Нас трое: дочь Маша, жена Валентина и я. Мы сидим в креслах по правому борту кубинского ТУ-154 и смотрим в иллюминатор. Под нами - бесконечные шоколадные волны Анд. Позади... позади - два месяца суеты, споров, сборов, разговоров. Позади - Москва, Тенерифе, Гавана-Куба.
- Особенно Куба, - уточняет Валентина.
- Да, особенно, - соглашаюсь я.
Куба оказалась нашим неожиданным открытием. Собственно, мы и не ожидали ничего хорошего на этом "острове свободы", но всё же, всё же... Я бродил по центру Гаваны и с ужасом думал:
- "А если там всё будет так же, как здесь, что тогда?"
"Там" - это Эквадор. Конечно, от Кубы до Эквадора целый день полёта, но как ни крути - тоже ведь Южная Америка. Что если вся эта нищета, голодная, разрывающая душу скудость, которая так больно ударила по нашим глазам, что если это всего лишь обычный Южноамериканский стандарт жизни, а проще говоря - и есть жизнь, бытование, перебивание с хлеба на квас.
Правда, нам уже многое известно о пункте назначения, об Эквадоре: я перерыл Интернет и выудил оттуда десятки фотографий и статей, в книжных магазинах тоже кое-что разыскал, но за два месяца нам так и не удалось встретить кого-нибудь из "наших", хоть бы одного человека, кто там побывал. Как ни относись к необъективным рассказам очевидцев, но часто они дают гораздо больше, чем стопка туристических брошюр.
Два дня на Кубе истомили нас, показались месяцем. На третий день, после полудня, мы решили вернуться в номер и не выходить из отеля. Больше всего раздражало в этом городе, что через каждые двадцать шагов к нам обязательно приставал какой-нибудь прохожий. Нас трогали пальцами и просили денег. Мы не давали. Не из жадности, а скорее из страха. Я не сразу понял природу этого страха, осознал её только когда мы, наконец, оторвались от земли и неполюбившаяся Гавана резво побежала куда-то назад, в сторону, пока на её место не выплыл полосатый океан: наш страх - это страх остаться, страх не улететь, не выбраться отсюда, страх слиться с кубинцами, с их грязными улицами, с их "кафе", больше похожими на конторы гробовщиков, страх свыкнуться с их тощими авоськами, наполненными зелеными как трава лимонами, с их жадно-злыми глазами, с их серыми полуразваленными руинами домов. В нас проснулся, ожил, и в течение двух дней владел и правил нами генетический страх советского человека. Скудная, жалкая, обнищавшая Гавана сработала для страха как будильник, и за это мы презирали её.
Но всё позади. После взлёта я совершенно успокоился.
- ...что там никогда не было политических экспериментов...
Это прозвучал обрывок фразы из, наверное, длинного монолога жены, просочился в сознание. Очевидно, Валентина рассуждала об Эквадорской политике.
- Ну, рабство там всё-таки было, - возражаю я, впрочем, весьма вяло. Всё это говорилось уже не раз, и не об этом хочется думать. Под нами, совсем близко, кажется, всего в двух-трёх километрах, ползут округлые замшевые горы, изредка прорезанные речками. Не видно ни дорог, ни лесов, ни снега.
- Папа, почему там нет снега? - спрашивает Маша, подслушав мои мысли.
- Тропики, жарко...
Зачем-то я вспоминаю о новой кожаной куртке, отданной в Москве за бесценок, вспоминаю с жалостью. Я думаю:
- "А вдруг мне захочется сходить в горы? Тогда снова придётся покупать такую же куртку. Предупреждал же, зря продаём".
Но в этот момент самолёт круто закладывает левый вираж, солнце горячей струёй полоснуло по нашим лицам, мы потянулись к окошку и вдруг увидели прямо под нами, действительно рядом, небрежно разбросанную по длинному склону горы кучку серых домиков. Самолёт качнулся, приподнял крыло - домики исчезли. Что это было? Пастуший посёлок? И вообще, где мы?
- Где мы? - спрашиваю у стюардессы.
Улыбчивая, но заспанная мулатка с алым платочком на плече хлопает глазами - не поняла.
- Дондэ эстамос? - стократно вызубренный вопрос выговаривается с трудом.
- Бенесюэля. Бенесюэля.
Поворачиваюсь к жене, говорю с видом экскурсовода (в дальних путешествиях гид - моя привычная роль):
- Над Венесуэлой летим.
Жена и стюардесса одновременно кивают. Я думаю:
- "Венесуэла... Венесуэла ..." - в этом месте я впадаю в мечтательность. Всё, что мне известно об этой земле - фотография одной потрясающей красавицы, ставшей как-то не очень давно Мисс Мира. Но вспомнить её лицо никак не удаётся - все Мисс Мира похожи друг на друга как родные сёстры, известный факт...
Мы обожаем обеды в самолётах. Просто поразительно, какие мы глупые - нам всегда кажется, что обед в самолёте - бесплатно. Мы никогда не перекусываем в аэропортах - зачем? Всё равно скоро принесут в салоне. Я знаю, что примитивный ломтик курицы с горошком, съеденый на высоте десять тысяч метров, обходится нам примерно во столько же, сколько платят за настоящее итальянское куриное жаркое в первоклассном ресторане где-нибудь на Сейшелах, но хочется забыть об этом: "авиационная" курица с горошком - бесплатно. Невинный самообман.
Пообедав, употребив по два "бесплатных" же стаканчика красного сухого, принимаемся за обсуждение распорядка нашего первого дня "на месте". В конце концов, побеждает мой план номер три: прилететь, поселиться в отеле и, не переодеваясь, отложив пересмотр вещей и даже душ до вечера, немедленно пойти гулять по городу.
Вскоре объявили о снижении. Не дождавшись, пока мы застегнём ремни, самолёт клюнул носом в розовую тучку, выпорхнул из неё и подарил пассажирам правого борта великолепный вид на горное ущелье, украшенное петлями блестящих ручьёв. То ли снижение шло слишком энергично, то ли горы под нами становились всё выше, но, глядя в иллюминатор, можно было подумать, что посадка произойдёт как раз на одном из этих ручьёв, где-нибудь поближе к овечьим поилкам.
Но вдруг картина изменилась: горы как бы провалились в бездну и открылась глубокая тёмно-зелёная долина, исполосанная дорогами, заляпанная многоугольниками жилых районов, хрустальными осколками теплиц, и прочими признаками развитой цивилизации. Притормозив, мы опустились ещё ниже и... всё засияло, заискрилось, ожило. После двухчасового горного пейзажа мелькающие под нами стеклянные пирамиды домов показались небоскрёбами Манхеттена. Цивилизейшен, цивилизейшен! Восторг, ура, не Куба!
Жена радостно комментировала свои впечатления, тяжёлые камни валились с наших душ - цивилизация, красота, надежда... Мы летели над парками и стадионом на высоте не более трёхсот метров, травяные лужайки казались удивительно гладкими, серые бетонные дорожки - удивительно чистыми.
Я люблю смотреть посадку, люблю переживать миг первого касания, и в такую минуту мне всё равно, где я, сознание заполняется одной единственной, но громадной мыслью - я далеко, уже далеко! Это чрезвычайно важно для меня, хоть я и не смогу толком объяснить почему.
Кубинский лётчик, очевидно, очень хорошо усвоивший советскую школу пилотирования советских же судов, приземлил нас так мягко и нежно, будто вёз нитроглицерин. Самолёт побежал по новенькой чёрной дорожке, зарычал, затрепетал крылом.
- Нужно выйти первыми, - неожиданно заявила Валентина.
- Зачем?
- Багаж получать.
Я не улавливаю связи между первенством выхода и качеством получения багажа, но соглашаюсь, тем более, что самолёт полупустой, толкучки не ожидается, и к тому же мы - единственные русские на весь салон. Остальных русских (большинство) поглотили Канарские острова, а нескольких несчастных съела Куба. Не обращая внимания на уговоры стюардессы, мы покидаем наши уставшие кресла и переходим поближе к выходу.
Вскоре подали трап, я устремляюсь вперёд, соскальзываю на землю, ноги непослушно гнутся в неправильные стороны.
- Не жарко, - говорит жена.
- "Не холодно", - думаю я.
Всё вокруг нравится мне с первого взгляда. Я глубоко вдыхаю свежий воздух, стекающий с длинной горбатой горы. Новые запахи, тропическая эйфория.
Моё настроение поднимается на ещё большую высоту при виде местной таможни. Ужас и содрогание от воспоминаний о таможне кубинской ещё живы в нас, но здесь, в Эквадоре - свобода. Никому не приходит в голову рыться в наших сумках, благообразный паренёк в полувоенной форме улыбается на все тридцать три, едва нас завидев. У меня в голове мелькает подозрение, что его улыбка слетит в один миг, как только он развернёт наши советские паспорта, но я ошибаюсь. Едва скользнув взглядом по красным книжечкам, паренёк тут же причислил нас к разряду "желательных туристов", которым положена максимальная виза, и заулыбался ещё радостнее.
Непонятно почему, но Эквадор, в отличие от других латиноамериканских стран, относится к российским гражданам очень дружественно. Ни разу за годы жизни в этой стране я не сталкивался с какими бы то ни было негативными проявлениями, имевшими причиной моё гражданство. Наоборот, у местных жителей Россия прочно ассоциируется с Европой, а значит - с богатой жизнью, и с Горбачёвым (Ельцин им до сих пор не известен и, вероятно, не будет уже известен никогда), Горбачёв же - символ ещё более богатой жизни. Именно так большинство эквадорцев понимает наши реформы.
- Уотс зэ пёрпэз ов йо визит? - спрашивает таможенник (он же и пограничник).
- Тоуризм, - отвечаю.
- Фор хау лон?
- Три манс! Три! - мы с женой счастливо показываем ему каждый по три пальца. Кивает, смеётся, шлёпает штампики. "Всё, визы продлевать не придётся", - ещё один маленький камешек падает вниз.
- Уэлкам!
Благодарим, тащим сумки, спотыкаемся. Нас встречает носильщик с огромной решётчатой телегой. Грузимся, я бегу к обменке (обменные пункты, как бы их не маскировали и не прятали в закутках, всегда бросаются в глаза первыми). Курс - один к трём тысячам двести. Меняю полтинник. За это время носильщик проехал целых пятнадцать шагов. Больше и не требуется, такси ждёт у самого выхода. Мы почему-то спешим. Нет, скорее, это я спешу и невольно подгоняю остальных. Куда я спешу? Сам не знаю.
Из текстов, обнаруженных в Интернете, мне уже известен отель, в котором мы поселимся - это Алстон. Очень пристойное заведение для туристов со скромными возможностями, но приличными запросами. Так было написано в текстах, так оказалось и на деле. И ещё: я знал, во что обойдётся такси - четыре тысячи. Я знал многое, это позволяло мне выдавать себя за старого посетителя, неновичка.
