Аннотация: Записки сумасшедшего. Мюмуары. Присутствует ненормативная лексика.
ВМЕСТО ВСТУПЛЕНИЯ.
Обычно мемуары пишут ветераны, люди в возрасте, те, у кого позади остался большой отрезок пути, кому есть на что оглянуться с высоты прожитых лет.
Эти записки вряд ли можно с полной серьезностью отнести к жанру «мемуары», это, скорее, некоторые воспоминания, штрихи из жизни. Хотя с момента, когда происходил события, что здесь описываются, прошло не так мало времени - уже более десяти лет. Записки, по большей части, основаны на моих личных воспоминаниях, я старался не приукрашивать действительность, рассказывая и о себе и других - все как было. Здесь - о жизни о и смерти, точнее, о смертях, ведь даже в мирное время, вдали от горячих точек, постоянно гибнут и становятся инвалидами люди. Здесь наша история, в тех случаях, когда я не был свидетелем событий, я обязательно указываю, что рассказываю «со слов такого-то человека».
Несмотря на очевидную бредовость (или чудовищность - все зависит от мироощущения) фактов, о которых идет речь, я вспоминаю все это скорее с ностальгией. То было незабываемое время.
Итак, записки в стиле черного юмора. Мат окультурен, но присутствует.
ТАИНСТВЕННЫЙ ОСТРОВ.
С чего начиналасть служба для любого пацана в СССР? С простого клочка бумажки, который был способен надолго лишить покоя как «жертву», так и ее родителей. Для меня этот кусочек был особо неприятен.
Во-первых, все мы, студенты ВУЗов, где была военная кафедра, искренне расчитывали, что армия обойдется без нас. И только новый закон, подписанный М.С.Горбачевым (если не ошибаюсь, в 1986 году), лишил студентов дневных факов права на отсрочку от службы в рядах Вооруженных Сил СССР. Позднее, в 1989 году, тот же М.С.Горбачев отменил этот закон, и студентов перестали призывать в ряды ВС СССР. Однако, нас, в 1987 году, это не спасло. От нашей студенческой группы, человек в двадцать пять - двадцать семь, после второго курса осталось восемь или девять (три девчонки и те, кто сумел «закосить»). Все остальные дружно оформили стрижку «под ноль», и: «дан приказ ему на запад...»
Во-вторых, что было особенно обидно, из всей нашей группы, я единственный получил призыв в Морфлот. Это означало только то, что наши ребята «попали» на два года, а я на три. И у них был шанс вернуться и учиться вместе дальше, меня же ждала другая судьба - еще год тянуть лямку, после них, и, потом, салют - новая группа, новые люди. Прощай все, что было твоим.
В такой момент (до сих пор хорошо помню свои ощущения, когда повестка оказалась в моих руках) испытываешь не просто стресс. Казалось, что от тебя разом огромным скальпелем отсекли все, что было важно в жизни и дорого. Описать пустоту и страх невозможно. Да и не хочется долго задерживаться на этом.
Как же тогда хотелось чуда! Чтобы пришло некое «ВДРУГ» и тебе бы сказали: «Призывник Романов! Мы передумали! Два года, в армию!» А еще бы лучше - чтобы вообще про меня забыли. И, хотя, прекрасно понимаешь, что чудес не бывает, таки ждешь какой-то нелепости, неожиданности, что разом все изменит.
На такое вот чудо я и расчитывал, когда (уже со своей повесткой в руках, зная, что мне «светит» три года) вдруг получил неожиданный вызов ЛИЧНО к ... как там, блин, называлась эта должность... кажется, районный военный комиссар. Аж подполковник! Сердце зашлось от волнения. Что он мне скажет? Зачем вызвал? Может - передумали? Может - не станут калечить судьбу? Отпустят? Ну, хоть на два года переведут, чтоб потом, со всеми, своими...
Если бы! Не помню случая, чтобы этой СИСТЕМЕ было дело до наших соплей. Все было тривиально. Когда «призывник Романов по вашему приказанию прибыл», подполковник раскрыл заполненные мною документы...
- Вот тут, - сказал он, тыкая пальцем в одну из страниц. - Место рождения матери указано «о.Кильдин Мурманской области». Я не понял, что такое «о.Кильдин». Округ, что ли?
Но то был не округ. То был остров Кильдин, где во время второй мировой войны родилась моя мама. Дед, офицер, служил на корабле Северного Флота. А его жена, моя бабушка, жила там, на острове. Все это, только чуть более сбивчиво, я объяснил человеку в форме с большими звездами. Офицер молча открыл секретную карту Мурманской области, долго ползал по ней пальцем, наморщив лоб - искал тот самый треклятый остров. Так и не нашел. А потому я был послал к моей матери с формулировкой - «уточнить место рождения». Собственно, история эта из разряда анекдотов, я бы сам весело хохотал над исчезающими в Мурманской области осторовами - если бы дело не касалось меня лично и необходимости служить на СФ три года. В паспорте моей матери, который я принес райвоенкому через пару часов, было черным по белому написано:
«МЕСТО РОЖДЕНИЯ - остров Кильдин Мурманской области».
На этом, собственно, наши прения с подполковником и закончились. Ему не было дела ни до моей судьбы, ни до загадочного острова. Ему было нужно, чтобы все бумаги были «чики-чики».
«А в чем анекдот?» - спросите вы. Много позже, примерно через полгода после этого разговора, когда морской катер МК-62 бригады ракетных кораблей и катеров заходил «на посадку», туда, к месту моего службы, в удалении, в ночи, я видел громаду острова, подсвеченного прожекторами.
- Что это за остров? - спросил я у мичмана, что волей случая оказался рядом со мной на палубе того катера.
- Это? - он проследил за направлением моего пальца. - Это остров Кильдин.
В тот миг я вспоминал подполковника из города Ленинграда, искавшего загадочный остров на карте, я вспоминал деда, воевавшего в этих местах.Я по-прежнему умирал от того, что впереди бездна времени, которую отняли и еще отнимут у меня любимые вооруженные силы. Но в душе поселился необъяснимый покой (или, точнее, удовлетворение), сложное чувство, знакомое геймеру, правильно выполнившему тяжелейшую миссию в игре, когда отпускаешь джойстик и на экране загорается надпись "WELL DONE...".
Я вернулся на родину предков. Впрочем, об этом будет подробнее и ниже. До того катера и до той бригады еще надо было много всего пройти...
БЕСПЛАТНЫЙ КРУИЗ или «БОЙЦЫ! ВЕШАЙТЕСЬ!»
Из Питера (тогда еще Ленинграда) нас везли в Архангельск более суток. Теперь уж точно и не помню, кажется, часов тридцать. Все это время мы питались тем, что взяли с собой из дома, спали в обыкновенных плацкартах по три человека на одно «койко-место». А может и больше, это давно стерлось из памяти.
Впрочем, как оказалось, в Архангельск нас привезли напрасно. Поначалу нам следовало «убыть» в Северодвинск, туда, где был расположен учебный отряд подводников. Сперва (по плану, которого мы не знали), из нас должны были отобрать тех, кто потом тянул лямку на АПЛ (атомных подводных лодках).
