Именем Корпорации!
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Именем Корпорации!
Одни уходят, а другие остаются на века
Кто я -- беспечный ручеёк или глубокая река?
Что через годы скажет сын, когда и сам уже седой?
Что будут помнить обо мне и кто последует за мной?
Дай Бог мне сил, чтобы достойно подойти к своей черте
Ведь я не просто так солдат... Я - команданте Че.
Александр Ф. Скляр - Команданте Че
Глава 1
Это был его шанс. Первый, последний, единственный -- об этом он не думал. Шанс заявить о себе, как о достойном уважения специалисте, новом человеке в городе, к которому можно и нужно обращаться по самым заковыристым и сложным делам, где требуется не только подход, но и смекалка.
Он не мог проиграть, просто не имел на это права. С самого детства, когда его ещё шпыняли сверстники, загоняя тщедушного мальчишку в щели между старыми мусорными контейнерами, он, утирая горькие слёзы и зализывая свежие побои, твёрдо знал одно: однажды они об этом пожалеют. Все, все, кто посмел бить его, издеваться над его старшей сестрой, страдающей слабоумием, но прекрасно справляющейся с отведённой ей ролью городской шлюхи. Он всегда знал о своём великом и исключительном праве однажды выбраться из этой вонючей дыры под названием город Дале.
Теперь пришло время послать к чертям всю вонь, грязь и мерзостную блевотину позорного существования на самом дне. Его не уважали? Что же, эти люди много потеряли, только ещё не поняли этого. Считали его, хитрого и умного Бо Ваняски, никчёмным куском дерьма? И в этом они просчитались. Завтра утром ни одна плешивая шавка не посмеет гавкнуть в его сторону, если он лично не разрешит ей этого.
И даже сам великий и ужасный дон Доу, чья власть в Дале остаётся неоспоримой уже несколько десятков лет, признает его талант и смекалку.
От этих мыслей всё внутри Бо дрожало от нетерпения и предвкушения. Он то и дело погружался в круговорот сладостных картин грядущего, облизывая тонкие потрескавшиеся губы маленьким, почти детским, языком, обнажая мелкие жёлтые зубы.
-- Как прошла смена?
Дежурный вопрос на проходной, если этот жалкий кусок коридора вообще можно было так назвать, заставил выйти из задумчивости. Невысокий, худощавый врач смерил дежурного взглядом и ответил:
-- Здесь всё похоже каждый день. Смена сменяет предыдущую, переходя в следующую. Да, в данном случае тавтология вполне уместна.
Дежурный привычно кивнул, как всегда, не поняв ни единого слова этого скользкого и странного типа, занимавшего кабинет на минус первом этаже. Ниже был только морг и подвал, впрочем, одно мало отличалось от другого. Где-то лежали мёртвые тела, где-то стояли ряды с мёртвыми вещами.
-- Доктор Гриффин, -- обратился дежурный к собравшемуся уходить после долгой смены врачу, -- здесь днём крутился какой-то подозрительный тип... вы просили сообщать, -- вперил во врача взгляд блёклых серых глаз охранник. -- Хотите, чтобы я принял какие-то дополнительные меры?
-- Меры-химеры, -- улыбнулся доктор Гриффин какой-то жутковатой улыбкой. Охраннику показалось, что на него взглянула сама смерть, ради хохмы нацепив на себя маску мертвеца. Гриффин отрицательно покачал головой и, сунув руки в карманы широких штанов, пошёл прочь, насвистывая неприличную кабацкую песенку.
-- Псих... -- тихо буркнул ему вслед дежурный, зарываясь в свои бумаги и стараясь больше вообще не поднимать головы. Ему вдруг стало нестерпимо интересно и одновременно непередаваемо, до сжатия мошонки и позывов опорожниться, страшно, но страшно интересно узнать, чем же занимается доктор Гриффин, и не стоял ли он когда-то на учёте у психиатра или нарколога.
Дежурный огляделся. Видимая часть убогого коридора, как и холл за ним, судя по камерам слежения, были пусты и одиноки, как и здание целиком в этот поздний вечерний час.
Мистер Даниэл Хоккинс впервые за тридцать лет безупречной службы нарушил правила и полез в базу данных, узнавать информацию о загадочном и, на его взгляд, придурковатом докторе Гриффине.
В графе должности значился "специалист узкого профиля", а вот в графе специальности стоял прочерк.
Хоккинс проверил в перекрёстных базах, едва не отправив в порыве энтузиазма запрос в главное министерство охраны здоровья и медицины по округу, но в последний момент сообразил не делать таких очевидных ходов и не копать под Гриффина столь уж открыто.
Всё, что знал Хоккинс до этого, так это только то, что пациенты, приходившие к Гриффину, просто отмечались в журнале, предъявляли одноразовый пропуск в здание, который следовало заказывать заранее, и, приложив личную ключ-карту к сенсорному замку, исчезали на минус первом этаже, бросив через плечо короткое "к доктору Гриффину".
-- Да и чёрт с тобой, психопат, -- буркнул Хоккинс, закрывая файлы. -- Меньше знаешь, дольше спишь. Или как там оно было...
Глава 2
"Мы не можем ждать бессмертия от природы, взять его у неё -- наша задача". -- И. В. Мичурин, 1934 г.
"Жизнь -- наихудшая форма существования, если не считать остальных". -- Сэр У. Л. С. Черчилль, герцог Мальборо, 1947 г.
"Мне жаль тех, кто гонится за бессмертием, забывая о том, что уже бессмертен. И вдвойне жаль тех, кто его всё-таки достигает". -- Из выступления д-ра С. Спенсера, 2031 г., Параллель.
...Мы все бессмертны. Приходим в мир, сжигая в двух адски жарких кострах при входе воспоминания и знания. Как зачумлённую одежду, как заражённые оспой одеяла, как сброшенные осенью листья с деревьев нашего сада Вечности. Пытаемся начать всё с начала. Наступить на любимые грабли, заботливо подложенные Судьбой и жизнью, совершить в стотысячный раз свои коронные ошибки... Чтобы ещё раз, потирая ушибленные места, сказать: "Да, чёрт возьми, я знаю, что так -- больно!", или использовать более крепкие выражения...
