"Забил на работу. Купался в речке. Объедал черемуху. Плевал косточки в кувшинку. Одной попал. Тупил на воду. Остановил время. Ушел в пейзаж. Молчал на солнышко. Видел деревья. Пустил время. Шел домой. Потерял трусы. Вернулся. Ел малину. Нашел трусы. Пошел на работу. Туплю."
Человек вышел из расписания. Он не поехал в офис не смотря на то, что там его ожидало неотложное дело, от которого зависел финансовый успех компании на ближайшие пол года. Он закинул в машину мобильник, и бумажник, закрыл её и отправился к речке. Человек сломал своё расписание и стал недоступным.
Груз ответственности свалился с его плеч и на душе стало сразу легко. По лесной тропинке человек удалялся от нависшего над городом шума, гула машин и шипения шин на разогретом асфальте. С каждым шагом тело пожилого человека становилось всё более упругим и молодым. Когда город прекратил преследование своими звуками и исчез за спиной, человека подпрыгнул, пытаясь взлететь. Сомкнувшиеся над головой кроны звали а полёт, ажур неба в кружевах ветвей притягивал к себе и хотелось дотянуться до этого узора над головой.
Человек стал юношей, почти мальчишкой и это не было натужным, насильственно вызванным ощущением, это не было притворством или игрой, так стало на самом деле. Любой встретившийся на пути посторонний прохожий увидел бы перед собой подтянутого молодого человека, кем он и являлся на самом деле в этот момент.
У человека не было возраста и не было воспоминаний о прожитых днях. Якобы прожитых. Он отрешился от них, от всех, кроме тех, которые оставил на время, которые пока ещё нужны были ему там в городе, где он оборачивался пожилым солидным отцом семейства, служащим в крупной организации. Но там, у него за спиной, не было ничего, чем бы стоило дорожить и от чего нельзя было отрешиться.
Миновав опушку, он вышел к заливным лугам и теперь шёл между брошенных огородов, заросших малиной. Оставленная в покое природа, наслаждалась свободой. Трава с которой больше никто не боролся, вымахала в полный рост, кусты малины превратились в непроходимые дебри, они сочились ягодами, которые больше никто не собирал и не засовывал в банки. Когда-то, в трудные времена эти крохотные огородики в пойме реки кормили людей, но люди заплыли жиром и бросили их.
Всё вокруг не спеша плыло в теплом летнем мареве. Дикое разнотравье и брошенные кусты смородины, одинокие деревца яблонь и темнеющие вдоль реки ивы, голубой лес на пригорке и завитки облаков над ним, всё слилось в единый оркестр и тихо звучало шумом ветра, исполняющего оду лету. Жаворонок солировал над головой и солнце мягко давило лучами в обнаженную спину. Эти лучи пронзали все и связывали пространство воедино, они создавали общий ансамбль и дирижировали каждым участником. Молодой человек был голоден, но не набросился на кусты со сладкими ягодами. Он шел мимо не ломая, не вторгаясь в гармонию.
Потом он долго плавал в прохладной воде, смотрел как на колышущейся, взбугренной его присутствием ртути изгибаются красноватые, почти малиновые стволы деревьев. Но для него это были не вода и не стволы. В деревья и воду, они превратились только в словах, потому что нет иного способа рассказать что-то людям, кроме как урезать большое и сложное, до уровня маленьких и простых слов.
Молодой человек протянул руку и сорвал несколько гроздей черемухи. Он как в детстве обсасывал сладковатую вяжущую мякоть, а косточки откладывал за щёку. Он съел все ягоды, и те что налились спелостью до сиреневого оттенка и зеленоватые, те что выросли на самом кончике грозди. Он лишил все ягоды своего существования когда протягивал руку и разорвал их связь с материнским деревом. Он не мог взять одни и выбросить другие. Теперь он нес ответственность за все из них. Здесь и сейчас они оказались частью его жизни, и это случилось силой его намерения. Он не мог поступать безответственно. И теперь рот наполнился вяжущей сладковатой ватой, словно тысячи тонких нитей связали и лишили свободы язык, нёбо, расслабленную мякоть рта. Он впустил ягоды в себя и они изменили его изнутри.
