Аннотация: Небольшие повести из детства, из того времени когда деревья были большими, гуси великанами и земляника намного слаще...
Евгения ИЗЮМОВА
АЛЁНКИНО ДЕТСТВО
ЗЕМЛЯНИКА
Ласковый солнечный зайчик скользнул по Алёнкиному лицу и разбудил ее. Алёнка открыла глаза, посмотрела на потолок, на стены и вспомнила, что она не дома, а в гостях у бабушки. Бабушка уже два раза гостила у них, а они с мамой ещё ни разу не приезжали к ней.
Алёнка соскользнула с высокой кровати и увидела рядом с кроватью табурет, на котором стояла кружка, доверху наполненная красными пупырчатыми ягодами. Ну, совсем как клубника с базара, только мелкая. Алёнка видела такие ягоды на картинке и вспомнила, что они называются земляникой.
Всю свою семилетнюю жизнь Алёнка прожила в городе и землянику настоящую не видела, правда, бабушка привозила с собой земляничное варенье, вкусное такое, запашистое. Но ведь это варенье, а не настоящие ягоды.
С кружкой в руках Алёнка прошлёпала босыми ногами по застелённому самодельными половиками полу к раскрытому окну и уселась на подоконник.
Под окном бродили куры, клевали что-то на земле, ворошили песок. Ярко-рыжий петух, почти красный, с чёрными перьями в хвосте и лохматыми ногами, важно ходил вокруг своих подруг и злым глазом косился на Алёнку. Она вспомнила, как бабушка рассказывала, что петух у них забияка, так и норовит кого-нибудь клюнуть.
А тут и бабушка появилась на дворе, увидела внучку в окне,
заулыбалась:
- Проснулась, ягодка моя, иди-ка завтракать.
После завтрака мама объявила, что они с Алёнкой пойдут по
землянику.
- Вы Надюшку соседскую возьмите, она все ягодные местечки знает, а то ещё заплутаете в лесу-то, - сказала бабушка, а мама рассмеялась, поцеловала бабушку и ответила, что они не такие уж и пропащие, ещё кое-что помнят, но Надюшку возьмут - веселее будет.
Надя была года на три старше Алёнки, держалась степенно и независимо. В коротком платьице, загорелая до черноты, вся в ссадинах и царапинах, Надя с явным интересом разглядывала городскую девочку, одетую в ярко-жёлтую футболку и коричневые шортики.
Они шли лесной тропкой, а Алёнке всё почему-то казалось, будто за ней кто-то подглядывает. Она озиралась вокруг, но ничего не видела. Только дремучий лес шумел над головой. Солнышко и то не могло пробиться сквозь лохматые еловые ветки.
А какие злые комары! Большие, рыжие, так и лезут в нос, за
ворот, липнут к ногам! Алёнка яростно отмахивалась от комаров и завидовала спокойствию и выдержке Надюшки - словно её и не кусали комары.
Вдруг ельник расступился, пропустил их вперёд и открыл
весёлую, залитую солнечным светом полянку.
Алёнка ойкнула, увидев на ярко-зелёном травяном ковре алые островки. Что это за чудо такое расчудесное? И под ногами такой же островок... Да это земляника, оказывается!
Крупные, налитые соком, ягоды тяжело клонили головки к земле, готовые вот-вот осыпаться - тонюсенькие ножки еле-еле выдерживают эту тяжесть.
Присела Алёнка на корточки, а под листьями-то - ягод видимо-невидимо! Она сорвала одну ягодку, попробовала - ой, ну и вкуснота!
Ягодку за ягодкой Алёнка отправляла в рот, а в берестяном туеске, который ей дала бабушка, не прибавляется. Даже и про комаров девчушка забыла, а они, едва Алёнка остановилась, рыжей гудящей тучей закружились над её головой.
Опомнилась Алёнка, когда её мама окликнула. Посмотрела девочка на плетёные лукошки у мамы и Надюшки - сразу свою берестянку за спину спрятала: у них ягод почти доверху, а у Алёнки - чуть на дне.
- Ну, как, Алёнушка, хорошо в лесу? Походим ещё? - спросила мама, и Алёнка согласно закивала, радуясь, что мама не спросила про ягоды.
И они опять пошли лесом.
Наконец, уже под вечер, уставшие и голодные, решили возвращаться. И как ни торопилась Алёнка, как ни высматривала землянику, а всё же смогла только до половины наполнить туесок.
Печальная, девочка плелась за мамой и Надюшкой. Ну и пусть бы неполный туесок, да только стыдно перед Надюшкой. У неё-то в лукошке ягод больше даже, чем у мамы. И теперь носится по лесу и горя ей мало. Алёнка вздохнула. И вдруг ей в голову пришла одна мысль...
Быстро девочка присела на корточки, будто ягоды собирала, а сама высыпала землянику из туеска, набила его травой и ягодами присыпала - вот и у неё полон туесок! Сразу повеселела, только где-то далеко-глубоко внутри пискнул чей-то голосок: "Нехорошо. Обманула. Нехорошо..."
Бабушка встретила ягодниц, радостно приговаривая:
- Ягод-то сколько набрали! Притомились за день-то, проголодались, небось, с утра не евши. А я пирожков напекла, рыбки нажарила, - она приняла из рук внучки ношу, похвалила: - Молодец, Алёнушка! - и опрокинула туесок над большим тазом, куда уже ссыпала ягоды, собранные дочерью, а туда... посыпалась трава вперемешку с земляникой.
Бабушкины брови поползли вверх, а мама строго спросила:
- Что это значит, Елена? - она так всегда звала дочь, когда была сердита.
Алёнка заревела на весь дом, размазывая по пыльному лицу горячие слёзы. Всхлипывая, призналась о своих переживаниях в лесу - она никогда не обманывала маму.
- Я не бу-у-ду-у больше-е! Мне было стыдно-о-о! У вас много ягод, а у меня-а ма-а-ло-о!! - горько плакала Алёнка.
- Ну-ну... - смягчилась мама. - Не плачь. Главное, ты призналась, сказала правду. Поняла, что поступила нехорошо.
Мама взглянула на бабушку, и плачущая Аленка не заметила, как сверкнули весёлые искорки в маминых глазах, как улыбнулась бабушка.
ПОБЕЖДЁННЫЙ ГУСАК
Алёнка - общительная девочка, потому легко и быстро перезнакомилась с поселковыми ребятами, но больше всех сдружилась с Олей, которая жила в доме напротив, через улицу, и была её ровесницей. С Надюшкой, чей двор в одном ряду с бабушкиным, Алёнка тоже ладила, но под опекой у соседской девочки, когда мать была занята, находились двое малышей - братишка и сестрёнка, потому ей редко удавалось гулять с подружками.
Олин дом - большой и красивый: с резными наличниками, с белой трубой, светлыми окнами, а на самом коньке крыши стрекотал вертушкой самодельный флюгер и показывал, с какой стороны дует ветер. Дом почему-то назывался пятистенком, но хоть с какой любой стороны на него посмотри, а у дома всё равно четыре стены. Это уж потом бабушка объяснила внучке, что дом потому пятистенок, что пятая стена - внутренняя, тоже бревенчатая.
Оля - весёлая затейница, всё время выдумывает новые игры, и Алёнке с ней интересно. Но ходить через улицу Алёнка без бабушки боялась - на самой середине дороги громаднейшая лужа, и там весь день плавают пушистые гусятки, а возле лужи прохаживаются важные и заносчивые гусь с гусыней.
Гусыня на поселковых ребятишек внимания не обращала, а гусак - очень злой и больно щипался. Особенно он почему-то не любил голые ноги, и босоногая ребятня не раз страдала от его щипков. И всё-таки поселковые ребята гуся не боялись, а городская Алёнка боялась, и гусь это прекрасно чувствовал, потому чаще всего гонялся именно за ней. И раз так щипнул, что синяк на ноге болел целую неделю. Потому бабушка всякий раз провожала Алёнку через дорогу, держа
в руке длинную хворостину - уж тогда гусак не осмеливался нападать.