А потому, нас быстренько выгрузили из поезда Ленинград - Архангельск и запихнули в местную электричку Архангельск - Северодвинск, которая, спустя четыре часа, доставила нас к месту наших первых испытаний. Позднее (в тот же вечер), те кто не попал в учебку подводников, снова были переброшены в Архангельск, в учебный отряд надводных кораблей. Так что за неполные двое суток мы с ветерком проехались по «достопримечательностям» Севера. Если к этому добавить дальнейшие экскурсии в города Мурманск и Североморск, то можно понять, сколь заботилось о нашей культурной программе руководство «Самого Флота».
В Северодвинске же, первом из этих городов, нам предстояло пройти еще одну проверку здоровья (той, что была в райвоенкоматах, мореманы не очень доверяли - и правильно). Всего, что на нас испытывали - теперь не припомню. Мне, как человеку со слабым вестибулярным аппаратам, очень ярко запомнилась ручная «крутилка». Это такое специальное кресло, в которое сажают «подопытного», раскручивают (10 оборотов на хорошей скорости), после чего кресло останавливают и следует резкая команда «Встать!». Мозг, приспособившийся к вращению, в этот миг здорово искажает понятие, что такое «ровный пол», пол казался мне наклоненным градусов под 45... Точно не помню. Стоять на нем было очень трудно. Но я встал (увы, потом, позднее, понял - надо было падать!!!). Некоторые падали. Их «комиссовали» в береговые части, как непригодных к «палубе». НА ДВА ГОДА! У-у-у! Если б я знал заранее! Если б мы все знали заранее! Тела лежали бы в том тестовом кабинете штабелями. Не встал бы ни один. А так - я все же встал. Хотя жрать после оного теста не мог полсуток...
Вторая вещь, которая вспоминается мне из того тестового комплекса учебки подводников - барокамера. Туда вызывали по алфавиту. Сначала все шло сравнительно спокойно - группы будущих мореманов, человек по пять (или десять, теперь уж не помню), загоняли в эту штуковину, после чего «штуковина» начинала имитировать уход подлодки на глубину (то бишь, попросту говоря, в аппарате создавалось избыточное давление). Внимательные (и, что характерно - чуткие военмедики) наблюдали, как держатся испытуемые... У кого-то начинала идти кровь из носа или ушей, кто-то не выдерживал психологического груза, кто-то терял сознание... Врачей интересовали те, кто хорошо выносят избыточное давление. Их приписывали к подводному плавсоставу.
Когда «пережившие барокамеру» стали рассказывать, что творится внутри... Вот тут, признаться, я сильно понервничал. После шуток с крутящимся креслом лезть в новую «заморочку» особенно не хотелось. Тем более, ждать, когда из ушей (вариант - носа) потечет кровь. На мое счастье, фамилия «Романов» на букву «Р», сия буква почти в конце алфавита (за что ей от меня ОГРОМНОЕ СПАСИБО). К тому моменту, когда до этой буквы дошла очередь, плавсостав в учебку подводников уже был набран. Нас построили (вместе с теми, кто пережил «ужасы баро» и оказался непригоден к «подводке») и погнали обратно в Архангельск.
Много позднее, спустя примерно два года, я вспоминал тот отбор в барокамере... И еще вспоминал наш строй, тогда, у ворот учебки. Из окон здания старослужащие орали: «Вешайтесь, бойцы!» И еще предлагали нам сыграть матч смерти, в футбол. В этом матче наша ставка была - НОРМАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ. Нам обещали, что если мы выиграем, то сможем сравнительно нормально протянуть свои первые полгода в этой учебке. До нас не будут дое.ываться по пустякам и не «опустят почки» (если только не за дело). И мы даже были готовы сыграть этот матч смерти, без формы, не жравши почти двое суток и откатав в поездах чертову тучу километров - ради того, чтобы дали шанс остаться людьми...
Но нас отправили в Архангельск. Позднее, как я уже сказал, примерно через два года, я вспоминал тот день. На дно Баренцева моря легла АПЛ «Комсомолец». Страна еще ничего не знала - по традиции все скрывалось. На СФ все уже знали о беде - думаю, каждую бригаду, как нашу, построили по боевой тревоге и сообщили новость. И вот тогда, в апреле 1989 года, я вспоминал барокамеру, свою фамилию на букву «Р» и «Вешайтесь, бойцы!». Я даже не знаю, был ли на «Комсомольце» кто-то из наших, из тех, с кем мы вместе приехали из Питера или познакомились уже по дороге, в бесконечных пересылках... Я не знаю, может на дне Баренцева моря остался именно тот, кто орал нам: «Вешайтесь!». Есть список тех, кто погиб на «Комсомольце». Но я не знаю ни одной фамилии - я помню только лица, и то не все. Теперь никогда не узнать - мог ли оказаться на их месте, если бы все сложилось по-другому, если б алфавит начинался с другой буквы. В любом случае, и теперь, спустя много лет, и тогда, в 1989-м, первое, что приходит в голову: «Хорошо, что не я», а потом уже: «Только б не те, с кем мы...»
Впрочем, разве это что-то меняет? Все равно такие же...
ПРОСТЫЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ РАДОСТИ.
Мы, люди живущие на «гражданке», обладаем очень многим. У нас есть огромное богатство, которые мы не замечаем, просто потому, что привыкли к ЭТОМУ. Знаете, что было самым невыносимым в Архангельске, в учебке, первые недели?
Наша рота была расположена на четвертом (предпоследнем) этаже казармы. И вот оттуда, сверху, сквозь стекла, мы ежедневно смотрели на обычных людей, что ХОДЯТ ПО УЛИЦАМ. Особое безумие вызывал овощной ларек, что был метрах ... в ста... пожалуй... напротив наших окон. Мы смотрели, как люди подходят к ларьку, покупают себе яблоки и бананы, покупают лук, чеснок, да какая разница, чего они покупают! Важно было то, что они МОГУТ запросто подойти к этому ларьку и купить все, что им вздумается... Это большое счастье - просто идти туда, куда ты хочешь. А не туда, куда тебе приказано идти. И даже не идти - бежать! Потому что на то, чтобы потаращиться в окно, у тебя есть пара-тройка минут в сутки. Помню, первые недели, нас гоняли так, что некогда было портянки за целый день перевязать. Это приводило к обильным кровоточащим мозолям (мало кому удавалось с утра, за 45 секунд, завязать их так, чтобы они не сползли с ног, внутри сапог, за целый день). Впрочем, это уже такая проза жизни, которую пропустим.
А вот тогда, наблюдая из окон, за нормальными обычными людьми, что ПРОСТО ШЛИ по улице, мы учились понимать, что у нас был бесценный клад, который мы потеряли. Хорошо, что не навсегда.
ЧУМИЧКИ И ОБРЕЗЫ.
Много чего есть интересного, что остается за «кадром» обычных репортажей о флоте. Например, мало кто знает, что на флоте положены четыре «приборки» в день. То есть, четыре раза в день мореманы подметают, моют, протирают, чистят ... э-э-э... хотел сказать «корабль», но ведь и не только корабль. Даже свои помещения в казарме.
Совершенно отличным от обычного является морской язык. Причем, уж не знаю в силу каких обстоятельств, многие привычные нам предметы имеют совсем другие названия.
Скажем, фраза «Прогалячь палубу, а потом окати ее из обреза» способна (думаю) свести с ума непосвященного в таинства этой самой «приборки». А на самом деле, данный перл означает всего лишь: «Подмети пол веником, а потом окати его из тазика». Примерно так.
«Галяк» - это веник.
«Палуба» - это не только палуба на корабле, это пол в казарме, причем абсолютно на любом этаже (пол четвертого этажа - это тоже палуба).