Наши тела, дьявол их побери, несовершенны. Болеют. Начинают умирать, едва ожив. Туманят и без того ограниченный жёсткими рамками разум. Искажают восприятие и память. И, наконец, в самый ответственный момент, когда уже вот-вот достигнешь чего-то по-настоящему важного -- бабах! Торжественный вынос тела (вперёд ногами), награды и флаг на подушечках, именная сабля в изголовье, залп из тридцати стволов императорских гвардейцев. Или -- просто разверстая печь крематория, короткий пир тысячеградусного пламени, и пепел, ссыпанный в урну из мятого алюминия.
Наши тела, ангел их поцелуй, прекрасны. Они великолепны, совершенны, чарующи, и вызывают столько эмоций! Служат идеалом, возбуждают талант и способности, побуждают к свершениям и подвигам. Способствуют прогрессу и потреблению, рекламе и развитию индустрии красоты, спортивного инвентаря и товаров, кхм, интимного плана. А ещё -- лекарств, косметики и наркотиков.
Кругом -- сплошная выгода. Только для тел. Душе вход запрещён!
В зале слышится смех.
Мы все с вами -- по-настоящему бессмертны. Но постоянно забываем про душу. Именно она -- и есть мы. Красивые или уродливые (а, может быть, только считающие себя таковыми?). Умные и глупые. Хитрые и простодушные. Унылые и весёлые. Скучные и фееричные. Добрые и...
Этот ряд можно длить бесконечно -- как бесконечна жизнь, время и Вселенные. Каждое новое воплощение даровано нам, чтобы научиться чему-то новому, понять нечто непонятое ранее, осознать, как прекрасен мир, и созидать. Созидать, изменяя мир и себя в нём. Любить. Радоваться. Испытывать нежность...
Мы все бессмертны, люди! Но, боже, что мы делаем с нашей душой?
Заколачиваем в себе окна, ведущие к свету, или тьме, или к звёздам -- по просьбе, приказу, или желанию общества, родственников, коллег, начальства... Тщательно конопатим по периметру, чтобы даже лучик, или чернинка, или шорох звёздной пыли не пробился внутрь. И, довольные, идём дальше по бесконечному замку себя, отыскивая незаткнутые отверстия, через которые видно... странное.
Вы пробовали когда-нибудь закрыть все, абсолютно все отверстия в собственном доме? Вентиляцию, водопроводные трубы, канализацию, все щели и щёлочки. А после -- пожить в таком герметичном помещении?
Вижу, что таковых здесь нет. Точнее, и быть не может -- как только закончится кислород, герметизировавшийся индивид сразу прекратит своё существование...
Возглас из зала: "Доктор, не сразу! Он ещё может помучиться".
Верно. Кто это сказал? Ага, вижу, джентль-фем в лиловом платье с кружевами... Милая, вы правда хотите, чтобы я предлагал присутствующим метафоры максимально физиологичные и с медицинскими подробностями? Но тогда предложите продемонстрировать и голограммы с образами искажённых душ... Это ещё сильнее привлечёт внимание почтенной публики, и особо чувствительных отправит в поисках туалетных комнат. Вы действительно этого хотите?
Нет? Прекрасно. Фем-леди, спасибо.
Если прекратить всякий обмен информацией и энергией между душой и миром, мы получим мёртвое замкнутое пространство, в котором тихо идут процессы разложения и гниения трупа. Трупа вашей души, отягощённого тщетным телом.
Я не призываю вас к анархии и революции, упаси Господь. Полная свобода так же вредна, как и полная герметичность и погружение в рамки, навязанные извне. Продолжая метафору, мы сносим все стены, потолок, пол и подвальный этаж подсознания со всеми плавающими там скелетами, крокодилами и комплексами. И остаёмся открыты всем ветрам и временам года -- лету, зиме. Проливной дождь прекрасен, особенно -- в летний зной, но вот осенью... Или весной -- это уже не комфортно.
Мы все бессмертны. Просто не закрывайте окна своей души, и не затворяйтесь в пределах своего тела, не замечая, что вас тянет наружу. Живите, как хочется. Как хочется вашей душе.
Аплодисменты, хохот и свист.
Выдержка из стенограммы выступления д-ра Спенсера 11 января 2031 года, исследовательский институт Интуит-Плаза, Параллель, третий радиус.
-- Добрый день, Спенсер! -- Кловис Инульгем ввалился в комнату, широко распахнув дверь, и от души поцеловал пискнувшую голограмму секретаря. -- Я слышал, ты вчера роскошно выступил в этом бардачном замке, как его, Проститут-Глаза?
-- Интуит, Кловис, Плаза... -- доктор выключил секретаря, и развернул кресло к нежданному визитёру. -- Напомни мне в следующий раз запрограммировать контур охраны на отстрел тебя, твоих двойников и аватар.
-- Хе, хе, хе, -- разделяя слоги, издевательски произнёс Инульгем, падая в оранжевый шар гелевого кресла, и протягивая свои длинные ноги, обтянутые кожей щегольских ковбойских штанов, к иллюзорному камину. -- Знаешь, друг, ты тут совсем раскис, я посмотрю... Что, укатали письку крутые сиськи? Или твой одинокий воин ещё стоит по утрам, озирая окрестности?
-- Иди ты в... анус, -- Спенсер сдвинул брови, и поправил сползшие манжеты. -- Всё такой же озабоченный, как я вижу. И всё такой же одинокий, нет?
Теперь вспыхнул Кловис, пробурчав что-то себе в усы. Покрасневшие уши алели из-под надвинутого на лоб стетсона, словно фонари "весёлого квартала" Параллели 1860Г.О, а раздувавшиеся ноздри узкого носа ясно показывали, что доктор попал точно. Как из длинноствольной винтовки в монетку за триста шагов.
-- Ладно, оставим дела наши скорбные в ведении богов и меньших их, -- примирительно произнёс Спенсер, касаясь сенсора на кресле, и перемещаясь поближе к своему гостю. -- Чего от меня нужно конторе на сей раз? Предупреждаю, я не скоро смогу действовать в полную, кхм, силу. По ряду обстоятельств, связанных с предыдущим заказом...
-- Спенс, так ты ещё не...? -- Кловис ещё сильнее надвинул шляпу на глаза, но потом щелчком подбил её вверх, и внимательно окинул своего собеседника цепким взглядом карих глаз. "Колени, таз, спина... М-да, неудачно я зашёл". -- М-м-м, понимаю... Полковник передавал привет. И пожелания скорейшего...
