Выходишь на улицы, когда горят фонари в глазах прохожих. Снег с дождем идут одновременно. Птиц не видно, потому что не смотришь. Цветы уже не растут в это время года и суток. Только за стеклами пышных цветочных магазинов. На небе самолет притворяется звездой. Под ногами асфальт, весь в зеркалах, выдает себя за небо. На тебе капли ползут вниз. Люди косятся туда-сюда, переводят взгляд. И ты косишься. Все время смотришь как там вокруг. Идешь по слизким улицам и отражаешься повсюду. Смотришь как там вокруг, чтобы видеть - как там ты сам. Отражаешься во всем. В том, что всегда бросается в глаза. В витринах, в каплях, в машинах, в экране сотового, в часах, в лужах. И совсем не важно - где ты и куда идешь, все равно вокруг везде зеркала. Зайдешь к друзьям и будешь отражаться в кружках, в бутылках, в жидкостях, в окнах, в глазах, капельке пота на лбу, в ногтях, в окнах, в мониторе, в телевизоре, в воде, когда моешь руки, или в моче, когда нажимаешь на спуск унитаза, в окнах, в лакированной мебели, в окнах. Останешься до потом, или уйдешь сейчас под дождь и снег, в каждой части которых ты видишь себя, пусть ничего не понятно, но все время знаешь, что там есть ты. Можешь сесть в зеркала автобуса, где во всех шести стенах и всех поручнях и всех глазах - ты. Или пешком по стеклу поздней осени до музыканта на углу, посмотреть на себя в его дрожжащем саксофоне. После скорее всего греться в кафе, через дорогу, строить рожи дымящейся непрозрачности кофе. И снова из окон, сквозь промозглый вечер, отражаться в своих глазах. Может придет Она, посмотреться на себя в тебя. И тогда позовешь официантку, чтобы еще кофе, чтобы на двоих хватило его зеркала. Нужно будет идти в театр, но лучше в филармонию на выступление симфонического оркестра. Там все блестит. Сначала блеснет лысина дерижора твоим взглядом, потом в смычках и струнах скрипок увидишь, как ты Ее обнял, затем в духовых взмывших к, искрящемуся вашим поцелуем, потолку снова твои глаза скользят вдоль ударных к басам, где ты ведешь Ее в туалет - смотреть на себя в Ее слегка вспотевшей шеи, в одной из пропахших мочей кабинок. Напротив кабинки - сразу зеркало, там ты, рядом с Ней, поправляющей прическу. Еще немного посмотреться в одинокую арфу забившуюся в дальний угол, и в звенящем треугольнике твое отражение уже вылилось в плеск ночных улиц, с запахом бензина и пропавших листьев. И так всегда, и опять все по кругу, из зеркала в зеркало, из глаз в глаза, в каждой капле.
Только не ночью в твоей комнате. Так или иначе, скользя искривленным реальностью отражением себя, ты придешь в эту комнату, где нет света, и единственное окно заколочено изнутри ржавыми гвоздями, и даже в закрытой двери нет ручки. Там нет мебели. Ничего не видно. Только стены. Голые, как темнота. И ты, наверное, наступишь на пачку сигарет на полу, и, пугаясь, на ощупь достанешь из нее раздавленную сигарету, и зажжешь спичку из коробка, что лежит рядом, в темноте. Станет светлее, пока горит огонь. Бросишь беглый взгляд на кирпичные холодные стены, на заколоченное окно, на дверь без блестящей спасительной ручки, на потолок с потрескавшейся штукатуркой, на пол без признаков мебели. И нигде ты не увидишь себя. Ничто не отражает. Нет зеркал. Тебя нет. Никто и ничто не сможет доказать обратное в этой комнате. И тогда ты превратишься в прожитую тобой жизнь. В воспоминания. До рассвета. Чтобы с солнцем снова пойти отражаться в чужих отражениях. И бояться остаться в матовой темноте давно отснятой фотопленки.