Каким-то особым чутьем он видел уже готовую деталь еще в тот момент, когда свежие листки кальки шуршали под его маленькими пальцами, огрубевшими за двадцать пять лет работы токарем-инструментальщиком. И слышался ему голос мастера ОТК Виктора Лобова, который, не проверяя его продукцию, уверенно командовал: "Изя, поставь сам на стеллаж". - "Меня зовут Исаак, - не обижаясь, но настойчиво поправлял его каждый раз Фишман и постукивал пальцем по взъерошенным волосам Виктора: - У тебя не голова, а дырявый лапоть". - "У вашей нации все не по-русски", - добродушно улыбаясь, отшучивался Виктор. "А что значит по-русски?" - насмешливо поддевал его Фишман. "Ну, и вредный вы народ! - отмахивался Виктор. - Так и норовите все выкрутить". - "А кто первый начал? Кто?" - наседал на него Фишман.

Оба они начинали горячиться, порой понося друг друга бранными словами, и, казалось, на сей раз точно расстанутся непримиримыми врагами.

Но, столкнувшись после работы у проходной, сходились, как ни в чем не бывало, и шли, мирно беседуя. Частенько вместе заходили в пивной ларек и вытягивали по нескольку кружек пива. Виктор, заядлый рыбак, всегда носил в кармане воблу, и они, поочередно отщипывая от ароматно пахнущей рыбы, пили пиво и беседовали. Виктор обычно взахлеб рассказывал о рыбалке, звал с собой Фишмана, но тот отказывался. "Ну и что вы за народ такой? - в сердцах обижался Виктор, - фаршированную рыбку ловко готовите, а ловить - пусть другие, да?!" "Каждому свое", - спокойно отвечал Фишман. "А почему это кто-то должен для вас ловить, а вы только жрать горазды" - "Но и ты же вон как жрешь", - язвил Фишман. "Но ведь я сам и ловлю!" - заводился Виктор. "А кто тебя заставляет?" - меланхолично пожимал плечами Фишман.

Так они могли спорить подолгу и, не придя к согласию, Виктор порой обрывал разговор на эту тему дежурной фразой: "Не зря вас не любят!" - "И ты?" - насмешливо смотрел на него Фишман. "Не все, конечно, - отводил глаза Виктор. - Ты уж не подумай там чего..." - "А я тебя люблю!" - признавался Фишман. "Я что - баба?" - конфузился Виктор. "С тобой мне все ясно: раз еврей - значит не любишь..." "Но, согласись, что-то такое в вас есть... Как-то не по-русски у вас все, понимаешь?" "А как это - по-русски?" - опять ставил свой лобовой вопрос Фишман и, прихлебывая пиво и загадочно улыбаясь, следил, как копошатся мелкие морщинки на его узком лбу. "По-русски - и все тут!" - после затянувшегося молчания чеканил Виктор. И рубил по столу сжатым кулаком. "Хороший ты парень, Витя, - снисходительно качал головой Фишман. - Но дурак!" "И ты хороший парень, Исаак, - благодушно отвечал Виктор. - Но хитрый!"

Потом они долго прощались, мирно похлопывая друг друга по плечу. А, бывало, поочередно провожали друг друга до остановки автобуса - ехать домой им было в разные стороны.

Не глядя на часы, Фишман отработанным чутьем определил, что наступил конец смены. И когда он, почистив станок, вытирал промасленной ветошью руки, раздался звонок.

- Исаак, я тебя подожду! - окликнул его в раздевалке фрезеровщик Николай Лавров, растягивая своими могучими плечами тесную потертую куртку.

Фишман быстро умылся и, только переодеваясь, вдруг сообразил, что ему домой с Николаем совсем не по пути. Закрывая ящик, взглянул на него удивленно и спросил:

- Тебе куда?

- В твой район надо... к приятелю.

Втиснувшись в переполненный автобус, они оказались врозь. Фишман, приподнявшись на цыпочки, отметил, что Николай все время как-то настороженно следит за ним и делает попытку приблизиться. Он сам подался к нему навстречу, но чей-то грубый голос остановил его:

- Куда на людей прешь!

Фишман, не оборачиваясь, извинился и замер, стиснутый со всех сторон. Гудошный голос за его спиной недовольно продолжал:

- От этих семь раз нерусских все наши беды... А мы их все жалеем: от царя спасли, от фашистов. Мы, русские, пригрели их на своей щедрой груди, а они в любой момент предадут. Время их проучить!

