки о том, как всё было - чествовали всем населением поместья.
- Георгий тебе полагается, вполне заслуженный, вот только Главнокомандующий все награды отменил, поскольку война, говорит, идет братоубийственная. Мол, русские люди против русских людей. Много ли по ту сторону русских людей!? Да и, вообще, людей. Ничего, Никеюшка, мы в твою честь такой банкет закатим, что надолго запомнишь. И представление о повышении в чине, само собой.
Банкет был знатный, с добрыми словами, с добрым вином, с танцами до утра. От повышения в чине Никея уж в который раз отказалась. Ни увеличение размера денежного довольствия, ни возможность командовать другими её не прельщали.
В сероватых буднях прошёл месяц. Стали доходить слухи о том, что на фронте терпится поражение за поражением. Говорили также, что крупный конный отряд противника, прорвавшись в тылы, прошелся рейдом, громя тыловые службы и учреждения, всего-то в двадцати верстах от поместья. Таисия распорядилась выставить дозоры: один на дороге у ответвления к их складу, другой на западной окраине, где к границам поместья приближался смешанный лесок - удобное место для внезапного нападения.
Сменившиеся после дежурства на дороге докладывали о вереницах санитарных повозок, вывозивших раненых с запада и о том, что никакие подкрепления с востока не идут.
Сам склад пополнялся за всё время только один раз и, практически, был пуст. Перед подъезжающими за боеприпасами, начальник склада капитан Пустовой, страдающий от язвенной болезни, только разводил руками. Остались лишь снаряды крупного калибра, по всей видимости, для морских орудий - по разгильдяйству завезенные ''не туда'' и некоторое количество амуниции. Лежали невостребованными несколько мешков с ботинками. Как оказалось, все на левую ногу - бескорыстная помощь от Англии, едрить её за эту самую ногу.
- И склад пустовой, и начальник склада такой же, - невесело шутили уезжающие ни с чем.
Однажды к подпоручику Подушиной ворвалась сияющая Мишка:
- Таинька, ты выйди посмотри кого к нам принесло!
- Субординацию, младший унтер-офицер Зиятдинова, никто ещё пока не отменял, - проворчала, вся под влиянием мрачноватых мыслей, Таисия.
- Да, ладно тебе, пошли, - пританцовывала в нетерпении Мишка, - ведь ахнешь.
Они вышли во двор. Таисия увидела запыленную и заляпанную грязью двуколку, из которой какой-то старик выпрягал измученную лошадку. Рядом стоял чернявый худенький паренек.
- И что? - раздраженно спросила Таисия.
- Да ты приглядись, госпожа подпоручик, неужели не узнаешь? - Мишка даже ногой притопнула.
В это время старик обернулся и Таисия тотчас признала в нём дедка, у которого весной они оставили больную...
- Лиза, это ты!? - на самом деле ахнула Таисия.
- Я, госпожа подпоручик, честь имею доложить о своем возвращении во взвод, рядовая Гольцман, - Иезавель попыталась щелкнуть стоптанными башмаками.
- Вот радость-то, вот радость, - Таисия бросилась к Иезавель и горячо её обняла.
После объятий, слез и бестолковых расспросов и таких же ответов прибывших отправили мыться.
- Помоетесь, поедите, отдохнете и все расскажете, - напутствовала их Таисия, и добавила, обращаясь к деду Василю:
- Спаси тебя Бог, отче, как ты её спас.
- За доброе дело благодарности не требуется, - полустрого-полусмущенно ответил дед Василь.
К вечеру обласканная всеми Иезавель сидела в окружении свободных от службы доброволиц и рассказывала свою одиссею. Дед Василь прикорнул в уголке и, по-видимому, задремал.
Одиссея заканчивалась так. На второй день пути дальнозоркий дидко вовремя заметил группу конных, двигающуюся им навстречу. Они свернули с дороги и укрылись в балочке, оказавшейся на их счастье неподалеку. Дидко решил выбросить винтовки, да и маузер ''от греха''. Иезавель остаться безоружной не захотела, маузер всё же сохранила, держала под рукой.
Что и спасло им жизнь, когда - уже под вечер - из мелкого кустарника неожиданно выскочили двое в папахах, с обеих сторон схватили лошадку за уздцы:
- Стой, кто такие?
На папахах у них были нашитые наискосок красные ленты. Дед Василь с Иезавель действовали так, как будто заранее договорились. Дед хлестнул левого кнутом по глазам, Иезавель выстрелила в правого. От выстрела их лошадка понеслась во всю прыть. Сзади по ним несколько раз пальнули, но, слава Богу, пронесло, хотя две дырки от пуль в кузовке они потом обнаружили.