-- Передай полковнику, что я рад его словам, и не мучай себя. Я знаю, как плохо тебе даются слова сочувствия, друг, -- доктор указал на свои ноги, и криво улыбнулся. -- Я именно потому остановился в этой параллели, самой удаленной от Центра из доступных мне. Здесь хотя бы медицина эффективная. Нанотехнологии, парапластика, нейронная хирургия, протезирование... Ещё полгода, и встану на ноги.
-- Выздоравливай, друг, -- Инульгем ловким жестом выхватил из-под полы своего кожаного пальто плоскую фляжку, и бросил её в доктора. Тот взял её из воздуха, словно она была неподвижна, и вопросительно посмотрел на Кловиса. -- Чистый яд, сэр!
-- А, эликсир доктора Бориса... -- понимающе протянул Спенсер, отвинчивая колпачок и осторожно поводя ладонью над горлышком. -- Да, это поможет.
Бултыхаясь в силовом геле кресла, Кловис помолчал, и осторожно спросил:
-- Док, ты, случайно, не собрался тут осесть с концами? Лекции, выступления, публичная, мать-перемать, жизнь... Жениться не надумал ещё? Местные девчонки должны писаться кипятком от твоей привлекательности...
-- Нет, мон ами, не собрался. Дождусь выздоровления, потом устрою несчастный случай при невыясненных обстоятельствах, и... Здравствуй, дорога! -- Радостный тон доктора контрастировал с его практически неподвижным лицом, на котором, казалось, по-настоящему жили только глаза. Сейчас в них читалась чистая ярость. -- Только бы дотянуть ещё до отправления...
-- Дотянешь. Я видел достаточно, и, поверь моему длинному носу, ты -- дотянешь... -- Инульгем рывком поднялся из кресла, дождался, пока гель стечёт в пол, и вежливо поклонился хозяину. -- Спенс, мы ждём тебя. Полковник ждёт. А он редко это себе позволяет -- ждать людей...
"Зато он их позволяет жрать. В переносном, разумеется, смысле. Выедать мозги тупой солдатской ремённой пряжкой... А ты стоишь по стойке "смирно", и медленно подходишь к мысли, что обгадиться в кабинете руководства -- это не такая уж и плохая идея. По крайней мере, говно можно будет смыть... потом. Потом и кровью, как говорится..." -- Спенсер внимательно смотрел, как Кловис распахивает ногой дубовую дверь, и вываливается наружу, в холл, где его уже ожидают два охранника делового центра. Доктор прекрасно знал, что после часа или двух разбирательств его шутливого друга отпустят, просто чтобы он прекратил доводить окружающих своими идиотскими выходками...
Дверь со скрипом захлопнулась, дрожа. Автоматика пищала, жалуясь на виртуальные боли в фантомных цепях. За окном медленно снижался транспортный дек, готовясь к посадке в порту недалеко от города. Гул его двигателей напоминал Спенсеру о другом корабле, который сейчас стоял в заброшенном "стойле" орбитальных доков, терпеливо ожидая своего хозяина... А тот, затянутый делами и внезапно пошатнувшимся здоровьем, совсем забыл о верном "Ланцете". И о полётах.
"Мне так давно не снилась Бездна..." -- доктор подъехал на кресле к панорамному окну, и приоткрыл створку. В лицо пахнуло свежим ветром, и запахами большого города -- озоном, пылью, смогом и топливом. -- "Да, чёрт возьми, засиделся. Надо бы побыстрее приводить душу в порядок, и валить отсюда. Пока не явился кто-нибудь посерьёзнее Кловиса..."
Сзади запиликал сигнал связи. Кому-то было жизненно необходимо поговорить с доктором философии С. Спенсером прямо сейчас, сию же секунду. А он, открыв фляжку, медленно глотал тягучий девяностоградусный настой Бориса, и радовался обжигающему кому, который проваливался вниз, по пищеводу. От каждого глотка этого пойла хотелось то ли сплясать качучу, то ли набить морду ближайшему полицейскому, то ли ограбить банк. Хотелось жить.
Душа проснулась.
Глава 3
Они вошли молча, слаженно и организованно, словно выполняли отработанную десятки раз схему поведения в подобных случаях. По застывшим лицам вошедших не было понятно ничего, но в глазах некоторых отражались настоящая боль и смятение.
-- Наш командир... -- откашлявшись, сказал тот, кто был главным в группе, указывая на свёрток из обгоревшей ткани, по которой расползались бурые пятна крови. -- Док, сделай всё, что можно, -- тихо сказал старший, -- очень прошу. Он не виноват, нас накрыли... -- он осёкся, отошёл к дальней стене и замер с каменным выражением лица.
Гриффин кивком указал остальным на стол в другом углу комнаты.
-- Туда его, сами вон отсюда, -- деловым тоном приказал он военным.
-- Но... -- попытался возмутиться один из вошедших. Его товарищи мигом выволокли молодого и неопытного служаку, шикнув на него так, что Гриффин тут же вспомнил шипастых гадюк из восточного сектора.
-- Так, что тут у нас...
Гриффин распылил на руки длинные перчатки толщиной в пару микрон, которые не ощущались на коже, и осторожно попытался развернуть сплавленный свёрток с обгоревшим человеком внутри. Ребята из Корпуса постарались максимально бережно доставить своего командира до Дока, но по дороге неплохо растрясли его, так и не найдя носилок. Или же следуя принципу скрытности. Провезти в магнитобиле кровавый свёрток, при наличии должного допуска, всё же проще, чем обеспечивать полную транспортировку в должных условиях.
Раненый выглядел жутковато даже на взгляд доктора Гриффина. Прикипевшие к коже куски тяжёлой брони матово поблёскивали закопчёнными гранями сталепластика, волдыри и красные пятна крови из прорванных волдырей перемежались с вкраплениями остатков бронекостюма и поддетыми кусками нательного комбинезона под ней. Кое-где ткань лопнула и разошлась, а кое-где точно так же приварилась к кускам защитных пластин намертво.
-- Люблю эту ткань, -- флегматично протянул Гриффин, пододвигая столик с инструментами и запуская диагност автолекаря над телом пациента, -- она ни при каких условиях не приваривается к коже. Это уже хлеб, а если ты ещё и в сознание придёшь, то булка моя будет с маслом...