Мы едем, крутим-вертим головами. Ничего впечатляющего пока не заметно, домики как домики, не бедные, не богатые, но дорога хорошая, без заплат, машина такси совсем новая, по пути встречаются множество кафе и ресторанчиков, почти все первые этажи зданий - магазины. Я всматриваюсь в людей. Они кажутся мне слишком маленькими, простоватыми, смуглыми, очень похожими на малайцев, но без раскосости в глазах. Впрочем, мы мчимся так быстро, что нельзя относиться серьёзно ко всему увиденному. В далёких поездках у нас выработалась привычка к неторопливому и подробному наблюдению. Время для этого есть, у нас много времени, очень много.
II Алстон и вокруг него
Алстон - отель на улице Хуан Мера. С улицы - не очень большой двухэтажный розовый дом. Но за домом прячется двор, и ещё один дом, и множество построек. Около полусотни номеров, двадцать пять долларов за номер. Никто, конечно, не помог нам затащить сумки, которых набралось целых пять. Не удивительно - у отеля нет звёздочек. Но зато не оказалось и глупой необходимости заполнять мелким почерком кипу никому не нужных бумажек. Я криво расписываюсь в толстом журнале напротив неверно написанной моей фамилии, оплачиваю за пять дней вперёд и нас ведут по коридору во дворик, оттуда - в номер на первом этаже.
Итак, мы поселились. Прежде всего я достаю деньги, солидную пачечку, с помощью перочинного ножика поддеваю приклеенный к полу красный палас, укладываю там наш капитал и придавливаю его сверху широкой ножкой кровати. Прекрасный получился сейф. Я всегда делаю что-нибудь подобное. В крайнем случае, засовываю деньги в кресло или, лучше, в телевизор.
Кстати о сейфах. В Сингапуре был такой глупый случай: в Кингс-Отеле в номере люкс стоял сейф для личного пользования, очень красивый, похожий на маленький холодильничек, с кнопочками, с дисплейчиком. Я попробовал его приподнять - килограммов сто, наверное! Тогда я решил положить деньги под сейф. Я ведь русский человек, а разве русский человек может доверять сейфам, которые с дисплейчиками? А под сейфом искать не станут, решил я и наклонил этот "холодильничек", совсем немножко наклонил, на несколько градусов, но этого оказалось достаточно - сейф завыл как тысяча пожарных машин. Звук влетал в голову и превращал её в резиновый шар. Я рванулся к розетке, выдернул вилку, но это не помогло - сейф был аккумуляторный! Смешно...
Правда, сейчас уже не смешно, такой сейф можно купить в десятке магазинов Москвы, но тогда мы никак не ожидали подобной подлости. Причём служащие отеля делали вид, что ничего не слышат - очевидно, не впервой. Так и провизжала эта железка все положенные десять минут, после чего у меня весь вечер болела голова, а деньги я всё-таки спрятал в диване.
Как и предполагалось (точнее, на то имелось смутное ощущение, основанное на большом опыте), Валентина отказалась от прогулок по городу, сославшись на измученность (её словечко). Ужинать никому не хотелось, так что выманить Валентину на улицу под предлогом посиделки в кафе тоже не представлялось возможным. Короче говоря, нам с Машей ничего не оставалось делать, как переодеться (тоже в нарушение планов) и выйти на прогулку самим, "без мамы".
Маше уже тринадцать, она почти москвичка, то есть в Москве говорит совершенно по-московски, но стоит уехать, как сам собой возвращается к ней её "исконный" южно-российский говор - слова как-то незаметно вытягиваются, не сминаются на окончаниях, не торопятся. Сейчас лето, начало июня, в Москве, разумеется, каникулы. В эквадорских школах, как мне известно, учёбу начинают в октябре, так что у нас целых два или даже два с половиной месяца до начала беготни со справками и медкомиссией. Эти месяцы нужны нам как воздух - их намечалось истратить на визы, компанию, и прочие связанные с этим делом проблемы.
Отель Алстон находится в центре туристского района. Туристов здесь много, хотя большинство их них - проездом в Амазонскую сельву или на Галапагосы. Остальных интересует только Юг, южная часть Кито.
Кстати, я так и не разузнал, что, собственно, означает название города. По-английски это слово пишется через "кью - йу" и до странности близко глаголу quit - покидать. Кто кого покинул в этих горах, и ради кого?.. Впрочем, слово-то наверняка индейское.
Когда, будучи ещё в Москве, я прочёл, что Кито живёт-поживает на высоте аж две тысячи восемьсот метров, то сначала принял эти цифры за опечатку. Много лет назад я проработал один сезон фотографом-экскурсоводом в Приэльбрусье, раз сорок поднимался на станцию Мир - это три тысячи шестьсот. Не очень-то высоко, конечно, но дышалось с трудом, особенно если не сидишь на месте, а бегаешь, высунув язык, развлекая сонных похмельных отдыхающих из солнечного Узбекистана, или ещё более похмельных - из несолнечной Сибири. Причём станция Мир покрыта вечным снегом, и ещё на полтора километра вниз - всё снег и снег. А здесь, на почти той же высоте, дышать очень легко. Горы вокруг совсем лысые, бурые, ни малейшего признака белизны. И не бывает здесь ни глубоких снегов, ни кровожадных эльбрусских метелей. Число двадцать два описывает местный климат как нельзя лучше - двадцать два по Цельсию весной, двадцать два летом, двадцать два осенью, и так далее. Правда, никакой осени или лета нет вообще.
Хотя, как выяснилось, погода в Кито непредсказуема до такой степени, что может одарить вас неожиданным осенним дождём, стремительно сгущающимся в плотный ноябрьский холод, а на следующее утро вдруг открыться янтарной, пронзительной кавказской весной, полной птиц и цветов. За одну неделю побываешь и в осени, и в весне, и в лете, причём в любой комбинации, вот только зима не наступает никогда. За исключением одного дня, но об этом позже.
А сегодня, под быстро темнеющим небом, я гуляю с Машей по запутанным улочкам. И не понятно, пока не прочтёшь вывески, что это за домики с оранжереями, палисадниками, занавесочками, коваными железными заборчиками, полукруглыми калиточками. Так и ждёшь, что выглянет из окошка розовощёкая бабуся с большой чашкой чая в руке. Но в домиках никто не живёт, всё это офисы, офисы, офисы. В основном, разумеется, туристические, в соответствие с районом.
Мы петляли без цели, сворачивали с одной улочки на другую, прислушивались к смешному испанскому говору прохожих, а самым ярким впечатлением того вечера оказалась, как мы её прозвали, индейское кафе-столовая. Темно-зелёное деревянное строение, длинное и низкое, без дверей, с открытым проёмом. Внутри - такие же длинные столы с лавками вместо стульев. Нет, мы не заходим, мы смотрим, медленно шагаем мимо. И наталкиваемся на нечто отвратительное - полный котёл серых варёных хвостов. Хвосты неизвестно каких животных, обрезки кишок, всякий "ливер", всё кипит, булькает, издавая потрясающе мерзкий запах. Маша смеётся, зажимает нос руками. Проскакиваем. Кошмар! Неужели кто-то будет кушать такое, да ещё и деньги заплатит?
Кафе, судя по всему, очень рассчитывает на иностранцев. Есть такие любители всё пробовать на своей шкуре, отчаянные головы. Вообще Эквадор - экзотическое место, едут сюда в основном искатели острых ощущений, среди которых каждый второй и есть любитель всё пробовать, поэтому, думаю, это смрадное кафе имеет определённый успех. Я же, по слабости нервной системы, хвостов так и не отведал. И слава Богу.
Но нас ожидало ещё одно развлечение - мы заблудились. Я по-испански - сорок слов, Маша - ни одного. В кармане какая-то мелочь, то есть я вообще не знаю сколько, с усталости перепутал курс доллара, и потому как-то неуверен на счёт такси. Кроме того, у меня с детства дурной пунктик - никогда ничего не спрашиваю у прохожих, нахожу дорогу сам. В крайнем случае, могу обратиться к полицейскому, но полисмены в Кито - большая редкость.
- Это недалеко, - успокаиваю я нас обоих, - Мы гуляли чуть больше часа, бродили кругами, значит, отель где-то рядом.
Заблудились... И вдруг нас накрывает волна смеха. Мы смеёмся и не можем остановиться. Действительно, смешно: ещё сегодня (сутки не прошли!) ехали мы на автобусе по Калининскому проспекту, а теперь заблудились на другой стороне планеты в неизвестном нам городе. Но нет худа без добра - выбираясь из переплетения улиц, мы натолкнулись на кондитерский магазин и купили несколько превосходных яблочных пирожных (денег, как ни странно, хватило вполне), два съели сразу же, подумали и купили ещё три, "домой". И вышли на широкую улицу (широкую в сравнении с теми, где домики). Тогда мы ещё не знали, что это - лучшая улица города, бесконечно длинная, с красивейшим именем Амазонас. Амазонки - какой поток радужных ассоциаций вызывает это слово...
Но нет, мы пока ничего не знаем, мы просто выходим на уютную улицу, по тротуарам которой маленькими кучками фланируют американцы. Разумеется, среди них были и австралийцы, и немцы, и кто угодно, и "наши" тоже, хоть и немного. Но так уж здесь повелось: если три четверти туристов - янки, то и все остальные тоже каким-то образом превращаются в янки. Наверное, в этом есть практический смысл.
Мы пошли за туристами и очень скоро опознали высокий чёрный "почтинебоскрёб". Зарулив от него влево, вышли на уже знакомую улицу Хуан Мера и, о счастье обретённого дома! - вот он, наконец-то, отель Алстон.
Зря это я чуть выше написал, что нас ожидало ещё одно развлечение - развлечений в ту ночь было значительно больше. Стоило нам с Машей переступить порог нашего номера, как тут же...
Но всё по порядку: мы входим и на наши головы обрушивается шквал отчаяния и горя. Ну, не то, чтобы большого горя, а так, средненького горюшка. И даже не горя вовсе, а скорее обиды. Хотя и не ясно, на кого. Дело в том, что нас обокрали. Валентина - в шоке.
- Обокрали?! - моё сердце останавливается. Мягко, подобно тёплому пластилину, оно отрывается от аорты и скатывается в бездну, к пяткам. По крайней мере, я чувствовал именно это. В глазах запрыгали яркие звёздочки и зелёные бумажки. Я как бешеный зверь прыгнул на красный палас.
- Нет! Постой! Нет же! Сумки! Сумка! - кричит Валентина.