Вновь переночевали в леске, а на следующий день добрались до заставы белых.
Тут долго пришлось объясняться и отпустили их с миром только после того, как дед Василь, отозвав начальника заставы в сторонку, впихнул тому ''барашка в бумажке''.
- Из тех денег, что госпожа подпоручик, оставила деду Василю на мое содержание.
Иезавель посмотрела на Никею:
- И вот, - она расстегнула ворот рубашки, сняла с шеи веревочку, на которой висело колечко, - сохранили мы с дидком твой дар.
Никея взяла колечко и обняла Иезавель, не сдерживая слез:
- Милая, милая Изабелла, ты не представляешь... Это же была последняя вещица... Память о папе... Я так тебе благодарна.
На следующее утро дед Василь стал собираться в дорогу.
- Как же так, дидко? - с дрожащими губами спросила Иезавель.
- Староват я для войны, - отвечал он, - поеду куда-нибудь к горам, хату новую отстрою або прикуплю. Я документы свои, кресты Георгиевские и медали из ларца забрал. Взял половину цехинов, на прожитье хватит вполне.
- А как же я, без тебя, - Иезавель едва удерживалась, чтобы не разрыдаться.
- Почему же без него? - раздался голос подошедшей Таисии, - с ним поедешь.
- Что Вы такое говорите, я же на службе, - растерянно спросила Иезавель.
- Вояка из тебя пока ещё никакая. Ветром качает. Так что, отправляйся на поправку. Отпускной билет на месяц отдыха я тебе сейчас выпишу. Бланки с печатью и подписью командира полка у меня есть, так что всё будет чин чином.
Чета подпоручиков провожала отъезжающих. Двуколка отчищенная и вымытая сверкала как новая. Колеса были смазаны, кобылка и наелась, и отдохнула. Все со вздохами, перемежающимися грустными улыбками, пообнимались, расцеловались. Произнесены были последние прощальные слова и пожелания и, наконец, измученный долгими проводами, дед Василь с донельзя расстроенной Иезавелью выехали со двора.
- Как думаешь, вернется она? - спросила Таисия у Подушина.
- Думаю, что некуда ей будет возвращаться через месяц.
- Да, похоже на то, - вздохнула Таисия, - зато, даст Бог, живой останется. Сойдёт там в горах за какую-нибудь черкешенку.
В этот раз Никее выпало быть в дозоре с четырех до восьми, самое ненавистное для неё время. Сменяла она Серафиму Вольскую, учительницу. Всё как положено:
- Стой! Кто идёт? Пароль?
Пароль на тот день был: Венера. Прозвучавшее в ночной тишине слово настроило обеих на лирику. Поговорили тихонько о любимых поэтах, слегка поспорили. Серафима, пожелав спокойного конца ночи, ушла, а Никея заняла место в окопчике. Начались её мучения. Читала шепотом стихи, брызгала в лицо водой из фляжки, щипала себя безжалостно. Едва дождалась рассвета. И... задремала. Очнулась словно толкнул кто-то или позвал. Посмотрела в сторону леса и ужаснулась. К её окопчику приближались трое. В армяках, на головах треухи. Один, самый высокий, держал в руке винтовку. Шли настороже, пригибаясь. И было до них саженей шестьдесят, не больше.
Согласно указанию взводной по несению дозора, часовой должен был, обнаружив опасность нападения неприятеля, произвести выстрел в воздух и быстро возвращаться в расположение взвода. Только как тут вернешься, на таком расстоянии наверняка срежет этот, который с винтовкой.
- Ладно, - решила Никея, сонливость с неё мгновенно слетела, - этих трех попробую положить, а там на выстрелы и наши подоспеют.
Высокий мужчина, шедший немного впереди, остановился, поднял руку, напряженно вглядываясь в сторону поместья, два других по его сигналу замерли.
- Главный, видимо, у них, да с винтовкой, - Никея приложилась к прикладу, - ему первая пуля.
Взяла высоко, в прицел попала несуразная мужичья шапка, ниже - полоска темного обветренного лба, ещё ниже, и вот в перекрестье переносица и глядящие прямо на неё глаза. Глаза! Никея испуганно отшвырнула готовую выстрелить винтовку. Вскочила и, путаясь ногами в полах шинели, запинаясь, со всех сил рванулась, побежала. Дикий вопль рвался из её горла, из души: