Смуглая дева в розовом корейском кимоно с длинными лентами кружилась под чавкающее гудение струн. В какой-то момент, не дожидаясь окончания мелодии, она замерла, глядя мне в глаза, и улыбнулась окровавленными губами:
- Доброе утро! Двадцать шесть.
Сна как не бывало. Я уставился на потолок, где копошились сытые комары, и еще с минуту обдумывал последние слова моей ночной гостьи. Двадцать шесть. Сегодня я опять попытаюсь обмануть ее, заранее выбрав... Черт, проклятые мысли не поддаются логике и приказу, они просто приходят. Искусственное русло, которое я сейчас заботливо прокладываю рассудком, может так и остаться пустой канавой. Двадцать шесть, надо же! Вчера было только десять. И довольно удачные десять, потому что при выходе со двора мне на глаза сразу попались наши облезлые тополя. Они словно сами сосчитались, без малейшего повода - я и не подозревал, что настолько не люблю эти серые грязные сорняки-переростки. Потом, когда я возвращался с работы, еще раз и уже нарочно с удовольствием счел белые пеньки. На одном из них уже сидела бабулька, а соседские дети с визгом катали чурбаны, оставшиеся после распилки.
Итак, двадцать шесть, говоришь? С чего начать? Вот комары, например.
Подлые твари, словно расслышав мои мысли, перелетели за шкаф. Ерунда, все равно комаров было маловато: фумигатор и моя дурная кровь не особо их привлекают. Гвозди, бутылки, сушки в вазочке... надо сказать Сашке, чтобы помыла посуду: всюду этот мерзкий мелкий мак. Что еще? Полоски на обоях. Листья на лимоне. Кстати, кажется, намечаются бутоны? Ну, больше шести на грозди вряд ли будет. Скучно. Значит, двадцать шесть буду искать попозже, после завтрака. Главное, не увлекаться и помнить о мелочах. Это непременно должны быть мелочи, а не так как в тот раз, когда Она сказала "Пять". До сих пор вздрагиваю, вспоминая тех сбитых кошек. Да, весна, любовь, потеря всякой осторожности - но и я тоже хорош! Почему мне вздумалось их пересчитать?
С тихим щелчком включился телевизор: девять часов, пора ползти в ванную, мыться-бриться-одеваться. Работа поджидает меня в тихом логове, рыча и скалясь на каждое незапланированное движение своих рабов. Не извольте беспокоиться, уже иду.
Какое холодное утро! Мелкая морось, слишком невесомая, чтобы укрыться от нее под зонтом, покалывает щеки и покрывает волосы блестками. Все серо и уныло, будто солнце сегодня решило взять отгул. С другой стороны, если вкалывать, как оно, ежедневно по пятнадцать часов, то можно было просить и неделю. Может, подсчитать, сколько ему полагается выходных за... сколько оно уже наработало? Нет, на миллионы меня не тянет, это к калькуляторам.
Желтоватые пятна все еще работающих фонарей слегка оживляли общую серую скуку. Мне интересно, сколько тут лампочек? Нет, ну правда, ведь мне же интересно! Разве такие красивые фонари не заслуживают того, чтобы их сосчитать?! Нет, не убедительно. Я не могу заставить себя сделать это, хотя лучше бы лопнуло двадцать шесть лампочек, погрузив вечером улицу в кромешную мглу, чем... Чем еще неизвестно что.
Легкий хруст и хлюпанье под ногами - первые заморозки попытались взять контроль над лужами. Череда темных пятен в белесых рамках льда бесконечными четками тянется по мостовой. Хочется спать, но злобное рычание работы эхом отзывается в голове, заставляя ноги волочить полубесчувственное тело жертвы прямо в логово хищника. Уволиться, что ли? Зачем я принес им трудовую? Был бы сейчас вольным стрелком, клепал бы халтурки на дому. Целых двадцать шесть халтурок. Или двадцать семь. Ну, тридцать для ровного счета - каждый день по халтурке. Нет, не считается сегодня.
С воем пронесся "газик", обдав волной ледяного воздуха. Пытается проскочить мост под желтый. Дурак, ведь не маршрутка, куда гонишь? А, понятно, на перекресток вышел хмурый постовой, небрежно помахивая жезлом. В резиновом плаще, полускрытый туманом, он был похож на назгула, ожидающего заплутавшего героя. Его напарник щелкнул тумблером, и желтые огни сменились пылающим алым. В мириадах невесомых капель огонь светофора преумножился, посылая щупальца ядовитого света во все стороны. Я как завороженный наблюдал за переливами багровых отблесков, не обращая внимания на приближающиеся мигалки служебных машин. На миг красный шар пересекла темная полоса, раздвинув его половинки кровавыми губами: "Двадцать шесть!"
Первый! Небольшой автобус проскочил мимо, весело играя флажками. Второй! Господи, что я делаю? Что делаю?! Третий! Смеющиеся детские лица гримасничают за запотевшими стеклами. Четвертый! Маленький пальчик старательно выводит собачку на мутном окне. Пятый! Опомнись, их не может быть так много, замолчи! Шестой! Неожиданно яркая надпись на борту автобуса: "Фестиваль "Солнышко". Седьмой! Они выскакивают из туманной мглы как икринки из умирающей рыбины, восьмой! Остановись, прекрати немедленно! Девятый! Розовые мокрые ленты струятся по ветру, в гудках машин завывают струны. Десятый. Рыжая скучающая учительница равнодушно смотрит в темноту салона. Одиннадцатый. Меховой слоник прыгает на лобовом стекле. Двенадцатый. Хватит, хватит, хватит считать! Тринадцатый. Вот отличное число, чтобы заткнуться! Четырнадцатый. Я сейчас прогрызу свою перчатку, но даже боль не может заставить проклятые мысли скакать в хороводе. Пятнадцатый. Голова кружится, плывет за рукавами кимоно. Шестнадцатый. Призрачное эхо песни из глубин автобуса. Семнадцатый. Двойняшки. Или я сбился со счета? Восемнадцатый. Эта скользкая мостовая, ненадежные механизмы, сонные водители, девятнадцатый! Почему нельзя было подождать, почему не выехать на полчаса позже? Двадцатый! Люди, сделайте что-нибудь! Двадцать первый! Я не могу не считать! Двадцать второй! Люди! Двадцать третий! Не они, только не они! Двадцать четвертый! Кораблик не потонет, если козленок сосчитает до десяти, папа? Двадцать пятый... Нет, деточка, кораблик не потонет, если козленок не будет считать никогда...
Светофор послал мне воздушный поцелуй, когда я шагнул под двадцать пятый автобус.