Я ничего не понимаю. После этого следует набор совершенно бессвязных фраз, из которых до меня, наконец, доходит, что пострадал Машин ранец. Он очень кстати валялся здесь же на полу. В него, между книг, мы положили классный канадский фотоаппарат, подарочный, с сингапурской выставки, си-ди плеер Айва, электронную записную книжку, и не менее электронный тестер, причём мой любимый. В Москве все эти вещи были в целости, до Шереметьева они доехали тоже, а вот что с ними случилось после - мрак неизвестности. Совершенно невозможно определить, кто же так постарался - то ли "наши", то ли их друзья-коллеги кубинцы. Пересмотреть вещи на Кубе мы как-то не додумались.
Конечно, кража средняя, почти мелочная, в общей сумме что-то около пятисот долларов. У других крадут куда поболе. Но с нами это был первый случай. Несмотря на весьма многочисленные вояжи по миру, мы не теряли ничего, и не были обворованы даже в Индии.
В общем, мы сидим расстроенные, "как в воду опущенные", так моя бабушка любила говорить (возможно, она имела в виду утопленников, я не уточнял).
Сидим, с горя жуём обалденные пирожные, запиваем их фантастически вкусным молоком из огромной пластиковой бутыли. Молоко я купил там же, у пироженщиков. Но трапеза не изменяет нашего упадочнического настроения. Однако, я пытаюсь обрадовать всех хотя бы тем, что обворовали нас уж точно не в Кито: багаж нам выдали сразу же, прямо на выходе из самолёта, просто открыли его брюхо и стали подавать оттуда чемоданы. Кстати, нигде ничего подобного я не видел. Не видел больше и в Кито. Кто знает, почему так угорело спешили грузчики, но пассажиры остались очень довольны.
Чтобы отвлечься от тоски по навсегда утраченной собственности, мы включаем телевизор. С удовольствием обнаруживаю, что каналов никак не меньше пятнадцати, но есть и другие, плохо настроенные. Правда, всё на испанском языке, скороговоркой, уверенно понимаю только "буэно" и "грасияс". Но я давно убедился, что на этой планете языковых проблем нет, достаточно лишь знать инглиш. На английском можно говорить и в Центральной Африке. Если вы очень чисто, идеально и классически говорите по-английски, то всё различие между Танзанией и штатом Оклахома будет для вас лишь в том, что в первом случае вас понимает каждый двадцатый прохожий, а во втором - каждый пятнадцатый. На практике это всё равно.
Мы спим. Какое блаженство - горизонталь. Только просидев восемнадцать часов в самолёте, осознаёшь, как бесконечно много теряют лошади, не умея спать лёжа. А тишина! Ни турбин, ни крикливых испанцев. Ти-ши-на. Страшно подумать, я лежу в комнате с открытым окном, в самом центре полутора миллионного города, и ничего не слышу, кроме каких-то шорохов. Стоит закрыть глаза, и воображаешь себя в деревне. Или в гостях у рыбаков на озере Маныч (детское воспоминание, сорри). А в окно вливается волна ночных фиалок - прямо у подоконника аккуратненькая грядочка. Прелесть, прелесть... Сплю...
- Что? Кто там? - это я сквозь сон. Проспал, самое большее, два часа. Снилась всякая глупость, и не вспомнить уже, что именно, главное - голоса. Зовут меня, говорят, мол, можно Вас на минуточку?
Нет, никто не зовёт, все эти голоса прилетают из дворика. Наше окно как раз выходит во дворик. Через минуту к голосам прибавилась иллюминация - зажглись сильные лампы. Потом грохнули стальные ворота и, рыча, фыркая почти по-собачьи, въехали два широких джипа с брезентовыми верхами. Я стою у окошка, смотрю. Джипы невероятно грязные, глиняные, в них - американцы, глиняные ничуть не меньше своих машин, усталые, замученные, но горластые от избытка здоровья. Явно южане, говорят полу-криком, по-особому, сквозь зубы. Из их слов я понимаю, что были они в провинции, попали в ливень, разнесло речку, выбирались напрямик. Чувствуют себя героями двадцатого века, гордятся вмятинами на бортах и царапинами на носах.
Чудесно. Но спать невозможно. Несмотря на утомление, американцы считают своим долгом перебудить весь отель, что им в конце концов удаётся с полным успехом. Джипы, между прочим, всё ещё бурчат двигателями, запах фиалок диктаторски подавлен дизелем. Служащие отеля здесь же, уже не улыбаются, тоже устали, но просить о тишине не смеют: преклонение перед присутствующим янки, равно как и презрение к отсутствующему янки - типичный недуг Южной Америки.
Но всему есть конец, даже бесцеремонности сверх представителей сверхнации. Всё глушат и отправляются дрыхнуть. Всего через час или два засыпаю и я. Чудесно...
Пробуждение оказалось тяжёлым - мы промёрзли и отсырели под мокрыми одеялами как беловежские партизаны. На рассвете город накрыло облако, бесшумно пропитавшее своим телом все китийские постели. Но зато проснулись и американцы, а проснувшись, тот час занялись своим естественным делом - баскетболом. Сетки во дворике не было, но для баскетфанов она не нужна - был бы оранжевый мячик.
Я лежу, старательно натягиваю на нос тонюсенькое одеяльце, и смотрю в окно: мяч прыгает по двору, ударяет в стены, отскакивает от ступеней, забора, труб, скамеек, и никак не попадает в окна. Меня интересует только одно - когда же, наконец, свершится разбивание стекла? По теории вероятности это событие должно произойти с минуты на минуту, но никак не происходит. Ухающие, орущие, по-бычьему топочущие счастливые американцы грохотали своими кроссовками ещё не менее получаса, пока не отправились на веранду, где их ждал практически бесплатный завтрак - яйцо и булочка с чаем. И как можно вырасти такими слонами, питаясь яйцом и булочкой с чаем? Поразительно.
Мы околели от холода и сырости. То есть, не совсем околели, но почти простудились. Спать вторую ночь в этом подвале я не желал, и потому, одевшись и приведя себя в порядок, пошёл жаловаться. Впрочем, ругаться не пришлось. Мне сразу же предложили большой номер на втором этаже. Я сбегал по узкой красной лестнице вместе с мальчиком-прислугой, посмотрел - вполне хороший номер, светлый и сухой, и с помощью того же мальчика, в три захода, перетащил вещи.
А в это время другая прислуга, маленькая индианка в серой форме, сонно, но тщательно мыла грязные джипы из тонкого шланга. И всё время, пока мы не вышли в город на променад, то один, то другой служка занимался джипами. В конце концов прислуга вытащила огромный круглый пылесос и принялась драить джиповые сиденья и полики. Меня подмывало спросить, сколько стоит такая комплексная чистка автомобилей, но я почему-то не решился.
III Прогулки, прогулки...
Мы гуляем по городу. Мы глазеем по сторонам. С роковой неизбежностью нас выносит на главную туристическую улицу Авенида Амазонас. Здесь чувствуем себя по-домашнему, мостовая напоминает переулки старой Москвы, Арбат. Молодые тополя, вечно желтеющие и теряющие листву, ещё больше "европеизируют" эту улицу. Большое открытое кафе с красными столиками, пять или шесть официантов зазывают прохожих, на бегу суют вам в руки меню в зелёных папках. Но мы заходим в гамбургерную.
Гамбургерная - это лучший выбор для тех, кто ещё не знаком с местной кухней. Глупо заказывать блюдо, не зная, сможешь ли ты проглотить хотя бы кусочек. Например, я наблюдательно замечаю, что в кафе напротив, где толпятся в основном индейцы, только что достали из корзины невероятных размеров бледную жабу. Ей отрезали голову и теперь со знанием дела препарируют. Я едал лягушек, не в Эквадоре, на Кавказе - мы дружили с корейцами, лягушачье мясо тает во рту и много вкуснее самого лучшего цыплёнка, но зачем тревожить Валентину? Она экзотику не любит, она консервативна и брезглива. И к её большому счастью, совершенно не наблюдательна.
Мы жуём гамбургеры с копчёностями, и сквозь стекло я поглядываю на индейцев. Мне известно, что их в Эквадоре несколько племён. Вполне возможно, что это так и есть, однако в глаза бросаются индианки в мужских шляпах и в расшитых рубахах. В первое мгновение я принял их за цыганок, но очень скоро понял свою ошибку.
Нет, это совсем не цыганки, это что-то новое для меня - индианки, особенно молодые, выглядят очень чистыми и, если уместно здесь сказать, цивилизованными.
Белоснежные, расшитые цветным шёлком рубашки, длинные чёрные юбки, водопады золотистых и жемчужных бус, строгие причёски, прямой, гордый взгляд - всё это, несомненно, признаки людей независимых, уверенных в себе. Приглядевшись к настоящим индейцам, невольно уважаешь их, понимаешь: эти наряды - не карнавал для туристов, как на Фиджи. Индейцам вовсе нет дела до туристов, они замечают неиндейцев только когда продают сувениры, у них свой мир, чётко расписанный, ясно организованный, отгороженный от нашего и, наверное, по-своему красивый.
Метисы в этом смысле - полная противоположность. Метис - уже не индеец, но и не испанец. Индейская кровь побеждает в нём, её всё больше с каждым новым поколением - кожа всё смуглее, волосы всё смолянее, глаза-угольки, нос горбинкой. Но именно это никак не устраивает многих метисов, они пытаются отречься от своих индейских корней, не признают своё генетическое прошлое, они комплексуют над своей внешностью, делают пластические операции, перековывают носы, красятся в рыжий цвет, белят кожу, прикрываю глаза очками. Всё это делает их нервными, не убежденными в своих словах и поступках, а вид белого человека вызывает у них такие сложные эмоции, о которых я просто боюсь судить. Для этого нужно быть хотя бы доктором психологии.
Короче говоря, мне нравится смотреть на индейцев, их спокойствие и самодостаточность невольно внушают оптимизм всем окружающим. Хотя и среди них я вижу вырожденцев, опустившихся попрошаек. Но настоящие, "чистые" индейцы отворачиваются от них: лучше не видеть, чем выражать презрение и тем самым унижать себя. Да, дикая гордость целомудреной древности - свойство, почти окончательно утраченное белыми людьми...
В последнее время я что-то много философствую. Вероятно, всё-таки простудился ночью, температурю, наверное. Или это акклиматизация. К тому же, гамбургеры у них здесь суховатые и пересоленые. Надо будет поискать кафе получше.
Валентина решает сделать новую причёску. Вполне логично - новое место, новая, так сказать, жизнь, имидж тоже должен быть новым. Но сначала мы заходим в Эспираль. Это самый старый торговый центр в Кито, самый первый из всех больших. Внутри - действительно спираль, спиральная дорожка бежит от входа и до потолка на седьмом с половиной этаже. И всё здание поэтому круглое, напоминает средневековую оборонительную башню, но слишком располневшую.