Фишману стало жарко и трудно дышать, горячий пот начал слепить глаза, но он не решался даже пошевелиться, чтобы утереть его. Вспомнились берущие за душу дурные слухи о предстоящем в городе еврейском погроме. "Это же сегодня ночью", - как-то отрешенно подумал он, и почему-то никакого страха это не вызвало, а лишь вновь всколыхнулась в душе святая злость на себя за то, что всю жизнь он не может избавиться от ощущения какой-то непонятной висящей над ним постоянно вины. Он уже давно перестал мучиться над ее разгадкой. Но это чувство неистребимо жило в нем, сколько он помнит себя. В детстве оно вызывало жгучую обиду и обильные слезы - за свой век он вволю наслушался и злых, и глупых намеков по поводу своего еврейского происхождения, хотя вроде бы в открытую ему лично никто не сделал зла. И он приучил себя, считал грехом обижаться на такую чушь обиженных умом людей. А язык, к сожалению, без костей...

С годами человек ко многому привыкает. С годами и у Фишмана притупилось это ощущение неведомой им самим вины... И он был бы рад вообще забыть об этом, забыть окончательно, но ему не давали. Он видел и осознавал, как ценят его работу, и гордился этим. Однажды кто-то из рабочих бросил в его адрес:

"Еврей - и первоклассный токарь? Тут что-то нечисто!" Фишман язвительно, весело и громко, ответил: "Еврей, если умный, то настоящий умный! А если дурак, то точно похож на тебя!" Все вокруг сдержанно засмеялись...

И он продолжал недоумевать, отчего это многие люди, которые родились с ним в одной стране, взваливали всю вину за грехи своей жизни на евреев. Особенно это обострялось в смутные времена.

- Исаак, когда выходим? - окликнул его через головы людей Николай.

- Через одну, - отозвался Фишман и удивился, отчего это тот не знает нужной ему остановки.

- Давай пробиваться к выходу.

- Чо прешь! Чо прешь! - взвился рядом гудошный голос.

- Извини, - торопливо и мирно ответил Фишман.

- Продыху от вас нет! - завелся тот же голос. - Все вы так: сначала напакостить горазды - потом Лазаря поете!

Фишман увидел перед собой широкоскулое хмурое лицо с растрепанной челкой над зло темнеющими глазами и, улыбнувшись, пошутил:

- Я не король... Можно просто на "ты".

Улыбка вышла дерзкой, а в душу закрался страх. Фишман уже хорошо усвоил, что в такой ситуации лучше промолчать и отойти. Но все в нем вздыбилось, запротестовало.

- Мы еще их в семнадцатом году всех к ногтю, - огрызнулся тот и оскалился: - А надо было вас!

- Кого - нас? - стараясь быть спокойным, спросил Фишман.

- Всю вашу жидомасонскую породу!

- А это кто? - с наивным удивлением спросил он.

- Те, кто загубил нашу рабоче-крестьянскую революцию.

- Что ж это вы так сплоховали?

- Мы, русские, жалостливые... Это нас и губит!

- Верно говоришь, Толян, - поддержал его осанистый мужчина и вытянул перед носом Фишмана увесистый кулак. - В другой раз умнее будем.

- Это когда же в другой? - выставился на него Фишман.

- И ночь пройти не успеет, - произнес тот сквозь сжатые губы и хмыкнул.

- Мужики, кончайте базар! - Николай втиснулся между Фишманом и мужиками и начал торопливо пояснять: - Он наш... наш мужик. Понимаете наш - свой еврей, - он цепко обхватил Фишмана за плечи и, не выпуская, настойчиво подтолкнул к выходу.

Когда они сошли на остановке, Николай набросился на него:

- Чего ты выступаешь? Давно по морде не получал?!

- За что? - в упор спросил Фишман.

- Просто озверел народ сейчас от нашей жизни бестолковой... Вот и ищет, на ком душу отвести.

- И ты сегодня пойдешь нашего брата громить?! - вдруг раздраженно выкрикнул Фишман.

- Да что ты такое мелешь? - забормотал растерянно Николай. - Есть, конечно, сволочи! Но ты меня с ними не равняй. Я знаю: вы тут ни при чем...

- Где тут? - вызывающе выкрикнул Фишман.

Лицо Николая нахмурилось, помрачнело, задвигались реденькие брови, а губы беззвучно зашевелились. Видно было, что он очень хочет сказать что-то вразумительное, но ему это не удается. Махнув рукой, он молча зашагал вперед, не оглядываясь. Фишман почувствовал себя виноватым и потянулся следом, растерянным взглядом скользя по его широкой сильной спине и все отчего-то не решаясь поравняться с ним. Так они и шли, молча, насупившись, не замечая накрапывающего дождика.

- Мне сюда! - громко сказал Фишман, кивнув в сторону бетонных пятиэтажек.

- Вот что, Исаак, - сказал Николай, положив ему доверительно руку на плечо. - Я тебе советую: сегодня из дому никуда не выходи. И своим домочадцам запрети... Береженого бог бережет.

