Читает по глазам и слышит, что думаю! Только теперь открыл рот, сам ещё не ведая, что замахнулся на пуповину, какое там обрезают - фокус, и остаётся, пока не решишь освободиться... Ну, тут началось! Перво-наперво слеза, приём запрещённый, а часто достаёт... Ладно, мама, в техникум не пойду, дотяну до аттестата, раз это тебе так важно... Тут же, закрепляя, якобы, успех, она бросает в прорыв потрёпанную обойму "педагогических" наивностей. Но здесь перебор-р, от многоразовости те стерлись в прописи, скорее отталкивают. Бессилен что-нибудь доказать в этом сумасшедшем доме, хлопаю дверью, стены вместе с мамой вздрагивают, что-то шурыкает под штукатуркой, а мама замолкает на полуслове.
- Девушка, как к затону? - Кажется, поверила. Узкие плечи, красивые ножки. Поверила, хотя очевидно - за длинной дамбой мачты и крыши судовых надстроек. Просто сказала "я туда же". И шагала дальше, забыв обо мне. Я вдруг оробел и покраснел. А если глянет... сразу прочтёт - тайное и сладкое... И стыдное...
- Устраиваешься? - Нет, не прочла.
Сразу за проходной всполохи сварки, грохот ремонта, суета грузовиков и людей в комбинезонах. Дальше, где только угадывалось зеркало затона, сотни больших и малых посудин тесно жмутся друг к другу - теплее, зимовать рядом, подумал весело.
Она склонилась:
- На какой тебе?
- На "Ориент". - Но почему она удивилась? Словно сию минуту свалился под ноги, и надо через меня шагнуть.
- Так идём, я с "Ориента", радист. Полина зовут.
Рядом с низкими сухогрузами и короткими буксирами постройки последних лет "Ориент" высился мачтой, выпирал корпусом и блестяще-чёрным антрацитовым носом. Сразу понравился, старомодный, но мощный трудяга. Ещё не верилось, что ступлю на палубу не пассажиром, матросом! И так просто...
Трап под ногами скрипит, пружинит, и не в такт шагам, отчего колени сами собой подламываются.
- Вон капитан, на баке, - кивнула. Капитан должен походить бы на Казимира, а тут невысок, затянут в синий китель, курит длинный мундштук, не трубку. Моё робкое "здрасьте" не услышал. Взял сопроводительную. "Юнга мне не нужен. Нужна женщина. Жен-щи-на!.. Вы понимаете? Уборщица. Чего они там мудрят, кадры?" Вот те раз! Точно не Казимир... Велит шагать обратно, пусть дадут другое назначение. Мгновение похоже на вечность - бумажка в коротких пальцах с пухлыми подушечками и широкими ногтями. "Ну, берите, чего вы?" - Отступаю и руки прячу. Не может быть, невозможно, я отступаю. Капитан озадачен: "Ещё что, ну, берите и шагайте". И сердито: "Чёрт, детский сад здесь устроить..." Всё теряет фокус - капитан, палуба, далёкие горы. Солнце растекается радугой. Проходит мимо и ворчит: "Пойду в кадры, мудрят там...".
Ходил недолго, я вспомнил, в какой-то книжке, опечатки: "Третья строка... вместо "мужчина"... читать "женщина"... Открыл, было, рот, согласен, мол, уборщицей, он хмуро: "К штурману, оформляйтесь". И спину показал.
В увольнение до утра я шагал самостоятельным, казалось, человеком. Но предчувствие неприятного разговора...
Отворял дверь - переступал порог - дух затаил: сейчас начнётся.
- А-а, матрос, ты слишком долго плавал. Мы тут по рюмочке тяпнули за твои успехи.
Кажется, погода изменилась; мама ласково поглядывает. Дядя Миха, он в оперном на трубе, "трубадур", всегда весел, пивом пахнет, рубаха-дядя. Сунет то рубль, то трёшку, хотя нот ему перепишу на полтинник. Прижал меня: "Молодец, замечательно - матросом! Ей богу, я бы тоже"...
Коль и тут порешили... Дядя Миха читает: увольнение на берег до восьми ноль-ноль... Мама губы сжала, на кухню, я за ней, и плечи обнял.
- Родная моя, - впервые в себе эти слова услышал, и произнёс.
В тот же вечер, поздно, принесли телеграмму: дед Казимир скончался. "Отмучился, слава богу" - вздохнула мама. Он тяжёлый был, никого не узнавал. "Не надо, не приезжайте" - просила Лия Павловна.
Родного деда не помнил, а Казимир, брат бабушки, мне, стало быть, дед двоюродный, летом, после четвёртого класса, взял меня на пароход по Ангаре, он работал каким-то начальником над капитанами. Жили в большой каюте, из опущенных стекол тянуло свежей краской с палубы, дымом из трубы и рекой - этот "букет" полюбил навсегда. Я раскрашивал картинки в книжке, а лохматая голова деда едва не касалась потолка и каюта показалась мне маленькой. Даже за столом, где мы обедали, тарелкам и стаканам было тесно от его ладоней, локтей и бороды.