Товары меня не интересуют, разве что компьютерные, однако в Эспирали я такого магазина не нахожу. Можно подняться лифтом на самый верх и спускаться оттуда, но мы, очевидно, тугодумы, не догадываемся, плетёмся пешочком. В основном здесь торгуют одеждой, шмотками, в этом я разбираюсь так же хорошо, как в японском балете, который никогда не видел. Мне скучно, и Маше тоже, мы с ней заходим в музыкальный отдел, однако и там нет ничего, что привлекло бы внимание.
В самом низу, почти уже у подземных гаражей - парикмахерская, мужичок и девушка, два кресла, оба свободны. Валентина усаживается к девушке, я листаю разговорник и всего через семь или восемь минут нам с девушкой удаётся понять друг друга. Но уже на девятой минуте, видя, как девушка расчёсывает волосы, подготавливая их к стрижке, Валентина передумывает, начинает сбивчиво, в основном жестами, объяснять, что конкретно она имеет в виду под терминами "чёлка вот так", и "на уши вот так", и что значит "открыть здесь" и "прикрыть там", и что такое "выровнять полукругом наискось ". Так как в стрижках я понимаю примерно в десять раз меньше, чем в том же японском балете, то подобные объяснения только усложняют дело. На выручку пришло само Провидение: в парикмахерской висел плакат с календарём, а на плакате - барышня с той самой причёской, о которой шла речь.
- Но ты объясни, что вот тут пусть не укорачивает, а срежет дугообразно, - добавила Валентина.
Я перевёл: двумя пальцами показал ножницы и сделал ими круг где-то за Валентининым ухом. Чтобы не выглядеть глухонемым идиотом, каждое своё движение я комментировал попугайскими словами "эсо, эсо, эсо". Парикмахерша кивала, но не поняла ровным счётом ничего. Я вздохнул, уселся на диван и мы с Машей принялись рассматривать модные журналы.
Отдыхавший, но внимательно следивший за нами мужичок - второй парикмахер - вдруг заявил уверенно и радостно, что мы русские. Я подтвердил, но поддерживать его попытки поговорить о Горбачёве не стал - мне это надоело и в других странах. Тогда мужичок стал рыться в ящике под зеркалом и вытащил оттуда кассету, которую тут же впихнул в магнитофон и включил, страшно довольный собой и счастливый, как именинник. И с того момента все присутствовавшие были вынуждены слушать какие-то неведомые мне заунывные арии на русском языке, какие-то декадентские рыдания, не имеющие к русской музыке никакого отношения. Где он раздобыл эту гадость? Какой же болван!
Удивительное в этой истории то, что всего через полчаса, когда причёска была закончена, Валентина придирчиво оглядела себя со всех сторон и осталась довольна. Мы заплатили три с половиной доллара и ушли, а плачущие русскоязычные люди так и продолжали рыдать в дешёвом магнитофоне.
Выйдя из Эспирали, мы купили по яблоку в будочке с фруктами и пошли смотреть индейские домотканые товары. Два торговца, явно конкурирующих, расположились на противоположных сторонах улицы и предлагали каждый с сотню свитеров, сотню пончо и сотню ковриков, и ещё сотню всякой мелочи вроде сумочек, поясов, шляп и шарфов. Всё - из ламы. Живых лам я пока не видел, но хорошо знал, что в индейских деревнях их должны быть целые стада. А так как для меня что лама, что баран - всё едино, то и изделия из этих микроверблюдов мало меня интересовали.
Кроме одной вещицы, которая оказалась копией старинной индейской картины, причём таких копий американцы увезли в Штаты не одну тысячу штук. Вещица эта - панно из грубой, плотной, до твёрдости сплетённой шерсти. На панно изображены сидящие у костра индейские женщины, все в шляпах. Женщины сидят в свободных позах, но лиц не видно. Странно, эти примитивные угловатые линии, резкие лубочные цвета и лаконичные детали передают именно то впечатление, которое оставляют иностранцам коренные жители этой страны - свобода, твёрдость, уверенность, и при этом - отвёрнутые от чужаков лица.
Мы прошли пару кварталов вниз, я купил бутылку Сэвен Ап, ни на что не похожую - чрезмерно длинное стеклянное сооружение с пупырышками и округлыми выпуклостями. Опустошив её, я опустил эту необычную тару в проволочную корзинку, привязанную к столбу в метре над землёй.
Дальше происходит марсианская сцена: торговка напитками спешно выбирается из своей будочки и, бормоча что-то в нос, деловито вынимает бутылку из корзины, аккуратно кладёт её в ящик. Я не понимаю, считая, что корзина, вероятно, не мусорная, а предназначена для чего-то ещё. Мы идём дальше, соображаем, но не находим ответа. Побродив, снова покупаем воду в бутылке (загадка не даёт мне покоя). На этот раз в бутылку нам кидают две трубки - пьём через трубки (бутылка слишком большая, покупать каждому по одной - много, всё равно не выпьешь, поэтому делимся по-братски). Не переставая пить, я отхожу от будочки шагов пять, но торговец тут же выскакивает наружу как чёртик из коробочки, и с извинениями, кривляясь, пытается мне что-то объяснить, умоляюще (мне показалось, едва сдерживая слёзы) глядит на бутылку. Приходится вернуть ему это сокровище, не допив до конца. Он кланяется, будто я дал ему по ошибке десять долларов вместо одного.
- Они их сдают! - меня осеняет открытие, - Они, наверное, обязаны сдавать бутылки, иначе у них будет что-то не так.
О, как я был прав! Не просто "что-то не так", а нечто, необъяснимое никакой логикой. Сама бутылка, пустая, в то время стоила тысячу. Напиток в ней - две тысячи. Замечательно. Где-нибудь в магазинчике я даю три тысячи и пытаюсь унести и напиток, и бутылку. Но не тут-то было: мне возвращают "лишнюю" тысячу и просят выпить тут же, на месте. Я пускаюсь в объяснения и доказательства, но без всякого успеха - меня начинают уговаривать уже не только продавцы, но и покупатели, всем непременно хочется видеть, как я пью колу. Я пью, делать всё равно нечего, Бог с ними в самом деле. Интерес к моей персоне исчезает моментально - сеньор всё понял, сеньор хороший, он больше не будет. Я принимаю эту глупость как национальную традицию торговли напитками и в конце концов прекращаю бутылочные препирательства. Просто не покупаю колу в стеклянных бутылках, даже если мучит жажда - лучше пройти несколько кварталов и купить банку пива или пластиковый пузырёк с минералкой, чем пить из "священной" бутылки. Бог с ними...
По Амазонас то и дело ползают автобусы, они осторожничают, едут медленно, остановки - каждые сто метров. Все автобусы в Кито частные. В основном они принадлежат как раз тем ребятам, которые сидят за рулём, по сути это и не автобусы вовсе, а маршрутные такси, и стоит лишь едва заметно махнуть рукой, как многотонная коробка с полусотней пассажиров послушно останавливается где бы то ни было ради ещё одной тысячи. Автобусный бизнес - в состоянии вечной внутренней борьбы и жестокой конкуренции, в чём я не раз убеждался в дальнейшем.
Мы садимся в автобус, показавшийся нам почти туристским, устраиваемся на задних сиденьях и едем куда глаза глядят. Это один из моих способов знакомства с городами - ехать вперёд, неведомо куда. Без карт, без гида, без ясной цели. Городской автобус, за редчайшим исключением, круговертит по сложной траектории, возвращаясь через час или полтора на то же место, где вы в него сели. Таким образом, получается прекрасная обзорная экскурсия, ошеломительно дешёвая, и к тому же с участием местного "фольклора", то есть пассажиров. Вы можете любоваться и видами из окна, и типажами в салоне, постоянно сменяющими один другого. За час с небольшим вы получаете столько фактической и эстетической информации, сколько не даст вам ни один, пусть даже самый талантливый экскурсовод.
Но на этот раз нам повезло несказанно, мой метод сработал на все сто - автобус оказался пригородным. Мало того, он шёл в то самое место, которое как Мекку посещают практически все туристы - в Сэнтро Дэль Мундо. То есть, в Цент Мира.
Увы, ура-патриотизм - душевная болезнь, присущая не только гигантам вроде России, Ю-Эс-Эй, и Китая. Даже малыш Эквадор подхватил эту прилипчивую заразу. Исходя из названия страны, которое в буквальном переводе означает, как не трудно догадаться, просто экватор, отцы-основатели решили, что им принадлежит право считать их государство центром этого самого экватора. А так как экватор, по определению, делит Землю на две равные половины, то и выходит, что государство Эквадор - центр мира. В качестве неоспоримого доказательства чуть позже был возведён монумент, представляющий собой высокую подставку с размещённым на ней шаром. Подставку водрузили на условной линии экватора и объявили Пупом Земли, по степени важности поместив её в один ряд с обоими полюсами, Северным и Южным. Нет, пожалуй всё-таки повыше полюсов.
Идея эта, разумеется, всем пришлась по вкусу. Переубедить современного эквадорца в его параноидальном заблуждении не представляется возможным. Больше того, многие из них искренне веруют, что американцы как раз и приезжают в их страну, чтобы благоговейно потоптаться около подставки с шариком и купить там же её уменьшенную (трёхдюймовую) каменную копию. Блаженны, как говорится, верующие. Но честно говоря, трудно удержаться от иронии, когда встречаешь напоминания об этом анекдоте на каждом шагу. Даже такая превосходная газета как Комерсио своей эмблемой избрала распиленный по центру земной шар, причём в центре "распила", конечно же, Эквадор.
А мы всё едем и едем. А вокруг всё улицы и улицы. Выехали на широкий проспект, нырнули под мост, вокруг - здания в три-четыре этажа. Если не присматриваться к деталям, то можно принять этот район Кито за, например, Ростов, или Ставрополь, или Воронеж, или Курск. Ничего примечательного. Разве что мелочи.
Но вот мы выкатываемся на трассу: шесть рядов, чистенькая, новенькая, значит, частненькая. И точно - пост оплаты. Поток автомобилей разделяется на шесть полос, игрушечный шлагбаум останавливает наш автобус напротив будочки. Деньги берёт мужичок, берёт не глядя и не считая, и так же не считая, одним точным движением, сыплет в руку водителя сдачу. Мы пересекаем жёлтую полоску и въезжаем в провинцию Пичинча.
Автобус петляет по пригородным посёлкам, ныряет в какие-то глубины, взбирается на крутые подъёмы. Посёлки ничем не отличаются от периферийных районов столицы. В них, видимо так же, как и в подмосковных городах, живут столичные работники. Здесь они спят.