- Будем живы - не помрем, - вызывающе натянуто, стараясь выглядеть независимым, ответил Фишман.

- У тебя есть телефон?

- Дождался за пятнадцать лет.

- И я уже одиннадцатый год стою... Дай-ка твой номерок.

Фишман назвал номер своего телефона. Николай вытащил коробок спичек, извлек гвоздь и нацарапал на крышке цифры.

Николай проводил его до самого подъезда.

Фишман, поднимаясь к себе на пятый этаж и размышляя над приключившейся в автобусе стычкой, пожалел Николая за то, что тот влип из-за него в эту историю. Однако обидой кольнули его слова "свой еврей..." Он горько усмехнулся и подумал: "Золотой мужик, мы с ним последние аборигены в цеху, а ведь в душе, наверное, тоже антисемит. Отчего они все подвержены этой болезни?.."

Но когда Исаак услышал, как на звонок за дверью первой отозвалась несмолкаемым радостным лаем Кнопка и следом зашлепали знакомые тапочки жены, решительно выбросил все эти мысли из головы и улыбнулся. Теснясь в узкой прихожей, сыновья обступили его и начали наперебой выкрикивать свои новости.

- Слава Богу, пришел, - звучно вздохнув, настороженным голосом сказала жена Римма. - Мой руки, обед уже на столе.

Пока он переодевался, мальчишки убежали в комнату досматривать телевизор, и лишь неугомонная Кнопка преданно вертелась около его ног, настойчиво требуя свою долю внимания. Фишман подхватил ее на руки, потрепал за хохолок, дал облизать пальцы и опустил на пол. Она последовала за ним в ванную, радостно повизгивая и путаясь в ногах. Сполоснув руки под краном, Фишман заметил в сливной трубе маленький смылок, выковырял его ногтем и приклеил к куску мыла: с тех пор, как в стране почти все товары начали продаваться по талонам, экономить стало уже устойчивой привычкой.

Фишман вошел в кухню и сел за стол. Мальчишки нетерпеливо постукивали ложками, а Римма нарезала хлеб.

- А где мама? - спросил Фишман.

- Легла... Что-то плохо себя почувствовала, - ответила Римма.

- Что с ней?

- Утром пошла в магазин, а в очереди на нее кричали: "Самим жрать нечего! Убирайтесь в свой Израиль!"

- Сволочи! - хмуро сказал Фишман.

- Что-то их слишком много развелось, - вздохнула Римма. - Просто стало страшно жить.

- Римочка, время уже к этому привыкнуть, - кисло улыбнулся Фишман.

- К чему привыкать? К этому? - нервно выкрикнула она. - Каждый день только это и слышишь! В любую минуту убить могут. За детей страшно... Послушай, что сегодня Оське в школе сказали.

Оська, светловолосый и голубоглазый двенадцатилетний коротыш, ерзая на стуле, начал стыдливо рассказывать:

- Подходит ко мне старшеклассник и говорит: "Думаешь, раз перекрасился, тебя не узнают?" А я ему говорю, что я совсем и не красился, и у моей мамы волосы светлые. А он мне говорит: "Уезжай в Израиль - на краске сэкономишь!"

- А что ты ему сделал? - не выдержал Фишман.

- Что я мог... Он большой,.. сильный, - промямлил Оська.

- Надо было ему в рожу плюнуть!

- Чему ты ребенка учишь?! - вспылила Римма.

- Тогда слушайте и глотайте! - сухо отрезал Фишман.

- Ты у меня большой герой! - выкрикнула Римма.

Фишман промолчал, медленно ел суп, глядя в тарелку.

- А у нас в институте, - начал рассказывать Вова, черноволосый и худощавый, с заметно пробивавшимся пушком над верхней пухлой губой, - сортирные поэты всякую дрянь про евреев написали на стенах.

- А тебе лично что-нибудь сказали? - спросил Фишман.

- Один только рот открыл, так ему мои ребята по шее надавали.

- Вот видишь! Видишь! - повернувшись к жене, торопливо и радостно проговорил Фишман. - Грамотные люди все хорошо понимают, а сволочи - они есть и всегда будут.

- А у нас на работе, - сказала Римма, - одна женщина рассказывала, что евреи все дезодоранты скупили в магазинах.

- Зачем? - удивился Фишман. - Для меня, лично, лучше мыла ничего нет.

- Чтобы защищаться, если ночью кто-то будет в дверь ломиться - прямо ему в рожу! В рожу! - Римма затрясла перед собой дрожащими ладонями.

- Не смеши людей, - усмехнулся Фишман.

- Все нормальные люди думают, как защитить себя. Только ты у меня храбрец выискался... Если правительство не чешется, то надо самому позаботиться. Я все магазины обегала, а дезодоранта не нашла... Топор купила.