«Обрез» - это не то, из чего стреляют, это обычный тазик (типа банной «шаечки»).
«Ветошь» - любой кусок тряпки.
Впрочем, такие вот жуткие (на первый взгляд) слова встречаются в любой сфере мореманской жизни.
«Чумичка» (на камбузе) - это простая отечественная поварешка.
«Лагун» - котел, из которого наливают (накладывают) всем жратву (т.е. большая кастрюля).
«Шхериться» - любимое занятие любого продвинутого моремана. В переводе означает: забиться в любую щелку так, чтобы тебя не нашло начальство.
«Стасик» - мореманское обозвание таракана (О! Смотри, какой жирный стасик побежал, ща я его тапком!). Прошу прощения у всех Станиславов, это не я придумал, почему и откуда пошло такое название - абсолютно непопенгаген.
Есть конечно, и другие слова, более специальные, из которые часть знакомы «сухопутному народонаселению», часть нет: «бак», «ют», «пилерс», «коммингс», «клотик», «кнехт», «шаман», «зам», «пом», «кэп», «дифферент на нос», «ветер раз», «борьба за живучесть», «оперативный дежурный» и все такое прочее. Но утомлять нудными описаниями чего это и сколько - было бы нечестным.
Интересно ведь не это. Интересно и смешно, когда большие взрослые дяди на полном серьезе играют в эту игру. Играют мастерски, от всей души, и тебя заставляют верить в свою игру. И играть тоже. Причем - всю жизнь.
«ПО ТРАПУ БЕГОМ!» Думаете, это на корабле? Нифига, и рядом не стояло! Это в той самой, архангельской казарме. Трап - это обычная лестница, что соединяет этажи здания. Мореманам не положено ходить по лестницам, положено бегать.
«По трапу бегом!» - следует команда, и наш взвод, подрываясь, бодренько набирает темп, грохоча сапогами по старым ступеням и взбираясь на четвертый этаж.
Сейчас, здесь, в Питере, я иногда забываюсь. «По трапу бегом!» - привычная команда заставляет людей цепенеть, они не понимают, что и почему проорал странный молодой человек с шальными глазами.
«Я человек, измученный нарзаном!» - говорил один из персонажей в книге Ильфа и Петрова.
«Я человек, измученный трапом!» - мог бы, в свою очередь, сказать любой мореман. Да только кто поймет? Видимо, просто надо держаться от психов подальше. Чтобы не раздавили как стасика, не съездили по кумполу чумичкой. А то мореманам все пофиг, если не дальше: шхериться - это наше мощное оружие, выработанное в процессе эволюции.
НАРЯД НА «ДИСКОТЕКУ».
«Дискотека» - этим словом можно запугать до полусмерти любого крутого моремана в учебке. Бойцы ведь не только убирают казармы сами, посуду тоже моют сами. Ежедневно, точнее, ежесуточно, сменяя друг друга, на камбуз заступают наряды (это горе так и называется - камбузный наряд). А самое страшное в камбузном наряде - попасть на «дискотеку». В нашей «учебке» мытьем тарелок, чумичек, лагунов, ложко-вилок занималась четверка обреченных. Сам я попадал на «дискотеку» раза три-четыре - воспоминания не из приятных. Примерно девятнадцать часов в сутки моешь посуду, еще час-полтора на все человеческое (еда, умывание, уотерклозет), остальное - на сон. Кто плохо вычитает и складывает в уме, могу перевести - на сон остается три с половиной часа.
Но даже не то страшно, что спать так мало, страшно от гор посуды. Они потом приходят к тебе во сне, на следующие дни. Ты моешь их, а они все растут... Выдержать мытье посуды в таком количестве способен только продвинутый стоик. Главное - не думать о всем пути, что тебя ждет. «Путник, идущий по бесконечной дороге, должен думать только о ближайшей мили...» Тогда есть шанс не сойти с ума.
Один раз мы мыли посуду двое суток подряд. Так уж вышло, что в первый наш (плановый) наряд по чьей-то халатности в учебку не завезли моющие средства. Мы оттирали жир с алюминиевых тарелок почти что голыми руками, токма с хозяйственным мылом. Однако, это не помогло - посуда осталась жирной. Как водится в любой супербоевой части наших драгоценных вооруженных сил, за чью-то халатность («за козла») ответили крайние, те кто не успел зашхериться. А именно - те, кто мыли посуду.
Нам вкатили второй наряд, неплановый, потому один раз в жизни я пережил двойную дискотеку (и сопутствующий невроз - если б нас оставили на третьи сутки, я ребром тарелки, как ниндзя, зарезал бы всех офицеров, кто подвернулся под руку).
ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ.
Личная жизнь молодого бойца - «чайника» (чайник - это мореман, который еще не отслужил полгода) состоит из писем. Письма из дома, письма от друзей, письма от девушки (у кого была такая роскошь дома - девушка). Эти письма любой из нас постоянно носил с собой, потому что тумбочка (единственное место, где на двух полках и в ящике можно было хранить что-то свое) ежедневно проверялась офицером, следившим за нашим «моральным духом» и нашими же «крамольными мыслями». Любое личное письмо в любую минуту могло быть прочитано. Все исходящие личные письма могли быть вскрыты и проверены на предмет содержания секретных сведений.
Потому, мы все (по первости и неопытности) пытались таскать дорогие сердцу письма с собой. Карманов для того на робе нет, потому выход всегда существовал только один: все письма - в полиэтиленовый пакет и за голенище сапога. Там они всегда с тобой, день, два, неделю. На зарядке, во время кросса, на работах. Только через месяц тонкие листки бумаги истираются по сгибам, ты носишь с собой уже не целые листы, а четвертинки писем, что приходили тебе от родителей, друзей, девушки.
Такая вот личная жизнь - на четвертинках бумажек, за голенищем сапога. В полиэтиленовом пакете.
ГОРДОСТЬ ФЛОТА! ТВОЮ МАТЬ!
Ах да! Об чем только я уже не рассказал выше, а о главном умолчал. То ж был учебный отряд надводных кораблей, в котором готовили нас (духо-чайников) на радистов, радиометристов и еще кого-то (теперь уже стерлось из памяти).
Я был радиометристом. Это, типа, как в фильмах любят показывать:
Сидит лох перед экраном локатора. Зеленый лучик по кругу бегает... И вдруг мореман истошным голосом орет: «Вижу цель! Низколетящая скоростная! Дистанция ... км, курсовой угол ... градусов, пеленг ... »
Бабах! Слишком долго сказки рассказывал, глядя на экран. Ракета уже благополучно прибыла на свидание. Короче, радиометристы - это люди, что сидят на боевом посту у локатора и таращатся на зеленый бегающий лучик, который старательно рисует точки целей на стекле. А мореман должен их уметь различать на свои и чужие, да еще и вовремя сообсчать куда положено (раньше, чем произойдет БАБАХ) о том, что «некая «х.евина летит, сэр, прям на нас! Вот зуб даю (клянусь своими почками)!»
Однако, так положено только по уставу. А на самом деле, наша доблестная рота всеми своими силами помогала славному городу Архангельску не менее славно выполнять план по производству.... Что? Вы спрашиваете, по производству чего? А чего попало! В нашей Соломбале (а я как-то упустил из виду, не сказал до сего момента, что наша войсковая часть базировалась в районе Архангельска с красивым именем «Соломбала»), так вот, в нашей Соломбале было до жопы (пардон, надо сказать вежливо - «до жопки») всяких предприятий, преимущественно связанных с переработкой древесины (оно и понятно, когда по Двине лес сплавляют - чего ж еще на комбинатах перерабатывать).