В Центре Мира мы вышли на несколько минут, до следующего автобуса (наш автобус уехал на обед). Захотелось пройтись, размяться. Подставка с шариком нас не волновала. Куда больше интересен базар для туристов. Разумеется, мы ничего не покупаем - во-первых, нам не надо, а во-вторых, здесь очень завышенные цены. Да и качество товаров низкое, тяп-ляп. Туристу, конечно, и так сойдёт. Впрочем, американцы тоже не болваны, покупают мало, больше глазеют. Их нисколько не смущает приставучесть продавцов, они спокойно, с добродушными улыбочками, выслушивают англо-индейское лепетание разодетых в рубахи индианок. И вертят в руках статуэточки, ремешочки, кошелёчки. Вертят, мнут, царапают ногтями и... ничего не покупают.
А я в это время наблюдаю сценку с собакой: бездомная чёрная псина лижет поливочный кран на клумбе. Жарко. Рядом сидит индейская детвора неопределённого возраста, очень маленькие, года по два или три, тоже смотрят на пса. Наконец, старший пацан не выдерживает, потягивается, кряхтит (очевидно, подражая взрослым), поднимается и, покачиваясь из стороны в сторону, подходит к собаке. Та отпрыгивает назад. Он долго ждёт её возвращения. Она повинуется, подкрадывается поближе. Тогда малыш крутит ручку крана, вода наполняет ямку, течёт по земле ручейком. Достаточно, кран завёрнут. Но малыш не отходит ни на шаг - он добивается понимания. Пёс вынужден подойти ещё ближе. В конце концов собака пьёт воду у самых ног малыша, малыш торжествует.
Мы едем обратно, всю дорогу говорим о делах: о визах и адвокатах. Я увлекаюсь этой темой и почти не смотрю по сторонам. Вскоре мы сходимся на том, что неплохо бы перекусить. Но только не гамбургерами.
Неподалёку от гамбургерной, на авеню Колон (по-русски говоря, улица Колумба), сразу после магазина подержаных автомобилей, находим кафе с алмуэрзо.
Что такое алмуэрзо? В переводе - просто обед. Но на самом деле - это предмет, достойный изумления. Дело в том, что алмуэрзо традиционно очень дёшев, до такой степени дёшев, что остаётся только удивляться. В центре Кито в то время, когда курс доллара был три шестьсот, приличный алмуэрзо стоил всего пять тысяч, то есть один доллар тридцать восемь центов. В такой алмуэрзо входит большая тарелка наваристого мясного супа, необъятная порция рёбрышек или курятины (курятины хоть и не много, но зато гора риса, отварные бобы, какие-то овощи, зелень, приправы, подлива и прочее), маленькое пирожное или желе, стакан натурального (без воды) фруктового сока. К этому подают вазочки с острым луковым соусом. А так же салфетки и настоящие, не алюминиевые ножи, вилки и ложки. Если съесть весь алмуэрзо, то можно немного надорвать желудок. Уплетая подобные обеды, я иногда вспоминал, что один лишь стакан такого же сока в Сингапуре оценивается в четыре местных доллара, то есть в три зелёных, а в Москве стакан только что выдавленной папайи доступен исключительно богачам.
Правда, не во всякое кафе, где на двери написано "Алмуэрзо", следует входить. Есть в городе и такие забегаловки, где готовят мало, клиента тоже мало, и там вполне могут подсунуть вчерашнее. Большое кафе - гарантия, что всё свежее. Получить доказательство свежести очень просто - в больших кафе алмуэрзо "дают" только до трёх дня, после чего дешёвые блюда заканчиваются и вам предложат обеды от пяти долларов и выше.
Исключение в основном составляют китайские кафе, где ассортимент никак не меняется в течение суток. В недорогих китайских кафе порции вдвое больше, чем в обычных кафе-алмуэрзо, но вкусными эти блюда не назовёшь. Я думаю, всё дело в том, что китайцам пришлось долго подгонять свою мудрёную кухню под местные запросы и привычки. В результате таких упрощений и выхолащиваний китайская стряпня сильно проигрывает традиционной европейской и оригинальной индейской. Но в хороших ресторанах китайцы готовят по-настоящему, разве что исключают из меню наиболее неприемлемое, совсем уж непонятное местному населению.
В том кафе, куда мы зашли пообедать, хозяин оказался индусом. Он был настоящий индус, не индеец. Толстый, добродушный, исполненный счастья при виде всякого входящего в его заведение посетителя. Он подскочил к нашему столику и сам предложил алмуэрзо, стараясь привлечь нас именно дешевизной, повторив несколько раз волшебную фразу "синко миль" - пять тысяч.
Разговорник я забыл в отеле, но индус затараторил по-английски. Он размахивал руками и кричал через весь зал своим официантам, жующая рёбрышки публика оборачивалась. Нас обслужили в два счёта, но мы неожиданно (для официантов) попросили хлеба. Наивное желание. Хлеба в алмуэрзо-кафе никогда не держат. Но индус распорядился и на этот счёт, и мальчишка из обслуги выбежал на улицу. Позже я понял, что он пробежал туда и обратно несколько кварталов, в ближайшую булочную. Не велик подвиг, конечно, но всё-таки. Тем более, что за обед мы заплатили ровно пятнадцать тысяч, три по пять, а на чай с нас не взяли ничего, кроме сэнк ю вери мач.
IV Лотерея, сукры и охрана
Вяло прогуливаясь после обеда, я вспомнил, что хорошо бы обменять долларов пятьдесят на всякий случай - наличность в кармане уменьшилась до неприличных размеров. В этот момент в мои уши влетел трескучий душераздирающий вопль:
- Лотэрри-и-и-йя!!! Фуэга маньйа-а-ана!!!
Крошечная старушенция в шляпе, с головы до ног обмотанная платками, визжала препротивнейшим голосом на всю улицу, предлагая лотерею.
- Фуэга маньйа-а-а-ана!
Это искажённое выражение "играет завтра". Эквадорская лотерея представляет собой квадратик металлизированного картона, покрытого разноцветными рисунками и посулами миллионов. Очевидно, лотерея электронная, её результаты публикуются в вечерних выпусках газет ежедневно, ежедневно же проходят и тиражи. Выигрышей, как я понял, очень мало, но деньги обещаются очень большие, вплоть до миллиарда (не долларов, конечно).
Очень скоро мы убедились, что торговля лотереей находится целиком в руках индейцев. Не знаю, можно ли в этом случае говорить о мафии, но вполне вероятно, что нечто подобное здесь есть. Однако самое примечательное в лотерейном бизнесе - голоса торговцев. Если подойти к этой индианке и спокойно спросить её о чём-либо, касающемся хотя бы той же лотереи, то ответит она вам вполне нормально, обыкновенным женским голосом. Но стоит ей закричать "лотэрия, фуэга маньяна", как вашу душу наполнит отвращение и вам неудержимо захочется заткнуть уши. Слезливый, ноющий, трепещуще-скрипучий вопль! Очевидно, вопль этот в индейской среде считается профессиональным, так как подражают ему все торговцы лотереей без исключения, и старые и молодые, и даже пятилетняя девочка заголосит так противно, что вы поразитесь и не поверите ни своим глазам, ни своим ушам.
Ещё один нервно-паралитический звук города - игральные автоматы.
В Кито много китайцев-бизнесменов. Кроме кафе и ресторанов нетрудно найти китайские магазины, торгующие в основном китайскими же товарами, то есть всём, чем угодно, от авторучек до холодильников. Китайцы, как правило, живут огромными кланами и видимо поэтому никогда не бывают в убытке, перебрасывая капитал внутри клана с одного дела на другое. И в один прекрасный день они привезли откуда-то как минимум сотню подержанных автоматов, красных шкафов, наполненных мягкими пёстрыми игрушками. Всего за тысячу можно попытать счастья и выудить плюшевого цыплёнка или замшевого крокодильчика.
Всё бы ничего, но автоматы непрерывно излучают музыку. Если это можно назвать музыкой. "Тра-ля-ля-ля. Тра-ля-ля. Тра-ля-ля. Ля. Ля.". Безостановочно, громко, навязчиво, с деланной весёлостью и дешёвым задором. Весь центр города - в автоматах. На каждом углу, в каждом сколько-нибудь притягательном магазине, почти во всех кафе: тра-ля-тра-ля-ля. Бесконечно. И у всех автоматов мелодия одна и та же, ни намёка на разнообразие.
Что интересно, немало находится китийцев, желающих поиграть. Однажды я наблюдал, как кучка заливавшихся хохотом официантов вытащила-таки нечто, отдалённо напоминающее петуха. Радости не было берегов. Даже кухрабочие убежали от своих адовых печей и лапали жирными руками несчастную игрушку. После чего в автомат посыпался целый дождь монет, который, впрочем, очень скоро прекратился - игрушки стояли насмерть. Кухрабочие позорно отступили, монеты у официантов кончились, но уже гаснущая радость вспыхивала то и дело, когда кто-то из них в сотый раз напоминал остальным, как ловко они прокатили автомат, выудив из него такую большую игрушку. Позже я видел этого плюшевого петуха, гордо стоявшего на прилавке кафе в память о великолепной победе над электроникой.
Сукры - эквадорские деньги, названы так в память о некоем Сукрэ, то ли генерале, то ли маршале, мне не удалось выяснить, хотя позже я видел его портреты в художественном музее. Счёт давно уже ведётся на тысячи, как это однажды было и в Москве, где надолго забыли слово рубль, а тем более - копейка. Величина менее ста сукров - чистая абстракция, а сотня чаще всего выглядит в виде фантастически затёртой и абсолютно нечитабельной бумажки, свёрнутой в трубочку. Сворачивают эти трубочки кондукторы городских автобусов. Восемьсот сукров - типичная плата за проезд - это восемь бумажек, склеенных временем. Их никто уже не разворачивает и не распрямляет, их так и используют, склеенными, они торчат за шнурком где-нибудь рядом с водителем и служат как сдача - восемьсот в одной трубочке.
Тысяча - тоже очень универсальная бумажка, зелёная, яркая, симпатичная. Она здесь - символ округления цен. Если мелочной товар оценивается от шестисот до тысячи двухсот сукров, то очень велика вероятность, что на самом деле цена этому товару будет именно тысяча. Почему? Очевидно, по привычке. Точнее, из удобства.
Например, гуляете вы по Старому Городу, решаете купить яблочко у разносчика. Спрашиваете:
- Куанто квэста? (сколько стоит)
- Миль! (тысяча)
Апельсиновый напиток Тампико - основной местный утолитель жажды - наливается в странные баклажечки, которые прекрасно идут "пор миль", то есть по тысяче.
Нужна ли вам зубная щётка? Или пакетик с лезвиями, или шнурок на кроссовке порвался, или же вы в туфлях и рискуете отдать их на растерзание чистильщику - всё это миль! Если, конечно, вас не заносит в дорогие кварталы. Там цены с неровными краями, как колюще-режущие предметы, запрещённые к перевозке без чехлов. Чехол же - это ваш бумажник. В Кито я не ношу бумажника, в моём кармане немного железа и несколько купюр, которые как-то сами собой тоже подразумеваются "пор миль", по тысяче.