Но сегодня Алёнка оказалась в доме одна, а ей очень хотелось пойти к Оле и показать новые сандалики, присланные из города папой. Она нетерпеливо выглядывала из калитки, ожидая, когда же зловредный гусь уведёт своё семейство. Но гусь и не думал уходить.
Алёнка вздохнула и шагнула за ворота, надеясь на то, что гусак её не заметит. Но заметил и, вытянув шею, распластав крылья, страшно шипя, помчался к Алёнке.
Алёнка не знала, что делать. Обратно бежать не хотелось, а гусак не намеревался прекращать атаку. И тогда вспомнился совет бабушки...
Девочка храбро осталась на месте, поджидая гусака, хотя ноги сами собой хотели убежать.
Гусак зашипел ещё злее и приготовился ущипнуть девочку. Но Алёнка, как учила бабушка, ухватила обеими руками гусака за голову. Гусак застыл на месте и от удивления перестал шипеть. Алёнка, запыхтев от натуги, с трудом проволокла гуся немного по земле, потом выпустила его и побежала, огибая лужу, к дому Оли. И только заскочив во двор, решилась выглянуть на улицу.
Гусак остолбенел, вытянув шею, на прежнем месте и удивлённо крутил головой, словно проверял, а не оторвала ли ему голову эта бесстрашная девчонка. Потом сконфуженно что-то гоготнул и поплёлся к своему семейству, которое совсем не заметило его поражения и продолжало плескаться в луже.
СОЛИСТ
Валентина брела с дочкой по едва приметной тропинке, которая бежала от реки через заросшее разнотравьем поле до самого посёлка. Было жарко, трудно дышалось, и хотелось повернуть назад, бултыхнуться в прозрачную воду маленькой речушки Пнёвки.
Пнёвка - неглубокая, ленивая, заросшая по берегам черёмухой, боярышником, и только маленький песчаный мысик раздвигал эти заросли, от него и начиналась дорога к посёлку, названному в честь реки - Пнёво.
У песчаного пятачка в воде, нагретой солнцем, копошилась, визжала, пищала целый день детвора, и от их загорелых тел вода кипела ключом.
А возле противоположного берега река будто застыла: ни одной морщинки на её поверхности. И можно было заплыть в тень, лечь на спину, отдыхая, а река ласково прикоснётся к телу прохладными струями и лениво потечёт дальше...
В поле после ребячьего галдежа было тихо, но тишина стояла
необычная - звонкая, заполненная стрекотом кузнечиков. То там, то тут взмётывались к небу особенно высокие ноты. Это пели "солисты":
Следом за ним подхватывал песню оркестр на скрипочках - цтвир-ррр-цтвир...
Алёнка - и жара её не берёт - бегала по полю, собирала белоснежные ромашки в букет, гонялась за бабочками, и в своём коротком зелёном платьице, белоголовая, сама казалась ромашкой.
- Алёнушка, - сказала Валентина, - тебе нравится этот концерт?
- Какой? - распахнула широко Алёнка свои васильковые глаза.
- Слышишь, кузнечики играют?
Алёнка наклонила голову, прислушалась и восторженно шёпотом произнесла:
- Ой, как здо-ро-во!.. А можно увидеть, как они играют? А какие у них скрипочки? Зелёные, да?
Они присели на корточки, проследили, куда приземлился большой серо-зелёный кузнечик, и Валентина осторожно прикрыла его ладонью.
Кузнечик, очень толстый, важный в своем концертном "фраке" сначала оцепенел на ладони. Но, видимо, ему всё же не понравилось столь бесцеремонное обращение, потому возмущённо стрекотнул и выпустил от злости капельку тёмно-коричневой смолки.
- Кузнечик-кузнечик, где твоя скрипка? - спросила Алёнка.
Ничего не ответил маленький музыкант, щёлкнул и взмыл вверх с Валентининой ладони.
- Мама, а где у него скрипка? - огорчённая Алёнка смотрела вопросительно, в глазах закипали слезинки.
- А это, наверное, был певец. Солист. Слышишь, как поёт-заливается? Радуется, что удрал. В неволе никому не сладко, - ответила дочери Валентина, погладив её по выгоревшим взъерошенным волосам. - Слышишь?
Они прислушались. Где-то рядом, почти у ног, заливался тенорком невидимый кузнечик, и ему вторил весь полевой оркестр.
ВЕДЬМА
Стоял тихий вечер. Васильевы, возвращаясь с работы, шли неторопко, разговаривали о погоде, на редкость жаркой в том году, недождливой, а потому, мол, и мало грибов... Зато сколько малины уродилось, вот приедет дочь в отпуск, то-то порадуется свежему варенью!
Вдруг из-под ног Николая Константиновича кто-то шмыгнул в сторону:
- Поля, смотри, котёнок!
Шагах в двух, на пеньке, съёжившись, сидел тощенький чёрный котёнок. Смотрел-посверкивал настороженно круглыми чёрными громадными зрачками в ярко-зелёной тоненькой каёмке, но смотрел без страха, с любопытством.
- Одичалый, наверное, убежал из посёлка да заблудился, - предположила Павла Фёдоровна. - Давай домой его возьмём? Аннушка приедет, подарок ей будет.
Котёнок не убежал, позволил посадить себя в кепку. Три дня жил у Васильевых, всё осмотрел и обнюхал и за чрезмерное любопытство получил имя - Варвара. А на четвёртый день Варька исчезла. Но месяца через два, вернувшись с работы, супруги увидели беглянку на крыльце своего дома.
- Поля, да никак наша Варька вернулась! - обрадовался Николай Константинович. - Варенька, голубушка, вернулась, подросла-то как, - и погладил кошку ласково.
Варька недовольно покосилась, а второй раз погладить себя не позволила: выгнулась дугой, хвост выкинула столбом, в глазах засверкала ярость.
- Да ну тебя, дикарка ты этакая, - отскочил от кошки Васильев.
Так и стали жить втроём.
Кошка очень привязалась к Павле Фёдоровне, повсюду сопровождала её. Вечерами любила сидеть на плече у Николая Константиновича, когда он выходил курить на крыльцо, но гладить себя по-прежнему не позволяла. Кое-как терпела прикосновение руки дважды, а на третий раз Васильев спасался бегством в другую комнату - кошка в бешенстве округляла глаза, отчего зелёная радужка становилась не толще ниточки, выгибала спину со вздыбленной шерстью и начинала медленно наступать на Николая Константиновича. Правда, ни разу не накинулась на хозяина, не вцепилась в руку. Чужие и вовсе не смели её приласкать. Одним словом, сурового нрава была кошка...
Варвара не терпела собак, всегда первой при встрече с ними бросалась в драку, и вскоре они стали обходить чёрную кошку стороной. Но однажды забрёл к ним соседский пёс, здоровый и лохматый, очень добродушный, приятель Николая Константиновича. Он часто наведывался к Васильевым, но встретиться с Варькой ему не доводилось. Васильевы были в доме, когда услышали дикий вой во дворе. Выскочили на крыльцо и увидели, как пёс головой залез в щель между стеной дома и поленницей дров, а Варька, сидя верхом, ожесточённо рвала когтями его спину. С трудом Васильевы отогнали от собаки разъярённую кошку. Тогда в посёлке и прозвали чёрную кошку Васильевых Ведьмой.
А однажды случай похуже был...
Пошла Павла Фёдоровна в магазин, а Варька, конечно, следом. Закупила Павла Фёдоровна всё, что требовалось, собралась выходить из магазина, а тут соседская девочка прибежала:
- Ой, тётя Поля, там Варька ваша...
Павла Фёдоровна поспешно вышла на крыльцо.
У колодца мыл прямо в ведре окровавленную руку какой-то
подвыпивший лесоруб и ругался так, как могут ругаться в тайге только лесорубы. А вокруг стояли, посмеиваясь, зеваки.
- Мать твою так... перетак... - орал на всю улицу парень. -
Убью!
- Тётя Поля, - зашептала девочка, - он сам виноват. Начал в неё камешками кидаться да щепками... Варька-то как пойдёт на него, боком, боком, взъерошилась, да как пры-ы-гнет! Прямо в руку ему вцепилась!
Виновница скандала преспокойно сидела около магазина и, казалось, равнодушно наблюдала за людьми, но кончик хвоста нервно подрагивал, а уши беспокойно прядали: кошка была готова к отпору.
- Варька, - тихо позвала её Павла Фёдоровна и быстро пошла прочь.
Кошка мягко спрыгнула с заборчика, на котором сидела, лениво потрусила за хозяйкой, и кто-то сказал им вслед:
- Ну и кошка, чистая пантера.
- Ведьма это тебе, а не пантера! - ответили ему.
Через три года после того случая Васильевых перевели на работу в другой леспромхоз, в посёлок Пнёво.
За сборами и хлопотами прошёл целый день. Всё уложено, увязано, приготовлено к дальней дороге, а по двору ходил, позванивая ключами, новый хозяин. Оставалось определить только Варьку в хорошие руки: дорога дальняя, с кошкой в путь отправляться, решила Павла Фёдоровна, только мучить животное. И тут соседка-старушка, Макарьевна, пришла. Варька часто приходила к ней в гости за молоком: придёт к самой дойке, сядет на пороге, и пока не дадут парного молочка, не уйдёт. Но молоко, следует сказать, Варька получала своё, заработанное: всех мышей и крыс на соседском подворье переловила. Макарьевна попросила отдать Варьку ей. А Васильев расшумелся: ни за что, мол, кошку не отдам, такой кошки не то, что во всем Сеинкуле нет, во всей Тюменской области не найдёшь, даже по всей тайге.
- В общем, не отдам, и точка! - заключил в конце концов свою речь Николай Константинович.
Утром следующего дня пришла машина. Вещи погрузили, накрыли брезентом на случай дождя.
Немного навеселе, Васильев обнимался с Поликарпычем, стариком-соседом, вспоминал, как рыбачили, как на охоту ходили - всё же десять лет прожили рядом, дружили семьями. Поликарпыч прослезился даже. А шофёр, посмеиваясь, не торопил дружков, дескать, пусть прощаются.
Макарьевна опять подступила к Павле Фёдоровне:
- Любая Хвёдоровна, отдай кошку-то!
- И, правда, дорога дальняя, - решилась Павла Фёдоровна. - Бери скорее! - отдала ей кошёлку с кошкой и заторопила шофёра, задёргала мужа, усадила его наконец в кабину.
Мощный "Урал" зарокотал мотором. Окинула Павла Фёдоровна грустным взглядом последний раз посёлок, где прожила не один десяток лет, кивнула шоферу: поехали...
- Ой, погоди, Хвёдоровна! Постой минутку! - это кричала Макарьевна. Задыхаясь от спешки, она протянула Павле Фёдоровне узелок, - На-ко, любая ж ты Хвёдоровна, возьми десяток яичек варёных - сгодятся в дороге...
- Да зачем, бабушка, зачем!?
- Да бают, купленная-то кошка лучше к дому привыкат... Больно хорошая у вас Варька-то, - говорила она, стараясь восстановить дыхание. - Умница... Возьми...
Через некоторое время, когда Васильевы обжились на новом месте, пришло письмо от Макарьевны. Старушка писала, что Варька долго скучала, ходила к прежнему дому, искала хозяев. А потом исчезла. То ли в лес ушла, то ли убил кто...
Прочитав письмо, Полина Фёдоровна ощутила тягостное чувство: стало нехорошо на душе, словно она предала кого-то...
ЯРИК
Ярик - лохматый и лопоухий пес неизвестной породы, озорной и веселый, с лукавыми, все понимающими глазами. Он мог смеяться, да, да, именно - смеяться, вздергивая в усмешке верхнюю губу, и человек, глядя на его морду, тоже не мог не рассмеяться. Иногда Ярик вздергивал верхнюю губу презрительно и злобно. Словом, его настроение всегда можно было понять - по выражению умных глаз - грустных или веселых, по хвосту, пушистому, саблевидному, который мог волочиться по земле, тогда Ярик становился жалким и скучным, или же был победно поднят, как знамя, и пес, выступал, гордо задрав нос, становясь похожим на озорного мальчишку - забияку.
Ярик жил в семье, где были отец, мать и восьмилетняя
девочка. К каждому из них Ярик относился по-разному: отца уважал и держался при нем солидно, с достоинством; из рук матери принимал еду тоже с достоинством, позволяя себе при ней и посмеяться, и поюлить хвостом. А вот восьмилетнюю Шурку любил преданно и нежно просто так. Она была для него самым верным другом, самой лучшей в мире хозяйкой. При ней он становился отважным, готовым на жестокую драку с любым псом или мальчишками-задирами. При этой худенькой черноволосой девочке Ярик становился дурашливым и бесшабашным. Пес даже не сердился, когда она шлепала его за непослушание, лишь обидчиво отходил прочь с унылым видом и терпеливо ждал, когда маленькая хозяйка сменит гнев на милость и позовет к себе. И стоило Шурке ласково посмотреть на Ярика, как тот, извиваясь всем телом от кончика носа до кончика хвоста, подползал, укладывал голову ей на колени и блаженно
замирал.
Ярик попал в Шуркину семью уже взрослым псом. Но знала его Шурка со времени щенячьей неуклюжести - его прежние хозяева дружили с Шуркиными родителями. А потом они переехали в другой город, а Ярика отдали знакомым, а те - своим знакомым... Ярик нигде не приживался: очень тосковал по своим первым хозяевам, по их сыну Юрке - других детей не признавал, не играл с ними, лишь скулил, лежа где-нибудь в уголке. И, в конце концов, оказался на улице.
Ярик бродил по улицам городка в поисках пропавших хозяев, принюхивался к запахам: он имел замечательно чуткий нос, но след дорогих ему людей обнаружить не мог. А другие, незнакомые, могли кусок хлеба кинуть, могли и ударить. Ярик стал облезлый и мрачный, в глазах его стало появляться озлобленное дикое выражение бродячей собаки.
Стояло хорошее солнечное лето. Шурка часто играла с друзьями- мальчишками в парке неподалеку от своего дома. Как-то ей выпал черед быть "казаком". Девочка продиралась сквозь кусты, выискивая "разбойников", и вдруг увидела в ямке свернувшегося клубком грязного и худющего пса.
- Ярик?.. - прошептала Шурка, не веря своим глазам, ведь она думала, что пес уехал вместе с хозяевами. Ах, если б она знала, что Ярик бродяжничает, она бы отыскала его гораздо раньше!
Пес лежал, не открывая глаз. Он думал, что чей-то знакомый голос слышится во сне.
- Ярик! - вновь позвала Шурка.
Ярик открыл глаза. Конечно, пес узнал девочку, что бывала иногда у его хозяев, но лишь слабо шевельнул хвостом: он стал равнодушным ко всему, ему хотелось умереть от опостылевшей бродячей жизни. Он вспомнил свою прежнюю жизнь, когда имел хозяев, и из глаз собаки медленно потекли слезы.
Шурка привела Ярика домой, но как ни упрашивала родителей, они не разрешали взять собаку. Правда, мама была согласна, но отец твердо заявил:
- Не хватало нам еще собаки! Есть кошка, и достаточно! Да и не уживутся они, не привыкнут друг к другу.
Шурка плакала, не зная, как упросить отца, чтобы собака осталась дома. Ведь это не просто собака, это ее друг, а друзей не оставляют в беде! Но отец лишь позволил накормить Ярика и оставить на ночь в квартире, а утром увел куда-то.
Шуркин отец любил в воскресный день посидеть с удочкой на берегу реки, протекавшей через их городок. И даже дождь его не удерживал: накинет дождевик, покуривает сигарету и часами неотрывно смотрит на поплавки. Именно в такой дождливый день к нему подошла собака и легла поодаль на песок.
Шло время: и рыбак, и собака молча смотрели на воду. Наконец, рыбак проголодался и решил подкрепиться. Он достал бутерброды и тут заметил собаку, печально глядевшую на него и даже, как показалось, осуждающе.
- Да это никак ты, Ярик, - удивился рыбак.
Ярик вильнул хвостом, приветствуя человека, назвавшего его уже полузабытую кличку, но не подошел ближе. И даже вида не подал, что узнал человека, который однажды увел его на окраину города, а сам ушел.
- Слушай, брат, ты, наверное, есть хочешь? На-ко бутерброд, -
рыбак разломил пополам бутерброд и одну часть протянул собаке. - На, бери...
Ярик подошел и с большим достоинством, деликатно, принял одними губами угощение, которого ему хватило лишь на жевок. Но не стал выпрашивать новую подачку, а отошел в сторону и вновь растянулся на песке.
- А еще хочешь? - спросил Шуркин отец.
Ярик слегка шевельнул хвостом, показывая, что, конечно, хочет, но даже жуткий голод не заставит потерять хоть и собачье, а все же достоинство.
- Э! Да ты гордый! - засмеялся рыбак. - Да тебе ли, тощему такому, гордиться? На, бери еще...
Поев, они опять стали смотреть на реку, и рыбак заметил, что пес не просто смотрит, а наблюдает именно за поплавками, и в его позе чувствовалось нетерпение: когда же клюнет? Вот один поплавок дрогнул на воде. Ярик заволновался, даже взвизгнул тихонько и вопросительно глянул на человека: что же медлишь, дергай! Рыбак подсек рыбину, выдернул ее из воды, а пес коротко взлаял, дескать, молодец, не упустил. Так они вместе и просидели на берегу до темноты, вроде бы как незнакомые, и в то же время занятые одним делом.
Ярик не двинулся с места, когда Шуркин отец собрался
домой, видимо, не собирался навязываться в друзья человеку, который не позволил жить с ним. Отойдя несколько шагов, человек обернулся и увидел в глазах собаки тоску, в них таился укор, и тогда человек махнул рукой:
-Э, ладно! Идем со мной!
И пошли они вместе - рыбак и тощая грязная собака, ни вперед не забегала, ни отставала, шагая рядом спокойно и уверенно. "Ишь ты, - подумал с одобрением Шуркин отец, - гордец какой, даром что бродячий..."
Ярик остался в Шуркиной семье. Играл с девочкой - в ней он сразу определил для себя главную хозяйку. Сопровождал Шуркину мать в магазин, даже научился носить в зубах небольшие пакеты. Ходил с отцом на рыбалку - и уж теперь отцу можно было газету читать, даже подремать слегка - Ярик все равно не пропустит ни одной поклевки.
Однажды к ним наведался прежний хозяин Ярика и очень удивился, увидев ладного подросшего пса. Попробовал даже погладить его, но Ярик, злобно оскалившись, юркнул под кровать. И как ни выманивал его человек, однажды предавший, Ярик только скалил крепкие белые клыки, не удостаивая его даже рычанием. Пес выбрался из своего убежища, когда хозяин-предатель ушел. И опять жизнь собаки потекла по-прежнему, не знавшей, что отец всем друзьям рассказывал о злопамятстве пса: мол, надо же, так и не простил предательства.
Прошло четыре года. Конечно, Ярик не умел считать, но видел, что Шурка подросла. Чтобы погладить его, ей надо наклониться, да сам погрузнел, редко принимал участие в ребячьих играх, предпочитая полежать. Впрочем, игры Шурки стали неинтересными: раньше с мальчишками по парку бегала к великому удовольствию Ярика, на реке купалась, а тут скачет с девчонками через скакалку да в "классики" прыгает... Отец, смеясь, однажды потрепал пса по мягким ушам и сказал:
- Стареешь ты, брат Ярик, стареешь, вон и седые волосы у тебя. Да и я становлюсь не моложе.
Пес не понял слова отца, впрочем, не отнес и в разряд хороших, потому что в голосе старшего хозяина сквозила легкая грусть.
Стояло такое же знойное лето, похожее на то, когда Ярик поселился в семье Шурки, которой исполнилось уже двенадцать лет. Однажды во дворе к ней подошла незнакомая женщина, посмотрела в лицо и всплеснула руками:
- Это ты, Шурочка? Ну, вылитый Ваня!
