Когда земля обернется пеплом, над непрочитанными стихами
Остановись, и мой друг, подумай - ведь в прахе этом испачкан ты...
Вдыхая дым, разносимый ветром, ты попираешь его стопами,
В плену у страсти, увы, безумной... В твоих следах не растут цветы.
Когда душа осыпает листья, как будто осень уже настала,
И в дверь уже холода стучатся, ледовой коркой сковав мечты -
Продолжи бег своей тонкой кистью, чтобы нам песня в ушах звучала,
И вдосталь крыльев - к тебе домчаться! Пускай во тьму, но туда, где ты...
Во имя странной далекой цели, терзая дух разрушенья болью,
И принося только ад и пламень, ты повторяешь дорогу дней...
Собою жертвуя на дуэли, засыпав зла пепелище солью,
Заложишь ты основанья камень... Но станет мир на тебя бедней.
Эрик Рыжая Задница, "Погребальная песня по другу"
Сложно идти, когда песок, заполняющий весь мир до горизонта, затягивает твои стопы, замедляя и сковывая шаг. Когда дюны, шуршащие под сухим обжигающим ветром, не дают и клочка благодатной тени, а горячее фиолетовое солнце, распухшее, и нависающее над тобой в зените, выжигает даже мельчайший намек на жизнь, смерть, влагу и огонь, дерево и металлопласт... Сложно дышать воздухом, которого нет. Ветер, несущий песок и пепел - им невозможно насытиться, он бесплотен, и более всего напоминает пыль на вкус.
Впереди, мучительно далеко... и так близко, что, казалось, протяни руку - и коснешься ее, высится башня. Древняя, гордая, несломленная тысячелетиями, из насмешливого белого, струящегося молочным цветом, камня, выщербленного, но крепкого. "Она же должна быть черной!" - хочется закричать самому себе, и этому вывернутому наизнанку миру, который не существует нигде и никогда, кроме как здесь и сейчас... Но кричать не стоит. Бесполезно. Никто не ответит. Только корона молний, восстающая над разрушенными зубцами, усилит свечение и треск на мгновенье. И все.
Цепочка следов тянется назад, ровной дугой рассекая зернистое тело пустыни, покинутое, полое и выскобленное до костей, если бы они только были у песков, тем самым призрачным ветром, который дует тут всегда...
"Если бы ветер не толкал тебя в спину, дошел бы ты? - всплывают давно забытые слова незнакомого и чуждого языка. - А если бы башня уже рухнула?"
"Дошел бы. Дополз. Если выжил бы от поцелуя огня, заключенного в песочном пекле. - Стиснув осколки зубов, подтягивался бы на руках. Нужно дойти".
Дракон, обернувший стальное тело, испещренное шрамами и горящими ранами, вокруг башни, крепче сжал свои кольца, и впился когтями в камень. Скрежет огласил бы пустыню, и вопли раздавленных стен - но все происходит в кромешной тишине. Звуки умерли здесь даже раньше, чем родился мир...
Чему тут можно радоваться? К кому испытывать симпатию - к башне, которая прорастает извне, из глубин и времен, и уже готова разродиться вспышкой, испепеляющей солнца? Или к израненному умирающему зверю, который из последних сил впивается в тело врага, стремясь если не победить, то хотя бы унести его с собой за Грань?
Кто бы ни победил, пустыня заберет всех.
Ей безразлично, кто ведет борьбу, кто пришел с миром, кого гложет жажда, и кто воплощал мечту... Все утонут в песке.
Но пустыню нужно донести. Она - основа всему, и лежит под ногами, но не может сама восстать и поглотить то, что должна поглотить...
"Я несу пустыню. Я несу последнюю частицу жизни в этой пустыне, - думал человек, приближаясь к башне, - и это моя жизнь. Которая утекает странной влагой в этом месте... Нужно дойти!"
Ему удалось только ненадолго, на миг коснуться ладонями тел башни и дракона. Но этого было достаточно...
Песок поглотил все, и фиолетовое солнце угасло.
Эрик тяжело привалился к оплавленной стене зала, пытаясь не потерять сознания. В измочаленном теле, под мерный писк еще не вышедших из строя медсистем скафандра, плескались целые моря боли, заставляя бывалого космического волка скрипеть зубами. Больше от ощущения собственной никчемности - что он мог сделать в схватке двух, будь они трижды прокляты, богов? Разумеется, ни один из них не мог потягаться с Одноглазым или Лофтом, когда те еще были в мире, но... "Раньше, по крайней мере, человек мог выйти на противостояние с асом или ваном... Пусть с предсказуемым итогом: погребальный костер, тризна, или хотя бы неприличный жест того же Вотана, когда ты попадаешь в Вальхаллу, но мог ведь! Задери их всех йотун... - пират сплюнул, марая кровью осколки выбитого метастекла шлема. - А эти, м-мать Фрейя, сукины дети... Я даже не задел этот выкидыш Ангрбоды..."