- Головы колоть будешь, - хмыкнул Фишман.

- А ты у меня для чего?! - вспылила Римма. - Мужчина обязан спасать семью.

- От кого? - как можно спокойней спросил Фишман.

- Что, до тебя еще не дошло? Всю неделю люди только и говорят о погроме в городе... Сегодня ночью обещали... Может, нам всем пойти ночевать к Капланам - они нас приглашали.

- Не пугай детей! - не выдержал Фишман. - Болтовня все это.

- Ты не знаешь, как это бывает, так спроси у моей мамы. У нее отца убили на Украине.

- Сейчас не те времена, - уверенно успокаивал ее Фишман.

- У них у всех на это всегда время найдется! - Римма вскочила из-за стола, начала убирать посуду и приказала: - Сегодня из дому никому не выходить! Я в магазине, пока светло было, все купила - до утра продержимся, - она заплакала, утирая мокрый нос передником.

- Успокойся, Римочка, мы все сделаем, как ты хочешь, - Фишман подошел к жене, обнял ее за дрожащие плечи. - Вот увидишь, все обойдется...

Римма отбросила его руку, перестала плакать и принялась мыть посуду.

Фишман прошел в комнату и сел в кресло. Оська делал уроки, склонившись в свете маленького светильника над крохотным столиком, втиснутым между креслом-кроватью и шкафом. Вова лежал с книгой на диване и грыз сухарь - с детства у него эта привычка: что-нибудь грызть после обеда. Фишман включил телевизор, уменьшил звук и начал перебирать программы. Ничто его не заинтересовало, он совсем убрал звук и, откинувшись в кресле, начал подремывать. Но ясно слышал стук посуды на кухне, постанывание тещи за тонкой перегородкой и чувствовал тепло Кнопки: она свернулась у него на левой ноге. Борясь со сном, вспомнил о полученном сегодня новом чертеже и начал прикидывать, как будет точить деталь. И вскоре с тщеславной гордостью заключил, что и эта прессформа не вызывает у него вопросов.

Когда Фишман открыл глаза, жена сидела на диване и отрешенным взглядом смотрела в телевизор.

- Что с тобой? - заботливо спросил он.

- А они все веселятся, - буркнула Римма.

- Кто?

- Все те, кто не евреи.

- Не заводись.

- Нет, ты только вдумайся, - нервно заговорила Римма, - сегодня будет погром, а они хоть бы полслова об этом сказали.

- Если бы такое намечалось, сказали бы...

- Дождешься от них! - Римма сжалась в комок, и глаза ее заблестели от слез. - И что Горбачев сейчас об этом думает?

- А зачем ему думать, - усмехнулся Фишман. - Он же не еврей. Наверное, сейчас со своей Райкой в Крыму балдеет.

- Он же Президент, глава государства, это нам как отец родной. Он обязан был выступить и сказать: да или нет. Успокоить всех.

- У него своих забот хватает. Такими друзьями в правительстве обзавелся, что только и ждет от них подвоха... И все же лучше, чем он, у нас еще никого не было.

- Болтун он - всегда во всем опаздывает. И ты ему все еще веришь? - она с презрением смотрела то на мужа, то на экран.

- Не греши! От добра добра не ищут.

- Добра? Сколько мы уже с тобой их пережили и всем верили, надеялись... Все они сволочи и антисемиты. Когда к власти рвутся, такие красивые слова говорят. А как дорвутся, грабят нас и по заграницам развлекаются. Они даже про своих, русских, не беспокоятся, где уж им о нас думать.

Зазвонил телефон. Фишман подскочил к нему.

- Не подходи! - испуганно крикнула ему в догонку Римма.

Но Фишман снял трубку и сказал: "Алле, вас слушают". Он видел сжавшееся комочком на диване тело жены и ее расширенные, блестевшие, как начищенная сталь, испуганные глаза.

Звонили Капланы, интересовались, что слышно, спокойно ли в их районе и настойчиво звали к себе ночевать. Он поблагодарил, посоветовал выбросить из головы все страхи, а если опасаются, приехать к ним, и пошутил: "Софочка, ты ляжешь со мной". Не дослушав ее возмущения по поводу шутки, попрощался и положил трубку.

- Почему ты отказываешься? - спросила Римма.

- В своем доме стены помогают, - спокойно ответил Фишман и подошел к окну. Уже темнело, дождя не было. - Странно, как мало сегодня на улице людей.

- Не к добру это, - сказала Римма.

Опять зазвонил телефон. Фишман снял трубку.

- Коля? Какой Коля? А, это ты... Да так. Отдыхаю, телевизор смотрю. Ничего интересного... Что завтра буду делать? Доживем - увидим. Да нет, что ты! Не веришь - приходи. На стол есть что поставить. Нет, в другой раз... Ладно, спасибо за звонок.