Крупные листья кувшинок распластались на водной поверхности под ногами. Они отсвечивали рассеянным матовым светом, мерцающим и расслабляющим. По воде стремительными, прерывистыми движениями летали водомерки. Время от времени, они бросались в погоню одна за другой, иногда взбирались отдохнуть на зеленые острова листьев. Каждое их движение сопровождалось тонкими разбегающимися колечками, каждое оставляло след, пусть и не на долго. Такие же кружки оставались от косточек которые мальчишка с силой выдувал изо рта по одной и они летели далеко в поток. Мальчишка подумал, какой он ловкий и как далеко у него получается плеваться косточками черёмухи, и что он может легко попасть в один из этих больших листов кувшинок. Человек принял решение попасть косточкой в лист.
Он выбрал этот лист. Именно этот конкретный лист, в окружении почти таких же, но чуть отличающихся неповторимой индивидуальностью формы, рисунка, оттенков. В этот момент этот лист вошёл в его жизнь. Человек выбрал лист и лист выбрал его.
Человек принял решение поспешно, без обдумывания и ответственности. Он принял его в тот момент, когда был мальчишкой, когда всё было легко, когда перед глазами покоилась на воде большая, близкая мишень, а во рту хранился огромный запас снарядов. Решения принимать очень просто, если всё складывается так удачно.
Мальчишка начал выплевать косточки одну за другой норовя угодить в свой лист. Снаряды ложились близко, но каждый раз случался то недолёт, то перелет, то уходили влево, то вправо. Боекомплект быстро уменьшался, а цель всё не давалась.
Человек стал выдувать косточки не так часто. Он стал собраннее и аккуратнее. Он начал целиться и вводить поправки, в каждый выстрел он старался вкладывать одинаковую силу. На кон было поставлено слишком много.
Тщательное прицеливание не помогло, наоборот, снаряды начали улетать далеко влево и чуть-чуть вверх. Вот ещё один пошел туда же. А другой наоборот, сильно не долетел. Боезапас не бесконечен. Человек ввел поправку, но это помогло не сильно. Точность была слишком плоха, а разброс чересчур велик. Нужно собраться. Надеяться на авось очень неправильно, когда от этого зависит твоя жизнь.
Плевок. Ещё плевок. Безрезультатно. Язык аккуратно ощупывает щеку, перекатывает шероховатые шарики зерен. Из каждого такого ядрышка могла вырасти целая вселенная, на которой каждый год появлялось бы по сто тысяч косточек. А сейчас у него счёт пошёл на штуки.
Человек концентрировался и мрачнел. Он знал, что не стоит поддаваться панике, но время от времени мелькала чёрная тень мысли о том, каким способом он будет убивать себя. Плевок. Мимо. Косточка попала в самый край. Почти в самый край. Но не попала. Это фонтанчик от взрыва всколыхнул лист тонкой дрожью. Услужливый голос радостно прошелестел в правое ухо - ты попал! Я видел, она угодила в самый край, чиркнула и ударилась об воду, и я даже слышал звук, похожий на тихий стук.
Но человек знал, что это неправда. Это обман. Пока ещё запас есть. Он боится считать, но точно больше трёх. Или пяти? Может больше пяти? Что-то чувствуется ещё с другой стороны языка. Плевок. Мимо. На одну меньше. На целую одну косточку меньше.
Как это сделать? Можно скрутить мокрые штанины в веревку. Веревку накинуть на ветку. На какую ветку? На ту? Или на эту, чтобы висеть над водой? Нет это не годится. Какая разница как, но почему-то хочется, чтобы вышло пристойно. Он знает, что это неправильно. О пристойности думать неправильно. Об остающихся думать неправильно. Это ложная жалость. Это нарушение безупречности. Плевок. Слишком близко.
Лучше всего нырнуть и долго-долго плыть под водой. Выпустить сверкающие пузыри. Отпустить воздух на волю. Вернуть его другим. Проталкивать тело в лучистой толще ритмично разводя руки и упираясь ногами в то, на что нельзя опереться. Перетерпеть, пересилить себя, когда легкие содрогнутся нервными спазмами раз, и другой. Широко открытыми глазами видеть переливы световых пятен на песчаном дне. Пятна, которые становятся чужими. Почувствовать, как приближаются и начинают пульсировать красные круги, как всё чаще и чаще наплывает пелена. Продолжать грести.