И вот мы, отличные солдаты (пардон, матросы) Родины, доблестно:
- вытаскивали бревна из реки
- укладывали их в штабеля
- таскали бревна на распиловку
- стояли у конвейера на мебельных фабриках
- выполняли всякую черновую погрузочно-разгрузочную работу
- иногда (типа, шик - с пульта управляли краном-подъемником, что таскал «паки» с грузом)
Да, в общем, глупо пытаться перечислить все, что мы делали. Вокруг любого древесно-перерабатывающего завода всегда целый комплекс предприятий-сателлитов.
Лично я до сих пор тащусь от того, что работал на ВСЕХ заводах Соломбалы. Так уж получилось, что почти не попадал два раза в одно и то же место, побывал и на лесосплаве, и на мебельных фабриках. И на хим... чтоб их... сам не помню... как их... производствах.
И тут - тссс! Самое страшное не сказал. А ышо в Соломбале расположен завод по ремонту кораблей. Тсссс! И даже подлодки там иногда - тссс! И там мы тоже рабо... - тсссс! Нет! Я прям щас готов спеть «Взвейтесь кострами синие ночи». Никаких секретов... Просто работали. Мусор таскали, хренотень всякую... Никаких секретов не знам!
С детства слепоглухонямые! В натуре!
Может кто-то хочет спросить, а чего ВДРУГ наше дорогое разлюбимое военное начальство гоняло нас на лесосплав, вместо того, чтобы учить как не надо делать кораблю «БАБАМ!»? Так то ж тривиально. Звонит директор мебельной фабрики поутряни к нам:
«- Привет, Николаич!»
«- Здорово, Ерофеич!»
«- Слушай, Николаич, у меня план горит. Народ опять взагул ушел. Пришли человечков десять, молодых, из бойцов, на черновые работы. Мы их покормим, проследим, чтоб не покалечились, а?».
«- Пришлю, Ерофеич, как не прислать!»
И в самом деле, как не прислать? Если потом благодарный «Ерофеич» бесплатно отгружал «Николаичу» за помощь новую мебельную стенку.
Вот тут я хочу сделать примечание. Разговор такой, естественно, я домыслил. А бесплатную стенку сам лично грузил в военный грузовичок нашей части.
Так мы крепили обороноспособность Родины.
БИБЛИЯ МОРЕМАНА.
Собственно говоря, она очень маленькая и очень действенная. В ней всего четыре завета, не так, чтобы ветхих, но зато знать их положено всем.
1. Главное - вовремя зашхериться.
2. Матрос обязан стойко переносить все тяготы и лишения воинской службы.
3. Нас е.ут, а мы крепчаем.
4. Североморец, е.лом не щелкай!
Чем-то это напоминает очччень известные законы робототехники Айзека Азимова, не правда ли? :))) Главное, что исполнение этих недлинных правил способно существенно улучшить жизнь начинающего моремана. Ну, в самом деле, что тут непонятного? Что? Лучше разобрать? Пажжжалуста!
1. «Шхериться». Если вовремя не зашхериться, попадешь в наряд, в караул, под руку разгневанному начальству, которое как раз ищет, кого бы отыметь (у нас в части был офицер, который, когда у него было плохое настроение, бродил по штабу и бормотал: «Кого бы вые.ать, кого бы вые.ать?» А когда крайний находился и получал свою долю чопиков, тогда человеку от всей души становилось легче. Разумеется, «становилось легче» - это не тому, кто получил чопик. Тому, кто раздал. Ах да! Я еще не рассказывал, что такое «чопики». Это, блин, такая хитрая приспособа, чем-то напоминающая узкий длинный конус, чаще всего деревянный. Предназначена для того, чтобы заделывать «дыркообразные» пробоины в борту корабля. Типа, от пулеметной очереди. Берешь чопик нужного размера и заколачиваешь его в дыру, чтобы вода не хлестала. Впрочем, курс «борьбы за живучесть корабля», я может, как-нить ниже пропишу. Это отдельная песня, ведь пробоины бывают рваные, резаные, стреляные и все такое проч. Продвинутых мореманов учат, как бороться с этими бедами так, чтобы не отдать концы сразу, а сначала помучиться чуток.
В общем, мораль проста: не хочешь чопик - шхерься, как умеешь.
2. «Стойко переносить тяготы». О-о-о! Если кто-то по наивности полагает, что это ВСЕГО ЛИШЬ строки из устава, то вы не пробовали применять их на себе. Поначалу, когда голыми руками примазываешь штукатурку к стене, дует ветер... метров пятнадцать-двадцать в секунду, да температура такая, что мечтаешь о валенках, а ты в одной робе (рабочая форма одежды моремана, тонкая специальная рубашка) - эта фраза, поизнесенная старослужащим, бесит тебя. Ты готов наброситься на него. Однако, смотришь - он, командир взвода, хоть и не месит штукатурку, но все же рядом, в такой же робе, на том же ветру. Почему его не трясет от холода? Почему у него не синие пальцы? И вот поначалу не понимаешь, что слова «стойко переносит тяготы» - это кодовый знак, магический символ, который надо понять, прочувствовать, пропустить через себя. Это нечто из восточного образа жизни (и мысли), когда ДУХ сильнее страданий тела, когда надо всего лишь поверить, что эта цепочка слов способна тебя согреть. Помню, поначалу, когда мы строили тот долбаный дом, и мокли под дождем, я не верил, что мы проживем еще хотя бы час - так было холодно. А нам говорили «Стойко переносить». Через пару месяцев мы бодро лепили стены такого же дома, в другом месте, на таком же холоде и имели этот холод круче, чем он нас.
Помню, как нас однажды «забыли» забрать на обед с овощебазы, где мы с утра по позднего вечера таскали ящики с луком. Забыли про нас? Ну и что? «Стойко переносить». Мы жрали голый лук целый день (ничего больше на складе не оказалось, враги закрыли все прочие комнаты на ключи, не дав нам поживиться ничем иным...) Но мы жрали лук и, в общем, вполне сносно дожили до вечера. Цигун!
3. Третье правило - это когда «мы крепчаем». :)
Тут и говорит не о чем. Чем больше чопиков в своей «карьере» ты поимел, тем меньше на тебя влияют все последующие беды и взыскания. Чуть позднее, уже после возвращения в институт, один из моих хороших знакомых так формулировал свое жизненное кредо:
«Мне все по х...»
«Идите на х...»
А до армии (он служил 2 года) был вполне приличный молодой человек. Такая вот вышла трактовка третьего правила моремана (в сухопутной версии). Грубовато, но я с ней где-то в чем-то солидарен.