- Кто это? - спросила Римма.

- Фрезеровщик из нашего цеха.

- Что ему надо?

- Просто позвонил.

- Раньше он никогда не звонил.

- Сегодня у меня номер телефона взял.

- Почему именно сегодня? - беспокойно спросила Римма.

- Сегодня мы вместе с работы шли.

- Но почему именно сегодня? - настойчиво переспросила Римма.

- Ты теперь всех будешь подозревать, - Фишман старательно улыбнулся ей, сел рядом и поцеловал в холодную щеку. - Глупенькая ты моя, все будет хорошо.

Она молча уткнулась в его плечо и тихо заплакала. Он гладил ее пышные густые волосы, шептал всякие хорошие слова. И, кажется, тело ее перестало дрожать.

Раздался звонок в дверь. Кнопка с тревожным лаем бросилась в прихожую.

- Не открывай! Нас нет! - с глухим шепотом вскочила Римма и схватила Оську за плечо, который побежал вслед за собакой.

- Но мы же дома, - удивленно посмотрел на нее Оська.

- Молчи... Молчи... Нас нет, - прошипела Римма и закрыла ему рот ладонью.

Звонок повторился, долгий и настойчивый. Кнопка беспокойно прыгала на дверь, не переставая лаять. Фишман настороженно направился к двери, но свернул к туалету, чтобы взять топор. И тут же, устыдившись своего невольного страха, решительно взялся за замок, чувствуя, как учащенно забилось сердце. Медля открывать, оглянулся. Вся семья стояла за ним, настороженно глядя на его замершую на замке руку.

- Кто там? - поперхнувшись, спросил он.

- Свои, свои... Это я, Виктор, - отозвался глухо голос. - Изя... Исаак, ты что, своих не узнаешь?

Фишман повернул ручку замка и медленно открыл дверь, придерживая ее плечом. В тускло освещенном коридоре стоял Виктор.

- Ты один? - спросил Фишман, пытливо вглядываясь в стены, пол, потолок.

- А я уж думал, что вас нет, - улыбаясь, сказал Виктор. - У тебя что, звонок барахлит?

- Телевизор смотрели, - ответил Фишман.

- За этим ящиком можно всю жизнь прозевать, - добродушно улыбался Виктор. - Ну что, может, впустишь в дом?

- Да... да, пожалуйста, милости просим, - Фишман прижался к стене, пропуская его вперед.

- Погодка! Черт ее возьми! - сказал Виктор, протискиваясь вглубь узкой прихожей. - Сыро, как в погребе.

Он снял куртку. Фишман перехватил ее, повесил на крюк, бросился доставать из ящика тапочки и, склонившись, поставил их перед ним.

- Опять в этом году зимы настоящей не было, - сказал Виктор.

- Да, все теперь как-то не по-людски, - поддержал Фишман.

- Кругом бардак, - усмехнулся Виктор, снял обувь, сунул было ноги в тапочки, но они оказались ему малы. И он, сдвинув их в сторону, первым прошел в комнату. Оглянувшись, сказал: - Тесновато живете...

- В тесноте, да не в обиде, - поспешно заметил Фишман. - И на том спасибо, что крыша над головой есть и зимой тепло.

- У меня такая же халупа, только комнаты раздельные.

- И туалет отдельный? - спросила Римма.

- Где уж там! У меня и балкона нет. Партия нас учит: экономика должна быть экономной.

Виктор громко расхохотался, сел в кресло и, вытянув длинные ноги в теплых носках, начал разглядывать тесно заставленную комнату.

Фишман терялся в догадках по поводу этого неожиданного визита, а гость не спешил объясняться: начал безумолку болтать, расспрашивать о житье-бытье, рассказал о себе, дочке, жене, посочувствовал Фишману в том, что его обошли при раздаче дачных участков, и пообещал похлопотать за него в следующий раз. Фишман слушал его рассеянно, порой невпопад отвечал на вопросы, но отметил, что Виктор ни разу не спутал его имя. Римма пригласила гостя попить чаю, но тот отказался, сославшись на то, что перед выходом из дому плотно поужинал, и вдруг решительно встал и сообщил, что надо идти, потому что завтра с раннего утра едет на рыбалку.

- Да, чуть главное не забыл, - хлопнув ладонями, сказал он. - Исаак, поехали со мной на рыбалку. Римочка, вы его пустите? Он свежей рыбы привезет.

- Какой он у меня рыбак, - смутилась Римма.

- Снасти для него у меня есть, а я его вмиг научу. Он способный...

- В следующий раз как-нибудь, - начал отказываться Фишман.