Плевок. Мимо. Очень далеко в сторону. Теперь в другую. Ни о какой кучности говорить не приходится. Да, это пристойно. Лето, теплый день. Человек пошёл искупнуться, внезапный спазм, судорога, лопнул сосуд, остановилось сердце. Он был ещё совсем молодой. Ведь это вовсе не возраст.
Он продолжал целиться с уже холодной отстраненностью. Он как можно дольше растягивал каждый промежуток времени перед актом действия. Теперь он вбирал в себя продолжительность времени, их времени. Он запоминал её, запасал в себе. Возможно это последнее из понятного, из того что он, быть может унесет отсюда. Плевок. Косточка с оглушительным грохотом ударяется в соседний, ближний лист, отскакивает и перелетев через сомкнутые края падает на середину листа. Его листа. Но ведь рикошет это тоже попадание! Какая разница как, но снаряд угодил в цель. Увы, - нет. Это неправда. Здесь некого обманывать кроме себя. Такой обман лишен смысла - он убивает безупречность.
Человек не спеша пересчитал косточки. Остается только три попытки, только три шанса. Или... ещё три попытки, в запасе целых три шанса. Он смотрел на лист. В зеленом мутноватом свечении не было вызова. Это был достойный соперник. В ум запечатлевался рисунок прожилок, гладкий рельеф, пластмассовое поблескивание. Всё успокаивало. Лист не агрессивен. Он спокоен. Лист принял человека. Плевок. Совсем рядом. Плевок. Попал.
Что делать с оставшейся косточкой, когда знаешь её настоящую цену?
Затем, голый человек сидел на досточке, оставшейся от рыбаков. Дрожание в руках и коленях улеглось. Он и не заметил насколько был не безупречен. Хватило бы у него решимости? Он отогнал эту мысль. Отмахнулся, так как не было сил рассуждать.
Постепенно он растворился в теплой влаге нависшей над рекой. Она окутала и поглотила его. Он остановил время и время перестало существовать. Был только он, и то что там, в городе, называют облака, небо, солнце. Да ещё вспененные зеленью берега реки, полощущие космы в воде ивы, медленные переливы текущей воду. Человек долго смотрел неподвижным взглядом, положив голову на коленки и постепенно всё задрожало, покрылось светящейся, вибрирующей плёнкой, стало плоским и очень сочным, затем внезапно вывернулось наизнанку, вспухло и приобрело такую глубину и пронзительную откровенность, что человек перестал дышать.
Времени больше не было. Там, в городе за спиной, тикали будильники, подрагивали стрелки на тысячах ручных часов, тужились моргнуть цифры на циферблатах, но время остановилось.
Великий покой навис над речкой и только внутри него что-то плыло, двигалось, вращалось. Проплывали лодочки листьев, подрагивали прутики сопротивляясь потоку воды, шевелились кусты на противоположном берегу. Но кусты эти были не кусты, и прутики не прутики, и вода не вода. Это всё было другим, незнакомым, живущим по загадочным законам, плывущим во внутреннем времени и внутреннем пространстве, заселенном неведомыми существами. Сегодня он мог войти в этот мир. Сегодня он мог отправиться в невероятное, захватывающее путешествие, путешествие, которое для людей живущих в городе не закончится никогда, так как, их часы больше не идут. Он оставил бы им в залог своё тело, оно больше ему ни к чему. И они бы не знали что с ним делать, ведь оставленное тело приходит в негодность слишком быстро, можно сказать стремительно, оно протухает и начинает вонять за один-два дня. И люди в городе не придумали бы ничего лучше, как упаковать его обрюзглое тело в строгий синий костюм, который он так не любил и уложить его в деревянный сундук и спрятать сундук в землю, чтобы потом изредка приходить к сиротливому холмику, и горевать о себе самих.
Нет, очень не хотелось возвращаться от ворот этого прекрасного, светящегося мира в город, но рано. Он ещё далеко не безупречен и у него ещё не накоплено в нужном количестве того единственно стоящего богатства, которым только и можно дорожить - его личной силы. Без достаточного запаса этой драгоценности не войти в загадочные, вибрирующие миры.
Человек пустил часы в городе.
Деревья превратились в деревья, птицы в птиц, таинственные существа покинули воды. Человек выпрямился, сладко потянулся, ощущая вновь своё молодое гибкое тело. Он разбежался и нырнул в прозрачную зеленоватую воду. Открыл глаза, и любовался переливами световых пятен на песчаном дне реки. А где-то над головой, покачивался на волнах его лист.