Шурка непонимающе посмотрела на незнакомку, а та
продолжала говорить безумолку, задавать странные, как показалось девочке, вопросы:
- Ну, вылитый Ваня! - восторгалась женщина и тараторила дальше: - А как ты живешь? Не обижает тебя отчим? Все же, какой бы ни был хороший, а неродной... Ой, да неужели тебе не сказали, что твой родной папка жив, Иваном Сергеевичем его зовут? Вот какие! Не сказали, а? - сокрушенно хлопнула незнакомка себя по бокам.
Шурка слушала и соображала: почему ее папа - неродной отец, если у них и фамилия одинаковая, папа - Николай, и она Николаевна... А вдруг эта противная тетка - женщина сразу же почему-то не понравилась Шурке - говорит правду? Есть же у них на улице дети, кому отцы не родные. И Шурка, не дослушав надоедливые причитания, рванулась прочь, домой, к маме...
- Это правда, что мой папа не родной? - с порога громко и требовательно спросила Шурка у матери.
- Кто ... тебе... сказал?.. - медленно, наконец, выговорила мама, а Шурка уже не слышала ее, мчалась вниз по лестнице во двор: испуганное лицо матери и нерешительный голос объяснили ей все.
- Шура, Шурочка! Вернись! - кричала ей вслед мать, но Шурка выбежала из двора, даже не оглянувшись.
Мать бросилась к телефону. Плача, с трудом объяснила отцу, что случилось что-то страшное, и отец прибежал домой задолго до конца рабочего дня.
Наступал вечер. А Шурка не возвращалась...
Мать обошла всех Шуркиных подруг, но нигде не нашла дочь. Отец сидел перед телефоном, ожидая звонка из милиции, но телефон молчал. И тогда отец подошел к Ярику, молчаливо лежавшему на своем коврике у двери, присел на корточки и тихо, тревожно заговорил, взяв голову собаки в ладони и глядя ей в глаза:
- Ярик... Шурка пропала... Понимаешь, пропала... Ее найти надо, Ярик. Понимаешь? Пропала Шурка, Ярик... Найди ее, ищи, Ярик...
Пес слушал, и от тихих слов хозяина тревога заполнила его сердце. Он понял: с Шуркой случилась беда. Вскочив с коврика, пес заскулил, толкнул лапами дверь, мол, понял я все, понял, ну же, отпускайте меня скорее!
Шурка сидела под старой развесистой елью на опушке веселой и зеленой днем полянки, а теперь красноватой от лучей заходящего солнца, которое зацепилось за вершины деревьев на другой стороне поляны, и плакала. Она стремглав бежала по улице, потом по парку, опять по улице, по каким-то переулкам, и не заметила, как оказалась в лесу, куда ей строго-настрого запрещалось ходить одной. Остановила свой бег, лишь запнувшись о корень старой ели. Она упала, сильно ударившись плечом о землю. Когда боль в расцарапанном плече немного утихла, девочка огляделась и поняла, что заблудилась. И заплакала...
Шурку мучил голод. Она устала. Плечо не переставало болеть, заболела и голова. Как выбраться из леса Шурка не знала, и солнце неумолимо скатывалось за деревья, лес все больше темнел - еще немного, и солнце упадет в лес.
Шурке стало страшно. Она сжалась в комочек под елью, стараясь спрятаться под ветками, и заплакала опять, тихонько
и жалобно.
И вдруг... Шурке показалось, что она услышала вдалеке знакомый лай. Она перепугалась еще больше, потому что Ярик здесь никак не мог появится, и затаила дыхание: вдруг это одичавшая собака.
А лай становился все ближе и радостней, вот он уже рядом. В ноги к Шурке кто-то так стремительно ткнулся, что девочка не удержалась и упала на спину, а "кто-то" мазнул по лицу горячим и шершавым.
- Ярик?!
Девочка обнимала ошалевшую от радости собаку, смеялась
и все повторяла:
- Ярик, Яричек...
Эхо будто подхватило ее слова, но отозвалось в ельнике
отцовским голосом:
- Ярик! Яри-и-и-к!..
И пес, вынырнув из-под ветвей, залаял в наступающие сумерки так звонко, заливисто, призывно, радостно, как никогда прежде не лаял.