Аэропортовская обменка была откровенно грабительской как и всё в аэропортах - нас "нагрели" на четыреста сукров на каждом долларе. Настоящий курс знают только в обменных пунктах на Амазонас. Курс этот, как и в Москве, плавает ежедневно, нередко его уносит в ту или иную сторону по два раза на дню. Но бывают и такие периоды, когда по команде сверху доллар стоит подобно стопкадру на видеомагнитофоне - подёргивается, рябит, но не движется с места. Правда, команда не срабатывает более чем на неделю (иначе плёнка протрётся), после чего следует вполне естественный прыжок вверх, а ещё через пару дней маленькая финансовая бурька успокаивается и падение сукра продолжается по вялотекущей наклонной траектории.
Инфляции накапывает примерно тридцать процентов в год, что для Эквадора очень хорошо, ибо здесь помнят времена, когда и в десять раз более стремительные обвалы воспринимались как норма, с которой приходилось жить годами.
Самая красивая обменка на Амазонас - в полумиле от отеля Колон, напротив большого чёрного банковского здания. Здесь несколько касс, быстро и вежливо работающий персонал, крутая охрана и главное - высокий курс. В этой обменке почти сто процентов посетителей - туристы. Все ведут себя тихо, выстаивают молча, передвигаются крошечными шажками, как племянники на похоронах дядюшки-миллионера за час до чтения завещания. Охрана...
Охрана - это отдельная тема, неоспоримая достопримечательность города Кито. В отличие от подавляющего большинства столиц мира, в которых главное лицо на улице - полицейский, Кито отдан на откуп нескольким охранным корпорациям, наводняющим город парнями в самодельных формах, с обязательными пуленепробиваемыми жилетами, и с ужасающего вида гладкоствольными обрезами в руках. Восьмой калибр в большом почёте. Парни, по всему видно, деревенские, обращаются с оружием крайне небрежно, обрезы не имеют никакого намёка на предохранители, и можно только пожимать плечами - почему никого так и не подстрелили на лице по случайности, просто "путём непреднамеренного выстрела", как записал бы следователь. Будь ты хоть трус, хоть отчаянный смельчак, но проходя мимо направленных на тебя взведённых обрезов, нет-нет да и задумаешься о бренности незащищённого бронежилетом бытия.
Охранять обменные пункты, банки и магазины - дело священное, спору нет. Но охранять пустое место - такое я увидел только в Кито. Охранники, которых здесь красиво называют "гуардиа", сидят в похожих на наши сельские туалеты будочках день-деньской и ночь-ночьскую, будочки расположены повсюду, расстояние между ними - не более сотни метров.
Иначе говоря, если вы увидели будочку гуардии, то знайте, что в радиусе ста метров от неё, где-нибудь за домами или в следующем переулке, найдётся ещё одна такая же будочка. Как правило, охранники - молодые ребята. Не ясно, что с ними делают, когда они стареют. В дни расцвета экономики охранники плодятся как рыжики после дождя, будочки строятся одна около другой, племя охранников растёт и ширится. В дни торговых печалей и запустения пустеют и будочки, парней увольняют пачками, и выбитые стёкла безжизненных охранных постов предстают перед взорами горожан как свидетельства очередного кризиса.
Настоящих, то есть кадровых полицейских можно видеть большей частью в парках по вечерам, где они деловито разъезжают на чёрных чешских мотоциклах. Иногда появляется и полицейский всадник на пегом раскормленном коне. На Крайнем Юге, в Старом Городе, в бедняцких районах, я ни разу не встречал ни единого златопогонного стража. Но и охранников с обрезами там тоже нужно искать днём с огнём. И выходит, что чем больше скученность населения, чем более криминальным считается квартал, тем меньше там охранителей порядка и законности. Впрочем, криминальность Кито преувеличена справочниками примерно на тысячу процентов. Гораздо ярче проявляется как раз противоположная сторона характера китийцев, которую мягко можно назвать осторожностью, хотя с первого взгляда (непосвящённого человека) она больше напоминает обыкновенную трусость.
Китийцы не любят напряжения и боятся всякого насилия. Внешне это проявляется прежде всего в заборах и предупредительных надписях на окнах.
Заборы частных домов обычно каменные или кирпичные, высокие, через них не заглянешь во двор, даже если подпрыгнешь. А по всему верху забора - битые бутылки. Реже - колючая проволока. Бутылки и просто куски "художественно" колотого стекла, вмурованные в бетон - украшение тысяч и тысяч китийских заборов. Разумеется, стекло - это скорее психологическая защита, чем физическая. Вероятно, живущим за такими заборами людям приятно тешить себя иллюзией, что кусочки кока-коловской бутылочки спасут их от вторжения вымышленных ими же убийц и варваров.
Ещё лучше, если на улице, где-нибудь поблизости, день и ночь сидят в своих фанерных домиках охранники-гуардиа. Кто позажиточней, побогаче, тот вообще поселяет охранника в своём дворе, причём устанавливает там именно будочку, точь в точь как на улице - фантазией здесь не богаты. И ходит этот охранник как собака на цепи. Нет, без цепи ходит, но всё равно, вместо собаки. Одна ему отрада - поболтать с прислугой.
Прислуга - это как правило деревенская девчонка, со временем перерастающая в деревенскую тётушку. В хороших домах ей шьют специальную форму, розовую или голубую, чтоб не дай Бог никто из гостей или соседей не принял её за родственницу.
Зарплата уличного охранника что-то около двухсот долларов. Немало и тех, кто соглашается на полторы сотни в месяц. Прислуга получает в тех же пределах. То есть, любой финансово крепкий дом вполне может позволить себе и то, и другое без видимых трудностей и расхождений с семейным бюджетом. Дёшево, но впечатляет - личный телохранитель и личная горничная. Хозяева таких слуг, наверное, мнят себя испанскими князьями и грандами.
На следующий день - продолжение прогулки. В наших ощущениях мы пока ещё - обыкновенные туристы, хотя наша цель, и потому, наш угол зрения на окружающее пространство уже не совпадает с туристическим. Например, нам как-то безразличны достопримечательности и исторические памятники, всё это оставлено до поры. А сейчас мы заняты разведкой. В какой-то степени мы действительно чувствуем себя разведчиками. Объект разведки - весь Эквадор, и особенно - его столица.
Ура! мы наталкиваемся на Кей-Эф-Си - наша любимая закусочная фирма. Я её "раскушал" ещё в Сингапуре. Перепробовав с десяток кухонь, выбросив на ветер энную сумму, в конце концов я вычислил, что вкуснее и питательнее, чем Кей-Эф-Си ничего нету, если ограничиться пятёркой на обед. Впрочем, пятёрка - это слишком роскошно. В Сингапуре вполне можно обходиться и тремя долларами. В Эквадоре - примерно то же самое, разве что процентов на двадцать дешевле. Но готовят значительно хуже.
Правда, прочие недорогие кафе-закусочные тем более не радуют изысканностью блюд. Позже мы найдём что-нибудь и получше, а пока главное - быть спокойными за свои желудки, равно как и за кошельки - чередуя Кей-Эф-Си с хорошим алмуэрзо, никогда не будешь голоден, никогда не заболеешь язвой, и никогда не растратишь лишних денег.
После обеда гуляем в парке. Удивляет полное отсутствие аттракционов - просто деревья, лужайки, дорожки. Много отдыхающих - лежат на травке, закусывают из пакетиков. Я замечаю, что в парк некоторые надевают спортивную форму, приносят с собой мячи, ракетки, и всяческую другую полуспортивную ерунду вплоть до скакалок. Развлекаются и с собаками, хотя собачатники большей частью собираются в "своём", особом углу парка.
Отдельный рай здесь - для роллеров. Три врытые в землю бетонные площадки с самыми различными выкрутасами, есть даже настоящая труба. Тут же можно взять роликовые коньки на прокат, десять тысяч в час. Задача местного роллера двояка - с одной стороны, нужно выглядеть роллером, для чего шьются немыслимой ширины и длины штаны асфальтового цвета, складки начинаются прямо от пояса. Я думаю, что в развёрнутом виде такие штаны не меньше трёх метров в длину. В ширину - как минимум метр. Если у вас имеются такие штаны и фирменные (не китайские) роликовые коньки, то даже не научившись на них стоять, вы всё равно уже роллер. Стоять - не проблема. Проблема - прыгать.
Сотня роллеров непрестанно прыгает в бетонном жёлобе, особо рискованные прыжки могут награждаться аплодисментами, хотя такое случается очень редко. Здесь видели всё, сюда заглядывают время от времени местные таланты, ассы каучукового колёсика, заглядывают, чтобы потрясти роллерный мир. Нам повезло, как раз один такой "супермастер" резвился в длинном жёлобе. Надо отдать ему должное, он действительно подлетает так высоко, что в случае неудачного приземления вполне может остаться без носа.
Прыгают здесь и на велосипедах, причём не спортивных, а обыкновенных, что тоже достойно восхищения. Какого-то особого риска в этих прыжках я не заметил, но всё же пару раз произошли и аварии, окончившиеся, правда, лёгкими ссадинами.
А вот и платный аттракцион. Ничего подобного я пока ещё не видел, поэтому стою и смотрю как баран на новые ворота - уж очень необычное зрелище. Теоретически - это тир. Но в походном варианте. То есть, нет тут никакого помещения, а наоборот, есть сбитый из тонких досок щит примерно два на два метра, или чуть поменьше. К щиту с помощью проволочек и простого клея прикрепляются конфеты, жвачки, и самые дешёвые шоколадки, какие только существуют в земной природе. На тысячу сукров вам дают две щёточки - две железные пульки с хвостиками из свиной щетины. И, конечно, ружьё. Пневматическая винтовка неизвестной системы, отличительные особенности которой - удивительная древность, отпиленный почти под основание ствол, дальность выстрела десять метров.
Вы вставляете пульку и отходите от щита... на два шага. Если хочется, можете вообще не отходить, никто вас не заставляет, нет даже "линии огня", но все стрелки, как я заметил, отходят из приличия ровно на пару шагов, долго и тщательно прицеливаются и щёлк! Мимо! Пулька воткнулась в доску в сантиметре от конфеты. Не беда, есть ещё второй выстрел.
В принципе, можно и не целиться - конфет, вафель в шоколаде и прочего на щите довольно много, примерно треть его площади, шанс попасть очень велик. И многие, конечно, попадают. И получают в награду продырявленную вафельку, которая кажется в три раза вкуснее, чем обычно - всё-таки приз! Разумеется, я не удержался и тоже попробовал. Мы с Машей стреляли по очереди, простреляли пять тысяч сукров, настреляли три микрошоколадки и микропакетик с парочкой жвачек. Все остались довольны.