4. Ну, то, что не надо щелкать - это и ежу понятно (простите за каламбур). Это, так сказать, сводное правило, касающееся и необходимости «зашхериться» вовремя, и подсуетиться вовремя, чтобы потом «стойко НЕ переносить все тяготы». Лучше, конечно, смотреть на них (тяготы и лишения) издали, так оно, спокойнее. Труднее всего следовать этому правилу интеллигентным людям, от природы не склонным к базарности, умению вырвать свой кусок и т.п. Такие люди чаще других попадают в наряды, в «трудные» места работы, чаще других оказываются крайними... В принципе, та система, что существует в ВМФ, запросто может сломать любого нормального человека. Нам всем, из ВУЗов, было очень трудно. Какие-то зачатки интеллигентности профессора два года пытались привить нам (кроме мамы и школы), однако, все это не могло продержаться долго в той среде, в которую нас бросили. Как-то я читал про крохотный мозг земляного червяка. Мол, ученые предлагали червю ползти по лабиринту. На каждой развилке у него было два варианта - ползти вправо или влево. Если он полз влево - червь получал удар электрическим током. Я читал, что после нескольких тысяч ударов током, червь научился на каждой развилке сворачивать НАПРАВО. У нас, выпускников ВУЗов, мозг был чуть побольше, чем у земляного червя. Потому ударов током понадобилось все же поменьше, чтобы привыкнуть к этим нехитрым и действенным правилам.
Собственно говоря, на этом хотелось бы закончить первую часть воспоминаний, посвященную бытию в учебном отряде славного г.Архангельска. Все хорошее, как известно, кончается. А в ВМФ всем хорошим можно считать то, к чему ты привык и с чем научился «мирно сосуществовать». Вот и нашей жизни в учебном отряде пришел конец, мы приняли присягу, отслужили первые полгода, стали «карасями», и настала пора «разлетаться птицам» по своим домам - то есть на корабли, где и должна была пройти основаная часть нашей службы, оставшиеся два с половиной года.
Описание второй половины, конечно же, будет длиннее, полагаю и поинтереснее, и почернее (в смысле черного юмора). Да и пострашнее, пожалуй. Возможно, когда-нибудь я добавлю к первой части воспоминания о самом «крутом» своем дне рождения, проведенном на конвейере одного из заводов г.Архангельска, о ночных караулах на «губе», когда ты alone, у тебя в руках АКМ и более сотни боевых патронов (незабываемое, однако, чувство!), о ждущих мореманов девушках, об офицере, что рисовал на стене «Аврору», по открытке (никогда не видя крейсер «вживую»), еще о многом, что иногда всплывает в памяти, совершенно неожиданно.
А пока пусть будет так.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ КРУИЗА.
И вот наступает он, день нового мощного стресса, когда мы, отслужившие по полгода (теперь уже «караси»), покидаем наш гостепреимный приют (то бишь учебный отряд г.Архангельска), чтобы «убыть» к постоянному месту службы. Проще говоря, на корабли, где нас ждут-не дождутся другие молодые мореманы - «борзые караси» (те, кто после очередного приказа имеют срок службы год). Мы для них - самые дорогие гости. Потому что теперь вся карающая мощь СИСТЕМЫ будет перенесена на нас, более молодых. Теперь им станет немного полегче... Нет, те кто отслужил по году, еще не имеют права голоса в ВМФ, принцип «старшинства» на флоте таков, что только «полторашники» (то есть отслужившие по полтора года) имеют право открывать рот и высказывать свое мнение. «Полторашники» имеют право отдавать приказы «борзым карасям» и «карасям». «Полторашники» - это люди. Они, конечно, сильно отличаются от тех, кто уже «отмотал» два или два с половиной года («подгодков» и «годков»). Только те, кто пошел по третьему году (то есть «подгодки» и старше) могут лениво предаваться грезам о будущей «гражданке». «Полторашникам» же положено следить за тем, чтобы во всех заведованиях был порядок, чтобы молодые «не борзели», чтобы мичмана и офицеры были довольны, а иначе (не дай бог, где чего не так) - офицеры поставят в позу старослужащих, которые, в свою очередь, позабивают чопиков «полторашникам». Все это (конечно же, как в любой иерархической системе) выльется в итоге в отбитые почки «карасей». Потому и ждут «борзые караси» с таким нетерпением новую смену, чтобы от всей души переложить обязанность подставлять почки на более юных и свежих...
Все это, разумеется, мы уже знали. Знали и то, что теперь нам будет труднее, что те чудеса, с которыми мы столкнулись в учебке, меркнут по сравнению с теми, что нам (теперь уже не всем скопом - ротами или взводами - а ЛИЧНО) предстояло испытать по месту своей службы.
Потому и поезд Архангельск - Североморск был невеселым. Иллюзий не испытывал никто. Стадо баранов везли на мясобойню. Про чудеса североморской пересылки можно рассказывать долго и с красочными картинками. Пожалуй, не буду долго задерживаться на этом этапе. Скажу лишь, что нашу сотню человек «сортировали» по кораблям и воинским частям примерно двое суток. За эти двое суток нам дали пожрать один раз (иногда складывалось такое впечатление, что офицеры, равно как и любой старослужащий, делали все возможное, чтобы мы точно поняли - «мы есть говно»). Спали мы тоже весьма любопытно - в полубочке. Это такая хитрая приспособа на пересылке. Представьте, что обычную бочку разрезали пополам, только не поперек (типа на два огромных ведра), а вдоль. Получается такое вот корыто, с полукруглым дном. Если повалить сию конструкцию набок, то получится хибара с полукруглой крышей. Потом надо эту хибару раздуть до огромных размеров, внутри расставить скамейки, как на вокзале - деревянные скамейки со спинками). Ну а дальше все просто - «полубочка» до отказа набивается молодыми мореманами, которые спят, сидя на скамейках, прижавшись друг к другу, чтобы было теплее (в помещении нет отопления или обогревателей). Лечь невозможно - народу так много, что с трудом втискиваешь плечи в плотные ряды таких же плеч своих коллег по несчастью. Особо привыкшие к комфорту могли положить себе голову на колени, на скрещенные руки... Да, а чтобы дорисовать картину до конца, прибавим сюда, что на пересылку мы прибыли к двум часам ночи (и разместились в этом пятизвездочном отеле), а в шесть утра прозвучала команда «подъем!».
От Североморска у меня почти не осталось воспоминаний. Помню только себя с кувалдой - мы крушили какую-то стену... На глупый вопрос: «А обед?», который задал кто-то из пятерых ребят, с которыми мы строили библиотеку, отвел был дан четкий и вразумительный: «Библиотека важнее!» На робкую попытку объяснить, что ужина у нас не было и завтрака тоже, мы услышали привычную фразу «Стойко переносить все тяготы и лишения». Сразу наелись.
Еще осталось вопоминание - детский сад. После библиотеки нас отправили разгребать снег в детском саду. Как сейчас помню, в тот день выпало чудовищно много снега, дети не могли играть на площадке. Мы разбрасывали снег лопатами и смотрели на бегающих по очищенному пространству ребятишек... Это был самый светлый момент во всем моем втором «вояже» по Северу. Дети были единственными, кто не орал на нас, кто просто смеялся, от того, что падает снег, что мир так светел и красив... Только у нас с ними были разные проблемы. Оттуда же, из детского сада, нас и забрали на катер, что уже (оказывается!) ждал пару часов у причала. Злой мичман бегал за нами по всему Североморску, в той неразберихе никто не мог ему толком объяснить, куда подевались мореманы, что были приписаны к его войсковой части. Когда уже темнело, мичман нашел нас, в детском саду, на той самой площадке. Мы побросали лопаты и гуськом, «с вещами на выход», потопали за ним к катеру.
Признаться, к концу вторых суток в пересылке мы были так зае.аны, что нам было все равно, куда нас сейчас повезут, в чьи лапы передадут, и во что это все выльется. Лишь бы дали пожрать и поспать...