Он перевел взгляд на размазанные фигуры, потонувшие в смешанном черно-фиолетовом сиянии, и связанные серебряной пуповиной, заставлявшей слезиться глаза, и вспоминать чью-то матерь. Черное свечение ослабевало. Или так просто казалось?
В другой оконечности некогда круглого, а теперь причудливо деформированного зала, смятая стена с шелестом рассыпалась в нечто, напоминающее песок. Воздух со свистом потек прочь, унося серые песчинки. Взвыли насосы жизнеобеспечения, пытаясь восполнить потерю...
"Разгерметизация... Вот же дерьмо! - Эрик неловко дернулся, отбрасывая своей механической рукой придавивший его кусок содранного со стены покрытия. - А я тут, как срущий еж - ни перестать, ни убежать..."
Он с трудом перекатился на живот, и, цепляясь своим новеньким протезом руки за стену, поднялся на ноги, помогая себе подвернувшейся под руку секирой. Штормило. Скафандр скрипел сервомоторами, и пытался зарастить стекло, что не улучшало видимости. Эрик откинул забрало, и всмотрелся в образовавшийся пролом. Оттуда, преодолевая напор ветра и завалы осыпавшихся стен, медленно выходил человек в темном обтягивающем гермокостюме, обычно надевавшимся под скафандр. Его движения напомнили Эрику шаги заблудившегося в пустыне путника - такое он видел однажды, когда судьба и боги занесли его, еще в "прошлой жизни", в знойные пески Аравии... плотная ткань одежды была местами порвана и обожжена, и испачкана в какой-то мерзости. Прикрывшись перчаткой от исходящего от призрачных фигур свечения, то и дело лениво вспыхивавшего, и всмотревшись в бледное искаженное лицо человека, пират выматерился:
- Йотунов хер Вотану в глотку! Не может быть... - и закашлялся, тяжело опираясь на искалеченную секиру. - Ты-то здесь, кха, откуда, Львеныш?
Ричард медленно повел головой, и Эрик на секунду почувствовал укол страха. Глаза капитана "Астарты" были пусты и тускло светились серебром. Он уверенно навелся на сияющие силуэты, в стороне от которых боролся с подкашивающимися коленями рыжий пират, и так же медленно, оставляя на превращавшемся в песок полу короткую цепочку следов, направился прямо к Романову.
- Блядь! Ну какого же хрена? - пират понял, что нужно перехватить Моргана до того, как тот доберется до цели. - Рик, язви тебя в мозг, зачем?
Ему никто не ответил - в усиливавшемся свисте ветра Эрик и сам себя слышал с трудом. Помогая себе секирой, как тростью, он захромал, огибая Романова и его противника по широкой дуге. Надо было спешить...
Даже если твой друг - уже не совсем друг, и не потому, что ты его предал... Хотя, и это тоже, но все равно не потому. Кто сейчас был там, за серебряными глазами - Ричард, или неизвестная тварь -было не важно.
И все же, он опоздал. Не хватило какого-то несчастного десятка секунд - он уже был в нескольких метрах от Рика... Эх, если бы тело слушалось лучше, или скафандр вколол стимуляторы - но снадобья в аптечке уже закончились, и хотелось упасть и не подниматься, не шевелиться, не двигать даже пальцем... Эрик с трудом, прорываясь через боль и тихонько рыча от усилий, преодолел и это расстояние, показавшееся гигантским, но его трясущиеся пальцы коснулись лишь пустоты. За мгновения до этого капитан Морган, стоявший неподвижно, вдруг вытянул руки вперед, и шагнул, размазавшись в воздухе, в то искрящееся безумие, где угасала тьма, и слабо трепетал фиолетовый огонь. Его метафизические противники были измотаны, и один из них - поставлен на тонкую грань между бытием и небытием. Тело Рика преодолело барьер с тихим звоном, его руки одновременно утонули в том, что когда-то было полковником Романовым, заварившим всю эту кашу, и в его непостижимом противнике, истончавшимся в ничто.
Всё вокруг замерло - свет, тени, время, мысли... С холодным хлопком арена борьбы двух сил опустела. Там остались только обильная изморозь, капли крови, и серый песок, уносимый тугим ветром в сторону пролома в стенах зала.
Эрик, скрежеща броней, опустился на колени, схватив пальцами механической руки горсть песка, и заплакал без слез. Он не успел...
Спираль времен, туго сжатая в исполинскую пружину - здесь и сейчас - понемногу раскручивалась в обратном направлении.