Парковое озеро в Кито - вовсе не озеро, а просто широкий канал, вырытый восьмёркой, так что образовались как бы два острова. Их соединили симпатичными мостиками и получилось довольно уютно. А на зеленоватую воду выпустили стаю лодочек и водяных велосипедов. По восемь тысяч сукров в час. Излишне говорить, что мы тоже арендовали такой велосипед. В отличие от тех, которые я видел в Сочи, китийские велосипеды четырёхместные, широкие, с багажником и полкой, и даже с навесом от солнца. На таком велосипеде можно отправиться в океанское плавание. Это первое впечатление. Второе впечатление получаешь минут через десять, когда ноги отказываются крутить тугие педали и хочется куда-нибудь причалить и посидеть в тени. Но раз уплачено - никуда не денешься, крути и крути целый час.
Однако, вскоре я начинаю получать удовольствие. Маша и я - неплохие крутильщики, вероятно, прирождённые. Несколько раз весёлые отдыхающие вызывали нас (намёком) на гонку и мы принимали вызов, и обязательно выигрывали. Местные оказались хилыми и невыносливыми. А мы раскручивали гребные колёса так, что из-под велосипеда вырывались шумные пенные валы, будто в нём установлен сорокасильный дизель.
Выходим из парка и медленно бредём вдоль неизвестной улицы. Я начинаю ориентироваться и знаю, что отель будет где-то справа. Но вдруг нас выносит на Сэйс Дэ Десьембрэ - улица Шестого Декабря. Мы ещё не знаем, что эта улица называется именно так, но увиденное ошарашивает нас - столпотворение дымящих автобусов. Всё как в дурном футуристическом фильме на экологическую тему: вместо воздуха - плавающие тучи чёрного смрада. Автобусы ревут, из их толстенных вертикальных труб вырываются новые и новые потоки гари, тут же оседающей на прохожих. Мальчишки-кондукторы орут во всю глотку "Ла Марин!", "Ла Марин!", громко фыркают пневматические тормоза, несчастные американцы с помощью прижатых к лицам носовых платочков пытаются пройти сквозь газовую атаку. У меня тоже першит в горле и режет глаза. Процент угарного газа - катастрофический. Одно слово - Сэйс Дэ Десьембрэ!
Этой улице крупно не повезло: сюда сходятся большинство автобусных маршрутов, связывающих Север с Югом. А малодымный (бензиновый) автобус в Кито - сущий нонсенс, такого никто ещё не видел и не представляет, что это возможно. Что же до дизелей, то здесь они какие-то иные, не "наши". Я подозреваю, что отечественная наша солярка и местное дизтопливо различаются так же, как квас и сок гуавы. По крайней мере, это можно видеть по выхлопу. Сажа, гарь, ужаснейший сизый дым, плюс пыль. В безветренные жаркие дни Сэйс Дэ Десьембрэ превращается в горизонтальный дымоход, доверху наполненный цэ-о.
Поразительная вещь: достаточно отойти в сторону всего сотню метров, чтобы не встретить ни малейших признаков этого воздушного заражения.
Валентина тоже последовала примеру американок - зажала нос платочком. Возмущена до крайности. Я же терплю, зная, что скоро мы вырвемся из этого адового круга и попадём в тишину домиков-офисов, окружающих чистенькую улицу Амазонас.
V Смена планов и Тролли
Так нас носит по городу. Мы набираемся впечатлений. В целом, нам здесь нравится. Валентина умильно глядит на высаженные то тут, то там цветочки. Обилие цветов для неё - признак благополучия города. Я же, кроме всего прочего, присматриваюсь к компьютерным магазинам, выстраиваю планы моих будущих занятий. Дело в том, что у меня, собственно, сразу два плана. Первый - открыть в Кито студию компьютерной фотографии, то есть, делать всяческий цифровой монтаж. Второй план касается компьютерных игр, мне очень хочется арендовать подходящее помещение и поставить там с десяток персоналок, загрузив их самыми крутыми играми, какие только найдутся в цифровом мире. И брать почасовую плату.
К моему удовольствию, в одном из наших кружений по центральным улицам, нас прибило волной к игровому залу. Правда, играют там в Нинтендо, через телевизоры. Игры крайне примитивные, восьмибитные, плоские и поразительно однотипные. В нинтендовских игрушках изменяется только графика, только фон и персонажи. Всё остальное - абсолютно одинаково. Задача играющего - с помощью кнопок на пульте провести своего персонажа через массу препятствий, непрерывно стреляя во все стороны. Такие игры приедаются за две недели на всю жизнь.
Но китийские пацаны давят кнопки с наслаждением. Правда, каждый третий экран занят футболом. Футбол в Южной Америке - особый вид помешательства. Об этом нужно говорить отдельно, в другой книжке, причём вряд ли хватит для такого разговора пятисот страниц. Если сказать, что китийцы любят ходить на футбол - значит, не сказать ничего.
Владелец игрового зала удивил меня чрезвычайно низкой ценой - всего лишь восемьсот сукров за час игры, двадцать два цента. Я вышел оттуда несколько удручённым и погряз в мелочных расчётах. Я-то надеялся иметь доллар в час как норму, а здесь - в пять раз меньше. Было над чем поразмыслить. Все мои выкладки, даже с самыми смелыми прибавками и допущениями, приводили к одному и тому же выводу - невыгодно. Разумеется, проигрыша не будет никакого, но и выигрыш уж слишком мал. Что же делать?
В Сингапуре у меня друзья, они плавают в компьютерном бизнесе, как шустрые белые акулы меж кораллов. Что не раз наводило меня на мысль попробовать заняться торговлей компьютерного железа - комплектующими и всяческой электронной периферией. Поэтому я решил прозондировать этот рынок и в Кито.
Первые же компьютерные магазины и компании по продаже оборудования здорово подкосили и это моё стремление. Очень скоро я выяснил, что компьютерный бизнес в Кито совсем "дохлый", парк персональных машин составляет чуть более десяти тысяч штук, а новые покупаются с большим трудом. Причём предпочтение отдаётся не компьютеру как таковому, а надписи на нём, марке. Под эту дудку знаменитые компании сбывают всякий залежалый и морально устаревший товар по фантастическим ценам, нередко втрое дороже, чем в Штатах. Внутреннее железо практически не продаётся совсем, потому что подавляющее большинство "компьютерщиков" этой страны не имеет понятия о том, что там такое установлено в корпусе. Компьютерная грамотность в Кито находится в самом нижайшем положении и нет никаких предпосылок для её роста, в чём я со временем имел возможность многократно убедиться.
Итак, сам собой "отпал" едва родившийся план торговли компьютерным железом. Из всех оставшихся мыслей особенно выделялась мысль фотографическая.
Когда-то давно я уже имел свой фотопавильон. Разумеется, я подчинялся соковыжимательной советской системе бытового обслуживания, но в своей студии чувствовал себя как дома, фактически я был единоличным хозяином, не пускал даже уборщицу, предпочитал прибираться собственноручно, а в контору являлся только раз в месяц.
Правда, такое полное владение "делом" имело то следствие, что мне приходилось по две или три ночи в неделю проводить там же, в студии - работы накапливалось по горло, и тратить время на дорогу домой я не мог. Но не смотря на некоторые неприятности, в моей памяти остались в основном только добрые воспоминания о фотостудийном периоде моей биографии. Теперь же я снова стоял перед возможностью иметь свою студию, причём свою в прямом смысле этого слова. Отчётность - только перед налоговым бюро. Сам себе барин, что хочу, то ворочу. А так как я давно уже стал компьютерным человеком, то решил совместить обе деятельности воедино - мастерить цифровые фотокомпозиции, в которых в качестве действующего лица участвовал бы сам клиент.
К тому времени у меня был полностью расписан и просчитан список оборудования и материалов, необходимых для реализации такой студии. Недоставало лишь чисто коммерческих величин: "почём" и "скока".
Я забегаю в первый попавшийся художественный фотопавильон на Амазонас. Внутри очень мило, стены отделаны тёмно-зелёным сукном, мягкие кресла, вишнёвые столики, большие овальные зеркала. Классическая, одним словом, обстановка. На высоком столе перед приёмщицей - образцы фотографий. Я тычу пальцем в яркую фотку малыша - цвет, заказная печать, тринадцать на восемнадцать с белой рамкой, обрез на двенадцать на восемнадцать.
- А комо эста? (по чём?) - спрашиваю.
- Трэйнта, - отвечает.
Трэйнта - это тридцать. Но моё скудное знание испанского вполне допускает, что я путаю тридцать и тринадцать. Переспрашиваю, рисую пальцем на плестигласе тройку и ноль. Кивает, смеётся, берёт карандаш и выводит на бумажке большущую тройку (будто бы я не только дурак, но ещё и слепой) и такой же огромный ноль.
Я уточняю, за сколько штук они дерут такую фантастическую цифирь.
- Уно! - она показывает мне свой указательный палец.
- Уно, уно! - такой же палец демонстрирует перед моим носом ещё и зашедший после меня посетитель.
- Грррасиас! - я вылетаю из павильона.
На лице у меня - это я представляю - буря восторга, удивления и неверия в так тяжело навалившееся вдруг счастье.
- Тридцать! Тридцать тысяч! Восемь баксов!
Моя семья ещё не понимает всей глубины удачи и всей щедрости фортуны.
Восемь долларов за одну единственную фотку тринадцать на восемнадцать! Мои мозги какое-то время отказываются признавать реальность этого факта, но я заставляю их работать и хватаюсь за расчёты.
Результирующие числа греют душу. Конечно же, я охлаждаю свой пыл и произвожу жестокое деление на два, после чего отсекаю ещё и двадцать пять процентов местного налога. Но даже после этой кровавой хирургии доллары так и прыгают перед глазами. Их много. Ну, не то чтобы очень, но в России павильонному фотографу такие заработки и не снятся. Разве что на выезде когда-никогда перепадёт вкусненький кусочек. Я же не люблю выезды, я хочу сидеть за столом и творить.
Вот оно, решение. Да, решено. К чёрту компьютеры! Да здравствует фотография! Конкуренты? Фиговое масло им под нос, этим конкурентам! Они только и научились, что более-менее правильно ставить пару софитов и вовремя щёлкать затвором, а я - компьютерный фотограф. У меня будут колоссальные композиции с диким зверьём, три десятка потрясающих композиций, цены ниже обычных, пластиковая оболочка на каждой фотографии, формат вдвое больше, срок исполнения в пять раз короче! Я им ещё покажу, как надо работать!
Вот в таком настроении я пребываю до самого вечера. Мне хочется поделиться моей радостью со всеми вокруг и жать честные смуглые руки каждому встречному индейцу. Под конец мы закатываемся в весёленькое кафе напротив американского книжного магазина, где я надираюсь солёными коктейлями с настоящей мексиканской текилой и в состоянии, близком к оперному (то есть, ещё не много, и я начну петь), возвращаюсь в родной номер. Уверен, что до самого утра я дрых в постели с идиотски счастливой улыбочкой на физиономии.