ОСТАНОВИТЕ ЗЕМЛЮ, Я СОЙДУ.
У причала нас ждал катер - МК-62. Сокращение «МК» переводится на русский язык очень просто - «морской катер». Эта посудина, размером примерно с рейсовый городской «Икарус», чуть побольше. И вниз, если так можно выразится, «в глубину», сильно побольше. Вообще, любая морская посудина изнутри всегда гораздо объемнее, чем это кажется снаружи, визуально. Связано это с тем, что любой катер (или корабль) имеет существенную часть «тушки» под водой (ниже ватерлинии). Этой части не видно с берега, но изнутри по ней можно ползать, стукаться башкой обо всякие непривычно-выпирающие хреновины, можно даже заблудиться, если катер малость покрупнее, чем МК.
На катере нас бросили в каюту, оставили в покое и дали поспать - кто сможет. Одеял и коек не было, но были скамейки для пассажиров, на которым можно было разлечься, так как кроме нас пассажиров не наблюдалось.
Впрочем, для меня эта сказка закончилась очень быстро. Тут надо сделать небольшое (и болезненное) лирическое отступление и сказать, что у меня с детства были проблемы с качкой. Сам не знаю почему - наследственно или в силу какой фичи (баги) у меня очень чувствительный вестибулярный аппарат. В детстве в троллейбусах и автобусах меня укачивало до состояния «пьяная в хлам Буратина» за три остановки. Больше проехать на транспорте я не мог. Потом, конечно, титанические усилия по снижению чувствительности этого самого аппарата имели место быть, но с качкой я так и не подружился. И вот катер вышел из губы, из бухты, защищенной от ветра. Было что-то около десяти часов вечера... Как только ветер вырвался из-за гранитных стен, нас начало качать. Я мужественно держался минут десять, ровно столько, сколько в детстве мог проехать на троллейбусе. Потом из меня выскочила вся еда, что каким-то чудом еще сохранялась в организме.
Качка не прекращалась, чем дальше мы уходили в море, тем сильнее она становилась. Сознание стало куда-то уплывать. Какое-то сердобольное тело (из моих товарищей по несчастью) намекнуло сопровождавшему нас мичману, что «парню приходит кирдык». После чего мне дали разрешение подняться на палубу.
В Барянцевом море очень длинные волны. Точно теперь и не помню, сколько баллов было в ту ночь, может три, может пять. Точно не больше пяти. Катер медленно полз на вершину волны, долго и изматывающе, потом неторопливо переваливался через гребень, устремлял свой нос вниз, и мы, вслед за катером и волной, скользили вниз с верхушки до самого дна. Потом новая волна прокатывалась брызгами по палубе, катер задирал «морду» и начинал взбираться на новую гору. Через пять или шесть подобных процедур мой желудок снова попросился на волю. Несмотря на останавливающееся сознание, я еще как-то сумел удивиться, что из желудка что-то там вылетает наружу (еще бы не удивиться, если вспомнить, сколько часов назад мы ели последний раз).
- Сколько ... еще? - вцепившись пальцами в тросы вдоль борта, спросил я того самого мичмана.
- У-у-у! - хмыкнул мичман. - Да мы только вышли из бухты. Нам шкандыбать до базы часа четыре.
Лучше бы он сразу убил меня. ЧЕТЫРЕ ЧАСА? Я умер уже через двадцать минут после выхода из базы. Вообще, до сих пор не знаю, как удалось пережить это все. Человеку, не испытывающему проблем с вестибулярным аппаратом, никогда не понять - что это за пытка: терпеть такую качку четыре часа. «Остановите Землю, я сойду», - это та единственная фраза, которая очень точно описывает все, что я хотел в те минуты. Помню, в детстве, меня много раз пытались запихивать на разные аттракционы, чтобы потихоньку избавить от дурацкого головокружения... С аттракциона всегда можно было сойти. Тогда, в ноябре 1987-го, я был в самом центре аттракциона, сойти с которого невозможно.
О РОМАНТИКАХ.
Собственно, этой главы не было бы в моем рассказе, если б не одна мелочь. Часто мои знакомые по «Самиздату» говорят, что тексты, которые я пишу - недостоверны. Сразу вспоминается Шимун Врочек и его критика рассказа «Реквием по самому себе». Шимун весьма грамотно замечает, что пилот, сгорая, не стал бы предаваться философским рассуждениям. Пилот просто орал бы «Твою мать! Твою мать! Твою мать!»
И, в общем, будучи солидарным (отчасти) с Ш.Врочеком, не могу не сказать, что на Земле еще встречаются нетипичные уродцы...
Когда тот самый катер МК-62, наконец, дотрюхал до базы, где мне предстояло продолжать свою службу, моя фамилия была уже не Романов, а Никакис. И все же!
Представьте... Вот качка стала слабее. Не отцепляясь от лееров, некто Никакис приоткрыл глаза, чтобы понять - это он подох лично или на планету упала водородная бомба? И что увидел Никакис?
Катер шел по узкому извилистому проходу среди скал. Огромные гранитные стены - высотой в сотни метров - подступали с двух сторон все ближе и ближе. Звездное небо осталось только высоко над башкой. Сопки - почти голые, на них не растут деревья, только карликовые, и еще мох. Это очень ... м-м-м... поражающая воображение картина - нависающие по сторонам огроменные гранитные глыбы, резкие, с торчащими гранями, иногда острыми, иногда имеющими весьма причудливые формы... И на вершине одной из сопок горит набор странных звезд - разноцветные огни, в виде хитрых фигур... Что это? А потом, вдруг, впереди, неожиданно, открывается бухта - спокойная, тихая гладь, подсвеченные причалы: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь... да сколько ж их? Не сосчитать. Притаившиеся корабли... Они спят, но даже отсюда, издали, в них угадывается огромная мощь. Вот они, несущие те самые крылатые ракеты, что способны превратить в пепел целые страны. Катер тихо, теперь почти неслышно скользит в эту бухту. Стены расступаются... Звезды отражаются в воде. Но - епрст! - какие же они высокие, эти сопки. И как красиво! КРАСИВО! Все это... Звезды, море, скалы... Спящая мощь...
И первая мысль, при виде всего - «РАДИ ЭТОГО СТОИЛО УМИРАТЬ» Правда, честное слово.. Именно такой была моя первая мысль, когда я понял, что четыре часа все-таки остались позади, что мы в трехстах метрах от причала...
И только вторая мысль была: «Пи..ец! Как мне ху.во!»
Полвторого ночи. Мы у места назначения.
ШТАБНАЯ КРЫСА.
А третья мысль, на следующее утро была такой: «Любой ценой, только не на корабль». Поспать нам, конечно, особо не дали, причем не со зла, а просто в очередном «накопителе» тутошние мореманы искали своим «зём» (земляков). А потом до утра еще шли «базары» - кто где жил, кого знал, да скока ныне стоит водка на родине, да «как там, у нас?»
К утру я уже знал, что таких как я - много. Что корабли, которые я видел у причала - плоскодонки. МРК - малые ракетные корабли, или «Мраки» - как их принято называть на флоте. Мраки - потому что в пяти-семибальную качку на таких кораблях при выходе в море лежит и блюет две трети экипажа. Потому что корабли эти кобласит на волнах так, что очччень немногие способны остаться на ногах, «в строю» при подобной качке...