- Ну что же ты! - укоризненно перебил его Виктор. - Я же специально к тебе за этим и пришел.

- Холодно, - вступилась Римма за мужа.

- Не замерзнем, - улыбнулся ей Виктор. - И у нас будет, чем согреться. А вы нам рыбу зафаршируете. Исаак хвалился, что это у вас здорово получается. - И уверенно заключил: - Значит, договорились! Жду тебя завтра в шесть утра у билетных касс.

- Если доживу, - кисло улыбнулся Фишман.

- Э, ты чего это заупокойную поешь! - весело перебил Виктор. - Мы с тобой на рыбалке такого чистого воздуха нахлебаемся, что еще долго жить будем.

- Где вы после Чернобыля чистый воздух видели, - сказала Римма.

- Развитый социализм пережили, значит, и с этой бедой сладим, - захохотал Виктор. - Если русского человека за семьдесят лет такой власти не сломили, он еще долго жить будет.

- Я ж семь раз не русский, - усмехнулся Фишман.

- Ну ты и даешь, Исаак! - Виктор покраснел и хлопнул его рукой по плечу. - Все мы в нашем коммунистическом отечестве в одинаковой степени русские. Никто другой такой жизни не выдержит.

- Так это и есть по-русски? - опять в лоб поставил перед ним свой вопрос Фишман, прямо глядя в его немигающие глаза.

- Можешь считать и так, - пожал плечами Виктор. - Только нам теперь вместе нашу жизнь надо так перестраивать, чтобы она была не хуже, чем на загнивающем Западе, понял?.. Ладно, об этом на рыбалке доспорим... А может, мне за тобой заехать?

- Что я - маленький, - смутился Фишман.

- Не пущу! - вдруг дико выкрикнула Римма и схватила мужа за руку.

Фишман удивленно взглянул на нее и тут же осторожно, косясь на Виктора, виновато проговорил:

- Витя, тут такое дело... Всякие дела по дому скопились, а я ей уже давно обещал... Понимаешь?

- Понимаю, - ответил Виктор. - Семейная жизнь - штука такая, что чужому человеку грех в нее вмешиваться. В своей толком до сих пор разобраться не могу... Ну, я пошел. Извините, что потревожил, я ж хотел, как лучше.

Виктор решительно прошел в прихожую, сунул ноги в туфли, надел куртку и, извиняясь и качая головой, вышел.

- Дура ты! Какая дура! - набросился на жену Фишман, когда дверь за Виктором захлопнулась. - Человек от души сделал, а ты...

- А что я? Что я? - залепетала Римма дрожащими губами.

- Хорошего человека обидела. Он ко мне по-доброму пришел! Меня на рыбалку звал! Он никого с собой не берет, а меня, Исаака Фишмана, сам пригласил. Это тебе ни о чем не говорит?

- Почему именно сегодня?

- Потому что завтра идет на рыбалку! - отчеканил он.

- Нет, почему именно сегодня? - беспокойно затараторила Римма. - И на работе не сказал, и не позвонил... Пришел неожиданно... Вдруг... Вечером.

- Ко мне прийти не посчитал за труд! - гордо ответил Фишман. - Значит уважает, ясно!

Зазвонил телефон, Римма сорвала трубку, крикнула:

- Нас нет дома, - и бросила на рычаг.

- Ты понимаешь, что сказала? - набросился на нее Фишман.

- А что они все сегодня звонят? Что им всем надо!

Прижимаясь к двери, заскулила Кнопка. Фишман посмотрел на нее, молча снял куртку и сбросил тапочки, чтобы переобуться.

- Ты куда? - испуганно спросила Римма.

- Надо собаку выгулять.

- Обойдется! - выкрикнула зло Римма.

- Еще не вечер, - с невозмутимой улыбкой, чтобы успокоить ее, ответил он.

- Уже половина одиннадцатого. Не пущу! - Римма сорвала с него куртку.

Кнопка, заскулив, смолкла и тихо улеглась на свое место.

Опять зазвонил телефон. Опередив жену, Фишман снял трубку и, не произнеся ни слова, вслушался в дыхание на другом конце провода.

- Мне нужен Исаак. Исаак Фишман, - прогудел голос.

- Я слушаю, - тяжелыми губами отозвался он. - А где я должен быть?.. А, это ты Степан? Нет, я рад твоему звонку. Да все в порядке... А что должно случиться?.. Да, приходил. Нет, я отказался. Дела дома есть... К тебе на дачу всей семьей? Спасибо, завтра никак не могу, я жене обещал помочь. Спасибо, спасибо, как-нибудь выберемся... Спокойной ночи!