На следующий день мы наконец-то покупаем карту города, длинненькую синенькую книжицу, которую мы то и дело разворачиваем на ветру, как знамя затерявшегося в переулках полка. Вид человека с картой наводит благодушное настроение на прохожих, нам с удовольствием помогают и подсказывают, но как выясняется, картографы из китийцев никудышные - большинство доброхотов так и не разобрались в чертежах и планах собственного города и потому предпочитали показывать верное направление самым надёжным способом - вытянутой рукой. При этом они громко декламируют названия улиц, что в свою очередь как сильнейший магнит притягивает появляющихся из-под асфальта мальчишек с ранцами на спинах. Мальчишки, как и везде на этой планете, тянутся к любому происшествию, тем более, если в нём участвуют иностранцы.
Мы выходим на Дьес Дэ Агосто, то есть, Десятое Августа. В Кито много подобных названий. Карта города так и пестрит историческими датами, очень легко запутаться в числах и месяцах. Такая ошибка, при недосмотре, может привести к тому, что таксист завезёт вас в совершенно неведомый район, где вы не увидите ни одного знакомого ориентира. Между тем такси в Кито - не дёшево.
Улица Дьес Дэ Агосто гордо носит приставку Av., "авенида", авеню. На наш же московский взгляд - это нормальная улица, до авеню явно недотягивает. Пройдя по ней метров пятьсот, мы сходимся во мнении, что это - улица сантехников. На ней наблюдается необычайное скопление хозтоварных и всяких других скобяных магазинчиков.
Вообще, плотная концентрация однородного бизнеса - типичная вещь для Кито. Если где-то хорошо наладилась торговля жареной курятиной - будьте уверены, не пройдёт и трёх лет, как на том месте вырастут пять или шесть кафе-закусочных, предлагающих эту самую курятину. Даже пиццерии жестоко конкурирующих фирм выстраиваются буквально стенка в стенку. Это означает, что несколько лет назад данный перекрёсток отличился жаждой к пицце. Не беда, что теперь обе пиццерии пустуют - всё ещё впереди. Пройдёт время и люди привыкнут к новому пейзажу, и возможно когда-нибудь начнут-таки хаживать за горяченькими сырно-грибочно-колбасными треугольничками именно в эти пока ещё одинокие пиццерии. И тогда рядышком быстренько воздвигнут три или четыре новых. Что поделаешь, традиции города нередко оказываются сильнее его жителей.
На улице Десятого Августа мы познакомились с ещё одной достопримечательностью города Кито - Тролле. Вообще-то Тролле - это троллейбус, хотя и не совсем обычный. Местный Тролле большой, двухсалонный, довольно комфортабельный. Все остановки - с турникетами, билетёршами, автодверьми и охранниками, всё мило и крыто прозрачным пластиком. Для Троллей всюду выделена особая полоса движения, по которой запрещается ехать кому бы то ни было ещё. Короче говоря, Тролле здесь - упрощённый аналог метро. Разумеется, настоящее метро во много раз эффективнее, но для полутора миллионного очень автомобилизированного Кито - Троллей пока вполне хватает.
Автомобили - предмет нашего удивления. Мы приехали сюда с откровенно совковым взглядом на дорогую машину. Однако такой взгляд в Эквадоре неприменим.
Поясню на примере: в год нашего явления в Южную Америку, хороший полуторатонный штатовский джип в Москве оценивался продавцами новых автомобилей где-то от тридцати пяти до семидесяти тысяч долларов. За среднее я беру пятьдесят. Джипы же класса Люкс шли по удвоенным ценам, то есть в среднем доползали к сотне. А теперь представьте моё впечатление, когда стоя на углу Колон и Десятое Августа, то есть точно в центре Кито, я обнаруживаю, что каждый пятый, без малейшего преувеличения каждый пятый проезжающий мимо меня автомобиль - джип, причём не менее четверти всех джипов - люксы. Мало того, среди оставшихся автомобилей огромный процент занимают "мерсы", BMW, "форды" и очень много крутой японщины. И лишь приблизительно десять процентов от движущейся массы - старенькое или откровенно дешёвенькое типа Жигулей или Шкод. Ну, хорошо, пусть даже пятнадцать процентов - недорогие автомобили, но остальные-то действительно в большой цене! Иначе говоря, перед собственными глазами я имею материал для выводов как о доходах, так и о платёжеспособности местного населения. Мои выводы крайне оптимистичны. И ещё долгое время мы находимся в тумане наших роковых заблуждений. Которые с грохотом и треском разбились в прах и пыль об одно единственное словечко: кредит.
Да, кредит. Да здравствует кредит! Да будет проклят всяческий кредит во веки веков, аминь!
Эквадор - кредитный рай. В прямом смысле слова. Вне кредита здесь приобретают, наверное, только сигареты. Да и то, я не уверен как обстоит дело с дорогими марками. Так или иначе, но покупать что угодно, оценивающееся более чем в сотню долларов, напрямую, то есть методом обыкновенной оплаты в кассу, ни один китийский идиот ни за что не станет. Не говоря уже о людях с нормальной психикой.
Много позже, когда у меня уже был поставлен бизнес, я наконец-то заметил (а до того момента я был просто очень занят своими проблемами), что в кредит берут даже башмаки. Правда, всего на три месяца, то есть в три оплаты. Автомобили до семи лет кредита - это норма. Дома и квартиры, с помощью ипотеки и других механизмов типа закладных, перезакладных и перезаймов, а так же продажи кредита в кредит (совершенный кретинизм), можно выплачивать десятки лет, оставив таким образом долги детям, а при желании - и внукам.
В кредит идёт детский велосипед (десять месяцев), и швейная машинка (шесть месяцев). И запчасти к этой машинке тоже можно взять в кредит с условием выплаты за два раза, один раз сегодня, второй - через месяц.
Думаю, не стоит пояснять, что кредитная цена в полтора раза выше, чем просто цена при прямой покупке. Это значит, что если вам так нужна швейная машинка, то вы могли бы отложить немного с зарплаты, подержать эту сумму в банке, на следующий месяц отложить ещё, тоже в банке, и через пару месяцев заплатить за машинку всю сумму, на треть или по меньшей мере четверть меньше, чем по кредиту. Кроме того, многие банки ежедневно начисляют процент по накопительному вкладу. Так что выигрыш будет весьма солидный. Но никому невозможно это объяснить и никто не хочет ждать два месяца.
Забегу немного вперёд. Как-то я вздумал купить моей Маше минимотоцикл. Чудесная такая игрушка, шесть лошадиных сил, три передачи, семьдесят километров в час. Цена - около тысячи долларов. То есть не цена, а сумма двенадцати помесячных выплат. Я решил разузнать, какова будет именно цена мотоцикла, если мы заплатим сразу же, без долей и кредитов.
Продавец в мото-отделе не понял моего вопроса и обратился к своему маленькому начальнику. Безрезультатно. Привели начальника повыше. Он долго пудрил мне мозги, но от прямого ответа умело уклонился. Я настоял. И тогда из конторы вытащили менеджера по продажам, рыжего очкарика, бегло тараторившего по-английски. Он тут же, после обмена рукопожатиями, приветствиями, благодарностями и визитными карточками, приступил к сложным вычислениям, и всего через десять минут сообщил мне число, на четверть меньшее кредитного (что я и предполагал). Ошибочно приняв мою весёлую реакцию за саркастическую насмешку над его торговлей, он начал уговаривать меня завтра же принести бумаги, подтверждающие моё постоянное место работы для немедленного оформления кредита, и при этом, заговорчески понижая голос, пообещал применить ко мне какую-то особую формулу, согласно которой первый взнос будет значительно уменьшен, а последний как-то там растянут. В детали я не вслушивался, сказал, что подумаю, поблагодарил и вышел. Мотоцикл мы так и не купили, на то были веские основания, и не в кредите дело, зато я получил богатый опыт психологического экспериментирования, то есть понял, что сумасшествие кредита неизлечимо и возможно передаётся воздушно-капельным путём как грипп.
Накатавшись же на Троллях (прошу не путать с тролями из старо-немецкой мифологии), мы долго отдыхали в каком-то сквере, ели мороженое и наблюдали за четырьмя парапланами, лениво парящими в небе над городом. Парапланы смело пересекали линию взлёта-посадки самолётов, кружили непосредственно в международном воздушном пространстве, но никто не пытался им помешать. Очевидно, полёты планеристов согласовывались с авиационными властями. Не знаю, как такое согласование проходит в Подмосковье, но глядя на шёлковых птиц в синем китийском небе, я думал о порядке и организованности капитализма, который сумел расставить по полочкам даже такую в общем необузданную нацию, как эквадорцы, чьи прадеды, испанцы и индейцы, были отменными головорезами и отчаянными воинами.
Так, размышляя над явными ошибками и просчётами марксизма-ленинизма, мы просидели до самого вечера, который накатился откуда-то с севера вместе с горной прохладой и сыростью. Гулять больше не хотелось, нам казалось, что на основные вопросы ответы уже получены, хотя бы приблизительные ответы, но если их "округлить", то можно принять за базис (словечко опять же из марксизма, не к ночи будь помянутого). Базис же в целом совпадал с моими ожиданиями, а в чём-то и превосходил их. И тогда я решил, что тянуть больше не следует, и что завтра же утром я пойду к адвокату, с которым познакомился заочно через Интернет, будучи ещё в Москве. Пойду к адвокату и начну длинное и путаное дело об открытии новой эквадорской компании и об оформлении долговременных виз. Собственно, именно за этим нас сюда и занесла нелёгкая - попробовать начать своё дело.
- Пора начинать, - сказал я и, сделав по-дурацки мудрое лицо, добавил, - Каждый день вытягивает из нас слишком много денег. В любом случае, не улетать же обратно.
На том и порешили...
VI Андрэо - итальянский адвокат
Утро, прохладное, как московский октябрь. Я подхожу к высокому строению со стеклянными стенами. Где-то здесь наверху его конторка. Сеньор Андрэо Бодильяни. Переиспаненный итальянец. Вообще-то их было двое, адвокатов, которые ответили на мой запрос, но второй запросил слишком много, как денег, так и времени. Да и писал нерегулярно, как бы без особого желания. А этот первый излагал красиво и подробно, с целыми колонками цифр и десятками пунктов правил, сводов и прочей тарабарщины. Поэтому я иду к Андрэо.
Лифт, шестой этаж, старушка уточняет дверь, я открываю и... Вот уж чего не ожидал, так не ожидал. Мисс Мира из Венесуэлы! Целых три секунды в моём сознании метался из угла в угол какой-то оптический бред, пока его, наконец, не убило хвостом мимолётного логического построения: секретарша адвокатской конторы вполне может стать Мисс Мира, но обратное утверждение не верно.