«Только не на корабли» - сидела заноза в башке. Мысль о том, что ужас, подобный ночному, мне придется переносить постоянно, сводила с ума. Только не на корабли...
Видимо, где-то ТАМ, над нами, есть силы, рисующие каждому из нас путь на карте. Видимо, мне было так назначено - идти другой дорогой... В штаб бригады ракетных кораблей и катеров (где мне предстояло служить) требовался «человек из большого города». Что это значит? Да просто нужен был человек, который способен грамотно писАть и не более. В строевой части бригады уходил «на гражданку» писарь, ему активно и настойчиво искали замену. Как я узнал позже, до меня пробовали (и отбраковали) уже троих, за тотальную неграмотность и хроническую лень.
А тогда, наутро, я еще не знал этого. Тогда просто в нашу казарму, где мы «отсыхали» после мучительного вояжа по «северным красотам» пришел тот самый человек, уже отслуживший три года («гражданский» - в терминах, о которых я рассказывал выше, или, переводя на простой язык - человек, которому уже все по х.., потому что министр обороны родил приказ об увольнении их призыва в запас). И вот он, скажем так, просто Сашка из Москвы, пришел и спросил: «Я слышал, тебя здорово укачивает на корабле?»
Мое рыло непроизвольно дернулось в ответ. Я еще не знал, кто ко мне пришел, зачем пришел и что от меня потребуется, но кричать о том, что я на корабле сдохну, я был готов на каждом углу.
«Меня тоже сильно укачивает, - сказал он. - Тут я тебя понимаю. Если хочешь, можешь попробовать стать писарем в строевой части нашего штаба бригады... Только у тебя всего неделя, чтобы научиться стучать по клавишам...»
За неделю и из обезъяны можно сделать Шаляпина. Надо только знать, куда нажать и какой стимул применить. Я был четвертой пробой Сашки на эту позицию... И единственным, кто его (и офицеров штаба) устроил. Так я стал штабной крысой.
Послесловие: Иногда я думаю, что тот, кто над нами, кто рисует нам путь на неведомой карте, сознательно проделал все это со мной. Я вернулся туда, где когда-то служил мой дед, я мог стоять на вершине сопки и смотреть на остров, на котором во время войны родилась моя мать. Я научился двумя пальцами сандалить на механической машинке со скоростью 120-150 знаков в минуту (что является очень высоким показателем для того, кто не владеет «слепой печатью»). К сожалению, на метод «слепой печати» у меня просто не было времени - за неделю невозможно научиться сандалить десятью пальцами на приличной скорости (либо возможно, но у меня не оказалось нужного таланта). Теперь, спустя много лет, я пользуюсь этими навыками, чтобы с огромной скоростью переносить свои мысли на виртуальную бумагу... Та школа, полученная на Севере, позволяет мне за один день набивать на компьютер пару авторских листов и не уставать при этом... Мог бы и больше, кабы время было. Привычка сидеть за «клавиатурой» по пятнадцать - двадцать часов, четко расчитывать силы, отрешаться от своих «болячек» - очень помогает сейчас.
А еще, там, на Севере, я написал свой первый рассказ - «Сказка». Самый романтический, глупый и наивный из всего, что я когда-либо писал. Но он мне очень дорог, этот рассказ, написанный как-то ночью, когда все офицеры «отбыли» к месту постоянного храпа, а я, извернувшись (в который уже раз!) остался у машинки. Только для того, чтобы среди всеобщего мозгое.ства и бл.дства родить «наивный» текст, который висит теперь на «Самиздате». :)))
ПЕРВАЯ СМЕРТЬ.
«Читай старые приказы», - сказали мне, когда я научился бить по клавишам с той скоростью, которая устраивала моих отцов-командиров. «Читай старые приказы, все стандартные формы - приказы об убытии и прибытии, о снятии и о постановке на довольствие, об отпусках, об очередных знаниях, об отправке на «губу» - все эти стандартные формы должны быть у тебя в голове».
Я читал старые дела - тома архивов, что были в моем распоряжении. Я учился, как правильно заполнять командировочные удостоверения, бланки отпускных билетов, книги об убытии личного состава, военные билеты, конторские книги с паролями, учился регистрировать входящую и исходящую почту. Читать было нечего, а потому я читал старые тома, как книги. В них была жизнь нашей бригады...
Почти сразу, буквально в первые же дни, я наткнулся на дело «О гибели матроса Штанюка». За давностью лет у меня из памяти стерлось имя парня, с которым мы призывались на флот почти одновременно ( он служил примерно на месяц больше меня).
Впервые увидев серию приказов о «назначении нештатных дознавателей по делу о...», «О выводах комиссии...» я был поражен. До того момента я знал, что мы сюда приехали не на курорт, что североморец обязан «стойко переносить», что «е.лом положено не щелкать»... Все эти правила были четко и крепко вбиты в меня. Но смерть впервые была рядом. Точнее, до молодого сознания потихоньку стало допирать, что игры, в которые мы играем, гораздо хуже, чем то казалось. Я стал читать дело...
Позднее, так и не поняв деталей происшествия, я стал задавать вопросы тем, кто был вокруг меня. Умные люди быстро объяснили мне, что в таких «деревнях, как наша», надо точно знать, кому можно задавать вопросы, а кому нет. Так, собственно, я узнал, что «стены имеют уши, а столы глаза», что я служу в штабе, а потому нахожусь под пристальным вниманием:
А. Своего командования
Б. Политотдела
В. Особого отдела нашей бригады.
Еще мне объяснили, что есть «уши», которые «стучат» в пользу любой из этих крыш. Что я нахожусь на очень «сильной» должности, прелести которой я еще не знаю (тут я согласен - все прелести стали понятны гораздо позднее, когда опыт пришел), что мне в перспективе «светит» допуск «по форме раз», а потому моя задача - придирчиво выбирать тех, кому я задаю вопросы. А лучше не задавать их вообще.
Тем не менее, природное любопытство всегда брало верх, вопросы я задавал все равно, даже получал на них ответы. Что касается гибели матроса Штанюка. Сам я прибыл в бригаду чуть позже, чем это все произошло, потому, с чужих слов, понял примерно следующее:
Ребята таскали бревна на причале. То ли загружали их на борт, то ли сгружали. В какой-то момент времени им не хватило сил - одно из бревен было тяжелым. Они дружно скинули ношу с плеча, Штанюку при этом повезло меньше всех. Он потерял равновесие и упал на причал. Бревно упало сверху, прямо на него, на голову.
В документах, кажется, было написано «Смерть наступила в результате черепно-мозговой травмы».
Говорят, бревно раскроило черепную коробку. Говорят, он умер прямо на причале.
Мы таскали бревна в Соломбале, они таскали бревна в... давайте назовем этот поселок «Гранитным». Пусть будет так, все равно все кругом было из гранита. Нас призвали в июне 1987 года, его, если не ошибаюсь, в мае. Собственно, мы были матросами одного призыва, с той лишь разницей, что нам повезло - мы сначала попали в учебный отряд, где познали общие правила существования моремана. Штанюку повезло меньше - он сразу оказался в Гранитном.
О КРУТЫХ МОРЕМАНАХ.
Вообще, тот образ флота, что рисуют нам в телерепортажах - очень романтичен и ненатурален. Знают ли уважаемые слушатели, что на одного моремана-корабела приходится примерно пять мореманов обслуживающего персонала? Что это такое?