Гриффин начал быстро и аккуратно отделять куски пластинчатой брони от тела пострадавшего. В тех местах, где она приваривалась жёсткими краями к коже, Док проходился специальным раствором и безжалостно иссекал детали костюма вместе с лоскутами эпидермиса и дермы. Несколько минут работы убедили врача в том, что наибольшие повреждения пациент получил на лице, руках и ногах, общая площадь ожогов и вплавлений балансировала на той самой неудобной грани, когда совершенно непонятно, останется ли человек в живых, или отдаст концы от ожогового шока и интоксикации организма.
Самым сложным для работы стало отделять одежду с задней поверхности тела. Оставив это занятие, Гриффин, как сумел, обработал имеющиеся раны спереди, распылил над пострадавшим септическую плёнку, которую и снял через полминуты вместе с крошечными частичками грязи, копоти и отмерших участков кожи.
Теперь командир отряда Корпуса выглядел немного получше, хотя внешний вид стал, мягко говоря, непривлекательным.
-- А здесь у нас что? -- сощурился Гриффин, придвигая поближе аппарат диагноста и расправляя щиток над брюшной полостью лежащего без сознания военного. -- Удар тупым предметом, ушиб селезёнки с разрывами, повреждение левой почки... -- бормотал он себе под нос, пока его руки выполняли необходимые движения в процессе диагностики. -- Да тебя, друг, толкнули ракетой в огонь, что ли? Вот тебе и дружба-служба. Кто тебя запихал в печку, ну-ка, скажи мне...
Изначально травму скрывали остатки защитного костюма и множественные ожоги, вспухающие волдырями с желтоватой жидкостью на теле.
Через несколько минут, обработав самые страшные ожоги регенерирующим раствором, Гриффин быстро проверил дверь, приложил ладонь к скрытому сканеру и активировал силовое поле в операционной.
Теперь он мог работать спокойно, пользуясь теми средствами, которые действительно могли помочь настолько сложному в спасении жизни пациенту.
Над раненым разлилось голубоватое стазис-поле, которое пропускало к телу очищенную кислородно-азотную смесь, с повышенным содержанием первого элемента с небольшой примесью озона, но погружало плоть в локальный временной карман. У Дока было не больше двух минут, чтобы заняться ранами и ожогами на задней поверхности тела незнакомого военного.
Лёгкие, почти неуловимые манипуляции пальцами над сенсорами приборов, и тело поднялось вверх, перевернулось в гравиполе и предстало перед Гриффином в удобной для работы позе, подставив задницу и спину.
-- Вот это да... -- почти восхищённо произнёс Док, увидев поражения тела. Спина командира была иссечена осколками, следами от плазменных зарядов и порезами неизвестного генеза, что навело Дока на мысль о том, что этот человек довольно долгое время прикрывал кого-то собой, за что потом получил в благодарность хороший пинок обратно в огненную геенну.
-- Отличная благодарность, надо запомнить, -- сдвинув брови, произнёс Гриффин, приступая к работе. Время в стазисе ограничивалось парой минут, но рециркулятор временных потоков каждый раз мог сбрасывать счётчик до нуля, начиная отсчёт заново. Рециркуляция касалась исключительно стазис-поля, не затрагивая проведённую работу над материалом.
И если бы хоть кто-то за дверью донёс на Гриффина и его особые приборы, Дока не спас бы никакой особый статус чудо-лекаря этого замшелого городишки.
Гриффин вышел к ожидающим его людям через час. Все вскочили с мест, на которых сидели в ожидании, и выстроились, будто на плацу, перед хмурым усталым врачом, покручивающим в длинных тонких пальцах сигарету. Временно исполняющий обязанности командира, высокий плечистый парень, что заговорил с Гриффином, доставив старшого сюда, шагнул вперёд и щёлкнул зажигалкой, предлагая прикурить. Гриффин отрешённо уставился на огонёк, затем молча кивнул и, взяв в зубы сигарету, прикурил, глубоко затянувшись табаком, словно желая надышаться им до отказа.
Парень смотрел на Дока с затаённой надеждой и страхом. Гриффин отрицательно покачал головой, не говоря ни слова. Парень понял его и медленно кивнул, смиряясь с потерей.
-- Он что-то говорил? -- подал голос тот самый паренёк, что пытался возражать в приёмной Гриффина по поводу их присутствия при операции.
Док пристально и долго смотрел в лицо парня, стараясь отыскать в нём хотя бы намёк на что-то своё, мучавшее врача все это время. Затем он пожал плечами и хриплым голосом произнёс:
-- Обычный бред умирающего.
Лица собравшихся солдат нахмурились. Было ясно -- ещё слово в том же тоне и их прорвёт на выплеск скопившегося напряжения, с которым выйдет и боль утраты.
-- Я не бог, -- примирительно сказал Гриффин, пожав плечами, -- по крайней мере, сегодня.
-- Мы можем забрать тело сейчас? -- снова спросил первый солдат. Док отрицательно покачал головой.
-- Я не успел его подготовить. Не потащите же вы его обратно в лоскутах брезента.
По лицам стоящих перед ним людей прокатилась судорога воспоминаний, исказив черты.
-- Я зайду завтра, как полагается, официально, -- сказал командир отряда, взглянув на Гриффина ледяными синими глазами, -- меня зовут капрал Мак Лиф, я прибуду с кортежем для транспортировки тела. Все, ребята, здесь нам делать нечего, -- повернувшись к своим, теперь уже, людям, отчеканил он, выходя прочь через неприметную дверь в дальнем конце плохо освещённого коридора.
Гриффин неспешно докурил сигарету, бросил окурок в урну, и исчез за дверью.
В голове ещё отдавались гулким эхом слова умирающего командира пехотинцев Корпуса:
-- Они сверху, на нас, мы не ожидали... потом тяжёлое вооружение... мы же разведка, я один в броне, задание плёвое, каждый день патрулировали зону... небо в огне, всё небо горит, сверху падает огонь, ты сам стал огнём...
Гриффин прошёл до стола, на котором оперировал майора Вандершанца, старшего уполномоченного второго разведывательно-патрульного отряда пехоты в зоне конфликта с местными повстанцами. После окончания операции, когда Гриффин уже понял, что ему не вытянуть майора, он вколол ему лошадиную дозу наркотического обезболивающего, вложив в привычную формулу несколько компонентов от себя, что придало сонному раствору действие стимулирующего коктейля.