Не успел отойти от телефона, как позвонил Виктор и сказал, что добрался благополучно домой. Что на улице тихо. Что они с женой приглашают их завтра к себе на обед, а потом вместе пойти в кино... А на рыбалку решил не идти. Фишман поблагодарил и обещал завтра, если все успеет сделать по дому, позвонить. Он все никак не мог узнать голос Виктора: слышал его первый раз в телефонной трубке.

- И что им всем сегодня от нас надо? - тревожно спросила Римма. - Как сговорились... И так нервы напряжены...

- Я отключу телефон, - предложил Фишман.

- Не смей! - остановила его Римма. - А вдруг у Капланов что-то случилось. Я с ней договорилась: чуть-что - звонить.

- Тогда пошли спать.

Римма подошла к окну, осторожно выглянула из-за портьеры на улицу и сказала:

- Теперь я рада, что у нас пятый этаж.

- Вот видишь, как все хорошо складывается.

- Еще целая ночь впереди.

- Скорее спать ляжем - быстрее твои страхи пройдут, - обнадеживающе улыбнулся ей Фишман..

- Думаешь, я смогу сегодня заснуть?

- Возьми снотворное.

- Сегодня и оно мне не поможет... Дети! Где дети? - вдруг испуганно закричала она и бросилась из комнаты. Из кухни донесся ее повышенный голос: - Спать! Немедленно спать! И слушать ничего не хочу! Никаких сегодня шахмат! Исаак, да скажи ты им! Прикажи! Совсем перестали меня слушать.

Фишман быстро прошел в кухню. Мальчики сидели за шахматной доской, закрыв уши ладонями, и молча продолжали играть.

- Пускай доиграют партию, - сказал он.

- А я сказала: "спать"! Немедленно спать! - расходилась Римма.

- Ну, мамочка! - Оська умоляющими глазами смотрел на нее.

- Нельзя, чтобы у нас сегодня поздно горел свет. Это опасно.

- Мамочка, мы сейчас доиграем и ляжем. Обещаю. - Вова поднялся, обнял мать и поцеловал в щеку.

- Хорошо, - сдалась она, - только я рядом посижу.

Она села подле Оськи, положила руку ему на плечо и невидящими глазами уставилась на доску, время от времени поторапливая:

- Быстрее... Меньше думай... Нельзя, чтобы так долго горел свет... Опасно...

- Мама, а нашу Кнопку тоже громить будут? - спросил Оська.

- Не говори глупости! - прикрикнул на него Фишман.

- Раз она у евреев живет, значит, тоже еврейка.

- Что за чушь?

- Про это я у Кассиля читал.

- Какая еще там кассиля? - удивилась Римма.

- Детский писатель, - пояснил Вова.

- Он что, тоже еврей?

- Я как-то об этом раньше не думал, - пожал плечами Вова.

- А теперь? - спросил Фишман.

- Жизнь заставляет, - глухим голосом ответил Вова.

- Значит, ты уже взрослый, сынок, - Фишман крепко сжал его острое плечо.

- Это что - главное? - поднял на него тревожно-вопрошающий взгляд Вова.

- Для еврея, видимо, да...

- Почему?

- Этого никто не знает, - задумчиво ответил Фишман и замолчал.

А ему так захотелось, да уже не впервые, поговорить с сыновьями на эту тему, объяснить им, предостеречь их... Но он так и не знал, что сказать, ибо за всю свою жизнь не нашел ответа на этот вопрос, как не знали его и все, кто жил до него.

Потоптавшись в тесной кухоньке, все ниже опуская голову, он начал медленно уходить шаркающей походкой. И вдруг, резко обернувшись в дверях, раздраженно выкрикнул:

- Скорее заканчивайте играть и немедленно спать. Мать пожалейте!

Фишман вошел в комнату. Раскинул диван-кровать, постелил, затем раздвинул кресло-кровать для Оськи - тот спал вместе с ними в одной комнате, а старший в соседней, с бабушкой. Он разделся и лег, прочитал газету по заголовкам, отбросил ее и, ворочаясь на чистой накрахмаленной постели, согревшись и разомлев, ощутил в себе желание к жене. И стал с нетерпением ждать ее прихода. Хотел было уже позвать ее, но вспомнил, что надо сначала дождаться, когда ляжет и заснет Оська. И не просто ждать, а тихонечко подойти к нему и проверить, спит или притворяется. Уже не один раз в последнее время ему казалось, что Оська именно в такие моменты не спит и все слышит. Фишман отрывался от жены, на цыпочках подбегал к сыну, но тот, казалось, только сильнее и глубже начинал дышать.