В семнадцать лет уже был рулевым, потом боцманом, и в двадцать два команда выбрал его капитаном, хотя капитанить разрешалось с двадцати четырёх. Тогда запустил бороду - казаться старше; всю жизнь потом не брился.
...Солнечный день, из чёрной дыры сарая дед с мальчишками тянет лодку, громоздит на двухколёсую тележку. Мальчишки галдят и радуются ритуалу возвращения судна на воду, после зимы. Мелко топочут и ответственно суетятся по сторонам, берегут борта. Дед, впряжён в оглобли, тяжело липнет подошвами, переставляя ноги, толкает тележку перед собой. А я, трёхлетка, глотаю сопли со слёзами и ору, что тоже хочу на речку Агару. Меня подымают в лодку, железные ободы колёс грохочут булыжниками мостовой, со скамьи я сваливаюсь, дно лодки колотит мою задницу...
Однажды дядя Миха с Казимиром хорошо выпили, а у того больная мозоль - оба сына, как не старался притянуть к речному делу, подались в моряки.
- Да ладно тебе, Казимир, как это можно не любить море? - Удивляется дядя Миха, я тоже подумал: чего это такое дед говорит?
- А так вот и не люблю я море. Оно мне мёртвым кажется. Река - другое дело. Идёшь ночью, а с берега головёшкой машут, я всегда подходил, или шлюпку посылал. Народ уже знает: Казимир обязательно возьмёт и меня ждали. А в море - кто тебя ждёт?
Тогда же он сказал: "Не зови меня дедом, просто Казимир. Хочешь юнгой ко мне?" И смотрит пристально, точно поймёт, если соврать. Врать мне не пришлось: "Да ещё бы!... Да конечно же!..."
К восьмому десятку ноги стали опухать от стояния на мостике. После вахты не оставалось сил подняться на крыльцо дома, засыпал на ступеньках... А дом тот складывал неспешно и пространно - потолки, двери под свой рост, в пять больших окон столовая походит на каюткомпанию, где солнце утром, днём, вечером. Я любил здесь бывать, звоню: можно завтра приехать?
- Казимир Савельич срочно в командировку отбыл, - сообщает Лия Павловна.
- И куда отбывал Казимир Савельич? - Спрашиваю, когда встретились.
Лапой своей взял моё плечо, лукаво щурится и разгласил страшную по тем временам тайну: самолёт упал в реку, слава богу не пассажирский, экипаж не пострадал. Большое начальство вокруг стояло, а он, Казимир, командовал, как ему нужно, и самолёт с глубины подняли...
Капитан, любимец берегового люда, да без ухи?!. Слюнки от ароматов кухни, а дед вывалил на стол фотки своих фантастических подвигов. Вот из тысячи тросов сплетён гигантский гамак, в нём, должно быть, покачивается.... ледокол, пока его тащут через Шаман-камень из Байкала в Ангару. А вот на гигантских санях с Лены до Ангары - триста вёрст! - по суше тягачи тянут пароход. Комментируя снимки, дед увлекался, рисовал эпизод в лицах, с "крутыми" словами, что тогда звучали, а Лия Павловна позади нас, чтобы не мешать, тихо прошла к буфету. Казимир покраснел, смущён и устыжён, съёжился - куда бы себя спрятать... А ведь человечище - случались огонь, вода и трубы почище медных, когда пожар в трюме или ладони надо приморозить к обломку льдины, иначе самого под лёд утянет течением.
Пять лет вместе, а не пойму - муж и жена? Или друзья, рука об руку? На влюблённых похожи... Но всегда по имени-отчеству и непременно "вы".
Тогда дед выпил вторую рюмку - из серебра, фамильная. Поднял третью, Лия Павловна удивлённо глядела, обычно он тянет вечер одну-единственную.
- Дорогие мои, шестьдесят лет тому в эти дни меня выбрали капитаном на колёсном лапотнике...
- Это "Дедушка Каландрашвили"! - Я весело не удержался, больно нравилось мне это название, не пойму почему.
- Он самый. Так вот, столько утекло Ангары, а будто вчера было. Жаль, сыновьям моим река тесна оказалась, моря и океаны подавай. Может, они правы, мир увидят...
Всё вспомнилось, и долго не мог уснуть, а когда сон сморил, Большой Казимир уже развалился рядом с Большой Медведицей и нетерпеливо размахивал огненной головёшкой. Да иду, иду, шлюпка моя приближается - мало деду досады от сыновей, и я туда же: его родной Ангаре изменил с Енисеем... Что ему теперь скажу?