Почему-то Гриффину показалось неправильным позволить майору отойти в лучший мир молча. Док подумал, что этому человеку хотелось бы напоследок сказать пару слов.
И майор заговорил, начав с того, что назвал своё имя и звание.
-- Не было, ничего не было, просто пустота... а затем гул, нарастающий, рвущий барабанные перепонки, сводящий с ума. Я понял, понял, чего они хотят, но надо было прикрыть своих. Я один в броне, задание плёвое, но с неба падал огонь, падал огонь... и он, самый молодой, он шёл последним, упал, не поднялся бы в сплошной стене огня...
Голос майора Вандершанца становился тише и тише, автолекарь тонко запищал, сигнализируя о критическом состоянии подопечного.
-- Я его поднял, вытолкнул из зоны огня, сам не успел, накрыл высадившийся десант. Меня видно, меня всем приборам в этой банке было видно. Пусть на меня смотрят, ребята же совсем голые...
Гриффин отключил звуковой сигнал автолекаря, сел рядом и сложил руки на коленях. За свою долгую практику он слышал и слушал слишком много, чтобы уклоняться от роли священника, перед которым исповедовались умирающие.
Теперь, после рассказа майора, Доку стало ясно, откуда у него сеченые и рваные раны спины и задней поверхности бёдер.
-- Я же вперёд ушёл, сам ушёл, в броне был... остальные позади держались, рассредоточились, они все в лёгких банках, куда им вперёд. Учебный корпус, мать его в душу, дали на обкатку, а тут вот так вышло...
Гриффин слушал майора всего несколько минут, но они показались ему целой жизнью. Он уже тогда знал, что не скажет об этом ни единому человеку, стоявшему за его дверью и ожидающему окончательного вердикта Дока.
Как не скажет о противном сигнале автолекаря, прорезавшего тишину, когда сердце майора остановилось, не скажет о том, чьё имя он назвал, когда говорил о предателе, оставившем его в огне, и не скажет о том, как Вандершанц вернулся из мёртвых, едва уловимым сигналом оповестив Дока о наличие пульса и дыхания после почти шести минут смерти по показаниям приборов.
Когда Гриффин вернулся в операционную и взглянул в обгоревшее лицо майора, он явственно увидел улыбку на растрескавшихся губах Вандершанца.
Теперь дело оставалось за малым -- смастерить правдоподобную куклу для завтрашнего гостя Мак Лифа...
Глава 4
Внутри стен, выглядевших старыми, облупленными и выщербленными, скрывалось оборудование из какой-то очень далёкой Параллели. Помещение могло почти мгновенно преображаться, отращивая и изменяя предметы обстановки под новую задачу. Сам доктор видел с десяток вариантов, и ещё сотня была описана в толстом дневнике, всегда лежавшем на столике у входа. Ни дневник, ни столик не менялись никогда.
Сегодня они квартировали в старом заброшенном складе. Это было намного лучше, чем футуристическая автоматизированная прозекторская, как-то расчленившая уснувшего на столе кибера, или детский садик ядовито-лиловых тонов с инфракрасной подсветкой по периметру и шипастыми стульями, снабжёнными отверстиями для хвостов... Про кухню он вспоминал с содроганием, и старался избегать Стальной Щели в эти периоды. По счастью, редкие.
Спенсер осторожно погладил стену, восхищаясь инженерной мыслью вероятного будущего, и обернулся к спальным мешкам и оборудованию, сваленному в кучу посередине большого гулкого зала. Ионеску и Патчесс, ворча, возились у проржавевших кранов, пытаясь выдавить из системы немного воды для котелка. Брякало железо, скрипела кожа костюмов, Ионеску сорвал ноготь, и шипел всякий раз, задевая заусенец на кране. В неплотно прикрытую дверь, притворявшуюся сегодня металлической, дул холодный ветер с мятным привкусом и запахами палой листвы, и ржавого железа. Параллель снаружи была негостеприимной, и посещалась очень редко. Сюда направлялись беглецы от закона, редкие по меркам Линии искатели "свободы от", и религиозные фанатики всех мастей и расцветок.
Агент задумался, механически открыв дневник в потёртой кожаной обложке, и просматривая последние записи. Они появлялись в разбухшей от влаги и осевшей пыли книге непроизвольно, вне желания или нежелания посетителей убежища. Но Спенсер знал, как обмануть систему, а большая часть невольных гостей -- нет. Последние строки были неровными и рваными, словно записки сумасшедшего или неразумного ребёнка. Прочесть их не получалось.
"Интересно, почему всех так тянет в эту могилу? Здесь даже воздух мёртвый и затхлый. А уж эта мята..." -- он поморщился, подавляя желание сплюнуть. Из-за этого места он бросил употреблять чаи и настои с мятной отдушкой, и возненавидел пастилки для свежести дыхания. -- "Всё равно дальше убежища -- не убежать. Тут есть вода, и, в некоторых фазах -- пища. Невкусная, отвратительная... Но выжить можно. Вопрос только -- зачем?"
Из этой Параллели не было других выходов, кроме входного круга в центре Свалки. Исследователи, которым было решительно нечем заняться, углублялись в пространство на сотни и тысячи километров, но кучи мусора продолжали тянуться и там. Громоздясь выше и выше, опадая распадками и ущельями, или рассыпаясь бесконечными равнинами давно сгнивших останков неизвестной цивилизации. Люди -- упорные существа, но даже у них есть предел. Когда стало ясно, что Свалка не может служить ни источником полезных ископаемых, ни, как бы странно не звучало, местом для захоронения отходов опасных производств, посещения этой Параллели запретили, но круг закрывать не стали...
"Всегда найдутся те, кто нарушит запрет, и рванётся в переход, надеясь на лучшую долю. Или на добычу. Или..." -- он прервал размышления, и прижался к стене, достав из ножен на предплечье тонкое лезвие. На гранях стилета застыла тёмная плёнка паралитического яда.