"Имеют же люди отдельные спальни, - вздохнув, подумал Фишман. - Мне это уже и не светит. Теща кряхтит и жалуется на здоровье, но умирать не собирается... Тьфу, тьфу, - осудил он себя за грешные мысли. - Вот, дай Бог, женится Вова и уйдет на квартиру, а если повезет, к ее родителям. А может, это и раньше будет: закончит институт и его пошлют работать по направлению. Но этого ждать еще четыре года. А мы с женой уже немолодые... Всего-то и были в жизни считанные дни, когда мы могли позволить себе с женой заниматься любовью наедине. Когда теща уезжала к сестре на несколько дней, да когда Вова был в пионерском лагере... Э, нет худа без добра, - насмешливо заключил он. - Была бы отдельная спальня, настрогал бы их дюжину... поди всех прокорми".

Постепенно он начал впадать в дрему, но и сегодня, не смотря на все пережитое за день и не отпускающий его невольный страх в ожидании погрома, он вспомнил свой цех и блестевшую гору деталей, обретшие форму, которую придал им он, Фишман. И виделось им это так зримо, словно не лежал он сейчас в постели, а находился возле своего станка. И он почувствовал, как растягиваются в довольной улыбке его пересохшие губы.

Телефон словно взорвался. Но Фишману показалось, что это звонят к концу смены, и руки его сами собой сделали движение выключить станок. Он услыхал голос жены и пришел в себя.

- Я... я... Все хорошо... Спокойно... Нет, мы не звонили. Что, звонят и кладут трубку? Хулиганы! А вы в милицию сообщили?

- Скажи, чтобы отключили телефон! - крикнул Фишман.

- Ладно, это не твое дело! - прикрикнула на него Римма. - Нет, это я не тебе. Это я Исааку. Храбрец нашелся! Все нормальные люди переживают, а он делает вид, что ничего страшного не происходит. Вы же его знаете - он у меня оптимист! Как все эти революционеры: задница голая, а на всех углах кричат о всеобщем счастье. Вон до чего нас довели: сегодня весь город обегала, а ни одного талона отоварить не удалось. Картошку купила, а кефира не досталось... Нет, молоко мы не пьем, - и Римма начала подробно объяснять Капланам, почему после Чернобыля нельзя пить молоко и как варить картошку, чтобы избавиться от нитратов.

И под этот несмолкаемый по-хозяйски обстоятельный голос жены Фишман начал засыпать. Но успел еще подумать о предложении Виктора сходить с ним на рыбалку, почувствовал опять неловко за свой отказ и осудил себя за то, что послушал Римму, - и желание к ней пропало в нем. И тогда вновь из глубины растревоженной души начало всплывать и дыбиться, тесня грудь, гадкое чувство загадочной вины перед Виктором, Степаном, Николаем - перед многими знакомыми и чужими людьми. И он начал надсадно копаться в себе, пытаясь, наконец, разобраться в причине этого мучившего его всю жизнь состояния. Но так ничего не понял и на этот раз.

"Свой или чужой - все равно я среди них еврей", - устало подвел он итог своим беспокойным размышлениям. Решительно прервал их и начал старательно призывать спасительный сон. Все становилось далеким и туманным и не вызывало в нем уже ни мыслей, ни чувств, ни желаний.

Сквозь сон он услышал скрип пружин дивана, ощутил холодок в пятках и понял, что это легла жена: устраиваясь поудобнее, стягивает с него одеяло. Он машинально придвинулся к ней, обнял ее полное теплое тело, прижал к себе и, согнув ноги, спрятал их под одеялом.

- Оська спит? - прошептал он ей на ухо.

- Почему ты не поменял ему простынь? - отозвалась она. - Я же приготовила ему чистую.

- Больше никто не звонил?

- Уже первый час ночи.

- Могут еще позвонить, - уверенно сказал Фишман.

- Совести у таких людей нет!

- У таких как раз и есть совесть, - окончательно проснувшись, возразил он.

- Это почему же?

- А сама не догадываешься? Те, кто именно сегодня нам звонил, наши настоящие друзья. Они волнуются за нас.

- Раньше им всем надо было бы волноваться! - с обидой сказала Римма. - Такого бы не случилось.

- Это не в их власти... Сейчас опять смутное время...

- А в нашей жизни разве было другое?

- Теперь всем страшно жить, и русским, и евреям.

- Мне бы их заботы! - хмыкнула Римма. - Уверена, в эту ночь они спят спокойно.

- Нам ведь не привыкать... И мы эту ночь переживем, - стараясь придать силу своему голосу, сказал Фишман и крепче обнял жену.

- Осторожно, грудь раздавишь, - зашептала Римма, прижимаясь к нему. - Миленький, потерпи, Оська, наверное, еще не спит...

- Хорошо, дорогая, не будем спешить, - согласился Фишман. - Все равно что-то не до сна.

Прижимаясь друг к другу, они еще долго лежали, уставившись глазами в потолок, все реже озаряемый фарами машин, гулко проносящихся в глухой и тревожной тишине томительной ночи.