Когда-то казалось неимоверно сложным переломить себя, и не бояться испачкать руки в крови. Потом - закалить разум, запереть душу в клетку, и, давя даже саму мысль о проявлении эмоций, оставаться холодным внешне. Сейчас эти вещи казались невинными детскими забавами, давно забытыми и стертыми временем - он хотел сохранить в себе человеческое.
Перед всепроникающим взглядом Романова медленно подыхал, суча безвольными зыбкими щупальцами, пример того, к чему может привести подобная потеря. Строитель уже был мертв, просто не сознавал этого, и дергался в плену оплетших его тело световых нитей, уходивших далеко-далеко, за горизонты...
"Убивший дракона сам становится драконом", - снова вспомнилось некстати услышанное некогда высказывание, и Марк обрадовался. Нет, не открывавшейся перспективе. Назад, в убогое человеческое тело и мелкое озерцо разума, вернуться не получится, как ни старайся. Он улыбнулся воспоминанию. Оно напоминало, что он - все еще Человек.
Древнее чудовище истекало чуждой полковнику силой, и памятью. Сквозь океаны накатывавшейся боли, ослепляющей и дезориентирующей, то и дело всплывали миры, вселенные, отголоски неведомых обрядов, тексты умерших в пасти Пути религий, наивные стихи и простые мелодии... "Если у мира есть душа, то эта тварь питалась именно ею, - отстраненно подумал Романов, когда боль утихла, - такие не должны жить... И я, если разобраться, тоже жить не должен".
Он попробовал проникнуть взором сквозь завесу сгущенного времени, коконом окружавшего базу, и понять, какова обстановка снаружи. С трудом, преодолевая непонятно откуда взявшийся ветер, несущий пыль, затруднявшую и без того паскудную видимость, Марк осмотрелся, и понял, что боль, которую он сейчас постоянно испытывал, явно недостаточна. Перед его глазами разворачивались сотни миллионов Изменений, вызванных вирусом Предтеч, и он почти осязал всю эту невыразимую реку душ, судеб и времен, текущую сквозь него - в никуда. Часть ее лиловых вод Романов расплескал, поразив своего врага, часть утекла сквозь пальцы в этой битве, но основное течение было невредимо. Волна, накрывшая Марка, не остановилась, она лишь замедлила свой бег, и неотвратимо накатывалась в прошлое, вызывая Изменение и там тоже. Человечество переходило на новую ступень развития, не достигнув ее, не став достойным ее. Насильно сбрасывая оковы плоти, прощаясь с мирским вместилищем не сознательно, а потому, что какому-то полковнику, ставшему богом, нужна была энергия для битвы... Он видел, как погибали без возврата те, кто не накопил достаточный потенциал для перехода, как люди, лишь начавшие свое восхождение от зверя к богу, утрачивали душу... Как рушился мир. Его мир.
"Боже мой... Что я наделал... - раскаиваться было поздно, но Романов просто не мог не сказать этих слов, пусть даже и глубоко внутри себя. - Я исполнил свое предназначение, спас этот мир, но истребил человечество своими руками... Тысячи смертей мало, чтобы покарать за это. И уж точно их недостаточно, чтобы все исправить".
Полковнику стало горько, тошно, и очень страшно. Он чувствовал, как чей-то ответный взгляд, исполненный силы и гнева, направлен на него.
Романов медленно вернулся в свое тело, одновременно оставаясь и там, вовне, под прицелом этого обвиняющего взора. Искореженный зал постепенно обретал плотность и объем. Разбросанные тела, пробитые Строителем стены, выбрасывающие медленно гаснущие искры порванные энерговоды... Дальняя стена рассыпалась серой пылью, которую уносил прочь ветер. И оттуда, обращая в такую же искрящуюся пыль все вокруг себя, надвигалось нечто, способное уничтожить даже его. Даже Строителя Пути.
Марк вздохнул, разглядев лицо человека - впрочем, человека ли? - остановившегося перед ним. Ричард Морган. Бывший десантник. Бывший капитан "Астарты". Бывший субъект "особого интереса" ХаСОМ.
Теперь в его глазах переливалось отражение того самого взгляда, что упирался сейчас в полковника, как дымящийся ствол плазмомета упирается в спину пленника. Серебряное пламя обещало воздаяние и немедленное исполнение уже вынесенного приговора. Капитан медленно поднял руки, потянувшись к Романову и Строителю, все еще соединенными воедино пуповинами света и тьмы.
"Так вот как выглядит небытие", - мелькнула и пропала мысль.
Мир вокруг перестал существовать.
Золотая пирамида, все так же висевшая над утихающей воронкой времён, беззвучно блеснула своими призрачными гранями, но этого никто не заметил...