Беглец всё-таки вернулся к убежищу. Просидев на Свалке неделю или две, он истощил свои запасы. Зная, что власти Параллели-1970 и Линии не простят ему множественные убийства на религиозной почве, Дон Джонс мог надеяться только на охотников, идущих по его следу. "Последний Ангел", как он себя называл, был вполне способен убить, освежевать и съесть своих преследователей. "Тридцать лет, вес двести метрических фунтов, третий ранг самбо-до, владеет огнестрельным оружием на уровне рейнджера Линии", -- ориентировка прокрутилась в голове сама. Выделились ещё слова: -- "Наркоман с семилетним стажем, эндорфинозависимый, неизлечим. В состоянии синдрома отмены особо опасен. Подлежит уничтожению".
Дверь скользнула на роликах в сторону. Поток ветра усилился, и внутрь на полусогнутых ногах медленно вошёл мужчина в оборванном и вытертом комбинезоне. Коричневая ткань, покрытая потёками и пятнами, плотно обтягивала широкую спину подозреваемого. Спенсер наметил точку укола, и напрягся...
Ангел поднял руку, сжимавшую сморщенную сферу, и, почти беззвучно рыча, сжал её по направлению к склонившимся над спиртовкой помощникам доктора. Федеральные агенты, сосватанные Спенсеру разведкой Линии, рассыпались серым пеплом вместе с частью вещей и запасов. Доктор слегка подправил траекторию движения стилета, чтобы не перерезать яремную вену, и глубоко царапнул шею и горло преступника. Осторожно подхватив бьющееся в мелких судорогах тело, Спенсер опустил его на пол, вынув из расслабившейся влажной ладони страшное чуждое оружие.
Бросив взгляд на прах, медленно оседающий в воздухе, он с трудом подавил желание ударить стилетом прямо в затылочную ямку Ангела. "Федералы будут безумно счастливы казнить мистера Джонса максимально болезненным способом. Убийство гражданских и каннибализм они бы, может, и простили... Но двух своих агентов, распылённых в затхлом воздухе... Сомневаюсь", -- Спенсер упаковал тело для переноски, зафиксировав конечности и надел на пациента памперс для взрослых -- "Идти далеко, поперечнополосатая мускулатура работает плохо, сфинктеры не держат... Так, порядок".
Отобрав из кучи бесполезных вещей флягу с настоящей водой, пару рационов и спальный мешок, доктор положил их в мятый рюкзак вместе с загадочным излучателем-сферой, и забросил шмотник на спину. Сверху он взвалил на плечи безвольно подергивавшегося Дона, и пару раз подпрыгнул. Тело на загривке смачно испустило газы.
-- С-скотина! -- с чувством прошипел сквозь зубы Спенсер, и бросил в направлении разгромленного бивака короткий цилиндрик пиропатрона. Когда он прикрывал дверь, за ней тихо бумкнуло, и металл на мгновение стал обжигающе горячим.
"Ну, вот и всё", -- подумал доктор, вспоминая лица агентов Патчесса и Ионеску, и мысленно попросил у них прощения. -- "Если бы я... Хотя, нет. Простите, ребята. Надеюсь, следующая реальность будет к вам благосклонней".
До круга оставалось пять миль и несколько часов.
Глава 5
Системы безопасности верещали во всю мощь искусственных голосов, перемигиваясь лампочками предупреждения и изыскивая самые мерзейшие звуковые частоты.
-- Критическая потеря высоты, критическая потеря высоты. Аэрбот приближается к поверхности со скоростью...
-- База контроля атакована. Передаётся сигнал о помощи, координаты секторного обстрела...
-- Система контроля полёта повреждена, исправление системы в текущих условиях невозможно.
-- Критическая потеря высоты...
Вокруг крутились картинки, тоннельное зрение мешало осознанию себя в трёхмерном пространстве, мозг отказывался анализировать сложившуюся ситуацию. Где-то совсем уж глубоко тоненько завывал инстинкт самосохранения, но его писклявый голосок едва слышался под гнётом бетонной плиты безразличия к происходящему.
Тонкое углепластовое покрытие палубы аэрбота дрожало и скрипело под ногами, грозя в любую минуту провалиться ко всем чертям вниз, увлекая за собой шатающегося мужчину в рваной одежде, медленно пробирающегося к пультам управления.
Когда он только пришёл в себя, ситуация ещё не была настолько критической, и он рискнул предположить, что дотянет до населённого пункта, не предпринимая никаких активных действий. Но риск не оправдался. Едва единственный пассажир смог кое-как разлепить веки, как по корпусу аэрбота прошла волна, сотрясающая все перегородки и листы внешней обшивки. Силовое поле истаяло за секунды, обнажая корпус машины, несущейся вниз с крейсерской скоростью курьерского корабля.
Устоявшееся среди опытных пилотов выражение о крейсерской скорости курьерского корабля вяло позабавило очнувшегося под хреновой тучей раскуроченных приборов человека. Он с усилием выполз из пластиковых осколков и треснувших корпусов панелей, раздвигая насыпавшиеся сверху тяжёлые приборы. Если он правильно помнил, удар принял на себя ящик с запасным оборудованием, стоящий рядом с ним, когда аэрбот тряхнуло звуковой волной, и заряд из плазменника конвоира ушёл в сторону и выше.
-- Ебать мой острый скальпель, -- цепляясь за рваные края приборных панелей, прохрипел Гриффин, -- никогда больше не выберу эту авиакомпанию...
Какофония звуков и красочное перемигивание заставляло щуриться и прикрывать лицо ладонями в первые несколько секунд после пробуждения из ниоткуда. Зрительная панорама медленно, с подрагиванием и адскими головными болями, разворачивалась из узкой щёлочки прямого зрения в объёмную картину происходящего. Гриффин держался на одной силе воли, предоставляя кому-то там выше следить за показаниями процессов своей жизнедеятельности.
Выбравшись из кучи обломков, он тут же наткнулся на тело мёртвого солдата, открывшего по нему огонь перед началом всей этой кутерьмы. Лейтенант в голубой форме спецотдела по транспортировке особо важных персон валялся на полу, раскинув в стороны руки, в одной из которых до сих пор был зажат табельный плазменный пистолет. Подумав немного, Гриффин отказался от идеи забрать себе оружие лейтенанта. Беглый осмотр убедил Дока, что последний офицер Службы Корпуса мёртв. Широко распахнутые глаза мертвеца, смотрящие вверх, оставались по-детски удивлёнными и непонимающими. Большая бурая лужа крови из расколотого черепа уже начала подсыхать по краям, застывая неровным пятном посреди гладкой поверхности пола.