Объясню на примере нашей бригады. Она, как уже ясно из вышесказанного, была расположена в нескольких часах хода катера от г.Североморска (где стоят самые большие корабли флота). Однако, основная часть флота - малые ракетные корабли, катера, подводные лодки, зенитные батареи, бригады морской авиации - это разбросано по всему побережью, надежно укрыто в узких шхерах, коими берега Баренцева моря изрезаны просто АТЛИЧНО.
Вот в таких маленьких гарнизончиках и обитают «стаи ос», типа нашей. Корабли способны в любую минуту, по боевой тревоге, выдвинутся на позиции (читай, с севера к берегам Европы) и нанести удар крылатыми (или бескрылыми, но все равно ядерными) ракетами по тем целям, что укажет командование. Корабли, как я уже говорил - почти «плоскодонки» (то есть у них очень небольшая осадка в воду), они разработаны специально для того, чтобы на огромной скорости сблизится с целью и нанести по ней удар. Аналогично и наши ракетные катера - они могут «бегать» еще быстрее, несут свой ракетный комплекс и способны подавить «встречное противодействие» нашим ударным силам...
Так вот, такие маленькие бригадки (по несколько тысяч человек) расположены в удалении от «людных мест», по суше в нашу часть добраться почти невозможно (потребовалось бы проламываться через погранзону, что чревато боком, могут и застрелить, ибо места там дикие, и народ не особо церемонится со всякими непонятными личностями).
Итак, мы имеем бригаду ракетных кораблей и катеров, расположенную вдали от жилых мест. Имеем гарнизон - несколько тысяч мореманов, мичманов и офицеров, а также офицерских и мичманских жен, и, соответственно, их детей. В нашем гарнизоне было четыре пятиэтажных дома (типа питерских широкоизвестных хрущевок), а также были... кажется два старых бревенчатых многоквартирных дома, где тоже кое-кто жил. Был детский сад, восьмилетняя школа, свое почтовое отделение, свой узел связи (с трехзначными телефонными номерами для всей бригады), был клуб, госпиталь.
А еще, кроме кораблей, была своя водонасосная станция, пожарная служба (из двух машин), судоремонтные мастерские (где чинили корабли), береговая база ( в это понятие входило все, что обеспечивало функционирование гарнизона - пара-тройка грузовичков, те самые пожарные, водопроводчики, газоэлектросварщики, крановщики). Туда же входило и ПХЗ - подсобное хозяйство. То бишь, попросту говоря, коровник. А как же?! Детям офицеров, маленьким, нужно было молоко! Откуда его взять? Везти из города, на ракетном катере? Ничуть не бывало! Для этого существовал коровник, откуда в детский сад ежедневно прибывали бидоны с молоком, для всех детей. Был в береговой базе также свой БПК (банно-прачечный комбинат).
К чему я завел этот разговор? Да так, представьте картину, прибывает парень из деревни к нам в часть.
- Ты кем у себя был?
- Пастухом...
- У-у! Отлично! И здесь будешь пастухом!
- А...
- Прокомпостировано...
И парень три года служил на коровнике. А потом, «отмотав срок», возвращался до родной хаты.
- Ваня, ты где служил?
- На Северном Флоте!
- Ой, Ванечка! Ванюша! Все девки теперь твои. Ты у нас один морячок на всю деревню... Расскажи, а что ты там делал?
Думаю, продолжать нет смысла. Любому ясно, что Ваня никогда бы не рассказал, что он пас коров (вариант, работал в службе канализации или банщиком на БПК). Это непопулярно и, скорее, морально уничтожит человека, в той, дальнейшей жизни... Никак не создаст ему мировую славу. Потому у нас в стране так много «крутых мореманов» с ленточками до пят, с лихо заломленными «бесками», с криками: «Да Я! Да у меня вся жопа в ракушках! Да мне чайки на грудь срали!»
Увы, и сварщики, и водители, и крановщики, и «канализаторы», и кочегары, и пастухи, и банщики - это все Северный Флот. Там, в бригадах, нет гражданских. Там всю работу выполняют свои, то есть матросы срочной службы. А иначе любому «гражданскому» пришлось бы платить бешеные бабки (ведь там повышенные ставки, «полярки» - работа за Полярным Кругом). Гораздо проще любимому Министерству Обороны призвать в три, в пять раз больше мореманов, чем требуется непосредственно для кораблей. Такова реальность...
О ПОЛЬЗЕ ВКУСНОЙ И ЗДОРОВОЙ ПИЩИ.
Что есть первый враг моремана? Если отбросить «человеческий фактор» - видимо, холод. По крайней мере, на Севере. На другом флоте с этим утверждением можно было бы поспорить и поставить на первое место голод.
Впрочем, одно другого стоит. А для того, чтобы не мерзнуть при минус двадцати и «ветре раз» надо хорошо питаться. Это проверенное правило - надо обязательно жрать, тогда тепло будет идти изнутри, тогда кровь будет бегать по венам, даже если пальцы ног и рук мерзнут очень сильно. Надо жрать.
А потому - обязательно на камбуз. Как положено, три раза в день... В теории. Проблема в том, что в жизни не всегда получается так, как в теории. Штаб бригады был расположен в поселке, как раз в одном из тех пятиэтажных «хрущевских» особнячков, а чтобы попасть на обед, надо было вовремя доковылять через весь гарнизон до береговой базы, как раз до ее столовского комплекса. Удавалось это весьма не всегда. Хорошо, если удавалось два раза в сутки. Но жрать надо в любом случае, уж если ты добрел до камбуза - жри все, что дают, до изнеможения, и еще сверху, про запас. Это аксиома. Нечастно у молодого моремана получается пожрать.
С детства ненавидел тараканов. Точнее, просто боялся их. Вот сам не знаю почему - крупных животных вроде не боюсь, высоты как-то не очень боюсь, других вещей тоже - а к таракану рукой прикоснуться - ни за что. При виде этих маленьких (или крупных) тварей у меня мороз бегает по коже... Просто какой-то суеверный ужас.
Как-то раз, дорвавшись до камбуза, с апетитом уплетал обед. Так уж вышло, что в тот день я пропустил завтрак и были очень высоки шансы остаться без ужина. Потому я был плотно настроен сожрать все, что мне отвалят. И вот, бойко поглощая второе, я вдруг заметил на боковине одной из размятых картофелин коричневое пятно. Поначалу думал - глазок в картошке, надо вычистить (остатки интеллигентских замашек еще жили внутри молодого организма). Но, пристальнее разглядев коричневое пятно, я увидел ножки, длиннющие усы, впечатавшиеся в картофель. ТА-РА-КАН. В это мгновение я почувствовал, как мой желудок, непроизвольно сжимаясь, стремится выбросить все, что я слопал - наружу. Спазм был очень силен. Но и полгода тренировок в учебке даром не прошли. «Стойко переносить...» Потребовалось мощнейшее волевое усилие, чтобы удержать обед внутри. Потребовалось какое-то время, чтобы решить, как быть дальше. Встать и уйти? Но это моя последняя жратва за сегодня... Продолжить трапезу? Но желудок рвется на волю.
Здесь, на гражданке, меня бы стошнило. Здесь я никогда бы не вернулся в такую столовую (кафе), где в картофеле подат запеченных тараканов. Там мне надо было выжить любой ценой. Превозмогая жуткую тошноту, обратным концом столовой ложки я отделил тело таракана от жратвы, отбросил насекомое в сторону и съел все остальное.