Гриффин проследил траекторию падения и понял, что в момент атаки звуковой волной лейтенант стоял как раз так, чтобы она толкнула его в грудь, заставив всплеснуть руками, что и спасло жизнь Доку, когда выстрел из плазменника ушёл чуть выше и в бок. Сам же лейтенант, получив прямой удар по рёбрам, не удержался на ногах и опрокинулся назад, с высоты своего роста ударившись затылком об прочный край выступающей ремонтной машины, стоящей в грузовом отсеке аэрбота. Добило офицера падение на углепластовое покрытие палубы лёгкой машинки для дальних и средних полётов в атмосфере.
"Извлечение моих внутренних органов на благо государства откладывается на неопределённый срок", -- подумал доктор Гриффин, цепляясь руками за ремонтную машину.
Аэрбот особенно сильно тряхнуло, и на грузовой палубе погасло освещение. Гриффин подождал несколько секунд, ожидая включения аварийного генератора, пока не убедился, что до этого времени именно он и работал на всех уровнях аэрбота.
-- Темно, как в жопе, -- буркнул он, цепляясь разбитыми руками за предметы рядом, -- и я, как говно, выбираюсь прочь из этой кишки. Ну просто феерия анального криптоанализа.
В кабине пилотов свет был. Как и звуки систем безопасности, взрезавшие свербящий и ушибленный мозг доктора Гриффина своими безликими голосами, предупреждающими о неизбежном и скором падении на полной скорости.
Шатаясь и дрожа, Гриффин добрёл до кресла капитана, сел, старательно нашаривая под сидением крепёжные ремни. Руки двигались кое-как, словно чужие. Пальцы заплетались, промахиваясь мимо нужных креплений и застёжек, но Док не сдавался. Он вообще никогда не сдавался, но частенько отступал прочь. Менял дислокацию, как он говорил про себя.
Если невозможно было просто уйти от конфликта или из беспокоящей ситуации, Гриффин сталкивал лбами конкурирующие группировки или людей, чтобы успеть смотаться в тень без лишних потерь.
Но сдаваться, опуская руки, принимая обстоятельства в единственно верном варианте, он не умел. Даже смерти своих пациентов он констатировал исключительно после личной проверки жизнедеятельности, пусть даже она была совершенно бесполезна после снятия показаний приборов.
Наконец, крепёжная упряжь капитанского кресла смачно щёлкнула последним механизмом, и мягкое анатомическое кресло плавно просело, оповещая о готовности к работе.
Встроенный блок питания как раз на такие вот нестандартные случаи отсекли повреждения главной системы безопасности, включая собственные блоки питания. Гриффин нащупал кнопку эвакуации и с усилием вдавил её до щелчка.
В тот же момент питание вырубилось окончательно. За стёклами кабины молча проносились видения приближающейся земли, к которой стремился аэрбот со своим единственным пассажиром.
-- Время смерти ноль часов, ноль минут... -- прошептал Гриффин, слабо улыбаясь.
Кратковременная агония генераторного отсека выплюнула последний конвульсивный импульс энергии, и капитанское кресло провалилось через разъехавшиеся пластины пола в эвакуационную шахту.
-- То есть, как потеряли?! -- вопил полковник на вытянувшихся перед ним подчинённых. -- Как, мать вашу, вы его потеряли?! Я, блядь, вас спрашиваю, обсосы вы офицерские! Как можно потерять целый огромный аэрбот с системой слежения и экипажем? Ну, чего заткнулись, материал генетический?
Стоящие перед полковником офицеры из группы слежения не изменили застывших масок отчуждения на лицах, не смея проронить ни слова перед раскрасневшимся начальством, пидорасящим их в хвост и в гриву за проваленную операцию доставки.
-- Какого икса через игрек вы не послали за транспортом группу поддержки? Где ваши хвалёные лётчики-истребители? Где эта ваша рукожопая пехота? Опять в местных борделях девок тискают всем корпусом? Чего заткнулись, унитазы полевые?
-- Полковник, полегче, -- раздался спокойный голос от двери в комнату совещаний, -- ваши люди не виноваты. Это я отдал приказ отменить сопровождение, как и снять с борта весь экипаж, кроме капитана и конвоира.
Полковник Давлатов перевёл налитые кровью глаза на фигуру, возникшую в дверях кабинета.
-- Ты ещё кто, мать твою, такой? -- едва сдерживаясь, чтобы не пристрелить наглеца, пробасил он.
-- Аэрбот был атакован пучками импульсов и добит звуковой волной из дальнобойной пушки с северного мыса Вакамерсти. У экипажа просто не было шансов уйти от атаки, -- примирительно продолжил гость, медленно приближаясь к Давлатову. -- Я постарался свести жертвы к минимуму при неизбежности их наличия. Пожалуйста, отпустите своих офицеров, нам надо поговорить.
Полковник пристально разглядывал вошедшего. Невысокий, щуплый, средних лет мужчина в тёмно-сером костюме смотрел на Давлатова с отрешённой вежливой улыбкой, не сулящей, впрочем, ничего хорошего. Бесцветные глаза и аккуратно уложенные светлые волосы подчёркивали железобетонную уверенность в своих правах вот так вот запросто входить в кабинеты, где происходит показательная порка фаллическими знаками отличия личного состава высшего уровня Корпуса.
-- Я вас очень прошу, -- добавил гость с нажимом, нависая над сидящем за столом Давлатовым. Полковник скрипнул зубами, но приказал своим людям:
-- Все свободны, отчёты на стол лично мне.
-- Вот и хорошо, полковник, -- медленно передёрнул плечами гость в сером, едва двери кабинета Давлатова мягко закрылись за последним офицером. -- Меня зовут мистер Вуниш, я представляю службу контроля Корпуса. И теперь делом о докторе Гриффине будет заниматься мой отдел, и я лично.
Давлатов наградил Вуниша таким взглядом, что едва не прожёг его насквозь.
-- Кто дал вам право изымать дело особой важности у меня из-под носа? -- отчеканил полковник, поднимаясь из-за стола и расправляя широченные плечи. Давлатов был выше Вуниша на целую голову, комплекцией напоминал медведя и смотрел на нежданного помощника с выражением плохо контролируемого бешенства на лице.
-- Это дело связано с религиозной целостностью вверенного мне сектора в частности, и государственной безопасностью в целом, и мне не требуется никаких разрешений, господин полковник, -- с металлом в голосе сказал Вуниш, сохраняя на губах всю ту же издевательскую улыбочку. -- Вы же не хотите оказаться на месте ваших людей? Послушать, к примеру, кто вы такой в фекальных делах ваших собратьев по оружию? Или оказаться рядом с ними, плечом к плечу, в звании старшего лейтенанта? Скажем, под командованием того самого офицера, которого вы сегодня так витиевато и долго распекали здесь в кабинете?
-- Ты мне ещё угрожать будешь? -- прорычал Давлатов, судорожно сжимая пудовые кулаки.
-- Даже в мыслях не было, -- серьёзно отозвался Вуниш. -- Всего лишь честно обрисовал вероятное будущее. Вероятностей же так много, а параллелей так мало.
Полковник Давлатов сдулся и сник на глазах, заслышав кодовую фразу, мигом объяснившую и вседозволенность Вуниша, и его спокойствие перед грозным полковником.
-- Я рад, что вы поняли, с кем имеете дело, -- заметив реакцию Давлатова, произнёс его гость. -- А теперь, если вы не против, я бы хотел ознакомиться со всеми материалами, которые у вас есть на искомый объект.
Полковник Давлатов со стеклянными глазами сдержано кивнул, приступая к формированию папки со всеми данными, которые запросил Вуниш.
Ненастоящий человек с ненастоящим именем в ненастоящем костюме только что мягко промазал антисептическим вазелином задницу Давлатова и дружелюбно нагнул его над собственным же столом, и полковник только сейчас оценил жест доброй воли и своеобразное уважение к своей персоне. Вунишу ничего не стоило сделать всё это прямо перед личным составом офицеров, которых он попросил выйти из кабинета.
Глава 6
Право на одиночество является одним из исторически неотъемлемых прав всех жителей Соединённых Атлантических штатов, и наше правительство приложит все усилия, чтобы поддержать его безмерно. Даже если это приведёт к нарушению всех остальных, менее значимых прав.
Дж.Дж. Картер-Лавуазье, 21-й потомственный Президент САШ, Параллель-С1618, локальный год 1964.
Кто из нас менее одинок, нежели человек, затерянный в толпе ему подобных? Чьи руки трепещут в ожидании прикосновений, но никогда не получают их? Кому можно доверить свой драгоценный светоч разума, как пресловутый факел, с коим Диоген разгуливал по улицам, пытаясь найти человека счастливого?
Эммануэль Кантэ, мать троих детей, 1818 год, Кеннигтайн, Параллель-Ф1800
Сегодня я бы хотел поговорить с вами об одиночестве. не о том слабом его подобии, которому мы подвергаемся долгими зимними вечерами в натопленном доме у озера, куда мы выехали отдохнуть от городской суеты. Не об ощущении себя в темноте и холоде заброшенного барака на окраине рабочего посёлка Третьего Кольца. И не о понимании, что в этом мире очень мало людей, способных понять нас хоть как-то...
Всё это -- тоже одиночество.
Но настоящее одиночество начинается с понимания, что тебя никто не ждёт.
Бедный рабочий, тратящий дневной заработок на бутылку дешёвого пойла в забегаловке Нижнего города, успешный -- внешне, лишь внешне! -- служитель одной из крупных конгрегаций, спускающий последние дукаты в сомнительном заведении "Танцующие Ивы", что на пересечении Тридцатой и Лоуренс-авеню, и глава Службы Надзора, ночи напролёт проводящий с дымящимся кувшином грога на столе и пистолетом у виска... Все они одиноки.
Я хотел бы верить, что вас никогда не коснётся эта проклятая печать, друзья мои! Ведь нет ничего отвратительнее, чем полное, постылое, гнусное и унылое одиночество. В окружении верных друзей, повторяющих заезженные слова, старых книг, медленно обращающихся в труху усилиями книгожорки, коллекции вин, ставших уксусом от веяния всемогущего времени...
Именно тогда человек по-настоящему понимает, что он -- не центр Вселенной, отнюдь. Скорее, песчинка в её отлаженном механизме, вращающаяся в лабиринте шестерён жизней, и выталкиваемая центробежными силами в пустоту и тьму.
Вы когда-нибудь это ощущали?
Хоть кто-нибудь?
Вижу, что -- может быть. Но не задумывались о том, сбегая в паутину повседневных дели рутинных действий.
Тут сложно удержаться -- у этого берега Вечности, простите за каламбур, очень скользкие склоны.
Но всё же.
Представим на секунду, что мы смогли преодолеть страх перед бездной, всматривающейся в нас, и сами взглянули в неё. Что можно рассмотреть в её чреве? Благо...
Одиночество -- это и величайшее благо на свете. Когда ещё мы можем остаться сами собой, поделиться с нами же затаённым и спрятанным в глубине души? Когда ещё можно не скрывать чувств, не стесняться слёз, не требовать от мира благосклонности?
Президент Картер был прав в своей инаугурационной речи, ставя эту свободу выше всех прочих. Но он забывал, что её крайне сложно достичь, и ещё сложнее удержать... Видимо, потому и закончил свои дни в одиночной камере Бостонского Мемориала Президентов, в фамильной усыпальнице.
Одиночество -- это и зло, и благо. И награда, и наказание. И счастье, и тяжелейшее испытание.
Не дай вам Всевышний насладиться им сполна. Кто знает, что расскажет вам Бездна?
Из лекции д-ра философии Спенсера в Центре Дариана Кеннеди, посвящённой трёхсотлетию психологии.
Спенсер откашлялся, и сплюнул в тяжёлые свинцовые воды Потомака. Плевок летел медленно, пружиня о воздушные течения, обтекавшие быки Моста Линкольна, вознёсшегося на трехсотфутовую высоту. Наконец острое зрение доктора зафиксировало соприкосновение комочка слюны, успевшего замёрзнуть во время полёта, и тонкой ледяной корки, сковавшей реку прошлой ночью. Хотелось курить, но огонёк сигареты выдал бы его с головой -- в полуночной тьме, разгоняемой только редкими фонарями на опорах моста, ярко-алая трепещущая точка наблюдалась с нескольких миль.